Ему пять лет. Лезвие коньков со скрежетом разрезает лед. Он думал, что будет больше падений, однако катание на коньках оказалось проще, чем он думал.
А теперь ему девять. Мяч прорезает сетку кольца. Он ловит отскочивший от земли мяч и снова бросает его. Попадание, отскок, новый бросок.
Четырнадцать. Он собирает в маленькие голубые кучки ошметки ластика, а часы тикают неумолимо. Осталось еще двадцать вопросов.
Семнадцать. Застежка ремня безопасности впивается ему в поясницу, когда над ним склоняется парень, который нервничает еще больше, чем он сам.
Ему девятнадцать. Попадание, отскок, новый бросок.
И двадцать два. Старше он уже не будет. В парке рано стемнело, но это его не тревожит. Он знает дорогу, кроме того, приятно остаться наедине со своими мыслями.
Какой-то звук за спиной. Это шаги?
Каждый третий вторник месяца под мостом Вашингтон-стрит-бридж торгуют призраками. Если вы хотите сделать выгодную покупку, нужно приходить на рынок пораньше, до того как солнце успевает прогреть день.
— Эй, хочешь быть страстным любовником?
Я пожимаю плечами:
— Кто не хочет?
За раскладным столом в палатке, сооруженной из пластиковых труб и мятого синего брезента, сидит она, похожая на Венеру Виллендорфскую, в футболке с портретом Че Гевары.
— Некоторые люди боятся быть страстными любовниками, — говорит она, показывая пустую на первый взгляд пивную бутылку, запечатанную воском. — Этого я знала лично. Он был моим соседом. Произвел на свет семнадцать детей. Неплохо, да? — Она подмигивает мне. — Занимался этим самым, когда его сердце разорвалось.
— Как романтично, — отвечаю я, беру у нее бутылку и поднимаю к серо-лиловому небу. Внутри ничего не видно. — Только я бы не назвал его страстным любовником. По мне, он был просто-напросто мужланом, который продыху не давал своей жене.
Она выхватывает у меня бутылку:
— Ты можешь поискать товар в другом месте.
Я собираюсь продолжить этот вдохновенный спор торгующихся, но тут голос в моей голове произносит: «Тупик».
Я натягиваю свою шерстяную шапку и иду дальше.
Есть на рынке отсек, который официально не является частью торговой зоны. Если пройти дальше под мост и поднять глаза, взору предстанет черно-зеленая путаница из опор и креплений, похожая на гигантскую паутину. Звук машин, громыхающих по настилу, смешиваясь с перекатыванием речных волн, напоминает шум крови, который слышится, стоит заткнуть уши. Следуйте до этого места, и там вы обнаружите закуток, отгороженный забором из проволочной сетки. В заборе есть ворота с замком, но замок сломан, и если вы об этом знаете, то спокойно проникнете внутрь.
Здесь можно совершить выгодную сделку.
Кое-кто из продавцов готовит себе завтрак, разведя огонь в мусорных ведрах, и в воздухе разливается запах чеснока, капусты и рыбы. Откуда-то доносятся пронзительное треньканье струнного инструмента и стук барабана.
Я подхожу к мужчине, сидящему на переносном холодильнике «Колман». Это старик ростом с ребенка. Лицо у него истертое и блестящее, словно чересчур усердно наполированный башмак. Он улыбается мне сияющими зубными протезами.
— У меня есть оружие, — говорит он, и его руки шарят в карманах куртки.
— Угу. — Я делаю шаг назад. — Хорошо.
— Мы можем поладить, — продолжает он, — но только попробуй свалять дурака, и я продырявлю тебе грудь. — Он деловито запрокидывает голову и делает основательный глоток из банки «Доктора Пеппера».
— Вероятно, мне стоит обратиться к кому-нибудь еще, — отвечаю я.
Он вынимает руку из кармана, и я дергаюсь. Но рука пуста. Он машет ею, показывая, чтобы я уходил.
— Давай проваливай, — говорит он. — У них ничего нет. Лишь всякое барахло из дома престарелых. Старое дерьмо. Сплошной обман.
Типичное заблуждение, будто молодые и свежие лучше старых. Люди отдают бешеные деньги за выдохшихся младенцев и детей постарше, а на восточной стороне даже действует шайка, которая получает от докторов сведения о смертельно больных малышах. Полная чушь. Вроде голландских тюльпанов.
— Считаешь меня за идиота? — спрашиваю я старика. — Я могу распознать стоящую вещь.
Он внимательно оглядывает меня, словно портной, оценивающий покрой костюма, и говорит:
— Ха! Ну ладно. И что же ты ищешь?
Некоторые вдыхают исключительно дух тех, кто умер при ужасных обстоятельствах. Других интересуют лишь маленькие девочки, или казненные заключенные, или же хрупкие нервные женщины с затуманенным лекарствами сознанием. Разные заскоки бывают.
— Ты читаешь газеты? — задаю я вопрос. — Слышал, что случилось с тем парнем в Дамп-Хилл?
Выражение лица у старика не меняется. Он чуть пожимает плечами.
Я продолжаю:
— Говорят, его мучили. Отметины на запястьях, ожоги от сигарет — короче, полный набор. Бутылки, должно быть, просто пели здесь. — (Призраки приходят в восторг, когда узнают, что к ним скоро присоединится очередной их собрат. Они взывают к себе подобным.) — Ты в курсе событий?
Жертвы убийств. Удовлетворение подобных причуд незаконно. Отправят за решетку на десять, а то и на пятнадцать лет.
— Не понимаю, о чем ты толкуешь, — говорит старик.
Я пристально смотрю на него. Удивительно, как долго он способен не мигать.
— Правда? У тебя нет ни единой его частички? Хорошо. Уверен, у кого-нибудь еще найдется.
Я показываю ему уголок пачки сотенных купюр, перетянутых резинкой. Толщиной в дюйм.
Ого, вот оно! Крохотные искорки зажигаются в его глазах. Он заглядывает через мое плечо.
— Мне не нравится твой вид, — заявляет он.
Сотенные снова исчезают в кармане.
— Как хочешь. Наслаждайся своим «Доктором Пеппером».
Я успеваю отойти по меньшей мере метров на десять, и только тогда он окликает меня:
— Подожди.
Я останавливаюсь. Поворачиваюсь:
— Спи дальше, и все потеряешь. Я договорюсь с другим торговцем.
Однако я возвращаюсь к нему.
Легкая улыбка искривляет его губы свекольного цвета.
— Нет других. Я заполучил его почти сразу после.
Сразу после.
Он имеет в виду, что получил парнишку почти сразу после его смерти.
Несколько мгновений я оцениваю окружающую обстановку, проверяя, не наблюдает ли кто-нибудь за нами. Съежившиеся фигуры перемещаются по рынку в тусклом утреннем свете. Струнный инструмент тренькает вдали, а барабаны выстукивают нетерпеливую дробь.
Я киваю ему, и он достает бутылку из-под яблочного сока, запечатанную куском клейкой ленты.
Эта часть процедуры необходима. Содержимое бутылки невидимо, и ни один покупатель не расстанется с денежками, заработанными тяжелым трудом, без пробного вдоха. Я тоже должен убедиться, подлинный ли товар мне предлагается, по своим собственным причинам.
Старик отрывает кусок скотча от катушки и ставит бутылку на свой холодильник. Я сажусь на корточки и наклоняюсь вперед. Теперь все происходит быстро. Торговец протыкает клейкую ленту на бутылке швейной иглой, я чувствую исходящий душок, и тут же новый кусок скотча ложится на отверстие.
Ему два года, и трава щекочет его ступни.
Ему четырнадцать. Сигаретный дым обжигает гортань, но он самодовольно подавляет кашель.
Он просовывает руку под ее блузку, мечтая о ком-то другом. Первые аккорды песни рассказывают о нем все, что вообще стоит знать.
Попадание, отскок, новый бросок. Три. Поздравительная открытка к дню рождения. Пятнадцать. Первый горький вкус пива. Беговая дорожка и смех на финишной линии. Шаги и боль.
— Восемьсот, — называет старик цену.
Я даю ему деньги и забираю бутылку.
Очень отчетливо, так чтобы меня хорошо было слышно, я произношу заготовленную фразу:
— Хороший товар.
А голос в моем ухе отвечает: «Берем его».
Струнное треньканье замирает. Барабанный грохот прекращается. Шляпы срываются, шарфы разматываются, и волна людей в синих ветровках обрушивается на старика.
Но честь надеть на него наручники выпадает мне.
Много времени спустя, когда я уже сижу в кабинете и торопливо выстукиваю отчет на заляпанной кофейными пятнами клавиатуре, парнишка все еще не отпускает меня и восстает в моей голове. Не только момент его смерти (ослепительный, выжигающий ужас, скорбное осознание того, что единственно возможный конец страданиям означает конец всему), но и все остальное — словно острое лезвие.
Но что врезается особенно глубоко, так это его жизнь. Тысячи незначительных моментов. Записи из дневника, беспорядочный калейдоскоп событий, стремления, желания, маленькие победы и все такое. Я проживаю каждую секунду его жизни. Я — это он. Все сладкие и горькие ощущения его жизни.
Я работаю в специальной группе шесть лет.
Я попробовал множество призраков.
Они никогда не уходят. Я сосуд, наполненный ими, и я буду нести их до конца своих дней.
С каждым днем моя рыночная цена возрастает.
Когда наступит мой смертный час, независимо от того, получу ли я пулю в голову, спрыгну с моста или тихонько отойду в мир иной на больничной койке от инъекции морфина, кто-то получит хорошие барыши.