— В гробу я видел эту Антарктику, понял?..

Я, киваю. Чего ж не понять? Десять рейсов человек сделал. Из них шесть капитаном китобойца. Десять лет подряд. В октябре уходит, в июне приходит… Тут три рейса сделал и то сам не понимаю, как выдержал! Десять рейсов! М-да…

— Ты огурчиков, огурчиков положи! Они, брат, только сейчас и вкусные, как на берег ступил. А пр-ропади Она пропадом, твоя Антарктика!.. Век бы ее не видеть!

Я накладываю на свою тарелку огурчики и киваю.

— Главное ведь что? Никакой тебе фактически мореходной практики! Вышли: Босфор — Дарданеллы — Средиземное… Гибралтар прошли, а там вниз по двадцатому меридиану — фьюить! Чеши до самой Антарктиды, не заблудишься! Это, я тебя спрашиваю, капитанское плавание? Да еще этак год-два поплавай — и тебе в пароходстве баржи не доверят!.. И правы будут. Тоже мне капитан! Ходит все время в окружении двух десятков китобойцев! В стаде. Словно кашалот какой!.. Ты… Печень, печень ложи себе! Китовая! Витамин «А» — витамин молодости! Хотя ты, правда, и не старый, а все равно положи. Для профилактики. Тебе эти три рейса по восемь месяцев еще тоже боком могут выйти. Понял?

Я накладываю на тарелку печень и опять же киваю.

— Восемь месяцев! — Он взмахивает руками — в левой вилка, в правой нож. — Три рейса, считай, уже двадцать четыре месяца. Три рейса — два года жизни долой! А у меня что их, несколько жизней, что ли? У меня одна жизнь! Ты… пирожка возьми! Лена их ох как печет! Веришь — в рейсе снятся, бывает! У меня одна жизнь, понял?

Я беру кусок сочного янтарного на цвет пирога и киваю.

— Ну бывает, бывает в пароходстве — долгий рейс. Не без этого. Бывает и там, как уйдут на полгода… Только в таком, значит, рейсе за полгода весь белый свет посмотрят. В сорока портах побывают. Тут тебе и свежие впечатления, и встречи с интересными людьми. Взять кинокамеру, такой фильм накрутить можно — «Клуб кинопутешественников» с руками и ногами оторвет. Опять же нет-нет, да и земля под твоей ногой. Хоть чужая, а твердая. Не все на палубе кренделя выписываешь. Можешь и по земле, как человек, пройтись. Не прыгая поминутно, как орангутанг какой…

А штормы бесконечные? Веришь ли, когда вдруг штиль — так я уж и спать в каюте не могу. Ей-ей!.. Все кажется — не так что-то! Чего-то, понимаешь ли, не хватает. И тревога на душе от этого. Мозги уже бултыхаться привыкли, и когда вдруг заштилит, вроде и соображаешь хуже. Хоть боцмана проси, чтоб взболтнул тебя, как микстуру какую… А китов этих попробуй разы- щи! Ты… Тоником, тоником запей! Очень даже освежает. Это ж сок хинного дерева! Нет в Антарктике китов! Понял?

Я глотнул тоника и согласно кивнул.

— А когда китов нет, что с народом делается? Мрачнеет народ. И на капитана зверем смотрит. Словно он, капитан, какую молитву знает, чтобы китов приманить. И то — понять людей можно. Не на айсберги любоваться к черту на кулички пришли! К тому же опять продолжительность рейса. Что такое китобоец — сам знаешь. Пятьдесят метров в длину, пять с небольшим в ширину… И на такой территории на восемь месяцев тридцать два гаврика. Носом к носу. Ну, в первый месяц рассказаны все анекдоты, во второй поведаны самые сокровенные мысли и душевные истории, а на третий месяц вроде и говорить не о чем. И кое-кто, ежели бескитье затянулось, начинает рычать. Кончилась у него всякая задушевность! Не хватило на рейс. И деться от него людям некуда. За борт не шагнешь. Сам понимаешь — семь тысяч метров глубина!.. А ты — капитан, ты рычать не моги, а давай работай с зарычавшим товарищем. Потому как замполита на китобойце нет. Вот и танцуешь вокруг матроса, про космонавтов ему, подлецу, рассказываешь и приводишь разные исторические примеры. А он, шельмец, сам все знает. Грамотный он вполне и в глубине души даже сознательный, а просто у него нервы не выдержали от этого серого безмолвия вокруг и вынужденного безделья.

Да и найдешь китов — опять чепуха получается! Нашли кита, тут вся власть к гарпунеру переходит. А ты вроде при нем состоишь. Что он скомандует, то и выполняй. Вроде рулевого, значит, торчишь на мостике. Есть киты — хороший гарпунер. Нет китов — плохой капитан. Промысловое чутье, говорят, потерял!.. Ты… давай-ка попробуй…

— Папа-а-а! — ворвался в распахнутое окно мальчишеский крик, и это спасло меня от агрессивного хлебосольства хозяина. Вслед за ним я поднялся и подошел к подоконнику.

Во дворе, окруженный пунцовыми от возбуждения и зависти мальчишками, размахивал явно заморского происхождения автоматом, изрыгающим почти взаправдашний огонь, симпатичный мальчишка лет семи.

— Или возьмем семейную жизнь, — продолжал он, помахав сыну рукой. — Сын вот без меня родился… Бандитом растет.

Ну, уж скажешь, не подумав! — впервые обиженно прервала монолог мужа хозяйка дома.

— Ну… Бандитом — не бандитом, а отцовский глаз нужен. Почему ты должна одна его растить? Ты посмотри на нее! — крутанул Он меня от окна. — Красавица! Каково ей столько лет одной? Каждый хлыщ норовит… Понял?

— Ладно тебе, Петя… — Хозяйка лениво махнула рукой.

— Нет, ты посмотри на нее, посмотри! Думаешь, ей легко?

Я давно посмотрел. И очень дивился в душе безразличию, с которым действительно красивая и молодая хозяйка воспринимала решение мужа остаться в годовой отпуск, а потом и вовсе перейти в пароходство. «А ты, голубушка, что-то не очень рада! — не без горечи за китобойного капитана подумалось мне. — Видать, привыкла обходиться без муженька. Наверное, соломенное вдовство тебя даже устраивает… Видно, действительно «такова се ля ви», как вздыхают иногда некоторые интеллектуалы».

Мы, к моему ужасу, вернулись к столу.

— Почему она должна загубить свои лучшие годы в одиночестве? Надо ведь и о ней подумать! Понял?

Я вздохнул и снова кивнул. И тут зазвонил телефон.

Хозяин раздраженно схватил трубку.

— Слушаю!.. Да, да!..

Лицо его постепенно обретало во время разговора строгую торжественность. Правая рука потянулась к верхней пуговице рубашки и зачем-то застегнула ее… По названному хозяином имени и отчеству я понял, что на том конце провода — капитан-директор китобойной флотилии.

— Нет, нет! Вы правы — Сарычеву рано! Это ж Антарктика! Ну да. Пусть еще рейсик-второй в старпомах походит… Так… Так… Ну что же делать, раз надо? Я понимаю… Есть! Есть!.. Все понял. На двадцать восьмом причале.

Хозяйка поднялась, сказала мне с грустной улыбкой: «Извините!» и скрылась в другой комнате.

Опуская трубку на рычаг, он виновато посмотрел ей вслед. Потом встал и покачал головой…

— Вот ведь какое дело!.. Неожиданно заболел капитан китобойца «Отважный». Старпома ставить капитаном рано. Горяч больно по молодости!.. Капитан-директор просит меня… принять китобоец… А что делать? Антарктика!.. Любого не пошлешь. Это тебе не пароходство — ходи себе рекомендованными курсами, а чуть какая опасность — лоцмана на борт и вся игра! Тут мореход нужен! Подойти в шторм к базе, имея вместо кранца добытого кита, когда она чуть не полным ходом идет, тут, брат, расчет да расчет!

Или возьми охоту! Гарпунер в азарте, кричит: «Право руля!» Он-то справа только кита видит, а я вижу, как наползает на нас айсберг! Вот тут и реши в считанные секунды навигационную задачку: как тебе и кита не упустить, и с айсбергом не поцеловаться! А ты говоришь, пароходство!

— Я говорю?!

Он отмахнулся от моего вопроса..

— Да они ни в жизнь такой морской практики не получат! Из порта в порт, из порта в порт! Хау ду ю ду, мистер пайлот? Только и навыков, что в английском языке. Качнуться как следует не успевают! А тут уж как вышел, так и вышел! Океан вокруг тебя на полгода, а то и больше. Альбатросы висят в небе… А поймать секстаном звезду или солнце, когда над тобой почти без разрывов небо в низких клубящихся тучах, тоже не каждому дано!..

А как заштормит на неделю, а потом — все глаза проглядишь, а китов словно и не бывало? Вот где человек проверяется! Знаешь, в Антарктике, я тебе скажу, происходит естественный отбор людей с душевностью. Надо сохранить тепло в себе на семь-восемь месяцев. Да еще не бояться поделиться им с товарищем, если видишь, что не хватило ему этого тепла и грусть в глазах поселилась… Вот почему в китобойных экипажах не встретишь мрачных или, скажем, занудливых людей. Орлы океана!.. Рыцари морские с тобой рядом!.. А разлуки, что ж… — Тут он немного поубавил тон, правда, потише заговорил. — Я тебе скажу, в этом тоже что-то есть! Ушел, помню, в рейс молодоженом, вернулся — отцом! А на жену налюбоваться за десять лет не успел, не то чтоб поругаться! Как влюбился, так…

Вернулась она. Я заметил, что глаза ее покраснели, и устыдился своих недавних предположений. Она вздохнула и с грустной улыбкой наполнила забытые нами рюмки.,

— А сын?.. — Он воскликнул обрадованно, словно наткнулся на неотразимое доказательство своей правоты. — Парень-то мой мужчиной растет. Не то что некоторые под папиным крылышком. Восьмой год пацану, а полочку на кухне видел? Его работа. Матери пол подмести не разрешает. А ты говоришь… Вот матери, конечно, тяжеловато… Что ж, — хозяин старался смотреть в сторону. — Такая уж доля у жены моряка. Так получается, Ленча, что… собирай мне чемодан.

— Да я еще вчера собрала.

Ну… Зачем же вчера? Ведь я вчера и не думал…

— Ой Петя!.. — Она прикрыла белой тонкой ладонью его бронзовую от ветров руку. — Ведь каждый год… Каждый год одно и то же!

— Хм… Неужели… каждый год?

— Угу. — И она торопливо отвернулась, пряча скользнувшую по щеке слезинку.

Через несколько дней я его провожал. Он стоял на высоком капитанском мостике стройный и, мне казалось, помолодевший. Четко звучали короткие команды. У соседних причалов принимали на борт возбужденных пассажиров белогрудые великаны лайнеры. Когда к выходу из порта, забелив своей кормой тихую воду, пошел китобоец, лайнеры загудели бархатными, хорошо поставленными голосами, желая «Отважному» счастливого плавания. И он нм ответил тремя резкими вскриками сирены. А я вдруг почувствовал почти неодолимую зависть к уходящим…

Счастливого пути вам, идущие далеко!..