Алжир, апрель 1973 года

Сумерки были такого лавандово-синего цвета, как бывает только весной. Самолет описал полукруг в тонкой туманной дымке, поднимавшейся над побережьем Средиземного моря, и мне казалось, будто мы неподвижны, а небо вращается. Внизу лежал Алжир.

Аль-Джезаир Бейда, называли эту землю. Белый остров.

Казалось, он поднялся из морских вод, словно волшебная страна, словно мираж. Белоснежные здания многочисленными ярусами теснились на склонах пресловутых семи холмов, и город напоминал свадебный торт, щедро украшенный сахарной глазурью. Даже деревья здесь были экзотических и невероятных форм и оттенков, словно принадлежали другому миру.

Вот он, белый город, маяк на пути в глубь черного континента. Где-то там за сияющими белоснежными фасадами спрятаны таинственные фигуры, из-за которых я облетела половину земного шара. Когда мой самолет сел, я почувствовала, что опустилась… нет, не в Алжире, а на первой клетке. Из нее мой путь лежал в самое сердце Игры.

Аэропорт «Дар-эль-Бейда» (что означает «Белый дворец») построен на самой границе Алжира, его короткие взлетные полосы обрываются прямо в Средиземное море.

Мы вышли из самолета. С моря дул прохладный влажный бриз, и листья пальм перед плоским двухэтажным зданием аэровокзала колыхались, будто длинные перья. В воздухе стоял густой аромат цветущего жасмина. На фронтоне здания висел транспарант с написанными на нем от руки каракулями. Эти завитушки, точки и тире, напоминающие японскую каллиграфию, стали первым образцом классической арабской письменности, который мне довелось увидеть. Ниже был приписан перевод на французский: «Bienvenue en Algerie» — «Добро пожаловать в Алжир». Наши вещи выгрузили прямо на бетон и предоставили нам самим разыскивать свой багаж. Носильщик погрузил мои чемоданы на металлическую тележку, и вместе с потоком пассажиров я вошла в здание аэровокзала.

Встав в очередь к стойке таможенного контроля, я подумала, какой огромный путь проделала за неделю, прошедшую с той ночи, когда я разгадала пророчество.

Проделать этот путь мне пришлось в одиночку. Увы. Наутро после того, как расшифровала стихи, я попыталась связаться с каждым из моих разномастных друзей. Однако вокруг меня будто образовался заговор молчания. Когда я позвонила Гарри, трубку взяла Валери, его домработница. Она сказала, что Лили с Мордехаем где-то засели и изучают тайны шахматной игры, а Гарри уехал сопроводить тело Сола к каким-то дальним родственникам, которых отыскал то ли в Огайо, то ли в Оклахоме — в общем, где-то в центральных штатах. Ллуэллин и Бланш, воспользовавшись отсутствием Гарри, умчались в Лондон — порезвиться на распродаже антиквариата.

Ним, похоже, окончательно ушел в свой монастырь, поскольку ни на одно из моих срочных сообщений ответа не последовало. Однако в субботнее утро, когда я сражалась с грузчиками, которые из кожи вон лезли, чтобы упаковать мои вещи, будто рождественские подарки, явился Босуэлл. Он принес коробку от «приятного джентльмена, который был здесь вечером».

Коробка была полна книг, к ней прилагалась записка: «Молись, чтобы тебя направляли, и мой уши». Подпись была: «Сестры милосердия». Я засунула книги в дорожную сумку и забыла про них. Откуда мне было знать, что эти книги, будто бомба с часовым механизмом, в самом скором времени перевернут весь дальнейший ход событий? Однако Ним знал. Возможно, он всегда это знал. Даже до того, как положил руки мне на плечи и сказал: «J’adoube».

Это была разношерстная смесь старых пыльных книг в мягких обложках: «Легенда о Карле Великом», книги по шахматам, книги о магических квадратах и прочих математических головоломках. Среди них оказалось и скучное пособие по прогнозированию движений на фондовом рынке, которое называлось «Числа Фибоначчи». Одним из авторов этой книги значился доктор Ладислав Ним.

Нельзя сказать, что за время шестичасового перелета из Нью-Йорка в Париж я стала экспертом по шахматам, но все же я много узнала о шахматах Монглана и о той роли, которую они сыграли в распаде империи Карла Великого. Хотя об этом и не упоминалось, шахматы были причастны к смерти не менее полудюжины королей, принцев и отдельных придворных. Все они были жестоко убиты из-за «фигур чистого золота». Из-за убийств начинались войны, а после смерти самого Карла Великого его собственные сыновья превратили империю франков в поле битвы за обладание таинственными шахматными фигурами. В этом месте Ним сделал на полях пометку: «Шахматы — самая опасная игра».

За прошедшую неделю я и сама узнала о шахматах достаточно, чтобы понимать разницу между стратегией и тактикой. Тактика — это сиюминутные ходы с целью занять выгодную позицию, стратегия же дает возможность выиграть саму игру. Эта полезная информация весьма пригодилась мне, когда я прилетела в Париж.

За время моего перелета через Атлантику партнеры «Фулбрайт Кон» не растеряли ничего из освященной временем сокровищницы предательства и передергивания. Возможно, изменился метод игры, в которую они играли, однако ходы остались прежними. Когда я прибыла в парижский офис, выяснилось, что мое назначение может быть отменено. Похоже, они так и не подписали контракт с парнями из ОПЕК.

Сотрудники парижского офиса, должно быть, провели немало часов в приемных различных министерств и немало намотались из Парижа в Алжир и обратно, что обошлось фирме немалую сумму. Но каждый раз они возвращались с пустыми руками.

И теперь старший партнер фирмы Жан Филипп Петар решил подключиться к делу самолично. Приказав мне ничего не делать до его отъезда в Алжир, планируемого на конец недели Петар заверил меня, что мне подыщут какую-нибудь работенку в местном отделении фирмы, «чтобы пылью не зарасти». Судя по его тону, можно было подумать, что речь идет об уборке, мытье окон и пола и, возможно, нескольких туалетов. Однако у меня были совсем другие планы.

Возможно, французское отделение фирмы так и не подпишет контракт с клиентом, но у меня был билет на самолет до Алжира и целая неделя свободного времени. И потому, выйдя из французского офиса компании «Фулбрайт Кон», я взяла такси и поехала обратно в «Орли». Я пришла к выводу, что Ним был прав, когда решил освежить мой инстинкт убийцы. Я слишком долго не выходила за рамки тактических ходов, и теперь из-за фигур мне не видно доски. Возможно, настало время подвинуть фигуры, которые заслоняют обзор?

Мне пришлось простоять около получаса, прежде чем подошла моя очередь. Пассажиры, словно муравьи, гуськом шли по узким проходам через металлоискатель, чтобы попасть на паспортный контроль.

В конце концов я оказалась у стеклянной будки, и офицер иммиграционной службы спросил мою визу в Алжир. Я протянула ему визу с маленькой красно-белой наклейкой и размашистой подписью, которая почти полностью закрывала синюю страничку. Офицер долго разглядывал ее, потом поднял глаза на меня. На лице у него было какое-то странное выражение.

— Вы путешествуете одна, — сказал он по-французски. Это прозвучало не как вопрос. — У вас виза для affaires, мадам. На кого вы будете работать?

Слово «affaires» означало не только «дело, бизнес», но и «любовная связь». Как, однако, эти французы любят убивать двух зайцев одним выстрелом!

— Я буду работать на ОПЕК, — начала я объяснять на ломаном французском.

Не успела я закончить, как офицер уже поставил печать «Дар-эль-Бейда» на мою визу. После чего он кивнул носильщику, который катил свою тележку неподалеку от нас. Носильщик проехал через контроль, офицер иммиграционной службы быстро просмотрел остальные документы и пододвинул мне в отверстие таможенную декларацию.

— ОПЕК, — сказал офицер. — Очень хорошо, мадам. Запишите в эту форму золото и деньги, которые вы везете.

Пока я заполняла форму, я заметила, как офицер что-то шепнул носильщику, мотнув головой в мою сторону. Носильщик посмотрел на меня, кивнул и куда-то исчез.

— Ваше местожительство во время пребывания в стране? — спросил офицер, когда я просунула заполненную декларацию обратно в окошечко его будки.

— Отель «Эль-Рияд», — ответила я.

Носильщик тем временем неспешно прошел мимо будок иммиграционной службы и, оглянувшись на меня через плечо, начал стучать в дымчатое стекло двери офиса у противоположной стены. Дверь открылась, и оттуда вышел дюжий верзила. Они с носильщиком в упор уставились на меня; это не было игрой моего воображения. И на бедре у верзилы была, кобура с пистолетом.

— Ваши документы в порядке, мадам, — спокойно сказал мне офицер иммиграционной службы. — Теперь можете идти к таможенникам.

Я пробормотала «спасибо», взяла бумаги и прошла через узкий проход к надписи «Douanier». На неподвижной ленте конвейера вдалеке я разглядела свой багаж. Однако стоило мне направиться к нему, как рядом оказался носильщик.

— Пардон, мадам, — произнес он мягким вежливым голосом так тихо, чтобы его слова слышала только я. — Не пройдете ли со мной?

Он показал на офис с дверью из дымчатого стекла. Перед ней до сих пор стоял верзила с пистолетом. У меня противно задрожали колени.

— Конечно нет! — громко сказала я на английском и повернулась к своему багажу, стараясь не обращать на носильщика внимания.

— Боюсь, я вынужден настаивать, — сказал он, цепко ухватив меня за руку.

Я напомнила себе, что в деловых кругах меня считали особой с железными нервами. И все же меня охватила паника.

— Не понимаю, в чем проблема? — спросила я по-французски, вывернувшись из его хватки.

— Pas de problemes, — сказал он, не сводя с меня глаз. — Chef de securite хотел бы задать вам несколько вопросов. Эта процедура займет немного времени. Ваш багаж будет в целости и сохранности. Я сам прослежу за этим.

Но я волновалась вовсе не о багаже. Мне совсем не хотелось покидать ярко освещенный зал и идти в какой-то непонятный офис, охраняемый человеком с пистолетом. Однако выбора у меня не было. Носильщик проводил меня к офису, охранник отошел в сторону и пропустил меня внутрь.

Внутри офис оказался маленькой комнаткой, там помещались лишь металлический стол и два стула по обеим сторонам от него. Мужчина, сидевший за столом, встал, чтобы поприветствовать меня.

Ему было около тридцати. Красивый мужчина, загорелый и мускулистый. Когда он с кошачьей грацией огибал стол, я видела, как при каждом движении под тканью сшитого на заказ делового костюма перекатываются тугие мышцы. Густые черные волосы, зачесанные назад, оливковая кожа, точеный нос и полные губы — словом, он мог бы сойти и за итальянского жиголо, и за французского киноактера.

— Можешь идти, Ахмет, — произнес он бархатным голосом вооруженному верзиле, который все еще придерживал дверь.

Ахмет вышел и закрыл за собой дверь.

— Мадемуазель Велис, я полагаю, — сказал хозяин офиса, жестом приглашая меня сесть напротив.—Я ждал вас.

— Простите? — Я осталась стоять, глядя ему в глаза.

— Я вовсе не хотел вас мистифицировать, — улыбнулся он. —Через мое ведомство проходят все визы. Не так много женщий обращается за деловой визой в нашу страну. На самом деле вы вполне можете стать первой. Должен признаться, я не ожидал увидеть в вашем лице такую женщину.

— Хорошо, теперь вы удовлетворили свое любопытство, проворчала я и повернулась, чтобы уйти.

— Милая мадемуазель, — сказал он, пресекая мои намерения бежать. — Пожалуйста, все-таки присядьте. Я ведь не великан-людоед и не съем вас. Я — глава здешней службы безопасности. Меня зовут Шариф.

Он ослепительно улыбнулся мне, показав белоснежные зубы. Я вернулась и с третьего раза приняла его приглашение сесть.

— Хочу заметить, я нахожу ваше снаряжение для сафари самым подходящим. Не только шикарным, но и удобным для страны, где три тысячи километров занимают пустыни. Вы планируете отправиться в Сахару во время вашего пребывания, мадемуазель? — неожиданно спросил он, опускаясь на стул напротив меня.

— Я поеду туда, куда скажет клиент, — ответила я.

— Ах да, ваш клиент, — пробормотал Шариф. — Доктор Кадыр, Эмиль Камиль Кадыр, министр нефтяной промышленности. Старый друг. Передавайте ему мои наилучшие пожелания. Именно он выбивал для вас визу. Могу я взглянуть на ваш паспорт?

Он протянул руку. На манжете блеснула золотая запонка. Должно быть, из таможенного конфиската, подумала я. Не так уж много работников аэропорта могут позволить себе такие украшения.

— Это простая формальность, — продолжал Шариф. — Мы выбираем несколько человек с каждого рейса, чтобы произвести более тщательный осмотр. Этого может не произойти с вами в течение двадцати поездок или даже двухсот…

— В моей стране, — сказала я, — людей подвергают осмотру в аэропорту только в том случае, если их подозревают в контрабанде.

Я испытывала судьбу и знала это, однако меня не провело его лицемерное объяснение, золотые запонки и голливудская

улыбка. Я была единственной пассажиркой парижского рейса, кого выбрали, и я заметила, как работники аэропорта шептались, глядя на меня. Чем-то я вызвала их пристальное внимание. И вовсе не потому, что я была женщиной, которая приехала по делу в мусульманскую страну.

— Ах, — сказал Шариф. — Вы боитесь, что я счел вас контрабандисткой? К сожалению, существуют законы, по которым только женщины-служащие могут обыскивать леди на предмет контрабанды. Нет, я хочу увидеть только ваш паспорт — по крайней мере пока.

Паспорт он изучал долго и увлеченно.

— Я бы никогда не сказал, сколько вам лет. Вы выглядите не старше восемнадцати, из вашего паспорта я вижу, что у вас только что был день рождения. Двадцать четыре. Как интересно! Вы знаете, что ваш день рождения, четвертое апреля, — мусульманский праздник?

В этот момент у меня в голове всплыли слова предсказательницы. Когда она велела мне никому не говорить о своем дне рождения, я совсем забыла о таких вещах, как паспорт и водительские права.

— Надеюсь, я не напугал вас, — добавил он, бросая на меня странный взгляд.

— Совсем нет, — ответила я. — Теперь, если вы закончили…

— Возможно, вам будет интересно узнать побольше, — продолжил он, мурлыча словно кот, затем достал мою сумку и бросил ее на стол.

Без сомнения, это была еще одна «формальность», однако мне стало не по себе. «Ты в опасности! — твердил внутренний голос. — Не верь никому, все время оглядывайся, ибо сказано: на четвертый день четвертого месяца придут восемь».

— Четвертое апреля, — бормотал про себя Шариф, пока доставал из моей сумки тюбик помады, расческу и щетку для

волос и аккуратно раскладывал все это на столе, будто орудия убийства, уличающие меня. — Мы, приверженцы Ислама, зовем этот день Днем исцеления. У нас два календаря: мусульманский, лунный, и солнечный, в котором год начинается двадцать первого марта по западному календарю. С каждым календарем связано много традиций. Пророк Мухаммед велел нам, — продолжал он, доставая из моей сумки ручки, карандаши, блокноты и раскладывая их рядами, — когда начинается лунный год, читать суры из Корана по сто раз каждый день в течение первой недели; следующую неделю мы должны подниматься утром, делать вдох над кувшином с водой и пить эту вод течение семи дней. Затем, на восьмой день…

Шариф внезапно вскинул глаза, словно надеялся поймать меня на том, что я начала клевать носом. Но это ему не удалось, и он любезно улыбнулся. Мне оставалось только надеяться, что я сумела не менее любезно улыбнуться в ответ.

— Так вот, на восьмой день второй недели этого чудесного месяца проходят все церемонии, завещанные Мухаммедом. Например, если кто-то болен, он имеет шанс исцелиться. Это может произойти четвертого апреля. Считается, что те, кто родился в этот день, обладают великой силой исцелять других — совсем как… Однако вы — западный человек, вряд ли вы верите в подобные суеверия.

Интересно, мне это только казалось или он действительно смотрел на меня, как кот на мышь? Я как раз раздумывала над этим, когда Шариф издал вопль, заставивший меня подпрыгнуть.

— А! — воскликнул он и, дернув запястьем, швырнул что-то на стол. — Вижу, вы интересуетесь шахматами!

Это были карманные шахматы Лили, которые завалялись на дне моей сумки. А Шариф уже вытаскивал из сумки книги и, раскладывая их на столе, читал названия.

— «Шахматы», «Математические игры»… А! «Числа Фибоначчи!» — воскликнул он с такой торжествующей улыбкой, что на миг мне показалось, будто он и в самом деле поймал меня с поличным.

Шариф побарабанил костяшками пальцев по занудному пособию, среди авторов которого числился Ним.

— Итак, вы интересуетесь математикой? — спросил он, пристально глядя на меня.

— Не совсем.

Шариф принялся по одной передавать мне мои вещи, я встала и попыталась затолкать все это обратно в сумку.

Казалось невозможным, что хрупкая девушка способна дотащить на другой конец света столько ненужного хлама. Однако я доказала на практике, что ничего невозможного тут нет.

— Что конкретно вы знаете о числах Фибоначчи? — спросил Шариф, пока я загружала свою сумку.

— Их используют при прогнозировании цен на фондовом рынке, — пробормотала я. — Элиот Уэйв разработал теорию, как с помощью этих чисел предсказывать поведение «быков» и «медведей». В тридцатых годах другой парень, по имени Р. Н. Элиот, развил эту теорию…

— Значит, вы не знакомы с автором? — прервал меня Шариф.

Я почувствовала, что стремительно бледнею, причем до синевы, моя рука с книжкой застыла, будто парализованная.

— С Леонардо Фибоначчи, я имею в виду, — добавил Шариф, серьезно глядя на меня. — Итальянец, родился в Пизе в двенадцатом веке, но обучался здесь, в Алжире.. Он был блестящим учеником знаменитого математика, мавра аль-Хорезми, в честь которого назвали алгоритм. Фибоначчи познакомил Европу с арабскими цифрами, которые и заменили устаревшие римские…

Проклятие. Надо было раньше сообразить, что Ним не дал бы мне книгу просто так, пусть он сам и написал ее. Теперь я очень жалела, что не ознакомилась с ее содержанием до того, как попала на инквизиторский допрос к Шарифу. В моей голове, будто лампочка, прерывисто замерцало озарение, но я не могла понять эту морзянку.

Разве Ним не настаивал, что я должна узнать побольше о чудесных квадратах? Разве Соларин не создал новую формулу прохода коня? Разве послание предсказательницы не было построено на числовых закономерностях?

Так почему я была такой бестолковой и не сумела вовремя сложить два и два?

Это ведь мавры подарили шахматы Карлу Великому, вспомнила я. Я не была математическим гением, но работала с компьютерами достаточно долго, чтобы знать: едва ли не все значимые математические открытия принесли в Европу мавры, когда захватили Севилью в VIII веке. В погоне за сказочными шахматами математика наверняка должна играть важную роль; но какую? Шариф рассказал мне больше, чем я ему, но мне никак не удавалось собрать кусочки мозаики воедино. Молясь чтобы он не заинтересовался последней книгой, я поспешила положить ее обратно в сумку.

— Вы собираетесь пробыть в Алжире год? — спросил о Возможно, мы как-нибудь сыграем с вами в шахматы. Когда-то в Персии я был претендентом на звание среди юниоров…

— У нас, на Западе, есть одна поговорка. Возможно, вы будете рады пополнить свой словарь. «Не звоните нам, мы сами позвоним», — бросила я через плечо и направилась к двери.

Я открыла дверь. Головорез по имени Ахмет удивленно посмотрел на меня. Шариф начал подниматься из-за стола. Я захлопнула дверь за собой с такой силой, что стекло задребезжало. Я даже не оглянулась.

Теперь мой путь лежал к таможенникам. Когда там стали осматривать мой багаж, я сразу поняла, что его уже проверили — в таком беспорядке лежали вещи. Таможенник закрыл сумки и чемоданы и отметил их меловым крестом.

К этому времени аэропорт был практически пуст. К счастью, пункт обмена валюты еще работал. Обменяв немного денег, я махнула рукой носильщику и отправилась на улицу искать такси. Стоило выйти за дверь, как густой, насыщенный аромат снова ударил мне в ноздри. Запах жасмина пропитал все вокруг.

— В отель «Эль-Рияд», — сказала я водителю, усевшись в машину, и мы понеслись по бульвару, освещенному янтарными шарами фонарей, в сторону столицы.

Таксист, лицо которого было старым и обветренным, как кора красного дерева, уставился на меня в обзорное зеркало.

— Мадам прежде бывала в Алжире? — спросил он. — Если нет, могу прокатить ее по городу за сотню динаров. Конечно же, включая и дорогу до отеля «Эль-Рияд».

Отель располагался на другом конце города, вернее, в тридцати километрах от Алжира. А сотня динаров составляла всего двадцать пять долларов, так что я согласилась. Проехать в час пик от Манхэттена до аэропорта Кеннеди стоило гораздо дороже.

Мы ехали вдоль главного бульвара. С одной стороны росли большие раскидистые пальмы. Колонны, образующие аркады, украшали фронтоны зданий, расположенных с другой стороны обращенных в сторону алжирского порта. До нас доносилась солоноватая свежесть моря.

В центре портового района, напротив величественного здания отеля «Алетти», мы свернули на бульвар, который круто поднимался в гору. Пока машина ехала вверх, казалось, что здания становились все больше и придвигались все ближе. Белоснежные постройки колониального периода возникали из темноты, словно призраки, шепчущиеся над нашими головами. Они были так близко, что заслоняли почти все усыпанное звездами небо.

К тому времени окончательно стемнело. Вокруг царили мрак и безмолвие ночи. Редкие уличные фонари заставляли деревья отбрасывать тени на белые стены, дорога становилась уже и круче, ведя к самому сердцу Аль-Джезаира — к острову.

На середине подъема мостовая расширялась, образуя круглую площадь с утопающим в зелени фонтаном в центре — словно точка отсчета в системе координат этого вертикального города. С площади открывался вид на лабиринт улочек на вершинах холмов. Когда мы огибали фонтан, фары машины, идущей сзади, неотступно следовали за нами, в то время как слабенькие фары моего такси натужно пытались рассеять душную темноту верхнего города.

— Кто-то едет за нами, — сказала я водителю.

— Да, мадам. — Он взглянул на меня в зеркало и нервно усмехнулся. В тусклом свете на миг блеснули золотые передние зубы. — Эта машина едет за нами от самого аэропорта. Вы, случайно, не шпионка?

— Не говорите чепухи!

— Видите ли, машина, которая нас преследует, принадлежит шефу службы безопасности.

— Начальнику службы безопасности? Он беседовал со мной в аэропорту. Шариф, верно?

— Он самый, — сказал таксист и занервничал еще больше, чем минуту назад.

Мы ехали теперь в верхней части города, и дорога превратилась в узкую ленту, которая извивалась по самому краю крутого обрыва, откуда открывался прекрасный вид на Алжир. Водитель проследил взглядом, как большая черная маш

сворачивает следом за нами.

Город стоял на горбатых холмах, и лабиринт извилистых улочек сбегал с них, подобно языкам лавы, в сторону сверкавшего огнями порта. В заливе мягко покачивались на легкой волне ярко освещенные корабли.

Таксист между тем жал на газ. За очередным поворотом Алжир полностью исчез из виду, и нас поглотила тьма. Вскоре дорога нырнула в какую-то темную лощину. Теперь мы ехали через густой непроходимый лес. Пахло сосновой смолой, ее запах почти полностью заглушал соленое и влажное дыхание моря. Жидкий бледный свет луны не мог проникнуть сквозь густое переплетение веток.

— Это то немногое, что мы можем предпринять, — сказал водитель, по-прежнему настороженно поглядывая в зеркала заднего вида, пока машина неслась через пустынный лес.

Лучше бы он смотрел на дорогу.

— Сейчас мы находимся в месте, которое называется «Les Pins» — «Сосны». Между нами и «Эль-Риядом» только этот сосновый лес. Мы, так сказать, выбрали кратчайший путь.

Дорога по-прежнему шла по холмам, то опускалась, то снова поднималась. Поскольку машина летела на огромной скорости, пару раз, в конце особенно крутого подъема, я почувствовала, как ее колеса отрываются от земли. Омерзительное ощущение.

— У меня полно времени, — сообщила я, вцепившись в под локотник, чтобы ненароком не пробить крышу головой.

— Этот Шариф…— пробормотал таксист. В голосе его слышалось напряжение. — Вы знаете, почему он допрашивал вас в аэропорту?

— Он не допрашивал, — возмутилась я. — Он просто хотел задать мне несколько вопросов. Ведь не так уж много женщин приезжает в Алжир по делам. — Мой смех даже мне самой показался вымученным. — Въезжающим в страну могут задавать любые вопросы, не так ли?

— Мадам. — Таксист покачал головой и как-то странно посмотрел на меня в зеркало. Огни машины, которая ехала за нами, на мгновение осветили нас. — Этот человек, Шариф, он не работает в иммиграционной службе. Это не его работа — приветствовать приезжающих в страну. И поверьте, он следует за вами вовсе не для того, чтобы убедиться, что вы благополучно добрались до места. — Несмотря на то что таксист выдавил из себя эту невинную шутку, голос его по-прежнему дрожал. — у него другая работа, поважнее. — Правда? — спросила я удивленно.

— Он не сказал вам, — констатировал водитель, по-прежнему напряженно поглядывая в зеркало. — Этот человек, П1а-риф… Он — глава тайной полиции.

По словам таксиста выходило, что алжирская тайная полиция представляет собой смесь ФБР, ЦРУ, КГБ и гестапо. Он явно вздохнул с облегчением, когда остановил машину перед входом в отель «Эль-Рияд». Это оказалось невысокое ухоженное здание, утопающее в зелени. Перед входом бил небольшой фонтан с чашей причудливой формы. Отель стоял вдали от городской суеты, на берегу моря. Зеленые кущи создавали иллюзию уединения, длинная подъездная дорожка и украшенный лепниной фасад сияли огнями.

Выйдя из такси, я заметила, как фары преследовавшей нас машины описали дугу, автомобиль развернулся и скрылся среди сосен. Руки водителя дрожали, когда он доставал мои вещи из багажника и относил их в отель.

Я последовала внутрь, расплатилась с таксистом, и он уехал. Я подошла к портье и назвала свое имя. Часы на его столе показывали без четверти десять.

— Мне очень жаль, мадам, — сказал портье. — Согласно моим записям, вы не бронировали номер. К сожалению, мест нет.

Он улыбнулся, пожал плечами и сразу же уткнулся в бумаги. Я что-то не заметила вереницы такси у входа в стоявший на отшибе отель. Тащиться же обратно в Алжир с багажом на горбу через кишащий полицией сосновый лес мне совершенно не улыбалось.

— Должно быть, вы ошиблись, — громко сказала я портье. — Я бронировала номер в этом отеле, и подтверждение пришло неделю назад.

— Наверное, вы заказывали номер в каком-нибудь другом отеле, — заметил он все с той же вежливой улыбкой, которая похоже, была национальной чертой алжирцев.

И будь я проклята, если этот тип снова не повернулся ко мне спиной!

Мне вдруг показалось, что все это неспроста. Может, эта равнодушная спина была прелюдией, разминкой перед тем, что здесь называлось «торговаться»? Кто знает, возможно, арабы считают, что торговаться следует по любому поводу: не только из-за крупных контрактов на консультационные услуги, но и из-за номера в отеле? Чтобы проверить свою теорию, я достала банкноту достоинством пятьдесят динаров и подтолкнула ее к портье.

— Будьте так любезны, присмотрите за моим багажом — я оставлю его здесь, у стойки. Шариф, шеф службы безопасности, рассчитывает, что найдет меня здесь. Пожалуйста, когда он появится, скажите ему, что я в баре.

При этом я не так уж покривила душой. Шариф действительно рассчитывал найти меня в этом отеле, потому как его головорезы следовали за мной до самых дверей. А портье вряд ли решится позвонить такому крутому парню, как Шариф, чтобы проверить, с кем тот собрался пить коктейли сегодня вечером.

— Ах, пожалуйста, простите меня, мадам! — воскликнул дежурный и поспешно принялся просматривать свой журнал, не забыв, однако, почти неуловимым движением забрать банкноту. — Я только что обнаружил, что вы все-таки бронировали номер. — Он что-то отметил в своем журнале и посмотрел на меня все с той же очаровательной улыбкой. — Позвать носильщика, чтобы он отнес ваш багаж в номер?

— Это будет очень мило с вашей стороны.

Ко мне тут же подбежал носильщик, я вручила ему несколько банкнот и сказала портье:

— Я пока немного здесь осмотрюсь. Пожалуйста, пусть ваш служащий принесет мне ключ, когда закончит с чемоданами. Я буду в баре.

— Хорошо, мадам, — сияя улыбкой, произнес портье.

Я поправила сумочку на плече и отправилась искать бар. Свернув за угол, я оказалась в просторном белоснежном атриуме. Стены здесь были украшены причудливой лепниной и плавно переходили в своды купола. Через отверстия, оставленные в куполе, проглядывало звездное небо. До верхней точки купола было футов пятьдесят. Напротив вестибюля на высоте тридцати футов располагался зал для коктейлей. С террасы низвергался вниз настоящий водопад. Стена воды разбивалась о камни, уложенные внизу, превращалась в водяную пыль и стекала в бассейн, сделанный прямо в мраморном полу вестибюля.

В зал вели две спиральные лестницы по обе стороны от водопада. Я выбрала левую, пересекла вестибюль и стала подниматься. В стенах были проделаны отверстия, сквозь которые росли цветущие деревья. Через перила балюстрады были переброшены тканые ковры приятной расцветки, они низвергались вниз с высоты пятнадцати футов и собирались внизу великолепными складками.

Пол в зале был выложен мраморными плитами самых разнообразных форм и расцветок. Они образовывали сложный и очень красивый орнамент. По залу были в живописном беспорядке разбросаны столики, рядом с которыми стояли кожаные диванчики. К каждому такому месту для отдыха прилагался медный поднос, толстый и пушистый плед, цветастый персидский ковер на полу и латунный самовар. И хотя зал был просторным, а огромные арочные окна в противоположной стене выходили на море, хозяевам отеля удалось создать в нем атмосферу уюта и уединения.

Усевшись на кожаный диван, я сделала официанту заказ. Он порекомендовал мне местное пиво. Все окна в зале были распахнуты, с воды дул легкий приятный бриз. Внизу лениво плескалось море, тихий шум волн убаюкивал и успокаивал, И впервые с тех пор, как я покинула Нью-Йорк, я позволила себе немного расслабиться.

Официант принес поднос с пивом. Кроме бокала на подносе был ключ от моего номера.

— Мадам найдет свою комнату по ту сторону сада, — сказал мне официант, махнув рукой куда-то в темноту за террасой. В тусклом лунном свете я ничего толком не смогла там разглядеть. — Пройдете через лабиринт до дерева луноцвета, его бутоны очень сильно пахнут. Номер сорок четыре — сразу за этим деревом. Там отдельный вход.

Пиво оказалось с цветочным привкусом, но не сладкое, с легким древесным ароматом. Я выпила и заказала еще. Дожидаясь пива, я все думала о вопросах, которые задавал мне Щариф. Но потом решила отложить догадки и предположения до того времени, когда я соберусь как следует изучить книги, которые подсунул мне Ним. И, выбросив из головы мысли о Шарифе, я принялась думать о будущей работе. Завтра утром я собиралась навестить министра. Какую стратегию выбрать в разговоре с ним? Я вспомнила о трудностях, с которыми столкнулись Фулбрайт и партнеры, пытаясь добиться подписания контракта. Странная история.

Министр промышленности и энергетики, тип по имени Абдельсалам Белейд, согласился на встречу с представителями компании неделю назад. Подразумевалось, что это будет официальная церемония подписания контракта. Шестеро менеджеров, истратив кучу денег, прилетели в Алжир с полным кейсом шампанского «Дом Периньон» и обнаружили, что министр Белейд «отбыл из страны по делам». Менеджеры неохотно согласились на встречу с его заместителем Эмилем Камилем Кадыром. С тем самым Кадыром, который, как обратил внимание Шариф, подписал мою визу.

Ожидая в приемной, пока Кадыр освободится и соизволит встретиться с ними, менеджеры заметили группу японских банкиров. Японцы гурьбой топали в сторону лифта, а в их толпу затесался не кто иной, как Белейд, якобы отсутствующий в Алжире.

Партнеры фирмы «Фулбрайт Кон» не привыкли, чтобы их водили за нос, да еще таким бесстыдным образом. Тем более аж шестерых разом. Они собрались пожаловаться Эмилю Камилю Кадыру, как только их наконец пропустят в его апартаменты. Но когда они предстали пред его светлые очи, помощник министра разгуливал по кабинету в теннисных шортах и рубашке для поло и помахивал ракеткой.

— Какая жалость, — сказал он. — Сегодня понедельник, а по понедельникам я всегда играю сет со своим однокашником. Я не могу его обидеть.

С этими словами он оставил шестерых менеджеров ковырять пальцами в ушах в тщетной надежде, что они ослышались.

Хотелось бы мне посмотреть на ребят, которые сумели бы отшить мексиканцев так же легко, как Кадыр и Белейд избавились от партнеров нашей прославленной фирмы. Должно быть, это еще одно проявление арабских представлений о том, как нужно набивать цену. Однако если шестерым полноправным партнерам не удалось заполучить подпись на контракте, то каким образом смогу это сделать я?

Прихватив бокал с пивом, я встала, вышла на террасу и попыталась разглядеть что-нибудь в темноте сада, который тянулся от отеля до самого моря. Официант не соврал — это и впрямь был настоящий лабиринт. Дорожки, посыпанные белым гравием, петляли между клумб с экзотическими кактусами, суккулентами и кустарником, тропическая растительность соседствовала с пустынной.

На границе сада и пляжа виднелась мраморная терраса с огромным плавательным бассейном, вода в котором подсвечивалась бирюзовым цветом.

От моря бассейн отделяла белоснежная стена, прорезанная многочисленными арками причудливой формы. Если приглядеться, то через эти арки можно было рассмотреть песок на пляже и белые барашки бьющихся о берег волн. С одной стороны ажурная стена упиралась в кирпичную башню с куполом в виде луковицы, похожую на те, с которых муэдзины выкрикивают призыв к вечерней молитве.

Я перевела взгляд обратно на сад, собираясь приглядеться к нему повнимательнее, как вдруг заметила нечто. Всего лишь едва уловимое движение, отблеск подсветки бассейна, блик на ободе велосипедного колеса… В следующий миг видение скрылось в темноте сада.

Я замерла на верхней ступени лестницы и принялась лихорадочно осматривать сад, бассейн и пляж, одновременно напрягая слух. Ничего не было слышно. Ни единого шороха. Вдруг кто-то дотронулся до моего плеча. Я подпрыгнула от неожиданности.

— Простите, мадам, — произнес официант, глядя на меня как-то странно. — Портье просил меня сказать, что на ваше имя пришло письмо. Раньше он его не заметил.

Официант вручил мне газету и конверт, похожий на телекс.

— Желаю приятно провести вечер, — произнес он и исчез.

Я снова оглядела сад. Возможно, у меня разыгралось воображение. Хорошо, пусть даже и правда я видела велосипедиста, но что в этом такого? Во всем мире люди ездят на велосипедах, и Алжир, разумеется, не является исключением.

Я вернулась в ярко освещенный зал и присела за столик, продолжая держать в руках стакан с пивом. В телексе оказалась всего одна фраза: «Прочти газету, раздел пять». Подписи не было, но когда я развернула газету, то сразу все поняла. Это был воскресный выпуск «Нью-Йорк тайме». Интересно, как газета попала сюда через тысячи миль? Пути сестер милосердия неисповедимы.

Я нашла раздел пять — это оказалась спортивная страничка, там была напечатана статья о шахматном турнире.

«ШАХМАТНЫЙ ТУРНИР ОТМЕНЕН САМОУБИЙСТВО ГРОССМЕЙСТЕРА ПОД ВОПРОСОМ

Произошедшее на прошлой неделе самоубийство гроссмейстера Энтони Фиске, которое наделало немало шума в шахматных кругах Нью-Йорка, в настоящее время вызывает серьезные сомнения у работников отдела по расследованию убийств. Нью-йоркская муниципальная полиция сегодня официально заявила: шестидесятисемилетний британский гроссмейстер не мог умереть от собственной руки.

Его смерть наступила из-за «перелома шейного отдела позвоночника в результате одновременного воздействия на позвонок С-7 и на подбородок». Человек не способен нанести себе подобный перелом, «если только не встанет сам у себя за спиной», как утверждает доктор Осгуд, который первым осмотрел тело Фиске и высказал подозрения относительно причины смерти.

Русский гроссмейстер Александр Соларин играл с Фиске, когда заметил «странное поведение» того. Советское посольство незамедлительно заявило о дипломатической неприкосновенности своего шахматиста, который готов, однако, от нее отказаться (см. статью на с. 6). Соларин был последним, кто видел Фиске живым, и именно он написал заявление в полицию.

Спонсор турнира Джон Германолд выпустил пресс-релиз, в котором подробно объяснил свое намерение отменить турнир. Сегодня он также сделал заявление, что гроссмейстер Фиске «долгое время страдал от наркотической зависимости», и назвал полиции ряд средств, которые и могли привести к столь печальному исходу.

В целях оказания помощи при расследовании организаторы турнира снабдили полицию именами и адресами шестидесяти трех человек, включая судей и игроков, которые присутствовали на закрытом воскресном заседании клуба «Метрополитен».

Читайте в следующем номере «Сандейс таймс» подробный очерк «Жизнь гроссмейстера Энтони Фиске»».

Итак, шила в мешке утаить не удалось, и нью-йоркский отдел по расследованию убийств взял след. Я пришла в ужас оттого, что в списке присутствовавших на роковом матче полиция обнаружит и мое имя, но потом успокоилась: они все равно не смогут до меня добраться. Не станут же следователи требовать моей экстрадиции из Северной Африки. Интересно, удалось ли Лили избежать допросов? Соларину, без сомнения, не удалось. Для того чтобы побольше узнать о его незавидном положении, я вернулась к странице шесть.

К своему удивлению, там я обнаружила два столбца «эксклюзивного интервью» под провокационным заголовком «Советы отрицают причастность к смерти британского гроссмейстера» . Я быстро пробежала глазами напыщенную редакторскую вставку, в которой Соларин описывался как человек «харизматический» и «таинственный», там же вкратце излагались основные вехи его карьеры и история с неожиданным отъездом из Испании. Само же интервью дало мне куда больше полезной информации, чем я ожидала.

Во-первых, Соларин вовсе не отрицал свою причастность к произошедшему. Только теперь я осознала, что он находился наедине с Фиске всего за несколько секунд до гибели британца, В отличие от меня Советы это знали с самого начала и кричали о его дипломатической неприкосновенности, стуча по столу пресловутым ботинком.

Соларин от дипломатической неприкосновенности отказался (без сомнения, он был прекрасно знаком с этой процедурой) и подчеркнул свое желание помочь властям. Когда его спросили о возможной зависимости убитого от наркотиков, его комментарий вызвал у меня улыбку: «Возможно, Джон (Германолд) обладает какой-то своей информацией? Вскрытие не установило наличия в организме каких-либо химических препаратов». Отсюда следовало, что Германолд либо лжец, либо сам приторговывает наркотиками.

Однако когда я дочитала до того места, где Соларин рассказывал об обстоятельствах убийства, то пришла в ужас. Русский шахматист сам заявил, что ни у кого, кроме него, не было возможности проникнуть в туалетную комнату в те минуты, когда был убит Фиске. Получалось, что убийцей был Соларин. Злоумышленник не мог скрыться незаметно, поскольку единственный выход из здания вел во двор, где Соларин встретил судей. Теперь я жалела, что не выяснила подробностей устройства клуба до отъезда из Нью-Йорка. Правда, оставалась возможность связаться с Нимом. Он мог бы наведаться в клуб «Метрополитен» и узнать это для меня.

Я заметила, что клюю носом. Мои внутренние часы говорили мне, что в Нью-Йорке уже четыре часа пополудни и что я не спала сутки. Забрав с подноса конверт и ключ от номера, я спустилась в сад.

У ближайшей стены я обнаружила благоухающий луноцвет с темно-зеленой листвой. Его продолговатые цветы были опущены вниз, словно перевернутые лилии. При свете луны они распустились и испускали густой чувственный аромат.

Я обошла дерево и отперла дверь. Свет в номере был включен. Комната показалась мне большой. Пол был выложен керамической плиткой, стены украшены лепниной, большие французские окна выходили в сторону моря, которого не было видно за развесистым луноцветом. Постель была застелена покрывалом из овечьей шерсти. У кровати лежал такой же коврик. Мебели в комнате было совсем немного.

В ванной я обнаружила унитаз, биде, раковину и большую ванну. Душ отсутствовал. Я повернула кран, и в ванну потекла ржавая струйка воды. Я подождала несколько минут, но ни цвет, ни температура воды так и не изменились. Великолепно! Будет очень забавно мыться в ледяной ржавчине!

Оставив воду литься, я вернулась в спальню и открыла двери гардероба. Все мои вещи были распакованы и висели на вешалках, сумки стояли внизу. Похоже, местным жителям нравится рыться в чужих вещах, подумала я. Но у меня в багаже не было ничего такого, что могло их заинтересовать. Память о том, что произошло с моим портфелем, была еще свежа.

Взяв телефон, я соединилась с коммутатором отеля и дала оператору номер компьютера Нима в Нью-Йорке. Оператор предупредил меня, что перезвонит, как только свяжется с абонентом. Я разделась и вернулась в ванную. Ржавой воды в ванне набралось всего несколько дюймов. Вздохнув, я ступила в отвратительную жижу и попыталась по возможности спокойно принять лежачее положение.

Телефон зазвонил, когда я смывала с тела мыльную пену. Обернувшись полотенцем, я помчалась в комнату и схватила трубку.

— Мне очень жаль, мадам, — сказал мне оператор, — но этот номер не отвечает.

— Как он может не отвечать? — возмутилась я. — В Нью-Йорке сейчас середина дня. Вы звонили по рабочему телефону.

Кроме всего прочего, Ним предупредил, что его компьютер включен постоянно.

— Но, мадам, это город не отвечает.

— Что, город? Город Нью-Йорк не отвечает?

Не могло же Большое Яблоко за сутки исчезнуть с лица земли?

— Вы издеваетесь? — спросила я. — В Нью-Йорке живут десять миллионов!

— Может, телефонистка ушла вздремнуть, мадам, — ничуть не смутившись, предположил мой собеседник. — Или, если еще рано, может, она отправилась пообедать,

Bienvenue en Algerie, подумала я. Поблагодарив оператора за потраченное время, я поставила телефон на место и отправилась гасить свет, а погасив, подошла к французскому окну и открыла его. Комнату наполнил запах ночных цветов.

Я стояла и смотрела на звездное небо над морем. Звезды напоминали холодные камни на темно-синем покрывале. Я остро ощутила свое одиночество, оказавшись так далеко от людей и вещей, которые были мне дороги. Каким-то таинственным образом, сама того не заметив, я пересекла невидимую грань и попала в совершенно иной мир.

В конце концов я вернулась в номер, залезла в постель и накрылась льняной простыней. Задремывая, я смотрела на африканские звезды.

Когда какой-то звук заставил меня открыть глаза, я сначала решила, что еще сплю. Стрелки на светящемся в темноте циферблате часов, которые стояли рядом с моей кроватью, показывали двадцать минут первого. Но ведь в моей нью-йоркской квартире нет часов! Очень медленно я осознала наконец, где нахожусь, и повернулась на другой бок, собираясь снова заснуть. И тут звук раздался вновь.

Прямо под моим окном медленно пощелкивала велосипедная цепь.

Идиотка, зачем я оставила окно открытым на ночь? Там, на улице, в тени дерева маячил силуэт человека. Одной рукой ночной гость придерживал за руль велосипед. Так значит, вечером мне не померещилось!

Сердце в груди забилось медленными тяжелыми толчками. Я сползла с кровати и, пригнувшись, стала на полусогнутых подбираться к окну, чтобы закрыть его. Тут мне пришлось столкнуться с двумя трудностями. Во-первых, я не знала, где располагаются оконные шпингалеты (если они вообще здесь есть). Во-вторых, на мне ничего не было надето. Проклятие! Однако было уже поздно метаться по номеру в поисках пижамы. Я добралась до стены, прижалась к ней и попыталась нащупать шпингалеты, чтобы закрыть это чертово окно.

И тут в саду раздался хруст гравия. Темная фигура приблизилась к окну и прислонила к стене велосипед.

— Я и не знал, что ты спишь раздетой, — прошептал человек.

В его голосе безошибочно угадывался славянский акцент. Соларин! Я почувствовала, как от смущения заливаюсь краской с головы до ног. В темноте он, конечно же, не мог этого видеть, но мне казалось, будто все мое тело излучает жар стыда. Ублюдок.

Он перекинул ногу через подоконник. Господи боже! Он собирался залезть внутрь! Еле удержавшись от крика, я метнулась к кровати, стащила с нее простыню и быстро обмотала вокруг себя.

— Какого черта ты здесь делаешь? — прошипела я, когда Соларин перелез через подоконник, закрыл за собой окно и запер его на задвижку.

— Разве ты не получила мое послание?

Он закрыл жалюзи и в темноте двинулся в мою сторону.

— Ты хоть представляешь, который сейчас час? — пробормотала я, когда он подошел ближе. — Как ты попал сюда? Вчера ты был в Нью-Йорке…

— Ты тоже, — сказал Соларин, включая свет.

Он окинул меня оценивающим взглядом с ног до головы и усмехнулся. Затем по-хозяйски расселся на моей кровати и заметил:

— Итак, теперь мы оба здесь. Одни. На чудесном побережье. Весьма романтично, ты не находишь?

Его зеленые глаза блеснули при свете лампы.

— Романтично! — фыркнула я, поправляя на себе простыню. — Я не желаю, чтобы ты околачивался вокруг меня! Каждый раз, когда я тебя встречаю, кого-нибудь пускают в расход…

— Будь осторожна, — сказал он. — Стены имеют уши. Накинь на себя что-нибудь. Я отведу тебя туда, где можно поговорить,

— Ты рехнулся, — ответила я. — Да я шагу отсюда не сделаю, а уж с тобой — тем более! И еще…

Соларин встал, шагнул ко мне и ухватился за край простыни, будто собирался ее сдернуть. При этом он смотрел мне в глаза и на его лице блуждала недобрая усмешка.

— Одевайся, или я сам тебя одену, — сказал он.

Кровь прихлынула к моему лицу, я вырвалась и пошла к гардеробу, пытаясь сохранить хотя бы остатки достоинства. Достав какую-то одежду, я шмыгнула в ванную. Меня била дрожь. Этот ублюдок считает, что может появляться, когда захочет, будить меня и вгонять в… Если бы только он не был таким чертовски красивым!

Но что ему нужно от меня? Почему он ходит за мной по пятам, почему прилетел сюда, на другой конец света? И при чем здесь велосипед?

Я надела джинсы и красный кашемировый свитер, обула свои видавшие виды спортивные тапки. Когда я вернулась в комнату, Соларин сидел на моей кровати среди скомканных простыней и играл в шахматы. Это были шахматы Лили. Разумеется, он нашел их, порывшись в моих вещах. Соларин поднял голову, взглянул на меня и улыбнулся.

— Кто выигрывает? — спросила я.

— Я, — серьезно ответил он. — Я всегда выигрываю.

Он встал, но не удержался и снова бросил взгляд на шахматную доску. Отвернувшись от нее наконец, он открыл гардероб, достал оттуда жакет и набросил его мне на плечи.

— Тебе идет эта одежда, — заметил он. — Конечно, при своем первом появлении ты была еще красивее, но зато твой нынешний наряд больше подходит для полуночных прогулок по пляжу.

— Ты сумасшедший, если думаешь, что я отправлюсь с тобой на прогулку по пляжу.

— Это недалеко, — сказал он, не обратив внимания на мои слова. — Мы пройдем по берегу до кабаре. У них там подают мятный чай и исполняют танец живота. Тебе понравится, дорогая. В Алжире женщины ходят в паранджах, но танец живота исполняют мужчины!

Я покачала головой и поплелась следом за ним к двери. Соларин сам запер за нами номер — он отобрал у меня ключ и положил его в карман.

В ярком свете луны волосы Соларина отливали серебром, в глазах появился какой-то таинственный блеск. Мы брели по узкой полоске пляжа. Берег плавно изгибался, и нам были видны огни Алжира вдалеке. Волны тихо набегали на темный песок.

— Ты прочитала газету, которую я прислал тебе? — спросил Соларин.

— Ее прислал ты? Но почему?

— Мне хотелось, чтобы ты знала: то, что Фиске был убит, стало известно полиции. Как я тебе и обещал.

— Его смерть меня не касается, — заметила я и остановилась, чтобы вытряхнуть из тапок песок.

— Касается, я же говорил тебе. Ты что, думаешь, я пролетел шесть тысяч миль, чтобы залезть в окно твоей спальни? — Он начал проявлять нетерпение. — Я же предупреждал тебя об опасности. Мой английский, конечно, небезупречен, но, кажется, я говорю на твоем родном языке лучше, чем ты его понимаешь.

— Единственный человек, которого мне следует опасаться, — это ты, — фыркнула я. — Откуда мне знать, что это не ты убил Фиске? В последний раз, когда я тебя видела, если помнишь, ты украл мой портфель и оставил меня с телом шофера моих друзей. Может, ты и Сола тоже убил, а потом оставил меня, прихватив мой портфель?

— Ну да, я и убил его, — спокойно признался Соларин. Я застыла на месте, а он с любопытством смотрел мне в лицо. — Кто еще мог это сделать?

Мне казалось, я не могу произнести ни звука. Мои ноги увязли в песке, кровь в жилах застыла. Я прогуливалась по пустынному пляжу с убийцей!

— Могла бы сказать мне «спасибо», — заявил Соларин. — За то, что я унес твой портфель. Из-за него тебя могли заподозрить в убийстве. Черт, мне было ужасно трудно вернуть его.

От такой наглости я рассвирепела окончательно. Перед глазами у меня стояло белое лицо Сола, лежащего на каменной плите. Теперь я знала, что это Соларин положил его туда.

— Угу, спасибо тебе огромное! — зашипела я в ярости. — Какого черта, неужто ты в самом деле убил его? Ты притащил меня сюда и говоришь, что убил невинного человека?

— Потише, пожалуйста. — Соларин сердито схватил меня за руку и посмотрел мне в глаза. — По-твоему, было бы лучше, если б он убил меня?

— Сол?! — фыркнула я.

Я вырвала свою руку и повернулась, чтобы уйти, но Соларин снова схватил меня и повернул к себе лицом.

— Заниматься твоей безопасностью, как говорите вы, американцы, все равно что иметь занозу в заднице, — заявил он.

— Мне не нужна никакая защита, благодарю, — прошипела я. — И в последнюю очередь мне надо, чтобы меня защищал убийца. Словом, ступай и передай тому, кто тебя послал…

— Послушай!..

Соларин явно вышел из себя. Он положил руки мне на плечи и стиснул зубы, затем посмотрел на луну и сделал глубокий вдох. Без сомнения, досчитал до десяти.

— Послушай, — произнес он уже спокойней. — Что, если я скажу тебе, что это Сол убил Фиске? И что я единственный, кто знал об этом? Поэтому он и пытался прикончить меня. Когда ты начнешь меня слушать?

Его зеленые глаза изучающе уставились на меня, но я ни о чем не могла думать. Мой ум пребывал в смятении. Сол — убийца? Я закрыла глаза и попыталась сосредоточиться, однако в голову ничего не приходило.

— Ладно, выкладывай, — сказала я.

Соларин усмехнулся, глядя на меня. Даже при свете луны его улыбка казалась ослепительной.

— Пошли. — Его рука лежала у меня на плечах, и он снова развернул меня в обратную сторону. — Я не могу ни думать, ни говорить, ни играть в шахматы, когда у меня нет возможности двигаться.

Некоторое время мы шли молча, пока он собирался с мыслями.

— Наверное, будет лучше, если я начну с самого начала, — наконец сказал Соларин.

Я кивнула, чтобы он продолжал.

— Во-первых, я хочу, чтобы ты знала: меня совершенно не интересовало участие в турнире, на котором ты меня видела. Существовала договоренность с моим правительством, своего рода прикрытие для того, чтобы я смог спокойно приехать в Нью-Йорк, где у меня было неотложное дело.

— Какое такое дело? — спросила я.

— Погоди, дойдем и до этого.

Мы шли у самой воды, волны едва не доставали до наших ног. Вдруг Соларин нагнулся и подобрал маленькую темную раковину, которая была почти полностью засыпана песком. При свете луны ее изнанка блестела перламутром.

— Жизнь существует везде, — пробормотал он и отдал мне ракушку. — Даже на дне моря. И везде ее пытается уничтожить человеческая глупость.

— Этот моллюск умер не оттого, что ему свернули шею, — заметила я. — Ты что, профессиональный убийца? Как ты мог, пробыв с человеком в комнате пять минут, убить его?

Я зашвырнула ракушку подальше в море. Соларин вздохнул, и мы снова побрели по пляжу.

— Когда я увидел, что Фиске жульничает, — произнес он, и в голосе его послышалось напряжение, — мне захотелось узнать, кто его направляет и зачем это понадобилось.

«Итак, Лили была права насчет этого», — подумала я, но ничего не сказала.

— Я прервал игру и пошел следом за ним. Фиске признался во всем. Более того, он даже сказал мне, кто стоит за всем. И почему.

— Кто же это?

— Фиске не назвал имени. Он и сам не знал. Но он сказал, что тот, кто ему угрожал, знал, что я буду участвовать в турнире. Существовал только один человек, которому это было известно, ведь именно с ним правительство договаривалось о моем участии. Спонсор турнира…

— Германолд! — воскликнула я. Соларин кивнул и продолжал:

— Фиске также сказал мне, что Германолд, вернее, те, кто работал на него, искали секретную формулу, про которую я в шутку упомянул в Испании. Я сказал тогда, что если меня кто-нибудь обыграет, то я отдам ему секретную формулу. Эти дураки решили, что мое предложение остается в силе, и выставили Фиске против меня. При этом они подстраховались, чтобы он не проиграл. Думаю, Германолд условился с Фиске в случае возникновения непредвиденных сложностей встретиться в туалете канадского клуба, где их никто не мог бы увидеть.

— Но Германолд вовсе не собирался встречаться с ним лично, — догадалась я. Все кусочки мозаики сложились воедино, но я еще не могла разглядеть всю картину. — По твоим словам выходит, что вместо Германолда с Фиске должен был встретиться кто-то другой. Кто-то, кого на турнире не хватятся…

— Точно, — согласился Соларин. — Однако они не ожидали, что я сяду англичанину на хвост. Я шел за ним по пятам, когда Фиске зашел в туалет. Его убийца, должно быть, притаился в коридоре и слышал все, о чем мы говорили. После того как Фиске все мне выложил, запугивать его уже не имело смысла. Игра перешла в другую стадию. Его надо было убрать немедленно.

— Беспощадная ликвидация, — произнесла я, глядя на море и обдумывая то, что только что узнала.

Картина складывалась вполне правдоподобная, по крайней мере с точки зрения тактики. И у меня было в запасе несколько фигур, о которых Соларин знать не мог. Например, Германолд не ожидал увидеть Лили на матче, так как она их никогда не посещает. Но, встретив нас в клубе, Германолд всеми силами старался уговорить ее остаться и очень забеспокоился, когда она пригрозила, что уедет (вместе с машиной и шофером). Его действия можно толковать по-разному. Не исключено, что Германолд поручил Солу сделать для него кое-что. Но почему Солу? Может быть, шофер Гарри знал о шахматах гораздо больше, чем я думала. Возможно, именно он сидел в лимузине и диктовал Фиске ходы. И если уж не то пошло, насколько хорошо на самом деле я знала Сола?

Соларин рассказал мне все по порядку: как он впервые обратил внимание на кольцо Фиске, как отправился за ним следом в туалет, как узнал о том, что англичанина шантажировали и с какой целью. Как выбежал из туалета, испугавшись взрыва, когда Фиске снял с пальца кольцо. Хотя Соларин точно знал, что за приездом Фиске стоял Германолд, спонсор турнира не мог убить англичанина и забрать кольцо. Германолд не покидал «Метрополитен», я была тому свидетелем.

— Сола не было в лимузине, когда мы с Лили вышли на улицу, — неохотно призналась я. — У него была возможность, но не могу представить, какой у него был мотив. Если все было так, как ты говоришь, он не мог выйти из канадского клуба и вернуться к машине, поскольку ты с судьями блокировал единственный выход. Это объясняет, почему мы с Лили обнаружили лимузин пустым.

Это может объяснить и еще кое-что, подумала я. Выстрелы по машине!

Если Соларин прав и спонсор турнира нанял Сола, чтобы устранить Фиске, Германолд не мог допустить, чтобы мы с Лили вернулись в клуб, разыскивая шофера! Когда он поднялся на второй этаж и увидел, что мы топчемся рядом с машиной, ему пришлось припугнуть нас, чтобы мы убрались вон.

— Значит, это Германолд поднялся в комнату для игры, когда там никого не было, достал пистолет и выстрелил по нашей машине! — воскликнула я, хватая Соларина за руку.

Он уставился на меня в изумлении, не понимая, каким образом я пришла к такому заключению.

— Это также объясняет, зачем Германолд заявил прессе, что Фиске был наркоманом, — добавила я. — Он добился того, что журналисты и полиция переключили свое внимание с него на поиски какого-то безымянного дилера!

Соларин рассмеялся.

— Я знаю одного парня по имени Бродский, которому ты бы понравилась, — сказал он. — Ты прирожденная шпионка. Теперь, когда ты знаешь столько же, сколько и я, пойдем выпьем.

Вдали, там, где берег делал изгиб, виднелся большой шатер, раскинутый прямо на песке. Его форму повторяли многочисленные огни, привязанные к веревкам.

— Не так быстро, — сказала я, не отпустив руку Соларина. — Хорошо, допустим, что Фиске действительно убил Сол. Но несколько вопросов пока остаются без ответа. Что это за формула, про которую ты упомянул в Испании и за которой теперь все носятся? По какому делу ты приехал в Нью-Йорк? И каким образом Сол испарился из здания ООН?

Шатер в красно-белую полоску был огромным, в центральной части его высота доходила до тридцати футов. У входа стояли две огромные пальмы в латунных кадках и была расстелена длинная ковровая дорожка, тянувшаяся к воде. Над дорожкой хлопал на ветру легкий тент, синий с золотом.

— В здании ООН у меня была назначена встреча с моим агентом, — сказал Соларин. — Я не знал, что Сол следит за мной, пока мне на хвост не села еще и ты.

— Так это ты был тем велосипедистом! — воскликнула я. — Но ты был одет…

— Я встретился со своим агентом, — перебил меня Соларин, — и она заметила, что ты идешь за мной, а тебе на пятки наступает Сол…

Значит, эта старуха, которая кормила птиц, была его агентом.

— Мы вспугнули птиц, чтобы отвлечь ваше внимание, — продолжил Соларин. — Я спрятался под лестницей за зданием ООН и подождал, пока ты не прошла мимо. Вскоре я заметил Сола. Я видел, как он вошел в здание, но не знал, куда он направился, оказавшись внутри. Я зашел в лифт и переоделся, пока кабина спускалась на цокольный этаж: под спортивным костюмом на мне была обычная одежда. Когда я поднялся обратно в фойе, то увидел, как ты зашла в комнату для медитаций. Однако я не знал, что Сол опередил тебя. Он прятался там и слышал каждое наше слово.

— В комнате для медитаций? — воскликнула я.

До шатра нам оставалось пройти несколько ярдов. На нас обоих были основательно засаленные джинсы и свитера, но мы гордо шагали к кабаре, словно только что вылезли из лимузина.

— Моя дорогая, — сказал Соларин, поглаживая мои волосы, как иногда это делал Ним. — Ты такая наивная. Хотя ты и не вняла моим предупреждениям, Сол, без сомнения, к ним прислушался. Когда ты ушла, он появился из-за этой каменной плиты и набросился на меня. Я знал, что он слышал достаточно, чтобы твоя жизнь оказалась под угрозой. Я забрал твой портфель, чтобы его соучастники не узнали, что ты была там. Позже, в гостинице, мой агент передала мне записку, в которой говорилось, как лучше вернуть его тебе.

— Но откуда она знала…— начала я.

Он засмеялся и снова погладил меня по волосам. К нам подошел метрдотель. Соларин протянул ему банкноту в сто динаров. Мы с метрдотелем вытаращили глаза. В стране, где пять центов были прекрасными чаевыми, за такие деньги можно было получить самый лучший столик.

— В душе я капиталист, — прошептал Соларин мне на ухо, когда мы последовали за метрдотелем в огромный шатер.

Пол внутри был устлан матами, набитыми соломой, которые лежали прямо на песке. Маты были покрыты большими и яркими персидскими коврами, по ним было разбросано множество подушек, расшитых бисером и стразами. Между столиками, чтобы посетители чувствовали себя уютнее, располагались оазисы — небольшие скопления пальм в кадках. В те же кадки были воткнуты павлиньи и страусовые перья, переливающиеся всеми цветами радуги. На столбах, поддерживающих шатер, висели фонари, свет лился сквозь отверстия, пробитые в их латунных корпусах, и играл причудливыми бликами на мишуре подушек. Я словно оказалась внутри детского калейдоскопа.

В центре располагалась большая круглая сцена, освещенная театральными прожекторами. Оркестр играл какую-то варварскую музыку, непохожую ни на что, что мне доводилось слышать. Среди инструментов я заметила продолговатые овальные барабаны, окованные медью, большие волынки, сделанные из меха животных, флейты, кларнеты и трубы всех форм и размеров.

Мы с Солариным устроились на груде подушек у медного столика перед самой сценой. Музыка звучала так громко, что продолжать разговор было почти невозможно. Соларин остановил официанта и на ухо прокричал ему заказ, а я молча размышляла над вопросами, на которые так и не услышала ответов.

Что за формулу так хотел заполучить Германолд? Кто была женщина, кормившая птиц, и откуда она знала, где Соларин мог найти меня, чтобы вернуть портфель? Какие дела были у Соларина в Нью-Йорке? Как Сол, которого я в последний раз видела лежащим на каменной плите, оказался в Ист-Ривер? И наконец, какое отношение все это имеет ко мне?

Когда музыканты решили сделать небольшой перерыв, нам принесли напитки: два больших бокала амаретто, подогретого, это обычно делают с бренди, и чайник с длинным носиком.

Официант, держа на весу крошечное блюдечко с невысоким стаканом, поднял чайник повыше и наклонил его. Струя душистого напитка устремилась прямо в подставленный сосуд, мимо не пролилось ни капли. То же повторилось и со вторым стаканом. Когда официант отошел от столика, Соларин торжественно поднял свой стакан с мятным чаем.

— За игру, — провозгласил он с таинственной улыбкой. Кровь застыла у меня в жилах.

— Понятия не имею, о чем ты,—солгала я.

Что там говорил Ним насчет того, чтобы извлекать преимущество из каждой атаки? Что было ему известно об этой проклятой игре?

— Конечно имеешь, моя дорогая, — мягким голосом произнес Соларин. Он поднял второй стакан и поднес его к моим губам. — Если бы ты не имела понятия, я бы не сидел сейчас перед тобой.

Янтарная жидкость полилась мне в рот, немного чая попало на подбородок. Соларин улыбнулся, вытер капли пальцем и поставил мой стакан на поднос. Он не смотрел на меня, но так близко наклонился, что я могла слышать каждое слово, которое он шептал мне.

— Это самая опасная игра, какую можно себе представить, — тихо пробормотал он, чтобы никто не смог нас услышать. — И каждый из нас избран играть в ней свою роль…

— Что значит «избран»? — спросила я, но прежде, чем он ответил, раздался грохот цимбал: музыканты снова вернулись на сцену.

За ними следовали танцоры, на них были надеты бархатные голубые рубахи и свободные штаны, заправленные в высокие сапоги. Танцоры двигались по сцене в медленном экзотическом ритме, и кисточки их поясов, свисающих до бедер, раскачивались в такт. Музыка становилась громче, к мелодии присоединились звуки кларнетов и труб. Мелодия была похожа на ту, под которую из корзины индийского факира поднимается и принимает стойку кобра.

— Тебе нравится?

Я кивнула, не в силах отвести глаз от сцены.

— Это музыка кабилов, — сказал он под мелодию, которая продолжала плести вокруг нас свои узоры. — Кабилы живут в горах Высокого Атласа, который находится на границе между Алжиром и Марокко. Видишь танцора, что стоит в центре? Обрати внимание, у него светлые волосы и глаза, а его нос напоминает клюв хищной птицы. Такой профиль, как у него, встречается на старинных римских монетах. Это отличительные черты кабилов, они совсем не похожи на бедуинов…

Вдруг пожилая женщина, сидевшая за столиком, вышла на сцену и стала танцевать — к всеобщему удивлению собравшихся. Зрители принялись улюлюкать, их отношение к происходящему можно было понять без перевода. Несмотря на возраст, длинное серое одеяние и льняную вуаль, женщина, в отличие от танцоров, двигалась легко и чувственно. Мужчины плясали вокруг нее, так сильно вращая бедрами, что кисточки их поясов игриво касались ее.

Публика пришла в экстаз, особенно когда женщина в танце приблизилась к ведущему танцору, достала откуда-то из складок одежды звенящие колокольчики и привязала к его поясу таким образом, что они касались его паха. Кабил, к пущему восторгу зрителей, закатил глаза к потолку и широко ухмыльнулся.

Люди вскочили на ноги и принялись хлопать в такт музыке, которая становилась все быстрее, так же как и шаги женщины по сцене. Отбивая поднятыми над головой ладонями ритм прощального фламенко, она приблизилась к самому краю сцены и повернулась в нашу сторону… и я обмерла.

Я бросила быстрый взгляд на Соларина, который внимательно наблюдал за мной, и вскочила на ноги как раз в тот момент, когда эта женщина — темный силуэт на фоне огней — спрыгнула со сцены и растворилась в толпе.

Пальцы Соларина сомкнулись на моем запястье, словно наручники. Он стоял рядом со мной, прижимаясь ко мне всем телом.

— Пусти меня, — прошипела я сквозь стиснутые зубы, потому что несколько человек, стоявших неподалеку, стали бросать на нас любопытные взгляды. — Я сказала, пусти меня! Ты знаешь, кто это был?

— А ты? — прошептал он в ответ мне на ухо. — Перестань привлекать внимание! — Когда он увидел, что я продолжаю сопротивляться, он обхватил меня руками и сжал. — Ты подвергаешь нас опасности! — громко прошипел Соларин и придвинулся ко мне так близко, что я почувствовала мятный аромат его дыхания. — Так же ты поступила, когда отправилась на шахматный турнир и когда преследовала меня до здания ООН. Ты не представляешь, как она рисковала, чтобы прийти сюда и увидеться с тобой. Ты не знаешь, как бездумно играешь человеческими жизнями.

— Нет, я не делаю этого!

Я почти что кричала, его объятия причиняли мне боль. Танцоры на сцене продолжали отплясывать свой дикий танец, до нас докатывались волны его ритма.

— Это была предсказательница, и я собираюсь найти ее!

— Предсказательница?

Соларин вроде бы удивился, однако хватки не ослабил. Его глаза были цвета морских глубин. Те, кто видел нас со стороны, наверное, решили, что мы любовники.

— Я не знаю, предсказывает ли она будущее, — произнес Соларин, — но она точно знает его. Это она велела мне приехать в Нью-Йорк. И она послала меня за тобой в Алжир. Именно она выбрала тебя…

— Выбрала! — воскликнула я. — Выбрала для чего? Я даже не знаю этой женщины!

Соларин слегка ослабил объятия, чем застал меня врасплох. Музыка вихрем кружилась вокруг нас, когда он взял меня за руку. Подняв ее ладонью вверх, он прижался губами прямо к тому месту, где под кожей пульсировала вена. На миг я почувствовала горячие толчки крови. Затем он поднял голову и заглянул мне в глаза. Я встретила его взгляд, и у меня едва не подкосились ноги.

— Взгляни на это, — прошептал Соларин, коснувшись пальцем моего запястья.

Я медленно перевела взгляд на свою руку. В том месте, где ладонь переходит в запястье и сквозь кожу просвечивает голубая жилка, виднелись две линии. Они сплетались, образуя цифру «8».

— Ты была избрана для того, чтобы расшифровать формулу, — мягко сказал Соларин, почти не открывая рта.

Формула! У меня перехватило дыхание, когда он заглянул прямо мне в глаза.

— Какую формулу? — услышала я собственный шепот.

— Формулу Восьми…— начал он и вдруг застыл как вкопанный.

Он бросил быстрый взгляд мне за спину, и его лицо превратилось в маску. Соларин выпустил мою руку и сделал шаг назад. Я повернулась, чтобы посмотреть, что такого он увидел у меня за спиной. За ярко освещенной сценой стоял какой-то человек. Луч прожектора, следуя за танцорами, на несколько мгновений выхватил его из мрака. Шариф!

Шеф тайной полиции церемонно кивнул мне, потом луч света переместился, и Шариф скрылся в темноте. Я быстро оглянулась на Соларина. Но там, где мгновение назад стоял русский, уже никого не было, только шевелились листья пальмы.