Нью-Йорк, сентябрь 1973 года

Мы приближались к очередному острову посреди рубиновых морских вод. Эта полоска суши протяженностью в сто двадцать миль неподалеку от Атлантического побережья известна как Лонг-Айленд. На карте остров похож на гигантского карпа, который нацелился проглотить остров Статен раскрытым ртом бухты Джемейка, а направленный в сторону Нью-Хейвена хвост бил по воде, разбросав брызги мелких островов.

Но когда наш кеч заскользил к его берегам и легкий бриз наполнил паруса, длинная белая полоса песчаного пляжа с маленькими бухточками показалась мне раем. Даже названия, которые пришли мне на память, были экзотическими: Акуэбог, Патчог, Пеконик, Массапикуа… Джерико, Бабилон, Кисмет. Вдоль извилистого берега тянулась серебристая лента Файр-Айленда. Где-то за поворотом, пока еще невидимая, возвышалась над Нью-йоркским заливом статуя Свободы, держа свой медный факел на высоте трех тысяч футов и маня путешественников вроде нас поскорее зайти в золотые ворота капитализма и организованной торговли.

Мы с Лили стояли на палубе и со слезами на глазах обнимали друг друга. Интересно, подумалось мне, что чувствует Соларин, глядя на эту солнечную землю благополучия и свободы, так непохожую на его Россию, окутанную тьмой и страхом. Чуть больше месяца потребовалось нам, чтобы пересечь Атлантику, целыми днями мы читали дневник Мирей и пытались расшифровать формулу, загадка которой терзала наши сердца и души и с наступлением ночи. Но Соларин ни разу не упомянул о возвращении в Россию или о своих планах на будущее. Каждый миг, проведенный с ним, казался мне золотой каплей, застывшей во времени. Подобно драгоценностям на темном покрове, эти мгновения были живыми и бесценными, а тьма вокруг них казалась непроницаемой.

Соларин вел наше судно к острову, а я все ломала голову, что с нами произойдет, когда Игра все-таки закончится. Конечно, Минни уверяла, что Игра не имеет конца. Однако в глубине души я знала, что она близится к завершению, по крайней мере для нас, и это произойдет очень скоро.

Вокруг нас, куда ни посмотри, будто яркие игрушки, подпрыгивали на легкой волне небольшие суда и лодки. Чем ближе мы подходили к берегу, тем более оживленным становилось движение: разноцветные флаги, наполненные ветром паруса, скользящие по барашкам волн, блеск полированных боков яхт и маленькие моторные лодки, снующие по воде во все стороны. Везде виднелись брызги, которые поднимали катера береговой охраны и большие морские суда, стоявшие на якоре неподалеку от берега. Кораблей было удивительно много, и мне оставалось только гадать, что же происходит. Лили ответила на мой вопрос.

— Не знаю, повезло нам или нет, — сказала она, когда Соларин вернулся и взял штурвал, — но этот комитет по встрече собрался не в нашу честь. Вы знаете, какой сегодня день? День труда!

Она была права. И если я не ошибалась, День труда также означал закрытие сезона яхтенного сезона, что и объясняло сумасшедший ажиотаж вокруг.

Когда мы добрались до пролива Шайнкок, лодок вокруг стало так много, что даже нашему кечу было тесно маневрировать. Судов сорок стояли в ряд, ожидая своей очереди зайти через узкий проход в бухту. Так что мы отправились дальше, к проливу Моришес. Там береговая охрана была очень занята, буксируя лодки и вылавливая из воды подвыпивших людей. Мы решили, что в такой суете они вряд ли обратят внимание на то, как утлое суденышко вроде нашего, с нелегальными иммигрантами и контрабандой на борту, прошмыгнет у них под самым носом во Внутренний водный путь.

Здесь очередь, похоже, двигалась быстрей, мы с Лили убрали паруса, а Соларин запустил мотор, чтобы провести лодку

и ни с кем не столкнуться. Один корабль прошел встречными курсом почти вплотную к нашему борту. Какой-то человек в костюме яхтсмена, стоявший на его палубе, наклонился и вручил Лили пластмассовый бокал с шампанским, к ножке которого было привязано приглашение. В нем говорилось, что к шести часам вечера нас приглашают в яхт-клуб Саутгемптона.

Очередь двигалась медленно, нам казалось, что прошло несколько часов. С каждой минутой напряжение вытягивало из нас силы, а гуляки вокруг веселились вовсю. Я подумала, что на войне часто последнее сражение, финальная битва решает все. И не менее порой солдата, у которого в кармане уже лежит приказ о демобилизации, снимает снайпер, когда он садится на самолет, чтобы лететь домой, И хотя нам ничего не грозило, если не считать таких пустяков, как штраф в пятьдесят тысяч долларов и двадцать лет тюрьмы за нелегальный ввоз русского шпиона, я старалась не забывать, что Игра еще не окончена.

Наконец подошла наша очередь, и мы направили свою лодку к Уэстгемптон-Бич. Причалов поблизости не было, так что Соларин помог мне и Лили с Кариокой спрыгнуть на берег, швырнул нам сумку с фигурами и наши скудные пожитки, после чего бросил якорь в битком забитой бухте и одолел несколько ярдов до берега вплавь. Первым делом мы заглянули в ближайший паб, чтобы Соларин мог переодеться в сухую одежду. Кроме того, нам надо было обсудить наши дальнейшие действия. Мы все были как в дурмане, опьяненные успехом. Лили отправилась искать телефонную будку, чтобы позвонить Мордехаю.

— Не могу дозвониться, — сказала она, вернувшись к столу.

Передо мной уже стояли три «кровавые Мэри», украшенные листиком сельдерея. Нам необходимо было отнести фигуры Мордехаю. Но не сидеть же здесь, пока он отыщется…

— У моего приятеля Нима есть дом неподалеку от мыса Монток, это примерно в часе езды отсюда, — сказала я. — Мы можем сесть на поезд и добраться туда, там есть станция. Думаю, надо отправить ему сообщение о том, что мы едем, и — в путь. Ехать сразу на Манхэттен слишком опасно.

В центре города, в лабиринте улиц с односторонним движением так легко попасть в западню. После всех испытаний, которые выпали на нашу долю, оказаться запертыми подобно пешкам было бы преступлением.

— У меня есть идея, — сказала Лили. — Почему бы мне одной не отправиться к Мордехаю? Он никогда не отходит далеко от ювелирного квартала, а это неподалеку отсюда. Он наверняка торчит в книжной лавке, где ты с ним когда-то встретилась, или в одном из ближайших ресторанчиков. Я могу поймать машину и привезти его на остров. Мы возьмем с собой фигуры, которые хранятся у него, а я позвоню вам на мыс Монток, чтобы сообщить, когда мы приедем.

— У Нима нет телефона, — сказала я ей. — С ним можно связаться, только оставив сообщение. Надеюсь, он их читает, иначе мы только зря съездим.

— Тогда давай договоримся о времени встречи, — предложила Лили. — Как вам девять часов вечера? У меня будет время отыскать Мордехая, рассказать ему о наших выходках и моих новых успехах в шахматах… И вообще, все-таки он мой дед. Я не видела его много месяцев.

Согласившись с этим вроде бы приемлемым планом, я позвонила Ниму на компьютер и сообщила, что прибываю на поезде через час. Мы бросили наши бокалы недопитыми и пешком отправились на станцию: Лили — чтобы отправиться на Манхэттен искать Мордехая, а мы с Солариным — в другую сторону.

Поезд Лили подошел раньше, около двух часов. Она села на него, зажав Кариоку под мышкой, и сказала:

— Если что-то произойдет до девяти часов, я оставлю сообщение на компьютере, номер которого ты мне дала.

Нам с Солариным ничего не оставалось, как изучать расписание. Железная дорога Лонг-Айленда традиционно развешивала их повсюду. Я села на зеленую скамью, наблюдая, как толпы пассажиров снуют по платформе. Соларин поставил сумки и сел рядом со мной.

Он разочарованно вздохнул, глядя на пустой путь.

— Прямо Сибирь. Я думал, люди на Западе пунктуальны и поезда всегда приходят вовремя.

Он вскочил на ноги и принялся метаться по платформе, как зверь по клетке. Я не могла смотреть на него, схватила сумку с фигурами, повесила ее на плечо и тоже встала. Как раз в этот момент объявили наш поезд.

Хотя от Кугу до Монтока было всего сорок пять миль, поездка заняла у нас больше часа. Прошло около двух часов с тех пор, как мы добрались до станции. Столько же прошло с того времени, как я отправила Ниму сообщение из бара. И все же я не ожидала, что увижу его. Насколько я его знала, он вполне мог читать сообщения не чаще раза в месяц.

Поэтому я была удивлена, когда, сойдя с поезда, увидела долговязую фигуру Нима, который шел по шпалам нам навстречу. Его медно-рыжие волосы развевались на ветру, длинный шарф колыхался при каждом шаге. Увидев меня, он заулыбался как сумасшедший, замахал руками и перешел на бег, расталкивая пассажиров, которые в страхе расступались перед ним, чтобы избежать столкновения. Когда он подбежал, то сразу заключил меня в объятия и спрятал лицо у меня в волосах. Он так сильно прижимал меня к себе, что я чуть не задохнулась. Ним поднял меня и закружил, затем поставил и отошел немного в сторону, чтобы как следует рассмотреть.

— Господи боже мой! — шептал он срывающимся голосом и тряс головой. — Я был уверен, что вы погибли. Я не спал

ни минуты с тех пор, как узнал, что ты бежала из Алжира. После шторма мы потеряли ваш след! — Ним не мог оторвать от меня глаз. — Я думал, что убил тебя, отправив…

— Да уж, иметь тебя в наставниках не очень-то полезно для здоровья, — согласилась я.

По-прежнему сияя улыбкой, Ним хотел было снова обнять меня, но вдруг окаменел. Он медленно отпустил меня, и я взглянула в его лицо. Он смотрел куда-то за мое плечо с выражением недоверия и изумления на лице. А может быть, это был страх…

Быстро оглянувшись, я увидела, что Соларин, нагруженный нашими сумками, спускается на платформу. Он посмотрел в нашу сторону, и его лицо превратилось в ледяную маску, которую я помнила с нашей первой встречи в шахматном клубе. Он уставился на Нима, его бездонные зеленые глаза заблестели в лучах низкого солнца. Я быстро обернулась к Ниму, чтобы все объяснить, но его губы шевелились, и он не сводил глаз с Соларина, как будто тот был призраком или чудовищем.

— Саша? — хрипло прошептал Ним. — Саша…

Я снова повернулась к Соларину. Он замер на ступенях, пассажиры за его спиной нетерпеливо напирали. Его глаза были полны слез — они катились по щекам, лицо его искривилось.

— Слава! — закричал он срывающимся голосом.

Бросив сумки на землю и раскинув руки для объятий, Соларин бросился навстречу Ниму так порывисто, что чуть не уронил его. Я поспешно кинулась подбирать сумку с фигурами, которую он бросил на землю. Когда я вернулся, они все еще плакали от счастья, Ним сжимал в ладонях голову Соларина. Ним то отстранялся от него, чтобы как следует рассмотреть, то снова обнимал. Я не могла прийти в себя от изумления. Пассажиры обтекали нас, равнодушно не обращая на трогательную сцену никакого внимания, как могут только ньюйоркцы.

— Саша, — бормотал Ним, снова и снова обнимая Соларина. Тот спрятал лицо на плече Нима, глаза его были закрыты,

слезы струились по щекам. Одной рукой он сжимал плечо Нима, словно боялся, что не устоит на ногах. Я не могла поверить своим глазам.

Ушли последние пассажиры, и я отправилась за нашими сумками, которые валялись на земле.

— Давай я возьму их, — произнес Ним, шмыгая носом.

Когда я оглянулась, он шел ко мне, одой рукой крепко обнимая Соларина за плечи, словно боялся, что тот исчезнет. Глаза его были красны.

— Похоже, вы двое раньше уже встречались, — обиженно сказала я, удивляясь, что никто из них ни разу не упомянул об этом.

— Двадцать лет назад, — ответил Ним, все еще улыбаясь Соларину, когда они наклонились, чтобы взять сумки. Затем он посмотрел на меня своими странными разноцветными глазами. — Милая, я до сих пор не верю счастью, которое ты мне подарила. Саша — мой брат.

«Морган» Нима был слишком тесен даже для нас троих, не говоря уже о багаже. Соларин сел на сумку с фигурами, я устроилась у него на коленях, остальной багаж мы распихали куда попало. Пока мы ехали от станции до дома, Ним все не мог отвести от Соларина глаз.

Странно было видеть, как эти двое, обычно такие хладнокровные и уверенные в себе, вдруг так расчувствовались. Сила переполнявших их эмоций была так велика, что мне казалось, будто сам воздух вокруг них звенит от напряжения. Похоже, чувства братьев были такими же загадочными и глубокими, как русская душа, и принадлежали только им одним. Машина ехала по дороге, и под деревянной обшивкой пола свистел ветер. Долгое время мы все молчали. Потом Ним наклонился и потрепал меня по коленке, которой я едва не задевала рычаг переключения передач.

— Полагаю, я должен все объяснить, — произнес Ним.

— Было бы неплохо, — согласилась я. Он улыбнулся мне.

— Я ничего не говорил для твоей же безопасности, и нашей тоже. Иначе я бы сделал это раньше, — объяснил он. — Мы с Александром не видели друг друга с самого детства. Ему было шесть, а мне десять лет, когда нас разлучили…

Слезы все еще стояли у него в глазах, он снова наклонился, чтобы взъерошить волосы Соларина.

— Позволь мне рассказать об этом, — попросил Соларин, улыбаясь сквозь слезы.

— Мы расскажем об этом вместе, — сказал Ним. Когда мы свернули и покатили в сторону его экзотического поместья на берегу моря, они принялись рассказывать мне историю о том, как они пришли в Игру и чего это им стоило.