Ранним утром в начале июня В. И. Ленин, как обычно, стоял рядом с большой площадью недалеко от горсада и внимательно смотрел за горизонт. Он уже привык к тому, что в будни и в выходные с восьми утра до семнадцати ноль-ноль центральная площадь была заполнена рядами грузовых и легковых машин, полосатыми польскими палатками, зонтами, молоковозами и прицепами типа закусочной на колесах. Он не замечал суетящейся перед ним гигантской толпы на площади, преобразованной администрацией города Чернявинска в толчок. Он глядел вдаль, за крыши зданий, пытаясь разглядеть там желанный и несбыточный коммунистический рай. И не видел его. И не только потому, что этот рай ему закрывала огромная вывеска «Лук-Ойл», а потому, что вождь пролетариата был бронзовым, семи с половиной тонн веса, монументом.
— Че его, долбое…а, не уберут? — спросил сержант-мент у другого сержанта. — Весь вид загородил.
Сотоварищ по патрулю мог ответить, что, действительно, черная, нависшая над площадью громада монумента мешает любоваться мраморным зданием театра, стилизованным под лотос, но было жарко, думать и много говорить как-то не моглось, и он выплюнул привычное:
— А ну его на…
Никто не обратил на них внимания — мент он и есть мент, что с него взять, кроме резиновой дубины. Никто, кроме высокого, сухощавого мужчины средних лет, случайно оказавшегося рядом. Мужчина болезненно дернулся от мата, изрыгнутого представителем правопорядка, и тихо сказал сам себе:
— Ну что, и ты еще раздумываешь? Беги, беги отсюда скорее!
Он вдохнул теплый воздух, огляделся и, протискиваясь сквозь тысячную торгующе-покупающую толпу, пошел на троллейбусную остановку.
В квартире курлыкал телефон. Мужчина, торопясь, завертел в замочной скважине ключом, не снимая обуви, пробежал в комнату.
— Здравствуй, Вовик! Ты не забыл? Сегодня наш день!
Ему не нравилось в ней почти все. Эта дурацкая манера называть его Вовиком. Кокетство — неумелое желание замужней бабы казаться сексуальнее, чем она есть на самом деле. Лицо с крупными чертами. Обидчивость, когда он был занят и встречи срывались. Да и многое другое. Иногда он пытался разобраться — почему он все-таки на ее «давай увидимся» говорит «да»? И понимал, что более классной любовницы, просто рожденной для мужчины, ему не найти. Эта замужняя стервочка все умела, все хотела, все могла. После ее ухода он, измочаленный, думал — все, хватит, надо кого-то попроще. Но через два-три дня, услышав в трубке «здравствуй, Вовик», хриплым голосом отвечал: «Конечно… Когда? Хоть сейчас». Он не забыл. Сегодня Лариса шла «в баню», «к подруге», «в магазин» — что еще она там соврет рогоносцу-мужу, верящему каждому ее слову. А может, просто, как и Владимир, боящемуся потерять хозяйку на кухне и шлюху в постели.
Владимир разделся и полез под душ. «Сейчас заявится», — подумал он и вдруг понял, что именно сегодня и придется сказать Ларисе «прощай». Без всяких «может быть», оставляющих право на надежду. Последняя сладкая встреча.
Владимир стоял, опустив голову, под струйками горячей воды и по полочкам раскладывал дальнейшие действия, открывая неприятные для себя моменты, которые всегда сопровождают решение человека круто изменить свою жизнь. Придется уволиться с работы. Хоть и тошнит от нее, как от запаха водки с похмелья, но кусок хлеба с маслом должность инженера первой категории в управлении облгаза приносит. Надежная работа, насиженное место, мечта многих, а ему кажется, будто завяз он в этой надежности, как муха в банке варенья, скоро задохнется в обрыдлости серых будней, бумагах и помрет от инфаркта в духоте кабинета, среди четверых таких же, как и он, «надежных». И положат его в гроб, одев в привычные, лоснящиеся на заднице и пузырчатые на коленях брюки. И все? И это жизнь? А может, он просто с жиру бесится? Для сорокалетнего мужчины надежность — главное?
«С работы придется уволиться, — снова подумал он уже спокойнее. — Да и к чему она мне? Работать я уже не буду никогда. Проблемы, конечно, возникнут, только другого плана. Например, куда девать деньги».
Он засмеялся, поднял голову навстречу льющейся воде и, набрав полный рот, выпустил струйку в свое отражение в зеркале, висевшем на стене. Всем бы такие проблемы.
Перешагнув четвертый десяток и накопив кой-какой жизненный опыт, Владимир наконец-то понял, что деньги, сколько бы их не было, ни любви, ни счастья не принесут. Но, поутратив пыл, задор и уверенность, присущие зеленой молодости, он не требовал от судьбы таких дорогих подарков. Отлюбил свое, потух, жизнь текла ровно, и надо было не безумств, а просто хорошей жизни, чтобы не считать копейки, рубли, а захотел — и фраза «мне завтра в Париж, срочно» стала не юмором, а обыденностью или хотя бы реальностью. А что? Ведь не глупее же он других. Нет, не глупее. Просто наглости маловато.
Горячая вода понемногу становилась прохладной. Отопительный сезон кончился неделю назад, и горячая водица — по народной примете, что ли? — исчезала следом за квартирным теплом. Ненадолго, до осени.
В прихожей звонок сыграл «Тореадор, смелее в бой», и Владимир заторопился, накинул на мокрую голову полотенце, надел халат и, просовывая ногу в ускользающий шлепанец, закричал через две двери:
— Иду! Подожди!
Лариса ворвалась, как обычно, ураганом. Заговорила с порога о том, что на улице грязно, что Мишка, сын, гаденыш, не ночевал дома, что Верке опять не повезло с хахалем. Она стаскивала сапоги, стрекотала возбужденно, и вдруг, словно только что увидев Владимира, замолчала и шепотом произнесла:
— Ой, а ведь ты совсем голый, — хотя он стоял, запахнувшись в халат, и с полотенцем на голове.
— Лариса, — предупреждающе сказал Владимир, — сначала разденься.
Она с недоумением посмотрела на сапог в руке, и на лице ее отразилось сожаление.
— Какой ты зануда все же. Никаких поэтически-сексуальных наклонностей. Ты даже не представляешь, как это пикантно — ты в халате, а я в сапоге и на полу в прихожей.
Владимир засмеялся и отошел подальше. Лариса явно перебирала, видно было, что это игра, но все же — черт знает, что придет в голову этой секси.
«Придется расстаться, — с сожалением думал он, заваривая чай так, как они любили, по-походному, прямо в бокалы. — Она замечательная, но — придется».
Два года назад он сидел в скверике недалеко от центра, около высотного дома. Сидел, смотрел на окна восьмого этажа и чувствовал себя прескверно. Там, за красными от заходящего солнца занавесками его жена, его Оленька, занималась любовью с бывшим одноклассником Равилем, и Владимир понимал, что не принесут ему облегчения ни скандал с блудницей-женой, ни возможность набить Равилю морду. Наверное, у многих так — жили почти двадцать лет, привыкли друг к другу, и о любви говорить вроде бы смешно, все закономерно — любовь — привычка, но почему же тогда режет от плеча к плечу через сердце косой линией боль? Нет, не трахаются там, наверху, эти двое, а взяв в руки клещи, тянут из него все, что было — нежность, привязанность, уважение. И от этого больно, потому что остается в душе одна пустота, в которой гуляет ледяной ветер.
Долго не мог он поверить своим подозрениям. Подруги Ольги временами намекали о чем-то таком, но он только посмеивался, полагая, что они пытаются перенести свои семейные проблемы на него, завидуют. А потом решил разом развеять сомнения — приобрел на радиорынке самодельный «жучок» и во время визита к «этим татарам», как фальшиво пренебрежительно говорила Ольга, положил черную коробочку за книги в шкаф. Передатчик работал из рук вон плохо, но суть разговоров, охов и вздохов жены и друга были ясны. «Какой он у тебя большой», «наклонись вперед, дорогая» и прочие глупости резвящихся любовников. Он послушал немного, обматерил весь мир и грохнул китайский приемник об асфальт. Закурил и, медленно выпуская колечками дым в темнеющее небо, стал раздумывать, что же ему предпринять: посмеяться, поплакаться или равнодушно сплюнуть. Выкурил сигарету, ничего не придумал и затянулся другой.
За спиной хрустнула ветка. Владимир обернулся и увидел женщину в светлом платье. Страдальчески скривив губы, она сняла с ноги туфлю с обломившимся каблуком-шпилькой и, исследовав поломку, спросила:
— У вас молотка не найдется?
— Нет, — сказал он, немного растерявшись.
— А «Ментоса»?
Владимир вконец запутался, стал вспоминать, что же это за зверь «Ментос». Что-то знакомое до тошноты.
Так и не дождавшись ответа, женщина села на скамью и со вздохом сказала:
— Свежее решение Ларисы Саготиной.
Потом оторвала каблук, топнув ногой, сломала второй и выдала:
— Тебя что, использовали?
Владимир думал недолго. Именно — использовали. Подтерлись.
— Видишь те окна, — сказал он, ткнув пальцем в дом. — Там моя жена трахается. Не со мной, естественно. Я бы даже озвучил, да вот приемник сломался.
— Бить будешь? — деловито осведомилась женщина.
— Нет. Разведусь.
— А сам-то ты девственник, что ли? Не изменял никогда?
— Мне не положено, — зло усмехнулся Владимир. — Неумеха, не добытчик, не деловой — да еще и гуляка! Перебор! Вот если бы я деньги мешками домой волок — тогда другое дело. Ну да ладно. Теперь — все. Пусть живет как хочет. А я уж как-нибудь один, со своими… комплексами.
— У вас, значит, любовь как в поговорке — ты целуешь, а она щеку подставляет.
— В общем, так.
— Теперь не переучишь.
— Наплевать, на мой век баб хватит.
Он говорил зло, отрывисто, нарочно грубо, стараясь обидеть эту прицепившуюся к нему особу.
— Баб хватит, — сказала Лариса, — пожевал и выплюнул. Женщину искать надо. Шерше ля фамм.
— Где? Может, подскажешь?
— Может, и подскажу.
Она села поудобнее, примостила ногу на ногу.
— Ты богатый? Хотя, стоп! Если бы у тебя водились деньги, то сейчас здесь сидел бы не ты, а мальчик с толстой шеей и маленькой головой. Ты бы потом выслушал запись, отдал распоряжение, ну и… Значит, баксов нэма. Тогда дамы высшего света и проститутки не для вас, сэр. И те, и другие любят денежки. Может, ты писатель? Актер, художник? Опять мимо? Ну что же, худосочные поклонницы богемной элиты — невелика потеря. Остаются врачи, учителя, воспитатели — трудовая интеллигенция. Обсудим?
Она посмотрела на Владимира, и он, не зная, то ли принять игру, то ли встать и уйти, пожал плечами.
— Обсудим.
— С врачами — боже упаси. Женщина, которая в порывах страсти, припадках нежности и проявлениях чувственности видит суть происходящих биологических процессов, конченная как любовница подсознательно. «Венозная кровь прилила — пещеристое тело заполнилось ею, увеличиваясь в объеме в полтора-два раза», — и это вместо того, чтобы просто и по-человечески сказать — встал. Учительницы, по моим наблюдениям и жизненному опыту, правильны до безумия. Пушкин, Гоголь, Муму — ах, ах! Ну, плюс-минус, конечно. Воспитательницы глупы и несамостоятельны, видят в каждом мужчине ребенка — это у них профессиональное, так что…
— Так что нет на белом свете настоящих женщин, — подытожил Владимир.
— Ну почему же, — улыбнулась Лариса, — а я?
Владимир невольно скользнул взглядом по ее лицу. Шутит?
— Волосы свои. Никаких «Клэрол». Губы, как в кино, сексапил номер пять.
Он отвел взгляд, но получилось — не в сторону, а вниз, на белеющую в вырезе грудь.
— Номер четыре. С половиной. Мало? Добавлю. При нынешнем техническом прогрессе…
— Будет тебе, — сказал Владимир, — и так тошно.
Она встала и смешно, на цыпочках, сделала несколько шагов.
— Ладно, остывай. А вот совет все же прими. Найди хорошую бабу, чтоб затрахивала до потери пульса. Сразу все образуется, и о разводе думать забудешь. Тебя как зовут?
— Владимир.
— Держи, Вовик.
Она вырвала из блокнота листок, нацарапала на нем номер телефона.
И ушла.
С Ольгой он все-таки развелся. Не потому, что слесарю — слесарево, а кесарю — кесарево, и ему, мужчине, все можно, а жена — не смей. У самого рыльце в пушку. Чуть-чуть. Две связи на стороне за восемнадцать лет не бог весть что. Мало безгрешных мужей. Но, изменив, а точнее, наскоро переспав с соблазнившей его особой, он долго потом мучился, винил себя во всех смертных грехах, и, стараясь как-то оправдаться и перед женой, и перед собственной совестью, засыпал Ольгу подарками.
В тот вечер он, уже успокоившись, дожидался жену и пытался понять ее. Как обычно, корил себя. Все прямо из «СПИД-инфо». Вопрос: жена встречается с другим. Как себя вести? Ответ: не рубите сплеча, не подавайте вида. Наденьте самое красивое платье… тьфу, костюм. Сводите в театр. Цветы, ночь любви, медовый месяц. Что-то новое. Слова, подарки, позы. Начните семейную жизнь сызнова. Возможно, вина в вас самом?
К восьми вечера виноватый во всем Владимир был «готов». Конечно, неправ он. Сейчас придет Оля, тихая, виновато прячущая глаза, а на кухне ее уже ждет ужин, цветы. Завтра сходят в театр, и все пойдет по-новому.
В десять часов вечера хлопнула входная дверь.
Владимир бросился в коридор. Оля, оглядывая себя в зеркале, поправляла прическу.
— Ну, что встал как столб. Разгрузи сумку. Пальто помоги снять. Учу тебя, учу, все без толку.
Внутри Владимира щелкнул переключатель «штиль — буря». Сдерживая себя, он помолчал, посчитал до десяти, погладил дернувшееся веко.
— Ты где была, Оля?
Стирая губную помаду, Ольга терпеливо, как ребенку, со вздохом пояснила:
— У мамы. Приходила Елена Андреевна. Посидели. Попили чаю с тортом. Хотела и тебе кусочек принести… да ты ведешь себя в последнее время плохо.
Внутри Владимира что-то взорвалось. Он шагнул к Ольге, и рука сама сделала то, чего он никогда не делал с самой дрянной женщиной. Пощечина получилась неловкой — наполовину в лоб, наполовину в ухо, но сильной. Ольга отлетела от зеркала, вата с помадой, нарисовав ей на щеке длинную красную полосу, полетела в глубь коридора.
— Ты… — сквозь туман видя испуганное лицо жены, прохрипел Владимир, — блядь…
Во время развода на вопрос судьи о причине распада семьи он, глядя в сторону ответил:
— Из-за куска торта.
Секретарь удивленно воззрилась на него, потом на судью:
— Что, так и записать?
— Запишите, что не сошлись характерами, — сказал Владимир.
На примирение он не согласился, да Ольга в горячке этого и не требовала. Они разменяли квартиру, и он стал жить в другом районе, тяжело привыкая к холостяцкой жизни.
Ольга появилась через два месяца, тихая, присмиревшая. Они поговорили, спокойно, по-человечески. Обещание перемениться не убедило Владимира возобновить отношения. Он почувствовал вкус свободы — не разгульной пьяной жизни, а свободы самостоятельно принимать решения, поступать так, как считает нужным он, а не кто-то другой. Неожиданно у него оказалось много денег, и он приобрел то, что в недалеком прошлом казалось ему несбыточной мечтой — персональный компьютер. Они несколько раз встречались с женой, но — черного кобеля не отмоешь добела. Натура жены быть всегда, везде и во всем впереди прорывалась как тщетно сдерживаемое деревянной перегородкой пламя. В конце концов они по-дружески чмокнули друг друга — взаимно! — в щеки и расстались друзьями навсегда.
Ларисе Саготиной он позвонил через месяц после развода. Никаких планов он не строил, просто тоскливо было сидеть одному весенними вечерами. Хотелось даже не постели, а общения, тепла.
Она взяла трубку сразу, будто с того самого вечера сидела у телефона и ждала звонка.
— Мне бы Ларису…
— А я себе туфли новые купила, — похвасталась она с ходу.
— По этому поводу я приглашаю тебя в театр.
— Неужели я похожа на худосочных поклонниц богемной элиты?
— Ну, тогда в ресторан.
— Что ты, что ты! Я ведь не дама высшего света и не проститутка.
Он засмеялся:
— А кто же ты?
— Я домохозяйка.
— Тогда я приглашаю тебя… — Владимир запнулся.
— Домой? — подхватила она. — Приглашение принято. Ваш адрес, сэр?
Она появилась так быстро, что Владимир не успел даже вскипятить воду для кофе. Вошла в прихожую и встала напротив него, глядя в упор темными глазами.
— Ты так быстро, — заизвинялся Владимир, — я не успел приготовиться.
Лариса выпустила из рук сумку, сделала шаг вперед, обняла его за шею. Теплое дыхание, аромат духов и едва уловимый запах женского тела напомнили Владимиру, что он мужчина и что он уже второй месяц один. Ее рука скользнула по груди Владимира, опустилась к поясу, последовала ниже.
— А по-моему, ты вполне готов, — прошептала она.
Владимир поставил чашки с чаем на поднос, извлек из холодильника бутылку бальзама, гроздь бананов и пошел в комнату. Лариса разметалась на махровой оранжевой простыне и, притихнув, смотрела в потолок.
— Заскучала? — спросил Владимир и присел рядом. — Сейчас я тебя развеселю.
— Мне сегодня приснилось, как ты меня в глаза целуешь, — сказала Лариса с грустью. — Это к разлуке. Ты меня скоро бросишь, да?
Владимир едва не выронил поднос на ее обнаженное тело.
— С чего ты взяла?! — фальшиво возмутился он. — Таких женщин как ты не бросают. В командировку еду, это да. Недельки на две.
— Куда?
— В Екатеринбург. Учиться на старости лет посылают.
Она повеселела. Изогнулась кошкой на постели и сказала игриво:
— Уедешь, заведешь себе какую-нибудь…
— Лариса, перестань, — мучаясь от лжи, взмолился Владимир, — никто, кроме тебя, мне не нужен.
— Ты знаешь, Володечка, за что я тебя люблю?
— За что?
— За то, что когда ты меня целуешь вот сюда, — Лариса чуть раздвинула ноги и коснулась живота повыше курчавых волосков, — глаза у тебя становятся влажными от нежности.
Он грохнул поднос на пол и бросился к ней.
Лариса ушла от него поздно вечером. Долго красилась в прихожей, наводя глянец на припухшие от поцелуев губы, морщилась, расчесывая сбитые в ком волосы.
— Ты когда уезжаешь?
— В понедельник.
— Через три дня… Мы уже не увидимся до отъезда?
— Нет, скорее всего. Надо собраться, то да се. Мама просила помочь по хозяйству.
— Две недели, — закатила глаза Лариса. — Я не вынесу.
Владимир ласково обнял ее.
— Но ведь я вернусь, — сказал он, чувствуя себя предателем.
Лариса вышла в пахнувшую летом темноту, постояла секунду и, достав из сумочки два телефонных жетона, свернула в проулок.
Металлический диск номеронабирателя как в замедленном кино отсчитал положенное количество импульсов. В трубке раздался приятный женский голос:
— Квартира Скобелевых. Слушаю вас.
На лице Ларисы отразилось смущение.
— Простите, пожалуйста, кажется, я ошиблась номером.
— Ничего страшного.
Надавив на рычажок, Лариса набрала этот же номер вторично. В трубке коротко пикнуло.
— Здравствуй, Аллочка, — сказала Лариса в тишину, — я письмо получила позавчера, от мамы. Пишет, что очень болеет и просит приехать к ней. Я тебя очень прошу, сестренка, съезди к старушке. Я не смогу. С билетами сейчас запросто, поэтому возьми с понедельника. В остальном все в порядке. Копошусь на кухне, Гена на прежнем месте в этой же должности. До повышения ему как до Камчатки.
Она положила трубку и застучала каблучками в сторону своего дома.
Семья Скобелевых — муж, жена и их маленькая дочка — не подозревая о болезни бедной старой мамочки, продолжала мирно смотреть телевизор. Милый Ларисин голос, переключившись в ГТС от одного абонента к другому, прервался в распределительном шкафу на углу улиц Орской и Либкнехта. Укрепленный за изгибом металлической планки диктофон размером с коробок спичек, пропустив первый звонок, с приходом второго переключил линию на себя и записал для Аллочки сообщение ее сестры.
«Аллочка» появилась у распредшкафа в восемь утра. Редкая толпа граждан, выглядывая из-за далекого поворота желанный трамвай № 6, не обратила внимания на чернявого молодого мужчину с монтерской сумкой на плече. Поковыряв в отверстии ключом с трехгранным вырезом, он для вида потыкал «крокодилами» в клеммы, одной рукой прижал трубку с диском посередине к уху, а другой рукой искусно извлек диктофон. Потом с брезгливо-скучающей миной подневольного работяги захлопнул шкаф, сложил инструмент в сумку и потопал прочь. В ближайшем подъезде он спрятал сумку в целлофановый пакет, натянул ветровку и, приоткрыв дверь подъезда, стал ждать.
Время было выбрано удачно. Отпускники, домохозяйки и просто лентяи еще не проснулись, а простые российские труженики уже пахали за станками и письменными столами. Чернявый дождался, когда из-за угла показался трамвай, выбежал из подъезда и вскочил в салон.
Он дважды, следуя инструкции, поменял транспорт, пересек пустынную стройку-долгостройку и через час в квартире на окраине города извлек из диктофона микрокассету.
Сообщение Ларисы произвело на «Аллочку» должное впечатление. Чернявый немедленно начал действовать.
Первым делом он налил из литровой банки с этикеткой «Серная кислота. Для бытовых нужд» жидкость в эмалированную чашку и, прослушав еще несколько раз запись, бросил туда микрокассету, которая через пять минут исчезла, окрасив содержимое в коричневый цвет. Потом достал из шкафа «NOTEBOOK» и стал заполнять его экран единичками и нулями. Через час чернявый подключил к компьютеру программатор, вставил в панельку микросхему со стеклянным окошечком на корпусе и скачал на нее информацию. Завернув микросхему в станиолевую бумажку, он бережно положил ее в карман рубашки и только тогда со сладким стоном разогнул ноющую спину.
— О! Мать твою!
Времени до 15.00 оставалось не так много. Чернявый взял газету бесплатных объявлений и, прочитав призыв фирмы «Наташа»:
Предлагаем провести время в обществе опытного специалиста «древнейшей профессии», набрал предлагаемый номер телефона.
— Менэ блондынку. Наташу. На тры часа.
В 14.30 мимо поста ГАИ на выезде из Чернявинска проследовала белая, в меру грязная, в меру потрепанная «девяносто девятая». Сержант, тормознувший машину, получил законный стольник и махнул жезлом — проезжай.
— Таких можно не досматривать, — объяснил он подошедшему верзиле-омоновцу, — чистые. Трахаться на Карповы пруды поехали. Видел телку?
«Жигуль» попетлял между деревьями и выехал на берег пруда. Крашенная под платину «Наташа» немедленно содрала с себя платье и развалилась на теплом песке.
— Пагады, дарагая, — сказал черный, — машина чего-то капризничает. Пагляжу. Грэйся пака.
Он закрылся в кабине, вскрыл переднюю панель обычной «Кенвудовской» магнитолы и, тщательно сориентировавшись, защелкнул микросхему на свободном разъеме.
В 15.00 серия мощных, дублирующих друг друга импульсов пробила атмосферу и достигла геостационарной орбиты, где и была проглочена остронаправленной параболической антенной, установленной на одном из спутников. Усилив сигналы, спутник переизлучил их в другом направлении за границу бывшего СССР.
Особняк, спрятанный за длинным серым забором, был далеко не самым шикарным в Мешхеде. Кварталы, считающиеся престижными у иранской знати, располагались западнее и были выдержаны в смешанном восточно-европейском стиле: высокие, арками окна, бассейны с голубым дном и обилие роз. Чем богаче был дом, тем большее количество роз — от «Черного Али» до «Невестиного платья» — украшали клумбы розариев.
Владелец особняка за серым забором не любил розы. Он любил хлопок. Плантации, которыми он владел, в свое время занимали большую часть площади одной из республик СССР. И особняк его не был похож на иранские. Скорее крепость, а не дом, он глубоко уходил в землю и был напичкан спецаппаратурой от невзрачной крыши до дна увитого кабелями и коммуникациями подвала.
Хозяин особняка отдыхал. Он был немолодым человеком, и прежняя жизнь, богатая схватками, интригами, борьбой с противником, частыми многочасовыми оргиями, не способствовала укреплению мышц и нервов. Он полулежал в широком кресле, положив ладонь на талию красивой хрупкой девушки, почти ребенка, и та, боясь пошевелиться, наблюдала, как за окном прыгают с ветки на ветку сытые воробьи.
На нулевом этаже дома в прохладной комнате без окон дежурили два человека. Сюда круглосуточно стекалась информация со спутников по арендованным спецканалам связи от агентов, работающих в интересующих Хозяина точках земного шара. Бесшумно выплескивали бумажные ленты лазерные принтеры, особо важные сообщения паковались в непрозрачные пластиковые пакеты. Эти сообщения Хозяин читал лично.
Сегодня такое сообщение было одно. Сканер принял его с геостационарного спутника в 15.00, дешифратор перевел единицы и нули в буквы и знаки, ламинатор обтянул кусок бумаги черным пластиком и выплюнул конверт в предназначенную для него корзину. Сообщения такого характера необходимо было доставлять Хозяину немедленно. Один из людей поднялся наверх и отдал конверт особо приближенному средних лет помощнику, подтянутому и широкоплечему. Помощник осторожно вошел в комнату. Девушка скосила на него глаза и, поняв, что можно наконец-то пошевелиться, выскользнула из-под руки Хозяина.
— Милый, — прошептала она на ухо спящему, — к тебе пришли.
Хозяин открыл глаза и мгновение смотрел в окно на воробьев.
— Пустыня приснилась, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Тебе что, Вартан?
Вартан протянул Хозяину конверт. Девчонка тут же скрылась за боковой дверью.
Хозяин сломал пластик и прочитал сообщение. Сон отлетел от него. Он встал с кресла и, бросив в рот две белые горошины, запил их из бокала.
— Началось, Вартан. Он едет. Через три дня. Отзови всех, кого можно. Из Испании, из Аргентины, из Канады. Хватит им штаны в офисах протирать, пусть поработают. Тегеран не трогай. Здешние псы только и думают, как бы обложить меня. Ты все понял?
— Да, Хозяин.
— Расставь людей по всей цепочке. Я должен знать о каждом его шаге, каждом вздохе. И береги его, Вартан, пуще своей жизни береги — до того момента, когда я скажу — все. Тогда ты должен убрать его, Вартан. Ты понял?
— Да, Хозяин.
— Ты не упустишь его?
— Нет, Хозяин.
Хозяин еще глотнул из бокала и повернулся к Вартану:
— Сколько лет твоей дочке?
— Семнадцать, Хозяин.
— Хороша собой?
Вартан позволил себе отступление от правил:
— Как бутон розы. Только моя жена могла сравниться с нею, но она…
— Знаю, Вартан. Враги заплатили за ее смерть.
— Благодарю тебя. Хозяин.
Хозяин подошел к Вартану ближе и, глядя в черные глаза помощника, спросил:
— А кого ты больше любишь, Вартан, меня или свою дочь?
Неуловима мысль, но и она сотрясает пространство. Ничто не изменилось на лице помощника. Не отведя глаза, ни секунды не раздумывая, он ответил:
— Тебя, Хозяин.
— Это хорошо, Вартан, — медленно произнес Хозяин, — это очень хорошо, что ты любишь дочку больше меня. Потому что как могу я заставить тебя сделать больше, чем ты в состоянии сделать даже ценой собственной жизни? Но если я тебя попрошу, — он усмехнулся, — ради твоей Гульнары, то ты выполнишь невозможное. Так?
Вартан, побледнев, расширенными зрачками смотрел перед собой.
— Так, Хозяин.
— Но я верю в тебя. Ну не переживай так, я пошутил.
Вартан медленно выдохнул. Ему очень хотелось вытереть внезапно прокатившуюся по лбу струйку пота.
— Насчет Канады я пошутил, — сказал Хозяин, — там людей оставь. Мне интересны их планы насчет зашельфовых буровых.
— Как быть с Чернявинском, Хозяин?
Хозяин некоторое время раздумывал.
— Грамотно работают, хорошие агенты. Но ставка слишком велика, Вартан. Знать должны единицы. Придется убрать.
— Понял, Хозяин.
Вартан ушел, а Хозяин еще долго смотрел на беззаботно прыгающих по веткам серых птичек.
В Чернявинске на берегу Карповых прудов черный воевал с «Наташей». Признавая свое полное поражение, блондинка взвизгивала, елозила и крутилась под ним так, что наполовину вмялась в песок.
— Харошая… дэвушка, — наконец, задыхаясь, сказал черный, — паэхалы ка мнэ.
— Плати, — индифферентно сказала «Наташа», — после трех часов льготный тариф.
— Пагады, сейчас.
Черный выщелкнул из «Кенвуда» микросхему со стеклянным окошечком, раскрошил ее пассатижами на блестящие крупинки и смешал с песком.
Через полчаса они пролетели мимо потеющего сержанта, который с нескрываемой завистью посмотрел им вслед.
— Три часа ее мудахал, — сообщил он омоновцу. — Зверь, одно слово.
На следующее утро Лариса Саготина собралась за покупками. Она обошла пару магазинов по соседству, почирикала о том о сем со знакомой продавщицей и через час, прикидывая про себя сумму истраченных денег, стала подниматься на четвертый этаж обычной хрущевской пятиэтажки. Мужчина, встретившийся ей на ступеньках пролета между третьим и четвертым этажами, привлек ее внимание. Высокий, интеллигентного вида, он спускался вниз и приветливо улыбался. Лариса отметила хорошую стрижку и свежую рубашку незнакомца. Мужчина поравнялся с Ларисой. Не переставая улыбаться, вскинул руки, зажимая ей рот, и, перегнув к ступеням, ударил затылком о бетон — несильно, но точно. Потом оглядел разлетевшиеся по площадке продукты и, легко ступая, направился к выходу.
Охранник фирмы «Наташа» позвонил в квартиру чернявого по истечении еще трех часов. Время пользования «специалистом» истекло, и товар надо было забирать. Он выждал минуту, позвонил еще раз, потом постучал. За металлической дверью было тихо. Охранник спустился вниз к машине и связался с фирмой, запрашивая инструкции. Подобные случаи — отсутствие клиента и проститутки на обговоренном месте — нечасто, но случались. Подпили и «отрубились», а платиновая «Наташа» воздержанностью не страдала, или клиент повел товар к друзьям. «Наташа», конечно, должна была сообщить об изменении условий диспетчеру, но что с них, блядей, возьмешь. Да и смена у нее заканчивалась. Хозяин — мадам лет пятидесяти — плюнула и велела охраннику возвращаться.
Но «Наташа» не появилась ни на следующий день, ни через два дня. В приватной беседе со «своим» участковым мадам обрисовала ему сложившуюся ситуацию, и тот принял решение о вскрытии квартиры. Когда слесарь ЖЭКа, изрядно попыхтев, распахнул бронированную дверь, навстречу понятым и участковому пополз запах разложения. Войдя в спальню, они увидели два обнаженных трупа — чернявого и «Наташи». Во взятой на экспертизу литровой почти пустой бутылке «Абсолюта» был обнаружен раствор метилового спирта, который и послужил причиной смерти. Когда и где была куплена бутылка, выяснить не удалось.
На следующий, после расставания с Ларисой Саготиной, день Владимир купил в кассе компании «Аэрофлот» билет на понедельник на рейс 2820 до Петропавловска-Камчатского.