Итак, круг замкнулся, но мои танцевальные экзерсисы пока не начались. Оливер, зайдя в придорожную телефонную будку, позвонил федералам в Бойсе, чтобы оттуда послали нам навстречу представителей закона для задержания и препровождения куда следует Пода и Вольфганга. Компромата на них хватало: государственная измена, международный шпионаж, тесные связи с торговцами оружием и ядерными контрабандистами, попытки массового убийства в реке и убийство высокопоставленного государственного агента Терона Вейна. Но в моем представлении все это казалось бледным по сравнению с тем, что, в сущности, пытался сделать Вольфганг: убить своего единокровного брата Сэма.

В ближайшем городке Оливер, положив планшет с зажимом на крутой бок «лендровера» Серого Медведя, быстро заполнил необходимые документы для сдачи обоих пленников. Пода, благодаря его высокопоставленной должности в ядерном центре, федералы увели первым и усадили в бронированную машину для немедленной перевозки в федеральную тюрьму, в камеру предварительного заключения до суда.

Между тем Вольфганг, связанный и обезвреженный, но пришедший в себя, выразил желание поговорить со мной наедине. Поэтому остальные вышли из машины и слонялись вокруг, а я, повернувшись, глянула через плечо на его исцарапанное кошачьими когтями лицо и встретила ответный взгляд Вольфганга, исполненный почти неприкрытого страдания. Острота его, видимо, порождалась не только раненой рукой и сломанной ногой. Те бирюзовые, почти синие глаза, что совсем недавно вызывали у меня дрожь в коленках, сейчас заставляли меня ощущать лишь испуг и отстраненность от всего того, что произошло между нами со времени нашего знакомства.

— Ариэль, — сказал Вольфганг, — можешь ли ты представить, какие мучения я испытываю, глядя на тебя? Наверное, ты поняла, что я люблю тебя. И вот теперь вдруг обнаруживаю, что все это время ты меня обманывала.

Я обманывала его? По меньшей мере можно было ответить ему пословицей: «Говорил горшку котелок: уж больно ты черен, дружок!» Господи помилуй! В течение нескольких последних недель, где бы я ни копнула, обнаруживалась его очередная ложь. Сколько бы я ни уличала его во лжи, все равно тут же слышала очередное лживое объяснение, но так же доверчиво проглатывала новую ложь вместо старой и вновь оказывалась в его объятиях или его постели. Однако, учитывая, что последнюю точку поставил пистолетный выстрел, я мужественно решила пока воздержаться от комментариев.

— Ты знала, что Сэм жив, но скрывала это! — с особой горечью бросил Вольфганг. — Ты все время лгала мне!

— Вольфганг, ты же пытался его убить! — напомнила я то, что он и сам знал. — Вдруг ты и сестру свою захотел бы убить? А меня ты тоже намеревался прикончить?

— Я люблю тебя, — проигнорировав мой вопрос, еле слышно сказал он, передергиваясь от очередного приступа боли. Придя в себя, он сказал: — Разумеется, я не собирался убивать никого из вас. Не говори глупости. Неужели я похож на идиота, одержимого манией убийства? Я лишь пытался найти очень важные для меня реликвии. О Ариэль, как же ты не понимаешь? Мы с тобой могли бы правильно воспользоваться древними знаниями. Могли бы очень многого достичь. Благодаря этим манускриптам мы сумели бы совместными усилиями создать более совершенный мир.

Он помолчал и осторожно добавил:

— Я знаю, что ты подумала после Парижа. После разговора с Зоей. Тебя задел мой вопрос о цыганах, так ведь? Я чувствовал это постоянно, пока мы летели обратно в Айдахо, и должен был объясниться прямо тогда. Меня просто очень удивила такая новость, только и всего. Пожалуйста, поверь мне, что это ничего не изменит в наших отношениях. Это ничего не значит для меня.

— Что именно ничего не значит для тебя? — в ярости взорвалась я. — О чем, черт возьми, ты говоришь? Ты хочешь сказать, что соизволил бы переспать со мной, невзирая на мою подпорченную породу? О боже! Да что же ты за человек?! Неужели тебе непонятно, какой ужас я испытала, узнав, что именно ты пытался убить Сэма в Сан-Франциско? Ты пытался убить его, Вольфганг. При всем при том зная наверняка, что Сэм твой брат!

— Нет, он мне не брат! — выкрикнул Вольфганг.

Лицо его сделалось пепельно-бледным от мучительного страдания, молчаливо выразившего все то, что осталось непроизнесенным.

Оливер встревоженно глянул в окно и взялся за ручку дверцы, но я жестом остановила его. Меня переполняли какие-то неописуемые чувства. Жгучие слезы закипали в глазах, но я вновь повернулась к Вольфгангу и глубоко вздохнула. Как можно спокойнее и отчетливее, стараясь сохранить остатки самообладания, я сказала:

— Нет, Вольфганг. Он твой брат.

После этого я отвернулась, вылезла из машины и закрыла за собой дверь.

Серый Медведь, один из самых потрясающе организованных индивидуумов на нашей планете, мог бы стать великолепным президентом большой корпорации, если бы не был так увлечен более важными делами — сохранением исторических корней своего народа и разгадками тайных сторон жизни. И между делом он все-таки умудрился организовать наш с Сэмом проект.

Но Серый Медведь счел, что пока слишком опасно свободно выпускать нас «на публику», а лучше дождаться, когда Оливер и его агенты ограничат свободу действий оставшихся соискателей древностей. Опять-таки благодаря Серому Медведю интерполовцы теперь были гораздо лучше экипированы. Среди множества старых имущественных документов в резервации Лапуаи обнаружились в отличной сохранности и личные документы дяди Эрнеста с теми неприятными фактами, которые, по словам Зои, он раскопал в истории семьи Бен.

Возможно, Эрнест и вычеркнул для себя само существование в этом мире Халле и Вольфганга, как говорил нам Серый Медведь, но в его бумагах содержались сведения об отдельных членах нашей семьи, включая моего отца, которые выступали в роли анонимных спонсоров, финансировавших их собственные проекты утверждения кастового превосходства и поставлявших оружие массового уничтожения для обслуживания их представления о Новом Мировом Порядке.

Выяснилось также несколько более радостных сюрпризов о приличных членах моей семьи. Как и подозревал Сэм (теперь это подтвердил Дакиан Бассаридес), Пандора действительно разделила наследство на четыре части, одарив им четырех «детей семьи Бен». После встречи со мной в Вене Дакиан сделал для себя определенные выводы. Он организовал слишком задержавшееся примирение Лафкадио и Зои и покончил с десятилетиями семейной вражды, по существу порожденной одним человеком, уже давно покоившимся в мире ином.

Дакиану даже не понадобилось убеждать Лафа и Зою, что именно я должна собрать воедино все части, как сделала когда-то Пандора, хотя впоследствии — четверть века назад — она сама же завещала разделить ее наследство на четыре части. Дядя Лаф отправил мне ящик вина с виноградников Дакиана и его же письмо с подробностями о других составляющих имущества Пандоры, которое привлекало так много внимания все эти годы. Присовокупив к этим сведениям своевременный разговор с моей матерью и несколько разговоров с Серым Медведем, я наконец с полной ясностью представила себе всю картину.

Первым у нас появился рунический манускрипт, посланный мне матерью из Сан-Франциско и извлеченный Оливером из

Нормативов Министерства обороны, хранящихся в нашем ядерном центре. Я вспомнила, как Лаф рассказывал мне, что Пандора имела обыкновение сама копировать руны, высеченные на мегалитах, разбросанных по всей Европе. Вот эти-то копии и стали наследством моего отца. Когда Джерси стало известно о романе моего отца с ее сестрой, она сделала свою собственную тайную копию с этих манускриптов. Хотя у моего отца по-прежнему оставались оригинальные копии, Эрнест посоветовал Джерси сохранить ее копию и передать мне, когда я вырасту, так же как он сохранил свою часть наследства Пандоры для Сэма.

Второй набор документов, унаследованный Эрнестом, перешел к Сэму. Его четвертинка состояла из редких и хрупких свитков, дощечек и тканей, с риском для жизни спасенных нами из хрустальной пещеры. Почему-то все так отчаянно стремились заполучить этот набор, что готовы были встать даже на темную дорожку убийства и членовредительства. Нетрудно было догадаться о личных мотивах Вольфганга, конечно, если учесть его всепоглощающую озабоченность тем, что отец бросил его и все наследство — включая реликвии — оставил своему младшему сыну Сэму, к тому же коренному американцу. Как заметил в Вене Дакиан Бассаридес, четвертинка разрезанной картины и даже ее половина не имеет особой ценности без остальных частей. И как объяснил Волга Драгонов во время нашего ночного разговора в ледяной советской столовой, даже если все части соберутся вместе, то нужно еще найти человека с правильным образом мышления — каким, по его мнению, я обладала, — чтобы осознать целостную картину и разгадать загадку.

И только благодаря одному человеку я, сама того не сознавая, получила такое воспитание — благодаря Сэму. Лафкадио и Зоя, двое наследников, обладавших другими частями картинки-загадки, прислали мне копии доставшихся им от Пандоры материалов, доверив их доставку Бэмби, которая отправилась предупредить меня об опасности, исходящей от Вольфганга. Поскольку все документы теперь находились в моем распоряжении, я решила, что имею все необходимое для начала активных действий.

Серый Медведь придумал гениальный план, так что нам с Сэмом не пришлось до завершения нашего проекта ютиться в каком-нибудь уединенном сарае в горах. Он начал воплощать этот план в жизнь несколько недель назад, как только Сэм вернулся из архива Солт-Лейк-Сити, накопав новых вещественных доказательств о темном прошлом нашей семьи. По крайней мере месяцев на шесть мы имели полное обеспечение всем необходимым для отшельнической жизни, позволявшей нам в условиях относительной секретности начать и закончить уникальный проект.

В нашу экипировку входили четыре выносливые вьючные лошади, приличный запас сухих продуктов и домашних лекарственных травяных сборов, вигвам, непромокаемое оборудование и пара работающих от батареек портативных компьютеров с превосходным программным обеспечением, предоставившим в наше распоряжение множество разнообразных словарей древних и современных языков для успешной переводческой деятельности. Наша стоянка находилась в очаровательном горном местечке на берегу родникового ручья, на расстоянии дневного перехода от заповедных районов Пенд-Орейлле-лейк и Кутенай, неподалеку от границы Айдахо с канадской Британской Колумбией и, следовательно, в тесном соседстве — в пределах слышимости барабанного боя — с множеством индейских поселений. Единственная официальная деревушка в округе тридцати миль скромно насчитывала 800 душ населения, но носила невероятно нескромное название — Троя.

Мой зеленоглазый спаситель Ясон, составивший нам компанию в этой глуши, не выражал особой радости от этого, пока не получил в свое полное распоряжение игривый ручей. В конце каждой недели Серый Медведь посылал к нам безымянного курьера на серой в яблоках лошади выносливой ездовой породы, чтобы подбросить немного товаров первой необходимости и забрать от нас то, что мы успели к этому времени расшифровать и перевести, для переправки в неизвестные — вернее, известные одному лишь Серому Медведю — края.

— Если бы я раньше узнал о таком подпольном индейском способе скоростного передвижения, — заметил Сэм, — то это избавило бы меня от многих трудностей и головной боли, когда я только что унаследовал Пандорины сокровища!

Я успела подзабыть, что такое жизнь на природе, не тронутой и не загрязненной представителями цивилизации, — с родниковой водой, натуральной пищей и свежим воздухом. В приподнятом настроении мы установили наш вигвам и вошли внутрь. В тот же день мы с Сэмом посадили немного скороспелых овощей и трав, что успели бы вырасти за полгода нашего высокогорного отшельничества. Но, несмотря на ежедневную рыбалку и готовку пищи, нам удавалось посвящать большую часть времени переводу манускриптов. И чем больше мы переводили, тем сильнее увлекались этим занятием.

Перед нами разворачивались истории и тайны, казалось, доносимые из глубины веков безмолвным незнакомым голосом, рассказывающим о неслыханном до сих пор прошлом. Это прошлое постепенно начало выступать из тумана, напущенного неким дымовым аппаратом, созданным в течение тысячелетий многочисленными историками и биографами.

Когда мы проработали уже целый месяц, я сказала Сэму однажды вечером, сидя у костра:

— Мне пришло в голову, что в этих рассказах редко встречаются случаи того, как более развитая цивилизация вторгается и порабощает менее развитую. Чаще случалось наоборот, если сравнивать их с точки зрения научных или художественных достижений. В сущности, история представляет собой некую летопись колоссальной деятельности отважных завоевателей. Но их «превосходство» зачастую основано на том, что они преуспели в угнетении и порабощении других.

— Наконец-то до тебя это тоже дошло, — сказал Сэм. — Очень жаль, что ты не скво, иначе поняла бы это практически с рождения. А знаешь, Гитлер с детства обожал рассказы одного типа, Карла Мэя: он написал ковбойско-индейскую эпопею для немецких мальчиков. Угадай, кто обычно побеждал в конце этих историй?

Наверное, мне, как некоренной американке, не дано было до конца осознать оттенок горечи, прозвучавший в голосе Сэма при упоминании об этой ветви его предков.

— Ты спас жизнь Вольфгангу, — напомнила я. — Но теперь ты знаешь из рассказа Бэмби о его ненависти к тебе, ведь это он подложил бомбу, едва не убившую тебя. Если бы ты знал это раньше, то стал бы с риском для жизни спасать его?

— Полагаешь, я такой альтруист, что готов простить человека, с наслаждением уничтожающего людей вроде меня? Что я готов защищать его, говоря: «Нет-нет, он не злодей, он мой брат»? — сказал Сэм.

Потом он усмехнулся, встал с седла, на котором сидел, откинувшись, у костра, приблизился и, подняв меня на ноги, прямо взглянул мне в глаза.

— Я знал, — сказал он.

— Ты знал, что именно Вольфганг пытался тебя убить? — изумленно сказала я.

— Теперь ты, наверное, начнешь думать, что я чертовски благородный? Но позволь прояснить ситуацию. Я не думаю, что такие грешники, как он, могут отделаться сломанной ногой или безболезненным быстрым утоплением. Наоборот, я считаю, что его изысканная арийская фамилия должна быть вываляна в грязи, а он сам должен провести в тюрьме остаток своей долгой жизни.

Подозреваю, что если бы Сэм излил всю свою горечь, то она в итоге заполнила бы приличный кувшин. Руки Сэма лежали у меня на плечах. Он следил за мной странным взглядом, пока мы стояли друг перед другом в центре вигвама у костерка.

Я закрыла глаза. Мне вспомнился другой костер в замке другого человека и тот неугасимый огонь, что разгорался внутри меня от его прикосновений и запаха… Этого человека, одержимого ненавистью, готового взорвать собственного брата, мы только что обсудили и так безвозвратно отвергли. А тот самый брат, даже зная все это, оказался способен спасти его жизнь. Несмотря на то что Вольфганг упорно твердил о своей любви ко мне, я сомневалась, что он вообще способен на настоящую любовь. И вряд ли я по-настоящему любила его.

Когда я открыла глаза, то встретила проницательный взгляд серебристых глаз Сэма, словно он искал ответ на какой-то невысказанный вопрос. Я вспомнила, что он спросил меня в горах за Овечьим лугом в то утро: «Ты хоть представляешь себе, насколько опасной для нас обоих может оказаться такая неожиданная „дружба“?» Неужели он уже тогда знал? Что ж, теперь я все представила себе по полной программе.

— В сущности, я попытался предостеречь тебя, — сказал Сэм. — У меня не было осознанных подозрений, пока я не побывал в Солт-Лейке. Но, начав разбираться в семейных архивах, я быстро все сообразил и понял ситуацию. А когда понял, что новый симпатичный тебе знакомый, Вольфганг Хаузер, вполне возможно, убил Терона Вейна, то даже не знал, что же мне делать. Я понимал, насколько это может оказаться опасным для меня: ведь охотился-то он за мной. Но я не мог поверить, что он причинит вред тебе. Тогда я отправил тебе весточку, попросив быть осторожнее с ним. Ведь ты, дорогуша, уже не маленькая девочка. И мне искренне хотелось, чтобы ты поступила так, как будет лучше для тебя.

— Да, ты проявил дьявольское великодушие, — вспыхнула я, не на шутку расстроившись. — Неужели ты подумал, что «лучше» позволить мне заняться любовью с человеком, даже полюбить человека, способного уничтожить нас обоих?

Сэм поморщился, словно я физически ударила его, и я поняла, что он, должно быть, пытался закрыть глаза на то, что в действительности могло произойти между Вольфгангом и мной. Наконец он глубоко вздохнул и очень тихо сказал:

— Если бы тебе захотелось накачаться спиртным или каким-то опасным наркотиком, то я позволил бы тебе и это, Ариэль. Ты вполне способна на самостоятельные решения и поступки. Но это не любовь, и ты понимаешь это: любовь это не то, чем тебе хочется заниматься с кем-то.

— Я сильно сомневаюсь, знаю ли вообще, что такое любовь, — сообщила я ему на полном серьезе.

Мне вспомнилось, как Серый Медведь отозвался о том, что Эрнест, отец Сэма, считал себя не способным на такое чувство. Что ж, возможно, этому представителю племени «Проколотые носы» я тоже покажусь своеобразным мертвецом.

— А я полагаю, что знаю. Хочешь, расскажу тебе? — спросил Сэм, по-прежнему глядя мне в глаза.

Я чувствовала себя совершенно опустошенной, но согласно кивнула.

— По-моему, любовь — это когда ты осознаешь, что часть тебя проявляется в том человеке, которого ты любишь, а некая часть его проявляется в самом тебе, — сказал Сэм. — Невозможно использовать или обманывать того, кого ты действительно любишь, потому что это означает, что ты используешь или обманываешь самого себя. Разве это не логично?

— Ты хочешь сказать, — сказала я с горькой усмешкой, — что когда Вольфганг лгал мне, то на самом деле он всего лишь обманывал самого себя?

— Нет, ему вовсе не нужно было обманывать самого себя, верно? — тоже вдруг вспыхнул Сэм. — По-моему, ты забыла одну мелочь. Ты спала с ним, но тоже обманывала его.

Я просто онемела, но поняла, что его слова справедливы. У меня были интимнейшие отношения с человеком, которому я не доверяла. С человеком, с которым я никогда не была полностью откровенна — просто не хотелось. Мне пришлось проглотить горькую пилюлю, признавшись самой себе, что в глубине души я все это время понимала, что представлял из себя Вольфганг.

— Я уже давно отдал тебе часть моего сердца и часть моей души, Ариэль. Уверен, что ты знаешь это. — Сэм озорно улыбнулся и добавил: — Но пока не будут налажены кое-какие связи, я не смогу отдать тебе часть моего тела.

— Твоего… тела? — У меня застучало в голове. — Но мне показалось, ты… увлекся Бэмби.

— Я заметил, — с усмешкой сказал Сэм. — Я увидел твой взгляд, когда стоял с Беттиной у водопада, и тогда… в общем, тогда мне впервые пришло в голову, что, возможно, у нас с тобой есть реальная надежда на будущее, невзирая на существование Вольфганга. — Он взъерошил мои волосы и просто сказал: — Я люблю тебя, Умница. Наверное, всегда любил.

Признаться, я была ошеломлена. Стояла в каком-то оцепенении, не зная, что делать. Готова ли я к такому повороту?

Сэм вдруг непонятно зачем начал передвигать спальные мешки и седельные вьюки, расчищая место в центре вигвама, около нашего выложенного камнями очажка.

— Что ты делаешь? — поинтересовалась я.

— На самом деле есть только одна важная связь, — пояснил Сэм, сваливая одеяла на одну сторону. Он выпрямился и с нетерпением откинул назад длинные волосы. — Не рассчитываешь же ты, Ариэль, что я буду вечно продолжать любить того, кто все еще не умеет танцевать?

Как говорил мне Дакиан, процесс важнее результата. До начала танцевального периода мы с Сэмом прожили целый месяц в нашем семейном уединении, и я не имела даже смутного понимания того, что суть переводимых нами манускриптов, со всеми их рассказами о мировой сети, основе и утке, инь и ян, алхимических связях и таинствах Диониса, сводится к одному: к трансформации, к метаморфозе. Именно об этом и шла речь во всех этих манускриптах.

Мы танцевали целую ночь. Кроме кассетного магнитофона Сэм захватил с собой записи индейских танцев и песен, но мы танцевали под самое разное сопровождение: под цыганскую музыку и «Венгерскую рапсодию», исполняемые дядей Лафом, под любимые Джерси старинные кельтские песни, под которые, по ее словам, лихо отплясывают на любых ирландских свадьбах и праздниках, под музыку быструю и медленную, возбуждающую и завораживающую, впечатляющую и таинственную. Мы плясали босиком вокруг нашего очага, потом на темном высокогорном лугу, уже источавшем запахи первых васильков раннего лета. Порой мы касались друг друга или танцевали обнявшись, но чаще танцевали порознь, испытывая какие-то совершенно особые чарующие чувства.

Мне казалось, что в процессе нашего танцевального марафона я наконец впервые в жизни почувствовала свое собственное тело — ощутила не только подлинную внутреннюю гармонию, но какое-то таинственное единение с землей и небом. Я почувствовала, как что-то во мне умирает, распадаясь на куски и улетая в космос, превращается в новые звезды в необозримом полночном просторе, просторе, сияющем вечным светом запредельных галактик.

Мы танцевали до утра, пока угли нашего очага не начали гаснуть, потом мы продолжили танцы на лугу с цветами и видели, как первые слабые розовые лучи рассвета подкрасили синеву неба. А мы никак не могли закончить наш танец…

И вот тогда начало происходить нечто странное, нечто пугающее. И когда наступил этот момент, я вдруг замерла. Музыка еще играла, когда Сэм после очередного пируэта обернулся и увидел, что я неподвижно стою босиком среди луговых цветов.

— Почему ты остановилась? — спросил он.

— Я не знаю, — сообщила я. — Не то чтобы у меня закружилась голова или что-то в таком роде, просто… Я не понимаю, что происходит.

— Тогда потанцуй со мной, — сказал он. Наклонившись, Сэм выключил магнитофон, обнял меня, и мы медленно закружились вместе по лугу, почти порхая. Сэм лишь слегка поддерживал меня. Когда он наклонялся ко мне, его мужественное лицо с прямым носом и ямочкой на подбородке, с ресницами, бросавшими тень на щеки, казалось, принадлежало некоему могущественному ангелу-хранителю. Потом он прижался губами к моим волосам.

— Я узнал кое-что из Пандориных манускриптов, — сказал он. — В одном раннем средневековом алхимическом трактате — так называемом «Гёте» или «Магическом круге мага Соломона» — говорится, что ангелы не занимаются любовью, как люди. У них нет тел.

— А как же тогда? — спросила я.

— У них гораздо более интересный способ, — сказал Сэм. — Они смешиваются друг с другом, и на краткое время вместо двух ангелов появляется новое существо. Но ангелы, разумеется, не материальны. Они созданы из лунного света и звездной пыли.

— Ты думаешь, что мы ангелы? — с улыбкой предположила я, слегка отстранясь от него.

Сэм поцеловал меня.

— Я думаю, что нам следует смешать нашу звездную пыль, ангел, — сказал он.

Потом он увлек меня за руку на траву, и я оказалась в окружении цветов.

— Я хочу, чтобы ты делала все, что тебе хочется… или не делала ничего, — с улыбкой сказал он. — Я полностью в твоем распоряжении. Мое тело — это твой инструмент.

— Можно сыграть «El Amor Brujо»? — со смехом спросила я.

— Ты можешь сыграть все, что нашепчут тебе твои виртуозные желания, — заверил он меня. — Что же они шепчут?

— Все сразу. У меня такое чувство, будто я парю над миром, — серьезно сказала я.

— Мы уже парили однажды, и нам удалось выжить, — мягко произнес Сэм, завладев моими пальцами и проведя ими по

своим губам. — Мы вместе однажды вошли в тот свет, Ариэль. После того как нас нашли наши тотемы… Ты помнишь? Я медленно кивнула. Да, я помнила.

Когда кугуар и медведи исчезли в предрассветной мгле, мы с Сэмом довольно долго еще сидели рядом на той вершине — возможно, несколько часов, — просто касаясь друг друга кончиками пальцев и не двигаясь. Когда темнота начала рассеиваться, у меня вдруг возникло тревожное ощущение какого-то внутреннего изменения, какого-то зыбкого, словно зыбучий песок, перемещения. Потом я поняла, что сама отделилась от земли и парю высоко в небе. Я словно вышла из собственного тела, однако по-прежнему имела форму и объем — точно капля, наполненная гелием и подвешенная в ночном небе.

На мгновение я перепугалась, что упаду или действительно умру, навсегда покинув землю! Но потом внезапно осознала, что я не одна в небесном просторе. Со мной рядом парил еще кто-то: Сэм. Его слова вдруг зазвучали у меня в голове, хотя, опустив глаза, я увидела нас, сидящих далеко внизу на земле! — Не смотри вниз, Ариэль, — прошептал Сэм в моем мозгу. — Смотри вверх. Давай войдем в этот свет вместе…

Странно, но мы потом никогда не разговаривали об этом, ни разу. И что еще более странно, мне никогда не казалось, что это был всего лишь сон. Скорее, это было нечто более живое, чем реальность, более реальное, чем наш трехмерный мир. Цветное кино является более реальным, чем двухмерная черно-белая фотокарточка. Но мое ощущение тогда было неизмеримо шире и глубже. Однако если бы я действительно попыталась облечь то парение в какие-то особые слова, то не знала бы даже, с чего начать.

В детстве Сэм и я, мы вместе изменились, войдя в тот свет. Сейчас мы готовы были вновь измениться. Но новое изменение, как я поняла, будет очень и очень сильно отличаться от прошлого. Этим весенним утром на лугу среди полевых цветов мы оба были готовы к объединяющему изменению.

И на сей раз я уже ничего не боялась.

Много часов спустя я лежала в объятиях Сэма и вместо чувства опустошенности испытывала радостное возбуждение, словно все мое существо вдруг наполнилось чем-то легким, шипучим и пенистым.

Когда наши пальцы сплелись, я спросила:

— Ты представляешь, как описать это? То, что случилось с нами.

— Хмм, — призадумался Сэм. — Я полагаю, что при выборе подобного определения мог бы подойти термин «взаимный оргазм». Ужасно долгий общий оргазм. Нечто сравнимое с бесконечной сущностью приглушенного, долговременного, безостановочного взаимного оргазма.

Я закрыла ему рот рукой.

— С другой стороны, — с улыбкой сказал Сэм, целуя меня в плечо, — можно дать гораздо более простое определение, назвав это любовью. Ты удивлена?

— Мне еще не приходилось ощущать ничего подобного, — призналась я.

— Наверное, я должен испытать облегчение, — сказал Сэм. — Но, честно говоря, ничего подобного я не испытываю.

Сэм приподнялся и, взглянув на меня, лежащую на траве, провел пальцем от моего подбородка вниз к центру тела, и оно мгновенно откликнулось. Потом наши губы слились в каком-то замедленном поцелуе, насыщенном объединяющей звездной пылью. Ощущения были невероятные.

— Я думаю, это была настройка, — сказал Сэм. — Не более чем репетиция. Не пора ли устроить настоящее представление?

Прошло полгода, и, поскольку в начале ноября мы с Сэмом все еще жили в горах, Серый Медведь в преддверии первого снегопада прислал нам снегоходы, широкие лыжи и медвежьи шкуры.

Мы почти завершили перевод манускриптов, доставшихся Эрнесту, Лафкадио и Зое, и рунических текстов, которые Джерси выкрала у Огастуса. Вольфганг, как и все остальные, не ошибался, полагая, что в них указываются определенные места на земле, образующие некую сеть, которая, по убеждениям древних, не только обладала огромными силами, но, очевидно, непосредственно использовалась на протяжении по крайней мере пяти тысяч лет в подробно описанных церемониях и ритуалах. Строгая секретность при проведении ранних религиозных мистерий орфиков, пифагорейцев и древних египтян объяснялась их верой в то, что неправильное задействование такой сети, представляющей своеобразное алхимическое единство, может привести к глобальному изменению, ослабив или даже уничтожив связующую энергию нашего «союза» с космосом.

— Ты знаешь, что такое центр симметрии? — спросил меня однажды Сэм.

Я покачала головой, и он пояснил:

— В определенных математических моделях, наподобие используемых в теории катастроф, можно точно определить центр некой формы. Существует, к примеру, модель пожаров. Если пожар начнется по краям поля, то независимо от формы этого поля можно точно предсказать, что пожар закончится в его главном центре, определяемом с помощью очерчивания контура поля отрезками прямых линий и построения перпендикуляров. Место пересечения большинства перпендикуляров и будет искомым центром, центром симметрии, — так определяется путь наименьшего сопротивления. Таким методом можно исследовать самые разные поля — поля света, мозга, земли и, вероятно, космоса. Вот смотри, я покажу тебе.

Он нарисовал на экране своего компьютера произвольную форму:

Ты думаешь, что искомые точки земли не обязательно должны соединяться прямыми линиями или лучами шестиконечной звезды? — предположила я. — Считаешь, они важны потому, что действуют как центры симметрии?

Да, как своего рода вихревая воронка или водоворот, — согласился Сэм. — Именно главные центры симметрии затягивают в себя энергию и увеличивают собственную силу.

Отчасти такие свойства были присущи материалам, находившимся в нашем распоряжении. К примеру, как мы выяснили в один из удачных дней, запатентованный чертеж Николы Теслы, сделанный им для его собственной высоковольтной вышки, построенной в Колорадо-Спрингс — он назвал такую вышку энергетическим каналом мировой сети, — имел много общего со знаменитым чертежом первой алхимической реторты, Хризопеи Клеопатры, из древнейшего дошедшего до нас алхимического трактата. А оба эти рисунка весьма сходны с «Т» — крестовидным знаком «тау», символом могущества у древних египтян, и с руной Туг, упомянутой Зоей в связи с магическим столбом Зевса. Мы заметили даже их жутковатое сходство с самим Ирминсулем, разрушенным Карлом Великим, но восстановленным в Тевтобургском лесу спустя тысячу лет Адольфом Гитлером.

Также мы с Сэмом поняли, что впереди у нас непочатый край работы. В некоторых документах имелись ссылки на другие материалы, которых не было в нашем распоряжении. Мы узнали, где были спрятаны многие из них тысячелетия тому назад: в расселине горы Ида на побережье Турции, в горах Памира в Центральной Азии, в пещере Центральной Греции, где Еврипид писал свои сочинения, — но хотя недавно в этих районах обнаружились какие-то древние раритеты, очевидно, это не доказывает того, что нужные нам документы и поныне лежат в исходных тайниках. Мы решили, что, закончив наши здешние труды в память Пандоры и Клио, попытаемся продолжить поиски.

Поразительно также и то, что каждое событие, вываливавшееся из нашего ящика с древними откровениями Пандоры, точно эхом отзывалось на земле в настоящем времени. Мы поняли, что, должно быть, близится эпоха ожидаемых преобразований.

Помимо того что Советы в феврале вывели войска из Афганистана, другие страны, имевшие политические или материальные стены, оказались затронуты демократическими волнениями, которые вдруг хлынули неким потоком и, словно стихийные валы, прорывались на свой естественный уровень, к своему центру симметрии.

В июне голодовка протеста прошла на площади Тяньаньмынь в Китае, стране знаменитой стены, заметной даже из космоса. Несмотря на введение танков, процесс брожения уже начался. Позже, девятого ноября, как мы и предполагали, — эту дату Вольфганг называл отправной точкой для Наполеона, Шарля де Голля, кайзера Вильгельма и Адольфа Гитлера — наша лошадиная экспресс-почта доставила потрясающие новости от Лафа и Бэмби из Вены. Берлинская стена, символически разделявшая Восток и Запад более двадцати пяти лет, рухнула за одну ночь. Приливная волна прорвала плотину; разлив начался, и его уже невозможно было остановить.

Но только в конце декабря, почти в тот самый день, когда девяносто лет назад в провинции Натал на юге Африки родился дядя Лаф, я сама сделала то открытие, на которое мы с Сэмом надеялись. Я корпела над текстом, написанным по-гречески на свитке ужасно древнего и хрупкого холста, извлеченного из одного из тубусов Сэма. Мне показалось, что это нечто совершенно новое. Но, начав набирать греческие слова на компьютере, я уловила в них что-то знакомое.

— Ты помнишь один документ из наследства Зои, что мы переводили пару месяцев назад? — спросила я трудившегося в другом конце вигвама Сэма. Он сидел, скрестив ноги, а Ясон, развалившийся кверху брюхом, блаженно посапывал у него на коленях. — Я имею в виду историю о голосе, донесшемся с островов Пакси и велевшем египетскому кормчему объявить при прохождении мимо Палодеса, что великий Пан умер.

— Да, Тиберий приказал доставить этого кормчего к себе на Капри для допроса, — сказал Сэм. — Имя кормчего, по стечению обстоятельств, было Таммуз — так же называли и умирающего бога в древних таинствах. Причем он объявил о смерти Пана в ту самую неделю, когда умер Иисус. Что же ты узнала?

— Я, конечно, не уверена, — сказала я, продолжая печатать текст на компьютере. — Но, учитывая содержание всех греческих текстов, проработанных мной за последние месяцы, я думаю, что это письмо поможет нам понять главное — общую глубинную связь всех этих материалов. К сожалению, оно слегка порвано и часть его отсутствует. Но оно определенно отправлено мужчине одной женщиной, причем, по-моему, очень хорошо уже знакомой нам женщиной.

— Прочти вслух, — предложил Сэм, с улыбкой кивнув на похрапывающего у него на коленях кота. — Мне очень не хочется прерывать столь глубокую медитацию.

И вот что я прочла.

Гора Пердидо, Пиренеи, Римская Галлия

«Милый Иосиф,

Следуя твоему совету, мы с моим братом Лазарем спрятали алебастровую шкатулку, чашу и другие предметы, которых касался Учитель в последние дни, в надежном месте в этих горах, где, мы надеемся, они останутся в целости и сохранности, пока не потребуются. Я составила их список и описание пути к тайнику и пошлю их тебе отдельным письмом.

В последнем письме, Иосиф, ты размышлял о том, что твой преклонный возраст, возможно, вскоре позволит тебе соединиться с Учителем. Ты попросил меня, как единственную истинно посвященную Учителем, поделиться с тобой моими взглядами на события того последнего ужина, что он провел со своими учениками, — события, отраженные в написанных ими воспоминаниях, которые я послала тебе ранее.

Невозможно облечь в слова то, что испытывает человек, проходя ритуал посвящения. Но я попытаюсь объяснить как можно лучше.

Я всегда полагала, что любые слова и поступки Учителя имеют два уровня, хотя и сам он подчеркивал различие между ними. Назовем их уровнями обучения и посвящения. Для обучения он очень любил пользоваться притчами, наглядно объясняющими то, что он хотел сообщить. Но такие притчи всегда скрывали второй уровень, и этот символический уровень, по-моему, Учитель использовал только в случаях посвящения.

Учитель говорил мне, что даже один символ, выбранный на пути посвящения, затронет множество уровней в душе ученика. Если кому-то удастся уловить некий особый образ, то его глубинное значение проникнет в его плоть и кровь, отложившись на примитивном, почти физическом уровне.

В известном смысле Учитель был похож на тех египетских магов, у которых учился: вечный путь, познание и поиск его особой звезды, озаряющей дорогу в ночи бесконечного таинства. То есть, в сущности, жизнь постоянно подбрасывает путеводные ниточки, направляющие личные поиски посвященного, надо только суметь разглядеть эти нити и не сбиться с пути. Даже сегодня, когда прошло столько лет с тех пор, как он покинул нас, я испытываю волнение, вспоминая, каким голосом он впервые сказал мне: «Брось все и следуй за мной». Сейчас, осознавая его слова на двух уровнях, я понимаю, что он предлагал мне не просто идти по его следам, но следовать его примеру в умении задавать правильные вопросы.

Вопросы, заданные Учителем в последний вечер, на мой взгляд, столь же важны, как и его ответы. Он упомянул, что я смогу ответить на его вопрос о значении Суламиты, возлюбленной Соломона в Песне Песней. Потом Учитель продолжил, предложив собственный ответ: Суламита представляет Любомудрие. Но помнишь ли ты для начала, что он называл это «узловой» проблемой? Однажды он использовал это выражение, спрашивая тебя о «неизменном и вечном» и предполагая, что его ответ в любом случае будет неполным.

Учитель полагал, что посвященный должен стремиться самостоятельно найти для себя полный ответ. В данном случае я могу предположить, какой полный ответ он имел в виду. Греческий корень слова «узел» есть gna — «знать», от которого мы также производим gnosis, то есть «знание» или «скрытая мудрость». Во многих языках есть слова, происходящие от этого корня, но все имеют значения, подразумевающие пути получения скрытых знаний.

Отождествляя Суламиту с восточной или утренней звездой, Учитель вновь привлек наше внимание к таинствам. В книге любовь Соломона является смуглой красавицей: она представляет собой темную материю, Темную Деву древней веры или черный камень, падающий с небес.

Тремя избранными учениками ближайшего окружения Учителя стали Симон Петр и братья Зеведеи, Иаков и Иоанн, которые хотели сидеть рядом с ним, когда наступит царствие. Однако он завещал им — знаменательно и символично, на мой взгляд, — после его смерти отправиться с индивидуальными миссиями в три особых места земли: Иакову — в Бригантий, Иоанну — в Ефес, а Петру — в Рим. Первое место — родина кельтской богини Бригды; второе — родина греческой Артемиды или римской Дианы. А сам Рим — родина древней фригийской Великой Матери, черного камня, происходящего из Центральной Анатолии, что теперь хранится на Палатинском холме. Первые буквы названий этих трех мест складываются в слово БЕР — акроним этой же самой богини в образе медведицы.

Эти три места на земле представляют собой три ипостаси древней богини — богини, представленной в образе Суламиты в книге.

Поэтому вопрос Учителя, кто такая на самом деле Суламита из Книги Песни Песней Соломона, содержит скрытое указание на то, что сама Песня являлась некой предписанной инициацией, доступной только тем, кто вознамерится провести Великий Труд. Союз между белым царем яблоневого сада и темной девой виноградников представляет собой тот союз божественного и плотского, что составляет главную сущность этих таинств».

Закончив читать, я оторвала взгляд от компьютера и обнаружила, что Сэм, по-прежнему сидевший со спящим Ясоном, с усмешкой смотрит на меня.

— Это один из тех документов, что мне удалось перевести, прежде чем Вольфганг украл копии манускриптов, — сказал он. — Если опять-таки не пытаться выискивать особые подтексты, то это письмо наносит ощутимый удар по старым добрым теориям безбрачия — однако мне почему-то трудно поверить, что в этом его главный смысл. А почему ты решила, что здесь есть какая-то связь с «голосом над водами» или со смертью великого бога Пана?

— Возможно, письмо это связывает воедино все документы Пандоры, — сообщила я. — О чем в нем говорится? По-моему, о том, что посвящение — любая инициация — требует своего рода смерти. Смерти для этого мира, смерти для самолюбия, смерти «прежнего я» чьего-то бытия, подобно тому как сама земля умирает и каждый год возрождается в обновленном виде. Не забудь, каким двум богам попеременно поклонялись в Дельфах: Аполлону, владыке яблок, и Дионису, богу винограда. Они очень похожи на наших героев из Песни Песней. Все это символы рождения и крещения новой эпохи, а прекрасный новый мир требует смерти старого образа мышления, старой системы верований, даже смерти самих старых богов.

— То есть узловая проблема заключается в ином осознании старых основ, — сказал Сэм.

Тут мне пришла в голову еще одна мысль, и я открыла на экране один из переведенных мною раньше документов дяди Лафа.

— Ты помнишь весь тот материал о рыцарях-храмовниках святого Бернара и о Храме Соломона? Попробуй догадаться, что сказано в этом манускрипте об эмблеме на их знамени? Череп и скрещенные кости — такую же выбрала дивизия СС «Мертвая голова» Генриха Гимлера. Но в данном документе она означает вовсе не смерть. Она означает жизнь.

— Как это?

— Есть две важные персоны в греческом пантеоне, постоянно встречающиеся в этих манускриптах, — сказала я. — Афина и Дионис. Подумай, что между ними общего?

— Афина покровительствовала государственной власти, — начал размышлять Сэм. — Но в то же время охраняла дом, семью и ткачество — следовательно, порядок. То есть cosmos по-гречески. А Дионис был богом хаоса. Его языческие празднества, до сих пор проявляющиеся в христианских типа Мардиграс, давали некое санкционированное разрешение на пьянство, разврат и безрассудство. Все это связано с древней космогонией, определяющей рождение космоса из хаоса.

— А я нашла и еще одну связь между ними — в способах их появления на свет, — сообщила я. — Фиванскую царевну Семелу, вынашивавшую Диониса, испепелил его же отец Зевс, явившийся к ней в терем во всем своем грозовом величии и сверкании молний. Зевс взял свое недоношенное дитя и зашил в собственную плоть, а позже Дионис родился из его бедра. Вот почему Диониса называют «дважды рожденный» или «дитя двойных дверей».

— А Афину Зевс проглотил, и позже она родилась из его головы, — закончил Сэм. — Поэтому она всегда умела читать его мысли. Я понял. Один ребенок был рожден из головы, а другой — из бедра отца. Череп и скрещенные кости, два вида творения или воспроизводства, духовного и мирского, только вместе они составляют целостное или священное единство, так?

Мне вспомнились слова святого Бернара из его комментариев к Песне Песней: «Плотская любовь пробуждает любовь божественную».

— Я уверена, что именно к этому подводит вся история с таинствами, — сказала я Сэму. — Смысл, должно быть, в том, что нет смерти там, где нет секса.

— Чего-чего? — недоуменно произнес Сэм.

— Бактерии не умирают, они делятся, — сказала я. — Клоны просто сохраняют некий исходный материал. Люди — единственные живые существа, понимающие и принимающие смерть. Это основа любой религии, всеобщий религиозный опыт. Не только дух, но взаимосвязь между жизнью и смертью, духом и материей.

Сэм согласился со мной:

— Наша центральная нервная система имеет две ветви, ответственные за сознание и чувства, так называемые черепно-мозговые и спинномозговые нервы. Они связывают мозг и крестец. Твой череп и кости, соединяющие коленную и бедренную части, ассоциируются во многих языках с мощными производительными свойствами, определяя значение слов типа «genius» и «genoux», то есть «гений» и «ген». Существует множество свидетельств, физических и лингвистических, для понимания знаменитой строчки Пифагора: «Как вверху, так и внизу».

— Именно этим и занимался мифологический Дионис: соединял священное и мирское. Единственным способом оказалось скрещивание. Нужно было оторвать женщин от ткачества, увести их из очагов и домов в горы — танцевать и развлекаться с юными пастухами. Дионис дважды разрушил свой родной город Фивы. Или, вернее, они сами разрушились.

— Один раз вроде бы из-за инцеста, — сказал Сэм. — Когда Эдип убил своего отца, сел царствовать на его место и женился на собственной матери. В свете истории нашей семьи я всецело с тобой согласен. Но что случилось во второй раз?

— Это произошло, когда его двоюродный братец Пенфей, юный царь Фив, отказался отпустить в горы женщин, включая свою собственную мать, для участия в празднествах Диониса. Пенфей заявил, что этот Владыка танца не является настоящим богом и сыном Зевса. На самом деле ему хотелось оставить женщин дома на эту ночь, чтобы землевладельцы могли чувствовать уверенность в том, что их отпрыски и наследники не окажутся отпрысками сатиров или пастухов.

— И что же случилось с юным царем Фив? — спросил Сэм.

— Во время вакханалий матушка скушала собственного сына, — ответила я.

— Жутковатенькая история, — заметил Сэм и добавил с усмешкой: — Итак, по твоим словам получается, что главное достоинство Диониса — бога грядущей эры — в том, что он дает долгожданный ответ на фрейдистский вопрос: «Чего хочет женщина?» Вы хотите гулять по ночам, с криками скакать по горам, танцевать, выпивать и развлекаться с молодыми пастухами, не так ли?

— В общем, это, конечно, могло бы улучшить породу слишком тесно сплетенных родословных, — признала я. — Похоже, никто никогда не предлагал парням вроде Гитлера или Вольфганга рассмотреть концепцию о том, что скрещивание улучшает породу. По-моему, легкое пастушье опыление поможет также ответить на вопрос Зои: «Что заставляет их думать, что они не могут?» На мой взгляд, это как раз то, что ты говорил мне о противоречии между ложью и любовью. Обманывая других, ты обманываешь себя самого.

— Вчера я, возможно, узнал, что именно связывает эти два понятия, — заметил Сэм, бросив на меня один из своих загадочных взглядов. — Ессеи, которые жили в Кумране во времена Иисуса, полагали, что у Адама имелась тайная жена, первая жена, предшественница Евы. Ее звали Лилит, что означает «сова», «мудрость», sophia. Впрочем, Лилит покинула Адама. Догадываешься почему?

— Понятия не имею, — ответила я.

— Адам не позволил ей быть сверху, — сказал Сэм. Увидев мое недоумевающее лицо, он рассмеялся: — Нет, правда, я серьезно. По-моему, я кое-что понял. Вот послушай.

Он встал со своей медвежьей шкуры и взглянул на меня.

— Лилит олицетворяет не только женскую мудрость, но саму мудрую Мать-Землю, способную поддерживать все живое, если мы не будем сдерживать ее, а предоставим свободно делать все, что она сама пожелает. Возможно, тайна древней мудрости заключается в умении использовать природные ритмы и энергетические запасы земли для поддержания нашей жизни. Наверное, пора перестать бездумно перегораживать реки — ее артерии, истощать ее недра, забирая минералы, срубать деревья, помогающие ей дышать, возводить стены, чтобы втиснуть все живое в ограниченные пространства. Ты знаешь, что индейцы приветствуют матриархат. Но ты, возможно, не знаешь древнего пророчества, известного в племени «Проколотые носы». Во времена Последних Дней Конца Времен второй потоп разрушит те страны, где мужская тирания понизила роль женщины до любовницы или где существуют земли, незаконно поделенные патриархальными захватчиками. И уж если подумать о Матушке-Земле, — с улыбкой закончил Сэм, — то, по-моему, отныне следует позволить ей всегда брать верх, как она того и заслуживает. Так же как и мы с тобой.

И он говорил истинную правду.