Долгое время в историографии преобладало убеждение, что Сталин в канун германо-советской войны, вплоть до 22 июня 1941 г., готовился исключительно к обороне, но делал это недостаточно эффективно и в результате оказался жертвой внезапного и вероломного нападения Гитлера. Фюрер представлялся как активный участник Большой игры, которая велась тогда на международной арене, а советский лидер - как пассивная жертва его коварства.

Подобная точка зрения не объясняла причин небывалой в истории трагедии лет 1941 г., обрушившейся на СССР и его народы, повергшей в шок партийное, государственное и военное руководство, приведшей к огромным людским, материальным и территориальным потерям, отступлению Красной армии, переходившему в бегство. Но любые попытки анализа этих причин за рамками стереотипных представлений, предпринимавшиеся в СССР, немедленно пресекались .

Благодаря избавлению от пресса коммунистической идеологии, а также расширению источниковой базы исследований, создались условия для более беспристрастного изучения проблемы. Среди российских историков развернулась полемика о событиях кануна германо-советской войны 1941-1945 гг., опирающаяся главным образом на введенные в научный оборот новые, ранее неизвестные документы. Началась она с публикаций М.И. Мельтюхова , вызвавших широкий резонанс . Вышли в свет статьи других авторов, где в той или иной степени затрагивался вопрос о стратегических замыслах Сталина накануне 22 июня 1941 г. Наиболее значимые из них перепечатывались как в России, так и за рубежом . О дальнейшем расширении полемики свидетельствует отражение проблемы на страницах монографических и диссертационных исследований , появление документальных публикаций по названной теме .

Достижению взаимопонимания между оппонентами, опирающимися даже на один и тот же фактический материал, зачастую мешают не только политические взгляды или приверженность к той или иной научной школе, но и излишне эмоциональное восприятие исторических фактов и дефиниций, которыми они оперируют в ходе полемики. Наглядным подтверждением тому является трактовка историками термина "превентивная война". Из-за превратного его восприятия возникло множество недоразумений и разногласий в ходе полемики о событиях мая-июня 1941 гг.

Термин "превентивная война" активно использовался пропагандой Гитлера и Геббельса. Мотивы поведения фюрера, начавшего войну против СССР, отличались заданностью: это была явная агрессия. Ведомство же Геббельса имело целью оправдать захватническую вооруженную акцию нацистского руководства, для чего и прибегло к введению чисто пропагандистского жупела "превентивная война".

В современной конфликтологии проблема "превентивности" рассмотрена с достаточной полнотой. В ситуации назревания и развития конфликта (например, между двумя державами, как в случае с Германией и СССР), по мере его нарастания закономерно возникает ощущение, что противная сторона имеет большую свободу в выборе своих действий. Поэтому собственные акции воспринимаются как превентивные, ответные, вынужденные, вызванные тщательно и коварно спланированной провокацией потенциального противника .

По мнению большинства исследователей, "превентивная война" - это операция для упреждения действий противника, готового реализовать свои политические цели военными средствами. Однако стала превалирующей тенденция перенесения данного понятия в сферу идеологического противоборства. Все сводится к доказательству того что, используя тезис о "превентивной войне" в своей пропаганде, нацисты стремились не только снять с Германии, но и переложить на Советский Союз ответственность за начавшиеся между обеими державами боевые действия.

Историографическая ситуация усугубилась после публикации работ В. Суворова (псевдоним В.Б. Резуна - сотрудника ГРУ Генерального штаба Советской армии, перебежавшего в Англию), где проводилась мысль о подготовке СССР к нападению на Германию (сталинского варианта "превентивной войны"), которое якобы планировалось на 6 июля 1941 г. .

Однако российские историки отмечали, что В. Суворов (В.Б. Резун) слабо использует документальную базу, тенденциозно цитирует мемуарную литературу, которая сама по себе требует тщательного источниковедческого анализа , искажает факты произвольно трактует события . Западные ученые также предъявили большие претензии к автору "Ледокола" . Так, германский историк Б. Бонвеч отнес эту книгу к вполне определенному жанру литературы, где просматривается стремление снять Германии вину за нападение на СССР .

В первой половине 90-х гг. "антисуворовский бум" достиг своего апогея. Однако оппоненты В.Б. Резуна в пылу полемики не учитывают простой вещи. Приводя все больше и больше доказательств наличия у Гитлера реальных планов нападения на СССР, они вольно или невольно усиливают "суворовские" позиции. Ведь исходя из историографии трактовки "превентивной войны", нельзя не прийти к очевидному выводу: Сталин имел не меньше, чем фюрер, оснований для начала боевых действий.

Можно лишь присоединиться к мнению тех, кто считает необходимым внести ясность в терминологию, используемую в ходе полемики о событиях 1939-1941 гг. Например, германская исследовательница Б. Пиетров-Энкер указывала на нечеткость понятийного аппарата, из-за чего нельзя использовать сам термин "превентивная война" "применительно к каким-то частным случаям" . Коллеги Пиетров-Энкер (Б. Вегнер, Г.-Г. Нольте, Г. Юбершер, Ю. Ферстер) солидарны с ней в данном вопросе .

Заслуживает внимания и вывод М.И. Мельтюхова о научной беспредметности дискуссии о "превентивной войне", ибо, как правило, в ней все сводится к "поиску стороны, первой начавшей подготовку к нападению. Одни (их большинство) возлагают вину на Гитлера, другие, в числе которых и автор "Ледокола", - на Сталина .

Между тем, объективный российский исследователь, пытающийся непредвзято разобраться во всех хитросплетениях внешнеполитических сталинских замыслов накануне 22 июня 1941 г., чтобы пересмотреть установившиеся в историографии взгляды, рискует быть подвергнутым остракизму за... апологию Геббельса, Гитлера, "псевдоисторика с Тезмы" (В. Суворова), его могут назвать "жертвой пропаганды", "ревизионистом" или обвинить в нарушении "этики научной полемики", чему уже есть конкретные примеры .

Подобного рода морально-психологическое давление отнюдь не способствует раскрытию истинной роли Сталина в событиях преддверия советско-германской войны. Диктатор, обладавший многомиллионной армией, опиравшийся на мощь сверхмилитаризированной советской экономики, гигантский партийно-политический, пропагандистский аппарат, продолжает изображаться в историографии как нерешительный и даже трусливый деятель, якобы покорно ожидавший нападения со стороны Гитлера.

Однако еще в 1938 г., выступая перед пропагандистами Москвы и Ленинграда, Сталин разъяснял, что большевики не пацифисты, и в некоторых случаях сами мог стать нападающей стороной . В проекте Полевого устава РККА 1939 г., в его вариантах 1940 и 1941 гг. основной приоритет отдавался наступательным боевым действиям . Термин "наступательная война" был зафиксирован в идеологических документах мая-июня 1941 г., готовившихся пропагандистскими структурами (Управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП (б), Главным управлением политической пропаганды Красной армии и др.) .

Однако следует напомнить, что в своей основе установки, зафиксированные в различных вариантах проекта Полевого устава РККА 1939-1941 гг., имели оборонительную направленность и ставили задачу защиты от внешней агрессии: "Если враг навяжет нам войну, Рабоче-Крестьянская Красная армия будет самой нападающей из всех когда-либо нападавших армий. Войну мы будем вести наступательную, перенеся ее на территорию противника" . Следовательно, эти установки некоторым образом отличались от пропагандистских лозунгов конца 30-х - начала 40-х гг., уходивших корнями в 20-е гг., и не нацеливали на то, что именно СССР первым нападет на своего потенциального противника. В данной связи само понятие "наступательная война" зафиксированное в проекте Полевого устава РККА, трудно однозначно трактовать как синоним "нападения".

Но некоторые авторы, как представляется, намеренно вносят путаницу в понятийный аппарат, предпочитая пользоваться термином "превентивная война", фигурировавшим, как уже отмечалось, в геббельсовской пропаганде. Так, по мнению М.И. Фролова, исследователи, употребляющие понятие "наступательная война", имеют в виду "подготовку Советским Союзом упреждающего удара или... нападения на Германию" .

О.В. Вишлев, ранее причисленный (к слову, совершенно безосновательно) к "историкам из РАН", которые приняли "в той или иной форме" легенду о "превентивной войне" , на самом деле утверждает: "Стремление доказать наличие у Сове кого Союза "наступательных" замыслов в отношении Германии служит обоснованием старого тезиса о "превентивной войне" гитлеровской Германии против СССР" .

А.Н. Мерцалов и Л.А. Мерцалова, выступившие с критикой О.В. Вишлева - будто бы приверженца идеи "превентивной войны", - писали: "Состояние источников не позволяет теперь утверждать, что при первом же удобном случае он (Сталин) напал бы на Германию; не позволяет, однако, и отбрасывать такое предположение " (выделено мною. - В.Н.). Упомянув о том, что версия "превентивной войны" воспринята "крайне консервативной историографией и неофашистской публицистикой", Мерцаловы заявляют: "Некоторые слова и дела Сталина и его группы (sic!) делают эту версию правдоподобной " (выделено мною. - В.Н.) .

В ходе продолжающейся в течение нескольких десятилетий дискуссии вокруг содержания выступлений Сталина перед выпускниками военных академий РККА в Кремле 5 мая 1941 г. ее участники оперировали различными историческими источниками по данному вопросу, высказывая порой прямо противоположные суждения и делая не совпадающие выводы о сталинском "сценарии" советско-германской войны, представленном в этих выступлениях.

К середине 90-х гг. в исследовательской литературе существовали три основные версии содержания сказанного Сталиным на выпуске военных академий РККА.

Первая: в выступлениях Сталина 5 мая 1941 г. было "озвучено" намерение советского лидера достичь некоего "компромисса" между СССР и Германией, оттянуть неизбежное военное столкновение.

Вторая по смыслу коренным образом отличалась от предыдущей. Советский лидер, выступая перед выпускниками военных академий РККА, якобы недвусмысленно заявил о подготовке Советским Союзом нападения на Германию, намечавшегося на август 1941 г. Эта версия была, в частности, взята на вооружение германским историком И. Хоффманом, а также В. Суворовым.

Третья версия являлась как бы синтезированным вариантом двух вышеизложенных и сводилась к следующему. Сталин якобы предупреждал 5 мая 1941 г., что Германия "в недалеком будущем" сможет напасть на СССР, но Красная армия еще достаточно сильна, чтобы справиться с немцами. Отсюда необходимость всеми средствами, в первую очередь дипломатическими, оттягивать их нападение на Советский Союз. В случае успеха подобной тактики и отдаления вооруженного столкновения до 1942 г. не исключалась возможность взятия СССР на себя инициативы начала войны против Германии.

Российские историки вступили в полемику о содержании сталинских высказываний 5 мая 1941 г. в период, когда достигла своей кульминации обличительная кампания, направленная против В. Суворова и других западных авторов, писавших о подготовке СССР к наступательной войне, и среди них - германского историка И. Хоффмана. Это обстоятельство в большой мере повлияло на характер некоторых суждений, высказанных в ходе дискуссии.

Особенно энергично опровергались сведения о содержании сталинских выступлений, представленные Хоффманом. Он активно использовал обнаруженные им в германских архивах материалы допросов командиров и политработников Красной армии, попавших в плен к немцам после начала войны между Германией и СССР, которые присутствовали на выпуске военных "академиков" в Кремле. А.Н. и Л.А. Мерцаловы задавались следующими вопросами: "что (выделено авторами. - В.Н.) могли знать эти офицеры и даже генералы об истинных намерениях Сталина, насколько правдивы их слова, записанные в фашистских концлагерях?" .

Конечно, следует согласиться с тем, что показания советских военнопленных (даже если они являлись очевидцами и сами слышали сказанное Сталиным на торжествах в Кремле по случаю выпуска военных академий РККА) окончательно оформлялись в письменном виде германскими представителями и, естественно, интерпретировались, исходя из сложившейся тогда политической конъюнктуры . Даже сама германская сторона в ходе войны 1941-1945 гг. не пришла к единому выводу о степени объективности этих показаний . В любом случае, рассматривать материалы допросов и бесед необходимо только после сопоставления с другими имеющимися документами и материалами и их тщательного источниковедческого анализа.

Но А.Н. и Л.А. Мерцаловы в ходе дискуссии с И. Хоффманом пошли даже на отрицание своих собственных утверждений, высказанных еще до начала этого спора. В книге российских авторов, изданной в 1992 г., сделан следующий вывод: "О наступательных намерениях Красной армии ("бить врага на его территории") в СССР 30-е - начале 40-х гг. говорили постоянно и во весь голос. Снова подчеркнул это Сталин в речи перед выпускниками военных академий РККА 5 мая 1941 г ." (выделено мною. - В.Н.). Из приведенной цитаты следует, что авторам было известно содержание сталинских высказываний, адресованных военным "академикам". Между тем, в своей статье 1994 г. они уже опровергали тезис о наличии у советского лидера наступательных замыслов накануне 22 июня 1941 г. Там же Мерцаловы выдвинули беспрецедентное обвинение в адрес Хоффмана, который якобы оперировал "предполагаемыми намерениями Сталина, его речью 5 мая 1941 г., содержание которой науке к сожалению, неизвестно" .

Как представляется, в данном случае причиной подобной раздвоенности в выводе Мерцаловых, относящихся к одному и тому же событию, является чрезмерное стремление непременно "обличить" неугодного им германского историка.

В 1995-1998 гг. неоднократно публиковалась на русском языке краткая запись текстов речи Сталина, тостов вождя и его реплики на торжественном приеме (банкете) по случаю выпуска военных "академиков". Она была выявлена в бывшем Центрально партийном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и принадлежала предположительно, сотруднику наркомата обороны К.В. Семенову .

Критический анализ приведенных трех основных версий содержания сталинских выступлений перед выпускниками военных академий РККА, основанный на краткой записи и других источниках, позволил сделать вывод, что, во-первых, ни одна из эти версий не может быть в полной мере использована в научных исследованиях. Во вторых, введенные к концу 90-х гг. в оборот источники, зафиксировавшие сталинские высказывания 5 мая 1941 г., отнюдь не дают оснований утверждать, что Сталин говорил тогда о намерении напасть на Германию .

Поскольку в сталинской реплике на банкете в Кремле содержался призыв переходить "от обороны" к "военной политике наступательных действий", опиравшейся современную, технически перевооруженную и хорошо оснащенную Красную армию, дискуссия вошла в более конкретное русло. Вопрос о смысле сказанного большевистским лидером за семь недель до начала советско-германского вооруженного столкновения, исходя из наличия этих новых источников, был сформулирован в историографии вполне конкретно: содержался ли в сталинских выступлениях призыв готовиться к наступательной войне?

В этой связи представляется не вполне корректным вывод О.В. Вишлева о содержании споров вокруг сталинской речи 5 мая 1941 г.: "Дискуссия идет по вопросу: говорил или не говорил Сталин о своем намерении развязать войну против Германии?" Сам Вишлев, конечно, должен понимать, что Сталин как искушенный политик вряд ли вообще мог публично (даже среди представителей элиты Красной армии) заявить о своем намерении развязать войну против Германии. Но почему-то историк сделал вывод, прямо корреспондирующийся с бездоказательным утверждением Резуна по поводу сталинского выступления 5 мая 1941 г.: "Полному залу, - пишет В. Суворов, - Сталин в секретной (выделено В. Суворовым. - В.Н.) речи говорит об агрессивной войне против Германии, которая начнется... в 1942 году" .

После введения в научный оборот источников о содержании сталинских высказываний перед выпускниками военных академий РККА ссылаться на то, что они "неизвестны науке" стало уже неприлично. Главным водоразделом в дискуссии по данному вопросу оказалось признание (или непризнание) намерения Сталина готовиться к наступательной войне. Но и здесь на пути объективного изучения столь важного и коренного вопроса встали препятствия субъективного характера - недопонимание либо нежелание признать очевидную значимость сталинских выступлений 5 мая 1941 г.

Например, Л.А. Безыменский стремился доказать, что призыв вождя о необходимости воспитывать РККА в наступательном духе, прозвучавший на выпуске "военных академиков", оказался лишь агитационной установкой. Безыменский советовал не сбрасывать со счетов "хвастливые заявления Сталина о наступательной мощи Красной армии", ибо последний якобы был "великим мистификатором" . Подобного рода выкладки, учитывая весьма скептическое отношение к научной добросовестности самого Л.А. Безыменского, как среди зарубежных , так и среди российских авторов , не могут не настораживать.

Г.А. Куманев и Э.Э. Шкляр, с одной стороны, совершенно справедливо указывали на правильность сталинской приверженности идее наступательной войны в конкретных условиях 1941 г., поскольку эта приверженность "определялась необходимостью выбора лучшего стратегического плана" ведения боевых действий. С другой стороны, при анализе содержания выступлений Сталина у них создалось впечатление, что дело идет о "заранее запланированной утечке информации", об "искусно подготовленной, на высшем уровне... широко задуманной дезинформации". Ибо, по их мнению, трудно иначе объяснить прозвучавшие на торжественном собрании и приеме (банкете) в Кремле сталинские "откровения" о реорганизации Красной армии и "подготовке ее в наступательном духе", которые, к тому же, делались "с использованием конкретных цифр" .

Н.П. Шуранов среди главных событий, произошедших 5 мая 1941 г., называл и сталинские выступления в Кремле, которые, по его мнению, как и другие события того дня (беседа германского посла в Москве Ф. Шуленбурга с советским посланником в Берлине В.Г. Деканозовым, спецдонесение начальника Главного разведывательного управления Ф.И. Голикова) определило "безусловную неизбежность еще одного этапа в развитии европейских, да и международных отношений" .

П.Б. Гречухин считает сталинские выступления 5 мая 1941 г., наряду с пактом о ненападении между СССР и Германией, водоразделом в государственной политике тогдашнего советского руководства .

Таким образом, несмотря на введение в научный оборот архивной записи выступлений Сталина перед выпускниками военных академий РККА, их содержание трактовалось историками по-разному. Во многом данное обстоятельство объяснялось отсутствием комплексного изучения всех имеющихся в распоряжении исследователей источников.

К середине 90-х гг. наряду с архивными публикациями о содержании выступлений Сталина на торжествах в честь выпускников военных академий были введены в научный оборот ранее не известные свидетельства участников этих торжеств, а также современников событий (Н.Г. Кузнецова, Г.К. Жукова, Э. Муратова, Н.Г. Лященко, Г.М. Димитрова, В.В. Вишневского, Я.И. Джугашвили). Сложился довольно представительный корпус источников по данной теме. Как уже отмечалось, была предпринята попытка, опираясь на названные источники и достижения историографии, более обстоятельно проанализировать содержание "загадочной" речи и не менее таинственной реплики большевистского лидера, прозвучавших буквально перед началом германо-советской войны.

Проведенный анализ привел к следующим выводам: 5 мая 1941 г. Сталин однозначно дал понять, что Германия рассматривается в качестве потенциального военного противника, и СССР следует переходить от мирной политики "к военной политике наступательных действий", а пропаганда должна перестроиться в наступательном духе. Сталинские выступления перед выпускниками военных академий были полны положительных эпитетов в адрес Красной армии, которая, по мнению вождя, завершила процесс организационной перестройки, перевооружения и технического переоснащения новейшими средствами борьбы. Выяснилось, наконец, что наибольшую ценность как источник сталинские высказывания 5 мая 1941 г. приобретают, если рассматривать их в тесной связи с пропагандистскими материалами ЦК ВКП (б), УПА ЦК ВКП (б) и ГУППКА, относящимися к маю-июню 1941 г. .

Но именно "преемственной связи" между содержанием выступлений Сталина и текстами проектов пропагандистских директив, готовившихся с ориентировкой на них в ЦК ВКП (б) и ГУППКА в мае-июне 1941 г., и не желают видеть некоторые авторы.

Между тем из этих документов явствует, как было воплощено указание вождя о переходе "к военной политике наступательных действий". Их анализ дает возможность понять, что накануне 22 июня 1941 г. в советской пропаганде наметился поворот, и она начала перестраиваться под лозунгом "наступательной войны". По нашему мнению, в пропагандистских советских документах проводилась мысль о необходимости всесторонне готовиться к войне, в любой обстановке действовать "наступательным образом" .

Эти выводы разделяют некоторые российские и зарубежные исследователи . Так Б. Бонвеч солидарен с нами в том, что "на основе явных изменений в советской пропаганде после речи Сталина 5 мая 1941 г. нельзя сделать вывод, будто Советский Союз определенно хотел напасть на Германию". "Из изменений в пропаганде, - развивает свою мысль германский исследователь, - можно действительно заключить Следующее: Сталин хотел подготовить страну и, прежде всего армию к тому, что Советский Союз может перехватить у Германии военную инициативу" .

По мнению О.В. Вишлева, развитие дискуссии вокруг речи вождя является подтверждением того, что ее версия, пропагандируемая западными, прежде всего германскими историками-"ревизионистами" (о прозвучавшем 5 мая из уст И.В. Сталина призыве напасть на Германию), якобы получила поддержку "со стороны ряда российских исследователей". Подобное утверждение выглядит как своеобразное развитие выдвинутого Вишлевым же тезиса, согласно которому отечественные авторы приступили к изучению названного вопроса исходя не из выявленных новых документов, а руководствуясь некими "указаниями" (!) с Запада, в том числе содержавшимися в публикации германского "ревизиониста" И. Хоффмана .

Как считал В.П. Попов, сталинское высказывание о необходимости перехода "от обороны к наступлению" свидетельствовало об одном: вплоть до катастрофических для Красной армии поражений лета-осени 1941 г. вождь не сомневался в правильности советской военной доктрины, в основу которой были положены идея "ответного удара" и теория глубокой операции, "заслонившие" вопросы обороны .

Наконец, в новом российском многотомнике по истории Великой Отечественно войны можно прочитать: "В выступлении 5 мая 1941 г. в Кремле перед выпускниками военных академий Сталин, по существу, призвал их не верить официальной пропаганде (sic!), а готовиться к войне" .

Все это свидетельствует о необходимости дополнительной, более глубокой проработки вопроса о содержании и значимости сталинских выступлений 5 мая 1941 г. учетом не только всей совокупности имеющихся источников, но и бытующих в историографии версий и мнений.

В историографии высказывается мнение, что весной 1941 г. Сталин меньше всего хотел нанести "упреждающий удар" по Германии, поскольку имел после советско-финляндской (Зимней) войны 1939-1940 гг. "ясное представление о низкой боевой мощи Красной армии" . Между тем, вопрос о подготовке "упреждающего удара" не так прост, как может показаться, и вокруг него давно ведется бурная полемика в рамках "незапланированной дискуссии".

В 1993 г. вначале В.Д. Данилов , а затем - Ю.А. Горьков опубликовали неизвестный ранее документ - "Соображения по плану стратегического развертывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками", подготовленный Генеральным штабом Красной армии в первой половине мая 1941 г. Уникальность этого документа, ссылки на который встречались и ранее , несомненна, поскольку он был адресован лично Сталину как Председателю Совета Народных Комиссаров (официальное сообщение об этом назначении поступило 6 мая 1941 г., а главное - содержал предложение нанести упреждающий удар по не успевшим еще сосредоточиться для нападения на СССР германским войскам.

Касаясь обстоятельств возникновения этой генштабовской разработки, М.А. Гареев подчеркивал: "Появление такого документа в мае 1941 г. не случайно, и он не мог родиться только по инициативе генштабистов. Действительно, в политическом руководстве "наступательные настроения" имели место. В таком духе было выдержано выступление Сталина перед выпускниками военных академий 5 мая 1941 г." . Публикатор документа В.Д. Данилов отмечал, что любая инициатива в области военно-стратегического планирования, отличная от сталинской, "могла быть расценена к групповое выступление против "линии партии", т.е. Сталина, со всеми вытекающими последствиями" .

В интервью историку В.А. Анфилову Г.К. Жуков, казалось бы, поставил все точки над "i" в вопросе об обстоятельствах появления майского плана Генерального штаба РККА 1941 г. "Идея предупредить нападение Германии, - подчеркивал Г.К. Жуков появилась у нас с Тимошенко (нарком обороны СССР.- В.Н.) в связи с речью Сталина 5 мая 1941 года перед выпускниками военных академий, в которой он говорил о возможности действовать наступательным образом". Конкретная задача по разработке директивы была поставлена генерал-майору A.M. Василевскому, заместителю начальника Оперативного управления Генштаба. 15 мая 1941 г. эта директива бы представлена начальнику Генерального штаба и наркому обороны. Тимошенко и Жуков документ не подписали, а решили предварительно доложить о содержании разработки лично Сталину .

С момента публикации "Соображений..." не утихают споры об их практической значимости в сталинской стратегии в преддверии войны 1941-1945 гг. Российские историки разбились на два лагеря, и представители каждого из них высказывают совершенно противоположные по смыслу аргументы, рассматривая предмет спора.

Одна группа исследователей (их большинство) упирает на формальные признаки "Соображений..." Генштаба РККА от 15 мая 1941 г., стараясь принизить их значимость. Типичным стало утверждение, что поскольку никаких письменных отметок на документе Сталин не сделал, то и говорить о воплощении генштабовской разработки в практику нет никакого смысла. Отсутствие сталинской резолюции рассматривается как доказательство непринятия вождем разработки, предложенной A.M. Василевским и Н.Ф. Ватутиным, за которыми стояли С.К. Тимошенко и Г.К. Жуков .

Сторонники данной точки зрения делают и более категоричные выводы . Однако некоторые из них порой впадают в противоречие. Так, В.А. Анфилов вначале сообщал, что о реакции Сталина на предложение советского высшего военного руководства об упреждающем ударе по Германии никаких документальных материалов в архивах не обнаружено. Затем историк, вопреки предыдущему выводу, выразил уверенность, что предложенный 15 мая 1941 г. Тимошенко и Жуковым "оперативный план" вождь "утверждать не стал" .

Можно встретить и взвешенные оценки. Один из авторов нового многотомного издания по истории Великой Отечественной войны Н.М. Раманичев указывает следующие немаловажные обстоятельства: во-первых, советская военная теория конца 30-х - начала 40-х гг. требовала от командного состава предельной активности; во-вторых, уставы нацеливали на необходимость атаковать противника, где бы он ни находился. Отсюда Раманичев делал вывод, что намерение наркома обороны и начальника Генерального штаба РККА обратиться к высшему руководству страны с предложением о нанесении упреждающего удара представляется "вполне логичным"

Но, по его мнению, "упреждение" не планировалось заранее, а предложение о нем "явилось следствием действий германского командования по созданию своей группировки вторжения". Он не пишет прямо о неодобрении Сталиным разработки Генштаба РККА от 15 мая 1941 г., однако считает, что сделавшие попытку "проверить реакцию" вождя на идею упреждающего удара Тимошенко и Жуков получили "недвусмысленный ответ в довольно резких выражениях", суть которых сводилась к обвинению высшего военного руководства в "стремлении спровоцировать Гитлера на нападение" на СССР .

Другая группа исследователей, наоборот, указывает на практическую значимость "Соображений...". В работах П.Н. Бобылева, В.Д. Данилова, М.И. Мельтюхова предпринят тщательный анализ генштабовской разработки и сделан вывод, что она являлась действующим документом . Данный вывод разделяет и Б.В. Соколов .

Сторонники этой точки зрения указывали на уклончивость и двойственность позиции публикатора "Соображений..." Ю.А. Горькова, который, с одной стороны, признавал, что упреждающий удар Красной армии по еще не развернувшимся германским войскам сулил значительные выгоды, а с другой - отрицал подготовку советской стороной его осуществления. Между тем, как неоднократно подчеркивалось, выявленный Горьковым документ говорил сам за себя .

В исследовательской литературе распространено мнение, согласно которому у Генерального штаба Красной армии имелись накануне 22 июня 1941 г. альтернативные планы ведения войны, нацеленные как на оборону, так и на наступление . Однако оно не выдерживает критики. Даже Ю.А. Горьков, отличающийся крайней осторожностью в своих суждениях относительно значимости "Соображений..." от 15 мая 1941 г. как основополагающего документа, подчеркивал: "Важность его трудно переоценить, поскольку именно с ним мы вступили в Великую Отечественную войну" . Недвусмысленно выразил свое отношение к данному вопросу Н.М. Раманичев: "Принятый советским военным командованием порядок разработки плана войны не обеспечивал той степени реальности и эффективности планирования, которые гарантировала последовательность, принятая в Германии. Если в вермахте было разработано несколько вариантов, а затем на их базе создан окончательный вариант, то в Красной армии вообще отсутствовали альтернативные варианты " (выделено мною. - В.Н.).

Действительно, идея "упреждающего удара", отраженная в документах советского стратегического планирования октября 1940 - мая 1941 гг., не имела альтернативы. Она была прямо высказана, например, начальником штаба Прибалтийского особого военного округа генерал-лейтенантом П.С. Кленовым на совещании высшего командного состава РККА в конце декабря 1940 г. Благодаря введению в научный оборот материалов совещания стало возможным доказать этот факт документально. П.С. Кленов поставил вопрос об "организации особого рода наступательных операций" начального периода войны, назвав их "операциями вторжения", имеющими целью нанести упреждающий удар по противнику, армии которого "не закончили еще сосредоточения и не готовы для развертывания" .

Стратегические игры, проводившиеся в Генеральном штабе Красной армии в начале января 1941 г., как показал П.Н. Бобылев, позволили конкретизировать возможность ведения наступательных действий Красной армии на Северо-Западном и Юго-Западном направлениях .

По всей видимости, после совещания конца декабря 1940 г. и игр на картах начала января 1941 г. наступательные замыслы стали преобладающими в стратегических разработках Генштаба РККА. Подобная тенденция отразилась в "Уточненном плане стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и Востоке" (11марта 1941 г.) . Именно исходя из указаний Сталина, Генштаб РККА переработал "Уточненный план...", в результате чего и появились на свет "Соображения..." от 15 мая 1941 г.

Следовательно, идея упреждающего удара по Германии не являлась "импровизацией" руководства Генштаба Красной армии. И уж тем более, проект майского 1941 г. плана не был "разработан на скорую руку, за десять дней", как это пытается представить В.П. Попов . В его разработке прослеживается определенная эволюция, и она на всех стадиях контролировалась лично Сталиным.

Многочисленные документальные материалы, на которые опираются исследователи при изучении сталинских стратегических замыслов мая-июня 1941 г., были опубликованы на страницах печатного органа Министерства обороны РФ - "Военно-исторического журнала". Однако в ряде случаев в этих публикациях делаются значительные сокращения и даже искажаются подлинные документы. Подобная "особенность" была выявлена, например, М.А. Гареевым в публикации "Уточненного плана стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и Востоке" .

Следует напомнить, что и при публикации "Соображений..." Генерального штаба от 15 мая 1941 г. в этом журнале, а также при дальнейших перепечатках были "опущены" важнейшие, на наш взгляд, сопроводительные материалы, которые входят в качестве составной части в эту стратегическую разработку: 1) схема развертывания войск на карте масштаба 1 : 1000000; 2) схема развертывания на прикрытие на 3-х картах; 3) схема соотношения советских и германских вооруженных сил; 4) карты базирования ВВС Красной армии.

На страницах "Военно-исторического журнала" были помещены тексты оперативных планов западных приграничных округов мая-июня 1941 г. . В предисловии к "Записке по прикрытию государственной границы на территории Ленинградского военного округа" публикаторы, в частности, подчеркивали: "Из-за большого объема документ печатается в сокращении . Вниманию читателей представлены его основные положения, наиболее ярко высвечивающие оборонительный характер (выделено мною. - В.Н.) задач, поставленных войскам командованием Ленинградского военного округа" .

Эти комментарии, несомненно, заставляют думать об определенной предвзятости их авторов. Не случайно в одном из писем в "Военно-исторический журнал" подчеркивалось: "Опубликованные... архивные материалы о подготовке западных приграничных военных округов к прикрытию их территорий, несмотря на определенную цель публикаций (выделено мною. - В.Н.), все же побуждают к дальнейшему поиску ответа на вопрос, готовились ли советские войска к проведению наступательных действий во второй половине 30-х - начале 40-х годов против фашистской Германии?". Автор этого письма справедливо указал на допущенную публикаторами путаницу понятий "агрессия" и "наступление" (как уже подчеркивалось, такого рода "путаница" характерна и для некоторых участников "незапланированной дискуссии"). По его мнению, не было ничего предосудительного в том, что руководство СССР учитывало наряду с обороной возможность нанесения упреждающего удара. Он доказывал на примере опубликованных "Военно-историческим журналом" планов прикрытия государственной границы западных военных округов наличие в них тенденции к разгрому противника активными наступательными действиями .

В.Д. Данилов обратил внимание на тенденциозность подачи материалов оперативного планирования кануна советско-германской войны в этом журнале, считая, что подобного рода публикации выглядят как попытка "возрождения глобальной лжи", которая имела место в советской историографии при освещении событий 1939-1941 гг.

К сожалению, практика воспроизведения важнейших документов, относящихся к предвоенному периоду, со значительными купюрами, снижающая научную ценность источников, пока не изжита. Она отличает и составителей документального сборника "1941 год" .

Причины поражений Красной армии летом 1941 г. в исследовательской литературе стали рассматриваться в контексте наличия у советского руководства наступательных планов. Но если, например, А.Г. Куманев и Э.Э. Шкляр утверждали, что прямой связи между приверженностью концепции наступательной войны и неудачного для РККА приграничного сражения не прослеживается, то другие историки высказывают противоположное мнение. В.Д. Данилов объясняет неудачи лета 1941 г. сталинской недальновидностью. Вождь, отдавший распоряжение о подготовке упреждающего удара, не ожидал, что противник опередит его и сам нанесет удар чудовищной силы, а в результате - Красная армия оказалась не готовой ни к обороне, ни к наступлению . С Даниловым солидаризируются и другие авторы , хотя для некоторых из них характерно стремление к огульным обвинениям Сталина по поводу и без повода .

Благодаря введению в научный оборот новых документальных материалов о подготовке СССР к упреждающему удару стали высказываться и более радикальные мнения. Признавая за Сталиным право первым начать боевые действия, некоторые авторы декларируют: такие сталинские действия и подобное развитие событий позволили бы не только нанести поражение фашизму, но сберечь не менее 20 млн жизней .

Несомненно, заслуживает внимания вывод В.Д. Данилова о многоплановости темы подготовки СССР упреждающего удара в 1941 г. и о необходимости ее комплексного анализа, в котором могли бы участвовать не только историки, но и политологи, философы, юристы, экономисты, военные теоретики .