Обзор новинок книжного рынка

За последнее время понавыходило немалое количество различных лошадиных книжек. Наряду с откровенной макулатурой — есть и очень качественные труды, важные и серьезные.

Книжный магазин — это, безусловно, очаровательное место, но не всегда там есть возможность и время разобраться в достоинстве книги и в необходимости ее приобретения. Посему мы публикуем этот общий рекомендательный обзор недавно полиграфированной в России литературы, в который входят как книги действительно замечательные и необходимые, так и те, что прекрасно характеризуются старинным точным термином «галиматья».

Что бараны думают о лошадях

Появилась книжка столь же бессмысленная, сколь и дорогая.

Если вам для чего-нибудь нужен набор наиболее типичных глупостей о лошади, то они в ней собраны.

Это книга автора с многозначительной фамилией Баран — «100 легендарных лошадей».

Глупость книги, впрочем, очень типовая, очень привычная. Ничего нового или запредельно сенсационно глупого в ней нет. Есть бесцветный перепев традиционных глупостей, над которыми уже даже насмехаться скучно.

Очень заметно, что издательством ставка делалась на полиграфическую эффектность и на «подарочную роль», при которой текст выполняет простую функцию пестренького заполнения пустот между фотографиями.

Если бы при верстке этой книги произошла бы ошибка и вместо существующего «текста» заверстался бы текст из «справочника сталевара», то по содержанию книги ничего принципиально бы не изменилось. Все равно подобные «подарочники» предназначены для ленивого пролистывания один раз в жизни и для вечной ссылки на самую далекую полку.

Полиграфически книга не очень состоялась, дизайн самый примитивный, в духе 90-х годов, то есть книга не стоит ни малейшего внимания ни в каком смысле.

Атлас Ноттенбельда

Изданы «Атлас болезней лошадей» Дерека Ноттенбельда и Реджинальда Паскоу и «Руководство по дерматологии лошадей» тех же авторов.

Книги до такой степени великолепные и нужные, что по идее не нуждаются ни в рекламе, ни в прославлениях.

Книги заслуженно знамениты и безупречно авторитетны.

Изданы наилучшим образом. Причем издательство «Софион» демонстрирует редкое в наши дни полиграфическое сладострастие, добиваясь точности цвета и оттенков во всех крайне сложных анатомических фотографиях.

По сути, эти две книги находятся в разряде «книг первой необходимости» и практически обязательны к приобретению.

Несмотря на то что их авторы внешне достаточно безразличны к КС и другим убийственным для лошади забавам — книги сами по себе, своей научной значимостью, подробностью и иллюстративным рядом, точной и честной фиксацией подлинных причин большинства проблем лошади, являются наилучшим обвинением КС.

Из мелких недостатков можно отметить лишь увлеченность авторов кортикостероидами, которые в «Дерматологии» прописываются с чуть излишней щедростью. Но следует помнить, что именно на время создания этого труда приходится и общемировой пик моды на кортикостероиды. Зная это обстоятельство, всегда легко делать «поправки» уже с сегодняшней точки зрения, когда мнение о кортикостероидах изменилось.

Но это, как я уже сказал, мелкие придирки.

По важности и нужности обе книги Ноттенбельда и Паскоу на сегодняшний день не имеют никакой конкуренции.

Золотая ручка

Еще одна «новиночка» — труд Сони Баскиной с очень забавным, чисто «чревовещательским» названием «О чем думает лошадь»…

(Заглавие «О чем думает лошадь» надо прочесть еще раз, а затем, с подчеркнутой гундосостью и чуть нараспев, громко повторить вслух. Это сразу наведет на все нужные ассоциации и даст наилучшее представление о сорте книги.)

На «ярманках», в старину, как описывают почтенные авторы XVIII и XIX столетий, обязательно «являлися некие типы в нечистых онучах, обвешанные коновальскими бляхами и ожерельями из заячьих лап и костей».

Именно такие-то типы и завывали на всю ярмарку, насморочно выпевая без остановки эту знаменитую фразу «О чем думаееееееет лоооооошадь», по которой сразу узнавались ярмарочные шарлатаны, «читатели лошадиной мысли», чревовещатели.

Типы промышляли «отгадыванием лошадиных мыслей», причем за любую, самую откровенную трансляцию из лошадиного мозга просили всего пятак.

В ходу было несколько чревовещательских ритуалов, которые предлагались публике на выбор. Если заказчицей была уездная дама в розовом гипюре и с выводком, то процедура становилась предельно экзотической. Экзотизм процедуры возрастал в зависимости от благосостояния дамы и от ожидаемого гонорара.

«Чревовещатель тряс ожерельями, выл, извлекал скляницу с кровию черного кота. Кровию чертил по копытам кресты и кружочки. Жег пучок полыни под лошадиным животом. Затем надолго замирал и, закативши глаза, стоял, приложив грязную ладонь к лошадиному лбу».

Если лошадка, чьи мысли предстояло узнать, была совсем «убитой» и безопасной, то чревовещатель мог своим лбом прижаться к ее лбу — и «читать» мысли напрямую.

В зависимости от степени актерской одаренности при этом он мог обильно потеть, вращать глазами, имитировать трясение рук и ног. Все это добавляло для гипюровой барыни уверенности в том, что «вещун» как раз и есть тот «лошадиный человек», который ясно слышит лошадиные мысли.

Дальнейшее варьировалось. Хорошая подготовка и репетиции позволяли жулику, не открывая рта, говорить «от лица лошади». Лошадь противным насморочным голосом могла сообщить любую галиматью, в зависимости от пристрастий самого чревовещателя.

Зафиксированы случаи, когда лошади рекомендовали того или иного седельного мастера в данной губернии, просили поменять конюха, обсуждали покрой лифа хозяйки или хвалили ум ее добрых детей. Иногда лошади просили их побольше бить, иногда продать, иногда купить.

Впрочем, учитывая исполнительскую сложность «чистого чревовещания» и то, что абсолютные дуры даже и тогда были редкостью, чаще всего «читатель мыслей» просто своим обычным голосом сообщал о тех или иных «мыслях» лошади по самым разным поводам.

Это не всегда была законченная ахинея, так как перед ярмаркой, в родной конюховской среде «вещун» наводил нужные справки о состоянии лошадей, о происшествиях, об обычаях окрестных конюшен и т. д.

Несмотря на откровенное шарлатанство, такие вещуны недурно зарабатывали на ярмарках.

В этом смысле книга Баскиной являет собой редкий образец преемственности ярмарочных чревовещательских традиций.

Здесь все то же самое, что и в гундосых выкриках шарлатанов.

Только ожерелье из заячьих костей заменяет набор цитат из диссертаций малоизвестных «зоопсихологов» и невпопад применяемая терминология с «научным оттенком».

Основная проблема автора — практически полное отсутствие элементарных познаний или хотя бы представлений о лошади.

Эта пустота заполняется манипуляцией с самыми примитивными типовыми спортивными стереотипами, чревовещанием и т. н. вторичным невежеством, т. е. повторением автором сказанных и написанных до нее глупостей. Это, разумеется, придает книжке и особую безобидность, и даже некоторую прелесть, переводя ее в разряд практически «вышивания».

Книжка не стоит не только прочтения, но даже поверхностного пролистывания.

Хотя чревовещательский опус Баскиной и принадлежит к грустной категории очень невзрачных книженций, которые непонятно для чего написаны и почему изданы, но особо восторженный дилетант, который только вчера услышал слово «лошадь» и всюду жадно ищет любую информацию, может прочесть несколько строчек и слегка засорить себе голову.

Просвещенный или даже относительно искушенный читатель — этот опус никогда даже не откроет, предупрежденный и фамилией автора, да и самим названием, которое так забавно совпало с известным ярмарочным выкриком.

Задушевные разговоры с сосиской

Следующий «шедевр» рынка — книженция Кейт-Солисти Мэттлон «Задушевные разговоры с лошадьми». По идее, она могла бы быть издана под одним переплетом с чревовещаниями Баскиной, так как авторша использует точно такой же прием и отчасти даже дополняет сонечкин труд.

Авторша, тоже дама-теоретик, так же, как и предыдущий автор, полностью, совершенно свободна от любых (практических или теоретических) знаний или представлений иппологического характера. Как и Баскина, она великолепно использует эту свободу.

И точно так же, как и Баскина, имеет редкую способность к производству «химически чистой» галиматьи.

Это надо ценить.

Галиматья такой поразительной чистоты — явление все-таки очень редкое в наше время, когда даже газетные статьи бывают сдобрены некими знаниями, информацией и смыслом.

Впрочем, галиматья Кейт Мэттлон имеет ярко-розовый агрессивный окрас, в отличие от серенькой и робкой галиматьи Баскиной.

Автор, дама-собачница, которая посвятила жизнь продвижению «экологических сосисок» для чау-чау и спаниелей, вдруг взяла и написала от имени ВСЕХ лошадей мира книженцию, где от имени некоего «Совета Лошадей» ознакомила читателя с взглядами лошадей на вселенную, эвтаназию, космогонию, космологию, реинкарнацию, информацию, мастурбацию и т. д. и т. п.

Выяснилось, что у лошади мнение обо всех этих вопросах полностью совпадает с мнением самой авторши. И мнение это, что называется, очень «сладенькое».

Особое место уделено глубокой и истовой вере лошади в бога.

В принципе, автор, что называется, «вполне заслужил госпитализацию».

Если бы все изложенное в книге было бы ею заранее сообщено психиатру на приеме, то красотка Кейт Мэттлон сейчас не книжки бы писала, а играла бы в нарды с Марией Стюарт и улыбалась бы санитарам.

Но девушка уклонилась от общения с доктором и обратилась к… председателю.

Если быть совсем точным, к «Председателю союза полномочных послов от животного мира». Так звучит официальный титул некоей Линды Теллингтон-Джонс, которым она сама, без всякого принуждения и совершенно всерьез подписывается.

«Полномочному послу животного мира» очень понравились клинические экзерсисы и откровения Кейт Мэттлон. Про любовь лошади к спорту и цирку и про набожность лошади.

Конечно, такие книги пишутся в результате серьезной психической аберрации, которая вызывается неким душевным потрясением.

Мы, правда, не знаем, какое именно потрясение могло так подействовать на сосисочную агитаторшу. Что именно довело бедняжку до написания книги «Задушевные разговоры с лошадьми»?

Американки, как известно, нежны и впечатлительны. Любой пустяк может вывести их из равновесия и спровоцировать ту сложную аберрацию, которая приводит к написанию книг подобного рода.

Но повторяю, нам неизвестно, какое именно это было обстоятельство.

Возможно, мгновенный, резкий подъем температуры воды в биде спровоцировал появление этого шедевра. А может быть, причиной стал долгий разговор с экологической сосиской.

Я больше склоняюсь все же к вероятности второго варианта. Только сосиска могла бы научить автора той неземной логике, которую Кейт Мэттлон демонстрирует в своем сочинении.

В России, правда, такой уровень слабоумия, что называется, «не прокатывает», и читателя у этой книги в принципе быть не может, кроме нескольких дам-прокатчиц с диагнозом, идентичным диагнозу автора.

Так что предостерегать от траты на нее пары сотен рублей даже нет необходимости.

Любой, кто откроет труд безумной сосисочницы, который по непонятным причинам решило полиграфировать издательство «Вече», и прочтет, что «СТОИТ ВАМ ТОЛЬКО ПОПРОСИТЬ, И ВАША ЛЮБИМАЯ УМЕРШАЯ ЛОШАДЬ БУДЕТ ИСЦЕЛЯТЬ ДРУГИХ ЛОШАДЕЙ, И ПОМОГАТЬ В ИХ ОБУЧЕНИИ», тут же все поймет сам. При этом надо постараться удержать себя в руках, помнить, что вы находитесь в книжном магазине, сохранить все возможное хладнокровие, а книгу либо засунуть куда подальше, в самую старую и пыльную стопку, подальше от детей, или же аккуратненько, но незаметно перенести в отдел «книги по психиатрии», где она сможет долго служить украшением полки и развлекать специалистов.

«Конные повозки и экипажи в России X–XIX веков»

На удивление серьезная и обстоятельная, крепко набитая исторической фактурой книга выпущена издательством «Форт». В ней категорически нет «воды», как нет практически и никому не нужного «авторского взгляда», если не считать натянуто-кокетливого предисловия, которое лучше сразу пролистать, чтобы не портить с самого начала впечатление от книги.

Все прочее, а это 400 страниц текста, — строгое и очень качественное научное исследование. Сухое. Бесстрастное. Очень важное для изучения иппологической истории России. Причем исследование это выходит далеко за заявленные в названии книги рамки и содержит главу — «Седельная сбруя XVIII–XIX веков: устройство, применение и художественное оформление», стр. 174–196. В главе подробно и строго на реальном фондовом материале эскизируется история вальтрапов, чепраков, седел и вообще всего седельного дела в России. Причем разбор проводится детальный, с подробным описанием технологии изготовления, с реестрами и подробными рецензиями современников на изобретение новых видов седел или на изменение стилистики вышивки чепраков.

На страницах 280–281 содержится детальное описание и история т. н. Попоны радостной лошади, к книге приложен очень недурной (всего с парой смешных ошибочек) словарь терминов и реестровые списки русских мастеров-седельщиков с XV по XIX век, публикуемые, кстати, впервые.

Несмотря на то, что для серьезного изучения иппологии книга является важной и нужной, рекомендовать ее для приобретения сложно, так как цена ее запредельно высока.

Издана книга ужасно. Еще ужаснее она сброшюрована и переплетена в серый кривой картон, причем переплет разваливается при первом же открывании.

Иллюстрирована скудно, совсем «на медные деньги», с ч/б рисуночками, точными, но крайне унылыми.

Возможно, это заметно лишь тому, кто хорошо знает «Каретно-конюшенный фонд» Эрмитажа (хранитель которого является автором книги) и осведомлен о фантастической красоте золотого шитья, уникальности стилей золочения экспонатов хранилища.

Так или иначе, но несмотря на издательские недостатки книгу смело можно отнести к разряду «очень и очень достойных».

 

Сундук мертвеца

Из огромного количества «лошадиной» литературы трактат нашего современника, красавца-капитана, преподавателя Cadre Noir Сомюрской Академии Жан-Клода Барри — едва ли не единственная однозначно дельная книга.

Разумеется, автор стоит на чисто «сомюрских» позициях, олицетворяя собой сегодня старую Школу, признающую весь дикарский инструментарий воздействия на лошадь.

Но это тот редкий случай, когда данное обстоятельство можно спокойно не заметить, ибо Жан-Клод с феноменальной простотой, обстоятельностью и изяществом предлагает читателю реальную историю Школьных элементов.

Более того, сейчас можно говорить с уверенностью, что незнание данной книги есть серьезный пробел в иппологическом образовании.

Конкурентов в данной области у Барри нету.

По сравнению с его «Трактатом» — Гериньер представляется бессвязным «блеятелем», плохо знающим предмет, а авторы типа Сильвии Лош («История дрессажа») или Ля Валетт — напыщенными и поверхностными «обзорниками», возвращаться к трудам которых никогда не захочется.

К сожалению, очень хороший перевод этой книги на русский язык сделан без согласия автора, является АБСОЛЮТНО пиратским — и обречен томиться в самых закрытых разделах самых закрытых библиотек. (Смайлик улыбающийся.)

Издание трактата, осуществленное «Белин», — предварено настолько грозными законодательными ремарками и ссылками, выдержками из законов, прямыми запугиваниями, таким свирепым авторско-правоохранным категоризмом и запрещениями «коллективного использования» книги, что даже если бы трактат и не представлял собой ничего ценного, то удержаться от его перевода и коллективного использования — было бы, вероятно, невозможно.

При ознакомлении с этими пассажами правоохранников, вообще, возникает вопрос, а не следует ли книгу читать только с фонариком, только под одеялом (в одиночку!) и при этом крепко зажмурившись, чтобы как-нибудь не нарушить права издательства и автора.

Короче говоря, для русских труд Барри сильно напоминает ларец, на крышке которого удобно расположилась добрая сотня шипящих оскаленных гадюк французского законодательства. Злодеи, пиратские переводчики, впрочем, аккуратно, палочкой, сняли с крышки ларца сторожевых гадюк французского законодательства — и ларец с трактатом распахнули для русского читателя.

Автор рецензии и редакция журнала Nevzorov Haute Ecole, конечно же, выражают соболезнования автору и издательству по факту пиратского перевода и распространения книги в России и высказывают возмущение очередным актом пиратства. Вместе с «Белин» и Барри пострадал от акта пиратства, и фотограф Ален Лориу и вообще весь архив Национальной Школы в Сомюре. Какое несчастье!

Понятно, что классическая французская Школа — это давным-давно мертвец. Живой, намакияженный, галантный мертвец, который периодически встает из позлащенного резного гроба, чтобы дать очередное мертвецкое шоу.

Так уж вышло, что русские литературные пираты, углядев под истлевшими кружевами манжет мертвеца сундучок в сушеных лапках с бесценными фактами истории Школы, сразу же его выхватили и доставили в Россию.

Впрочем, и автор, и издательство, и само французское авторско-правоохранное законодательство пусть утешаются тем, что пиратский перевод Барри — прекрасен.

Это строго «ручной» перевод, без мерзкого привкуса ПРОМТа, а «коллективно используют» его — очень достойные люди.

Книга Ж.-К. Барри дает потрясающую по своей точности и объемности информацию об истории всех Школьных прыжков Высокой Школы.

Причем пишет это не теоретик, а безусловный практик, единственный на сегодняшний день хранитель практических Школьных традиций Сомюра.

Разумеется, в книге напрочь отсутствует понимание, что научение всем элементам Школы возможно без любых средств принуждения. Но поскольку взгляд автора обращен строго в прошлое, то это простительно и не особо коробит.

Не пытаясь разгадать будущее Школы или пророчествовать о нем, — автор очень дотошно и мудро препарирует прошлую и современную практику Cadre Noir, которая, по сути, есть сложная разновидность этого прошлого.

«В течение семнадцати лет, которые я провел в качестве конюшего Cadre Noir, я констатировал, что знание элементов, выполняемых в поднятом состоянии, часто было поверхностным. В ходе моих лекций или разговоров я заметил, что множество убеждений было основано на безосновательных или слишком свободно трактуемых утверждениях. Даже в недрах нашего учреждения реально не существует документа, который бы норматировал практику выполнения Высоких элементов. Мы лишь продолжаем традицию, основанную на ежедневной практике и передаваемую устно поколениями конюших». (Стр. 9.)

Забавно наблюдать, с какой деликатностью автор кружит вокруг сложной для «кадрнуарщика» темы — темы Антуана де Плювинеля.

Революционер, бунтарь Плювинель, человек который начал во имя лошади ломать традиции Школы сразу же, как только они зародились, — Плювинель — не особо почитаемая фигура в классическом французском дрессаже.

Четкая ориентация французской Школы на Гериньера, Сонье, Ля Бруэ, ставших в истории оппонентами Плювинеля, — в Сомюре не просто обозначена, но и очень ярко аффектирована.

Большинство авторов, вообще, как от чумы или черта шарахается от одного упоминания Антуана.

Барри деликатен и поминает великого Мастера. Прохладно, вскользь, но поминает.

Опять-таки, деликатненько, не устраивая особого погрома, очень снисходительно усмехаясь поколениям дилетантов, трещащих о «военном происхождении» Школы, Барри доламывает этот миф.

Из уст офицера — преподавателя кавалеризированного Cadre Noir насмешка над этой «теорией» особенно ценна. Барри то пишет сам, то блестяще оперирует первоисточниками: «Уже в 1612 году Соломон Де Ля Бруэ предостерегал против смешения военной верховой езды и верховой езды на манеже».

Это объяснение будет повторено Гаспаром де Сонье в «Кавалерийском искусстве», опубликованном в 1756 г.:

«Так как для того, кто смотрит на курбеты и все разновидности прыжков, такие как croupades, ballotades или кабриоли, я сообщаю: они не служат ничему военному, для боевой лошади они настолько не нужны, что могут считаться вредными».

В другом месте Сонье добавляет:

«В то время как лошадь поднимается, чтобы выполнить куроет, враг всегда воспользуется случаем, чтобы занять господствующее положение по отношению к всаднику или убить его, ничем не рискуя».

Барри с совершенно непроницаемой физиономией касается и нововведений генерала Л'Отта — самого больного места Сомюрской школы.

Известно, что практик и адепт чистого кавалеризма и военного применения лошади — безумный Л'Отт дошел до запрещения в Высокой Школе не только курбетов и песад, но даже и пиаффе было «навсегда» проклято и изгнано из Школьной практики.

«Однако, под влиянием генерала Л'Отта, который запретил практику Высокой Школы, элементы, выполняемые в поднятом состоянии, должны были бы исчезнуть».

Столь же разумны и основательны для историков Школьной посадки выводы и наблюдения Барри об изменении положения корпуса всадника на песадах в течение трех веков.

Забавно наблюдать, как глубоко скрыт яд в строчках, посвященных Венской Школе.

Конфронтация Вены и Сомюра — мало известна публике, но это древняя и непримиримая конфронтация.

Школы, впрочем, плюясь друг в друга ядом, НИКОГДА не перешли границы приличий и всегда старались делать это совершенно непонятным и незаметным для непосвященных образом.

Барри прелестно соблюдает и эту традицию…

Вместо фотографий Венских репетиций, он размещает рисунки… несколько карикатурного свойства. Физиономии «венцев» на этих рисунках аккуратно обыдиочены, а метода постановки на курбет выглядит особо варварской.

Но… это заметно, если в картинку вглядывается посвященный.

Короче, как известно, книги делятся на множество категорий. Есть одна особая категория, представляющая для истории и литературы особую, первостепенную ценность. Это — т. н. «первоисточники».

«Трактат о Высоких Элементах» сомюрского офицера Ж.-К. Барри — это, без сомнения, первоисточник.

 

Франсуа Робишон де ля Promt

«Аквариум» издал Гериньера. Того самого Гериньера, который так ненавидел Плювинеля, который так восхищался Соломоном де ля Бруэ, Ньюкастлом и который заслуженно считался (считается) идеологом и конструктором т. н. «Basse Ecole», т. е. «Низкой», «Низменной школы», основа которой — только предельные болевые воздействия на лошадь.

Гериньер вышел в переводе как бы на русский. Долго подбирали переводчика с подходящей по тематике фамилией и все-таки нашли! Фамилия, кажется, Снизов.

Но настоящая фамилия переводчика все же, судя по всему, PROMT.

Понятно, что PROMT — очень хорошая программа, как, впрочем, и другие компьютерные «переводчики», но старик Гериньер ей оказался все-таки не по зубам. Перевод, конечно, получился, но точно не на русский язык.

Везде, во всем, милая стилистика PROMT.

Навскидку: «Легко понять, что под внешним поводом и внешней ногой стали понимать те, что находятся ближе к борту». (Стр. 123.)

«Следует знать, что во времена прошлые всадники почти все время» (стр. 122), — и так далее…

Читать нереально, АБРАКАДАБРИЗАЦИЯ текста достойна книги Гиннесса.

Естественно, в какую-то минуту сам PROMT расшалился, и перевод даже в относительно «читаемых» фрагментах — очень неточный и вольный.

Занятно, что книга, состоящая из реально трех, немыслимых друг без друга частей, сокращена до двух, что полностью разрушает авторский замысел.

Причем, это не три «тома», как сообщает обманутый коварным PROMТом «переводчик» Снизов, а именно «partie» т. е. «части». «Части» цельного произведения. Понятно, что с французским неважно, но слово «том» пишется либо «tome», либо «volume», и никак иначе. У Гериньера — «partie».

(Незнание французского, конечно, не порок, но и не повод браться за перевод бедняги Гериньера, каким бы бессмысленным он ни был.)

Третья часть, где встречаются ветеринарные и иппологические термины того времени, посвященная лечению и «Сохранению лошади», PROMTy, вероятно, не поддалась совершенно.

А жаль. Именно из нее становится понятно, ЧТО ИМЕННО покойный Франсуа Робишон понимал под словом «лошадь».

Дикость и маразм этой третьей части настолько нереальны, что достойны особого упоминания. Ведь если нам предлагают старого французского дяденьку, который хочет поучить нас, как надо воспитывать лошадь, — вероятно, оченно следует знать, что он о лошади думал и имел ли хоть какое-нибудь представление о ее физиологии, анатомии, болезнях, психологии. Тем паче что тихий соавтор PROMTa всюду намекает на «современность» Робишона.

Скажу по секрету, что, по мнению Гериньера, — лошадь это такое существо, которой в день надо давать 2,5 килограмма сена и периодически насильственно скармливать рыбьи желудки.

Вопросы есть?

Утверждение, что «техника» езды или воспитания лошади может существовать отдельно от знания этих материй (психологии, физиологии, биомеханики) или мирно уживаться с неандертальским уровнем этих знаний, как это наблюдается у Гериньера, — верх дилетантизма.

Что и было продемонстрировано. Как и то, что Гериньер уже навсегда перешел в разряд «мертвых книг», не представляющих сегодня для Школы ни ценности, ни интереса. Очередной безграмотный и скучный «мясник», сочинениям которого придает некоторую пикантность только толстый слой пыли на них.

Добивают трогательно-дилетантские, нестерпимо многозначительные «комментарии». Попытка стилистически подражать «Лошадиной Энциклопедии» провалилась, так как на каждом шагу видно отсутствие реальной практики «комментатора».

Набор традиционной чуши про необходимость наказаний, про «облегченную» посадку, подслушанной в грязных конюховках, перемешан с выспренними теоретизированиями, а местами и просто надерган из Интернета и рекламных буклетов…

Я, к сожалению, не нашел фамилии автора комментариев, но предполагаю, что это типичный безлошадный покатушник-теоретик, два раза в жизни севший на прокатную лошадь и оба раза свалившийся с нее на шагу.

 

Усатый ум

На простой вопрос — является ли «История конницы» полковника Маркова книгой любопытной и стоящей внимания, можно смело говорить однозначное «да».

Впрочем, это «да» будет правдой только в том случае, когда речь будет идти о наборе из пяти стареньких, изданных с трогательной претенциозностью книжек, появившихся на свет в 1886 году, в тверской «типолитографии» Феофилакта Муравьева.

Этот «полковник Марков», как величают пятитомник антиквары, — действительно очарователен. И своими странными титульными листами, тщательно подобранными по слезной просьбе полковника к типографу, — «в цвет парадного нижнего белья офицерских драгунских чинов», и своей напыщенностью гравюр. Но более всего этот труд примечателен — сиянием совершенно «неземной глупости», которая была уделом старших кавалерийских чинов царской России.

Что есть «главное оружие кавалерии»?

«Главное оружие кавалерии есть конь», — молодцевато сам себе отвечает полковник.

Признаться, очень впечатляет, как на 1100 страницах сочинения воспаленный и очень «усатый ум кавалериста» бесконечно и бессмысленно движет стрелочки направления атак, ромбики турм, прямоугольнички легионов, обтыкивает все флажками победок и обводит овальчиками коварных окружений. С неимоверным сладострастием графирует полковник прямые линии наступлений и пунктирные — отступлений.

Еще забавнее, что исторически большей ахинеи, чем его «История конницы» придумать невозможно. Все гравюры, на которых с одинаковой дозой пафоса изображены героические гунны, германские рогачи, крылошлемные «кельтыберы», — все липа чистой воды, так как и современные исторические исследования, иппология и археология — давно раскрошили миф о кавалерии, о вооружении и лошадиной амуниции, о ходе сражений и даже о реальности упомянутых персонажей и баталий. Миф, который был нормой для конца XIX столетия.

На всех 1100 страницах, что характерно для «кавалерийских книг», — ни единого слова о лошади.

В общем, Марков, конечно же, чепуха. Но чепуха очаровательная, так как заключена она в старенькую треснувшую кожу, размещена на пожелтелой бумаге, с заплющенными и засушенными меж страниц тараканами невероятной величины и сытости.

Короче, «История кавалерии» драгунского полковника Маркова издания 1886 года — это, действительно, прелестная книга. Она не так редка, настоящий антиквар-букинист, увидев ее, — прихмыкнет, но не возбудится, каждый том ее не стоит больше 30 000 руб., но она является вполне полноценным раритетом, обращение к которому порой чертовски приятно, если возникает потребность усмехнуться кривым, но ухарским формулировкам, если накатывает тоска по «ятям» и «и» десятеричным да тронутой желтоватым грибком бумаге.

«Конница» Маркова так и оставалась бы милым раритетом, историко-иппологическим курьезом, но на ее беду — наследники той самой «неземной глупости» сдули с нее пыль почти полутора веков и бестрепетно издали. Понятно, что «лошадиных книжек» на русском очень мало, а рынок, что называется, «не против». Понятно, что Марков удобен еще и тем, что даже если и потребует гонорар, то только на умело проведенном спиритическом сеансе, а сеанс можно и не проводить.

Но пора бы понять, что есть книги, с которых «пыль сдувать» — нельзя. Их это убивает наповал.

Только что переизданная, переодетая в очень смачно отфотошопленный переплет «навязчивого дизайна», марковская «кавалерия» сразу, к сожалению, превратилась из милой книженции — в образчик скучнейшего, безграмотного маразма. То, что было забавно или умилительно в тускло-золоченой коже, в современном полиграфическом исполнении сразу преобразовалось в бесконечную, сотни раз перевирающую саму себя нелепицу.

Ведь факт переиздания — вольно или невольно — предлагает книгу как не утратившую смысла и ценности. Выяснилось, что это, мягко говоря, не так.

Марков, вероятно, в силу «усатости ума» не мог понимать, что кавалерия — это, прежде всего, история лошади, а не пунктиры фланговых обходов. Что историю кавалерии определяла не длина усов или фасоны гизарм, а элементарная физиология лошади и история Школы, которая дала человечеству первые навыки даже элементарной верховой езды, искусства практически неизвестного человечеству в описываемые Марковым времена древности и Средневековья.

К сожалению, все это было неведомо автору и превратило его труд в пустую трату времени, предлагая читателю лишь образец забавной «неземной глупости».

Впрочем, переиздание Маркова — загадка лишь на первый взгляд.

Внимательное рассмотрение современного издания кое-что проясняет… На титульном листе откровенно пропечатаны инициаторы издания — «Кавалерийский президентский полк».

Оказывается, есть — живые, законные наследники.

Той самой, «неземной глупости» старших кавалерийских чинов.

Ну что ж, им и читать.

 

Эксгумант

Русские книгоиздатели совершили очередную эксгумацию.

На сей раз эксгумированным оказался князь Урусов и его «Книга о лошади». Причем книга не просто эксгумирована, она еще и мумифицирована с применением всех средств современной полиграфии.

Она, как и полагается всякой респектабельной мумии, — запеленута в тисненые кожи, оттиснена двадцатичетырехкаратным золотом и «золотой фольгой», раскрашена по обрезам, обляпана эмалью и цацками аж «золотого цвета», форзацы украшены «блинтовым тиснением».

Короче, преподносится «Книга о Лошади» как некое священное писание, и если бы Федерация конского спорта России проводила торжественные костюмированные камлания, то данный фолиант, как евангелие из «царских врат», наверняка выносился бы председателем из дверей секретариата в зал под пение хора и ритуальное постукивание хлыстами.

По крайней мере предисловие к изданию «Книги о Лошади» 2000 года (М.: Центрполиграф), официально начертанное от имени Федерации конского спорта, гласит: «Мы считаем, что это издание должно стать настольной книгой каждого конника».

История возникновения этого произведения в России и смешна, и позорна одновременно.

Если быть кратким, то «Книга о Лошади» является образчиком самого откровенного и бесстыжего плагиата, то есть литературного воровства.

Впервые эта книга, являющаяся сводом довольно дремучих и примитивных наставлений, причем очень германского закваса, характерных для последней четверти XIX века, — появляется в России в 1886 году. Вот ее титульный лист. Называется она — «Книга о лошади. Настольная книга для каждого владельца и любителя лошади графа К. Г. Врангеля. Обработана для применения в России с 3-го немецкого издания „Das Buch von Pferde“ специалистами по гиппологии. Под редакцией князя С. П. Урусова».

Второе издание производится тем же издателем и типографом, неким Щепановским, но с титульного листа фамилия автора книги, графа Врангеля, волшебным образом исчезает, исчезают и специалисты по гиппологии, и в качестве автора уже значится просто и очень скромненько — «по новейшим источникам и на основании личного опыта — Князь Урусов».

Обложки книг, совершенно идентичные до малейших нюансов, — тоже имеют лишь одно отличие: с обложки второго издания имя автора книги пропадает. Содержание книги, разумеется, не меняется, лишь слегка переставляются местами главы. Скажу вам, что скандал по этому поводу был грандиозный, воровство было слишком откровенно и очевидно. Впрочем, князь Урусов, несмотря на описанную современниками «редкую дубоватость», — был не таким уж дураком, и некоторые конструктивные выводы из скандала все-таки сделал.

Приступая к изданию «Атласа разборных моделей лошади» в 1913 году, князь сразу, в первом же издании «Атласа», — к чертовой матери вычеркнул имя реального автора, «какого-то немецкого профессоришки». И, разумеется, поставил свое, «чтобы избежать скандала».

Несмотря на этот ловкий ход Урусова, скандал все-таки опять грянул, и репутация профессионального плагиатора, сановного литературного вора — закрепилась за князем намертво.

Надо отдать должное покойному князю Сергею Петровичу, он был несгибаем в своем маразме и к концу жизни уже начал искренне верить, что «Книгу о Лошади» написал сам, а «подлые немчуришки хотели покрасть, да не вышло!»

И этот труд, имеющий такую очаровательную историю, сегодняшние «конские книгоиздатели» преподносят как «библию отечественной, российской иппологии», а переиздавая ее, настоятельно рекомендуют в качестве «настольной книги каждого конника».

Более того, издателями дается гарантия на данную книгу. Без шуток, на полном серьезе на книге проставлен гарантийный срок.

Аж 50 лет.

В мировой литературе это что-то новенькое. Вероятно, гарантируется, что серость, тупость, жестокость и невежество, характерные для конского мира России, будут неизменны еще 50 лет, а следовательно, и книжица останется актуальной.

Сказать, что данный труд является просто макулатурой (по своему содержанию), — это еще не сказать ничего.

В книжке собраны и с очень многозначительным видом преподнесены как поучения и наставления все самые невероятные глупости о лошади и ее содержании.

Чему учит «Книга о Лошади»?

Она учит держать лошадь в чистом аммиаке, сжигая ей легкие, устраивая т. н. матрацную, «зимнюю подстилку», хронически преющую от разлагающейся мочи и навоза.

Она учит употреблять самые запредельно дикие приспособления как для т. н. верховой езды, так и для «излечения конюшенных пороков».

Она научает тем способам кормления, которые гарантируют лошади колики и скорую смерть, к примеру, отрубями или «кормление лошади мясной мукой», мясными лепешками Шиллера-Кетснера или т. н. робуром — смесью из свежей крови, мяса и пшеницы, учит поить лошадь бульоном (стр. 57, изд. 1886 г.).

На стр. 63 всерьез обсуждаются дозы… мышьяка, который необходимо давать лошади, дабы «придать лошадям здоровый вид и блестящую шерсть»…

Впрочем, автор досадует: «В сухом виде мышьяк дается от одного до четырех гран в день, сначала постепенно повышая дозы, затем понижая. Так как нельзя нашей конюшенной прислуге давать на руки такой опасный яд, то трудно практически им и пользоваться» (стр. 64, изд. 1886 г.).

Нерасторопность конюшенной обслуги — единственная с точки зрения «Книги о Лошади» проблема скармливания лошадям мышьяка.

Вроде бы просто смешной бред… Дикий курьез. Но! Очень часто введенные в заблуждение внешней солидностью и ложной авторитетностью книги, сегодняшние коневладельцы, имея на руках абсолютную индульгенцию в виде этой самой 64 страницы «Урусова», все-таки кормят лошадей мышьяком, гонясь за «здоровым видом» и особым блеском шерсти.

Это не голословное утверждение: открыв стр. 190 труда Реджинальда Паскоу и Дерека Ноттенбельта «Руководство по дерматологии лошадей», имеющего мировое научное признание, и в отделе «химический и токсический дерматоз» вы обнаружите, что современная ветеринария ДО СИХ ПОР фиксирует случаи отравления лошадей мышьяком.

Хорошо. Понятно, что данная рекомендация из «Книги о лошади» преступна по сути, имеет тяжелые (тяжелейшие) последствия для лошади.

Но, может быть, она эффективна в том смысле, какой вкладывает в нее автор?

Нет. Рекомендация бессмысленна. Нелепый миф о придании шерсти особого блеска от мышьяка давно опровергнут, и, как уже выяснилось, применение мышьяка приводит к результатам диаметрально противоположным.

«Хроническое поступление мышьяка с кормом приводит к плохому состоянию организма, росту длинных волос, сильному шелушению кожи и образованию перхоти. Волосы гривы и хвоста имеют низкую плотность, качество их снижено».

Этот простой пример я привел лишь как очень яркую иллюстрацию того, что практически все без исключения рекомендации в «Книге о Лошади» — антинаучны, нелепы, основаны неизвестно на чем, а по большей части откровенно маразматичны.

Следования им ГИБЕЛЬНЫ для лошади.

На стр. 96 — приводятся способы, которыми «практически и гигиенически заменяют стрижку», т. е. опаливание шерсти, и рекламируются опаливатели, работающие на спирту и газу. Естественно, тут же прославляются обрубатели хвоста, т. е. его живой части, в которой заключено продолжение позвоночника. Еще на 50 страницах рекламируются самые дикие приспособления: «смирительные хомуты», намордники, смирительные подпруги, «трок графа Келлера», аппараты Бурдаевича с выскакивающими иглами, которые впиваются в храп, и прочее… применение механических ослепителей и удушителей (стр. 542, изд. 1902 г.).

Еще можно почерпнуть из «Книги о Лошади», например, бредовую и разрушительную для сердца лошади тактику «потнения», когда молоденькую лошадь, чтобы привести ее в весовую для скачек форму, — обвешивают теплыми попонами, капорами шейными и головными — и гоняют галопом по ипподромному кругу, а заведя в денник, утепляют еще больше…

Правда, там же, на стр. 1267, рассказывается и об опыте того заводчика скаковых лошадей, который для «потнения» заводил лошадей надолго в русскую баню… и там парил влажным паром.

Влажные ожоги и дыхательных путей, и легких лошади, учитывая объем вдыхаемого раскаленного воздуха, — были гарантированы.

Физиологические и анатомические экзерсисы тоже вне всякой конкуренции по степени маразма.

К примеру: «Некоторые части слухового аппарата могут быть утрачены без особого вреда для слуха. Так, барабанная перепонка, не безусловно необходима для слуха» (стр. 275, изд. 2000 г.).

Рекомендации воспитательного характера имеют примерно такую же ценность, как и предложение кормить лошадь мясом и мышьяком, содержать на разлагающемся аммиачном «матараце», водить в парилку и обтягивать «смирительными подпругами».

«Когда-то и я думал, что заминающихся лошадей можно исправить кротостью и сахаром, — пишет граф Врангель, — приведу здесь характерный эпизод, заставивший меня изменить такому наивному взгляду» (стр. 465, изд. 1886 г.).

Далее автор описывает ситуацию, в которой, как ясно каждому читающему, болезнь или усталость провоцировали лошадей автора на частые остановки.

Ничего более.

Что делает автор и что возводит в эталон поведения?

«Не заботясь больше о нравоучениях иппологических профессоров, я взял покрепче в руку бич, стал им бить изо всех сил, точно передо мною была пара старых кляч. Невероятны были те удары, которые я расточал так щедро, и невозможно описать мое бешенство и ожесточение… Я же продолжал действовать бичом все с одинаковой энергией. Я даже не заметил, что хлыст разлетелся на части. Я продолжал бить обломком, который оставался в руках, бил, когда мы въехали во двор, бил левой рукой, когда устала правая, бил пока не сбежались испуганные конюха…» Далее автор поучает читателей о «наилучшести» этого метода (стр. 466, изд. 1886 г.; стр. 531, изд. 1902 г.; стр. 436, изд. 2000 г.).

Все прочее — примерно в таком же духе.

Такие же дикарские и анекдотически безграмотные разделы о кормлении, ковке, зубах и копытах.

Во всей книге нет практически ничего, что не устарело бы, не было бы опровергнуто иппологической наукой или не являлось бы откровенным маразмом или пересказом безграмотных выдумок в конюховке.

Причем ломят за новое издание этой бессмыслицы очень неслабо — от 130 000 рублей до… 40 000 рублей.

И очень смешно рекламируют.

Чувствуется, что авторы рекламы долго выискивали словцо позаковыристее, которое должно было бы, как стилет в пузо заговорщика, проникать в душу самого тупого покупателя. Выискали.

«Владельческий французский переплет…». И не шучу — именно так и сказано: «владельческий».

Обозначает в переводе, вероятно, то самое дурнотонное нагромождение тиснения, золота и цацек, напоминающее одновременно и цыганскую дискотеку, и украшенную зэками для лагерной церкви библию.

Самое любопытное, что я совсем не имею ничего против «Книги о Лошади» Врангеля — Урусова.

Она — занятный памятник глупостей той эпохи. Она нашла свое место в культуре и истории и сейчас находится там, где ей надлежит быть, — в антикварных лавочках.

Прячется за начищенными примусами, за шитыми осыпавшимся бисером абажурами, за пучеглазыми тетками на гнутых старых досках.

Прячется — и, слава богу, пока молчит.

Молчит про кормление лошади мясом и мышьяком, про необходимость исступленных побоев, про нужность и важность «механических ослепителей и удушителей лошади» и про ненужность в ухе лошади барабанных перепонок.

Ей нельзя давать слово. Она — дикий казус, уже давно списанный развитием иппологии и науки. Просвещением и просветлением.

Нынешнее переиздание — это попытка все же «дать ей слово» и сегодня.

Опасная попытка.

Ведь, возможно, она будет услышана. Возможно, еще не одно спортивное ухо приветливо оттопырится из-под «даунки», прислушиваясь к шамканью этой позолоченной мумии, так как содержание врангелевско-урусовской «Книги о Лошади» очень все же созвучно тому скудоумию и невежеству, в котором и сегодня так уютно, так комфортно российскому конскому миру.

 

Неполный Пис Д. Ц., или Руминация как искусство

Руминация.

До сей поры этот емкий и милый термин пылился в глуши ветеринарно-сельскохозяйственных справочников, даже не подозревая о своем блестящем литературном, научном и философском будущем.

Но теперь, учитывая качественность этого словечка и его способность охарактеризовать целые течения и направления в литературе, искусстве, науке, — ему явно обеспечена долгая и счастливая жизнь.

Ведь все потихоньку руминируют (предаются руминации). Руминируют политики и журналисты, эстеты-модельеры и ассенизаторы, гламурщицы и скинхеды. И прочая, прочая, прочая.

Все ходят по двадцать пятому кругу. Заново отрыгиваются уже давно пережеванные и подзабытые лозунги, моды, тенденции, отрыгиваются и жуются заново.

Иные руминируют азартно, иные угрюмо, иные превратили руминацию в сладостный процесс, смахивающий на самоцель, иные руминируют от беспросветицы и отчаяния, так как действительно нового и свежего в нашей жизни (во всех ее областях) маловато.

Информационная руминация является основной и самой характерной проблемой отечественных конных журналов.

Они уже все поняли про себя — и обреченно предаются этому занятию. (Подпадая под категорию «унылых руминантов».)

Впрочем, у волов, овец и других т. н. «жвачных» — процесс руминации, в соответствии с данными науки, возможен лишь однажды. Редкое жвачное ухитряется вернуть пережеванное дважды из желудка обратно в рот — в третий раз.

А у конной прессы получается.

Русская конная пресса превратила руминацию практически в искусство, пережевывая старенькие темы, заглатывая, отрыгивая их, снова пережевывая и снова заглатывая и снова отрыгивая — и так до полной бесконечности.

Процесс практически волшебный. Посмотрите конные журнальчики.

Все повторяется и повторяется, все ходит по пробитым глубоким колеям.

Одни и те же темы, одни и те же лица.

Интервью с какой-нибудь пожилой садисткой… Результаты скачек… Протухшие советы по сто пятому разу — как дернуть за ротик, как укольчик сделать, какой толщины тетеньку посадить на пони, как развесить уздечки в амуничнике и как лучше расставить крашеные палочки. Все одно и то же. По сто пятому кругу.

Но!

Русской прессе, надо сказать, еще повезло.

Русские конные журналы руминируют темы и их интерпретации всего по третьему-пятому разу, так как русская конная пресса сравнительно молода.

Есть, правда, гордый хранитель совковых традиций — журнал «Коневодздво и конный спорд», древний, замшелый и сильно заросший поганками, но этот журнал побаивается дневного света и таится только где-то в мрачно-навозных недрах ВНИИК… Читать его выдают только своим и только в специальном помещении, так как при попадании дневного света на страницы буквы начинают исчезать.

Говорят, для ритуального чтения этого журнала руководство ФКСР — даже специально закупило в Гамбурге кабинку, которая долго служила в стрип-клубе для уединенной мастурбации.

Но «Коневодздво и конный спорд» — журнал особый. Не массовый. Три экземпляра.

Прочая конная пресса пасется на глянцевых искусственных лужайках конноспортивного примитивизма и оглушительно срыгивает темы годовалой давности, чтобы, чавкая, прожевать их снова.

Правда… добавились артистки. Артистки жеманно блеют о любви к лошадкам.

Дизайнеры конных журналов России, обреченные каждой артистке делать Фотошопом липосакцию третьей степени, скрипят зубами, но звука срыгивания и последующей руминации заглушить все равно не могут. Но «интересную» нотку добавляют.

В общем — симфония.

Иногда, конечно, прорываются какие-то совсем уж искрометные дуры с совсем уж неистовыми глупостями, но это — приятная редкость. Артистка нынче пошла однотипная, скучная. Учитывая, что артисток, готовых рассматривать лошадь как ингредиент престижного досуга, — всего-то штук пять, то их ждет та же грустная участь.

И их скоро начнут срыгивать и пережевывать по новой.

Артистки, впрочем, кокетничая, и не скрывают готовности быть срыгнутыми.

Но это русские журналы… здесь все еще не так трагично.

А на Западе, где конная пресса раз в пять постарше русской, — совсем беда.

Там темы уже пошли на двадцать шестой — двадцать седьмой круг.

Такой же руминационный мрак наблюдается и в конной литературе.

Недавний бестселлер кривоносого человечка в огромной-огромной «даунке», обладателя красивой фамилии ПИС — типовой, идеальный образчик руминации.

Человечек в огромной «даунке» учит «понимать лошадь».

Делает он это очень забавно. Ему, конечно, надо было вовремя податься в бармены — он прославился бы коктейлями.

Дружище ПИС, посверливая малюсенькими глазками с глянцевых страниц, — варганит удивительный коктейль из четырех компонентов.

Компоненты:

1. 75 % — самый примитивный спорт с уклоном в банальное «попокатание» для дам и женщин.

2. 20 % — вульгаризированное НХ, совсем уж бесстыже ориентированное на «пользователя», которому «ну очень страшно», но которого мучает промежностноягодичный зуд и очень хочется кататься.

3. 3 % — безответственный легкий шаманизм, основанный на полном незнании и непонимании лошади, на исключительном презрении к анатомии и физиологии лошади и на исключительной глупости лохов, которые будут читать книжку, затаив дыхание.

4. 2 % — феноменальное лицемерие.

По этому списочку легко заметить, что старина ПИС — настоящий гурман.

Ведь он пережевывает то, что срыгнул не сам! Но делает это очень старательно. Единственное, что он добавил от себя (процесс вторичного пережевывания это допускает), — так это фермент феноменального лицемерия. Вторичный пищевой ком от добавления этого фермента благоуханнее не стал, но приобрел временную мягкость.

Этот фермент лицемерия и есть непосредственно новация самого ПИСа.

Кстати, ничего обидного в этих строчках нет! В Западной Африке уважаемым гостям примерно так и готовят главное блюдо — тщательно пережевывая бетель и еще какую-то гадость и сплевывая «пережев» в огромную миску, которая украшается зеленью и подается гостю.

Делают это, правда, очень увесистые афро-африканские дамы в рельефном татуаже и нагие.

Наш дружок ПИС взял на себя, по сути, именно эту роль.

Сейчас поясню.

Все-таки свербит в одном месте у человечества по «лошадиной» части.

Все-таки стыдно. Горы лошадиных трупов, которые громоздят скачки, рысачьи бега, конкуры и троеборья, — не то чтобы очень беспокоят, но как-то мрачат престижную забаву с ее за косом в аристократизм — верховую езду.

Как-то вот уже не получается того чистого, беспримесного наслаждения от издевательств над лошадью, которое испытывали конники еще каких-то пятнадцать лет назад.

Ощущения у «конников» теперь неприятные. Уж чего только ни делают, но лезет эта чертова правда про железо, про пытки, про избиения, про размолоченные спины… про многолетнюю ежедневную лошадиную муку.

(Меня, кстати, всегда поражало упрямство правды. Как она всегда отовсюду вылезает, как прорастает сквозь любые асфальты, под которые ее так любят закатывать! Как вылупливается сквозь скорлупы любой толщины!

Потрясающая штука.

Вот вранье — оно как-то поскромнее. Ему два раза дадут по носу — и оно присмиревает, затихает, обиженно пришипившись. А правда, даже и с расквашенной рожей, заплеванная и убитая, трижды посаженная на кол и десятикратно распятая, — все равно не унимается.

И все равно побеждает.)

Сейчас основная масса цунами (правда о подлинных отношениях человека и лошади) еще не докатилась… Но она уже близко. Уже согнулись пляжные пальмочки и валятся кабинки. Уже срывает панамы и «даунки».

На конно-пользовательском курорте — паника.

Естественно, лошадники сложа руки не сидят, а изобретают способы временного спасения.

Один из таких способов — это быстрое приготовление острых словесных соусов, которыми можно было бы приправить идеологически протухший конный спорт и попокатание.

И такой соус изобретается. Его легко определить — в нем словечки «понимание», «любовь», «контакт», «постижение лошади», «партнерство с лошадью», «единение с лошадью».

Все, по сути, остается тем же самым. Железо, шамбоны, побои, применение нейрокраниального шока для послушания, размозжение мышц спины, мартингалы, «даунки»… но добавляются словечки о «единении».

В чашу лошадиной крови наливается сиропчик.

Естественно, «чистая» попытка вступиться за скачки или дрессаж — будет столь же чистым «питекантропничанием». Не поймут.

Значит — добавляются словечки. Гнилая рожа конного спорта и попокатательства — макияжится…

Потому что им очень хочется. Хочется галопировать по полям, плюя на горящую от боли лошадиную спину, хочется врезать железом в ответ на попытку лошади возмутиться.

Хочется.

Адреналин. Спорт.

Но уже стыдно.

Поэтому появляются ПИСы.

С ПИСами хорошо. Уютно.

Можно делать все то же самое: избивать, рвать железом рот, уродовать спину, но при этом говорить слова про «понимание лошади».

Примечательно, что в книжке ПИСа — ни единого разумного слова о физиологии лошади.

И о том, что именно физиологические ощущения абсолютно первичны, и на них строится все. С любым живым существом отношения начинаются с того, делаешь ты ему больно — или нет.

Но об этом ни-ни… Что вы, запретная тема!

Лучше поговорить о высоком. О любви и партнерстве.

В книжке ПИСа много предназначено, по идее, для сведения самой лошади.

Как она должна понимать всадника, как она должна его слушаться, как должна прыгать крашеные палочки.

Эта рефренная апелляция к самой лошади лоха-читателя должна особенно прослезить.

Ему невдомек, что это для лошади прописана некая — «этика поведения на электрическом стуле».

Цитировать книгу бессмысленно — это, действительно, продукт с явными признаками неоднократной руминации, сдобренной диким лицемерием автора.

Простой пример (стр. 19): «Как дать лошади знать, что вы на ее стороне? Например, высвободите челку из-под налобного ремня уздечки…»

Все прочее — выдержано именно в таком духе. И все очень сладенькое и скользкое.

Как говорили латиняне: «D. C.» (Dedeceo Cero), что означает, в буквальном переводе, текст «непристойно скользкий» — «Д. Ц.»

Но с модными проблесками, с репликами о лошадином настроении и прочем. И автора зовут ПИС.

То есть обыкновенный неполный ПИС Д. Ц.

 

Линда Теллингтон-Банка

Есть предметы, наличие которых на некоем очень «почетном» месте — сразу наилучшим образом характеризует помещение, в котором они находятся.

Поясню:

К примеру, если в доме, на почетном месте, мы видим древний фолиант, микроскоп или скриниум, то сразу понимаем, что мы в жилище ученого.

Если видим наборы лаков, пудреницы и импортный конфекцион, то нет сомнений, мы оказались в обители гламурщицы-куртизанки.

Унитаз в центре композиции тоже не оставляет никаких сомнений в предназначении и названии помещения.

Но если на самом почетном месте располагается старая пустая консервная банка, то нетрудно догадаться о том, что мы в логове дикарей, на острове Тамбукту или в мрачных уголках Эквадорской сельвы.

К примеру, у индейцев-хиварос, прославленных мастерством художественной сушки человечьих голов.

Понятно, что хиваросы, привыкшие к вонючести и корявости основного продукта своей материальной культуры, впервые увидев банку, — были потрясены ее совершенством.

Ее блеск, ее гладкость, ее аккуратная печатная этикетка, конечно, должны были довести дикарей до экстаза, даруя ощущение, что они имеют дело с чем-то божественным, с образчиком абсолютного совершенства.

Итак, банка как идол, как эталон или как предмет почитания — это верная примета и дикарского сознания, и самого примитивного уровня представлений о ценном и прекрасном.

Именно это, увы, и является характерным для «конского мира России», признанной святыней которого давно является книжка Линды Теллингтон-Джонс — «Как правильно выбрать и воспитать лошадь».

Эту книжку стоит внимательнейшим образом отрецензировать даже не ради самой книжки, а в большей степени ради характеристики того социума, где она признана и востребована.

Итак, книжка.

Ради справедливости, стоит отметить, что ее появление на свет — явно продиктовано самыми лучшими, самыми благими побуждениями. Вдобавок, это побуждения очень неплохого и явно очень душевного человека, для которого лошади — «не пустой звук».

Это несомненно.

Автор совершенно искренне подкладывает под любую строку — очень нежные нотки, очень любовные интонации и нелицемерно предполагает, что ее метода отношений с лошадьми является для последних и разумной, и щадящей, и нужной, и дружественной.

Этот-то привкус нежности, это ощущение «хорошести» автора и сбивает с толку читателя, который привык к мясницким откровениям профессиональной «спортивной» литературы, к очень грубому лицемерию популистов или к холодному безразличию классиков.

Здесь-то и начинается самое интересное.

Хватанувший наживку явно «нестандартного подхода» и видимых благих намерений автора, читатель сразу же забывает о том, какая именно организация «вымощена благими намерениями». И забывает зря, ибо Линда Теллингтон весело и нежно формирует очередную маленькую преисподнюю для лошади, маскируя «нестандартным подходом» простую цыганщину, безграмотность и самую обыкновенную дремучесть.

Правда, в данном случае — это дремучесть «сюсюкающая».

Данный вид дремучести уже перестает быть редкостью, более того — сюсюканье становится стилем, и чем более активно и проникновенно сюсюкает автор, тем более он будет востребован в наши дни, когда всякие там витты, гуревичи-рогалевы, кизимовы и «лошади на даче» — уже выглядят спецлитературой для не полностью полноценного читателя.

Как известно, ничто не симулируется так дешево и не ценится так дорого, как простой гуманизм.

Что бы ни написал автор, какую бы дикую, безграмотную и губительную практику для лошади ни предложил — все это совершенно неважно. Если он при этом обильно посюсюкал, то его гуманизм и лошаделюбие — ни у кого не вызовет сомнения.

При этом перед авторами такого типа стоит задача и более сложная, чем простая имитация «гуманизма». Необходимо так аккуратно смастерить книжку, чтобы все-таки не войти в конфликт с агрессивной безграмотностью аудитории.

Читателя нельзя злить, напоминая ему о том, что он сер и невежественен. Надо щадить населяющие его мозг стереотипы. Постоянно опуская читателя, можно только разжечь протест и ненависть к тексту. Это прекрасно знают авторы популярных книг и даже при наличии некоторых знаний — обязательно подделываются под читательский уровень.

(Мы не знаем, имеет ли в данной книге место это естественное лицемерие автора, побаивающегося своего читателя, или Теллингтон-Джонс искренна до конца и во всем.)

Впрочем, лошади совершенно безразлично, какими именно «намерениями и побуждениями», подлинными или ложными, злыми или добрыми, — утверждается смертельное для нее невежество.

В нашей «банке», украшающей храм коллективного сознания «российских конников», в труде Линды Теллингтон-Джонс представлены — и редкая серость, и виртуозное сюсюканье, и самые лучшие побуждения.

Рассмотрим же ее. Беспристрастно, и все же с симпатией к автору, учитывая, что автор, во-первых, пожилая дама, а во-вторых, все-таки «председатель».

Напоминаю, что самоприсвоенный, но всеми принятый титул Линды Теллингтон-Джонс, которым она ныне уверенно подписывается — «Председатель Союза Полномочных Послов От Животного Мира».

Впрочем, книга написана еще «до» председательского титула, так что для ее рецензирования — помощь людей в белых халатах может и не понадобиться.

Итак, содержательная часть книги делится на три неравные части:

Часть первая заключается в проповеди «завитушкой теории», которую мы подробно и доброжелательно рассмотрим чуть позже.

Вторая часть — это странный вариант ломброзианства. Автор, причудливо интерпретирует известную теорию Ломброзо о физиогномических приметах преступников. Будущий «посол» на основании личных наблюдений за особенностями строения черепа лошади и миологической картины основных мышц головы делает выводы о порочности лошади, ее преступных наклонностях или же о ее достоинствах.

Третья часть — это непосредственно пропаганда практики «исправительных прикосновений» ТТЕАМ, личного изобретения автора. В третьей части уже более ощутимо присутствуют «посольские» мотивы, поэтому и рецензировать ее придется с предельной деликатностью.

Начнем с проповеди «Завитушкой теории».

Данная теория заключается в том, что завитки шерсти являются доказательством тех или иных качеств лошади и напрямую свидетельствуют о ее характере и способностях.

Автор пишет: «Завитки у лошадей являются эквивалентом отпечатков пальцев у людей». Из этого почему-то делается восторженный вывод о решающей роли завитков для определения характера лошади.

То, что криминалистикой давно доказано, что отпечатки пальцев НЕ ЯВЛЯЮТСЯ у людей хоть как-то связанными с характером или наклонностями, — автора не смущает.

Не смущает автора и откровенная надуманность анатомической аналогии «пальцы-волосы».

Но это бы все полбеды. Это из симпатии к автору можно списать на некоторое «дамство», которому некоторая бездумность даже как-то «идет».

Дальше — хуже.

«Завитушная» теория преподносится безапелляционно, торжествующе, как абсолютное ноу-хау автора.

Подтверждением истинности «завитушества» служат два туманных примера с проблемами каких-то безымянных гражданок и ссылка на дедушку автора, который что-то подобное слышал от «цыган», на «скаковой конюшне в России».

Причем с каждой страницей «завитушечный пафос» нагнетается, усугубляется и возводится в абсолют.

Все бы это, в принципе, было бы даже забавно, если не знать, что еще Фредерико Гризоне в 1558 году в своем трактате «Ордини ди Кавалькаре» полностью презентовал эту самую «завишушечную теорию», которая была осмеяна и разгромлена несколькими поколениями Мастеров Школы.

По сути, все, что излагает Теллингтон-Джонс как ноу-хау, довольно бесстыдно «сдуто» из «Ордини ди Кавалькаре».

Я бы сказал — сдуто бесстыдно, но неряшливо.

Если по ряду позиций текст Теллингтон-Джонс почти дословно (по крайней мере — сущностно) повторяет текст Фредерико Гризоне, то, например, в оценке завихрений шерсти на лбу — показания «завитушников» расходятся.

Гризоне пишет, что «если у лошади есть только один завиток, или вместе с ним имеется „римский эфес“ (или римская шпага, завиток в форме эфеса шпаги), наверху шеи, рядом с гривой, то она будет счастливой».

Завитки на лбу Гризоне тоже характеризует как очень положительный признак, а вот Теллингтон по данному вопросу заламывает руки. И заходится в причитаниях. Оказывается, это совсем плохо, и чем этих завитков больше, тем хуже: «С жеребцами дело обстоит по-другому — 80 % жеребцов, у которых я видела такой рисунок на голове, отличались ненадежным, иногда даже опасным поведением».

Дальше еще смешнее.

Гризоне: «Завиток на шерсти в прошлом назывался „кружочек“ (чиркьело), и это некие завинченные волоски, которые обычно образуют круг примерно с „кваттрино“, и часто такие завитки бывают длинные, более или менее похожие на перо».

По Гризоне — это хорошо.

А Теллингтон от такого завитка опять приходит в ужас.

Мотивация «ужаса» забавная — «такой завиток похож на рваный воротник, а это очень не нравится бедуинам».

Понятно, что разрывание воротника при получении очень плохих вестей — это древний иудейский обычай, но при чем здесь лошадь, ее особенности и связь между завитушкой, напоминавшей мусульманам-бедуинам рваный воротник иудеев, и дурными врожденными наклонностями лошади, запечатленными в завитушке? Непонятно.

Теллингтон гордо игнорирует эти противоречия и казусы. Ее можно понять, она очень занята. На следующих страницах она в лучших традициях американского «дамства» старательно дает поэтические названия таким завиткам, например «Чиело», «Саванна винд» и т. д.

Но принципиальных расхождений меж Гризоне и Теллингтон все же немного. А там, где они есть, адепты завитушничества всегда могут выбрать между двумя ахинеями ту, что им больше по вкусу.

Несмотря на некоторые расхождения, понятно, что здесь мы имеем дело с некоторыми, мягко говоря, «литературными заимствованиями», так как в общем и целом автором «завитушечкой» теории, просто по дате рождения и написания труда, следует признать все же Гризоне.

(Grisone Federico. Ordini di cavalcare. Pesaro Bartolomeo Cesano, 1558.)

Но бедолагу Фредерико просто обобрали, даже не упомянув о нем как о родоначальнике и основателе теории.

Получилось очень некрасиво, причем факт откровенного литературного воровства Теллингтон явно не смущает.

Не смущает настолько, что становится понятно, что здесь кое-что пострашнее простого плагиата. Здесь — то, что называется, просто «не читала». Искренне не знает.

Классику, азы иппологической истории, книгу не то чтобы необходимую, а какую-то просто неизбежную при изучении истории лошади.

Незнание подобного фундаментального труда для лошадеведа, конечно, очень экзотично.

Остается предположить, что «Ордини ди Кавалькаре» прочли те «цыгане», которые пересказали ее в России Линдиному дедушке, а уже дедушка, кое-что запамятовав и переврав по пути, — передал внучке, которая полностью авторизовала эти изыскания.

Кстати, попутно возникает естественный вопрос — а есть ли хоть какая-то реальная подоплека под «завитушничеством»?

Есть ли хоть какие-то основания расценивать эти завитки шерсти на лошадином теле как указатель на те или иные качества, пороки или достоинства, которыми можно руководствоваться для характеристики лошади?

Возможно, и есть. Но для суммации, оформления в серьезную теорию вычисления реальных закономерностей соотношения «завитков» и «качеств» — требуется многолетняя научная статистика, разработка большого количества тестов и проведение серий экспериментов с лошадьми, которые полностью освобождены от всех видов как положительного, так и отрицательного воздействия на них всех агрессивных факторов, одним из которых является сам человек.

Теллингтон же предлагает «завишушничество» в его сегодняшнем, зыбком и чисто «болтологическом» виде как руководство к действию, как реальную оценочную методику, руководствуясь которой могут быть «забракованы» (со всеми вытекающими для их судьбы последствиями) тысячи лошадей.

По счастию, «завитушная» теория Теллингтон-Джонс всерьез не была принята специалистами или содержателями конзаводов, ферм и т. д., а то конина стала бы значительно дешевле.

Впрочем, возможно, просто коннозаводческая публика не читает «очень добрых» книжек о лошадях, написанных дамами. А зря, возможно, это окончательно развязало бы им руки.

Ломброзианские экзерсисы, которые продолжают книгу, что подозрительно, тоже имеют некоторое сущностное сходство с «Ордини». Не такое буквальное, но все ж сходство. Здесь скорее соревнование в нелепостях.

Гризоне: «Лошадь с чулком на правой задней ноге — порочная и несчастливая».

Теллингтон-Джонс: «Если ноздри узкие — лошадь медленно соображает».

Гризоне: «А лошадь с чулками на левой передней и правой задней — характерна тем, что с нее легко можно упасть».

Теллингтон-Джонс: «Уши, рот, ноздри, глаза — создавали картину лошади с очень низкими умственными способностями» и т. д.

Впрочем, в книге много, со страстью и придыханием говорится и об «уме лошади», об уме и даже об… интеллекте.

«Такой рот указывает на высокий уровень интеллекта» (стр. 45). «Такой нос отражает высокий интеллект…» (стр. 44). «Лошадь с такой щекой умная» (стр. 42). «Щучий профиль указывает на развитый ум» (стр. 39). «Большие ноздри — признак развитого интеллекта» (стр. 48). «Большие мягкие внизу ноздри говорят о высоком интеллекте и о том, что лошадь много думает» (стр. 49). «Лошади с таким подбородком необычайно умны» (стр. 50). «Заостренные уши указывают на высокий интеллект» (стр. 56) и т. д. и т. п.

Такая концентрация внимания на теме «ума и интеллекта» самым естественным образом вызывает желание узнать, что же имеет в виду автор, что именно для него есть «ум и интеллект лошади» и каким образом Линда Теллингтон определяет уровень интеллекта?

Что же таится за ее дружелюбной пытливостью на эту тему?

Возможно, это некие особые тесты, знание Школьных методик, данные научных экспериментов?

Но все — увы — очень просто.

Умные лошади — это те, которые не сбросили лично Линду или ее подруг.

Глупые лошади (с низкими умственными способностями) — это те, кто от них избавились.

Никаких других критериев интеллекта лошади книжка Теллингтон-Джонс не предполагает и даже не подразумевает.

Преподносится эта точка зрения опять-таки на «голубом глазу» и с огромным энтузиазмом.

В качестве научных доказательств верности собственных ломброзианских изысканий об уме лошади — приводится опять какая-то бесфамильная Мери, которая на какой-то лошади врезалась в стену дома.

Причем два раза подряд (стр. 67). И только потому, что лошадь была «глупая».

А в качестве доказательства «ума» приводится пример с какой-то лошадью, которая не сопротивлялась тому, что одна из подружек Линды любила помассировать об нее зад.

(Надо отметить, что и помимо этих конкретных мест у автора везде наличествует нестерпимая, типично дилетантская черта сдабривать тексты частными «примерчиками», не запротоколированными, не являющимися плодом экспериментов или исследований, а просто — повествующими о проблемах неведомых или абстрактных подружек. Естественно, эта стилистика совершенно неуместна ни в каком серьезном, или претендующем на серьезность, тексте.)

То есть везде, где говорится об «уме» лошади, — подразумевается простая тупая покорность лошади в ответ на болевое воздействие «железа», шпор или долбящего по ее спине человеческого зада.

Многостраничное вычисление по форме черепа, ушей, завитков, бугорков, особенностей губ и наличия или отсутствия усов (есть и такое) — все сводится к тому, что ум лошади — это ее способность долго терпеть дамочек, желающих кататься.

Я понимаю, что этот вывод и жесток, и грубоват, но никакого другого — при всем желании из первых двух частей книги сделать невозможно. Причем все эти откровения обильно перемазаны авторской «любовью» к лошади.

«Посольских» мотивов в первых двух частях книги еще не ощущается, все как раз предельно банально и годится в качестве идеологической базы для любого проката или кск.

Переходим к самому интересному, непосредственно к методу Линды Теллингтон-Джонс, к так называемым ТТЕАМ.

ТТЕАМ — это некие загадочные упражнения, полумистические прикосновения, очень высокопарно проименованные «Облачный леопард», «Лежащий леопард», «Взмах медвежьей лапы» и т. д. Надо отметить, что все массажно-тыкательные экзерсисы имеют пафосные наименования.

Не помню, есть ли пасс «Брильянтовый баран», возможно и нет, но по стилистике вполне мог бы быть.

Итак, что же такое ТТЕАМ? Сама Линда, как всегда с большим энтузиазмом, характеризует ТТЕАМ на стр. 183 следующим образом:

«TEAM — сокращение от Tellington-Jones Equine Awareness Method (Метод Осознавания Лошадей Теллингтон-Джонс)».

Но помимо простого TEAM есть еще и ТТЕАМ. Это то же самое, но туда «добавлено некое „Ти-прикосновение Теллингтон“».

Короче, все это, по свидетельству самой Линды, является ни больше ни меньше, чем «Инструментом Для Изменения Характера», и служит для «укрепления здоровья и получения высоких спортивных результатов».

Короче говоря, ТТЕАМ — это несколько очень многозначительно обозванных движений руками по телу лошади.

Никакого научного, физиологического или анатомического обоснования все это елозенье руками не имеет, что, впрочем, кокетливо признает и сама Джонс.

Это некое загадочное воздействие на некие загадочные «зоны», имеющее некие загадочные последствия.

Более того, автор, вторгшись в тему «чистой» анатомии и физиологии, — виртуозно уходит от любой конкретики анатомического или физиологического характера.

И кстати, правильно делает, что уходит.

Даже легчайшее соприкосновение Линды Теллингтон-Джонс и простой анатомии лошади — имеет для ее книги катастрофические последствия. В одном-единственном месте, вероятно, на секунду забывшись, наша красавица Линда — переходит на язык анатомии и остеологии и… обнаруживает в теле лошади «хвостовую кость».

«Хвостовую кость»!

Упоминание об этом невиданном и неизвестном науке фрагменте лошадиного скелета настойчиво повторяется ТРИЖДЫ. (Дважды на странице 203 и один раз на стр. 204.)

Если бы надо было придумать некую ярчайшую примету невежества и шарлатанства, то, вероятно, этой приметой могла бы быть «хвостовая кость».

«Затем надавите на хвостовую кость — в направлении позвоночника» (стр. 203).

«Делать больше кругов у основания хвостовой кости» (стр. 203).

«Здесь тренер давит большими пальцами сверху на хвостовую кость и одновременно тянет другими пальцами снизу» (стр. 204).

Естественно, после таких откровений автора, после демонстрации такого уровня невежества — дальнейший серьезный анализ «ТТЕАМ-прикосновений» становится полностью нереален. И даже мессианские нотки, которые опытному человеку подсказывают, что дело рано или поздно кончится полным «послом» — не спасают ситуацию.

Кстати, именно с этих страниц — автор начинает уверенный заход на крещендо лошаделюбия, на гимн счастья и понимания, на высокие ноты своего «посольства».

Но крещендо еще впереди, а пока Линда забавляет читателя феноменальными по степени невежества анатомическими экскурсами, дикими и очень настойчивыми советами по лечению, «улучшению характера» и «помощи лошади в осознании самой себя».

Сочетание стилистики «забавного дамского рукоделия» и стилистики мессианства, когда автор нешуточно намекает на обладание «секретом лошадиного счастья», — становится уже совсем заметным.

Естественно, для катающихся дам, которым точно так же, как и автору, неизвестно, что хвост лошади содержит в себе лишь продолжение позвоночника, состоящее из 17–19 vertebrae caudales, т. е. хвостовых позвонков, — рекомендация автора «толкать хвостовую кость в направлении позвоночника» покажется очень «миленькой и умненькой».

(Вот они пусть и толкают. Надеемся, что ответы лошадей этим дамам будут адекватными и прицельными.)

Естественно, выполнение любых рекомендаций Джонс по «ТТЕАМ-прикосновениям» или любым иным манипуляциям с лошадью — является совершенно недопустимым, как недопустимы любые процедуры или манипуляции, изобретенные человеком, который не имеет понятия не только о физиологии лошади, но даже о самой элементарной ее анатомии.

Впрочем, крещендо, высочайшая нота книги — все, наконец, расставляет по своим местам.

На странице 199 — Линда открывает секрет.

Секрет лошадиного счастья в такой доброй и такой многозначительной книжке Линды Теллингтон-Джонс — это стальная цепочка длиной 70 сантиметров.

«В ТТЕАМ мы используем два инструмента: дрессажный хлыст длиной 120 см и 70-сантиметровую цепочку, которая прикреплена к чомбуру. Цепочка продевается снизу в левое кольцо недоуздка, затем идет вверх под наносным ремнем, продевается в правое нижнее кольцо и крепится на верхнем кольце с правой стороны».

Ларчик открывается, как видите, очень просто. Настойчиво рекомендуемая нашей гуманисткой конструкция есть предельное по мощности своего воздействия рычаговое назальное средство, способное легко раскрошить хрупкую носовую кость черепа и обеспечивающее при любых движениях чомбура резкое болевое воздействие в том самом месте, где голова лошади наиболее уязвима.

Любая попытка сопротивления, да даже и простого ухода чуть в сторону от «несущих счастье» прикосновений ТТЕАМ — немедленно отдается, согласно простым и неоспоримым законам физиологии, — резкой болью в области храпа. Болевую степень такого воздействия возможно оценить достаточно точно: в рекомендуемом «послом» месте воздействия цепочкой — толщина кожи не более 1 мм, натяжение кожного покрова очень сильное, прилегание кожи предельное и цепь воздействует практически прямо на периост (periosteum). Всегда полезно вспомнить, что именно в периосте, в его остеоиных канальчиках и концентрируются, помимо кровеносных и лимфатических сосудиков, все болевые рецепторы кости. Рычаговое воздействие рубчатой фактурой стальной цепи практически на голый периост — гарантирует, что никакой лошади увильнуть от осчастливливания не удастся.

А там уж потчуй ее хоть «облачным леопардом», хоть «бриллиантовым бараном», хоть жестом, который должен напоминать «охоту медведя на лосося». Главное, не забывать сюсюкать и ежеминутно исповедоваться в любви к лошади.

А самое главное — ни черта об этой лошади не знать.

Такое вот грустное «крещендо», такой вот милый секрет.

Такая вот книжечка.

Помесь бесхитростного плагиата, жестокой глупости, невежества и… самых лучших побуждений.

Что и делает ее наиболее пригодной и эффективной в качестве священной банки для дикарей «конского мира» России.

 

«По-большому»

Хм… боюсь, наш кинопрокат опять-таки хотят украсить шедеврами. Прокатчики скрипуче потирают ладошками — завершился Венецианский фестиваль.

Всю киномуть и видеомуру, которая легализована этим мероприятием, всю киноахинею, которую это мероприятие тщательно собрало со всего мира и макияжило в фестивальные цвета, теперь можно скупать и хорошо продавать.

И в нашем бедном прокате тоже. Удивить, правда, зрителя трудно, планка киномаразма задрана необычайно высоко. Могу напомнить о «главном задирателе» планки 2007 года — недавнем фильме «300 спартанцев».

Хорошенькое дело — кинематограф!

Дело чертовски удобное и безответственное.

А главное — предоставляющее возможность безнаказанно обгадить все что угодно.

Хочется, к примеру, особо мерзко, «по-большому» осквернить что-нибудь в античности… да пожалуйста.

Неважно, что является побудительной причиной этого желания — противный преподаватель латыни в колледже или томиком Еврипида по голове в детстве дали, но вот появилось у вас желание как-то особо мстительно обгадить античный мир.

Обычному человеку это сложно.

Надо лететь в Грецию, пробираться в Парфенон, слушать глупого гида, шарахаться меж колонн, а потом, выбрав местечко, спускать штаны и, жмурясь от вспышек трехсот «мыльниц» японских туристов, под визг и хохот делать по-большому на античный мрамор.

Повяжут стопроцентно. И побьют втихаря.

В депортационных протоколах потные греки начертают такую абракадабру, что на родине стыдно будет показаться даже в фильме Прянишникова.

В общем, вариант дорогой, трудный и почти мучительный.

Можно, конечно, попробовать себя и в античных залах Эрмитажа, по это очень рискованно. Уничтожат сразу. Возможно, даже еще до штаноспускания.

У эрмитажных старушек особый глаз на вандалов.

И нюх. А в кармашках у них завернутые в салфеточки запасные вставные челюсти, припасенные на случай, если штатный комплект увязнет в теле осквернителя залов, а еще полсмены надо будет улыбаться глупым туристам и ходить в буфет.

Причем вцепится не одна и не две.

Умерять ваш дефекаторский пыл понабегут старушки из соседних залов и даже не закусают — сжуют.

То есть проблемы огромные.

Есть, конечно, совсем уж вариант экономкласса: купить по-тихому томик Геродота и как-нибудь над ним поизгаляться.

К примеру, ежеутренне надирать страницы в лапшу для кошачьего туалета.

Но это совсем мелко.

Настоящего удовлетворения не будет.

Желающему сделать по-большому на античную историю иначе как в режиссеры-постановщики в общем-то и податься некуда.

Зак Снайдер, постановщик нового варианта «300 спартанцев», это доказал.

Ощущение, что смотришь персидскую киноагитку V века до нашей эры, созданную по заказу древнеперсидского Минобороны как раз накануне войны с Грецией.

Спартанцы представлены накачанными, но тупыми дебилами, отпускающими запредельно глупые шуточки и с совершенно непонятной мотивацией поступков.

Это хороший прием, я сам его частенько употреблял.

Берешь хорошего человека.

Берешь его храбрый, желательно экстремальный поступок.

И человека, и поступок «не трогаешь», даже можно лицемерно доброжелательно поохать, но сам поступок аккуратненько лишаешь всякой понятной мотивации.

Еще лучше — вообще «выжигаешь» мотивацию, ненавязчиво выводя героя на просторы чистой психиатрии.

В сухом осадке получаешь злобного и неадекватного дебила, опасного для окружающих.

Санитары с мокрыми простынками и аминазином автоматически предстают спасителями мира.

Примерно такая же история и в новой версии «Спартанцев».

Воины Лакедемона, которые оставили человечеству безупречный и самый высокий образчик человеческого поведения, выглядят агрессивными, туповатыми дебилами, персы — санитарами.

Компьютерность фильма даже не чрезмерная, она просто откровенно бесстыжая, за каждым кадром просматривается десяток грустных китайских «ботаников», тупо рисующих пиксели.

Надо сказать, не впечатляет.

Историческую составляющую рассматривать нет смысла, ибо нет предмета анализа. Фильм так радостно и откровенно бессмыслен, так крепко настоян на комиксах для слабоумных, что история в нем не имеет даже статуса соуса.

Так, предлог порисовать пиксели.

Кастинг, вероятно, опустошил все помойки, бомжатники и биржи безработных Калифорнии. Спартанцы — дебильны, персы, как всякое разумное начало, — безлики.

Формируя Ксеркса, персидского царя, Снайдер, надо сказать, чуть потешил душу, создав гомосексуальное, обвешанное цацками рэпперское подобие.

Впрочем, его осовремененность не случайна. Он понятен, в отличие от лаконцев, он тщательно отмотивирован в амплуа «развратный цивилизатор».

В общем, гадость редкостная. Просмотр фильма смело можно приравнять к созерцанию в течение 117 минут попыток дефекации меж колоннами Парфенона.

 

«Волкодав»

Так уж получилось, что в который раз приз Выборгского кинофестиваля становится своего рода осиновым колом, который забивают сквозь слой земли и доски в труп очередного «отечественного шедевра». На сей раз кол в Выборге получил «Волкодав».

Понятно, что попытка поиграть во «Властелин Колец» провалилась. (Ах, какая неожиданность!)

Понятно, почему.

Первое и, вероятно, главное — «несколько иной» уровень драматургической основы. Конечно, запредельной глупостью было пытаться создать «русский шедевр» на основе лубочной и пустой, вторичной до умопомрачения дамской «псевдофэнтези» Семеновой.

Кино штука беспощадная, и мгновенно демонстрирует надуманность, вторичность и фальшь литосновы. Но, демонстрируя эти милые качества, — и само умирает сразу.

Впрочем, Семенова — не единственная беда «Волкодава». Но об этом чуть позже.

Предлагаю, кстати, обойтись без обсуждения сюжета. Не знаю, как у вас, но у меня нет на руках решения суда, обязывающего меня обсуждать сюжет этого произведения. Без решения суда, по доброй воле, всерьез (или даже не очень) анализировать взаимоотношения и страсти героев — абсолютно нереально.

Возможно, впоследствии, в соответствии с тенденцией к полной отмене смертной казни, — суд сочтет возможным заменить расстрел или повешение часовым обсуждением взаимоотношений (извините, пожалуйста) Волкодава и Людоеда. Но по мне — лучше уж оставили бы расстрелы и не брали серьезного греха на душу.

Но про сюжет — это так, лирическое отступление.

Лучше уж обсудить вторую неприятность, обеспечившую «Волкодаву» почетное 7654 место в списке «фильмы для дураков» — фэнтези, как жанр и традиция, уже давно сложился, — и колошматить в готические двери жанра ногой в лапте — занятие безнадежное. Маковки, луковки, берендеи, квас и торчащая из зада «лучинушка-лучина» — все это находится вне мировой традиции «фэнтези», выглядит дико, фальшиво и наивно.

Третья неприятность — традиция советского кинематографа.

Киносказки Александра Роу.

Столяров и фанерно-резиновый Горыныч.

Ронинсон, Мартинсон и Гердт в роли трех богатырей.

Типовые аленушки и гусельный перебор.

Грибок пророс. Видеть «Морозко всерьез» нестерпимо.

Четвертая неприятность — зримая, очевидная нищета, крайне забавная в том, что именуется масштабным блокбастером. Такого рода кинематограф — постановочный, костюмный, батальный — это всегда парад амбиций, демонстрация художественной и финансовой мощи фильма и породившего его концерна.

«Волкодава» сбацали, как-то не приняв во внимание, что нам давно есть с чем сравнивать. Кого дурят?

В «Волкодаве» наблюдаются, во всей красе, приметы бедненького кинца, снятого не просто на медные, а на особо затертые и позеленевшие медные деньги.

Декорационность декораций. Спецэффектность спецэффектов.

И прочее в таком же духе.

А ведь все можно было бы спасти и сделать почти удобоваримым.

При такой отчаянной бедности картины надо было срочненько отказываться от блокбастерского пафоса — и косить под авторское кино.

Минуте на двадцать второй — вставить хронику блокадного Ленинграда. (Сюжет бы не пострадал.)

На тридцать девятой минуте — забацать хорошее интервью с Валуевым или аккуратно вмонтировать краткий обзор новостей микробиологии. (Сюжет бы только выиграл.)

Потом покрыть все вместе ровным слоем музычки в духе раннего Шнитке (капают сопли в глубокий колодец) — и авторское кино готово.

Можно в Венецию.

Ан нет… Советский карлик — больше! Хотим национальный блокбастер.

Получили национальный блокбастер.

Кино на бересте. Лыковый монтаж. Смотреть при лучине.

Возвращаемся к бедности.

Вот здесь как раз и моя тема всплывает. Лошадиная.

Тут вообще беда. Похлеще, чем проза Семеновой.

Убогость, доложу вам, редкая.

Стиль верховой езды героев — откровенно прокатно-колхозный, со всеми приметами такового. Рывки за рот, долбежка задом по седлу, бессмысленное пихание ногами и «типовая прокатная» грубость с лошадью.

Понятно, что актер и не обязан делать это прилично, — понятно, что всадник — это отдельная профессия, учиться которой надо много лет, но существует хорошая практика, когда перед съемками подобного рода артистов загоняют на месяцок к приличному мастеру, и он, не тратя времени на обучение верховой езде типа «смена — повод», учит актера хорошо выглядеть на лошади. Просто выглядеть элементарно эстетично, «играя» привычность к этому делу, небоязнь и имитацию некоторых навыков.

Здесь, в «Волкодаве», прокатная «смена — повод» во всей красе.

В нормальном кино ЛЮБОГО, даже подготовленного актера при малейшей возможности («усреднение плана», сложный свет в кадре, ракурсы сзади, мельтешение по первому плану иных всадников, лиц или предметов) подменяют квалифицированным дублером. Даже не на трюках, а просто на шагу или рыси.

Потом приклеивают пару крупных планчиков героя «через ухи лошади», и выглядит все не так безобразно, как могло бы быть.

Герои «Волкодава» ежеминутно демонстрируют навыки прокатной посадки и колхозно-спортивную стилистику управления. Опять-таки «бушует совок». Артисты «ездют».

Далее, амуниция.

Зритель, конечно, идиот в своем большинстве. Но, рассчитывая ТОЛЬКО на идиотов, надо делать спец-фильмы для демонстрации только в специальных психиатрических интернатах. Или честно маркировать их на афишах как «фильм для умственно отсталых».

С амуницией опять полный «совок».

Итак, фильм заявляет о своей аутентичности (аутичность держится в тайне).

По идее, по замашке, все подлинное, суровое, все настоящее и кондовое до жути.

Но и тут прокол.

По сюжету — глубокая древность, славянский мир, а на коне главного героя — славянского богатыря — магазинная (сувенирного типа) уздечка а-ля Португез (75 евро) с испанской магазинной железякой «Вакеро» (25 евро).

И то, и другое — обычный ширпотреб, грудами лежащий в любой лавке на Западе.

Стремена древнеславянских всадников — просто советские, «колхозного» типа, без затей, утвержденные как нормативная единица сельхозинвентаря Минсельхозом в 1935 году. В 1959 году они прошли «переаттестацию» и снова были утверждены, так что на особую «древность» не тянут. Седла — обычные спортивные, белорусского производства и «офицерские», массовая продукция ШСК (шорно-седельного комбината, г. Москва). Попадаются и ТКСки из реквизита «Тихого Дона». Есть, что совсем смешно, пара современных дешевых португальских седел а-ля Зальди, несоразмерные и ни одной лошади не подходящие.

Лошади — по большей части — откровенно хромые. Те, что не хромают явно, — «завязанные на движениях», в скверном состоянии, усугубляемом примитивно-колхозной ездой актеров и ухарски-колхозной ездой каскадеров Кантемирова и какого-то чешского любителя, взявшегося за «конное обеспечение».

Все остальное — в таком же духе. В общем «бяда». Короче, кому повезло, кто не видел, пожалейте свое время.

 

Голый Бартабас, или Тщетное ожидание брабансона

Очень помпезно, с «режиссурой» и монтажными изысками презентован первый официальный фильм «Академии Конных Спектаклей» Бартабаса.

Известно, что именно Бартабасу достался королевский версальский манеж. За этот манеж долго бодались все без исключения лошадиные мэтры Франции от Люраши до Грюсса, но достался он именно Бартабасу.

Французский минкульт долго чесал репу и взвешивал, кого же поставить хозяином потрясающих по своей красоте и значимости версальских конюшни и манежа.

Мэтры-кандидаты только что отравленных перчаток друг другу не рассылали в борьбе за Версаль, но в результате все досталось Бартабасу.

Вместе с «Манежем» Бартабас получил право представлять миру классическую школу Франции, а его новообразованная Академия назначена новой достопримечательностью окрестностей Парижа, на что послушно клюнул турист, существо, как известно, повышенной безмозглости и оттого легко управляемое.

Если Сомюрская Академия, в частности «Кадр Нуар», олицетворяет классический французский кавалеризм, очень омундиренный, в его самом «бошеристическом» варианте, то Бартабас и его «Академия Конных Спектаклей» теперь представляет артистическую, светскую ипостась классической французской выездки.

Скажу сразу, с переездом в стены королевского манежа Бартабас полинял.

С него сошел пестрый налет дурнотонной цыганщины и «вагинального циркачизма», которыми он блистал в своих фильмах и которые казались его природой.

Образование новой Академии сопровождалось хорошим, квалифицированно устроенным подпевом прессы, умными вбросами подробностей о закупках для нового храма выездки «гермесовских» седел за много тысяч евро, о прибывших из самой «Сибьири» красотках-всадницах, о золотом шитье на курточках и прочими пикантностями.

Кстати говоря, форменные курточки Академии, курточки горчичного сукна с густой золотой вышивкой по рукавам, — действительно великолепны.

Их настолько талантливо дизайнировал Ван Хотен, что бразильский кооператив, которому выпала честь непосредственно «пошивать» курточки, — ничего особо не попортил.

Но вернемся к Бартабасу.

В своем новом качестве академика, очищенный от цыганщины и циркачества, Бартабас, назначенный минкультом Франции «главным мастером классической выездки» и, фактически, реинкарнацией Гериньера, предстал абсолютно голым.

Не как мужчина и француз, а как мастер «классической дрессуры».

Правила академической игры лишили его привычных атрибутов, всегда успешно маскировавших недостатки его манежной работы, отвлекавших от всего, от чего необходимо было отвлечь.

Бартабас потерял право орнаментироваться гусями, ламами, цветными грунтами, кривыми цыганятами и сценами совокупления брабансонов.

Кстати, именно сцены секса тяжеловозов, задастых и мохноногих, воспетые и растиражированные Бартабасом, так удивительно переплелись с образом самого маэстро, что даже на академических спектаклях Версаля публика сопит, ерзает и зримо ждет, когда же кончится вялая выездковая скукотища и на манеж, наконец, выйдут пылающие страстью брабансоны.

Это ожидание брабансонов и есть главная интрига нового версальского академизма.

Презентованный фильм дает прекрасную возможность это разглядеть.

Содержание его традиционно для такого рода произведений.

Сперва безмолвные девушки долго заплетают гривы голубоглазых белых лузитано, собранных для Академии по всему миру.

Брабансонов пока не видно.

Все происходит в стенах старых королевских конюшен, все чинно и скучно.

Серый камень, фонари, ковка решеток.

Девушки в манерных плащиках таскают туда-сюда седла и щетки, стреляют глазками в камеру и возвышенно полируют лузитанские попы.

Брабансонов, как я уже обмолвился, в этом эпизоде нет, но их отсутствие уже ощущается.

Начинается непосредственно представление. На манеже — девицы. (Брабансонов еще нет.)

Белые лузитано, кроме голубоглазости, не демонстрируют никаких достоинств, равно как и не выказывают никакой предрасположенности к классической выездке.

Завязанные и семенящие, жутко надерганные железом, в типичном фальшсборе и, как следствие, разумеется, очень скупые и примитивные по части «пластики» — бедные лузитано мрачно таращатся в дорогой грунт нового Версальского манежа.

Необычайна важность выражений лиц бартабасовских девиц-«академиков». Ее можно охарактеризовать как «непристойно возвышенную».

Первые десять минут все сводится к звучному ковырянию шпорами по полированным бокам лузитано, возрастанию важной брюзгливости физиономий наездниц… и очень слабенькой фигурной смене.

Чуть позже девицы начинают выдавливать из лузитано плоские пассажики и кривые пиаффе.

Кто-то даже решается на испанский шаг, но очень невнятно и робко.

У кого не получается испанский, показывают «школьный шаг», который вообще очень удобная штука, — если на испанском шагу нет выноса и высоты подъема ног, то такой шаг просто называется «школьным». Посадки «академичек» неплохие, в принципе, но подпорченные показушностью и манерничаньем. До реальных «школьных» — не дотягивают, хотя приятно, что никто не опускается до спортивно-низкопробной «работы поясницей».

У девочек, практически у всех, в посадке «читается» грязное спортивное прошлое, но, слава богу, преодоленное.

Манеж исполнен в стилистике «а-ля недострой», или «таджики смылись». Доски, гайки, криво приляпанные балки — в общем, все красоты ремонта, почему-то остановленного примерно на первой стадии.

Французу — потрясающая «экзотик», русского подташнивает.

Грунт реально прекрасный.

Суглинок с добавлением дубовой и буковой мелкофракционной опилки. На «глазок» к 60 % сеяного суглинка — 40 % опилок. Соотношение «бук-дуб» на глаз не определяется.

Дубовая опилка выбрана за ее негниючесть, и выбрана, безусловно, правильно. Кроме того, в отличие от практикуемой в России сосново-еловой опилки, дубовая тяжелее раза в три и плотнее, что дает грунту «непробиваемость» и мягкую плотность.

Чудо, а не грунт.

По окончании фигурной смены — спешившиеся девицы балетничают с рапирами, демонстрируя банальное сценическое фехтование. Кисло, но многозначительно.

Потом фехтование повторяется на покляпых мышастых лошадках аргентинского происхождения (криолло).

Группа демонстрирует шестнадцать серых бедер, восемь ажиотированных задов, восемь фехтовальных масок и восемь трясущихся на затылках хвостиков.

Единственная классная режиссерская находка эпизода — жесткий бабий вопль, перекрывающий топот, сопение девиц и лязг спортивных клиночков.

Этот вопль рулит, заворачивает и разворачивает всадниц. Он и хабальский, он и воинский, он и пещерный. Но при этом очень французский. Под сводами королевского манежа звучат старые кавалерийские команды, перекрывающие топот и полязгиванье учебных клиночков. Вот это впечатляет в разы сильнее, чем поставленное Клодом Карлие фехтование.

Дальше совсем мрак.

На тяжеловозе породы шайр (увы, не брабансон) на манеж выплывает тетенька в алом, подобранная в «вес» шайру. Чалма. Невероятная умильность во взоре.

Тетенька минут десять душит зрителя пением.

Зовут тетеньку Анна-Лаура Пулен. «Пулен» по-французски — буквально «жеребеночек».

Но даже обостренная лошадиность фамилии, как выясняется, еще не повод выходить на манеж… Тетеньку провожают с явным облегчением.

Здесь публика воодушевляется, уверенная, что, где один тяжеловоз, там и два, а где два, там наконец и «содержательная часть».

Фигос под нос.

На манеже вновь «бартабасята». Работа на вожжах.

Грубо отрепетированные и откровенно подбивочные, рваные пиаффчики.

Бартабасята начинают откровенно лупить лошадей, выбивая каприольки.

Каприольки страшненькие, с капитально обвисшим передом.

Круппадки еще хуже, все явно «выбивное», отработка грубой рефлекторики на жалящий удар по мышцам крупа. Курбет, который по всем параметрам в разы сложнее каприоли тем, что его не сымитируешь подпрыгом и отмашкой зада, — так ни у кого и не получился.

Песады — кривейшие, «бартабасята» грубо, за рот, вытягивают на песаду вожжами. Спасибо, конечно, что без домкратов.

Получается полный кошмар… натужное и болевое движение с очень неуверенным задом и глухо молчащими «главными песадными мышцами».

Никакой Школы в этом нету. Даже манерные плащики не спасают. Все то же самое, но в ватниках и кирзачах можно увидеть на задворках КСК, где тайком болеют невзоровщиной. По шкале грубости — «абсолютно грубо».

Довольные собой «бартабасята» удаляются.

Думающим, что кошмар закончился, а теперь начнутся брабансоны и вообще красивая жизнь — большой французский KUKICH.

Вместо сцены совокупления тяжеловозов — еще одна доза габаритной дамы в красном… (того самого Жеребеночка — Пулен).

«Жеребеночек» теперь поет, таскаясь на вожжах за соловым пони.

Причем габариты у Пулен такие, что она легко бы вынесла поня на манеж под мышкой или в ридикюльчике.

У поня, впрочем, быстро едет крыша от даминого пения — и он ломится прочь, спасаясь от вокализов. Дама, не умолкая, тормозит вожжами за рот.

Трензельные кольца оказываются где-то в районе ушей.

Понь, может быть, и скрючился бы от такой боли и смирился, но дама все поет, поколыхивая габаритами, — и понь яростно ломится прочь, а дама тормозит, к результате, пропахивая собой в прекрасном грунте версальского манежа глубокую борозду.

Эстетизм эпизода спорен.

Далее все в таком же духе.

Финальчик совсем грустный.

В конце фильма на манеж, на свободу, выпускают бедняг-лузитано, которым крепко досталось от «бартабасят» и «бартабасих», — и тут выясняется, что у всех лошадей действительно роскошные движения, полные свободы и грации.

Игры лошадей на свободе, правда, совсем для дурачков.

Видно, что иерархия не установлена и лузитано просто «прощупывают» друг друга и пытаются делить традиционные табунные амплуа. Отсюда и энергетика, и подобия «схваточек».

Но!

Как только на манеже появляются «бартабасята» — свобода и грация испаряются, исчезают движения, галоп становится истеричным и рваным.

А потом долгая и жутко помпезная презентация девушек, демонстрирующих крепко накачанные на дерганье лошадиных ртов трицепсы.

Символичен последний эпизод, самый последний эпизод фильма.

В пустой раздевалке таится Бартабас, который то ли нюхает оставленные женские вещи, то ли просто прячется от оглушительной славы.

Несмотря на декадентский эротизм эпизода с возвышенным обнюхиванием одежды учениц из «Сибьири», считать данную сцену полноценной компенсацией отсутствия совокупляющихся брабансонов — все же нельзя.

 

Копрофагия как будущее российской элиты

У меня был знакомый протодиакон, почтеннейший отец Василий, которому когда-то грустная колхозная лошадь нанесла удар копытом в пах, обеспечив на всю жизнь пронзительным детским дискантом. Ну и, соответственно, избавив от необходимости влюбляться, жениться, да и вообще интересоваться всеми существами в юбках, включая шотландских горцев.

Тонюсенький пронзительный дискант был очень экзотичен в сочетании с огромной, жирной, остроносой тушею его обладателя и позже позволил толстому семинаристу без паха сделать блестящую церковную карьеру и дослужиться до протодиакона.

Вместо благодарности отец Василий затаил смертельную ненависть к лошадиному роду, которую реализовывал самыми разными способами. Он полюбил бывать на бойне, разумеется, инкогнито. Переодетый в «гражданку», спрятавший патлы под интеллигентским беретом с червячком, заплатив жалкую трешечку забойщикам, он мог долго и с абсолютным счастием, тоненько подхихикивая, наблюдать все нюансы процесса лошадиного забоя.

А когда процесс заканчивался и обездвиженное смертью лошадиное тело начинали свежевать, почтеннейший протодиакон обязательно добавлял от себя, пару раз врезая по нему галошей.

Даже сами забойщики считали его злобным и очень извращенным идиотом, но отец Василий исправно платил трешечку и всегда имел и право доступа, и право посмертно врезать. Позже в его душе образовалась некая пустота, ему было маловато бойни и галошного действа, он томился и ныл, искал и метался.

Он тайком таскался по московским конным прокатам, приплачивал «навозным девочкам», и те вчетвером загружали его писклявую тушу на самую больную, покорную и безответную лошадь, которую он мог трусливо подергать железкой за рот и побить. Скопец, впрочем, искренне считал себя извращенцем, таился и никак не афишировал свои странные занятия.

Но, наконец, отец протодиакон попал на ЦМИ. На Центральный московский ипподром.

«И полна стала душа его». Вот здесь вся его ненависть к лошадиному роду могла, наконец, реализоваться по полной. Без всяких купюр. И ограничений. Он увидел, как толпа цветасто наряженных алкоголиков ежедневно мучает, истязает, избивает, доводя до полной истерики и отчаяния, десятки лошадей, а если повезет, то и убивают какую-нибудь.

И при этом не прячутся и не таятся.

И сам министр сельского хозяйства тому цветастому алкоголику, который бил лошадь сильнее и безжалостнее всех остальных, долго и благодарно жмет руку и вручает большую анодированную емкость без ручек. И все хлопают в ладоши.

Постепенно Пуделев проникся и конкуром, и выездкой, узнал, что мучить лошадей можно самыми разными способами и даже стал большим знатоком в вопросах этих дисциплин. Теоретиком, конечно, но все же знатоком.

В результате отца протодиакона Василия, конечно же, увезла «скорая», так как он в результате (по основному месту работы) вышел возглашать Великую ектенью в сине-желтом жокейском шлеме и с большим номером, повязанным поверх стихаря и ораря.

Как я знаю, его полечили-полечили и выпустили. Он был безнадежен, но тих. В церковь чокнутому диакону обратной дороги уже не было, и он, естественно, стал писателем.

Тайна псевдонима

У меня есть сильное подозрение, что книженцию, которую нам предстоит сейчас рассмотреть, написал именно он.

Издательство, конечно же, не раскрывает псевдоним автора «Учебника по выездке спортивной лошади», но все удивительно сходится.

У о. Василия Пуделева в семинарии было прозвище «Артамон» (вероятно, по ассоциации с «Белым Пуделем» А. И. Куприна). Диакон, как стало известно, изящно трансформировал свое пуделиное прозвище в литературный псевдоним и стал Артамоновой.

А женский вариант фамилии был избран, вероятно, как намек на последствия нанесенной ему травмы, по сути, вычеркнувшей о. Василия Пуделева (Артамона) из лиц мужского рода.

Трудно найти книжку, в которой было бы сконцентрировано столько ненависти к лошади, столько уверенности в ее обязанности обслуживать самые дикие, самые изощренные фантазии любителей «покататься».

В книге подробно, с любовью, мстительно перечислены способы причинения лошади особо сильной боли. Даются подробные рекомендации, как именно сделать так, чтобы было не просто больно, а очень больно:

«Наказание шпорой… Оно вызывает у лошади моментальную сильную боль и влечет за собой, вследствие ранения кожного покрова, воспаление и отек, которые на достаточно долгое время значительно увеличат чувствительность животного в этом месте… Речь идет о шпоре, снабженной колесиком с хорошо очерченными концами. Колесики с большим количеством концов нежелательны, так как они не режут кожу…» (стр. 23).

Автор рекомендует:

«…Охотничий удар, в котором хлыст энергично взлетает справа налево, вокруг тела лошади… Для того чтобы правильно нанести его, надо поднять кисть руки на уровень лица, выпрямить ее и нанести удар…» (стр. 31).

Все остальное выдержано примерно в этом же духе. Цитировать неловко. Даже и читать неловко, возникает ощущение соучастия в какой-то патологии.

Конечно, это очень болезненная, очень уродливая книга. Но с учетом знания того, насколько велика была трагедия, которую пришлось пережить скопцу из-за лошадиного копыта, — можно отчасти понять мстительность и злобу автора, т. е. те чувства, которые и породили на свет данный «учебник».

Удивительно, но в книге отсутствует хоть какой-либо, даже самый плохонький изобразительный фотографический материал, хоть как-то иллюстрирующий текст.

Хотя необходимость фотографического подкрепления в любом издании такого рода — никаких сомнений не вызывает.

У этого удивительного факта есть, разумеется, очень простое объяснение.

Как вы помните, Василий Пуделев (Артамон) был и остается садистом-теоретиком чистой воды.

Понятно, что размещать собственные фотографии «на коне» Артамон бы никогда не решился, по простой причине их абсолютного отсутствия.

Но иллюстрации, хоть какие-то, были необходимы.

Впрочем, выход из положения автором и издателями все же был найден.

Несколько наивный, но все же выход.

Что удивительно, книжка снабжена детскими рисунками с непропорциональными дяденьками и анатомически фантазийными лошадьми.

Понятно, что рисовал ребенок. Вероятно, дьякон, что называется, «тряхнул стариной», так как взаимоотношения служителей церкви и несовершеннолетних мальчиков уже не раз служили причиной скандалов как в прессе, так и в залах суда. К тому же еще по материалам биографии значится, что о. Василий был уличен в практике т. н. «петтинга» с девятилетним воспитанником кружка рисования Сережей Н. (ДХШ № 27).

Возможно, я ошибаюсь с авторством о. Василия. Псевдоним, как я уже сказал, остался нераскрытым.

Но ВСЕ говорит за то, что создал книгу именно он и никто другой. Слишком много т. н. «совпадений». (В том числе и забавная история с иллюстрациями.)

Да и трудно предположить, что с кем-то где-то могла бы произойти трагедия, подобная той, что поломала жизнь «Артамону».

Никакими же другими причинами, кроме как желанием отомстить всему лошадиному роду за тот удар копытом в пах, написание и появление подобной книжки объяснить невозможно.

Как и невозможно преодолеть желание немедленно вымыть руки после прикосновения к этой книжке. Несмотря на все сочувствие к трагедии ее автора.

* * *

Кроме прочего, печальная и поучительная история о. Василия заставляет задуматься еще вот о чем; в своей ослепляющей жажде элитарности развлечений новейшая русская полузнать и номенклатура действительно несколько ополоумела. Причем ополоумение приобрело характер массовый и почти безнадежный. Все, что имеет хотя бы отдаленный характер «элитности», немедленно и восторженно реализовывается. А чем грязнее и запредельнее подноготная забавы, тем более восторженно новое общественное увлечение воспринимается.

Смысл и суть происходящего совершенно не волнуют. Те же скачки на ЦМИ или рысачьи бега, которые есть по сути, да и по форме, простое публичное убийство и изувечивание нескольких десятков лошадей ради забавы, превратились в повод потусоваться и щегольнуть шляпкой.

Более того, амплуа цветастых алкоголиков «элитчики» начали примерять и на себя. И на своих детей, давая им возможность ощутить все прелести возможности безнаказанно избить, изувечить, решить вопрос с помощью простого садизма.

Впрочем, сановная мамаша, которая ведет ребенка в конно-спортивную секцию, должна знать, что рано или поздно она увезет его оттуда на «скорой», а испитые тренеры будут лирично махать ей вслед ручками, провожая в инвалидность или на смерть очередную жертву своей глупости и невежества.

Ведь у каждого тренера есть свое «маленькое кладбище».

И это — факт. Но это будет потом. И, возможно, даст повод для организации очень элитных похорон. И исключительно в палисандровом гробу.

Поминки тоже, возможно, будут заменены актом публичной копрофагии, если и копрофагия станет элитным занятием, что, впрочем, вполне вероятно.

 

«Веты»

В русском переводе появилась довольно известная книга, выдержавшая на Западе уже пять или шесть переизданий и которую обычно, для краткости и понятности, именуют просто «Робинсон», по имени бакалавра Эдварда Робинсона, «собирателя» и редактора этого монументального, научно-практического ветеринарного сборника.

По идее, если посмотреть формально, это просто тысячестраничный пухлый «кирпич», набитый ветеринарными статьями и статейками разного уровня. С разным подходом.

Бесценным «кирпич» назвать трудно, но впечатление производит. Массивностью и пестротой имен. От реальных «звезд» ветеринарии до просто «присунутых» туда для объема или по дружбе неизвестных лошадиных врачишек. Но это если смотреть формально. Если смотреть внимательно, то это удивительное по силе и откровенности обвинение ветеринарами самих себя.

Это загадочная и дикая книга, аккумулировавшая подлость, бессилие и невероятную по своей доказательности бесхребетность целой касты, огромного профессионального сообщества «ветов», которое сознательно и деловито идет против главного принципа своей же профессии.

Ветеринария и ветеринары — очень и очень болезненная тема. Тема коварная и непростая, висящая как дамоклов меч, и вечно прятаться от нее, наверное, бессмысленно, учитывая, сколь велика роль этих людей и этой профессии в лошадиных судьбах.

Разговор о современной ветеринарии и ветеринарах — очень серьезный и сверхважный разговор.

Но самому обвинять «ветов» в очень трусливой измене своему прямому предназначению — было несвоевременно.

Следовало дождаться суммированных, однозначных документов, в которых они обвинили бы себя сами.

Со всей беспощадностью и всей доказательностью.

«Робинсон» вполне может служить таким «досье», таким документом. Подлинность его и авторитетность подтверждены тем, что ни единого стороннего, привнесенного слова в нем нет, все, что написано и документировано, — написано и документировано самими ветеринарами разного уровня.

Итак.

1007 страниц «Робинсона», свода ветеринарных, практических и научных статей (в том числе и блестящих), свидетельствуют, что основной целью современной ветеринарии является пролонгация физиологических и анатомических страданий лошади, временная «подлатка» лошади для продолжения причинения ей этих самых страданий в т. н. конном спорте и других забавах этого типа.

«Робинсон» в 99 % своих текстов однозначно свидетельствует, что подавляющее большинство лошадиных болезней и травм является следствием спортивных и прочих забав человека с лошадью.

«Робинсон» практически всем своим содержанием ориентирован на распространение и пропагандирование практик слепого обслуживания уничтожающих здоровье лошади спортивных и прочих дисциплин.

При этом «Робинсон» воспринимает практику истязаний лошади как данность, как нечто незыблемое и священное и оставляет ветеринарам только роль «подтирщиков» за спортсменами, никогда и нигде не осмеливаясь назвать и обвинить истинную причину огромного количества проблем лошадиного здоровья.

Или, называя, не придает ей должного значения, фокусируясь лишь на временной ликвидации ее последствий.

Эта позиция напоминает хорошо известную в истории позицию нацистских врачей, обслуживавших преступные медицинские опыты в концлагерях, проводивших медицинскую и санитарную обработку людей перед (и в процессе) их массовым уничтожением.

Конечно, это свидетельство феноменального малодушия целого профессионального сообщества. Призванные устранять боль, страдания, причины возникновения боли и страданий, — ветеринары в своем большинстве заняты лишь потворством злу, обслуживанием зла и дикости.

Задача современной ветеринарии формулируется с предельной ясностью — «как убивать лошадь, чтобы она жила подольше?».

Здесь же в «Робинсоне» с предельной откровенностью, попахивающей тем же концлагерем, декларируются способы «приспособления» зубов лошади к конному спорту, выламывания, стачивания и опиливания… Причем умилительны, например, предостережения.

Там, где речь идет о «стачивании» функционально важных зубов (Э. Т. Бликслейгер), так как они «причиняют неудобства из-за удил», следует следующее предостережение:

«Лошадь, у которой клыки сточены до десен, высовывает язык из уголков рта, из-за чего ей дадут заниженную оценку на выставке».

При этом автор, много и, в общем, грамотно, говоря о стоматологических проблемах, вскользь, конечно же, замечает: «Еще одной распространенной зоной травматизма мягких тканей рта является область малых коренных зубов (премоляров) на ростральном участке ротовой полости. Многие из этих травм вызваны уздечкой, капсюлем уздечки и удилами» (стр. 114–115).

Замечает… и, разумеется, никаких выводов не дает.

Задача статьи — так сточить, выломать и обработать зубы, чтобы на 3–4 года приспособить лошадь «под спорт». Губительность тех изменений, которые привносят стоматологические экзерсисы, вроде стандартно распространенного, обязательного выламывания постоянных коренных зубов (первых премоляров, наделенных важнейшей функцией «запирания» зубной аркады и сохранением ее геометрии), — даже не рассматривается.

Конечно, это очень «опасная» тема, и профессиональное ветеринарное малодушие не позволяет ее касаться.

Там же, где речь заходит о коликах, о язвенных изменениях желудка (Дж. Энн Надо, Френк М. Эндрюс), авторы застенчиво упоминают, что, конечно, «у 81 % скаковых лошадей наблюдаются язвы желудка. Из 67 исследований лошадей Мерилендского ипподрома у 93 % лошадей наблюдались одно или несколько поражений слизистой желудка, Квебекское ипподромное обследование стандартбредных рысистых лошадей — у 63 % активно выступающих имелись язвы желудка» (стр. 128).

Причем авторы в статье и не скрывают, что причиной ошеломляющего количества тяжелых язв является сама ипподромная практика, тяжелейшие нагрузки и стрессы (стр. 128).

Причем, конечно, проскальзывают и сверхлюбопытные замечания и наблюдения, к примеру, о том, как «ногавки провоцируют возникновение дерматита в области пута» (Антони Ю., стр. 240).

С поразительной, обескураживающей откровенностью Дэв. Дж. Марлин исследует EIPH — т. н. индуцированные нагрузкой легочные кровотечения, признавая, что их «следует считать повсеместно распространенными среди лошадей, выполняющих быстрые или интенсивные упражнения» (стр. 476).

«Недавние исследования показали, что изменения, характерные для EIPH, присутствовали в легких посмертно у 10 из 13 чистокровных лошадей в возрасте менее 2-х лет, тренировавшихся при скоростях всего 7–8,5 метра в секунду».

«Хотя в течение многих лет EIPH считалось болезнью, поражающей чистокровных скаковых лошадей, сейчас очевидно, что EIPH возникает у любой лошади, выполняющей быстрые или интенсивные упражнения, включая скачки, скачки с препятствиями, стипль-чез, поло, скачки вокруг бочек, бега, ковбойские соревнования, скачки кватерхорсов, арабских лошадей, бега стандартбредных лошадей, конкурные состязания и даже состязания упряжных и тягловых лошадей».

Исследования однозначны, сила EIPH (легочного кровотечения) тоже классифицирована следующим образом (стр. 478):

«1 степень — прожилки крови;

2 степень — больше, чем прожилки, но меньше, чем непрерывная струя;

3 степень — непрерывная струя менее чем в половину трахеи;

4 степень — непрерывная струя более чем в половину трахеи;

5 степень — все дыхательные пути омываются кровью».

В статье с предельной, исчерпывающей грамотностью приводятся все основные теории неизбежного возникновения легочных кровотечений (EIPH).

1. Стрессовое повреждение капилляров, возникающее из-за высоких трансмуральных давлений (т. е. давлений или усилий (напряжений), воздействующих на капилляры легких).

2. «Локомоторная теория» и пр. (стр. 477).

3. Теория «Стрессовое повреждение капилляров легких» подтверждена исследованиями ин витро, доказавшими, что значительное повреждение легочных капилляров возникает при давлении 80 мм. рт. ст. Среднее давление, характерное для любой разновидности продолжительного галопа, — около 95 мм. рт. ст.

Вывод, по идее, — однозначен. Любые принятые на данный момент нормативы любого спорта — гарантированно вызывают практически у любой лошади тяжелые легочные кровотечения.

Это легочное кровотечение (EIPH) признается как тяжелейшая, часто смертельная болезнь.

Дальше — нечто совершенно невероятное. Феноменальное по сущностному цинизму признание ветеринарии: «Добиться излечения EIPH у лошади, от которой требуется выполнение интенсивных упражнений, нереально. Все лошади (данных категорий) имеют EIPH в какой-то степени».

Имеют, но продолжают участвовать в скачках, конкурах, вестерн-шоу и т. д.

А ветеринары разводят ручками… Такая вот проклятущая штука это EIPH, но можно добиться того, чтобы EIPH снизилось с 4–5 степени на 2–3.

То есть, чтобы ширина кровавой струи, рвущейся из размозженных капилляров по дыхательному тракту лошади, наполняющей легкие, уменьшилась бы вполовину.

EIPH неизлечимо. Спортивные нормативы практически всех видов спорта неизбежно вызывают EIPH.

Вывод ветеринара: спорт продолжается.

Единственный и основной способ лечения EIPH на сегодняшний день — флеботомия. Кровопускание. Снижение общего объема крови на 22 %…

То есть, чтобы спортивная лошадь не захлебывалась на дистанции собственной кровью, у нее откачивают около четверти крови… и гонят на скачку или конкур.

Кровопускают. Снижают. Гонят на скачки и в конкуры. Выясняют, что больные EIPH, из которых выпущена почти четверть объема крови и которых заставили скакать и прыгать, показывают ухудшение спортивных показателей… и признают лечение неэффективным.

И вот эта омерзительная нацистско-концлагерная практика во всем, во всем без исключения. Причем исследуют, пишут, замеряют — с огромным воодушевлением, с огоньком, с любопытством.

Только всегда — это очень сильно напоминает то любопытство, с которым нацистские врачи подсматривали в глазки работающих газовых камер, отсчитывая по секундомерам, какой ребенок первым: русский, еврейский или польский — упадет в агонии на пол камеры.

Если честно, «Робинсон» недалеко оторвался от русских «ветов», которые совсем недавно, и победоносно, изобрели способ определения «стрессовой чувствительности», т. е. определение темперамента лошади. Строго научный метод Кузнецова-Сунагатуллина (Уральская гос. академия ветеринарной медицины) — ныне апробированный и внедренный в производство (св-во № 1653 680), заключается в том, что лошади подкожно вводится в очень приличном количестве… скипидар. И по степени ее беснования от боли делаются глубокомысленные выводы о ее темпераменте.

Это не фантазия. Это научный факт (см. КИКС № 4 за 2007 г., стр. 15).

Вспомним историю профессии.

Ипполог и ветеринар XVIII столетия Г. Теннекер в свое время был поразительно откровенен:

«Болезни лошадей вылечивать удобнее не только потому, что они проще и не столь сложны, как человеческие, но и что на скотину не действуют страсти, страх, испуг, печаль или чрезмерная радость…»

«Практика коновала не столь трудна, как думают простые люди и даже теоретисты. В скотской врачебной науке можно с здравым смыслом и некоторыми сведениями в физиологии, патологии и особенно хирургии заслужить уважение, когда, напротив, в человеческой врачебной науке с сими познаниями считали бы лекаря самим бедняком. Конские болезни просты, но размножают их книги наших теоретических ученых».

(Российской новый и полной опытный коновал. Часть 4, типография Селивановского, 1809 г.)

Когда писались и читались эти стоки, то, вероятно, была вполне естественная надежда на то, что общее развитие науки, совершенствование «человеческой» медицины, «со стола» которой ветеринарии всегда что-нибудь вполне лакомое да перепадало, — превратит ветеринарию из «коновальства» в серьезную отрасль настоящей медицины.

В действительности ветеринарией был перенят опыт исследований, научных разработок, диагностирования, клинических дисциплин, но все это без исключения было пущено только для разработки методов пролонгации страданий пациента и для обслуживания зла и дикости.

Только для того, чтобы сделать издевательство над живым существом максимально эффективным и беспроблемным.

Пора назвать вещи своими именами.

Ветеринария на данный момент — это ЕДИНСТВЕННАЯ медицинская дисциплина, которая НЕ ставит своей задачей сохранение жизни и здоровья пациента.

От этого общего, научно-практического подхода, который уже кристаллизовался, — происходит и то удивительное снисхождение ветеринарии вообще к любому человеческому скотству в отношении лошади. От этого же «заговор молчания» о травматическом предназначении любого вида лошадиного железа, о пыточности принятых в спорте спецсредств, о противоречии ВСЕХ нормативов спорта анатомии и физиологии лошади.

Нравственность, человеческая нормальность, умение сострадать пациенту и ненавидеть болезнь и ВСЕ ее причины — предполагаются как непременная составная часть профессии врача.

Где и как ветеринарным врачам ампутируют эти качества?

Известно, что без этих нравственных составляющих медицина становится чудовищным оружием против жизни, здоровья и цивилизации.

Вспомним многочисленные преступные медицинские эксперименты в Дахау, Ревенсбрюке, Освенциме и других концлагерях фашистской Германии. Их делали, между прочим, не пожарные, не солдаты, не прачки.

Их делали врачи. Применяя все самые передовые медицинские технологии.

Я понимаю, сколь обидно и больно читать эти строки тем тысячам прекрасных, человечных, добрых, нормальных людей, которые стали ветеринарными врачами и которые вынуждены играть «по правилам», принятым в сегодняшней ветеринарии.

Проблема этих людей — простая человеческая робость. Забитость. Зависимость.

Но и некоторые врачи, приписанные к СС и СД, тоже по ночам лили слезы, писали покаянные дневники, а утром шли обслуживать газовые камеры и преступные медицинские опыты.

В сухом осадке тщательное изучение «Робинсона», к сожалению, ничего, кроме ужаса, вызвать не может. Ветеринары, полностью имея представление о преступности конного спорта, молча, покорно согласились на роль обслуживающего персонала при концлагере конного спорта.

Понятно, что вся эта узаконенная подлость, это пренебрежение призванием и человечностью — все это до плеяды настоящих звезд ветеринарии, до первых настоящих бунтарей.

До появления настоящих ученых, которые просто в силу того, что они — НАСТОЯЩИЕ, — подлецами быть не смогут.

А они уже появились.

И нетрудно предсказать логику развития событий.

Уже сейчас, таясь от преподов и деканов, студенты ветвузов копируют и передают друг другу труды докторов Роберта Кука и Хильтруд Штрассер, как когда-то в СССР тайком копировали и читали Солженицына.

Можно быть абсолютно уверенным в том, что достаточно скоро гарантирован массовый нравственный мятеж ветеринарных врачей, который должен быть поднят в этой профессии и который непременно будет поднят, когда роль обслуги газовой камеры спорта станет, наконец, омерзительна всем честным и добрым людям, избравшим эту профессию и видящим ее смысл в битве с болью и злом. И в победе над ними.

 

Киска Шеффер

Этот милый стишок очень годится не только для характеристики данной книги Шеффера, но и для вообще всего т. н. этологического направления.

Этология откровенно пользуется тем, что существует на самой глухой и нехоженой окраине науки, куда мало кто заглядывает.

Прежде всего по причине редкой удаленности этологии от основных в современной науке вопросов.

Большие клинки современного научного интеллектуализма блещут и звенят в других, более обжитых и популярных областях, скрещиваясь то по поводу теории Большого Взрыва, то за нанотехнологии, то дорубают в самую мелкую лапшу креационистов.

Этология, с ее некоторым сельхозколоритом, безнадзорная и декоративная, тихонько прозябает на своей дальней окраине.

Ее печальные труды никогда не подвергаются даже поверхностному пощипыванию критики, а уж глобальных, научно-интеллектуальных погромов и поджогов в ее тихой провинциальной обители — и вовсе никто и никогда не устраивал.

А зря.

Этологи родили незамысловатую теорию, заключающуюся в возможности изучения поведения и психологии лошади через набор очень примитивных, очень первобытных проявлений лошадиной природы, через т. н. табунные ритуалы, через т. н. социальное поведение лошади в ее «родной» среде.

Эти самые примитивные внешние проявления, порожденные дикостью и жестокостью табунной среды, этологи обозначили как «лошадиный язык».

Хотя с точки зрения любого научного метода термин «язык лошадей» в данном случае является катастрофически ложным.

К примеру: перед вами книга, которая, предположим, называется «Французский язык».

Открываете книгу, а там, на 330 страницах, подробное описание того, как французы пукают, икают, рыгают, храпят, сморкаются, чешутся, стонут, кряхтят, плачут, жуют, опорожняются, сопят, зевают, всхлипывают, шмыгают носом, визжат, гримасничают, смеются и чавкают.

И все это, по мнению автора книги, и есть «тот самый французский язык», только по той причине, что это делают французы и что все эти движения и звуки есть некое выражение их физиологического состояния и эмоционального настроения.

Причем определенная, строго формальная, опасно граничащая с чистой софистикой внешняя логика в этой уверенности все же есть.

Действительно, если один француз громко пукнет, то другие французы, скорее всего, рассмеются или сморщатся. Некая (причем отчетливая и яркая) реакция и на звук, и на само действие — будет налицо.

Один француз сделал — другие поняли и отреагировали.

Применив шефферовский этологический метод, вы непременно и неизбежно обречены будете считать пуканье неким, возможно, очень важным элементом французского языка.

Примерно то же самое делает Шеффер в своей книжке. Берет простейшие, низменные лошадиные проявления, слегка систематизирует их — и предлагает в качестве личностно-психологического портрета некоей обобщенной лошади.

Даже не намекая, что над всем этим первобытным поведенческим фундаментом, который является характерным совсем не для лошади, а практически для всех видов млекопитающих, существует гигантское и совершенно уникальное эмоционально-психологическое здание, которое, собственно, и есть лошадь, но которое этология почему-то не рассматривает вообще, брюзгливо отмахиваясь от его существования словом — «дрессировка».

Возможность вывода о «лошадином языке» на основании «табунного поведения» мы еще рассмотрим чуть ниже, сейчас все же стоит закончить с характеристикой т. н. этологии и этологов.

Правда, большинство т. н. этологов — это либо очень смешные и не очень грамотные мошенники, либо пунктуальные и фанатичные подражатели тому же Шефферу, по сути, простые переписчики и вариаторы его «Языка лошадей».

Сам Михаэль Шеффер, безусловно, заслуживает некоторой, очень острожной симпатии, прежде всего, как очень добросовестный и скрупулезный исследователь.

Впрочем, он (как и вся «этология») добровольно и сознательно обозначил линию своего горизонта, свой «научный взгляд на предмет исследования» лишь на сантиметр-другой выше «пола».

Взгляд, который даже при английском дворе — позволяет увидеть лишь «мышку на ковре».

Ведь что делает этология?

Этология суммирует самые примитивные черты лошади и на основании произведенной суммации рассматривает лошадь как крайне примитивное существо.

Такова природа этой «науки».

Этология откровенно боится и не понимает, что можно было бы поднять взгляд и повыше. Но поднять повыше, увидеть иные — и действительно характеристичные особенности лошади, значит, забраковать и признать малосущественными все предыдущие наработки, в том числе и самого Шеффера.

Как и многие другие молодые и шаткие дисциплины, этот вид исследований оказался в заложниках у авторитета своих «отцов».

Несмотря на откровенный анекдотизм применяемого «научного» метода, на поразительную хилость исследовательской базы, на крайнюю доказательную нищету (по сути — бездоказательность), этология оказалась востребованной.

Почему?

Отчасти по причине отсутствия вообще каких-либо ответов на те вопросы, которые существуют о поведении и психологии лошади. Но лишь отчасти.

Основной причиной востребованности в большей степени оказалась способность этологов «научно обслужить» очень удобный взгляд на лошадь как на крайне примитивное существо, находящееся в рабской, неразрывной зависимости от своих табунных первоначал.

Более того, этологи ухитрились как-то тонко и туманно намекнуть, что рулежка этими первоначалами — это, по сути, рулежка поведением самой лошади.

Этот взгляд очень даже приглянулся.

Ведь конный спорт, а еще более — НХ, тоже желают лучше понимать лошадь. Но понимать лишь как «программируемое мясо», как запредельно примитивное существо, наделенное набором очень простых и очень низменных проявлений и побуждений. Это ходячее мясо, умело используя его низменные проявления и побуждения, надо приспособить под выполнение разных нормативов, желательно с соблюдением неких приличий, игры в гуманизм и с оттенком научности.

Шеффер с его этологией — в этом смысле необыкновенно удобен.

Нигде (очень последовательно, аккуратно и осознанно) не выводя лошадь из статуса мяса, Шеффер идеологирует спорт, НХ и тому подобные «пользовательские» дисциплины, которые последнее время судорожно ищут оправдания своему существованию.

В Шеффере они это оправдание находят, ибо тот образ лошади, который этология лепит с помощью как бы научных, как бы исследовательских приемов, очень удобен для пользователя, представляя лошадь как очень примитивное, очень тупое существо, закодированное на определенный стиль поведения своей «табунной сущностью».

А «породная» лошадь «по Шефферу» — это просто прихорошенная селекцией скотина из табуна, имеющая в своей основе те же поведенческие мотивы, что и любая другая скотина. Эта мысль очень интимно растворена во всей книге, да и во всей этой странной «науке» — этологии.

Очень, кстати, в книге заметно почти обожествление разного рода «табунных», «социальных ритуалов».

Понятно, что навязчивое повторение этого рефрена позволяет окончательно «отупить» образ лошади, представить ее как безнадежно закодированную своей древней первосущностью особь, подлинная вершина счастья которой — свобода капрофагии, взаимочесалки и кропотливой тебеневки.

Логика странная.

«Социальное поведение» является «святыней лошадизма» по той причине, что оно является «социальным поведением».

Вряд ли автору пришло бы в голову обожествлять особенности социального поведения жителя какого-нибудь острова Тамбукту, где социальное поведение обуславливает восторг при наблюдении публичной дефлорации невесты с помощью каменного тотема.

А еще хорошо памятны особенности социального поведения жителей Новой Гвинеи, практиковавших людоедство.

Никому в голову не придет фетишизировать такое социальное поведение.

Но когда речь заходит о лошадях, этологами «социальное поведение» лошадей возводится в ранг святыни, ибо неисправимая первобытность и тупость лошади есть великолепное оправдание всему, что люди делают с лошадью.

Разговоры про «спортивный характер» лошади, про ее страсть к рекордам и медалям, про «партнерство» и любовь, как известно, удел первогодков, романтичных прокатчиков, лохов и одураченных журналистов.

Шеффер до этого лицемерия, разумеется, не опускается, замечая, что спортивные результаты достигаются только «достаточно жестким» обращением с лошадью (стр. 13).

Это понятно, так как обслуживает этология не любителей, а чуть более высокие уровни, где это сладенькое лицемерие уже не принято, там «не живут» ни такие мысли, ни такая фразеология.

Профи спорта, НХ, скачек, бегов и прочих забав никогда и не скрывают отношения к лошади как к «программируемому мясу», живому инвентарю, которым надо умело пользоваться, включая «все кнопки»: от болевых до тех, что регулируют поведение с помощью умения разбудить одни рефлексы и притормозить другие.

Я не буду здесь касаться очевидных и бесспорных примеров, исследований, доказательств, свидетельствующих, что лошадь — это совершенно иное существо, по сути своей неизвестное этологии с ее методами и ее взглядом.

Это и так понятно.

Лучше рассмотрим основной научный метод этологии. Рассмотрим, до какой степени он может вообще считаться «научным методом» даже в предложенном этой «наукой» контексте.

Шеффер все свои выводы о поведении и «языке» лошади делает, основываясь на наблюдениях за «естественным поведением лошади».

Или за тем стилем поведения, которое он сам принял за естественное, обозначил как естественное, вопреки очевидному противоречию этим утверждениям.

Вот здесь-то и начинаются трагические для этой науки «уязвимости», порой ставящие ее на грань чистого надувательства, а порой и уводящие за эту грань.

Приведенные в книге «Язык лошадей» и подвергнувшиеся исследованию лошадиные группы никак и ни при каких условиях нельзя считать «живущими естественно».

По сути, Шеффер совершает очень грубый и очень наивный подлог, рассчитанный совсем уж на дилетантов.

Для полноценности этологических исследований требовалось бы несколько десятков лет скрупулезно и тщательно наблюдать за жизнью лошадей Пржевальского, которые, несомненно, являются единственным на земле образчиком девственной «дикости и естественности». Или провести несколько лет в лошадиных сообществах кимарронов или, на самый худой конец, — мустангов, правда, постоянно делая поправку в результатах исследований на то, что и кимарроны, и мустанги не являют собой «чистый» образчик естественного поведения, так как подвергались и подвергаются воздействиям человека.

Но эти поправки не столь глобальны, некоторые выводы, имеющие право на научность, — сделать все же можно было бы.

Но! Шеффер разводит руками, сообщая, что лошади Пржевальского «находятся в постоянном бегстве от людей, поэтому не пригодны для изучения», а мустанги и кимарроны «настолько пугливы, что изучение их активного пространства может дать весьма сомнительные результаты» (стр. 20).

Посему для изучения «естественного поведения» берутся лошади, живущие абсолютно неестественной жизнью, с сильно откорректированными человеком и обстоятельствами психологией и физиологией.

По сути, если называть вещи своими именами — этология идет здесь на откровенный и грубый подлог.

То, что предлагает читателю Шеффер, — это не лошадиная семья, не естественное природное состояние лошади, а скорее — табун, или gregis.

Любопытно, что и тюркское слово «табун», и латинское «грегис» — это обозначение некоей искусственно созданной человеком толпы лошадей, не имеющее ничего общего с естественным образом жизни лошади.

В контекст затесывается очень распространенная ошибка, когда под словом «табун» ложно подразумевается естественно создавшееся, природное сообщество лошадей.

На самом же деле — тюркским словом «табун» (т'абюн) обозначалось собранное по монгольским становищам, согнанное с пастбищ, приготовленное для военного похода скопище лошадей. Грегис — это примерно то же самое, но в античном варианте, но тоже с неким уклоном в «накопитель», так как грегисы являлись базой для формирования кавалерийских ал и турм в эпоху императорского Рима.

Разумеется, во всех этих случаях созданное лошадиное сообщество не может считаться естественным.

Все эти «табуны», «herd», «le troupeau», «la manada» — это, по сути, некие лошадиные «коммуналки», «лошадиные зоны» разного режима. Лошади в них вполне могут существовать, но они уж никак не пригодны как материал для исследования естественного поведения.

Слишком много эта искусственность вносит психологических, физиологических, поведенческих и прочих коррективов в такое сообщество в целом, и в поведение каждой отдельной лошади.

Подлинное лошадиное сообщество — это семейное, родовое образование, созданное на основе сексуальных предпочтений.

В его основе — семейная клановость, безапелляционный режим выдворения ставших лишними или представляющих опасность для стабильности отношений в табуне особей, полная свобода миграции, диктатура, саморегуляция воспроизводства.

Вычеркивание любого из этих факторов неизбежно сказывается на всем стиле поведения и делает подобный материал непригодным для исследования «естественного поведения» лошади.

Метод этологов, которые подлинно естественную жизнь лошади изучить не могут, а книжки про это писать хотят и пишут, — напоминает обычное, причем очень глупое мошенничество.

Все это напоминает «научный» труд о химических и механических свойствах алмаза, сделанный на основе изучения искусственного, сваренного в печи ювелирного суррогата.

Нетактично и ненаучно, по меньшей мере.

Из разряда «науки» этология, как вы заметили, плавно перемещается в разряд средненькой беллетристики.

Подлог в исследованиях, используемые методы, категорическое отсутствие «чистой лабораторной среды», то есть нормального эксперимента, базирование на выдумках — не позволяют делать вообще никаких выводов.

Но выводы делаются, что, увы, превращает т. н. этологию в откровенную лженауку.

Такая же история у Шеффера и с трактовкой мимики лошадей. Трактовке уделено очень много внимания и места. С 266 страницы аж по 328.

Дело даже не в том, верно или неверно трактует Шеффер мимику лошади, угадывает иногда или не угадывает ее нюансы.

Он это делает совершенно произвольно и фантазийно. Научная трактовка, или «расшифровка», мимики лошади может основываться ТОЛЬКО на анатомическом анализе движения лицевых мышц.

Более того, на точной фиксации нюансов изменений физиологического состояния лошади и того, как эти физиологические изменения отражаются в движении лицевых мышц.

Все прочие способы «расшифровки лошадиной мимики» — могут быть более или менее забавны, но это не наука, а беллетристика, т. е. никакого отношения к реальному и точному знанию — не имеет.

Шеффер как раз беллетристикой и занимается. Впрочем, осознавая нетактичность и далекость от науки того, что пишет, для колорита, иногда невпопад, он добавляет название какой-нибудь мышцы, хотя его познания в лицевой анатомии лошади могут вызвать лишь улыбку сострадания к автору.

Прекрасной иллюстрацией «этологического метода» служит и предлагаемый Шеффером способ «установления контакта с лошадью» (стр. 266–267).

Автор предлагает соорудить из трех пальцев на каждой руке некие ухоподобные конструкции — и, приложив эти конструкции к вискам, — подавать лошади различные знаки.

Очередной, такой недвусмысленный и такой удобный всем намек этологии на полный идиотизм и примитивизм лошади. Внебрачные, но родные дети этологии — т. н. НХшники разовьют этот метод, доведя его до абсурда. Абсурд превратят в догму, утверждающую, что лошадь очень легко обмануть, что достаточно сделать несколько специфических движений, и лошадь начнет верить в то, что паясничающий перед ней человек — это просто «другая» лошадь.

Кажется смешным, но эта ахинея — краеугольный камень НХ.

Лошадь позиционируется как очень тупое, копытное, травоядное без всякого намека на интеллект, адекватность или хотя бы на организованные эмоции. Позиционируется всегда, во всем, в каждой строчке и абзаце. Не упущен ни один момент, который мог бы подчеркнуть ее примитивность и тупость. Ненавязчиво вроде, но очень настойчиво.

Вообще, труды «лошадиных этологов» сильно напоминают изыскания немецких нацистов о неполноценности евреев и поляков.

Последних, имея такие труды на руках, было психологически уютнее отправлять в газовые камеры.

Этологи, с их навязчивой пропагандой примитивности и идиотизма лошади, очень удобны для идеологического обеспечения лошадиных боен, скачек, бегов, спорта и НХ.

Что же касается «ухоподобных» конструкций, то идея, надо признаться, занятная.

Применителя этого этологического «метода» лошадь, конечно, сочтет идиотом.

Но! Зато метод, вероятно, очень подходит для самих этологов, для обмена меж собой научной информацией этологического характера. Или для докладчиков на семинарах и экологических конференциях.

Этих шести пальцев с «каждой стороны виска», как предлагает Шеффер, им вполне достаточно, чтобы в эту ухоподобную конструкцию уместить все свои знания и все свои понимания лошади.