Вот очередное письмо. Одно из многих. Но я обратила на него внимание потому, что несмотря на полувековое «распластанное» состояние, ясно видно, что листы были безжалостно смяты, а потом кем-то бережно разглажены и положены в общую стопку писем. Судя по содержанию – после того, как письмо было написано и мысли выплеснуты на бумагу, автор засомневался, стоит ли отправлять это письмо. Может, лучше все обсудить при личной встрече? Но потом все-таки письмо было отправлено или просто передано адресату, потому и сохранилось.

Именно потому, что кроме писем были еще ежедневные разговоры по телефону и личные встречи, иногда трудно понять, какая проблема возникла и почему такая реакция. Приходится только догадываться. Нюансов мы уже не узнаем, но общий смысл, в принципе, понятен. И я благодарна родителям, что они все-таки не уничтожили эти свидетельства становления их отношений, какими бы горькими они им тогда не казались.

10 января 1949 года

Инночка!

Сегодня вечером ты должна была бы быть здесь, и я должен был устно высказать все, о чем здесь пишу. Но так как тебя нет, я не могу и не хочу ложиться спать, не высказав всего, что думаю, то я пишу тебе с тем, чтобы ты знала о моих сегодняшних мыслях.

Мне хочется задать тебе все тот же вопрос:

– До каких пор мы будем мучить друг друга такими разговорами по телефону?

Я согласен, что иногда и мучения бывают прекрасны. Но не нужно пользоваться ими для украшения жизни, ибо ее «украшает» многие другие мучения, которые отнюдь не облегчают, а затрудняют решение всех жизненных задач.

Зачем, зачем причинять друг другу столько беспричинных мучений?

Зачем отравлять наши светлые мысли необоснованным ядом поддельного недоверия?

Зачем ослаблять друг другу силы для борьбы, причинять и делать бессонными и так слишком много занятые друг другом ночи?

Зачем чувства взаимного и обоим понятного уважения заключать в такие недостойные и внешне противоположные, совершенно не соответствующие своему содержанию формы?

Зачем, наконец, превращать в вынужденную игру то, что составляет саму жизнь и с чем так же опасно шутить, как и с самой жизнью?

Мне очень хочется посмотреть в твои глаза долго и внимательно, и еще раз, повторив все свои вопросы, спросить: – Зачем все это?

Я не хочу оправдывать своих поступков. Но почему ты, даже ты не обрываешь, а намеренно разжигаешь их, развиваешь со своей стороны, и тем вдвойне усиливаешь мучения?

Разве так неглубоки корни наших взаимоотношений, неужели так непрочна наша дружба и так близоруки наши взгляды на ее будущее, что тебе, оказывается, так просто сказать, что лучше прервать ее сейчас, чем позднее?

И не слишком ли поздно ты подумала и сказала об этом. И не слишком ли трудно для нас обоих будет выполнить это твое предложение?

Не будет ли глупым и для самой дружбы такое странное ее разрешение?

Я знаю, что ты положительно ответишь на большинство этих моих вопросов, но еще раз скажи, зачем нужно было добиваться, чтобы нам пришлось их задавать и отвечать на них друг другу?

Ты не знаешь, что в эти дни я больше, чем когда-либо искал в тебе помощи и морального сочувствия. Мне было, может быть, труднее, чем обычно. Но ты отозвалась на это так неестественно, и твое сочувствие было таким странным, что мне было не легче, а еще труднее преодолевать свои трудности.

Инна! Разве для этого мы нужны на всю жизнь друг другу? Думаю, что нет.

Я задал тебе много вопросов. Но мне хочется, чтобы ты поняла, что никогда не нужно больше повторять того, что сделало наши последние дни такими глупыми. Да-да! Может быть это грубо, но именно глупыми!

Еще, о чем бы мне хотелось тебе напомнить как другу, состоит в том, чтобы ты могла понимать разницу условий, в которых находится каждый из нас. Бесспорно, что настоящая дружба выше этих простых различий, но, тем не менее, она не стирает их, а делает понятными, а потому и превращает их как бы в одни, общие для обоих.

Короче, мне хочется заметить, что ты находишься среди своих родителей, которые тебе всегда заменят меня и облегчат все твои трудности.

Но ведь у меня родителей нет. Не только рядом, их нет вообще. Поэтому я хочу иметь в тебе сочетание всего, что я не могу найти в людях, которых у меня сейчас нет.

Помнила ли ты, когда говорила мне в таком тоне, что я не могу уйти к маме или папе и в их кругу забыть обо всем плохом?

Помнишь ли ты, что мне одному придется все это душить в себе?

Знала ли ты, наконец, что только ты могла мне помочь в эти минуты?

По-моему – нет! Не помнила, не думала, не знала.

Я ни в чем не обвиняю тебя. Ты действительно не знаешь меня настолько, чтобы читать переносный смысл каждого моего, даже переносного слова.

А как мне хотелось бы, чтобы ты все это знала! Нам в тысячу раз было бы проще и лучше обоим!

Вот я пришел с занятий и пишу тебе это письмо. Но насколько больше я думаю и больше хочу сказать тебе, чем здесь написано!

А ты ведь, кукла, ничего не думаешь и не чувствуешь, и наверное, еще обижаешься, что я тебе не позвонил.

Завтра ты будешь здесь. Не знаю, сколько времени мы сможем быть

вместе. Очень хочется, чтобы ты смогла быть здесь в субботу и воскресенье.

А сейчас я бы пожелал тебе спокойной ночи, но зная, что письмо это я отдам тебе, когда ты поедешь домой, то желаю счастливого, благополучного пути.

Хочется нежно обнять тебя на прощание и крепко пожать твои руки.

С уважением и сердечным приветом.

Борис.

А вот нашелся и мамин ответ на этот «крик души». Это первое письмо, в котором, пусть хоть в эпиграфе, прозвучало слово «люблю».

За более чем полгода их знакомства ни он, ни она ни разу не произнесли его, по крайней мере – в письмах!

* * *

14 января 1949 года

– Ради сердца и ради разума

Я пишу тебе. Ты прочти!

Я люблю тебя! Этим сказано –

Этим сказано все почти…

Боренька, здравствуй!

Сейчас ты, наверное, уже прочитал мое письмо, которое я послала тебе с папой. Кроме того, ты получил мое письмо от 4января, а теперь уже и еще больше. Но, даже находясь на расстоянии, я чувствую, что мои письма не удовлетворяют тебя.

Я знаю, что ты бы хотел читать в них совсем не то, что я пишу, а то, о чем в каждом письме спрашиваешь ты у меня. Я и сама чувствую, что пишу не так, как надо, и не все то, что думаю, а думаю я гораздо больше и о большем, чем пишу.

Ты, конечно, сам должен знать об этом, да я думаю, что уже знаешь.

Напрасно ты обиделся на меня тогда вечером и смял свое письмо. Ты меня тогда совсем, совсем не понял.

Почему ты решил, что я легко и просто отношусь к твоим словам, вопросам, замечаниям?

Я очень не хотела, чтобы ты порвал это письмо, потому что мне хотелось еще раз подумать над вопросами, которые ты мне задал Трудно ответить на твои первые вопросы, где ты спрашиваешь – зачем? А трудно потому, что каждый из нас знает, что действительно не нужно было делать и говорить по телефону того, что говорили мы.

Но когда мы говорили об этом, ни один из нас не хотел уступить другому из-за того, что небольшая обида породила упрямство, и никто не хотел признать себя виновным.

Да, я тогда многого не помнила, не думала и не знала. Я не знала, что в тебе так больно отразиться мое замечание о родителях. Мне казалось, что ты нисколько не нуждаешься в них, а порой забываешь, что они у тебя были.

И мне казалось, что мое замечание не принесет тебе никакой боли.

Теперь же я вижу, что глубоко ошибалась. Я не сознавала твоего одиночества и не думала, что своим сочувствием могла помочь тебе тогда, поэтому я и не выразила его так, как хотела. И может быть, поэтому оно и получилось таким неестественным. Я боялась показать свою слабость, над которой ты мог потом шутить.

Я все понимала совсем не так, как это было на самом деле у тебя. А ты, не понимая меня, не понимал, как тяжело было мне в те дни, как волновалась я за исход твоих неприятностей, и как тщательно старалась я скрыть свое волнение.

Не думай, что все написанное здесь исчерпывает мои мысли. Это только поверхностные наброски частичных мыслей. Хочется еще много написать, но к чему эти лишние слова, когда ты теперь и так понимаешь все, или, во всяком случае, – должен понимать.

Вспомни те вопросы, которые написаны в смятом письме, и подумай о моих ответах на них. И когда ты хорошо все продумаешь, то надеюсь, – у нас никогда не повторятся «глупые дни» Да?

Ну вот, хоть и не полностью, но ответила на твое большое письмо, а ты хотел порвать его. Зачем?

На твое письмо от 4 января я тебе ответила, когда была у тебя, и хорошо, что я не сделала этого раньше, т. к. я поняла твой основной вопрос совсем не так, как надо. И как бы непонятен был тебе мой ответ на него, если бы я написала совсем не то, о чем спрашивал ты.

Боренька! Мне очень не хотелось вчера, чтобы ты ушел со своим товарищем, но так или иначе, а нас все равно разъединили. Когда они уже перестанут это делать? Когда мы будем иметь возможность говорить столько, сколько хотим? Может быть, ты сумеешь вырваться на денек сюда?

Вот видишь, какое «огромадное» письмо получилось!

Но мне хочется не писать, а говорить с тобой, а пока этой возможности не предвидится. Будем надеяться на лучшее будущее. До свидания. Чаще звони! Жду твоих писем. С горячим сердечным приветом.

Инна.