1

День выдался холодным и пасмурным. Из тех, которые не самым лучшим образом влияют не только на тело, но и на душу, особенно если у тебя и без насупленного, сочащегося моросью неба есть основания для паршивого настроения.

У Александра Борисовича Турецкого, бывшего помощника генерального прокурора России, ныне пребывающего в отставке по состоянию здоровья и принятого на службу в агентство «Глория», эти основания были. Во всяком случае, так полагал он сам, когда серым августовским утром усаживался за руль синего «пежо», с тем чтобы отправиться на свою новую работу… Да, для него — все еще новую. Александр Борисович, когда отсутствовал исполняющий обязанности директора ЧОПа Всеволод Михайлович Голованов, обычно садился в кабинете погибшего Грязнова-младшего, и время от времени ему казалось, что вот сейчас дверь кабинета распахнется и войдет Дениска… Как всегда, с улыбкой или коротким смешком, бросив на ходу свое традиционное: «Привет, дядь Сань!»

И вслед за этим наваливалась острая мысль: не войдет. Нет больше на свете Дениса, принявшего на себя всю смертоносную силу взрыва в детдоме в Мневниках и тем самым спасшего жизнь ему, Сане Турецкому. Как нет рядом и самого близкого друга Грязнова-старшего, Славки… Не сумел смириться генерал с гибелью своего племянника, единственного родного ему человека. Именно себя счел виновным в его гибели, не смог избавиться от мысли, что и Дениску и Саню уговорил отправиться в Мневники с подарками для сирот именно он, а оказалось — прямиком на роковую встречу с террористкой.

Вячеслав Иванович подал в отставку, покинув пост заместителя главы Первого департамента МВД, и уехал из Москвы в далекую сибирскую тайгу. Турецкий так до сих пор и не разобрался: то ли зверюшек охранять на пару с приятелем юности в какой-то зверосовхоз, то ли просто егерем в лесничество…

Да и какое это имело значение? Значение имело лишь то, что сейчас их со Славкой разделяли тысячи и тысячи километров, преодолеть которые если и удастся, то нескоро. А ведь именно сегодня, будь все по-старому, Александр Борисович, скорее всего, прежде чем отправиться на работу, заехал бы к старому другу, с которым, едва ли не единственным, мог позволить себе не просто расслабиться, но и поделиться, если было невмоготу, своими душевными муками.

Конечно, был еще и Костя Меркулов. Но Константин Дмитриевич по-прежнему находился на своем посту заместителя генпрокурора по следственной работе. И ехать к нему означало очутиться во все еще родных стенах прокуратуры, а значит, бередить еще одну рану, связанную уже с его собственной отставкой. Имелась и сугубо личная причина, по которой он не мог, как в прежние времена, делиться с ним своими бедами.

Турецкий невольно вздохнул и, бросив взгляд на подъезд, из которого только что вышел, нехотя повернул в замке ключ зажигания. «Пежо» отозвался ровным мурлыканьем с полуоборота, и, еще немного посидев за рулем неподвижно, Александр наконец тронул машину с места. Его мысли переключились на ту самую душевную боль, которую после отъезда Славы Грязнова разделить было не с кем. Потому что причиной являлась его собственная жена.

Позавчера, после того как они проводили в Лондон дочь, которая училась уже второй год в английском колледже, первое, что сделала Ирина Генриховна, — на всех парах умчалась к Плетневым… А он так надеялся, что общение с их Ниной отвлечет наконец Иринку от чужого ребенка, чужих проблем!

Не отвлекло. Случались моменты, когда Александр Борисович почти жалел о том, что вытащил Антона Плетнева из беспробудного пьянства, вытащил в интересах следствия и не ошибся: бывший спецназовец им действительно помог. А дальше?… И дальше помогли они ему: вернули Плетнева в ряды нормальных людей, устроив оперативником в «Глорию», но самое главное — вернули ему восьмилетнего сына Ваську, отправленного властями в детдом в тот страшный момент, когда сам Антон оказался в психушке за убийство: бывший спецназовец отыскал и буквально растерзал насильников и убийц его горячо любимой жены Инны, матери Васьки.

Казалось бы, им можно было начинать жизнь сначала — сын и отец обрели друг друга. Увы, столь гладко все складывается разве что в женских романах да, пожалуй, еще в мыльных операх. И то потому, что занавес опускается в момент, когда очередная Золушка празднует свадьбу со своим принцем. А за занавес пока что ни одному зрителю заглянуть и в голову не пришло…

Что касается Плетневых, то проблемы у них начались сразу, не успели отгреметь победные фанфары. Не складывались отношения между Плетневым и ребенком, едва помнившим отца и выросшим, по сути дела, в детдоме, успевшим усвоить все жестокие правила, по которым живет на самом деле детский коллектив. А сам Антон оказался отнюдь не «Макаренкой»… Но почему именно Ирина должна теперь играть роль буфера?! Этого Турецкий понять и принять не мог…

Конечно, ее горячее (слишком горячее!) участие в делах семьи Плетневых можно объяснить тем, что Ирина Генриховна только что потеряла ребенка: выкидыш случился, едва она узнала о взрыве во Мневниках… То есть фактически из-за него же, из-за неугомонного мужа. Однако это объяснение, связанное с временным, слишком болезненным отношением Ирины к детям после собственной трагедии, Турецкого почему-то не устраивало. Черт знает какие мысли лезли в его голову, когда в очередной раз жена срывалась с места, бросая все, и мчалась встречать Ваську из школы, а потом занималась с ним допоздна, затем готовила отцу и сыну ужин, начисто позабыв про собственного супруга, и, наконец, являлась домой едва ли не к полуночи… И что же, все это следует объяснять больным инстинктом неудовлетворенного материнства?!

Так ведь в итоге не только Васька, но и Антон весь в шоколаде, в отличие от него, Турецкого! И уж кто-кто, а Александр Борисович помнил по меньшей мере о двух вещах, не имеющих прямого отношения к материнским чувствам. Во-первых, Ирина Генриховна сыграла немаловажную роль в возвращении Плетнева-старшего к нормальной жизни: пока она не включилась в переговоры с ним по поводу помощи следствию, он вообще не желал общаться с правоохранительными органами.

Но самое неприятное для Турецкого было «во-вторых»: в свое время, в процессе следствия по делу Плетнева, ему довелось пересмотреть уйму снимков погибшей от рук мерзавцев жены Антона… Так вот: несчастная женщина походила на Ирину Генриховну так, словно они были родными сестрами… И покажите хотя бы одного мужчину в мире, которого все эти обстоятельства, вместе взятые, не наводили бы на вполне конкретные мысли и намерения.

Работай Турецкий сейчас в Генпрокуратуре, сама работа хоть как-то помогла бы ему отвлечься. Но в «Глории», с его точки зрения, дел было — сущий мизер. К тому же отвратительное лето явно растянуло мертвый сезон. Большинство москвичей укатили на юга и возвращаться пока явно не собирались. Нечего делать в столице, где каждые несколько дней погода меняется, словно в калейдоскопе узоры: то жара, то неделя дождей, то неделя осеннего холода с почти ледяным ветром и снова внезапная адская жара.

— Дьявольщина! — выругался Александр Борисович, обнаружив, что едва не врезался в стоявший на подъезде к парковке «Глории» чужой автомобиль: роскошную белую иномарку. Мило начинается денек, ничего не скажешь!

«Пежо» заглох, пришлось снова заводить, сдавать назад и уж потом как можно аккуратнее заезжать на стоянку.

Спустя пятнадцать минут он, спустившись на пару ступеней, вошел наконец в помещение ЧОПа и, миновав небольшой застекленный тамбур, оказался в обширном холле, уставленном кожаной мебелью и пальмами.

Александр Борисович открыл рот, чтобы поздороваться с молоденькой секретаршей Наташей, но так и не произнес ни звука.

Ему навстречу поднялась из глубокого кресла женщина, показавшаяся Турецкому просто ослепительной красавицей.

— Доброе утро! — В ее низком голосе с завораживающими интонациями слышалось волнение. — Как хорошо, что вы пришли, я уже хотела уезжать, чтобы посетить вас позже!

Прежде чем ответить на приветствие, Александр Борисович бросил быстрый взгляд на настенные часы, висевшие над входом в кабинет Дениса. Он действительно опоздал, правда всего на десять минут.

— Здравствуйте… Прошу прощения, пробки… Здравствуй, Наташа, два кофе… Проходите, пожалуйста.

— Мне лучше чай. — Женщина бросила это на ходу, уверенно шагнув в распахнутые перед ней двери.

— Один кофе, один чай, — улыбнулся Турецкий.

Они сели друг напротив друга по разные стороны длинного письменного стола. Перед Александром Борисовичем была женщина, как он наконец разглядел, не слишком молодая — вероятно, что-то около сорока — и действительно красивая. Тщательно ухоженная, пепельная блондинка с не просто правильными, а, можно сказать, совершенными чертами лица, большими серыми глазами, в дорогом деловом костюме голубого цвета. И этот костюм, и тонкая блузка в тон к нему ненавязчиво подчеркивали общее изящество облика прекрасной незнакомки. Но более всего, вопреки удивительно гармоничной внешности, поразило Турецкого полное отсутствие у нее женского шарма… Причины он пока понять не мог. Казалось, она до такой степени была лишена даже намека на сексуальность, что напоминала собой прекрасный манекен, выставленный в витрине модного магазина.

Очевидно, женщина тоже внимательно разглядывала его, поскольку целую минуту оба молчали. Затем, удовлетворенно кивнув, она заговорила.

— Меня зовут Лидия Ильинична Клименко, — сообщила посетительница. — Я занимаюсь модельным бизнесом, вполне успешно…

«Кто бы сомневался, наверняка успешно!» — подумал Турецкий и сказал:

— Очень приятно. Директора нашего агентства сейчас нет в Москве, но я готов выслушать вас.

— Благодарю, мне сказала ваша секретарша… Я хочу, чтобы вы расследовали смерть… Гибель моего отца.

— Вас не удовлетворяет по каким-то причинам официальное следствие? — поинтересовался Александр Борисович.

— Не удовлетворяет. К тому же никакого расследования фактически не было: его гибель квалифицирована как несчастный случай. Но это не так, отца убили…

Турецкий незаметно для Клименко нажал кнопку записывающей аппаратуры, размещенной в ящике стола.

— Не могли бы вы изложить все с самого начала, подробно, с датами и деталями? — попросил он. — После этого я смогу ответить вам, займемся ли мы этим делом.

— Я готова заплатить столько, сколько понадобится, если возьметесь. — Она нахмурилась. — А все, что нужно, я сейчас расскажу.

Она помолчала, видимо собираясь с мыслями, прежде чем продолжить.

— Моему отцу, Илье Петровичу Клименко, шестьдесят четыре года… было. Полторы недели назад мы с ним поехали на очередной плановый прием к его доктору, в клинику…

— По поводу? — перебил ее Турецкий.

— Скорее, по причине, — Лидия Ильинична слегка нахмурилась. — Видите ли, у папы была онкология — желудок… Но отнюдь не в безнадежной стадии. Лечение оказалось очень и очень результативным, в последний месяц он чувствовал себя отлично, практически так же, как до болезни…

— Понятно… И что же было дальше?

— По дороге нам необходимо было заглянуть в супермаркет, тот, что на улице Ласточкина, неподалеку от клиники…

И, заметив, что Александр Борисович тут же перевел взгляд на крупномасштабную карту Москвы, висевшую справа от его стола, пояснила:

— Папа лечился не на Каширке. То есть он, конечно, состоял там на учете, но лечила я его в клинике профессора Хабарова… Возможно, вы слышали? О нем многие знают. Он действительно поднимает на ноги безнадежных больных… при определенных условиях.

— Вы имеете в виду оплату?

— Это само собой, — она слабо улыбнулась. — Клиника-то ведь частная! Но я имела в виду не это, а ряд сугубо медицинских показателей.

Турецкий решил пока не уточнять эту сторону дела: ему показалось, что Клименко слишком долго подбирается к сути.

— Итак, насчет супермаркета, — напомнил он.

— Да… — она кивнула и снова помолчала, собираясь с мыслями. — Вы просили с деталями… В маркете я собиралась купить бутылку дорогого коньяка для папиного доктора: в предыдущий визит мы случайно узнали, что у него день рождения, а коньяк, о котором идет речь и который всегда имеется в этом магазине, его любимый…

— Удачная случайность… — пробормотал Турецкий.

— Что вы имеете в виду? — удивилась она.

— Случайно узнать столько всего сразу, включая то, что упомянутый коньяк всегда есть именно в этом супермаркете, — он слегка растянул губы в улыбке. — Вы не находите, Лидия Ильинична, что вам практически прямо предложили поздравить доктора с днем рождения конкретным подарком?

— Не нахожу, — холодно отрезала та. — Тем более что о дне рождения мы услышали случайно из разговора медсестер между собой, а насчет подарка я по собственной инициативе посоветовалась с одним из врачей.

— Продолжайте, — кивнул Турецкий, целью которого как раз и было прояснить ситуацию. В делах, связанных с убийством (если, конечно, речь действительно шла об убийстве), мелочей не существовало.

— Я оставила папу в машине, — вздохнула Клименко, — а сама пошла в супермаркет…

Александр Борисович вновь внимательно посмотрел на карту и, поднявшись, подошел к ней поближе: район, в котором располагалась улица Ласточкина, он знал неплохо, а с упомянутым супермаркетом года два назад было связано одно из его расследований, так что «сцену» он представлял хорошо. Дело было за действием.

— Где вы припарковались? На стоянке? — поинтересовался Турецкий.

— Нет. — Она тоже встала и подошла к нему, обдав его настолько приятным запахом духов, что Турецкий даже шмыгнул носом. — Стоянка была забита. Я припарковалась с торца, пришлось загородить выезд нескольким машинам, но я не собиралась задерживаться в магазине долго.

— Та-а-ак… — протянул Александр Борисович. — Значит, где-то вот тут, почти на обочине, верно? — Он ткнул в карту прихваченным со стола карандашом.

— Верно… Я вижу, вы знаете это место? — И, дождавшись его кивка, продолжила: — Как видите, в отличие от шоссе, улочка тихая и малооживленная. Когда я уходила, папа сидел в машине, и я не представляю, почему он вдруг из нее вышел… То есть на самом деле просто знаю, что вышел, а почему и кто был мужчина, который его из машины выманил…

— С этого места, пожалуйста, подробнее!

— Когда я вернулась, — женщина заметно побледнела, — отец лежал почти на середине улицы, мертвый, толпа уже собралась, я… Его сбила машина, понимаете? Сбила, выскочив из-за угла, со стороны шоссе, и скрылась сразу же…

— Марка, номер?

— Если бы! — с горечью произнесла она. — Единственное, что известно, — цвет. Как сказала девочка, похожий на какао… Ну, еще пара свидетелей тоже запомнили цвет и то, что это была иномарка…

— О каком мужчине и какой девочке вы говорите?

— Простите, я, видимо, все еще не могу рассказывать об этом спокойно… Понимаете, отец мог выйти из машины, только если его об этом попросил специально, под каким-нибудь предлогом, знакомый человек… Но никто ничего и никого не видел, кроме одной малышки… Ей всего семь лет, но я ей верю, в отличие от милиции… Те Машеньку даже слушать не стали!

Понимаете? Им это ни к чему, проще назвать происшествие несчастным случаем. А кому, скажите на милость, надо убивать обыкновенного пенсионера, да еще и больного?!

— Вопросов сразу два: ваш отец действительно был «обыкновенным пенсионером»? И что конкретно сказала Машенька?

— Папа действительно был обыкновенным пенсионером, — коротко сказала Клименко. — Тем не менее девочка видела, как «дяденька», с которым папа о чем-то разговаривал, прогуливаясь, толкнул его под неожиданно выскочивший из-за угла автомобиль… Вы тоже не верите? — Лидия Ильинична зло сощурилась.

— Я пока не выработал никакого отношения к этой ситуации, — честно сказал Турецкий. — Кроме того, в подобном деле подход «верю — не верю» неуместен в принципе… Адрес ребенка у вас есть?

— Да! Когда я поняла, что менты… — Клименко вдруг смутилась, употребив случайно вылетевшее из нее расхожее, но все-таки жаргонное словечко. — Извините, милицейские… Когда я поняла, что они спишут все на случайность со скрывшимся с места преступления водителем, я вспомнила про эту девочку, как она пыталась кому-то из взрослых сказать, что «этого дедушку дяденька толкнул»… В общем, я ее мордашку каким-то чудом, несмотря на шок, запомнила, она очень хорошенькая девчушка… Я потом несколько дней бродила по дворам в том районе, и наконец мне повезло.

— И что же, Машенька вновь подтвердила вам то, что говорила тогда в толпе?

— Слово в слово! — кивнула Лидия Ильинична. — И я ей верю.

Некоторое время они помолчали, после чего Турецкий задал неизбежный вопрос:

— Мог кто-то убить вашего отца, если это действительно убийство, в связи с вашим бизнесом? Отомстить за что-то, например?

— Это исключено, — твердо возразила Клименко. — У меня всего лишь среднее по величине модельное агентство, называется «Круиз», работаю я в тесном контакте с более крупными, и куда более крупными, коллегами, никто меня как конкурентку рассматривать не станет. Да и дорогу я никому не перебегала…

— Что, вот так все гладко? — усомнился Александр Борисович.

— Не все. Но, поверьте, не до такой степени, чтобы папина гибель имела отношение к нашим мелким неурядицам…

— Лидия Ильинична, — покачал головой Турецкий, — если вы действительно хотите, чтобы мы взялись за ваше дело, вам придется предоставить право решать, что к чему имеет отношение, нам. Насчет «верить — не верить» я уже говорил. И соответственно предоставлять нам любую информацию, какую мы запросим, включая связанную с вашим бизнесом…

Она немного подумала, прежде чем ответить:

— Хорошо. Я согласна, хотя…

— Никаких «хотя»…

Турецкий нажал клавишу миниатюрного селектора и окликнул секретаршу:

— Наташенька, кто из наших на месте?

— Плетнев и Щербак, — отозвалась та.

— В таком случае Щербака ко мне. — Он покосился на поднос с давно остывшими и так и не тронутыми кофе и чаем, который Наташа незаметно внесла и оставила в самый разгар беседы с посетительницей. — Сейчас я познакомлю вас с оперативником, который будет заниматься гибелью вашего отца. Но вначале вместе с ним подойдите к Наташе, она должна составить контракт… Точнее, трудовое соглашение… Входи, Николай.

Последнее относилось уже не к Клименко, а к Щербаку, абсолютно бесшумно появившемуся на пороге кабинета.

— Я полагала, моим делом будете заниматься лично вы, — пробормотала Клименко, нахмурившись. — Я… Я о вас слышала… Вы ведь тот самый Турецкий, из Генпрокуратуры?

— Тот самый… Делом вашим я заниматься тоже буду. Обязательно. От кого вы слышали обо мне?

— Это так важно? — Женщина закусила нижнюю губу, и в ее глазах мелькнул наконец огонек, который с некоторой натяжкой мог сойти за попытку кокетства.

— Не очень, но я человек любопытный, — улыбнулся он.

— Хорошо… У меня есть подруга-врач, она работает вместе с подругой вашей жены… Такая вот цепочка.

— С Катей?

— Кажется…

— Точно с ней, — покачал головой Александр Борисович. — Других подруг-врачей у моей жены нет… Хм!

Он пожал плечами: удивительные существа женщины! Екатерина его всю жизнь недолюбливала, это он знал точно. А вот поди ж ты — клиентке порекомендовала, судя по всему, как хорошего спеца… Ладно, проехали!

Турецкий посмотрел на застывшего в ожидании Николая, отметив его недовольную физиономию: кому ж понравится, если про тебя забудут, предварительно выразив косвенное недоверие к твоим профессиональным качествам?!

— Да, так вот, прошу любить и жаловать, — спохватился он, — наш Николай Щербак, несомненно лучший оперативник.

Клименко нехотя поднялась и повернулась к Николаю, а Александр Борисович с удовлетворением пронаблюдал почти молниеносную смену выражений на физиономии оперативника — от упомянутого недовольства до трепетного восхищения совершенной красотой Лидии Ильиничны. И, дождавшись, когда оба они покинули кабинет, с некоторым сомнением потянулся к чашке остывшего кофе: хоть такого хлебнуть, тем более что Наташа сейчас уже занята с новой клиенткой — оформляет договор. Вряд ли, конечно, клиентка эта «долгоиграющая»: Турецкий почти не сомневался в том, что подозрения Лидии Ильиничны не следствие реальной ситуации и плохой работы милицейских, а результат ее собственного шока.

Во внезапную смерть близкого человека поверить всегда трудно, особенно поначалу. Он много раз за годы работы видел и знал, что люди в таких случаях отвлекают себя от безусловности случившейся трагедии с помощью собственной фантазии, накручивают вокруг гибели жертвы сюжеты собственного изготовления, чаще всего как раз детективные… А тут еще девочка, тоже со своими явными фантазиями… Ладно, их дело, во всяком случае, на данном этапе важнее всего проверка фактов. И Коля ее осуществит, как всегда, блестяще, так, чтобы никаких сомнений ни в чем и ни у кого не осталось.

А что касается поиска скрывшегося с места водителя, это дело милиции: у них и возможностей больше — и информационных, и физических, — и людей для их реализации. Остается надеяться, что в свое время он сумеет объяснить это красавице-манекену достаточно убедительно.

Придя к столь утешительному, но малоинтересному выводу, Александр Борисович вздохнул и, в очередной раз с сомнением поглядев на остывший кофе, все-таки решился и сделал маленький глоточек.

— Не так уж и плохо, — кивнул он сам себе.

Однако допить кофе ему сегодня было явно не суждено: в дверь кабинета постучали. И не успел Турецкий в этой связи поморщиться, как на пороге возник не кто иной, как Константин Дмитриевич Меркулов собственной персоной!

Тот самый Костя Меркулов, откровенничать с которым Александру Борисовичу в последнее время по самым разным причинам совсем не хотелось…

2

Ровно за полторы недели до неожиданного появления Константина Дмитриевича Меркулова в «Глории» в просторной, только что заново обставленной московской квартире, расположенной в центре столицы, немолодой, но прекрасно сохранившийся бизнесмен Николай Николаевич Мальцев ласково прижал к себе жену, прежде чем выйти из дома. Шел одиннадцатый час вечера, однако прервать уютный семейный вечер в обществе молодой супруги и маленькой дочки Мальцева заставили дела, связанные с работой, а вовсе не желание прогуляться перед сном.

— Маринушка, — он нежно улыбнулся, слегка отстраняя ее от себя. — Ну поверь ты мне наконец: волноваться совершенно не о чем! Мы ж говорили с тобой об этом и вчера, и позавчера… Вот увидишь, все будет хорошо! Я наконец-то сдвинусь с места, откроем второй магазин, а там…

— Ох, Коля… — Она подняла на него томные карие глаза. — Не надо укладывать… Моя бабушка всегда так говорила, когда мы начинали с мамой строить планы на будущее, и была права! И волноваться я все равно буду! Сейчас знаешь как взялись за контрафакт?

— Знаю! Потому и взял в партнеры Чжана: китайцы в этом отношении настоящие волшебники, руки у них… Ни одна собака от подлинника не отличит… Все, милая, мне пора!

После того как за мужем захлопнулась дверь, Марина еще какое-то время стояла в прихожей, печально глядя себе под ноги. На душе было почему-то особенно тревожно именно сегодня. Конечно, Коля прав насчет китайцев. Пошьют все так, что комар носа не подточит, а уж покупательницы-то точно не усомнятся, что приобретают подлинную французскую фирму. И тем не менее!

— Вce же зря я подписала эти бумаги… — пробормотала женщина и, вздохнув, побрела в глубину квартиры, посмотреть, как там спит их Машенька. Спит, конечно. Николай успел уложить девочку, прежде чем засобираться в цех к Чжану, а при папе она всегда засыпала мгновенно и спала, не просыпаясь, до самого утра.

Вероятно, теперь такая вот ночная работа станет для него постоянной на довольно долгое время: китайский цех по пошиву одежды был нелегальным, располагался едва ли не на краю Москвы, в подвале стремительно ветшавшей пятиэтажки. Публика в доме, да и вообще в микрорайоне, жила та еще, подразделяясь всего на две категории. Как однажды пошутил Николай, пьющие и сильно пьющие. Про китайский цех, конечно, знали все. Однако жаловаться на доносящийся по ночам из подвала легкий, почти неслышный стрекот швейных машинок никому из местных и в голову бы не пришло. Во-первых, ясное дело, что менты, в чьи обязанности входило отслеживать таких подпольщиков, давно были куплены хозяином нелегального предприятия. А что касается шума, так Чжан сразу обшил потолок и стены импровизированного цеха чем-то почти звукоизолирующим, так что не очень-то они жильцам и мешали.

Разворачивая машину в сторону северной окраины столицы, Николай думал и об этом, и о своей молодой, горячо любимой им жене одновременно. И в конце концов принял решение в следующий раз взять Мариночку к Чжану с собой: пусть посмотрит на все собственными глазами и сама убедится, что волноваться не о чем! Пусть уж за все про все сам Чжан волнуется и его работники.

Николай Николаевич улыбнулся, потом слегка нахмурился и прибавил газа, выехав на полупустое в этот поздний час шоссе. С одной стороны, сегодня он мог бы и не ехать в цех. Но с другой — вчера, когда он отвозил Чжану деньги, обнаружил, что новый работник цеха — маленький, юркий и совсем юный, с его точки зрения, паренек — Чонгли, кажется? — едва не пустил часть дела насмарку, перепутав бирки «фирмы»: вместо оговоренной французской притащил мешок с немецкими лейблами… Хорошо, что Мальцев это заметил, прежде чем швеи начали их настрачивать… Нет, контроль за ними все-таки нужен, особенно с учетом того, какая сумма на сей раз вложена им в проект.

Николай Николаевич решил, что постарается все же возвратиться домой до того, как Мариночка ляжет спать: много времени, чтобы проверить, какие именно лейблы используют работники и работницы, не понадобится…

Ему и в голову не могло прийти, что времени на это лично ему, наконец-то выбившемуся из проблем бизнесмену Мальцеву, потребуется на этот раз много: целая вечность…

Точно так же не могло прийти в голову китайскому юноше Чонгли, что очередная ошибка, за которую его яростно отчитывал хозяин в тот момент, когда Мальцев входил в цех, станет вовсе не роковой, как пообещал только что Чжан, а спасет ему жизнь…

Спустя ровно семь минут после того, как Николай Николаевич оказался в цехе, а донельзя расстроенный Чонгли, притащивший опять не ту упаковку лейблов, был едва ли не пинками отправлен за нужным товаром, хранившимся в дворовом гараже, входная дверь цеха лязгнула и распахнулась под ударом тяжелого армейского ботинка. Трое амбалов в масках, ворвавшиеся в подвал, обрушили настоящий шквал автоматных очередей, под которым первыми упали Мальцев и Чжан, оба сраженные насмерть. Спустя короткое время были расстреляны и все остальные работники цеха…

Возможно, кто-то из них был еще жив, когда первые из политых бензином тюков с готовой одеждой вспыхнули от язычка зажигалки одного из убийц…

Чонгли, с упаковкой на спине, увидел их в тот момент, когда те, матерясь, выскочили из подъезда, и замер в глубине двора, инстинктивно прижавшись к стене гаража, буквально слившись с ней во тьме. Три амбала в черных шапках с прорезями для глаз, натянутых на физиономии, прошли в каких-нибудь двух метрах от китайца, не заметив его. Чонгли, выросший в цирковой семье, умел оставаться невидимым и неподвижным часами, даже если вокруг не было спасительной полуночной темноты…

Проходя мимо гаража, один из бандитов пробормотал, торопя товарищей:

— Уходим быстрее, сейчас рванет!

И действительно рвануло, вышибив хлипкую дверь подъезда, и вырвалось наружу багровое смертоносное пламя. Рвануло как раз в тот миг, когда темный джип с убийцами, взревев мощным движком, скрылся на выезде из двора…

— Вот черт… — пробормотал Турецкий, дослушав до этого места историю, излагаемую Константином Дмитриевичем. — Жалко Николая, я его помню… А что он женился, да еще на молоденькой, об этом понятия не имел.

— Ну да, вы давно не виделись, — вздохнул Меркулов. И, поколебавшись, добавил: — Ты, Саня, и остальных знаешь…

— Кого имеешь в виду? — удивленно приподнял бровь Александр Борисович. — Никак… подозреваемых?

— Никак, — вздохнул тот. — Понимаешь, Мальцев, кроме как с нашими, считай, ни с кем не общался…

— Ну как же, а бизнес? Сам говоришь, в последнее время он встал на ноги. Следовательно, конкуренты наверняка были.

— Да в том-то и дело, — болезненно поморщился Меркулов, — его основным и, пожалуй, единственным конкурентом был Толик Гамза. Маринка на поминках Анатолия, считай, из-за стола выгнала, впрямую убийцей назвала… Все остальные, как ты понимаешь, были в шоке…

Они помолчали. Паузу нарушил Александр Борисович:

— Одного я не понимаю, — покачал он головой. — Почему ты, Костя, с эдаким делом пришел к нам… Неужто не хватает связей взять дело под свой контроль?

Да и в угрозыске, кого нужно, тебе легче самому задействовать.

— Вижу, точно не понимаешь, — вздохнул Меркулов. — Ну, дело под мой личный контроль, когда узнают, что все — и жертва и подозреваемые — мои же одноклассники, с которыми я годами поддерживаю связь, вряд ли отдадут… Я и сам его не возьму! Ты же понимаешь, каково это — подозревать своих друзей? Да и объективности от меня дождаться в этой ситуации действительно трудно… Что касается угрозыска, дело у Щеткина, я об этом как раз позаботился…

— Значит, предполагается, что работать мы будем рука об руку с сэром Генри, он же Петя Щеткин… Сносно…

Турецкий немного подумал и, вздохнув, нажал клавишу селектора:

— Наташенька, Плетнев еще в конторе? Позови, пожалуйста.

Отдав распоряжение, Александр Борисович бросил мрачный взгляд на Меркулова и отвернулся к окну. Как-то уж слишком настойчиво сводит судьба Костю с Антоном: одной из причин, по которой Турецкий перестал делиться со старым товарищем Меркуловым своими проблемами, была та, что именно Константин Дмитриевич взял тогда с собой к Плетневу, чтобы привлечь его к расследованию рокового взрыва в Мневниках, именно Ирину. Не мог, змей такой, не отметить сходство Сашиной жены с погибшей женой Плетнева, следствие-то тогда вместе вели! И наверняка Иринку втянул намеренно, в качестве наживки… Отдельное ему спасибо за это!

— Вызывали, Сан Борисыч? — Антон влетел в кабинет, как всегда, стремительно. И Турецкий невольно отметил, как «посимпатичнел» тот в последнее время… С чего бы это ему так сиять? Впрочем, к данной ситуации это отношения не имеет.

После того как Константин Дмитриевич ввел Плетнева в ситуацию, дальше они двинулись уже втроем, хотя уточняющие вопросы задавал сам Турецкий:

— Давай, Костя, вернемся к поминкам, где, как ты говоришь, были все ваши… Заодно охарактеризуешь каждого для Плетнева, да и я послушаю. Начни-ка ты нам с молодой женушки!

Меркулов растерянно улыбнулся и слегка пожал плечами:

— Как раз о Марине-то я могу сказать меньше всего… Ты же понимаешь, они поженились, наверное, года три назад… С ребятами мы встречаемся стабильно раз в году, а так — от случая к случаю… В общем, видел я ее несколько раз, а что сказать? Ну, такая красивая баба, из томных брюнеток… Внешне вроде бы Кольку любила, а там кто знает.

Он внезапно хлопнул себя по лбу:

— Вот черт! Я же снимки принес с похорон и с поминок тоже…

Меркулов поспешно полез во внутренний карман мундира и извлек на свет пачку фотографий.

— Вот… Тут все, кто… О ком может идти речь. Это Марина.

Турецкий и Антон получили каждый по снимку. Александр Борисович кивнул:

— И правда хороша… Слушай, а это кто, неужели Дашка? Ну надо же, все еще впечатляет!

— Точно! — Меркулов слабо улыбнулся. — Дарья Андреевна у нас по-прежнему светская львица и выглядит — сам видишь…

— Здорово она переживала? — посерьезнел Александр Борисович.

— Да, — кивнул Меркулов и тоже помрачнел. — Мне кажется, Даша со своей любовью к Николаю так до конца и не рассталась, поэтому и замуж не вышла…

— Могу представить, как она относится к Марине…

— Ну, не знаю, — смущенно пожал плечами Константин Дмитриевич. — Я, понимаешь, как-то не вникал…

— Мне кажется, — вмешался Антон, — вот этого мужика я где-то видел… Вот этого, в очках, с умным лицом. — Он ткнул пальцем в один из снимков.

— Которого? — повернулся к Плетневу Меркулов. — А-а-а… Может, и видел по ящику…

— Держу пари, — подал реплику Турецкий, — речь идет о Паше Чернобровове… Это, Антон, очень известный дирижер, одновременно одноклассник убитого, ну и Костин, разумеется… А лицо у него такое умное, как ты выразился, потому что он и правда умный. Можно сказать, большой интеллектуал… Я прав, Костя?

— Паша в первую очередь творческий человек, музыкант божьей милостью… Так же, как и Дарья. Одинокий человек и, можно сказать, по тем же причинам… Ты, Саня, не знаешь, никогда тебе об этом не рассказывал… Они — Паша, Дарья и Коля — в старших классах являли собой, несмотря на дружбу, любовный треугольник… Даша умирала от любви, совершенно безнадежной, к Мальцеву, а Павел — от точно такой же к ней самой. И ни у кого ничего, как видишь, не сложилось.

Мужчины помолчали. Потом Меркулов, вздохнув в очередной раз, продолжил:

— Сразу говорю: рыть в этом направлении смысла не имеет, все давно быльем поросло… Кто у нас там еще? А-а-а, Толя Гамза, которого вдова считает убийцей… Я не верю… Толик с Николаем столько лет дружат, со второго класса… Считайте, больше полувека!

— Костя, погоди, — прервал его Турецкий. — Ну что, мне тебе объяснять, какова теперь наша жизнь, что ли? Что там, где большие бабки крутятся, даже самая старая дружба ржавеет? Проверять, коли уж ты нам такое дело доверил, будем всех, жену и Гамзу в первую очередь, как самых заинтересованных лиц: я ведь не ослышался, бизнес у них был один и тот же, и магазинчики вроде бы чуть ли не рядом?

— Не ослышался… — буркнул Константин Дмитриевич. — Рядом…

— Кто и чем торгует?

Меркулов слегка поерзал на стуле, прежде чем ответить:

— Оба тряпками… В смысле одеждой…

— Разумеется, контрафакт, — усмехнулся Турецкий. И, обнаружив, что Константин Дмитриевич начал краснеть, покачал головой: — Слушай, Костя, ты ж не думаешь, что товар китайского производства Мальцев намеревался пустить в продажу с китайскими же бирками? Особенно с учетом того, что цех был подпольный?

— Не думаю, — коротко ответил Меркулов.

— В таком случае проверять придется прежде всего бизнес китайца, который этим цехом владел! Мальцев мог попасть под раздачу, и, скорее всего, так и было… Роковая случайность: приехал в тот момент, когда состоялась внутренняя разборка в диаспоре… Не повезло! И я бы на твоем месте проверил именно этот вариант в первую очередь, по своим каналам, так сказать, в частном порядке. Лично я не понимаю, почему все и сразу решили, что охота шла за Колей. И речь пошла о заказе, а не об этом Чжане?

— Почему ты думаешь, что я этого не сделал? — хмуро поинтересовался Меркулов. — Я что, так похож на идиота?

— Ну и?…

— Значит, так… Хочешь называть это диаспорой — на здоровье. Только на мой непосвященный взгляд, «Триада» — это не диаспора, а настоящая мафия…

— «Триада»?

— Ну, возглавляет всю эту нелегальщину некая «Триада», не только у нас, но и по всему миру. Конечно, здесь, как в любом другом месте, — свои представители. Деталей пока не знаю, но узнаю… Или узнаете вы… Короче: крови за нашими, во всяком случае «московскими», китайцами до сих пор не числилось. Возможно, чисто работали, а возможно, действительно не бесчинствовали. Свои проблемы решают всегда внутри, никаких контактов с российским криминалом, это совершенно точно!

Плетнев не сдержался и с большим сомнением хмыкнул. А Меркулов спокойно продолжил:

— Главное даже не в этом. А в том, что хозяин цеха Чжан был одним из лиц, можно сказать, приближенных если и не к императору, то к его родственнику. И если иметь в виду внутренние законы «Триады», весьма законопослушным ее членом.

— То есть положенные бабки отстегивал, и всегда вовремя?

— Есть неподтвержденный, правда, слух, что Чжан к тому же участвовал, и очень успешно, в транспортировке нелегалов из Китая к нам, помогал в первое время… Тем, на кого «Триада» давала добро… В общем, им теперь вместо него нужно искать нового человека, то есть возникли кое-какие трудности. А главное, Петя Щеткин где-то нарыл сведения о том, что руководители здешней китайской диаспоры отдали распоряжение искать убийц… К сэру Генри даже человек от них приходил… Такие вот дела.

— Дела, которые все равно нужно проверять и перепроверять, — задумчиво возразил Турецкий. — Тем не менее если ты прав и Николая действительно заказали, то заказал явно кто-то из своих… Он что, ездил к этому Чжану по жесткому графику?

— То-то и оно… Последний месяц — ежедневно, в одно и то же время: у них там проект, как я уже говорил, совместный реализовывался… Больше пока ничего не знаю, да и то, что знаю, как видишь, все с чужих слов, непроверенные слухи, а улики ни одной…

— Там точно все погибли?

— Точно, Саня… Я там был… Жуткое зрелище, куча сгоревших трупов. В самом подъезде, хотя пожарные приехали сразу после взрыва, три семьи погибли. Слава богу, остальные квартиры давно пустовали, дом предназначался на снос еще год назад. Почему не снесли до сих пор, не знаю, но догадываюсь. Чжан, говорят, платил всем, кому надо, не скупясь: у него по Москве таких цехов было несколько, так что не бедствовал мужик…

— Константин Дмитриевич, — поинтересовался долго молчавший Плетнев, все еще разглядывавший фотографии, — не подскажете, кто этот бритоголовый тип? На вашего одноклассника вроде бы по возрасту не тянет, молод… И вид бандитский.

— Где? — Меркулов надел очки, которые перед этим снял. — А-а-а, а я и не знал, что он попал в кадр… Очень удачно! А кто это, не знает даже Марина. Во время поминок по старому обычаю дверей в квартиру не запирают… В какой-то момент этот тип вошел, мы все, значит, на него воззрились… Ляпнул что-то насчет знакомства с покойным, вроде бы ему даже кто-то налил, после чего быстро слинял.

— Проверь его по картотеке, — посоветовал Константину Дмитриевичу Турецкий. — Хотя, скорее всего, просто на халяву забрел, прослышав про поминки. Но харя и впрямь бандитская.

Меркулов кивнул и поднялся со стула.

— Пора мне, Сань, тем более что и сказать-то больше нечего. Все адреса и места работы тебе отдал… Антон, ты будешь заниматься?

— Похоже, — Плетнев нерешительно посмотрел на Турецкого. — А иначе зачем я здесь?

Александр Борисович небрежно кивнул и одним пальцем подтолкнул через стол в сторону Плетнева листок бумаги с упомянутыми Меркуловым адресами и телефонами.

— Я тогда Щеткину отзвоню, — вздохнул Константин Дмитриевич. — Он с тобой, Антон, свяжется… Спасибо, ребятки, пойду я… А за оплату вы не беспокойтесь, мы все вместе оформим, как положено…

Дождавшись, когда они останутся вдвоем, Александр Борисович повернулся к Плетневу.

— Начнешь с супруги, — сухо произнес он. — Если понадобится помощь, отзовем из отпуска, да и Сева скоро вернется. Обрати внимание: Мальцева обвинила Гамзу в убийстве мужа на поминках. То бишь задолго до того, как выяснилось, что это не «китайские разборки». С чего бы?

— Всеволод Михайлович меня почему-то терпеть не может, — неожиданно сказал про Голованова Плетнев.

— Да? — заинтересованно переспросил Турецкий, тут же ощутив к Севе Голованову горячую волну дополнительной симпатии. — Надо же, с чего бы это?

Антон пожал плечами и не ответил.

— Ладно, с чувствами взаимными и невзаимными разберетесь, надеюсь, без моего участия, — холодно бросил Александр Борисович. — Еще по делу: отправляйся к Максу, нам будут нужны все сведения по этой самой «Триаде», по нелегалу Чжану и желательно по его работникам… Хотя последнее вряд ли реально. Но пусть попытается: необходимо выяснить, которая из ролей этого Чжана основная — хозяина пошивочного цеха или он одно из звеньев нелегальной миграции?

Макс, о котором упомянул Турецкий, на взгляд стороннего человека мог бы показаться человеком не просто не от мира сего, а возможно, и вовсе типом со съехавшей крышей. На самом деле он был настоящим гением — компьютерным. И, как все гении, образ жизни вел, мягко говоря, не вполне адекватный… Мог, например, неделями не вылезать из своего темного, закрытого наглухо от посторонних помещения, пялясь в мониторы нескольких компьютеров, опутанных паутиной проводов, идущих от всевозможных дополнительных приборов никому не известного назначения, щелкая по клавиатуре и питаясь между делом чипсами и колой… Он и впрямь, несмотря на весьма солидную комплекцию, напоминал, сидючи посреди всего этого хозяйства, паука в процессе охоты… Вот только охотился этот лохматый, длинноволосый и крайне немногословный бородач не за мухами, а за информацией.

Между прочим, второго такого столь удачливого охотника за данным видом добычи в столице надо было еще искать и искать! Благодаря Максу не только сотрудники «Глории», но и негласно пользовавшаяся его услугами Генпрокуратура, а также некоторые департаменты МВД и сотрудники МУРа раскрутили не один десяток сложнейших дел…

Антон в обители гения чувствовал себя неловко: за все время работы в ЧОПе он заходил сюда второй раз. И если на косые взгляды Севы Голованова можно было не обращать внимания, просто-напросто избегая общения с ним, то с Максом приходилось разговаривать самому, а потом долго ждать ответа, поскольку тот, прежде чем заговорить, всегда думал гораздо дольше обыкновенных людей.

Кое-как завершив трудноподъемное общение с суровым бородачом, Плетнев с большим облегчением покинул подвал и, доложив Турецкому, что первую информацию по китайцам можно ждать уже сегодня к вечеру, отправился по первому из адресов — знакомиться с женой покойного бизнесмена. Предварительно, чтобы сразу не получить отлуп, Антон решил не звонить.

Что касается Александра Борисовича, то он временно выкинул Костин визит из головы, решив обдумать его дома, на досуге, и определиться наконец для себя самого, злится он на старого друга или нет. А главное — насколько сознательно тот устроил ему эту подлянку с Ириной и как бы поступил на месте Меркулова сам Турецкий? А вдруг так же? Ведь Плетнев им в тот момент нужен был позарез и любой ценой. Казалось, что без него следствие никогда не сдвинется с места, ибо только он, этот бывший спецназовец из ГРУ, по некоторым предположениям, мог знать главного террориста, организатора. Что впоследствии, кстати, и подтвердилось.

Вот уж поистине: знал бы, где упасть…

Дверь кабинета приоткрылась, и на пороге возник Коля Щербак, слегка удивившийся тому, какой радостной улыбкой поприветствовал его Александр Борисович.

— Ну что, закончил с клиенткой? Садись, сейчас у Наташи кофейку попросим!

— Все в порядке, — кивнул Николай. — Кофеек — это хорошо… А знаете, Сан Борисыч, o чем эта красотка не сказала сразу и что мне пришлось клещами тянуть?

— И что же?

— То, что супруг ее не кто иной, как… — и он назвал имя Шилова, известного продюсера, подвизающегося в шоу-бизнесе.

Некоторое время Щербак и Турецкий молча и с полным взаимопониманием смотрели друг на друга. Затем Александр Борисович ухмыльнулся и покрутил головой:

— Та-а-ак… Как выражается в подобных случаях моя Нинка — супер! А мы-то думали, что дельце на пару деньков от силы! Наверняка самая сложная часть будет в том, чтобы убедить нашу красавицу, что убийство своего отца она придумала… Что скажешь? Так мне казалось…

— Вообще-то отвечу, что и такой вариант по-прежнему не исключен, хотя жаждущих отомстить ее супругу-продюсеру пруд пруди. Репутация у него та еще… К нам около года назад обращалась одна «звездочка», которую он утрамбовывал… Пришлось повозиться!

— Да, — кивнул Турецкий, сразу погрустнев, — Дениска мне тогда рассказывал, помню. Даже его поразили принятые в шоу-бизнесе методы утрамбовки. Но твои сомнения мне понятны: если бы отомстить хотели этому Шилову, да еще так круто, скорее всего, убили бы его жену, а не тестя… Или кем он там ему доводится?

— Да, я как раз это и имел в виду, — кивнул Щербак. — Но мы ведь не знаем, какие отношения у Шилова были со стариком.

— Диапазончик возможен на всю шкалу, — согласился Александр Борисович. — Скажем, если дедок, например, чем-нибудь его шантажировал, а? Тогда заказать его мог и сам Шилов… В общем, Коля, приступай. Съезди на место гибели Клименко, найди девочку, ну и так далее. Не мне тебя учить. А я пока попытаюсь провернуть одну авантюру…

И, перехватив любопытный взгляд Щербака, подмигнул:

— Кто у нас непревзойденный спец по части сбора сплетен в артистической среде? Вижу, ответа у тебя нет. Подсказка: для такого дела нужна красивая женщина…

— Вы что же, — удивился Николай, — собираетесь просить Галю Романову?

— Попросить слегка нам помочь!

— Ну, не знаю, Сан Борисыч, — Щербак с сомнением покачал головой. — У Галки и Володи Яковлева сейчас не самое легкое время… Пока Вячеслав Иванович возглавлял Первый департамент, оба числились в лучших оперативниках. А теперь там, говорят, полная неразбериха, вся верхушка перегрызлась, а отыгрываются на операх, как водится… Я с Володькой позавчера созванивался.

— Тем более пусть поработает на настоящем деле, отвлечется от их внутренних разборок, — убежденно произнес Турецкий. — Вот прямо сейчас ей и позвоню! А тебя, Коля, больше не задерживаю.

3

Все последние месяцы после ухода в отставку генерала Грязнова, причиной которого стала гибель Дениса, Галина Михайловна Романова не только не могла сама выйти из тяжелого состояния после трагедии в Мневниках, но, казалось, уныние, охватившее все существо девушки, только усугублялось с каждой неделей. И ей, и старшему оперативнику Владимиру Владимировичу Яковлеву остро не хватало Вячеслава Ивановича, а тут еще и Турецкий, в оперативно-следственной группе которого они так часто работали, ушел из Генпрокуратуры. Но Гале по сравнению с Володей было куда тяжелее: генерал Грязнов, помимо всего прочего, являлся ее крестным, это он перетащил девушку в Москву из ее родного Краснодара, взял в свой департамент, обучал азам профессии. И Дениску она знала с детства… Теперь любимая работа вдруг сделалась не в радость, чему действительно способствовала грызня «высокого» начальства, все еще не решившего, кто именно займет казавшуюся вечной должность Вячеслава Ивановича, и немедленно поднявшаяся в самом департаменте волна интриг. В итоге Галочка начала всерьез задумываться, а не вернуться ли ей в родной город, плюнув на столичную карьеру… В конечном счете, решив подумать над этим на досуге и без суеты, капитан Романова впервые за время службы собрала вместе все накопившиеся за полгода отгулы и засела дома.

Свою квартиру, доставшуюся в наследство от покойной тетушки Шуры вместе с нынешней Галочкиной профессией, Романова очень любила, несмотря на старомодную обстановку, трогать которую после гибели тетки не стала. Ведь именно эта мебель в стиле чуть ли не пятидесятых годов прошлого века создавала тот уют, который Романова особенно ценила.

Звонок Александра Борисовича застал Галю в самый разгар хозяйственных хлопот, с пылесосом в руках, который она только-только собиралась включить. Поморщившись — а вдруг с работы названивают? — она с недовольной миной взяла трубку. Но, едва услышав знакомый голос, буквально просияла:

— Сан Борисыч, вы!

— А то! — Турецкий бодро хмыкнул в трубку. — Ты чего это дома сидишь? Вроде бы для отпусков не время… Или время? Кажется, на ваших югах погода как раз ничего себе…

— Отгулы взяла, — Галочка вздохнула, сразу скиснув. — У нас там сейчас не самый лучший момент, противно…

— Наслышан! Вот поэтому и звоню. Очень кстати твои отгулы, конечно, если не откажешься нам слегка помочь.

— Отказать — вам?! Да никогда в жизни!

Она снова оживилась, почувствовав, как вдруг гораздо быстрее забилось сердце. Ведь думала, что уже никогда в жизни не придется работать с драгоценным Сан Борисычем, а тут сам позвонил!

— Вот и ладненько! — Турецкий тоже явно обрадовался. — Подъехать сможешь к нам?

— Да когда скажете!

— Это радует! А если прямо сейчас скажу?

— Десять минут на переодевание, — голосом рапортующего бойца произнесла Галочка, — и полчаса на дорогу!

Александр Борисович не выдержал и рассмеялся:

— Да, здорово тебя, я вижу, достали… Жду через час!

И, положив трубку, снова связался с Наташей. Девушка все еще ходила словно в воду опущенная. Возможно, потому, что понимала, кроме всего прочего, что, не отпросись она в роковой день взрыва в детском доме у Дениса в отгул, наверняка оказалась бы на месте Турецкого…

— Скажи мне, деточка, — мягко спросил у нее Турецкий, — ты не помнишь, кто у вас около года назад занимался делом шоу-звезды, которую преследовал продюсер?

— Помню, Александр Борисович, — сказала Наташа. — Филипп Кузьмич Агеев с Денисом Андреевичем, остальные на подхвате, как обычно… Вам достать папку? Но вообще-то Агеев только что пришел.

— Точно, Сан Борисыч, я тут… Нужен? Что-то случилось?

Филипп заглянул в приоткрытую дверь кабинета.

— Заходи, — улыбнулся Турецкий и крикнул Наташе: — Папочка с делом этой «звездочки» нам тоже понадобится. Как ее звали, кстати?

— Кажется, Тарасова… Да, Анна Тарасова, — ответила секретарша, появившись у двери.

— Кажется? А он ее что, все-таки утрамбовал?

— Нет, — вмешался Филя, проходя в кабинет и усаживаясь в кресло для посетителей. — Просто Анна Тарасова — настоящее имя, а вообще-то она и по сей день выступает со своей группой: псевдоним Анита, если хоть изредка смотрите ящик, наверняка слышали…

— Вроде бы да… — неуверенно произнес Турецкий. — Как будто что-то знакомое… Хотя, если честно, музыкальные каналы в последнее время даже Ирина не включает. Разве что Нинка, когда в Москве была, что-то такое глядела.

— Наверняка! Как раз недавно был этот их рок-фестиваль. Как называется — не помню, но Анита там точно пела.

— Фестиваль называется «Нашествие», — улыбнулась Наташа. — А папку я сейчас вам принесу.

Она вышла из кабинета, и Александр Борисович с Агеевым остались вдвоем. Филипп с любопытством воззрился на Турецкого:

— А с чего вдруг?

— У нас образовалась клиентка, супруга этого хмыря Шилова, подписала договор, — пояснил Александр. — Пока Галочка Романова в качестве добровольной помощницы соберет для нас нужные сведения, я не отказался бы послушать, в чем суть той истории.

— Ясненько, — задумчиво протянул Филя. — Хотите, чтобы я кратко изложил?

— Можно и не кратко, — улыбнулся Александр Борисович, — спешить пока некуда. А чтоб ты знал, что именно нас интересует, супруга продюсера явилась по поводу гибели своего отца. Считает, что его убили. Коля этим занимается.

— Отца? — Филипп явно удивился. — А при чем тут его зятек? Хотя… Ладно, давайте я и вправду перескажу вам ту историю, она у меня по сей день в памяти сидит. Мы с Дениской тогда поняли, что, даже зная о шоу-бизнесе много чего, все-таки не отдавали себе полностью отчета в том, какое это на самом деле болото с крокодилами.

— Один из крокодилов, разумеется, муж нашей клиентки? Кстати, фамилии у них разные, а в своем супружестве дама призналась крайне неохотно, это уже Щербак из нее вытянул.

— Ничуть не удивляюсь, — кивнул Агеев. — А история там такая. Анита со своими ребятами — музгруппой — приехала в столицу из провинции, не помню, правда, откуда, но в деле все есть… Спасибо, Наточка!

Последнее относилось к секретарше, вошедшей в кабинет и положившей на стол перед Александром Борисовичем объемистую папку. Открывать ее Турецкий пока не стал, предпочтя послушать Филю.

— В общем, — продолжил тот, — поскольку Анита — девка талантливая, с очень красивым голосом, после первого же прослушивания в продюсерском центре «Минимум» желающих заняться группой нашлось немало. Почему выбрали они Шилова Ивана Кузьмича, не знаю. Но, говорят, он, когда нужно, очень правдоподобно умеет разыграть отеческие чувства и убедить, особенно провинциальных ротозеев, что, кроме него, им никто не поможет. Мол, только он раздобудет и инвесторов, и залы, и гастроли… Словом, что касается инвесторов и гастролей — не обманул. То есть обманул, но не сразу…

— Это как? — полюбопытствовал Турецкий, не слишком хорошо разбирающийся в тонкостях шоу-бизнеса.

— Легко… Вот, допустим, он находит двоих богатеньких Буратино, готовых вложить деньги в группу. А дальше, за счет гастролей и прочих концертов упомянутые деньги нужно поначалу отбить, а потом зарабатывать дальше, причем заранее оговоренный процент идет инвесторам за их помощь, еще какой-то процент — продюсеру, остальное распределяется уже между музыкантами. Конечно, в случае, если есть доход.

— А он был?

— Был, и неплохой, если учесть, как Шилов их гонял с севера на юг и обратно, по несколько концертов в день… Но если вы думаете, что ребята знали об этих доходах, то заблуждаетесь. Года два он им врал, что они, мол, все еще не отбили свои инвестиции, потому и получают гроши. На самом деле он набивал собственный карман, поскольку денежки спонсоров они исчерпали чуть ли не за полгода…

— Это ж какие суммы-то? И так внаглую?! — удивился Турецкий.

— Вот и я про то же! Кроме того, за два года у ребятишек вышло два диска, поклонников уйма образовалась. И дисковый доход ушел вновь туда же… Анита числится не просто солисткой группы, но еще и ее руководителем: тексты и мелодии песен ее, авторские. К выходу третьего диска, который был тогда уже готов, она наконец поумнела и начала своего продюсера проверять. Мир не без добрых людей, ей в этом помогли. И, едва обнаружив, что он творил за их спинами, в одну секунду его уволила…

— Представляю, что тут поднялось, — покачал головой Александр Борисович.

— Уверен, что не представляете. В девушку дважды стреляли, надо думать, промахиваясь специально… Грозились украсть ребенка, натравливали на нее налоговую, к ней домой заявлялись какие-то амбалы с угрозами, и это еще не все. Все материалы по диску, который должен был выйти, бывший продюсер забрал, не дав его дозаписать, прямо со студии, а инструменты, которые группа привезла с собой из провинции, к слову сказать, забрал со склада… Проще говоря, украл. Вот тут-то кто-то и надоумил Аниту, находившуюся уже на грани психушки, обратиться к нам.

— Представляю, какую кучу дерьма вам пришлось разгребать, — посочувствовал Турецкий.

— Целый Монблан! И, что самое паршивое, остановили мы этого типа, по сути дела, тоже не слишком корректно…

— Думаю, шантажом, — предположил Александр Борисович.

— А что делать? — Филипп вздохнул. — Девку-то спасать надо было срочно, а как?

— И что же вы такое-эдакое на него нарыли?

— Во-первых, доказали, что ребят он действительно обворовывал, о чем спонсоры не подозревали. Но могли и узнать, например от нас, после чего хотя бы часть из них не стала иметь с ним дела. Ну а неоприходованные суммы, Сан Борисыч, он как раз клал на имя жены, уж не помню, как ее звали, этой частью Денис лично занимался, банковские связи были у него… И вот тут — самый странный момент!

— То есть?

— Ну, как вы понимаете, в грязном бельеце Шиловых покопаться нам пришлось — не дай бог. И по всем сведениям выходило, что отношения с супругой, которая к вам сегодня приходила, у него уже давным-давно никакие… Наш Иван Кузьмич вообще большой ходок, он на тот момент содержал сразу двух любовниц-моделек… Словом, у жены своя жизнь, у него своя. Но при этом не только не разводятся, но еще и часть его доходов укладывается на счет отверженной супруги…

— Шантаж, конечно, — кивнул Турецкий. — Кругом сплошной шантаж.

— Просто жена слишком много знала о нем, кроме того, мы тогда раздобыли и поглядели копию их брачного контракта: при разводе общее достояние супругов делится ровно пополам, без каких-либо дополнительных условий… Говорят, поначалу он влюбился в свою будущую жену до безумия, а через пару годков остыл. Какие там чувства у подобных ублюдков? Он и не женился до нее ни разу, а тут, видать, припекло, а она, возможно, без штампа в паспорте не желала идти навстречу… Говорят, раз в жизни даже самый закоренелый женоненавистник на кого-то попадается…

— Говорят, — хмуро кивнул Александр Борисович. — Ну а сама Лидия Ильинична, что же, так и живет в неприкосновенности? Наверняка ведь у нее тоже какая-то личная жизнь имеется? Ну, имелась тогда?

— Да нет, — Агеев несколько недоуменно покачал головой. — Она хоть и красотка, если вы заметили, но… Словом, мужика у нее тогда, год назад, не было точно. Лично я всерьез заподозрил дамочку в нетрадиционной ориентации, но и это не подтвердилось. Похоже, кроме бизнеса, открытого на денежки мужа, ее и впрямь ничто не интересует… Не баба — манекен какой-то!

Сам того не зная, Филя в тех же выражениях, что и Турецкий, подтвердил ощущение Александра Борисовича от утренней посетительницы.

— Представляешь, — усмехнулся Турецкий, — насколько проще все выглядело бы, если б клиентка и впрямь оказалась из лесбокомьюнити? Мщение отверженной любовницы. У них там с этим круто! Ладно, судя по тому, что ты рассказал, Галочке Романовой есть что проверять.

— Вообще-то в дела жены Шилова мы не слишком закапывались, — уточнил Филя. — Нас этот тип интересовал. Так что может много чего всплыть, Сан Борисыч. Сами понимаете…

— Ну, вообще-то она произвела на меня впечатление человека крайне расчетливого, — задумчиво сказал Турецкий. — Я это к тому, что, если бы ей было выгодно получить половину шиловских капиталов, наверняка бы с ним развелась… Похоже, что она получает из бабок, идущих мимо кассы, куда существеннее, не находишь?

— Логично! Но если ее муженьку это надоело, он, по-моему, запросто мог заказать ее, а не папаню.

— Ты забываешь, что, когда речь идет о гибели жены, да еще жены богатого человека, кого начинают подозревать в первую очередь? Правильно, мужа! А при их брачном контракте, когда все делится фифти-фифти, тем более.

— Конечно, вы правы, — согласился Агеев. — Просто у меня тогда сложилось впечатление, что Шилов с супругой сожительствуют довольно мирно, как ни странно…

— На чем основано твое впечатление?

— Мы нашему Кузьмичу жучков, как вы понимаете, только что в туалет не пристроили. Были записи разговоров, по-моему, они есть в папке с делом, сами увидите… Когда ей что-то было от него нужно, спокойно звонила, просила, даже без особого напора. И он шел навстречу не то чтобы с кислой миной… Знаете, такой разговор деловых партнеров. Если не ошибаюсь, насчет любовниц, по крайней мере одной из них, он от нее даже не скрывал… Во всяком случае, имя этой модельки как-то мелькнуло, и ни один из супругов не разволновался даже…

— Есть такой вид бабников, которым формально выгодно считаться женатым мужиком, — хмуро бросил Турецкий. — Чтобы, значит, бабы не охотились, а если все же начнут, было чем отговориться… С Клименко говорил Щербак, я не успел поинтересоваться: дети у них есть?

— Пятилетний сын, полностью на попечении нянек… И знаете, единственное хорошее, что можно сказать о Шилове, ребенком он интересуется все-таки больше матери, как ни странно…

— Ничего странного… В общем и целом натура нашей новой клиентки этому вполне соответствует. Она, Филя, типичная бизнес-леди, а ученые-медики недавно доказали, что у баб, лезущих в бизнес и политику и добивающихся к тому же там успеха, что-то вроде мутации произошло…

— Ну да? — Агеев округлил глаза. — Мутация — это что-то новенькое… Врут, поди!

— Не врут, — возразил Турецкий. — У этих мадам в точности, как у мужиков, левое полушарие мозга развито больше правого, а за счет этого ослаблен материнский инстинкт…

— Ни черта себе… — пробормотал Филя.

— Согласен… И это действительно, как ты выразился, «что-то новенькое», ибо ничего похожего до начала шестидесятых годов прошлого века наука не знала, такие представительницы прекрасного пола начали появляться на свет как раз в шестидесятые…

— Какая гадость эта ваша заливная рыба! — с искренним отвращением произнес Филя, у которого с его собственной женой, насколько знал Турецкий, проблем было хоть отбавляй.

Он нахмурился и слегка вздрогнул от раздавшегося в очередной раз стука в дверь. На сей раз объявилась Галочка Романова, слегка раскрасневшаяся от спешки.

Агеев, поздоровавшись, уставился на нее почти подозрительно, и Галя, конечно, тут же среагировала, моментально смутившись. И, как обычно бывало с ней в таких случаях, сразу вслед за этим рассердилась.

— Филя, ты чего на меня так уставился? — фыркнула Галя. — У меня что, на лбу неприличное слово написано?!

— Н-не-е-ет, — задумчиво протянул Агеев. — А скажи-ка, Галка, тебя, часом, не тянет заняться чем-нибудь политическим?

— Что-о-о? — Романова растерялась.

— Или, скажем, собственным бизнесом? — не унимался Филипп.

— Александр Борисович, у него с головой все в порядке? — Романова повернулась к Турецкому, бросив на Агеева обжигающий взгляд.

— Во всяком случае, — ухмыльнулся тот, — еще минуту назад никаких симптомов обратного не наблюдалось.

— Нет, ты ответь, я тебя серьезно спрашиваю, — продолжал напирать Агеев. — Это для дела надо.

— Отвяжись! — огрызнулась Галя. — Какая еще политика, тем более бизнес? Я и новости-то в последний раз месяц назад видела по ящику…

— Отлично! — просиял Филя. — Значит, с тобой все в порядке, нормальная баба, правополушарная, как положено, не мутантиха!

Александр Борисович поглядел на Галочкину вытянувшуюся от изумления физиономию и, не выдержав, расхохотался от всей души, как не смеялся уже давным-давно.

4

Уходя вечером с работы, Александр Борисович, успевший внимательно прочесть все «китайские» материалы, нарытые Максом, должен был с грустью признать: Костя Меркулов обратился к нему вовсе не потому, что считает своего старого друга высококлассным следаком. А потому, что не только Генпрокуратура, но и ни одна районка, как он называл по старой памяти окружные подразделения, на такой основе дело о взрыве в подпольном цехе не приняла бы… Даже с учетом того, что погибший Николай Мальцев в последние два месяца ездил к Чжану ежевечерне, в одно и то же время, то есть по расписанию. И одним и тем же маршрутом…

Разве не проще было пристрелить бизнесмена, скажем, на выходе из его собственного подъезда? По словам Плетнева, успевшего побывать у вдовы, сделать это там было куда удобнее, пристроившись, например, на чердаке дома напротив. Какой, спрашивается, смысл тогда мочить дюжину нелегалов ради того, чтобы положить одного бизнесмена? Глупо!

Но это лишь одна сторона дела. Вторая состоит в том, что бизнесменов уровня Мальцева вообще, как правило, не заказывают: у мужика и был-то всего-навсего один магазин… Правда, он, по слухам, как раз попал в полосу везения. Сумел заработать большую сумму, собирался расширяться… Как выяснилось, за счет не кого-нибудь, а собственного школьного друга Анатолия Гамзы, откупив его магазин, торгующий тем же типом товаров. Гамзе, в отличие от Мальцева, везло куда меньше. Вроде бы в последние недели он жаловался даже на убытки. Но разве это основание, чтобы заказывать старого товарища только за то, что тот более удачливый?!

Из всего этого, с точки зрения Александра Борисовича, следовало в свою очередь, что Костя Меркулов, излагая в «Глории» имеющуюся в его распоряжении информацию, чего-то на самом деле не договорил.

Не потому, что не доверяет сотрудникам ЧОПа, а потому, что сведения, которые Константин Дмитриевич замолчал, кажутся ему настолько недостоверными, он в них до такой степени не уверен (или не желает верить!), что предпочел, чтобы Турецкий с ребятами нарыли их сами… Другой причины действий по умолчанию со стороны своего старого друга, зная его, Александр Борисович найти не мог. Ну а в то, что Костя на пустом месте заподозрил именно заказняк, хотя очевидна совсем иная версия, Турецкий отмел сразу: Меркулов, заместитель генерального по следственной работе, и сам не идиот, понимает все, но тем не менее…

К тому же существовала еще и вдова, некая Марина, успевшая обвинить все того же Гамзу в убийстве мужа еще до начала расследования, непосредственно на поминках… Что ни говори, а покопаться в этой истории придется основательно. С Плетневым, побывавшим сегодня в доме погибшего, Турецкий успел пообщаться исключительно на ходу, результатов беседы оперативника с вдовой пока не знал, но собирался узнать сегодня же вечером, поскольку кассету с записью Антон передал, тут же умчавшись куда-то по делам.

Александр Борисович, паркуясь напротив собственного подъезда, не сомневался, что возможность поработать дома у него будет: Ирина Генриховна наверняка, как обычно, отсутствует — возится с плетневским Васькой… Настоящее сумасшествие! Ведь ради этого чужого ребенка она забросила не только мужа, но и работу! И что бы там ни говорил доктор, с которым Турецкий уже дважды советовался, а говорил он, что постепенно все уляжется, шок от потери младенца у Иринки пройдет. А вместе с ним — ненормально-болезненное отношение к детям вообще… Да, так вот: чтобы там ни плел доктор, мириться со сложившимся положением вещей Александру Борисовичу становилось с каждым днем все труднее…

Закрыв машину и поставив ее на сигнализацию, Турецкий в самом мрачном расположении духа, чисто автоматически бросил взгляд на свои окна, не сомневаясь, что они, как всегда, темные. И… в ту же секунду его сердце радостно забилось: и на кухне, и в спальне горел свет! А это могло означать только одно: против обыкновения Иринка дома!

Если бы не все еще мучившая боль в ногах, из-за которой он продолжал ходить с палкой, Турецкий, вероятно, помчался бы наверх, перепрыгивая через две ступени, как школьник, а не ждал лифт, который, на его взгляд, опускался целую вечность! Но в прихожую он все-таки влетел на предельной скорости, на какую был только способен, и невольно улыбнулся, услышав со стороны кухни знакомый звон посуды, показавшийся ему слаще благовеста.

— Ты, Шурик? — улыбающаяся Ирина выглянула в прихожую. — Вовремя пришел, ужин как раз горячий… Давай быстрее!

Упрашивать мужа дважды ей не пришлось, спустя пять минут он уже сидел за столом перед дымящейся тарелкой с котлетой и жареной картошкой. И взахлеб рассказывал Ирине Генриховне о визите Меркулова и деле, с которым тот пришел. То, что жена слушала его без особого внимания, а котлета по вкусу отдавала явным полуфабрикатом не лучшего качества, его не насторожило.

— Хочешь глянуть, каким наш Митрич в школе был? — Улыбнулся он и извлек из внутреннего кармана пиджака несколько снимков. — Во! Ир, смотри, вот он, самый лопоухий… Но взгляд уже прокурорский! Класс у них вообще видный получился: прокуроры, искусствоведы, дирижеры… Сплошная богема, одним словом. Только вот Николай и Гамза не успели…

— А этот погибший?… Мог успеть? Я имею в виду — выучиться? — рассеянно поинтересовалась Ирина, одновременно оглядывая кухню в поисках чего-то, ее интересовавшего.

— Да у него, считай, вторая жизнь началась — молодая жена, дочка, дела в гору…

Александр Борисович наконец почувствовал вкус еды и, с сомнением поглядев на котлету, отодвинул от себя тарелку. Во взгляде, который он перевел на Ирину, продолжавшую что-то искать по углам кухни, мелькнуло подозрение.

— Слушай, Ир… У меня пока ни одной готовой версии. Вечер свободный. Давай в ресторан, а? Вдвоем! В какой хочешь? Может, в тот уютный подвальчик? А можно вообще в кино пойти, как подростки — на последний ряд, с попкорном…

Ирина Генриховна повернулась к мужу, поглядев на него так, словно только что его заметила. Слегка улыбнувшись, как показалось Турецкому, снисходительно, пожала плечами:

— Шурик, я сегодня не могу.

— Почему? — Его удивление было искренним.

— Потому что Антон в данный момент эти самые ваши версии ищет…

— Он сегодня не допоздна работает, не надо! — моментально разозлившись, рявкнул Александр Борисович.

— Ну и что? — Ирина равнодушно глянула на мужа. — Все равно педагогика и Плетнев — две вещи несовместимые.

— Вечер и ресторан, похоже, с твоей точки зрения, тоже две вещи несовместимые? А ты, значит, все совмещаешь! Ты теперь не только психолог и детектив, ты еще и нянька и учительница! — вскипел Турецкий.

— У Васи по русскому тройка, по математике вообще кол получил. Он в классе новенький, ему тяжело. — Она посмотрела на мужа осуждающе. — Ребенку нужно помочь сделать уроки. Может, из него тоже прокурор получится, а ты…

— А что я? Что я?! Ну давай поругаемся! Вот, значит, я…

Но поругаться им, к великому сожалению Александра Борисовича, не удалось — помешал Иринин мобильник, разразившийся в этот момент звонкой трелью, и его жена, моментально включив связь, о возлюбленном муже тут же забыла, как и о только что начавшемся нелицеприятном разговоре с ним.

— Да! — она улыбнулась в трубку. — Да, я уже выхожу… Нет, что ты, никаких дел у меня сегодня нет, просто чуть задержалась… Уже еду!

Она наконец посмотрела, да еще и с укором, на онемевшего от бешенства Турецкого:

— Я буду часов в десять… Ну, в крайнем случае, в половине одиннадцатого. Пока!

После того как за Ириной Генриховной захлопнулась дверь, способность к какой-либо жизнедеятельности вернулась к ее мужу не сразу. И проявилась в форме, в общем-то для него не характерной. Яростно сплюнув, Александр Борисович схватил лежавший возле тарелки с успевшей подернуться жиром котлетой нож и со всего маху швырнул его на пол. Нож, как выяснилось, оказался довольно острым, а бросок профессиональным: некоторое время Турецкий злобно разглядывал воткнувшийся в пол, словно кинжал, ножик. Потом резко поднялся на ноги, поморщившись при этом от боли, и направился вон из кухни: мало того что котлета оказалась казенной и успела остыть, так и аппетит пропал напрочь.

Впрочем, он не кисейная барышня, чтобы сдаваться на милость эмоций целиком и полностью. Тем более что на самом деле он сильно преувеличил, уверяя жену, что вечер у него свободный. Так что заняться есть чем… Прослушает кассету с опросом вдовушки, может, появится материал к размышлению… Обдумает, если есть что, и принципиально ляжет спать до прихода жены — пусть знает!

И хотя Турецкий прекрасно понимал, что вряд ли на Ирину Генриховну произведет должное впечатление то, что муж не стал ждать возвращения беглой супруги к домашнему очагу, к выполнению своего плана он приступил немедленно, вставив принесенную кассету в диктофон, найденный на Иринином письменном столе. Судя по тонкому слою пыли, им давно не пользовались. Еще бы! Где уж тут думать о работе, когда главное дело — нянчиться с плетневским отпрыском! Хорошо еще, что хоть батарейки не сели… Турецкий поудобнее устроился в своем любимом кресле, поставил диктофон на колени и нажал клавишу воспроизведения. И почти сразу же раздался грудной и настолько завораживающе-красивый женский голос, что у него временно вылетели из головы собственные неприятности.

Судя по всему, за кадром остался вопрос, только что заданный Плетневым, запись он включил на ответе вдовы…

«— Да поймите вы, — произнесла женщина, — если бы у меня не было оснований, я бы этого негодяя Гамзу не заподозрила. Когда Коля… Когда это случилось, я сразу все поняла… Все!

— Если можно: что именно? — мягко и вкрадчиво поинтересовался Антон.

— Простите… Я сейчас…»

Где-то вдалеке послышался плач ребенка. Затем звук отодвигаемого стула, пауза, во время которой дважды прозвучал тихий щелчок: Плетнев, видимо, выключал во время отсутствия Марины диктофон. Потому что тут же ее голос зазвучал снова:

«— Машенька, с тех пор как… как это случилось, совсем не спит, ее Коля всегда укладывал… Простите…

— Ну что вы, это вы меня простите, что тревожу в такой момент. Но для следствия важен каждый день…

— Я понимаю! — Она секунду помолчала, видимо справляясь со слезами, душившими ее. — Вы спрашивали насчет оснований… Гамза ему грозил, я сама слышала. Грозился с ним расправиться!

— То есть?

— В общем, Коля полтора месяца назад заработал очень приличную сумму денег, он собирался расширять наше… свое дело… В отличие от Анатолия: я точно знаю, что Гамза был на грани разорения, сам постоянно жаловался, в том числе мужу… Коля и по своим каналам проверил, у него действительно все было хуже некуда. Понимаете?

— Ну и что же?

— А то, что насчет наших планов и сотрудничества с китайцами никто, кроме Гамзы, не знал, Коля доверял ему. И чтобы тот не остался вообще на бобах, предложил откупить его магазинишко… А тот, вместо того чтобы спасибо сказать, разъярился, как тигр, они жутко поссорились! Я сама слышала, потому что ссорились они здесь, у нас, а я была в соседней комнате, с Машенькой играла — поневоле услышишь…

— Именно тогда он и пригрозил вашему мужу?

— Да! Ему сумма, которую предложил Коля за эту лавку с залежалым товаром, показалась, видите ли, издевательской. Он обозвал Николая чуть ли не предателем, обвинил в желании раздавить его окончательно. А потом, потом сказал буквально следующее: «Не кричи гоп, пока не перепрыгнешь! Не исключено, что вся твоя затея с китаезами лопнет по швам и взорвется вместе с твоими сраными миллионами!» Простите, но именно так он и сказал: и взорвется, и насчет миллиона, превратившегося у него в миллионы… И добавил, что на месте моего мужа он бы не радовался заранее, а лучше поберег свою шкуру.

— М-да-а-а… — нерешительно протянул Плетнев. — Может, просто сгоряча?

— Ну разумеется! — иронично фыркнула Марина. — И ремонт своей разорившейся лавки он за неделю до Колиной гибели тоже, вероятно, сгоряча затеял?

— Ремонт?

— А вы сходите, посмотрите… Он его уже почти закончил и денег, которые наверняка на это занял у какого-нибудь банка, не пожалел… Словно точно знал, что никаких конкурентов у него больше не будет и дела выправятся.

— Марина Юрьевна, — осторожно заговорил Антон, — всему этому мешает одна, но существенная деталь…

— И какая же именно? — сухо поинтересовалась вдова.

— Убить вашего мужа было, простите меня, гораздо проще в другом месте и в другое время, вместо того чтобы устраивать бойню в цехе, уложив там больше десятка человек…

— Вы не знаете еще кое-чего, — возразила Марина. — А я знаю точно, что Гамза два месяца назад пытался сам и на тех же условиях стать партнером Чжана. Только опять же в долг, за процент от будущих, наверняка мифических доходов. И Чжан ему, разумеется, отказал, он всегда работает… работал только за наличные… Анатолий к тому же знал, что все деньги Коли вложены в это предприятие… все!

— Неужели Гамза такой… такой кровожадный? Ведь речь все-таки шла о его школьном друге, я слышал, они дружили чуть ли не со второго класса…

— Какая сейчас дружба, когда речь идет о деньгах? — В голосе вдовы звучала явная издевка над наивным оперативником. — Смеетесь… А насчет кровожадности, так ведь не своими же руками он это проделал, а руками наемных бандитов наверняка.

— Возможно, бандиты перестарались? — Плетнев явно решил подыграть Марине, продолжая демонстрировать свою «наивность». — Ведь и такой вариант имеет право на существование: заказ поступил на Чжана с его цехом, никакой гарантии того, что ваш муж в момент налета будет там, не было…

— Коля ездил туда каждый вечер в одно и то же время, он сам хотел контролировать процесс, ведь деньги туда были вложены eго, а не Чжана! Разве это так трудно — проследить распорядок дня делового человека? Он отправлялся к китайцам всегда в одно и то же время, к открытию этой проклятой мастерской…

— Вы уверены, что ваш муж успел к моменту гибели передать хозяину цеха всю оговоренную сумму?

Марина немного помолчала, прежде чем ответить:

— Вообще-то не уверена… Коля посвящал меня отнюдь не во все детали… Но это легко выяснить! Деньги мы держим в банке, счет оформлен на нас двоих…

— У меня к вам последний вопрос: понимаю, что на поминках вы были в шоке… Но, возможно, обратили внимание вот на этого молодого человека. — Послышалось легкое движение, видимо, Плетнев протянул ей снимок. — Вот этот, стриженый налысо?

На сей раз пауза длилась дольше, Марина, видимо вглядываясь в очередной предложенный Плетневым снимок, о чем-то задумалась.

— Да, я была в шоке… — она снова помолчала. — Но парня этого помню… Как он забрел к нам, не знаю, там были только свои… Все смотрели на него так, словно впервые видели. Ничего не могу сказать об остальных, но Дарья Андреевна его знала. Это точно!

— Дарья Андреевна? Это которая?

— Вот, в черной шляпке с вуалью, дамочка с самомнением…

— Тоже одноклассница вашего мужа, если не ошибаюсь?

— На поминках были только одноклассники.

— А почему вы решили, что она этого типа знает?

— Когда он вышел, она встала и тоже вышла в прихожую, а у меня как раз дочка заплакала. Получилось, что и я встала вслед за ней… Ну и когда проходила мимо, услышала, как она его называла по имени. Только не могу припомнить, как именно… Погодите, сейчас попробую… А что, вы думаете, будто Дарья имеет отношение? Глупости! Она в моего мужа была влюблена, как… как старая кошка! Ей уж если кого и убивать, так это меня, а не Колю!

— Она у вас что же, так часто бывала?

— При мне два раза… Но тут бы и одного хватило, чтобы понять… — Марина вновь заговорила снисходительно. — Поймите, женщины, в отличие от мужчин, такие вещи просекают с полувзгляда… А меня она терпеть не могла, хотя вида не подавала… Во всяком случае, Коля в это не верил, отмахивался… Стойте, я вспомнила! Имя у парня странное, потому и вспомнила! Дэн… Она его Дэном назвала… Небось юный любовник этой леди, ничего другого на ум не приходит, уж извините… Сейчас это модно: ей шестьдесят с хвостиком, а ему двадцать… Ох, погодите-ка…

Она снова умолкла, и пауза на этот раз показалась Турецкому напряженной.

— Вот черт… — неожиданно чертыхнулась вдова. — Ведь не зря же мне тогда показалось, что я его где-то видела! Теперь знаю точно: один раз он заходил к мужу в магазин одновременно со мной… И никакой он не Дэн, а обыкновенный Денис!

— Когда это было? — быстро спросил Плетнев.

— Очень давно, наверное, не меньше года назад! Поэтому я и забыла и даже на поминках окончательно не вспомнила, меня Дарья этим своим «Дэном» сбила…

— Вы уверены, что он?

— Уверена! У него подбородок характерный, видите, какая ямка глубокая? А волосы тогда были нормальные, даже длинноватые, это меня тоже сбило… Точно он, не сомневайтесь! Помню, я тогда еще на эту ямку внимание обратила, показалось, что это след от шрама, а он Машеньке языком пощелкал, чем меня удивил… Мужчины редко на таких крошек внимание обращают.

— Больше вы его не видели?

— Нет, ни разу. На это точно он!

— Вы хорошо знали остальных одноклассников мужа, с которыми он дружил?

— Только Павла Сергеевича Чернобровова, он у нас часто бывал. Замечательно простой человек, дружил с Колей, хотя и известный такой, но с нами был всегда запросто… Я не сомневаюсь, что это он мне деньги передал через Константина Дмитриевича, Коля ведь ему тоже в свое время помогал раскручиваться, давал взаймы…

— Большую сумму?

— Я не в курсе, знаю только, что помогал… Уж кто-кто, а Павел Сергеевич тут вовсе ни при чем, поверьте! Он, если не считать Дарьи, больше всех горюет по Николаю… Вот у них — точно дружба, и никто меня не переубедит в том, что Гамза убийца! Ничуть не жалею, что выгнала его с поминок: это ж каким наглецом надо быть, чтобы после всего войти в наш дом!..»

На этом месте запись обрывалась — момент прощания с вдовой Плетнев не зафиксировал. Видимо, больше ничего существенного Марина Мальцева ему не сказала: как профессионалу Александр Борисович Антону доверял целиком и полностью.

Турецкий поднялся и задумчиво побрел обратно на кухню, решив выпить чаю.

Ссора между Гамзой и Мальцевым была, видимо, Меркулову неизвестна. Иначе вряд ли бы он передал Марине те деньги… Константин Дмитриевич говорил о них нынче в «Глории», вот только вдова ошибалась в одном: сумма, и довольно крупная, была вручена Марине действительно Меркуловым, но передал ее вовсе не дирижер, а как раз Гамза… Сложненькая картинка, похоже, вырисовывается… Следует взять на заметку и еще одну деталь: Мальцева сказала, что не знает, все ли деньги, полученные от какого-то доходного дельца, провернутого ее мужем, вложены в китайский цех. Успел ли Николай передать Чжану требуемую сумму…

Что, если вдовушка кривит душой, что, если Мальцев вообще ничего не передавал китайцу, а только собирался и она это знала? И в таком случае получается, что под подозрением Марина Мальцева остается в качестве материально заинтересованного лица… Красотка, намного моложе мужа. А любовь и горе изобразить практически любая женщина может на пять с плюсом. Да еще и обвинить очень кстати рассорившегося с супругом его друга, подставив его под подозрение вместо себя. А если подумать, то и на Дашу успела пусть не подозрение, а тень, но бросить…

Александр Борисович автоматически включил чайник, дождался, пока тот закипит, и, почти не глядя, залил пакетик «Липтона» в своей любимой чашке. Судя по всему, в точности такие же мысли, как сейчас у него, пришли по поводу вдовы и Косте. И скорее всего, Меркулов, не устрой Марина на поминках эту истерику, не прогони она Гамзу, тоже считал бы, что Николай просто-напросто попал под раздачу во время разборки внутри китайской диаспоры… Но ему хорошо известно, так же как, впрочем, и Александру Борисовичу, что убийца в стремлении подстраховать себя от подозрений частенько вместо этого перестраховывается… Не тот ли у нас случай с красавицей вдовушкой?

Информация по «Триаде», предоставленная ему Максом, сводилась к тому, что Чжан был для китайской мафии, обосновавшейся в Москве, действительно весьма полезным, а следовательно, нужным человеком. Подпольные цеха, открытые им, как ни смешно, при всей своей нелегальности лишь прикрывали основную деятельность своего хозяина, отвечавшего перед «Триадой» за судьбу эмигрантов, за их транспортировку, обустройство и в конечном счете за легализацию… Турецкий успел просмотреть раздобытую Максом информацию в целом, без деталей, но и этого ему хватило, чтобы сообразить: у Чжана, столь успешно продвигавшегося внутри мафии, просто обязаны были иметься враги-завистники, которые, как известно, средств не выбирают. Точно так же должны были рассуждать и представители правоохранительных органов, что и определяло направление следствия.

Итак, вопрос и впрямь упирался, во всяком случае на данном этапе, в Марину Мальцеву. Александр Борисович наметил для себя на завтра два момента: прежде всего, надо озаботить Антона тем, чтобы тот точно выяснил, о какой сумме, якобы вложенной в китайцев Николаем, идет речь. Слово «миллион», мелькнувшее во время беседы с ней, могло быть и фигуральным выражением, а могло и скрывать за собой по-настоящему серьезные бабки.

Во-вторых, следовало отработать вплоть до деталей все-таки эту ситуацию с Гамзой, чтобы не оставлять никаких хвостов. В принципе, помимо странного поведения Марины, было еще одно, совсем крохотное сомнение в том, что история сводится к разборкам внутри диаспоры… Турецкий прекрасно знал, насколько осторожный народ китайцы. Чжан, судя по всему, был еще тем типом, опытным и ловким, да и осторожности ему было не занимать. Врагов и завистников своих наверняка не только знал в лицо, но и глаз с них не спускал, заранее разведывая их планы. Между тем, судя по результату, налет на цех оказался для покойного хозяина полнейшей неожиданностью. То, что Чжан мог не учуять столь серьезную опасность, идущую от своих же, для тех, кто понимал, что Восток — дело не только тонкое, но и весьма сложное, выглядит неправдоподобным… Однако, как известно, и на старуху бывает проруха. Так что это соображение можно было принимать во внимание только вкупе с более серьезными основаниями.

Что касается китайской осторожности, уж тут-то Александр Борисович Турецкий прав был точно. Во всяком случае, Чонгли, случайно уцелевшего в бойне на окраине Москвы, это касалось в полной мере… Прежде чем выползти из узенькой, провонявшей мочой щели, в которой он провел, как решил сам юный акробат, самый ужасный день своей жизни, он дождался полуночи: тьма была сейчас его спасением. Под ее покровом, спустя сутки после расстрела и пожара в цехе, паренек, совсем недавно попавший в Россию по каналам, отлаженным Чжаном, взявшим его на первое время к себе на работу, несколько часов подряд незаметной тенью, путаными московскими дворами пробирался в сторону центра.

Вел его исключительно инстинкт, а не знание столичной топографии. Стремление загнанного зверька затеряться в стае… То бишь в толпе. Голод он удовлетворял, по примеру здешних бомжей, роясь тайком и от них тоже в помойках. И несмотря на обуявший его ужас, успевал удивляться, как много совсем хороших и вкусных продуктов выбрасывают русские. Ему повезло даже на почти полную двухлитровую бутылку с минералкой — правда, какой-то разгильдяй оставил ее на скамье попавшегося Чонгли на пути сквера, а не выкинул, например, в урну. Но уж точно — повезло! Ведь жажда, как известно, куда хуже голода.

Двадцатилетний парнишка, выглядящий, правда, как подросток в своей ветровке с капюшоном, собирался добраться таким образом до вполне конкретного места, надеясь, что, стоит ему дошагать до единственного знакомого пока что здесь района, в котором стоит памятник известному русскому поэту, дальше он дорогу найдет. Даже если шагать при этом придется еще трое суток… Но пока что до памятника явно было далеко… Чонгли пристально огляделся и, увидев через неширокую улицу что-то вроде очередного сквера, нерешительно отодвинулся от длинного забора, прижимаясь к которому шел, и перебежал дорогу.

Сердце его колотилось от страха чуть ли не в ушах: Чонгли ни секунды не сомневался в том, что бойню, которой он так счастливо избежал, устроили русские бандиты. И пока они не получили по заслугам от всемогущей «Триады», попадаться на глаза даже случайным прохожим опасно: слишком недалеко он сумел пока что отойти от бывшего цеха, если его углядят бандюки, могут вычислить, что он — единственный, кто спасся от их автоматов и огня… Просто убьют на всякий случай, поскольку других китайцев, кроме Чжана и его работников, в этом районе не было. Хозяин сам об этом говорил, объясняя своим людям, почему им лучше лишний раз не светиться днем на улицах: есть в Москве такие типы, которые всех приезжих не любят…

Впрочем, никто особо и не рвался на прогулки, днем работники отсыпались от ночной смены, а еду им привозил помощник Чжана.

Чонгли в этом отношении был исключением: он-то как раз на прогулки рвался, но у парнишки были на то свои причины. Он даже карту Москвы раздобыл, правда случайно, — валялась, никому не нужная, возле все той же помойки во дворе сгоревшего теперь цеха. Ах, как бы она ему сейчас пригодилась!

А что касается причины, по которой он собирался ею воспользоваться, то и в сквер, увиденный на другой стороне улицы, привела его она же.

Углубившись в мокрый от моросящего дождя кустарник, Чонгли опустил обе руки в карманы, и на его бледном, осунувшемся за прошедшие сутки лице промелькнула улыбка. В одном из карманов он нащупал маленький округлый предмет — какое счастье, что не расставался с ним всю последнюю неделю ни на минуту! Во втором помимо трех измятых российских десятирублевок (все, что осталось от жалкой зарплаты, полученной у Чжана за неделю работы) лежала вещь, поистине для него сейчас бесценная… Подаренный на прощание отцом, только что вернувшимся с российских цирковых гастролей, старенький мобильник… Только бы он не разрядился окончательно! Отец не был щедр. Просто телефон, неизвестно как попавший ему в руки, работал, как выяснилось, только в России и в Китае был ему ни к чему. Не было какого-то малопонятного Чонгли роуминга. И слава богу! Иначе бы такая дорогая вещь, пусть и в столь потрепанном виде, не досталась ему никогда.

Как ни странно, аппарат работал. После того как Чонгли дрожащими от утомления пальцами набрал нужный номер, в трубке раздался гудок. Потом еще один… третий… четвертый…

И лишь после пятого гудка послышался наконец нежный девичий голос, о котором парень молил Бога:

— Да?

Он тяжело сглотнул, с ужасом обнаружив, что не в состоянии заговорить после столь длительного молчания, но все-таки успел пересилить себя.

— Лянь… — выдохнул он. — Лянь…

— Кто это?! — Девушка тоже перешла на китайский.

— Лянь, милая, это я — Чонгли… Я жив!

5

Модельное агентство «Круиз», принадлежавшее Лидии Клименко, располагалось, как выяснил Агеев, обративший внимание на этот факт, по тому же адресу, что и продюсерский центр ее супруга. Заново отремонтированный двухэтажный особнячок позапрошлого века формально арендовался на паях несколькими продюсерами. Фактически же здесь царил исключительно Шилов. Помимо его личного кабинета, как выяснил Агеев, там находилась прекрасная, оснащенная самой современной аппаратурой студия звукозаписи, небольшой зальчик для прослушивания претендентов в «звезды» и несколько репетиционных комнат.

Текучкой занимались трое-четверо сотрудников, сам Шилов работал исключительно с теми, кого считал по-настоящему перспективными артистами.

Что касается его супруги и ее моделек, в отличие от снабженного заметной издали табличкой и прекрасно оформленного под старину входа в центр, разумеется охраняемого здоровенным парнем в традиционном камуфляже, дверь в «Круиз» находилась с другой стороны особняка, выглядела непритязательно, и, к Галиному удивлению, никаких охранников там не просматривалось. Похоже, внутри дома две фирмы между собой не сообщались.

Ее предположение подтвердилось почти сразу после того, как Романова, приоткрыв узкую дверь с неприметной серой дощечкой, на которой без пояснений красовалось только название агентства, попала в маленький полутемный «предбанник» с тремя ступенями, ведущими в неширокий коридор. По сторонам его располагались двери: одна справа и две слева. Ближайшая к Гале была приоткрыта, и оттуда доносились голоса — мужской и женский.

— Уж ты постарайся, Лида, — рокотал довольно густой бас. — Лучше, чем ты, эту бабеху не оденет никто!

— Меня смущают сроки, — вздохнула женщина. — К тому же с ее-то так называемой фигурой эта твоя Далила могла бы быть и не столь разборчивой…

— Стерва капризная… — легко подтвердил ее собеседник. — Но тебе и твоему вкусу она как раз доверяет.

— Моему вкусу все доверяют, стервы в том числе… Дело не в этом. Сейчас я могу предложить ей две… Ну от силы три модели! А она, если ты помнишь, из тех, кто обожает перебирать по десятку вариантов, топая при этом ножками… Когда, говоришь, у нее сольник?

— Через неделю ровно. Уверен, если ты и твои девочки постараетесь, успеете все сделать вовремя…

— Ну хорошо, — сдалась женщина. — Только давай, Иван, подождем до вечера, пускай приходит часам к восьми. Я до тех пор свяжусь с Игуменовым. Он только что демонстрировал совсем неплохую коллекцию, в ней штук пять концертных платьев и несколько вечерних имеются. Мои девочки сумеют их хорошо подать… Только учти: выбрать ей придется именно сегодня, на шитье, примерки и подгонки уйдет как раз неделя, и это в случае, если я освобожу минимум двух мастериц.

— Игуменов за свои лекала дерет так, что…

— Ничего не поделаешь! — оборвала его дама. — Они того стоят, уж поверь… Сколько, говоришь, платьев ей понадобится?

— Два! Сольник из двух отделений… Возможно, и три.

— Три — исключено! Ты же не собираешься на ее костюмах пролетать, как фанера над Парижем? Лично я не уверена, что сольный концерт отобьет стоимость ее нарядов.

— Ничего, — уверенно возразил мужчина, — сразу же начнутся гастроли, впендюрим ей дополнительный концерт и покроем расходы… Но, что бы ты ни говорила, а Игуменов дерет за свои лекала безбожно!

— Ваня, ты никак не научишься смотреть на наш бизнес объективно, — вздохнула женщина. — «Дерет» он столько, сколько они стоят, просто ты привык, что, когда идут мои модели, платить приходится только за материал… Сейчас у тебя просто нештатная ситуация, но сам же говоришь, отобьете за счет гастролей.

— Уж я ее погоняю! — мстительно произнес мужчина. Галя не сомневалась, что это был Шилов и слышит она разговор супругов. — Ладно, Лидочка, связывайся со своим Игуменовым, мне пора… Ты как — получше?

За дверью возникла пауза, потом легкий вздох.

— Получше мне будет только тогда, когда найдут папиного убийцу.

— Ты, я вижу, по-прежнему уверена?…

— Иван, оставим этот разговор! — резко оборвала его Лидия Ильинична. — Ты говорил, тебе пора…

На этом месте Галя Романова сочла за благо выскользнуть на улицу, и к тому моменту, как Шилов, оказавшийся лысым толстяком с настороженными черными, маленькими, словно смородинки, глазами, вышел из дверей «Круиза», девушка с растерянным видом стояла перед неприметной табличкой, вглядываясь в нее, и даже вздрогнула «от неожиданности» при появлении супруга Клименко.

Тот моментально впился в Романову цепким, недобрым взглядом:

— Вы к кому? — Поздороваться с ней он не счел нужным.

— А это — модельное агентство? — просительно пролепетала Галя.

— Именно. И что из этого следует?

Он насмешливо окинул ладненькую, но невысокую Романову быстрым оценивающим взглядом.

— Я ищу работу швеи, — поспешно произнесла та. — Я очень хорошо шью… У нас на фабрике так мало платят…

— Ах, швеи? — Шилов слегка запнулся, и Галочка подумала, что ее импровизация, подсказанная подслушанным разговором, должна сработать. Она и сработала, правда, не сразу: Иван Кузьмич явно страдал хроническим недоверием к окружающим.

— А почему вы ищете работу именно здесь? — Он прищурился, уставившись на девушку в упор.

— Я подумала, что в модельных агентствах должны хорошо платить… — залепетала она. — Я… Я выписала из Интернета адреса и…

— Ясно! — Шилов вдруг потерял к ней интерес и, пожав плечами, шагнул в сторону, освобождая проход. — Поговорите с хозяйкой, возможно, ей действительно нужны швеи, но вряд ли на постоянную работу…

— Я бы и подработать не отказалась…

Но Иван Кузьмич уже шел по заасфальтированной дорожке, окружавшей особняк и соединяющей оба его входа, не слушая ее и вообще не обращая никакого внимания. Мысленно перекрестившись (этот мужик ей не просто не понравился, Галочка чувствовала какую-то неясную, исходящую от него опасность), девушка поспешно открыла двери и проскользнула вовнутрь. Однако пообщаться с хозяйкой модельного агентства лично, как она намеревалась, капитану Романовой сегодня было не суждено: такой уж выпал день! Впрочем, как оказалось на поверку, далеко не самый неудачный.

Стоило Гале занести ногу на одну из трех ступеней, как послышался прямо-таки оглушительный визг: «И черт с тобой, пошла ты на x…» — и на Романову свалилось нечто длинное, разноцветное, напоминающее торнадо… Инстинктивно вытянув руки вперед, она невольно подхватила налетевшее на нее явление природы, оказавшееся на ощупь удивительно костлявым… И не сразу сообразила, что крепко держит в объятиях неправдоподобно длинную и худую девицу, разъяренно брызгающую слюной, вместе с которой из той вылетала матерщина… Если бы не Галя, девица бы точно свалилась, не удержавшись на ногах.

Впрочем, никакой благодарности за спасение она к Романовой не испытывала, скорее, наоборот, с полуоборота переключившись в своей ярости на Галочку. Однако выбить капитана Романову из колеи в процессе выполнения задания, каким бы сложным оно ни было, пока еще никому не удавалось! Переждав несколько секунд — ровно до момента, когда сквернословие девчонки, оказавшейся удивительно рыжей, иссякло и перешло в обыкновенные рыдания, Галя осторожно выпустила ту из рук и вывела на улицу.

— Успокойся, — сказала она как можно ласковее. — Что бы у тебя ни случилось, как сказал один мудрец, и это пройдет…

— Да?! — Девица вновь завелась. — Да кто ты такая, чтоб ко мне тут вязаться?! Как же, пройдет… Эта гадина теперь всех обзвонит, всем скажет… Меня никуда не возьмут!

И, вновь расплакавшись, на этот раз потише, она отвернулась от Гали и совершенно по-детски уткнулась лицом в свежевыбеленную стену особняка. Романовой сделалось жаль скандалистку и плаксу по-настоящему. Оглядевшись и заметив в глубине довольно зеленого и уютного двора пустую детскую площадку со скамейками, она решительно отклеила рыдающую незнакомку от стены и повлекла в ту сторону. Хорошо, что ветер разогнал наконец тучи и хоть ненадолго, но выглянуло солнце. Да и деревья, несмотря на конец сентября, почему-то в нынешнем году не спешили сбрасывать листву.

— Пойдем туда, там нас никто не увидит, — проворковала Галочка. — Кто бы тебя ни обидел, нечего радовать его еще и слезами!

— Обидел? — Девчонка, не слишком упираясь, все-таки подчинилась Романовой и пошла за ней, как коза на веревочке. — Это называется «обидел»?! Да она меня куска хлеба лишила! Навсегда!

— Может, ты преувеличиваешь? — осторожно возразила Галя, помогая неожиданной собеседнице опуститься на скамью.

— Ну да, если бы… Я ж говорю, теперь эта стерва всех обзвонит и никто меня больше к подиуму и на версту не подпустит! У-у-у… сука!

Спустя пятнадцать минут Романовой наконец удалось вытянуть из девчонки, отрекомендовавшейся Соней, ее грустную историю. Впрочем, никакой оригинальностью не блещущую.

Стать моделью она, как водится, мечтала чуть ли не с детского садика. Начиная с шестого класса моталась по кастингам по всей столице, но ей, несмотря на подходящий рост, почему-то не везло. И вот только год назад — как выяснилось, Соне было всего шестнадцать, но в модельном бизнесе это почти что много — наконец случился первый успех. Девочку взяли в довольно крупное агентство; прежде чем допустить к подиуму, натаскивали целых два месяца: учили ходить, двигаться, жить по расписанию, не нарушая диету… Она готова была на все, лишь бы овладеть профессией. Даже школу бросила…

Все бы ничего, но условия ее контракта, заключенного на полгода, были рабскими, после вычетов за обучение, не оставалось в смысле денег почти ничего: мать «дармоедку» только что из дома не гнала, поскольку семья у нее бедная, еще двое сестер моложе Сони, а отца нет… Словом, когда оговоренные полгода миновали и появилась возможность зарабатывать чуть больше, тут-то и объявилась Лида-Гнида, как ее, оказывается, звали остальные модельки, с куда лучшим контрактом.

Правда, и она требовала жесткого соблюдения дисциплины и диет, но платила неплохо. Однако предупредила: если хотя бы раз сотрудница попадется на серьезном нарушении условий соглашения, последует немедленное увольнение. Ждать второго раза хозяйка не станет.

— И ты попалась? — уверенно спросила Романова.

— Я д-думала, что эта гнида просто пугает… — пробормотала Соня. — Я ж просто так попробовала, для интереса, откуда ж я знала, что мне… что со мной…

Лицо девчонки снова искривилось в плаксивой гримасе. Но Гале все-таки удалось вытянуть из нее грустный финал банальной истории. Конечно, Соня должна была рано или поздно в кого-нибудь влюбиться, возраст такой! Но весь вопрос в том — в кого. Парень в первый же вечер потащил ее на тусовку — во времена Галочкиного шестнадцатилетия это называлось вечеринкой. И под завязку предложил ей понюхать… Никогда в жизни не употреблявшая наркоты, Соня не могла отказать понравившемуся бою, тем более что и дорожка-то была совсем маленькая… Кто ж знал, что ее организм так среагирует?!

Повезло еще, что кто-то, не участвовавший в упомянутом «развлечении», не побоялся вызвать «неотложку»… А когда спустя четыре дня Соня вышла из больницы (это было вчера) и заявилась на работу (это было только что, Галя видела!), выяснилось, что она здесь больше не работает, а деньги — почти ползарплаты — платить ей никто не собирается! Мало того, Лида-Гнида назвала ее наркоманкой и предупредила, что сделает все, чтоб об этом узнали Гнидины коллеги!

— Действительно грустная история, — вздохнула Галочка. — Может, тебе, пока все это забудется, в школу вернуться?

Соня бурно запротестовала, и Галя поспешно внесла другое предложение:

— Не может быть, чтоб эта ваша Гнида была такой властной, вряд ли ее все послушают… Ты много о ней знаешь?

— А что о ней знать-то? — вздохнула несколько поутихшая Соня. — У нее муж всем особняком владеет, из певичек всяких разных звезд делает…

В голосе девчонки прозвучала зависть.

— Продюсер, что ли?

— Ну… Важный, говорят, мужик, любовниц куча… А с Гнидой они давно не живут, зато дружат… Работает она на него, за деньги!

— Как это?

— Ну, не то чтобы работает… Но костюмы своим шалавам он у Гниды заказывает, а она с него то ли вообще денег не берет, то ли берет мало, точно не знаю… У него связи серьезные! — совсем по-взрослому вздохнула опять девчонка. — И Лидка ими пользуется на равных с ним… Спелись! Два сапога пара…

Галя задумалась: слова Сони подтверждали те выводы, которые сделала она сама из подслушанного разговора супругов, и те, что сделал в свое время Агеев. Действительно, хорошо налаженное деловое партнерство… Шантажом тут, по крайней мере на первый взгляд, похоже, не пахнет…

Осторожно порасспросив Соню еще минут десять, Романова выяснила, что у Лидии Ильиничны (во всяком случае, по сведениям моделек) по-прежнему никаких «любовей» на стороне не водилось. Зато своего отца она, по словам девчонки, обожала, часто привозила с собой сюда, показывала ему свои модели, разработанные лично ею. Вообще, возилась с ним, как с младенцем каким…

— Старикашка-то как раз ничего был, — признала Соня. — Добрый, на показах цветочки всегда кому-нибудь дарил… Однажды огромную такую коробку шоколадных конфет привез и уговорил Гниду дать нам по одной штуке! Говорят, он чем-то болел, но потом вылечился.

— Почему думаешь, что вылечился? — рассеянно спросила Галя, думая о своем.

— Он месяца два к нам не появлялся, когда заболел, а потом снова приехал, веселый и здоровый совсем… А через пару недель под машину попал… Лидка с тех пор совсем ведьмой стала!

Посидев еще немного с Соней и поутешав ее, как могла, Галя решила, что сегодня в агентство идти не стоит. А может, и вообще не стоит. Это уж как Александр Борисович решит. Завтра с утра она отправится в «Глорию» и доложится Турецкому: его ведь в первую очередь интересовали отношения супругов. О них она узнала достаточно. Если же понадобится дополнительная информация, для драгоценного Сан Борисыча капитан Романова сделает все, что в ее силах.

Из многочисленных знакомых Николая Щербака мало кто знал, что он очень любит детей: своих ему Бог не дал… Но он их не просто любил, но еще и умел с ними общаться: наверное, потому, что ребятишки отлично чувствовали, что этот взрослый дяденька интересуется ими искренне.

Восьмилетняя Машенька, с которой Щербак предпочел познакомиться в ее дворе, когда девочка вышла погулять после школы, тоже моментально поняла, что он восхищается тем, как она ловко, ни разу не уронив, целых пять минут отбивала мячик о стену соседнего гаража, искренне, а не для того, чтобы к ней пристать с дурными намерениями! Девочку ему издали показали приподъездные бабульки, после того как Николай продемонстрировал им свое удостоверение: о происшествии с наездом все они хорошо помнили и ничуть не удивились его интересу к девочке.

— Классно играешь в отбивалки! — произнес Николай, подойдя к Машеньке. — И сколько раз так можешь?

— Пятнадцать пока, — пояснила та и, подхватив мяч, повернулась к нему.

— А я к тебе по делу, — серьезно сказал Николай. — Говорят, ты кое-что видела? Не очень давно.

Девочка внимательно оглядела незнакомца серьезными серыми глазами и продемонстрировала догадливость:

— Вы из милиции? Насчет того дедушки, которого толкнули?

— А его точно толкнули? — спросил Щербак. Маша пожала плечами:

— Не хотите — не верьте, но я сама видела… Тетенька, которая с ним ехала, поверила…

— И ты видела, кто его толкнул, можешь описать?

— В лицо — нет, — мотнула головой девочка. — А куртка на нем темно-синяя была… И он немного лысый, вот тут…

Девчушка подняла руку и ткнула себя в затылок.

— Точно, с лысиной… — раздался за спиной Щербака старушечий голосок, заставивший его вздрогнуть от неожиданности и обернуться. — И зря ты, милок, Машке не веришь, она тут самая востроглазая… А насчет мужика-то и я видела, как раз из молочки шла…

Перед Николаем стояла сухонькая, словно веточка, старушенция в потертом плаще из искусственной кожи и забавном, тоже далеко не новом, берете, с клетчатой хозяйственной сумкой в руках.

— Здравствуйте, — несколько растерялся Щербак. — Так вы, получается, тоже что-то видели?

— Да, считай, почти ничего, — сказала та. — Говорю ж, издали… Машка-то ближе стояла…

— И все же: как толкнули, видели? — и, спохватившись, с запозданием представился.

— Знаю-знаю, мне бабы уж сказали, что ты из милиции… Ваши-то со мной тогда и говорить не стали, а уж с девчонкой и подавно. А я и не лезла, это она вон все, — старушка кивнула на девочку. — Видела, как толкнул и как псих этот на машине на дедка прямиком рулил, но говорю ж, издали! А тот, который убивец и толкнул, тут же и сдунул, только лысина и сверкнула…

— Высокий? Низкий? Волосы темные или светлые?

— Обнакновенные у него волосы, не темные и не светлые, — отрубила бабулька. — Про куртку — точно синяя, а какого цвета штаны — не помню, убег он быстро, к больнице.

— К больнице?

— Не к поликлинике нашей, а к больнице, — кивнула та. — Через поликлинику наскрозь не пройти, а через больницу можно… Вот и убег туда. Там дальше-то шоссе, народу полно и машин… А рост его издали не разглядишь, вроде бы тоже обыкновенный… А что, вас, видать, начальство проперчило, чтоб, значит, все по правде расследовали? — Старушка хитро подмигнула Щербаку и хихикнула. — А то теперь сплошные эти… оборотни в погонах! Только деньги хапаете, а работать не хотите по правде! Это ж надо, живых людей под колеса среди бела дня пихают!

— Машину, которая на него ехала, вы рассмотрели? — вздохнул Николай, решив не разуверять бабку насчет того, что он из милиции.

— А как же! — самодовольно улыбнулась она. — Я ее лучше всех разглядела, ее первой и увидела! Как раз хотела дорогу переходить, я из молочки шла… Гляжу, а этот псих из-за угла и вывернулся и, значит, вперед!

— Описать машину можете?

— Иностранная, бежевая, стекла черные. А в марках я, уж извиняй, нынче не разбираюсь…

— У нее на носу, — неожиданно вставила примолкшая было девочка, — колечко такое железное было… Я видела…

— Точно колечко? — прищурился Щербак.

— Точно! — сурово насупилась Машенька. — Вы мне что, не верите?!

— Еще как верю!

Спустя несколько минут, распрощавшись со своими собеседницами, Щербак, отойдя за угол, достал мобильный и набрал номер Макса.

— Привет, бродяга. Меня интересует следующее: зафиксирован ли угон «мерседесов» бежевого цвета в следующие числа… Записал?

— Перезвонишь минут через сорок, — буркнул Макс и отключил связь.

Ближайшие полчаса Николай провел в кафе: пообедать ему сегодня не довелось, хоть перекусить кофе с гамбургерами… Все это время он не только поглощал еду, но и недоуменно размышлял над тем, кому это понадобилось убивать старика, да еще и необратимо больного. Никаких вариантов помимо тех, что они надумали с Турецким, в голову ему не приходило.

Наконец сорок минут истекло, и он вновь набрал номер Макса. Как выяснилось, светлый «мерседес» действительно был угнан в тот день, и всего один. По странному совпадению принадлежал он доктору, и даже профессору, Хабарову — владельцу клиники, в которой лечился покойный Клименко и куда они с дочерью как раз направлялись.

— И что? — почему-то разволновался Щербак. — Нашли его?

— Нашли-нашли… — сердито буркнул Макс. — На другой день и нашли… Туда же, за гаражи, загнали с помятым передком… Странно, что не обснимали… У профессора претензий к ментам не было… Все?

— Пока все, — задумчиво произнес Николай и отключил связь. Похоже, чего-чего, а странностей в этой истории с каждым шагом обнаруживается все больше.

Немного постояв на месте, он наконец двинулся в сторону ближайшего метро, решив повидаться с Турецким лично, а не отзванивать ему о результатах разведки по телефону.

6

— Удивительно! — Александр Борисович недоверчиво качнул головой. — Я-то думал, Клименко всю эту историю, как это частенько бывает, от шока придумала… Где, говоришь, нашли «мерседес» Хабарова?

— К его клинике примыкает гаражный кооператив, — ответил Николай. — Небольшой: всего три ряда гаражей. Сзади забор, со стороны самой клиники кирпичная стена… Вот между забором и стеной машину и нашли, там даже следы остались.

— Гаражи, как я понимаю, не охраняются?

— Да нет, какое там… По-моему, обычная дикая застройка.

— Получается, «мерседес» угнали целенаправленно, чтобы, значит, старичка замочить, а после этого аккуратненько вернули на место… Узнал, откуда угнали?

— Нет, Александр Борисович, во-первых, Хабарова самого в тот момент в клинике не было, во-вторых, я решил вначале вам доложиться. И вот еще что… Я звонил клиентке, интересовался — так, на всякий случай: не заметила ли она в те дни перед убийством отца за собой слежки или вообще чего-либо необычного? Понимаете, ведь если это убийство, да еще заранее подготовленное, исполнители должны были иметь гарантию, что Клименко возле супермаркета остановится… Старик соответственно будет один, а дальше — дело техники. Но она могла с тем же успехом купить все, что надо, в другое время и в другом месте — заранее… Я имею в виду, что упомянутый Клименко разговор в больнице насчет дня рождения и коньяка такой гарантии дать не мог. И следовательно, на саму клинику никакой тени не бросает…

— Ты прав, конечно… Что она тебе сказала насчет слежки?

— Ничего такого не заметила, как и следовало ожидать, — ответил Щербак. — Но она и не смотрела, просто в голову не пришло, так что говорю ж, на всякий случай спросил.

— Ничего необычного тоже не происходило?

— Говорит, нет… Но мне показалось, что она чего-то недоговаривает. Сегодня мы с ней увидимся, условились на пятнадцать ноль-ноль. Лидия Ильинична в это время обедает и на сей раз согласилась сделать это в моем обществе.

— Не знал, что ты такой состоятельный! — усмехнулся Турецкий. — Небось питается мадам в каком-нибудь дорогущем местечке?

— Ну, не в самом дешевом, — Щербак слегка порозовел. — Но она заранее предупредила, что платит сама… Не в кафе же мне было с ней встречаться!

— Вот что, Коля, — задумчиво произнес Александр Борисович, — думаю, что до трех ты собирался наведаться в клинику, верно? Пока не нужно… Что-то мне все эти маленькие случайности не сильно нравятся. Каждая сама по себе вроде бы безобидна, если можно назвать безобидным факт побега убийцы с места преступления. Но бежал он в сторону клиники, верно?

— Так ведь там единственное место, где можно проскользнуть на шоссе, — напомнил Щербак.

— Вот и я о том же… Смотри дальше: я не сомневаюсь, что за Клименко и ее отцом следили. Насколько я ее понял, к Хабарову они ездили всегда в одно и то же время, в один и тот же день, раз в неделю. То, что мадам ничего не заметила, еще ни о чем не говорит. Из этого следует, что и убить старика могли где угодно, дождавшись удобного момента, когда дочь оставит его в машине одного… Однако случилось это вновь неподалеку от больницы.

— Но, Александр Борисович, — возразил Щербак, — если бы убийца был сотрудником, допустим, клиники, что, на мой взгляд, вовсе не вероятно, коли старика там, наоборот, лечили, он бы как раз постарался сделать это как можно дальше от своего места работы.

— В обычном случае — да… А вдруг иной возможности у него не имелось?… Галочка, — Турецкий повернулся к молча сидевшей все это время Романовой, с интересом следившей за их разговором с Николаем. — Что там говорила эта моделька? Что отец Клименко пару месяцев не появлялся у дочери в агентстве, хотя до этого ездил часто?

— Да, Александр Борисович, — кивнула девушка. — И там знали, что это из-за болезни. Но две недели назад Лидия Ильинична его снова привезла, и, по словам Сони, выглядел он прекрасно.

— И тем не менее не думаю, что старик Клименко часто выходил из дома, возможно, все его вылазки и сводились к клинике — обязательный визит к врачу и к дочери в гости… Ладно, считайте, что я это так, в порядке бреда…

— Так ехать мне к Хабарову или нет? — уточнил Николай.

— Поезжай, но после того, как встретишься с Лидией Ильиничной. У нее же выяснишь все, что возможно, по части здоровья и лечения отца.

— Что именно?

— Во-первых, сам диагноз: рак, между прочим, бывает разных стадий, мне нужны детали. Судя по тому, что мы сейчас знаем, у старика наступила ремиссия, а она тоже на пустом месте не случается, причем происходит это крайне редко.

— Что-нибудь еще?

— Кто, помимо Хабарова, его лечил, что это за методы, которыми лечили? Ведь по каким-то причинам Клименко предпочли эту клинику Каширке? И кажется, совсем не зря…

— Хорошо, Сан Борисыч, все это я выясню. Вначале у нее, а потом, если понадобится, у самого профессора. Правда, до него еще добраться нужно, пока что, кроме секретаря по телефону, пообщаться там мне ни с кем не удалось. Хоть записывайся на прием! Но и там, как утверждают в регистратуре, очередь на две недели вперед…

— Значит, в клинику ты все-таки заходил?

— Заходил, но дальше регистратуры меня не пустили, а доставать удостоверение не стал, зачем лишний раз светиться?

— Все правильно, — кивнул Турецкий.

— Александр Борисович, — Галочка слегка порозовела, — у меня еще целая неделя отгулов, и если я нужна…

Турецкий задумчиво поглядел на девушку:

— Твоя машина на ходу?

Вопрос был существенным: старенький «Москвич» Романовой, купленный с рук, ломался с периодичностью где-то раз в месяц.

— На ходу, — кивнула она. — Только что забрала у ребят, клянутся, что на этот раз минимум полгода гарантии…

— Я бы хотел, чтоб ты пару дней понаблюдала за нашей клиенткой — так, на всякий случай: нет ли за ней и сейчас хвоста?

— Есть понаблюдать! — Галочка улыбнулась и встала со своего места у окна.

Николай не сдержался и фыркнул:

— Ну ты даешь, капитан Романова! Отродясь ни у кого не наблюдал трудового энтузиазма, когда речь шла о наружке! Здорово же вас с Володькой допекли в родной конторе… Слушай, а как у него по части отгулов? Или, может, отпуск взял?

Он подмигнул Турецкому, и они оба весело расхохотались.

Антон Плетнев, так же как и Александр Борисович, втайне был уверен, что никакого убийства Николая Мальцева никто и не думал заказывать: перед ними типичная бандитская разборка внутри диаспоры. А Николаю просто-напросто не повезло, оказался в ненужном месте в ненужный момент. Поэтому, когда Турецкий усадил его за копии следственных документов, доставил которые в «Глорию» лично майор Щеткин, он же сэр Генри, оперативник взялся просматривать их с куда большим энтузиазмом, чем деловые записи самого Мальцева, отданные ему вдовой. Записи, с его точки зрения, могут и подождать, а вот доказать, что все дело вовсе не в бизнесмене, значило избавиться от довольно-таки занудного дела: к тому же китайские имена, а порой и вовсе столбики иероглифов, которыми периодически пестрели некоторые страницы дела (перевод, правда, прилагался), почему-то мешали Антону сосредоточиться.

В общем, когда Турецкий с вопросительным видом заглянул к нему в общий кабинет, особо сказать Антону, несмотря на энтузиазм, было нечего.

— Пока никаких зацепок, — произнес он виноватым тоном. — Если верить экспертизе, самая обычная бандитская разборка: огнестрел, потом поджог. Оружие сейчас по пулегильзотеке отрабатывают. А документы по работникам цеха…

— Наверняка липа! — закончил за Плетнева Александр Борисович. — Какой идиот будет нелегалов по их настоящим именам записывать? Но проверять все равно придется тщательно! Ты что же, не все еще просмотрел?

— Не все, но к вечеру наверняка закончу.

— Не думай, что бумажная работа — ерунда… — начал Турецкий назидательным тоном, но Антон его перебил:

— Что ты, Саш, я так не думаю!

И тут же его, в свою очередь, перебил телефонный звонок. Плетнев взял трубку и некоторое время слушал молча, мрачнея на глазах.

— Хорошо, — пробормотал он наконец. — Сейчас попытаюсь…

Взгляд, который он тут же перевел с документов на Турецкого, был просительным.

— Опять Васька в школе подрался… — огорченно вздохнул он. — Сам директор звонил, срочно требует меня… Еще и нахамил, говорит. Саш… Клянусь, до вечера я все документы просмотрю, а сейчас… Отпусти в школу, а?

Александр Борисович вздохнул и покачал головой:

— Антон, ты разговариваешь со мной, как с душителем и эксплуататором… Неужто похож? Езжай, конечно! Я и сам сейчас к адвокату Мальцевых собираюсь… Скажи только, документы Николая ты тоже пока не просматривал?

— Исключительно по диагонали! Но могу сказать, что там у него имена работников этого Чжана тоже перечислены, правда, пока я не вчитывался… И суммы какие-то стоят… Так я поеду?

— Давай, дуй к своему хулигану. — Турецкий через силу улыбнулся и вышел из кабинета.

Официальным документам, которые заполучило следствие, он доверял не больше Антона, потому и решил поговорить с адвокатом Мальцева, как выяснилось, уже довольно давно занимавшимся делами убитого бизнесмена. Тем более что и сам знал его совсем неплохо: Виктор Борисович Каторин был приятелем другого адвоката — близкого друга и Турецкого, и покойного Дениса Юры Гордеева. Несколько раз Сан Борисычу довелось расслабляться в мужской компании, где присутствовал и Каторин. У него было забавное прозвище Лимонник, бытовавшее среди знакомых и полученное тем за нежную привязанность к этим экзотическим растениям.

Вот в процессе ухода за очередным из них Турецкий и застал адвоката, с огорченным видом стоявшего возле самого большого и ветвистого лимона, высаженного в здоровенную бочку почти посередине просторного кабинета. Несмотря на «лимонный сдвиг», Виктор Борисович был прекрасным адвокатом и вполне даже в своем деле преуспел, открыв еще пять лет назад собственную контору.

— Представляешь? — прямо с порога пожаловался Каторин, едва Турецкий открыл двери. — Привой оказался паршивый… У нас хорошего привоя вообще не достанешь!

— Сочувствую, — улыбнулся Александр Борисович, — но помочь ничем, к сожалению, не могу… А как насчет тебя?

Адвокат вздохнул, отходя от кадки с лимонным деревом, и кивнул:

— Садись за компьютер и смотри, файл я уже открыл, все документы там.

— Точно все? — Турецкий последовал совету Каторина и, направившись к столику, на котором стоял компьютер, сел в удобное кресло перед ним. — И достоверность гарантируешь?

— Обижаешь, старик! Достовернее некуда, из первых рук: нотариус прислал, который занимается мальцевским наследством.

— Обалдеть… Ты что, вообще всех нотариусов Москвы знаешь?

— Да. А что толку, если хорошего привоя ни у кого не достанешь?! Вот я скоро японский лимон высажу и еще два мексиканских!

— А мне, Витя, — перебил его Турецкий, — надо кого-нибудь, и как можно скорее, по этому делу посадить… желательно виновного! — Он всмотрелся в документ, находившийся на экране, и приподнял одну бровь. — Слушай… Так Николай действительно вложил в этот китайский цех все свои накопления?!

— Да, вот так вот неудачно рискнул… — вздохнул Лимонник. — Хотел к следующему летнему сезону торговлю расширить… Турецкий, теперь ты видишь, что Марине, жене, убивать его было невыгодно? О том, что муж все, что есть, вкладывает в производство, она знала не хуже его — вон там ее подпись… Счет у них был общий, и деньги они снимали вместе.

— Весь вопрос в том, успел ли Николай передать их Чжану.

— Открывай следующий документ и смотри: успел! Оформлено все было, конечно, как заем, тем не менее сумма фигурирует та же.

— А отдельного счета у него не было случайно?

— Случайно был, — подтвердил адвокат и, подойдя к компьютеру, из-за спины Турецкого ловко пощелкал клавишами, затем клацнул мышкой. — Гляди: снято все до копейки еще весной… Сумма не то чтобы большая, но это вообще-то кому как…

— Интересненько… — протянул Александр Борисович, пролистывая документы. — Снял, получается, почти год назад, а для чего — непонятно, вроде бы в дело, если этим бумажонкам верить, ничего аналогичного не вкладывал… Нет?

— В дело он вкладывал только то, что с него же и получал в качестве дохода, я проверил. А эта сумма растворилась в воздухе! О том, как использовалась и для чего снималась, ничего нет, значит, для личных нужд…

— Заем?

— Возможно. Поскольку ни нового авто, к примеру, ни других крупных предметов роскоши за последний год не покупалось: остатков от доходов, не влагаемых в дело, на жизнь Мальцевым, судя по всему, вполне хватало.

— Они, насколько я знаю, особо не роскошествовали, а если это и впрямь заем, дать в долг он мог только кому-то из близких… Погоди-ка!

Турецкий достал телефон и набрал номер Меркулова:

— Костя? Я беспокою… У меня тут вопрос возник: никто из твоих одноклассников не распространялся насчет того, что, возможно, занимал у Мальцева деньги? Сумма? Довольно крупная… Пока не назову, уж извини… Понятно… Да нет, это Даша преувеличила, конечно! Все куда скромнее… Обязательно перезвоню, как только — так сразу!

Отключив связь, Александр Борисович пожал плечами:

— Ни о каких заемах Костя слыхом не слыхивал. А насчет личного счета одна из них, Дарья Андреевна, сплетничала на поминках с Меркуловым; она про этот счет знала и утверждала, что там сумма лежит якобы астрономическая…

— Двадцать тысяч по нашим временам на астрономическую сумму не тянет, — бросил адвокат. — Другой вопрос, что снял он все сразу. Интересно, для кого? Я бы на твоем месте эту Дарью Андреевну проверил. Слишком она осведомленная барышня…

— Не волнуйся, проверю… И ее и, главное, Гамзу: кому, как не бизнесмену, да еще и неудачливому, может понадобиться столько бабок, причем сразу? Вот черт, неужели Мальцева права?

— Тебе виднее.

— Понимаешь, — вздохнул Сан Борисыч, — ну не похож Анатолий на убийцу, тут я с Костей на все сто согласен.

— Глупости, Саша, — Лимонник тоже вздохнул и отошел к своему письменному столу. — У убийц, как правило, на физиономии относительно их способностей ничего такого не значится. А то мы с тобой не навидались всевозможных обаяшек с честными харями, оставляющих за собой трупешники!

— Тоже верно, — вынужден был согласиться Александр Борисович. — Слушай, а это что?

— Дальше там всевозможные чеки и квитанции за следующие полгода после того, как Мальцев свой личный счет опустошил. Как видишь, расходы у него были по приходу, никаких излишеств… Я все посмотрел, можешь не маяться!

— И когда ты только успел? — удивился Турецкий.

— Кто рано встал — тому Бог подал, — скромно отозвался Лимонник. — Я обычно в половине седьмого уже на работу выезжаю, пока польешь здесь все, пока то да се…

Александр Борисович понял, что сейчас Виктор Борисович пересядет на своего любимого конька, и поспешил выключить компьютер, тем более что вся интересующая его информация была им уже получена.

Прежде чем отправиться в «Глорию», он попросил адвоката переслать на и-мэйл ЧОПа ту часть документов, которые касались личного счета погибшего. А также все расходные бумажки за полгода после этого. Пусть Плетнев все-таки посчитает еще разок, займется делом — меньше времени останется на то, чтобы заглядываться на чужих жен.

До общежития, где, уже на вполне законных основаниях, жил его старший брат Чонгбэй, парнишка добрался к вечеру следующего дня. Пришлось рискнуть и, дождавшись утра, купить на последние рубли дешевенькую карту Москвы. Иначе наверняка бы опоздал на назначенное его возлюбленной Лянь послезавтрашнее свидание: повидаться со старшим братом нужно было раньше, чем с ней.

По сравнению с тем закутком, расположенным позади сгоревшего цеха, в котором приходилось ночевать Чонгли до трагедии, общежитие выглядело просто роскошным: занимало целый этаж в четырехэтажном здании, принадлежавшем какому-то институту и изначально предназначавшемся его студентам.

Теперь здесь вперемешку со студентами проживали не только китайцы, но и южане, работавшие на соседнем рынке. Видимо, с точки зрения администрации, в этой связи ставить внизу охранника было бессмысленно, вместо него там сидела, тоже абсолютно бесполезная, старуха: все равно, если вдруг начнутся разборки, никакой охранник в одиночестве не справится, а милицию и бабка вызовет, сидящая на грошовой зарплате.

На Чонгли, проскользнувшего мимо нее, она не обратила никакого внимания: жильцов китайского этажа бабулька между собой не различала, все они казались ей похожими друг на друга, как однояйцевые близнецы… Какой толк спрашивать, кто и куда идет? Сами разберутся!

Поднявшись на два лестничных пролета, паренек оказался в длинном и узком полутемном коридоре, пропахшем жареной селедкой — основным блюдом здешнего меню. От голода у Чонгли кружилась голова, но он был выносливым и сильным и не мог позволить себе отвлекаться от главной цели. Комнату брата он помнил, хотя был здесь всего один раз, в день приезда в Москву. Вот она — под номером 16…

Настороженно оглядев пустой коридор (никого, только в самом конце через открытую дверь общей кухни слышится чей-то смех), Чонгли осторожно приоткрыл дверь и почти неуловимым движением проскользнул внутрь, и тут же в комнате, где до этого разговаривали, что-то бурно обсуждая, установилась тишина.

— Ли… Ли!

Он с облегчением увидел потрясенное лицо Чонг-бэя и, теряя последние силы, соскользнул вдоль двери на пол, присев на корточки: на месте! Он сделал это — добрался наконец до единственной в чужом и страшном городе безопасной крыши над головой!

Двоих соседей брата, живших вместе с ним в тесной, но на удивление чистенькой клетушке, Чонгли не то чтобы совсем не боялся, но иного выхода у него не было: укрыться можно только здесь и больше нигде.

Он вдруг понял, до какой степени устал и ослабел, даже не сразу почувствовал, как тормошит его Чонг-бэй, лицо которого теперь просто сияло от счастья: видимо, он уже знал о трагедии с цехом и теперь радовался младшему брату, который для него в буквальном смысле вернулся с того света… Ведь погибли все! Все, кроме него…

Спустя полчаса Чонгли, сидя на полу, жадно поглощал прямо из миски самую вкусную еду из всех, какую ему только доводилось пробовать: рисовый отвар с плавающими в нем мясными пельменями.

7

Вернувшись после визита к адвокату в «Глорию», Александр Борисович обнаружил, что кроме него и Наташи в ЧОПе никого нет. В том числе и Плетнева, который, если память ему не изменяла, отпросился всего на пару часов. Покосившись на золотистый циферблат, красовавшийся на стене приемной, Турецкий, не заходя к себе, развернулся и направился в комнату, которую делили между собой Антон и Коля Щербак.

Комната была пуста, и папка с документами так и лежала на столе, открытая на том же месте, на котором ее открыл Плетнев. Мог бы и в сейф убрать, растяпа… Александр Борисович нахмурился и, обойдя стол, взглянул на красовавшиеся на всеобщем обозрении документы, прежде чем их убрать на место. Что-то — поначалу он и сам не понял, что именно, — привлекло его внимание.

Турецкий прищурился и вгляделся в бумаги внимательнее: слева лежал список с фамилиями погибших сотрудников цеха, справа — результаты экспертизы трупов погибших. Что же именно зацепило его внимание? Александр Борисович нахмурился, вчитываясь в сложные, с точки зрения европейца, имена. И хотя, скорее всего, они вряд ли были подлинными, пожалуй, все-таки один шанс из десяти, что это так, имелся… Но что это дает?

Он перевел взгляд на экспертное заключение и невольно ахнул: так вот в чем дело! В списке работников цеха, найденном среди бумаг Николая Мальцева (бог весть для чего он тому понадобился), все имена китайцев были пронумерованы, в экспертном же заключении количество обгоревших трупов просто указывалось общей цифрой — одиннадцать. Если учесть, что один из них принадлежал Чжану, второй — Мальцеву, получалось, что в цехе трудились и затем погибли от рук бандитов девять человек. Между тем в списке работников фигурировало вовсе не девять, а десять имен!

Турецкий разволновался и сам не заметил, как начал перелистывать документы. То, что он искал — список сотрудников Чжана, написанный его собственной рукой с прилагаемым к нему переводом, — обнаружилось между бумагами почти сразу. И здесь имена работников оказались пронумерованными, рядом с каждым на листке перевода стояла дата. Что касается оригинала, последний, десятый сотрудник — его имя звучало как Чонгли, был вписан другими чернилами по сравнению с остальными — явно в соответствии с датой трех-… Нет, месячной давности. То есть за две недели до трагедии…

Но главным было, конечно, не это. А то, что кто-то из списка работающих в цехе Чжана остался в живых…

И этот кто-то — именно из простых работников, потому что трупы Мальцева и самого хозяина пострадали от огня меньше других, их опознали сразу.

Александр Борисович схватил телефонную трубку и набрал вначале домашний номер Плетнева, затем, когда там никто на звонок не откликнулся, мобильный. И сердито чертыхнулся, услышав вежливое: «Абонент временно не обслуживается». Этот оболтус не позаботился положить на свой счет деньги…

Колебался Турецкий недолго. Вынув из папки нужные страницы и убрав остальное в сейф, он предупредил Наташу, что будет только к вечеру, и, выйдя из «Глории», направился к своему «пежо». Школу, в которой учился Плетнев-младший, он знал, поскольку пару раз и ему довелось заезжать туда за беспокойным Васькой. А если дома у Антона никого нет, значит, разборка с директором все еще не завершилась…

На самом деле нелегкий разговор с преподавателями для Плетневых закончился как раз в тот момент, когда синий «пежо» Александра Борисовича затормозил напротив школьных ворот. Столь удачно подъехавший Турецкий опустил водительское стекло и в итоге получил возможность не только лицезреть, но и слышать потуги Антона завоевать макаренковские высоты.

Оба — отец и сын — выглядели так, словно только что вышли из бани, забыв причесаться и наспех натянув одежду, и это было так забавно, что даже злившийся на оперативника Турецкий слегка улыбнулся.

— Он тебя слабее, ты это понимаешь? — Антон остановился на крыльце, бесцеремонно тормознув своего отпрыска и пытаясь заглянуть ему в раскрасневшуюся, сердитую физиономию. — Он же тебя на целую голову ниже, он даже сдачи тебе дать не может!

— Он хотел… — буркнул Василий.

— Тем более… Видишь, защищался по-честному, а ты? Ты-то его сильнее, почему тогда стал его бить?

Плетнев-младший молча опустил голову, но Александр Борисович видел, что выражение лица у мальчишки по-прежнему оставалось упрямым.

— Нипочему! — буркнул он. — Просто так, захотелось…

— Захотелось, да? — Вся фигура Антона выражала крайнюю степень растерянности, что говорить дальше, он явно не имел ни малейшего представления.

Турецкий решил, что самое время вмешаться в ситуацию, и поспешно выбрался из машины.

— Привет, господа Плетневы, — подал он голос, подходя к воротам.

— А? — Антон слегка вздрогнул и поглядел в его сторону. — Привет, Саш… — он снова покосился на сына и добавил: — Сейчас Василий подумает и, вероятно, тоже с тобой поздоровается.

— Здрасте, дядь Саш… — пробормотал тот, но голову наконец поднял, вероятно углядев в Турецком возможного избавителя от отцовских нотаций. А Плетнев-старший внезапно оживился:

— Вась, вот смотри. Если тебе хочется побить кого-нибудь просто так, то почему бы тебе дядю Сашу не ударить?

Александр Борисович перехватил просительный взгляд Антона и едва заметно кивнул тому.

— Или ты, может, боишься того, кто тебя сильнее? — продолжал Плетнев напирать на трудновоспитуемого потомка.

— Ничего я не боюсь, — хмуро буркнул Васька. — Это все понарошку, методы воспитания. Если я сейчас его ударю, он мне не ответит, а ты скажешь: потому что нельзя бить слабого.

Он с откровенным презрением посмотрел вначале на отца, а потом на тоже моментально растерявшегося от такой недетской проницательности Турецкого и отвернулся. Надо сказать, что Александр Борисович сориентировался в ситуации быстрее.

— Вот и хорошо, что ты это знаешь, — заявил он. И хотя в ответ ожидалось им как минимум молчание, а как максимум хотя бы что-нибудь не слишком изобличающее растерянность обоих мужчин перед юным нахалом, Турецкий вслед за Антоном радостно вздрогнул, когда за его спиной раздался голос его жены:

— Привет! И ты, Шурик, здесь? — Никто из троих не слышал, когда она подъехала и успела припарковать машину позади синего «пежо» мужа, но видеть ее рады были все.

Ирина Генриховна решительно направилась к Плетневым, начавшим наконец спуск со школьного крыльца, на ходу рассеянно чмокнув Турецкого в щеку.

— Ну что, Вась, домой? — Она спокойно взяла маленького хулигана за руку. — Пойдем, папе с дядей Сашей работать надо.

Александр Борисович невесело усмехнулся, глянув в непривычно оживленное лицо жены.

— Я сейчас и один справлюсь, — произнес он. — К Антону у меня всего несколько вопросов. А вот ты сейчас, я думаю…

— Вот и хорошо, — перебила его Ирина Генриховна, не соизволив дослушать. — Значит, папа тоже с нами поедет. А дядя Саша приедет потом. Да, дядя Саша?

— Да, тетя Ира, — самым ядовитым голосом, на который только был способен, почти пропел «дядя Саша», но Ирина этого, судя по всему, не услышала, поскольку уже вела Василия к своей машине.

Плетнев-старший неуверенно потоптался на месте, чувствуя себя крайне неловко и, видимо, не зная, что ему делать. Турецкий усмехнулся:

— У меня к тебе и правда вопрос. Ты экспертное заключение со списком работников цеха сравнивал?

— Я не успел, — виновато ответил тот. — Вечером собирался… Только не работников, а работниц… Все трупы, не считая Чжана и Мальцева, женские… А что, прямо сейчас хочешь, чтобы я этим занялся?

— Ты сказал — все трупы женские? — насторожился Александр Борисович. — Это точно?!

Не понимая причину его волнения, Антон удивленно смотрел на шефа.

— Ну да… Саш, это же был швейный цех! А швеи даже у китайцев всегда бабы… А что случилось?

— А то, что где-то по Москве бродит единственный оставшийся в живых свидетель случившегося! — произнес Турецкий. — И если насчет женщин ты прав, мы даже знаем его имя… Или псевдоним: Чонгли.

И поскольку Плетнев продолжал смотреть непонимающе, снизошел до того, чтобы пояснить:

— На пожарище найдено одиннадцать трупов. Два опознаны. Следовательно, погибло девять работников… работниц. А в списке, который ты не успел изучить, числится не девять человек, а десять. И десятый появился там всего за две недели до трагедии.

Плетневу понадобилось несколько секунд, чтобы понять наконец, что привело Турецкого к этому выводу.

— М-да-а-а… — протянул он. — Может, он и свидетель, а может, и как раз засланный казачок, кто знает?

— Узнавать будешь в основном ты. Я хочу еще раз поговорить с вдовой… Начни, кстати, со звонка Пете Щеткину, похоже, в угро на разницу в числе трупов и живых тоже внимания не обратили… И ты упустил еще один вариант: этого Чонгли в тот день вообще могло не быть на работе в цехе, так что…

— А что тебе сказал этот самый… как его… Лимонник? — поинтересовался Плетнев. Но, обнаружив, что Турецкий его не слышит, думая о чем-то своем, вздохнул: — Саш… а почему он Лимонник? Он что, миллионер?

— Что? — Александр Борисович, вернувшийся от своих размышлений к реальности, спохватился. — Нет. Пока что он не миллионер. Но адвокат известный… Хобби у него такое — лимоны выращивать… Слишком много про людей знает, потому и предпочитает общаться с растениями… Ладно, иди уже, тебя ждут… Займешься делом завтра, с утра.

— Так что он сказал насчет вдовы? Про Марину и про наследство?

Александр Борисович его вновь не слушал или не хотел слышать, уже открывая дверцу своего «пежо» и усаживаясь за руль. На Ирину, нетерпеливо махавшую Антону рукой, он старательно не смотрел. Через мгновение его машина, взвизгнув покрышками, сорвалась с места. Оперативник Плетнев с тоской глянул ей вслед и, словно нехотя, двинулся к проявлявшей нетерпение Ирине Генриховне и уже вполне довольному жизнью Ваське, развалившемуся на заднем сиденье ее авто.

Первое, на что обратил внимание Турецкий после того, как Марина провела его в гостиную и оставила одного, уйдя к дочке в спальню, была большая фотография хозяйки, висевшая на стене: на ней женщина выглядела куда моложе, чем сейчас, наряжена в какую-то расшитую, кажется украинскую, рубашку, а вокруг люди с фотокамерами… Если бы не изящная, но напоминавшая в то же время обилием блестящих камешков, которыми была усыпана, о новогоднем празднике корона на Марининых распущенных и украшенных лентами волосах, он ни за что не вспомнил бы, где и когда уже видел этот, или очень похожий на этот, снимок.

Зато когда хозяйка вернулась, успокоив дочку, в гостиную, Александр Борисович уже мог похвастаться перед ней своей памятью.

— Это, — он кивнул на портрет, — вы лет пять назад… «Краса Кубани», я угадал?

— Неужели узнали? — Она слабо улыбнулась.

— Когда я прочитал, что одна из «королев» отказалась от нескольких выгодных зарубежных контрактов, укатила в Москву, при этом заявив, что моделью работать тоже не будет, не поверил… Потому и запомнил…

— Не поверили во что? Что ради любви можно бросить все? Помнится, об этом тогда тоже все писали… В общем-то я и сама тогда поначалу не поверила.

Она печально посмотрела куда-то в пространство, словно перестав видеть своего гостя.

— Я тогда приехала в Москву просто так, посмотреть на столицу. Зашла в магазин кофточку купить, смотрю, а за прилавком он… Сразу поняла, что он… Ну и брякнула первое, что в голову пришло: хочу, мол, быть продавщицей… Он про конкурс красоты на Кубани не слышал, кто я — знать не знал… А продавщицей взял. Сразу, не раздумывая. Так все и началось…

— Не могли ваши бывшие земляки-поклонники отомстить Николаю? — поинтересовался негромко Турецкий, переводя разговор в нужное русло.

— Что вы, у меня даже парня своего не было… Постойте! Так, значит, вы, в отличие от того, кто у меня тут был, верите, что это Колю хотели убить, а не какие-то там разборки? — и, не дожидаясь ответа, взволнованно заявила: — Это Гамза! Он, и больше никто! Константин Дмитриевич думает, что у меня на поминках случилась истерика, но это не так. Я уверена, это он кого-то нанял и отомстил сразу двоим: Чжану за то, что тот не пошел с ним на сотрудничество, и Николаю…

— Но ведь это еще доказать надо, — осторожно перебил Марину Турецкий. — И причины, согласитесь, для того, чтобы угробить старого школьного друга, нужны достаточно веские…

— А вы сходите сейчас к магазину Толика и взгляните, какой он там ремонт развернул! Перестраивает все, наверняка будет расширяться… А ведь это мы расширяться должны были! Понимаете? Мы!

— Скажите, Мариночка, — Александр Борисович искренне сочувствовал вдове, но сам поддаваться эмоциям не мог, — Гамза в последние, скажем, месяцев восемь-девять не пытался занять у Коли деньги? Я имею в виду — крупную сумму… Достаточно крупную, чтобы поправить свои дела.

Женщина задумалась, но совсем ненадолго, после чего нехотя покачала головой:

— Нет. Не пытался. Я бы знала, Николай не скрывал от меня такие вещи, сказал бы обязательно.

— А если бы у него был свой личный счет?

— Почему «если бы»? — Марина искренне удивилась. — Он у него и был… То есть — есть… Думаю, я все равно бы знала. Хотя… Вообще-то у нас не принято было выспрашивать друг у друга, куда мы тратим деньги со своих личных счетов… Я, например, тратила в основном на фитнес, особенно после родов.

— Иными словами, вы не в курсе, что Колин личный счет на данный момент фактически пуст, там что-то около трехсот долларов… Все остальное он снял еще в мае, одномоментно.

— Как так? — Маринины брови округлились, потом сдвинулись над переносицей. — Не может быть… Почему же Коля мне ничего не сказал?

Как будто Турецкий должен был знать ответ на этот вопрос!

— Не знаю, — честно сказал он. — Но деньги снял, а поскольку в бизнес никаких аналогичных сумм не вкладывал, получается, снял для кого-то… Мог он сделать это для Гамзы?

Некоторое время Марина молчала. Ответила она очень неохотно:

— В мае, говорите? Тогда у Толи с бизнесом никакой катастрофы еще не было… Он погорел в июле на какой-то своей операции, а торговля тогда шла из рук вон… Июль вообще в этом смысле провальный месяц, мертвый… Если бы деньги были для Гамзы, Коля бы мне точно сказал…

— А про кого бы он вам не сказал?

Марина снова нахмурилась и даже закусила губу.

— Поймите, Мариночка, — мягко подтолкнул ее Турецкий, — сумма, вполне приличная, как в воду канула. Никто из близких друзей и знакомых ни на какой долг погибшему пока что и словом не намекнул… Итак?

— Понимаете, но ведь это всего лишь мое мнение… — пробормотала она. — Николай вообще-то часто кому-нибудь помогал, если была такая возможность… Но, возможно, не сказал бы мне об этом, если бы в помощи нуждалась Дарья Андреевна…

— Почему? — быстро спросил Турецкий.

— Она… У них… Очень давно, в юности, даже в школе еще, роман был, а на мой взгляд, Дарья и сейчас к Коле неравнодушна… В общем, муж человек чуткий, не мог не понимать, что мне такой щедрый жест по отношению к ней был бы неприятен… Но если вы думаете, что она при этом способна на убийство! Нет, вот в это я точно не верю, и по той же причине!

Александр Борисович был в этом отношении совершенно согласен с Мариной, но причин у него для этого имелось не одна, а, пожалуй, целых три. Прежде всего, Дарья Андреевна, известный искусствовед, эксперт по живописи, услугами которой очень часто пользовались богатейшие люди столицы и Питера, способные позволить себе коллекционировать картины, была женщиной вполне состоятельной. Ей, живущей в одиночестве всю жизнь, денег на собственные нужды не только хватало, но наверняка еще и оставалось более чем достаточно.

Во-вторых, случись какая-то особая ситуация, понадобись ей срочно крупная сумма, вряд ли бы она обратилась к Мальцеву: по той самой причине, упомянутой Мариной… Костя Меркулов ведь тоже утверждал, что Дарья до сих пор не изжила свои чувства к Николаю. Следовательно, он был бы для гордой дамы последним человеком, у которого можно просить деньги…

Третьим аргументом в ее пользу была сама натура Дарьи Андреевны. Ведь не просто эксперт-искусствовед, а человек искусства! Тонко чувствующий, насколько помнил Турецкий свое общение с этой женщиной (а пару лет назад они общались довольно часто), и, как ему показалось, очень мягкий человек, она ни по каким параметрам не тянула на убийцу…

В общем, в конечном счете выходило, что и его визит к Марине Мальцевой ничего существенного к следствию не добавил. Разве что саму Марину ему довелось расстроить. Она ведь явно расстроилась, обнаружив, что муж скрыл от нее свои манипуляции с личным счетом… Но тут уж ничего не поделаешь, больше поинтересоваться этим обстоятельством было не у кого.

Теперь впереди разговоры с каждым из друзей покойного по отдельности в надежде, что должник сам сознается в заеме. Хотя коли уж столько времени молчал, не пожалев оставшуюся с сущими грошами вдову друга, то вряд ли заговорит сейчас… Что ж, придется оперативнику Плетневу поработать как следует, несмотря на все его семейные проблемы!

8

Откладывать разговор с Лидией Ильиничной Клименко в долгий ящик Николай Щербак не стал, справедливо рассудив, что профессора Хабарова лучше всего ловить в первой половине дня. Как правило, у хирургов начиная с обеда идут операции, часто по нескольку подряд. К тому же ему хотелось как можно быстрее заняться той версией, связанной с убийством отца клиентки, которая ему самому казалась перспективной: интереса Александра Борисовича к болезни и лечению покойного Ильи Петровича он до конца так и не понял. Однако из уважения к Турецкому решил отработать клинику как можно быстрее.

Отправившись в модельное агентство, он решил заодно по мере возможности присмотреться и к продюсерскому центру «Минимум», а если обстоятельства сложатся благоприятно, то и к самому Шилову. Однако с продюсером ему не повезло: к особнячку, который занимали фирмы супругов, он добрался ближе к вечеру. Решив сделать вид, что ошибся дверью в поисках Лидии Ильиничны, направился к центральному входу и почти сразу понял, что он заперт и, кроме скучающего в полутемном вестибюле охранника, прекрасно просматривающегося за стеклянной дверью, там никого нет. Странно: Щербак всегда полагал, что наиболее активно шоу-бизнес функционирует как раз вечером… Собственно говоря, он и не ошибся.

Хмурый малый в камуфляже, открывший ему стекляшку, прежде чем поинтересоваться, кто незваному посетителю нужен, буркнул, что все уже в Лужниках. Видимо, нынче отыгрывалось какое-то очередное стадионное, а точнее, стадное действо. Так что Колина домашняя заготовка пропала всуе, — выслушав, где именно находится вход в «Круиз», он разочарованно кивнул и поспешил в агентство.

Лидия Ильинична была на месте и продемонстрировала легкое удивление при виде Щербака:

— Я думала, мы встречаемся завтра… У меня что-то с памятью?

— Ну что вы! — как можно радостнее улыбнулся Николай. — C вами-то как раз все в порядке. А вот у нас неожиданно возникло к вам несколько срочных вопросов…

Разговор происходил в коридоре, Лидию Ильиничну он застал перед дверью ее кабинета, в который она как раз собиралась войти.

Несмотря на вечерний час, из-за дверки справа слышался стрекот швейных машинок, приглушенный гул женских голосов, еще какие-то неясные звуки.

— Вы, я смотрю, — заметил он, — трудитесь в две смены.

— Просто у нас срочный заказ… Ладно, заходите. Но больше двадцати минут уделить я вам не могу: я сегодня даже не обедала…

«Эк она для муженька-то старается!» — подумал про себя Щербак и кивнул:

— Двадцати минут будет вполне достаточно!

Кабинет Лидии Ильиничны, в который его так неохотно впустили, выглядел очень чистенько, аккуратно и… казенно. Если не считать ярких плакатов на стене за хозяйским столом, на которых были запечатлены знаменитые зарубежные модели на подиумах, судя по всему, мировых, никаких украшений в помещении не имелось. Ну разве что стоявший в углу журнальный столик с ворохом модных журналов можно было с натяжкой счесть за попытку создать здесь определенный уют.

— Я вас слушаю. — В голосе Клименко действительно звучала усталость. — Присаживайтесь.

Щербак опустился на простой стул с неудобной прямой спинкой, стоявший перед столом Лидии Ильиничны, сама она расположилась на своем рабочем месте и вопросительно уставилась на оперативника, поэтому он решил не тянуть резину и сразу спросил:

— Лидия Ильинична, не могли бы вы мне подробнее рассказать, как получилось, что ваш отец отказался от лечения на Каширке и предпочел клинику Хабарова? И чем лечение в клинике вообще отличается от традиционного?

В глазах женщины в тот момент, когда она осознала вопрос, вспыхнуло удивление, вслед за ним недовольство. И Щербак, надо сказать, прекрасно ее понимал, так же как и то, что она ответила вопросом на вопрос:

— А… какое это имеет отношение к тому, что папу… что случилось?

— Пока я предпочел бы вам не отвечать, — мягко возразил Николай. — Кроме того, я не утверждал, что есть прямая связь…

Пару секунд Клименко внимательно разглядывала его, потом едва заметно пожала плечами:

— Ну хорошо… Хотя лично я не понимаю… Ладно, в конце концов меня интересует результат, а не тот путь, которым вы идете… Вы когда-нибудь слышали о методе лечения онкологических заболеваний, который называется «гипотермия»?

Николай отрицательно покачал головой.

— Насколько я знаю, сейчас это самый действенный метод, особенно если заболевание обнаруживается… слишком поздно, как у папы. — Она помолчала. — В общем, все просто: больному нагревают кровь до температуры, при которой раковые клетки разрушаются, а нормальные нет… Официальная медицина считает гипотермию спорной — ну, как это у нас издавна водится… Но Хабаров на сей счет иного мнения.

— Нагревают кровь? — Теперь пришел черед удивляться Николаю.

— Я же сказала! — Лидия Ильинична раздраженно поджала губы. — Споры идут в основном потому, что разница между температурой, при которой гибнут раковые образования, и температурой сворачиваемости белка очень невелика… Кроме того, гипотермии можно подвергать исключительно людей со здоровым сердцем.

— И что, действительно помогает? Это действительно правда?

— Действительно, — вздохнула Лидия Ильинична. — Там, в клинике, я познакомилась с молодой женщиной, актрисой… Хабаров поставил ее на ноги, по ее словам, чуть ли не из последней стадии… Ну не станет же она лгать?

Николай хотел сказать, что наверняка станет, если такой хитрый метод пиара со стороны клиники, что актрису (или не актрису) могли и нарочно с ней познакомить, но передумал, решив дослушать до конца.

— В общем, для папы, к сожалению, гипотермия была исключена, его сердце не выдержало бы ни одной процедуры, а их делают несколько… Обращаясь в клинику, я заранее так и думала, но все-таки надеялась на лучшее. К тому же человек, благодаря которому мы вообще услышали о Хабарове, утверждал, что тех, кому гипотермия противопоказана, там тоже ставят на ноги, чуть ли не при любой стадии, каким-то чудодейственным лекарством, изобретенным непосредственно в их лаборатории…

— И это тоже оказалось правдой? — Щербак не верил собственным ушам.

— Да, но… — Клименко неожиданно нахмурилась и заколебалась.

— Вы сказали «но», — напомнил Николай.

— Знаете, прежде чем я продолжу, мне нужны гарантии, что дальше вас и Турецкого то, что я сейчас скажу, не пойдет… Тем более что мне по-прежнему непонятно, к чему весь этот разговор!

Щербак не колебался ни секунды:

— Даю вам слово, что так и будет. Если вы не запамятовали, в нашем трудовом соглашении есть отдельный пункт о неразглашении сотрудниками ЧОПа сведений, которые клиент сочтет конфиденциальными. Исключение — ситуации, грубо говоря, пахнущие криминалом.

— Кто знает, вдруг вы сочтете, что в том, что я скажу, есть нарушение какого-нибудь закона? — сердито бросила Лидия Ильинична. — Вы никогда в жизни так бы не подумали, если б видели папу до и после лечения… Курс лекарства, о котором идет речь, в буквальном смысле слова поставил его на ноги! Его, не имевшего к моменту начала лечения сил даже на то, чтобы дойти до лифта, а потом до машины!

— Лекарство, о котором идет речь, не лицензировано, более того, в Минздраве о нем вообще не знают? — догадался Щербак. И, увидев огонек настоящей ярости, вспыхнувший в глазах его собеседницы, поспешно добавил: — Обещаю, что никаких сведений, во всяком случае на данном этапе, о чудодейственном средстве «Глория» распространять не будет!

— Зря вы так об этом препарате — с иронией…

— Помилуйте, какая ирония? Вы ошиблись. Если результаты лечения таковы, как говорите вы, значит, рано или поздно Хабаров выйдет с этим лекарством на официальный уровень, чего доброго, еще и Нобелевскую получит. Я совершенно серьезно об этом говорю!

Лидия Ильинична посмотрела на него с подозрением, но физиономия оперативника действительно была абсолютно серьезной.

— Результаты лечения именно таковы, — сухо произнесла она. — И не у одного папы… Человек, который подсказал нам клинику Хабарова, испытал это на себе. У него тоже была третья стадия… Спустя десять дней после начала курса он, как выражался сам, бегал, как новенький…

Она задумчиво посмотрела в окно и вздохнула.

— Не могу я узнать, о ком идет речь? — осторожно поинтересовался Щербак, ощутивший вдруг смутный холодок в области солнечного сплетения: обычно так бывало с ним, и не раз, когда впереди маячила какая-то вполне реальная опасность… А вдруг Турецкий и на сей раз прав и что-то с этой клиникой нечисто?

— Хотите пообщаться? — Лидия Ильинична усмехнулась. — Значит, моих слов вам недостаточно… К сожалению, это невозможно.

— Почему?

— Натан погиб полтора месяца назад… Несчастный случай…

— Что? — Некоторое время Щербак, прищурившись, разглядывал свою клиентку. — Несчастный случай? Такого же характера, как и с…

— Глупости! При чем тут папа? — Клименко слегка порозовела. — Натан ехал на свою дачу, превысил скорость и не справился с управлением! Погода была ужасная — дождь, туман… Он вообще обожал лихачить, его жена всегда волновалась, когда он отпускал водителя и садился за руль. Как видите, не напрасно волновалась.

— Понятно, — Николай постарался кивнуть с пониманием. — А вы, я вижу, хорошо его знали?

— Рубис… Это его фамилия… был другом детства моего мужа. Я с ним познакомилась еще до нашей с Иваном свадьбы, так что знала действительно давно. Собственно говоря, благодаря их дружбе мы и попали в клинику. Когда Иван рассказал Натану о болезни отца, тот сам позвонил Хабарову, чтобы нас приняли без очереди.

Мысленно сопоставив сроки, Щербак поинтересовался:

— Получается, что погиб Рубис вскоре после того, как представил вашего отца профессору?

— Господи… — Лидия Ильинична нетерпеливо пожала плечами. — Ну при чем тут это? То, что случилось с Натаном, — действительно несчастный случай. — Какая разница, вскоре или не вскоре?!

— Ну хорошо, — примирительно произнес Николай. — Если ваш отец прошел этот волшебный курс, для чего вы тогда ездили в клинику так систематически? Для осмотра?

— Мы ездили действительно для осмотра, кроме того, к самому Хабарову, а не к его лечащему врачу, папиному я имею в виду. Насчет куpсa терапии… лечения… В общем, договаривались мы не с самим профессором, а как раз с доктором… Видите ли, Вадим Юрьевич, кажется… словом…

Впервые за весь разговор Щербак обнаружил, что и Клименко, оказывается, тоже умеет смущаться. Интересно, в чем дело?

Впрочем, мучить загадками она его больше не стала.

— Вадим Юрьевич не афиширует применение их препарата даже в клинике, — сухо сказала Лидия Ильинична. — Насколько я поняла, сам профессор либо не в курсе… ну, не до конца в курсе того, что лекарство проходит клинические испытания в стенах его учреждения. Либо делает вид, что ничего не знает… Только не вздумайте говорить, что все это противозаконно! Препарат предлагают исключительно безнадежным больным, опоздавшим даже с операцией. И, как видите, результат просто блестящий!

— О результате, — тоже сухо возразил Николай, — судить не могу не только я, но и вы.

— Почему?

— Потому что он бывает не только сиюминутный, но и отдаленный! А до него ни этот Рубис, ни ваш отец просто-напросто не дожили!

— Ерунда… — пробормотала Клименко уже не так уверенно.

— Вы бы не могли сказать, сколько стоит лечение в клинике Хабарова?

— А это обязательно? Ну хорошо… Гипотермия тридцать тысяч… Ее повторяют, кажется, трижды…

Препарат — около ста тысяч. Учтите: не долларов, а рублей…

— Около ста это в какую сторону?

— Сто сорок, — с недовольным видом ответила она.

— Значит, около полутораста, Лидия Ильинична. Как фамилия этого Вадима Юрьевича?

— Вы же обещали! — Клименко возмущенно сверкнула глазами.

— Я и не собираюсь нарушать свое обещание, — заверил Николай. — Просто, знаете ли, все под Богом, как говорится, ходим…

Женщина ему явно не поверила, но фамилию, хоть и неохотно, назвала: доктор Субботин… Столь же неохотно ответила она и на вопросы, касающиеся погибшего Рубиса.

Натаниэль Михайлович Рубис оказался владельцем небольшого, но стабильного банка, доставшегося теперь по наследству его супруге: она, по словам Лидии Ильиничны, и раньше работала у мужа, оба по специальности экономисты… Нет, детей нет. Как жили? Кажется, неплохо, про ссоры никогда не слышала, правда, не слишком интересовалась.

Записав адрес банка и домашний адрес и телефон Рубисов, Щербак покинул наконец порядком раздраженную клиентку и вышел на улицу, пообещав ей еще раз не беспокоить понапрасну ни бывшего лечащего врача покойного Ильи Петровича, ни, боже упаси, самого Хабарова.

Погода на улице вновь испортилась, подул пронизывающе-ледяной ветер — очевидно, арктический воздух, который изо дня в день сулили москвичам метеорологи, достиг-таки российской столицы.

Прежде чем отправляться, как он невольно пообещал Ирине, к Плетневым, Александр Борисович последовал совету вдовы и завернул к теперь уже осиротевшему ее магазину. Рядом — очевидно, это и был магазин Гамзы — действительно разворачивался нешуточный ремонт. Турецкий застал момент, когда рабочие уже сворачивались, только что на его глазах установив в большой и пока что пустой витрине дорогое зеркальное стекло золотистого оттенка, предназначенное для того, чтобы выставленные товары зрительно удваивались. Даже на первый взгляд было ясно, что отделка помещения дорогостоящая, хозяин не поскупился…

«Какая глупость, — подумал Александр Борисович, — открывать рядом, чуть ли не впритык друг к другу, два фактически одинаковых по ассортименту магазина! И это называется бизнес?»

Притормозив у обочины, он набрал на своем мобильном номер Меркулова, а когда тот не ответил, Маринин, задав ей этот вопрос.

— А вы разве не в курсе? — вздохнула вдова. — Гамза с Колей начинали вместе, это была одна фирма. На двоих. А потом Анатолию словно, простите, шлея под хвост попала! Решил отделиться и, как его Николай ни отговаривал, настоял на своем. Муж тогда здорово обиделся на него, время было не из легких для фирмы… Поэтому, когда у Гамзы все повалилось, и предложил откупить его часть… Он хотел снова сделать из двух магазинов один, их же, по сути дела, только стена отделяет…

— А я вижу какую-то дверь запертую, — подал реплику Турецкий.

— За этой дверью ничего нет, кроме все той же стены, — пояснила Марина. — Все подъезды в доме выходят на другую сторону, черных ходов тоже нет… Ну и как вам ремонтик?

— Действительно, — вынужден был согласиться Александр Борисович. — Не похоже, чтобы у хозяина имелись финансовые ограничения… А вы уверены, что дела у него действительно пошатнулись?

— Уверена! Когда это произошло, он, по-моему, обращался к Коле за советом. Николай по своим каналам проверял… У них ведь один банк был. Гамза, по словам мужа, практически разорился. Теперь вы понимаете, почему я…

— Понимаю, — поспешно прервал ее Турецкий. — И непременно эту версию мы проверим.

Распрощавшись с Мариной, он вновь завел двигатель и начал потихоньку выбираться к шоссе, ведущему в сторону плетневской обители. Сегодняшний день днем имени Турецкого явно не являлся. Правда, самому ему удостовериться в этом окончательно еще только предстояло. Он и понятия не имел, что окончательная воспитательная акция по Плетневу-младшему была назначена как раз на то время, когда Александр Борисович добрался до знакомой пятиэтажки.

Вполне семейный на первый взгляд ужин, проходивший в тесной кухоньке, только что завершился, и Ирина, убиравшая со стола посуду, приступила к запланированному разговору, дождавшись момента, когда Вася отодвинет от себя опустевшую чашку с компотом.

— Не хочешь рассказать мне, как ты его лупил? — спокойно поинтересовалась она.

Однако мальчик все равно насторожился и, подозрительно глянув на Турецкую, набычился:

— По-всякому… Лупил, и все…

Ирина вздохнула и, убрав последнюю тарелку в раковину, присела за стол напротив Васьки. По предварительному сговору Плетнев-старший сразу после ужина удалился в комнату и включил телевизор.

— А ты, Василий, знаешь, что, если бить человека ногами в шею, он сразу теряет сознание? А если, скажем, кулаком в переносицу — тогда вообще не жилец… Твой-то выжил?

— Теть Ир, вы что? — Мальчишка уставился на нее округлившимися глазами. — Выжил, конечно! И вообще… нельзя вам такое говорить!

— Почему?

— Потому… Потому… — он прерывисто вздохнул и выпалил: — Потому что вы женщина, а женщины не дерутся!

— Вот как?! А мужчинам, значит, все это можно — и говорить и драться?!

— Да! Потому что мужчина должен быть крутым! И всех мочить, как папа! Папа был в спецназе, вы знаете? Значит, он крутой, а Борька хихикает, не верит… Я ему ка-а-ак дал! И еще дам!

Ирина Генриховна с интересом поглядела на Ваську и вдруг, к его удивлению, улыбнулась.

— А знаешь, — сказала она, — твой папа действительно крутой. Только это совсем не то, что ты думаешь: настоящий крутой никогда и никого не станет бить, предварительно не разобравшись, в чем дело. Может, этот твой Борька просто пошутить хотел, вот и хихикнул… Да и того, кто слабее, ни один настоящий крутой бить не станет… Ну вот хоть у папы спроси!

Ирина кивнула в сторону вошедшего в этот момент на кухню Антона, но Васька снова надулся. Его воспитательница сделала вид, что этого не заметила, и спросила сама:

— Скажи-ка нам, Антон, если кто-нибудь обидит настоящего крутого, он что, действительно сразу своего обидчика того… мочит?

— Почему вы так думаете, Ирина Генриховна? Конечно нет…

— А что же он тогда делает? — не вытерпел Васька.

— Выясняет, что к чему, думает. Бьет только в случае, если другого выбора нет…

— А как узнать, есть выбор или нет? — заинтересовался Плетнев-младший. Но ответить ему никто не успел, поскольку раздался звонок в дверь.

— Я открою! — Ирина Генриховна не сомневалась, что с дальнейшим развитием разговора Антон справится, возможно, даже лучше ее, так же как не сомневалась в том, что в дверь звонит ее Шурик. В последнем предположении она действительно не ошиблась.

Александр Борисович, всю дорогу размышлявший над словами Мальцевой, никакой радости при виде жены, так по-хозяйски открывшей двери чужой квартиры, не испытал. Впрочем, дело на данный момент занимало его больше.

— А-а-а, ты тут… — буркнул он, тут же направляясь на кухню, из которой доносился голос Антона.

— Договорились же, что здесь встретимся, — удивилась Ирина. — Погоди, не спеши! Хорошо, что ты пораньше приехал, сейчас вместе…

— Я еще не освободился! — Он все-таки не сумел сдержать копившееся весь день раздражение. — Мне просто нужен Антон! Ирина, это работа, а не группа продленного дня!

И, не слишком вежливо отодвинув с дороги супругу, шагнул в кухню.

Что-то вдохновенно излагающий сыну Плетнев слегка вздрогнул, повернувшись к Турецкому.

— Собирайся! — Александр Борисович не обратил ни малейшего внимания на уставившегося на него с интересом Ваську. — Поехали к Гамзе, прямо сейчас! Надо попробовать его прижать, иначе до истины мы с ним не доберемся!

— Вот! — Василий неожиданно подпрыгнул, а черед вздрагивать теперь наступил для Александра Борисовича. — Я же говорил! Крутой вначале прижимает, а потом разбирается, а не как вы говорите!

И, скорчив рожицу, пулей пролетел мимо Турецкого в комнату.

— Спасибо тебе, Шурик, большое… — раздалось из-за спины Турецкого. Когда его жена говорила таким голосом, ничего хорошего это не сулило.

— А… в чем, собственно, дело? — Он растерянно повернулся к Ирине Генриховне, глаза которой пылали от ярости.

— Так, ерунда! Всего лишь в том, что ты только что пустил насмарку наши почти трехчасовые старания!

Александр Борисович пожал плечами и покосился в сторону комнаты:

— Ну, извини… Пойми тоже: весь день я кручусь один, вас обоих в агентстве нет, хотя ты мне там тоже нужна! Ну, позвони сейчас Кате, вызови ее — посидит она вечер с Васькой, ничего страшного.

— Конечно, посидит! — Ирина Генриховна провела рукой по волосам: она всегда так делала, когда пыталась успокоиться. — Но сейчас я ее вызывать не буду.

— Почему?

— Потому. Ты за полминуты наговорить сумел столько, что исправлять последствия твоего выступления придется теперь не меньше часа… Бери Антона и уезжай… Крутой…

Александр Борисович посмотрел на свою жену с досадой и покачал головой. Имело ли смысл возражать? Он понимал, что нет, не имело. Такой свою Ирину, какой она стала сейчас, он не знал никогда. И что теперь делать, как с ней себя вести, тоже не знал.

— Ты едешь? — Турецкий повернулся к Плетневу и обнаружил, что тот уже успел одеться и теперь стоит посреди собственной прихожей, стараясь не встречаться с ним взглядом, словно по ошибке забредший не туда гость.

Ни произнеся больше ни слова, Александр Борисович быстрым шагом вышел на лестничную площадку и устремился вниз по лестничному пролету. Он нисколько не сомневался, что Антон с его почти постоянно виноватым в последнее время видом тащится следом.

Турецкому стоило немалых усилий не начать разговор, который давно маячил на горизонте, прямо сейчас. Но впереди было общение с Гамзой, которого, по мнению Александра Борисовича, и впрямь следовало прижать, то есть задать ему ряд вопросов прямо, в лоб! А уж после, в зависимости от ответов, как только что выразился Плетнев-младший, мочить или не мочить.

А разговор подождет до утра. Тем более что вести его в «Глории» куда удобнее, чем на улице или в машине.

— Садись! — бросил он уже на ходу, распахивая переднюю пассажирскую дверцу «пежо».

— Александр Борисович… — начал было тот, но Турецкий его оборвал:

— Не сейчас, Антон! Поговорим завтра.

9

Анатолий Гамза жил неподалеку от центра, но дом престижным не был: обычная пятиэтажка, правда кирпичная.

Турецкому с Плетневым повезло, домофоном пользоваться не пришлось: когда они достигли нужного подъезда, входная дверь распахнулась, и мужчины едва успели отскочить в сторону, дабы уступить дорогу возбужденно вылетевшей на улицу впереди своего хозяина овчарке. Собака настолько рвалась гулять, что на незнакомцев почти не обратила внимания, всего лишь негромко рыкнув на ходу для острастки.

Уже в подъезде Плетнев покачал головой:

— С такой зверюгой — и без намордника… Интересно, наша Дума когда-нибудь займется наконец «собачьим» законодательством? А если ребенок ей навстречу?

Александр Борисович на справедливое замечание оперативника никак не отреагировал, поскольку в этот момент они как раз оказались перед дверями Гамзы.

Ждать долго реакции на звонок им не пришлось: хозяин открыл, даже не спросив, кто наведался к нему в столь поздний час. Очевидно, считал, что опасаться ему нечего и некого. Вид у него был самый что ни на есть домашний — махровый халат, накинутый прямо на голое тело, и влажные волосы свидетельствовали о том, что Анатолий только что вышел из ванной.

— Добрый вечер, — вежливо произнес Турецкий.

— Добрый… — Гамза вопросительно переводил взгляд с Плетнева на Турецкого и наконец решил уточнить: — Вы ко мне?

— К вам, Анатолий Александрович, — подтвердил его догадку Плетнев. — Возможно, Константин Дмитриевич Меркулов говорил вам, что расследование гибели вашего общего одноклассника Мальцева ведет не только уголовный розыск.

— А-а-а, так вы из знаменитой «Глории»? — Гамза сразу же приветливо заулыбался. — Конечно, он предупреждал… Проходите, пожалуйста.

Он повернулся к Александру Борисовичу, первым переступившему порог квартиры:

— Вы, наверное, Турецкий, да?

— Вот уж не знал, что мои анкетные данные у меня на физиономии значатся, — усмехнулся тот.

— Просто Костя о вас много рассказывал, — Гамза глянул на Плетнева. Тот истолковал его взгляд правильно и представился сам:

— Оперативник Плетнев… Можно просто Антон. Квартира оказалась двухкомнатной, обставленной хорошей итальянской мебелью. Аппаратура, стоявшая в переднем углу и включавшая в себя, помимо отличного телевизора и видео, музыкальный центр, тоже казалась нехилой… Впрочем, особых излишеств Турецкий, по крайней мере на первый взгляд, не приметил. За излишество, с его точки зрения, мог сойти, например, домашний кинотеатр, имеющийся сейчас практически у любого бизнесмена.

— Присаживайтесь, — хозяин кивнул на удобный даже на вид синий велюровый диван, а сам устроился в таком же кресле рядом с изящным журнальным столиком, на котором ничего, кроме огромной пепельницы, не было. Несмотря на хорошую и недешевую обстановку, каким-то образом все равно ощущалось, что Гамза живет здесь один: явно отсутствовала пресловутая женская рука…

— Извините, что мы поздновато, — осторожно начал Турецкий.

— Ну что вы! — Анатолий махнул рукой. — Для меня это скорее рано, чем поздно… В последнее время сплю отвратительно. То ли возраст начинает сказываться, то ли все эти неприятности…

— Если вы имеете в виду гибель Мальцева, — усмехнулся Александр Борисович, — вряд ли это обычная неприятность! А если свой бизнес, то, судя по роскошному ремонту, который затеян в вашем магазине, говорить о них тоже не приходится.

Реакция Гамзы была совсем не та, какая ожидалась его визитерами. Анатолий уставился на них с некоторым недоверием и удивлением:

— Я? Ремонт? — Он внезапно прогнал с лица улыбку и нахмурился. — Разве вы не в курсе?

— В курсе чего, простите? — в свою очередь удивился Турецкий.

— Ясненько… — пробормотал хозяин и покачал головой. — Маринка поработала… Вот дурочка!

— Что вы имеете в виду? — вмешался Антон.

— Прежде всего то, что бизнесмен я оказался, простите, хреновый, магазин мне пришлось почти продать, соответственно ремонт там делается совсем не мной, а парфюмерщиками… Они еще с Колей покойным договаривались, не со мной одним… Сейчас тоже в растерянности некоторой.

— Что значит «почти продать»? — Александр Борисович, услышав пояснение Гамзы, внутренне растерялся, но вида не подал, поспешно задав первый пришедший в голову вопрос.

— Сейчас поясню… В общем, ребята, о которых идет речь, тоже не слишком успешные торговцы. Хотя, конечно, не настолько, насколько я. У них до недавнего времени была палатка почти в центре, дело шло ни шатко ни валко, хотя и без прямого убытка… Где Коля их надыбал, не знаю. Но парфюмерщиков привел именно он, он же и придумал что-то вроде обмена, чтобы я, значит, совсем уж с голой задницей не остался… Сказать об этом Маринке он не успел, все решилось окончательно дня за два до его гибели, вот она и… А-а-а!

Анатолий махнул рукой и окончательно помрачнел.

— Понимаете, ведь даже разговаривать со мной, дурочка, не хочет! Я бы ей объяснил, но она, едва заслышав мой голос, бросает трубку.

Турецкий с Плетневым переглянулись и инициативу перехватил Антон.

— Так вы что же, обменяли магазин на обычную палатку?

— Там очень хорошее место, рядом с рынком, — пояснил Гамза. — Народ, прежде чем попасть на рынок, в такие палатки непременно заглядывает, особенно женщины… У меня ведь одежда, причем не самая дорогая, на среднего потребителя рассчитанная! А парфюмерщики там пролетали, во-первых, потому, что парфюмерии и косметики сейчас дешевых не бывает. Во-вторых, требуется она не всем женщинам, хотя и большинству. Но основная причина, конечно, дороговизна. Публика у нас на оптовые рынки какая ходит? Ну не олигархи же, верно?

— Верно, — вздохнул Александр Борисович. — Но все-таки неужели вы полагаете, что палатка и магазин равноценны?

— Совсем нет! Парфюмерщики мне за это доплатили, так что теперь у меня есть возможность еще одной попытки начать все сначала. — Он ненадолго задумался и продолжил: — А вот у самих ребят с Коли-ной гибелью все осложнилось. У Маринки, насколько я понимаю, денег не осталось ни копейки, и что она теперь будет делать с магазином, не знает никто… Жуть!

— Возможно, встанет за прилавок сама, — предположил Плетнев. — Ведь какие-то товары там остались, а эти ваши парфюмерщики ей не конкуренты…

— Скажите, Анатолий Александрович, — Турецкий наконец обдумал неожиданную для них с Плетневым информацию и очередной поворот ситуации, явно исключавший Гамзу из числа подозреваемых, — а вы не пробовали еще до гибели Мальцева просто-напросто перехватить у него какую-то минимальную сумму, чтобы поправить свои дела?

— Пробовал, — неожиданно легко признался Анатолий. — Но Николай мне на пальцах доказал, что никакого смысла это не имеет. И предложил либо продать ему магазин, а самому купить палатку подальше от него самого, либо поменять ассортимент.

— Продавать магазин вы, как я понимаю, отказались, — уточнил Турецкий.

— Отказался, — согласился Гамза. — Но не из принципа, как вы, возможно, подумали. А потому, что и Коля не мог мне отдать сразу всю стоимость помещения. Только часть, и то через пару недель. Кто-то ему был должен часть суммы, собирался отдать…

Александр Борисович насторожился и пристально глянул на Анатолия:

— Кто, не знаете?

— Не знаю, я не спрашивал, — покачал тот головой. — Ну а остальное он мог отдать и вовсе после этого проклятого китайского проекта…

— А саму сумму, я имею в виду изначальную, Мальцев называл?

— Да, — кивнул Гамза. — Двадцать тысяч… всего-то! На это по-любому было не только не развернуться, но и вообще начать. Да и кто бы согласился ждать? Разве что под дикарские проценты… Ну а через пару недель после нашего разговора Коля где-то и нарыл этих парфюмерщиков… Вот и вся история.

Анатолий вздохнул и с грустью посмотрел на своих визитеров:

— Вы не подумайте ничего плохого насчет того, что я сказал про неприятности… Я Колькину смерть не то чтобы не имел в виду, а просто до меня все никак дойти не может, что весь этот кошмар — правда… А тут Марина еще совсем спятила со своими подозрениями!

Турецкий хмуро глянул на Плетнева и снова повернулся к Гамзе:

— Анатолий Александрович, как вы думаете, кому мог Мальцев одолжить эти двадцать тысяч долларов? Ведь на самом деле сумма-то маленькая только для бизнеса! А для среднего человека — сами понимаете, вероятно.

Гамза некоторое время молчал, размышляя, потом покачал головой и пожал плечами:

— Ума не приложу… Единственное, что могу сказать точно, — явно кому-то из своих… Или кому-то, кого считал своим… Кстати, вы правы: должнику давно пора было объявиться! Маринка без денег, это все знают… Странно!

— Вот именно, — вздохнул, соглашаясь, Турецкий.

— Простите. — В голову Анатолия как будто пришла еще одна неожиданная мысль. — А вы что же… Тоже считаете, что Кольку заказали?!

— А вы? — быстро спросил Плетнев.

— Я? — Гамза растерянно посмотрел на оперативника. — Если честно, я отнес этот вариант за счет Маринкиной истерики… Сам я не сомневаюсь… Во всяком случае, не сомневался до сих пор, что дело в Чжане, а Николай — трагическая случайность… Оказался не в том месте не в то время…

— Возможно, — произнес Александр Борисович. — Если вы в курсе, именно так считает и официальное следствие, разрабатывающее этот вариант. Но пока никаких доказательств данной версии получить органам не удалось. Поэтому Костя Меркулов и попросил нас проверить совсем иную линию. Ту, что так бурно озвучила еще на поминках Марина… Могло случиться, что сделала это интуитивно, а женская интуиция бьет мимо куда реже, чем мужская.

— Вот черт! — Хозяин вскочил с места и зашагал по своей гостиной. — И еще должник этот всплыл… Я теперь постоянно буду думать вслед за Костей, а вдруг на самом деле? Да нет, не может быть!

Он остановился и хмуро посмотрел на Турецкого и Плетнева.

— Не такой уж крупной птицей был Колька, чтобы его заказывать. Ведь не директор же банка, в конце концов! Да и тех в последнее время я что-то не слышал, чтоб отстреливали…

— Вы забыли о зампреде Центробанка, — сухо произнес Турецкий, поднимаясь. — Ладно, спасибо вам за беседу, нам действительно пора…

— Александр Борисович, — уже в прихожей попросил притихший и окончательно помрачневший Гамза, — если что-то прояснится, вы дадите мне знать?

— Думаю, Костя сделает это непременно. А вот вы, если у вас появится информация относительно заема, звоните непосредственно нам…

Турецкий протянул хозяину визитку со своими телефонами, а Антон на ходу вписал туда телефоны «Глории».

Уже выйдя на улицу, Турецкий покачал головой и усмехнулся:

— Вот тебе и главный подозреваемый! Надеюсь, тебе понятно, что всю полученную информацию необходимо срочно проверить: отправишься к магазинам этим завтра прямо с утра, найдешь новых хозяев. Затем попросишь Макса выяснить, какие там суммы фигурируют, во всяком случае, официально… Надеюсь, отпрашиваться ты пока не собираешься?

Антон смущенно посмотрел на него и промолчал. А Александр Борисович, немного поколебавшись, все-таки решил сказать все, что думает о происходящем, или хотя бы часть этого «всего» сейчас.

— Антон, — вздохнул он, — я все понимаю, но и ты пойми… Не можешь работать в агентстве — не работай…

— Саш, ну зачем ты так? — Физиономия Плетнева в очередной раз приобрела жалкое выражение, отчего Турецкий невольно поморщился. — Я ведь работаю! Но сейчас такой период… Васька в детдоме был — вот как себя помнить начал, ты понимаешь? Да и я… Как отец с непривычки не со всем справляюсь…

— Ну найми кого-нибудь! — не выдержал Александр Борисович. — Няню какую-нибудь. Воспитательницу. Есть ведь хорошие бабульки…

— Нет. Не могу я его в чужие руки доверить… Не могу!

— Ну да, а Ирины руки, получается, свои, самые родные и близкие! Можно ведь и Катю позвать, она вон как рвется…

— Саш… Ирина нам очень помогает как психолог… И вообще…

— Не сомневаюсь! — Турецкий уже едва сдерживался, чтобы не заорать на оперативника. — Мне она, между прочим, в «Глории» тоже как психолог нужна… Ладно, все! Давай к делу: после того, как отработаешь информацию по Гамзе, переключайся на Дарью. И вообще, пора по домам.

Александр Борисович открыл машину и, стараясь не смотреть на Плетнева, забрался за руль.

— Тут метро рядом, — Антон пару секунд потоптался на месте и, не дождавшись реакции Турецкого, добавил: — На метро быстрее… Пока, Саш…

— Пока, — сухо бросил Турецкий и захлопнул дверцу «пежо».

Следующее утро выдалось настолько ясным и солнечным, как будто и не было накануне набухшего тучами неба, цепляющегося моросящими серыми клубами за столичные шпили. Ни единого облачка! Однако недоверчивые москвичи, успевшие убедиться в переменчивости нынешнего капризного климата, все равно на всякий случай экипировались в основном ветровками, плащами, а особо осторожные даже сапожками.

Щербак, отметивший это обстоятельство уже на подходе к клинике Хабарова, усмехнулся, вспомнив про себя замечательного и очень любимого им писателя — Фазиля Искандера. Когда-то давным-давно он читал его книгу, в которой тот недоумевал по поводу таинственного интереса москвичей к прогнозам погоды. Теперь, вероятно, недоумевать не стал бы, поскольку и сам давно живет в столице, в мегаполисе, расстояния которого не позволяют в случае очередного погодного сюрприза между делом заглянуть в обеденный перерыв домой и переодеться…

Впрочем, радоваться солнышку и размышлять на экологические темы Николаю было некогда: следовало подумать, каким образом и как можно быстрее добраться до профессора.

Владимиру Кирилловичу Хабарову, как он успел выяснить, было шестьдесят восемь лет, и в среде онкологов он считался величиной довольно крупной. Хотя с его методами лечения соглашались далеко не все. Об этом ему сообщил Макс утром по телефону, фактически зачитывая отрывки из соответствующего, доступного всем сайта.

Оказавшись в просторном, уставленном кадками с зеленью вестибюле, Николай направился к окошечку регистратуры. На этот раз он счел возможным предъявить симпатичной девушке, сидевшей по другую сторону прозрачной перегородки, свое удостоверение.

Впрочем, на девушку оно особого впечатления не произвело.

— Вам следовало договариваться заранее, — сказала красотка с оттенком легкого пренебрежения в голосе. — Сейчас у профессора летучка, кончится не раньше чем через час. А с двенадцати начнутся операции.

— Неужели профессор все еще оперирует сам?! — подхалимским голосом спросил Щербак. — Ну надо же!

— А вы как думали? — Регистратор посмотрела на него чуть благосклоннее. И, немного поколебавшись, потянулась к телефону. — Анна Лазаревна? — на сей раз она заговорила совсем другим, тоже почти подхалимским тоном. — Доброе вам утро… Ну что вы, конечно, доброе… Нет, я никогда не глажу, а в сглаз и сама верю… Еще бы!

Прежде чем продолжить, она не меньше трех минут слушала свою собеседницу с самым почтительным видом. Наконец та, видимо, унялась, изложив все, что думает насчет сглаза.

— Вы знаете, тут к нам… То есть к Владимиру Кирилловичу сыщик пришел… Я не знаю… — Девушка прикрыла трубку рукой и посмотрела на Щербака вопросительно.

— Это насчет гибели одного его знакомого, — сообразил тот, что слово «пациент» упоминать не рекомендуется.

Регистратор повторила сказанное им в телефон и, послушав еще с минуту, невольно кивнула, прежде чем вернуть трубку на место.

— Анна Лазаревна разрешила вам подняться, но никаких гарантий, что профессор вас примет, дать не может. У него сегодня очень плотное расписание…

Правда, она постарается вас, если что, записать на прием…

В глазах девушки наконец мелькнуло любопытство. Очевидно, неведомая пока ему Анна Лазаревна оказалась любознательнее девицы и среагировала на слово «сыщик». Судя по всему означенная дама — секретарь Хабарова.

— Не секретарь, а референт, — поправила его собеседница. — Сейчас я выдам вам халат, подниметесь на второй этаж и пройдете налево по коридору через стеклянные двери до конца. Там увидите…

Щербак действительно увидел темную лакированную дверь в торце довольно длинного и пустого коридора с лаконичной табличкой «В. К. Хабаров». А вот познакомиться поближе с Анной Лазаревной ему не довелось. Разглядел только, что женщина была толстушкой лет пятидесяти с круглым румяным личиком, напоминавшим печеное яблоко.

Прежде чем Николай протянул руку, чтобы открыть дверь и войти в приемную, позади него раздался низкий мужской голос:

— Вы, молодой человек, к кому?

Щербак, приятно удивленный обращением «молодой человек», которого давненько не слышал, обернулся. Обладатель баса оказался на удивление худощавым человеком в докторском халате и шапочке, средних лет, казалось, просто излучавшим в пространство излишки энергии.

— Я к профессору Хабарову, — улыбнулся Николай.

С его точки зрения, вопрос был излишним, понятно и так, в чей кабинет он направляется.

— Вы записаны? Странно, но Анна Лазаревна меня не предупреждала, более того, я просил ее на сегодня посетителей мне не назначать.

До оперативника не сразу дошло, что незнакомец и есть Хабаров: он-то уже заранее успел вообразить себе полного, седого и отчетливо пожилого мэтра — словом, типичного профессора. А человек, с нетерпением и недовольством взиравший на Голованова, ничего общего с этим расхожим типом не имел.

— Простите, Владимир Кириллович, — справился Щербак со своим удивлением. — Но я сыщик и пришел сюда в надежде поговорить с вами пару минут. Речь идет о внезапной гибели человека, которого вы знали…

— Сыщик? — У профессора были небольшие карие глаза, светящиеся умом и проницательностью, очень гармонично смотревшиеся на его подвижном, худом лице. — Говорите, с гибелью… кого?

— Я пока не называл его имени, — парировал Щербак. — Но речь идет о вашем пациенте. Следствие колеблется между несчастным случаем и, простите, убийством…

— Почему «простите»? — Профессор спокойно открыл дверь, за которой, как и предполагалось, находилась приемная с секретаршей-референтом. — В наше время удивляться ничему не приходится… Я могу уделить вам минут десять. Уложитесь?

Хабаров говорил это уже на ходу, в мгновение ока пролетев приемную насквозь и успев порывисто распахнуть следующую дверь.

— Придется уложиться, — усмехнулся Николай, невольно следуя за ним.

— Тогда присаживайтесь на диван и давайте сразу к делу: кто, что, где и когда?

Сам он уже сидел на упомянутом диване, нетерпеливо указывая на место рядом с собой.

— Речь идет о Клименко Илье Петровиче. — Николай опустился рядом с Хабаровым. — Если вы такого помните.

— Я помню всех своих пациентов… — он на секунду примолк. — А я собирался сегодня звонить его дочери, выяснять, почему он пропустил несколько приемов… Хорошо, что вы пришли раньше.

Оперативник отметил, что лицо профессора помрачнело, ему в голову явно пришла какая-то неприятная мысль, помимо мысли о несостоявшемся звонке. Но делиться ею с сыщиком по собственной инициативе он явно не собирался. Придется извлекать ее на свет самому…

— Его сбила машина неподалеку от вашей клиники. — Щербак внимательно наблюдал за мимикой Хабарова. — Машину свидетели характеризуют как бежевый «мерседес»…

— Что?! — В глазах Владимира Кирилловича вспыхнул острый огонек. — Когда это случилось?

Услышав дату, он некоторое время молча смотрел на сыщика. Затем сухо произнес:

— Вы, вероятно, уже знаете, что именно такой бежевый «мерседес» есть у меня? И что его угоняли? Угнали как раз в этот день. Судя по всему, случайностью это совпадение вы не считаете!

— А вы? — вернул ему «мяч» Николай.

— Я, к слову сказать, до сих пор без машины. Ублюдки ее основательно покалечили, мастера до сих пор возятся… М-да, нечего сказать, порадовали!

Профессор неожиданно умолк и погрузился в себя столь основательно, что Щербак ощутил себя здесь лишним. О том, что у него для сыщика всего десять минут, Хабаров явно забыл.

Первым не выдержал и нарушил паузу Николай, решивший для себя, что с Владимиром Кирилловичем лучше всего общаться максимально открыто — разумеется, в известных пределах.

— Вы знаете, — осторожно начал он, — у вас в клинике за последние месяцы это уже второй несчастный случай с пациентом… Конечно, если предположить, что гибель Клименко действительно несчастный случай…

Хабаров вынырнул из своих размышлений так же моментально, как и погрузился в них. И посмотрел на оперативника изучающе.

— Вы ошибаетесь, — произнес он. — Да, вы извините, но в спешке я ни документов у вас не попросил, ни вам не дал возможность представиться…

Щербак молча извлек удостоверение и, распахнув корочки, показал его профессору:

— Расследование частное, заказано нам совсем недавно.

— Значит, «Глория», — кивнул Хабаров. — Кажется, я о вас слышал. Что-то в связи с терактом, верно? Пару месяцев назад…

— Верно, — сухо ответил Николай.

— Думаю, к вам обратилась дочь… Она что же, полагает, что это убийство? Не несчастный случай?

— Извините, но имен клиентов мы не называем, — покачал головой оперативник. — Вы начали говорить о какой-то ошибке, если я не ослышался?

— Да, — кивнул Хабаров. — Вы действительно ошиблись: за последние месяцы такого рода случай у нас не второй, а третий…

— Что?! — не сумел сдержать своего удивления Щербак.

— Вам ни о чем не говорит имя Рубиса Натаниэля Михайловича?

— Я как раз его имел в виду… — пробормотал Николай.

— Ясно! — перебил его профессор. — Тогда вот вам еще одно: Уваров Юлиан Севастьянович. Он был первым, еще до Рубиса…

10

До чего же ему хотелось спать! Горячая и сытная еда разморила Чонгли, несмотря на то что ощущение безопасности почему-то по-прежнему не приходило. Брат ласково коснулся плеча парня и улыбнулся:

— Пойдем, я отведу тебя в туалет, потом ляжешь и уснешь. Соседей сегодня не будет, в ночную смену работают… Пойдем, Ли…

Он позволил Чонгбэю вывести себя, почти потерявшего собственную волю, из комнаты, покорно двинулся в конец коридора… И они как раз успели дойти до того места, где коридор поворачивал под углом в девяносто градусов к туалетам, когда сзади раздался звук мощного удара. Мгновенно сон слетел с Чонгли, братья, едва оглянувшись, нырнули за угол… Троих вооруженных мужчин в масках, пинком открывших дверь в комнату Чонгбэя и влетевших вовнутрь, увидеть успели оба…

Спустя еще мгновение парнишка уже стоял на карнизе дома, в котором размещалось общежитие, выскользнув через открытое коридорное окно — словно и не он едва не уснул над тарелкой еды несколько минут назад! Старший брат замаячил рядом с ним почти сразу, следом.

— Сумеешь? — Чонгбэй прошептал это едва слышно, Ли сразу понял, что тот имеет в виду…

Совсем маленькими мальчишками оба они вместе с отцом работали в крошечном передвижном шапито — под куполом, без страховки. Вот только времени с тех пор прошло немало. Старший был хорошим, очень хорошим акробатом, младший — тоже неплохим, однако семейное дело его не привлекало, быть цирковым всю оставшуюся жизнь Ли не хотелось… Кто знал, что именно этот опыт и пригодится ему в чужом огромном городе?

— Не бойся, — так же тихо ответил он. — Я ничего не забыл, у меня получится.

— Да, у тебя уже получилось… Ночь пережди, уезжай утром. Выбери электричку, где много народу.

— Прости, что навлек на тебя такую беду, — горестно прошептал Чонгли. — Я не понимаю, как они узнали, что я жив, и как меня нашли.

— Не беспокойся обо мне… — Чонгбэй проскользнул через окно обратно в коридор и теперь разговаривал с ним, сидя на подоконнике.

— «Триада» слишком много позволила себе, ворвавшись к нам в комнату. Так никогда не было. Мы скажем смотрящему… Пусть тебе сопутствует удача! Береги себя, Ли, помни: я отвечаю за тебя перед родителями.

— Прощай, брат… Я сделаю все, как ты говоришь. Чонгли легко двинулся по карнизу и, достигнув пожарной лестницы, устремился вниз с ловкостью обезьяны.

Старший брат, оставшись один, некоторое время всматривался в темноту, поглотившую парнишку, потом, бесшумно ступая, вернулся к углу коридора и осторожно выглянул из-за него. Как раз вовремя: все три бандита уже стояли перед дверями его комнаты, озираясь по сторонам. В общежитии царила абсолютная тишина: его обитатели чуяли опасность издалека, шкурой, и теперь — Чонгбэй в этом не сомневался — все двери, выходящие в коридор, были заперты изнутри.

Один из отморозков стянул с физиономии маску, сделанную из обычной лыжной шапки, и рявкнул, обращаясь по-русски к остальным:

— Е-мое… Не понял: где этот ваш перец?!

Один из оставшихся, в руках которого так же, как и у русского, был короткоствольный автомат, ответил ему тоже громко, но с заметным акцентом:

— Быстро надень. — Он ткнул в шапку концом ствола. — И никогда так не делай. У тебя ветер в мозгах!

Он повернулся к третьему, тоже вслед за русским успевшему стянуть маску:

— И у тебя, Шихуань, тоже!

Как ни быстро второй из бандитов натянул на себя шапку с прорезями, старший брат Чонгли успел не только увидеть, что перед ним китаец, еще до того, как его назвали по имени, но и узнать его…

— Тут же нет никого, — буркнул русский. — Где все, куда они подевались, а, Мояньпу?

Чонгбэй, услышав имя третьего, слегка вздрогнул.

— Замолчи, Леха, — отозвался тот. — Мы же договорились: там, где русские, слушаемся тебя. Где русские и китайцы — тоже тебя. Там, где одни китайцы, — меня. Сейчас лучше будет тебе вообще не говорить.

— Надо пойти по этажу, поискать! — подал голос Шихуань, одновременно вскидывая автомат.

— И ты, Ши, молчи. Ты — глупый, лишь бы стрелять! Будете оба слушать меня — найдем парня… А сейчас уходим. Очень тихо!

Дождавшись, когда бандиты исчезнут в противоположном полутемном конце коридора, выходящем на лестницу, Чонгбэй задумчиво побрел в сторону своей комнаты. Теперь он знал обоих китайцев из троих убийц, преследующих его брата. И по крайней мере один из них, тот, которого звали Мояньпу, был охранником одного из членов верхушки «Триады»… Как спасать парнишку, пока было совсем непонятно, ясно только, что нужно дождаться соседей и посоветоваться с ними. У Чонгбэя были очень хорошие соседи, когда-то, в их родном городишке, все они тоже жили рядом, вместе росли, вместе решились ехать в далекую Россию зарабатывать деньги на собственное дело… Плохого они ему не посоветуют!

С Константином Дмитриевичем Меркуловым Турецкий на этот раз встретился в недорогом, но очень уютном и симпатичном ресторанчике, который нравился обоим довольно давно. О делах они, как обычно, заговорили, когда перед каждым из них оказалось по чашке кофе.

— Я понимаю твои сомнения, Саша, — вздохнул Меркулов. — Но и ты меня пойми: Николай мне из всех наших ребят был самый, можно сказать, близкий. И я чувствую теперь обязательства перед его вдовой… Несмотря ни на что, Марина по-прежнему считает, что это был заказ на Кольку, а не китайские разборки…

— Ты ей все хорошо разъяснил насчет Гамзы?

— Конечно! — кивнул Меркулов. — Да я с самого начала не сомневался, что Толик не имеет к этому никакого отношения… Просто, чтобы Маринка успокоилась, понимаешь?

— Ага… — довольно сердито отозвался Александр Борисович. — Ради ее спокойствия мы, значит, должны работать психотерапевтами, тратя время на фантастическую версию, зародившуюся в ее головке неизвестно почему…

— Ты сам говорил, что со счета Мальцева пропала бесследно крупная сумма денег, — возразил Константин Дмитриевич. — Кроме того, официальная версия пока не сдвинулась с места ни на йоту. И это притом, что нам доподлинно известно: «Триада» тоже ведет собственное следствие! Такого у них еще не было, чтоб кто-то расстрелял дюжину людей… Эта диаспора у нас вообще самая организованная и спокойная.

— Ну хорошо, — вздохнул Турецкий и отпил из своей чашки. — Деваться некуда, давай поговорим о Даше…

Константин Дмитриевич виновато отвел глаза:

— Непрофессионально это, знаю… Но не могу я вот так о Дашке как о подозреваемой…

— Костя, я с ней разговаривал сегодня утром по телефону. Она пыталась убедить меня в виновности Марины. Зачем?

— Я же тебе рассказывал… У Даши с Колей роман был еще в школе, и потом еще какое-то время все длилось…

— Помню, любовь до гроба… Они что, пожениться собирались?

— Вроде нет… В школе точно нет… Мне тогда казалось, что вообще ничего серьезного там не было. Но я тогда лопухом был наивным, вообще не знал, что у девчонок под юбкой.

— Ты говорил, у Мальцева по части Дашки соперник был, я забыл, кто именно.

— Если ты имеешь в виду любовный треугольник, ничего такого точно. Ну разве что Пашка за ней, как тень, ходил, так его никто и всерьез-то не воспринимал, включая его самого. Скорее, уж у Дарьи могли быть соперницы!

— А поподробнее? — заинтересовался Александр Борисович.

— Понимаешь, Колька был настоящим красавцем, все девчонки наши по нему страдали, а ему наплевать!

Он заводной был, веселый, над всякой романтикой подсмеивался. А Дашка… Ну это она сейчас такая — вся из себя. А тогда была обыкновенным угловатым подростком, на пацаненка походила… Это уж много позже попала в богемные круги.

— Как попала-то?

— Чего не знаю, того не знаю. Но думаю, благодаря своей профессии. Там ведь что? Среда элитная, тогда, кстати, тоже: вернисажи всякие, выставки… Теперь презентации и аукционы… Ну и деньги, конечно, водились. Дарья высококлассный эксперт, тоже разбогатела довольно быстро…

— Хочешь сказать, что необходимости занимать какие-то там пустяковые двадцать тысяч, тем более у Николая, не было?

— Почему? У нее дома отличная коллекция картин. Могла присмотреть еще что-то, а свободных денег на тот момент… Но вот то, что у Мальцева заняла бы, как-то не верится.

— У нее что, после школьной романтической истории личной жизни вообще не было? — удивился Александр Борисович.

— Да были какие-то весьма даже бурные романы, но в итоге она всегда оставалась одна. И детей, как ты понимаешь, нет… Может это быть версией — застарелая ревность, зависть? Самому мне трудно судить… Только всякий раз, как я видел их общение с Колькой, у меня было ощущение, что я снова в школьные годы попал: как она на него тогда смотрела, словно завороженная, так и теперь…

— Будем считать, что это тоже версия! — зло буркнул Турецкий и достал бумажник. — Ладно, посидели-побазарили, пора и честь знать… За Дарьей твоей сегодня Плетнев ходит с одним умным приборчиком в кармане… Завтра сам понаблюдаю: давненько я что-то наружкой не баловался!

— Он что, подслушивает ее?! — вдруг заволновался Меркулов. — Как?

— Костя, а ты бы что хотел, поручая нам это дело и высказывая столь серьезные подозрения? Чтобы мы, прежде чем приблизиться к подозреваемому, деликатно предупреждали: мол, на всякий случай, не вздумайте ничего лишнего сказать?

— Да, но…

— Что касается твоего «как?», покойный Дениска создал в «Глории» такой запас всяких хитрых штучек-дрючек, что от одного их вида любой опер от зависти позеленеет… Не пропадать же добру.

Меркулов подавленно промолчал, а Александр Борисович, сурово глянув на своего старого друга, действительно поднялся из-за стола. В «Глории» его ожидала куча дел, как ни странно все время увеличивающаяся. Кроме всего прочего, он собирался связаться с Петей Щеткиным и озаботить его поисками юного китайца Чонгли, в том числе не исключено, что находящегося в одной из городских больниц с ожогами или огнестрелом…

Щербак молча смотрел на профессора Хабарова, пытаясь осмыслить только что услышанное от него признание о третьем погибшем пациенте.

— Значит, тоже… несчастный случай?

— Именно. Мало того — в точности так же, как у Клименко, его гибель связана с машиной — к счастью, не моей…

Судя по тому, с каким видом говорил Владимир Кириллович — задумчиво, но спокойно, — у него успела в этой связи сложиться собственная версия.

— Видите ли, — продолжил он, не дожидаясь вопроса, — в принципе вы очень вовремя объявились… Я и сам подумывал, не обратиться ли к сыщикам? Правда, милиция вряд ли заинтересуется моими предположениями и проблемами.

— И что за предположения у вас?

— По-моему, все очевидно, — профессор слегка пожал плечами. — Погибли не просто пациенты, а больные с ремиссией… Вы в курсе, что это такое?

Щербак кивнул.

— Хорошо, — одобрил Хабаров. — Добавлю, что ремиссия в онкологии — дело крайне редкое, а тут — сразу трое подряд… Я собирался разобраться в причинах, вдруг повезет и пойму?

— То есть?

— То и есть! Случаи ремиссий у нас есть описанные вполне детально, а вот ответа на вопрос почему? — нет пока ни у кого… Бывает, к примеру, что человек в неизлечимой стадии, узнав, что с ним, идет в церковь, всерьез приходит к Богу, переосмысливает свою жизнь на уровне покаяния и… Итогом становится полное и окончательное выздоровление!

— Да вы что? — Щербак изумленно покачал головой.

— Вот именно: и что прикажете делать? Какие выводы из этого следуют? Я имею в виду, практические выводы?

— И представить не могу, — признался Николай.

— Вот и я тоже! Рак поражает людей самых разных национальностей и вероисповеданий. Не могу же я, допустим, мусульманину в качестве рекомендации посоветовать лечиться в православном храме? Между тем, во всяком случае, зафиксированные случаи такой ремиссии зафиксированы как раз в рамках христианской церкви…

— А может, и ваши эти пациенты…

— Нет! Вы забыли, что одного из них зовут Рубисом. Двое других… Ну, Уваров вообще убежденный атеист, полагающий, что цель его жизни сводится к тому, чтобы после смерти превратиться в лопух на собственной могиле. Насчет Клименко такого не скажу, но и он отнюдь не истинный христианин… был.

— Вы говорили, у вас есть какая-то версия, — напомнил Николай.

— Есть, и, по-моему, очевидная: дорогие коллеги-конкуренты! Только не говорите мне, что для доктора убийства людей ради того, чтобы раздавить более удачливого соперника, — нонсенс! Вы просто не представляете, возможно, какие деньги крутятся в сфере онкологии…

— Вы имеете в виду стоимость операций и лекарств?

— И взятки лечащим врачам тоже. Ради спасения близкого человека его родные идут на все! А самое действенное на сегодняшний день терапевтическое средство — не буду напрягать вас его названием — если говорить о лекарствах, стоит от тридцати до семидесяти тысяч рублей один курс… Для результата сколько-нибудь стабильного требуется минимум три курса. Гарантий, что жизнь будет продлена пациенту больше чем лет на пять максимум, никаких при самом благоприятном исходе… Мне продолжать?

— Достаточно, — пробормотал потрясенный Щербак.

— А я бы мог! Но и так ясно, что людишек, заинтересованных в том, чтобы ничего по-настоящему способного помочь, дающего полную гарантию выздоровления и дальнейших долгих лет жизни до старости, не появлялось в обиходе как можно дольше, предостаточно. — Хабаров помолчал и задумчиво покачал головой. — Знаете, я имею в виду не только, а возможно, и не столько врачей… Есть ведь еще и чиновничья братия, впрочем, как и везде…

— И вы при таком раскладе полагаете, что найти заказчика на ваших волшебным образом выздоровевших пациентов, если таковой вообще имеется, возможно?

— Искать — не моя профессия, а ваша, — усмехнулся Хабаров. — А насчет того, что заказчик имеет место быть, я не сомневаюсь.

— У кого я могу получить все сведения о названных вами больных?

— У их лечащего врача, сейчас мы его вызовем…

— Они что же, все трое лечились у одного и того же доктора? — подозрительно прищурился Щербак.

Профессор в ответ улыбнулся:

— Вижу, вы полагаете, что у меня штат врачей не меньше, чем на Каширке… Терапевтов-онкологов у меня, разочарую вас, всего и есть двое! Наша клиника совсем не так богата, как думают многие. Большинство средств расходуется на аппаратуру и небольшую, в меру наших сил, лабораторию… А докторов-терапевтов, как я уже сказал, действительно двое — мужчина и женщина, причем женщин мы стараемся записывать к Анне Яковлевне Долиной, мужчин соответственно к Вадиму Юрьевичу Субботину… Так сказать, по половому признаку, для лучшего психологического контакта.

— Неужели у вас только два врача?

— Я этого не говорил, имелись в виду онкологи-терапевты… Есть еще двое хирургов: Сергей Владимирович Кашапов и Солодовникова Ирина Сергеевна… Конечно, иногда они помогают разгружать своих коллег на приемах. Но вообще-то у них и без этого хватает…

— Владимир Кириллович, — поинтересовался Щербак, — а вам не приходила в голову мысль, что именно среди ваших подчиненных имеется?… Ну, как у нас говорят, «крот»… Короче, предатель: кто-то же слил вашим конкурентам, если вы не ошибаетесь со своей версией, информацию о выздоровевших больных? Не думаю, что вы кричали о них на каждом углу!

— Я не ошибаюсь — это во-первых, — произнес Хабаров. — За своих докторов ручаюсь головой — во-вторых… Прежде всего, потому, что они не являются в данном случае заинтересованными лицами, и уж потом — в силу того, что каждого из них знаю со студенческой скамьи! С преподаванием я расстался всего десять лет назад… А вот что касается сотрудников низшего звена, тут придется разбираться с каждым отдельно. Хотя старшая медсестра работает с нами уже четыре года, получает хорошие деньги, отличный профессионал и вряд ли станет рисковать своим местом… Ну и, наконец, на «каждом углу» о потоке ремиссий никто не кричал. И не только «на углу»: было принято решение — коллегиальное — тщательно исследовать все случаи. Доктор Субботин пишет сейчас диссертацию по этой теме, я по мере сил руковожу…

— Вы упоминали про небольшую лабораторию, имеющуюся при клинике…

— Ну а как же без нее? — удивился Хабаров. — Подавляющее большинство анализов мы делаем сами, заказывать их на стороне — никаких средств не хватит.

— Я думал, лаборатория исследовательская… Ну, по лекарствам там или еще по чему. — Щербак постарался принять при этих словах максимально наивный вид. А Хабаров посмотрел на него, как на сумасшедшего.

— Смеетесь? Вы хоть представляете, какие нужны средства для серьезных биохимических исследований? Тут менее чем штатовским грантом, причем не самым мелким, не обойдешься! Да и кто мне, простите, такое позволит?

Владимир Кириллович вздохнул и примолк, задумавшись о чем-то своем, а Николай исподтишка изучал лицо профессора: неужели так артистично лукавит? Нет, на лгуна доктор никак не походил…

Наконец Хабаров вернулся к своей суровой реальности и посмотрел на часы, после чего в его глазах мелькнуло нечто, похожее на панику:

— Простите, Николай Алексеевич, но у меня больше нет ни секунды! Если вы не против, сейчас мы озаботим Анну Лазаревну, она вызовет Вадика Субботина с картами всех троих погибших, можете устроиться прямо здесь, у меня… Надеюсь, много времени это не займет? Вас ведь не медицинские подробности интересуют?

— Не займет, — кивнул оперативник. — Интересует в общих чертах вся картина от первого визита погибших сюда до… до финального: адреса, телефоны, профессии и семейное положение, конечно…

— Ну, все это Вадим вам в два счета изложит. Учтите только, что к полудню он мне будет нужен… А сейчас… — Хабаров извлек откуда-то из-за пазухи прямоугольный кусочек картона. — Вот моя визитка, буду признателен, если станете сообщать мне о ходе вашего расследования… Я попрошу Анну Лазаревну, чтобы передала на вход — впускать вас к нам в любое время… Все, мне действительно пора, меня ждут в операционной.

На пороге Владимир Кириллович на секунду задержался и улыбнулся Щербаку:

— Кстати, мы с вами мыслим сходно: сыщика я собирался нанимать вовсе не для того, чтобы он Минздрав шерстил. Не сомневаюсь, что кто бы ни был заказчиком, информацию об этих несчастных «сливали», по вашему меткому выражению, увы, отсюда… Если найдете эту крысу, я вам и сам заплачу!

11

Вадим Юрьевич Субботин оказался даже моложе, чем представлял Николай, услышав, что когда-то тот был студентом Хабарова. Вряд ли старше тридцати с небольшим. На его взгляд, для онколога у доктора был не в меру оптимистичный вид: на круглом доброжелательном лице прямо-таки сияли веселые голубые глаза, из-под маловатой ему докторской шапочки выбивались светло-русые кудрявые волосы. Доктора вполне можно было счесть симпатичным, если б не несколько портившая общее впечатление расплывчатая фигура со слишком рано наметившимся животиком.

Пухлые губы Субботина при виде оперативника дрогнули в приветливой улыбке:

— Здравствуйте! Вы, конечно, и есть Николай Алексеевич? А я — Субботин. Владимир Кириллович ввел меня в курс дела, так что можете сразу приступать к допросу.

При последних словах Вадим Юрьевич слегка подмигнул, давая понять, что шутит, и улыбка на его лице сделалась еще шире. Однако в следующее мгновение он как-то сразу посерьезнел. И, тяжело опустившись рядом с Николаем на осевший под ним диван, покачал головой.

— Крайне малоприятная история, — произнес он. — Крайне! Честно говоря, мы с профессором обсуждали ситуацию и так и эдак… Ничего существенного так и не надумали. Лично мне с трудом верится, что кто-то из наших… ну, сами понимаете… У нас, знаете ли, очень хороший, дружный коллектив!

— Но ведь если доктор Хабаров прав в своих предположениях, — возразил Щербак, — для конкурентов иного источника информации, чем ваш «дружный коллектив», быть не может, верно? Кстати: как давно вы заподозрили, что с несчастными случаями что-то нечисто? Ну не после первого же из них? В жизни всякое бывает… Если честно, я бы, несмотря на свою профессию, и после второго мог счесть это совпадением…

— Я тоже, — кивнул Вадим Юрьевич. — Но Владимир Кириллович как раз после гибели Рубиса вызвал вечером — ну, после того, как нам это стало известно, — меня и Ираиду Сергеевну… Ираида Сергеевна Солодовникова — хирург-консультант и давний ассистент Хабарова… В общем, вызвал нас к себе и поделился мнением, что два подряд случая с пациентами, у которых ремиссия и которые вдруг берут и погибают, случайностью быть не могут… Владимир Кириллович, знаете ли, очень умный, проницательный человек! Но мы с Ираидой тогда сочли это все-таки мнительностью… Видимо, ошиблись.

— Почему профессор поделился своими сомнениями только с вами двоими? — спросил Щербак.

— О, это вопрос не ко мне, — снова улыбнулся Субботин. — Но смею надеяться, что из безусловного доверия к нам.

— Что ж, давайте поговорим о самих жертвах, — вздохнул Николай, которому Субботин, несмотря на всю его приветливую доброжелательность, не слишком понравился. Однако Хабарову, понимал он, знавшему своих сотрудников много лет, конечно, виднее.

Вадим Юрьевич между тем раскрыл первую из принесенных им амбулаторных карт и сосредоточенно нахмурил брови, не обратив ни малейшего внимания на маленький диктофон, который извлек из кармана оперативник. Очевидно, эта деталь его ничуть не смущала. И далее заговорил очень четко и лаконично. И, глядя на него теперь, Николай невольно подумал, что Субботин явно человек очень профессиональный и наверняка действительно хороший, талантливый врач.

— Значит, так… Первым жертвой несчастного случая стал Уваров Юлиан Севастьянович. Сорок шесть лет, бизнесмен, обратился впервые в клинику по поводу злокачественной опухоли левого легкого второй-третьей стадии, обнаруженной случайно, в связи с общим обследованием…

— Простите, что значит «случайно»? — уточнил Щербак.

Доктор ответил обстоятельно:

— Видите ли, рак легких — один из самых коварных. Симптоматика появляется, как правило, когда даже операция едва ли поможет. Во всяком случае, на стадии почти гарантированных микрометастаз… Уваров, например, вроде бы ни с того ни с сего потерял голос, охрип. Пошел к отоларингологу… Ну а в итоге выяснилось, что он наш пациент…

— Когда он впервые появился у вас в клинике? Субботин заглянул в карту, прежде чем ответить:

— В начале февраля нынешнего года, четвертого числа. Диагноз уже был ему известен, до этого лечился на Каширке, собирался оперироваться. И тут узнал о нашей клинике, о том, что у нас делают гипотермию…

— Почему же ему ее не делали? У него что — тоже сердце было слабое?

— Нет, с сердцем у него было все в порядке, — вздохнул Вадим Юрьевич. — Дело в самом пораженном органе… Это очень долго объяснять, если аргументировать с точки зрения медицины, поэтому скажу только, что, когда поражены легкие, гипотермию не делают…

— И тем не менее Уваров предпочел лечиться здесь… Он что же, отказался от операции?

— Наша клиника ему понравилась, к тому же он выяснил, что Хабаров — блестящий хирург, лучше многих. Вот и предпочел нас.

— То есть вы тоже собирались его оперировать?

— Да. После курса терапии намеревались готовить его к операции. Собственно говоря, курс и был начальной стадией подготовки к ней…

— Какое-то особое лекарство?

— Почему вы так решили? — Щербаку показалось, что во взгляде, брошенном на него Субботиным, мелькнула искорка настороженности. Если учесть то, что рассказала ему Клименко, ее причина была ясна… — Нет, — Субботин продолжал говорить вполне безмятежно. — Ничего сверхвыдающегося, хотя лекарство действительно отличное: называется «копаксон», но вряд ли это вам о чем-нибудь говорит…

— Вероятно, дорогое?

Вадим Юрьевич снова слегка нахмурился и кивнул:

— К сожалению, да… Видите ли, его привозят непосредственно из Израиля, по специальным договорам, отдельным для каждой партии… Стоимость колеблется в зависимости от транспортировки и еще нескольких технических факторов в довольно значительных пределах… Насколько знаю, от тысячи долларов до трех за курс… Курс включает в себя двадцать восемь инъекций…

— Судя по всему, — предположил Николай, — с оплатой у ваших пациентов проблем нет…

— Уваров, так же как и Рубис, был бизнесменом, — ушел от прямого ответа Субботин. — Видимо, успешным, если обратился в частную клинику.

— Вы не в курсе, что у него за бизнес был?

— Сеть видеосалонов, то ли прокат, то ли продажа… В детали я не вникал.

— И что же, сразу после курса этого лекарства наступила ремиссия?

— Нет, не сразу… Кроме того, помимо копаксона, он получал и другие медикаменты, и очень хороший комплекс витаминов… Все было рассчитано на то, чтобы поднять иммунный порог… У онкологических больных он крайне низок.

— Рубис получал такие же лекарства или другие? Субботин открыл вторую карту и, быстренько заглянув на нужную страницу, кивнул:

— Почти… Отличия есть, но не в части, касающейся копаксона и витаминного комплекса. У каждого ведь были и свои особенности организма, свои дополнительные заболевания… Вот как раз у Натаниэля Михайловича, как и у Клименко, сердчишко слабенькое…

— Все же: как быстро наступила эта самая ремиссия у Уварова?

— Через два месяца после начала лечения — ремиссию мы зафиксировали вполне уверенно в конце апреля.

— Вадим Юрьевич, — вздохнул Щербак, — вот мы с вами оба это слово, ремиссия, постоянно повторяем… Ну а если не по-медицински, что она означает? Опухоль, что ли, исчезает вместе с метастазами?

— Хороший вопрос! — Субботин посмотрел на оперативника с уважением. — Полная ремиссия — упомянутое вами перерождение опухоли в нормальную ткань — это, дорогой Николай Алексеевич, из редкости редкость! Хотя и так бывает… В наших случаях ремиссия, я бы сказал, была частичной…

— Вот как?

— Ну, или еще можно сказать, что процесс пошел, а была бы она полной или нет, выяснить нам, как вы понимаете, не позволили обстоятельства…

— Что значит — «процесс пошел»?

— Во всех трех случаях пораженные участки ткани не только не проявляли тенденцию к распространению, но несколько уменьшились, резко улучшилась симптоматика и общее самочувствие пациентов… Произошло это у всех троих примерно через месяц после начала терапии… интенсивной терапии… Ну, с разницей в пределах, скажем, недели.

Последнее, что сделал в то утро Николай, — записал адреса и домашние телефоны погибших. Если у Рубиса осталась только вдова, то Уваров оказался еще и отцом троих детей, старшему из которых только что сравнялось восемнадцать. Но прежде чем работать дальше, Щербаку следовало не просто доложиться Александру Борисовичу, но еще и обсудить с ним полученную информацию и дальнейшие оперативно-следственные действия.

В целом визит в клинику произвел на него тяжелое впечатление, хотя на этаже, где располагались палаты, он не был, больных практически не видел, если не считать нескольких человек, попавшихся ему навстречу в коридоре второго этажа, когда он покидал кабинет Хабарова, распрощавшись с доктором Субботиным, сразу куда-то умчавшимся. Еще несколько человек стояли возле регистратуры в холле.

Щербак поспешно прошел к выходу и, очутившись на крыльце, невольно поглубже вдохнул в себя воздух. Взгляд его скользнул по стоянке с несколькими дорогими иномарками, он нахмурился: обещание, данное им Клименко, связывало оперативника по рукам и ногам, не позволяя хотя бы намекнуть Субботину, что ему известно о том дополнительном лекарстве, которое пациенты принимали сверх официального курса… Неужели сам Хабаров действительно об этом ничего не знает? Верилось в это с трудом, хотя впечатление не только лгуна, но вообще замалчивающего какие-то важные детали человека профессор на него не произвел. Другое дело — его любимый Субботин… Но и он вряд ли бы нанес своим пациентам сознательный вред…

— Черт-те что… — пробормотал Николай, спохватившисъ, не слышит ли его кто, автоматически оглянулся назад, едва не стукнувшись о стеклянную дверь входа.

По ту сторону толстого прозрачного стекла действительно стоял человек, точнее — женщина, сосредоточенно приклеивающая скотчем какую-то бумажку справа от двери. Щербак всмотрелся и понял, что это какое-то объявление.

Завершив процесс, женщина ушла, и Николай прочел на немного криво прилепленном листочке короткую фразу: «Клинике требуется санитар-уборщик. Срочно!»

Пожав плечами, он вздохнул и двинулся наконец в сторону широко распахнутых ворот. Свою машину он припарковал за пределами двора клиники.

Еще у одного оперативника «Глории» — Антона Плетнева — были свои заботы: очень удобное для наблюдения место за подъездом Дарьи Андреевны он присмотрел накануне, после того как машина Турецкого отбыла, оставив его в гордом одиночестве рядом с домом Гамзы. Впрочем, он сам отказался ехать, предпочтя метро напряженному молчанию в салоне «пежо»… Мысль же по дороге к подземке свернуть немного в сторону и взглянуть на дом их следующей подозреваемой была естественной: эксперт-искусствовед жила почти рядом, видимо, и она, и Гамза, ходившие когда-то в одну и ту же, ближайшую к обоим школу, так и прожили все эти годы на одном месте.

Нужно сказать, что в отличие от краснокирпичной пятиэтажки Анатолия, дом Дарьи Андреевны выглядел действительно элитным: семь «сталинских» этажей, здание в виде буквы «П», десять подъездов, снабженных домофонами новейшей конструкции. Уютный двор со старыми, разросшимися кленами и березами.

Плетнев припомнил квартиру Гамзы и только сейчас сообразил, что планировка у него вовсе не такая, как в «хрущевских» пятиэтажках, да и потолки куда выше… Получалось, что решительно вся застройка в районе не шестидесятых годов, а как минимум послевоенная. Хотя какое это имело значение? Плетнев понимал, что инстинктивно старается думать о чем угодно, лишь бы не о своих отношениях с Турецким и другими сотрудниками «Глории»… И уж точно — не об Ирине Генриховне…

А местечко для «наружки» он, несмотря на темный почти по-осеннему вечер, углядел сразу: несколько скамеек и стол, явно предназначенный для «забивания козла», окруженные не успевшими потерять листву кустами акации, располагались прямехонько напротив нужного ему подъезда. Вряд ли любители домино по такой погоде оккупируют его, а если и так, кто, скажите на милость, запретит «случайному прохожему» понаблюдать за заинтересовавшей его игрой?

Убедившись в том, что по прихоти неведомого архитектора черные выходы из дома почему-то смотрят на фасад и по этой причине крепко заколочены — дабы не портить вид оживленной торговой улицы, Плетнев отправился домой. А наутро, в максимально возможном темпе забросив Василия в школу, рванул к дому Дарьи Андреевны и занял заранее выбранные позиции. Он не ошибся: стол и скамьи пустовали, холодный ветер и периодически возобновлявшаяся морось к посиделкам явно не располагали.

Наружным наблюдением Антон прежде не занимался. Но не прошло и получаса, как он убедился в том, что, вопреки собственным сомнениям, старых навыков спецназовца он не растерял.

До сих пор известного дирижера Павла Сергеевича Чернобровова Плетнев видел исключительно на фотографиях. Но когда во двор въехала новенькая «девятка», притормозившая возле подъезда Дарьи Андреевны, и из нее выбрался изящный господин с благородной сединой в темных волосах и с порывистыми, быстрыми движениями, Антон признал его сразу. И, удивленно приподняв брови, глянул на часы: девять сорок… Не рановато ли для обычного дружеского визита, даже с учетом давности отношений?

Вряд ли бы эта мысль пришла оперативнику в голову, если б он знал, что в эту ночь Дарья Андреевна и вовсе не спала: слишком много бед и проблем свалилось в последние месяцы и недели на ее голову… Впрочем, по крайней мере одна из них преследовала женщину уже около трех десятков лет… Колина гибель оказалась, что называется, последней каплей, со дня похорон заснуть по ночам не помогали даже таблетки…

К своей одинокой жизни Даша привыкла и смирилась с ней давным-давно. Но есть в этом проклятом мире вещи, привыкнуть к которым не дано, как ты ни старайся… Одна из них казалась чуть легче, пока был жив Николай, а теперь… Вот теперь она действительно осталась со своей бедой один на один…

Мысль о Коле немедленно оживила в памяти и образ его жены. Дарья Андреевна невольно скрипнула зубами, остатки сна, который она и без того столь безуспешно приманивала, испарились под волной ненависти к этой девице, как называла ее про себя Дарья.

Шел второй час ночи, вертеться с боку на бок в широченной кровати, занимавшей едва ли не четверть ее спальни, было бессмысленно. И Дарья Андреевна, поднявшись, уже не в первый раз за последние дни направилась к бару… Будь она к утру трезвой, вряд ли бы позвонила Пашке… Хотя… Кому еще звонить? Не Костику же Меркулову, вечно занятому на службе и, уж конечно, не толстокожему, как бегемот, Гамзе. К тому же Павел — в этом она не сомневалась — примчится к ней тут же, а Дарье Андреевне за ночь, пролетевшую в обществе тяжких мыслей, разбавленных коктейлями, причем не самыми слабыми, находиться одной в огромной, пусть и родной, но пустой квартире сделалось вдруг невыносимо…

Пашу можно было обвинить в чем угодно, только не в толстокожести: Чернобровову хватило одного взгляда, брошенного на Дашу, чтобы понять ее состояние вместе с его причинами.

— Давай-ка посидим, Дарьюшка, — нежно тронул он ее за руку, — помянем Кольку… Знаю, что у тебя есть, но я все-таки привез…

Из мягкого кожаного портфеля, прихваченного им из машины, Павел Сергеевич извлек на свет бутылку отличнейшего виски.

— Мне уже и так хватит, — пробормотала Дарья Андреевна, но при этом покорно поплелась вслед за Чернобрововым на кухню. Коктейли, по большому счету, на Дарью Андреевну действительно почти не подействовали, разве что спровоцировали головную боль и усилили чувство отчаяния и одиночества.

На этой кухне Павел Сергеевич ориентировался совсем неплохо, к тому же домработница была у Даши аккуратистка, все и всегда расставляла по своим местам. И через несколько минут на пустом столе помимо бутылки виски появилась легкая закуска, а кофеварка предусмотрительным Чернобрововым была приведена в боевую готовность: доставать подругу школьных лет из разобранного состояния ему доводилось не часто, но и не впервой…

— Давай, Даш… За Кольку… Царствие ему небесное…

Именно эту фразу и услышал первой Антон Плетнев, за несколько минут до грустного тоста справившийся с домофоном, пристроившийся одним лестничным пролетом выше Дашиной квартиры возле мусоропровода и включивший наконец-то пригодившийся приборчик, о котором накануне упомянул Меркулову Александр Борисович.

Как и обещала инструкция, устройство действовало в нужном радиусе с отличной слышимостью. Но восхищаться вражьей подслушивающей аппаратурой и ее качеством времени у Плетнева не было: в крошечном наушничке раздался голос Дарьи Андреевны. К тому же Антону приходилось быть настороже, чтобы заранее засечь жильцов подъезда — любителей спозаранку выкидывать мусор.

— Жалко его, только, видно, судьба… — с горечью произнесла женщина. — Знаешь, Паш… На нем всю жизнь какая-то печать была… Что-то вроде черной метки… Я объяснить не могла, но всегда это чувствовала…

— Чего уж теперь, Даш… — тихо заговорил Павел Сергеевич. — Значит, нам за него доживать придется… Ты вон как была красавица, так и есть!

— Угу! — Дарья Андреевна иронично фыркнула.

— И не спорь! — он заговорил чуть громче и настойчивее. — И чего ты за ним столько лет бегала?

Женщина вновь усмехнулась:

— Если б я тогда знала, что ты станешь мировой знаменитостью! А Коля — он что? Нашел себе дурочку из провинции на старости лет, благотворитель… А-а-а! Да ведь он и тебе, кажется, с год назад помогал, если не ошибаюсь? Никогда бы не подумала, что Николай что-то в музыке смыслит…

— Он и не смыслил… Какая там благотворительность? Дал немного денег на рекламу оркестра, я ему почти сразу же все вернул.

— Я помню, эта реклама окупилась у вас моментально, американский контракт ведь сразу после нее появился?

— Да, — неохотно произнес Чернобровов. — Кстати, виски я оттуда тогда же привез, как тебе?

— Отличный напиток… — Дарья Андреевна вздохнула. — Знаешь, мы ведь с Колей в последние годы почти не общались. Он, как женился, так все время только про нее и про дочку, словно больше и говорить не о чем! Только об этой истеричке… Тоже мне, избранница! Вдова, прости господи!

— Успокойся, Дарьюшка, — мягко произнес Павел Сергеевич. — Марина вообще-то неплохая девка…

— Да брось ты… И ты туда же! Вон убийство какое-то заказное выдумала, а Костя у нее на поводу пошел.

— Почему ты думаешь, что пошел? — возразил Чернобровов. — Насколько знаю, следствие разрабатывает вполне очевидную версию, ясно же, что Николай там случайно оказался…

— Это нам с тобой ясно! — зло произнесла Дарья Андреевна. — А этой дуре провинциальной… Словом, мне тут сыщик, друг Костика, звонил, вчера, что ли? Нет, кажется, позавчера… не помню, словом. Такой Саша Турецкий, он раньше в Генпрокуратуре работал…

— И что?

— Вопросы всякие задавал, из которых ясно, что не только, как ты говоришь, очевидную версию расследуют, но и то, о чем эта идиотка на поминках орала!

— Это насчет Тольки Гамзы, что ли? — удивился Павел Сергеевич.

— По-моему, нас всех теперь по очереди шерстить будут из-за этой вдовушки!

— Да брось ты, Дашуня, при чем тут мы? — вздохнул Чернобровов. — Давай лучше еще по одной.

— Ну давай… Правда, отличный напиток, Паш… А потом я, наверное, все-таки лягу, попробую уснуть. Завтра у меня выставка одна впереди маячит, так что…

После короткой паузы послышался звук отодвигаемого стула, очевидно послушный Павел Сергеевич поднялся из-за стола. А Плетнев, внимательно слушавший этот застольный разговор, счел необходимым отступить еще немного вглубь лестничной клетки.

— Хватит все-таки грустить, Дашуня… — Голос дирижера зазвучал громче, затем, явно поколебавшись, он продолжил: — Как ты все-таки в личном плане? Есть у тебя кто?

— Не жалуюсь… — поспешно и, как показалось Антону, холодно ответила она. — Хотя… А знаешь, пригласи-ка ты нас на свой концерт.

— Кого… вас?

— Меня и… Костю с женой, конечно…

— А-а-а… — с явным облегчением выдохнул Павел Сергеевич. Одновременно щелкнул замок и дверь в квартиру Дарьи Андреевны приоткрылась. Теперь их разговор оперативник мог слышать вживую. — Ну конечно! Через месяц у нас начинаются зарубежные гастроли, но в ближайшее время… Зал Чайковского подойдет?

— Вполне! Ладно, Паша, я правда спать захотела… Давай, пока!

Плетнев дождался, когда лифт с дирижером опустится, и уже хотел сам покинуть подъезд, поскольку «объект» решил предаться сну, но тут же понял, что поспешил. Среди шорохов, сопровождавших передвижения женщины по квартире, послышались упорядоченные попискивания: Дарья Андреевна явно набирала какой-то телефонный номер. Антон замер на месте и очень скоро понял, что не ошибся.

— Алло! Алло, это я… — Оперативника поразила разница между тоном, каким она только что разговаривала с Чернобрововым, и униженно-просительной интонацией, внезапно появившейся в голосе женщины. — Но ты же узнал меня, я знаю! Мне надо с тобой встретиться. Зачем ты так со мной говоришь? Не нужно, Дэн…

Плетнев едва не подпрыгнул: Дэн?! Тот самый лысый, похожий на бандюка? Ничего себе!

— Хорошо, не Дэн, Денис… — почти плача продолжила между тем Дарья. — Могу прямо сейчас, если хочешь… Ладно, пусть в четыре… Где? Хорошо, Дэн… Денис, как скажешь…

Co своим собеседником она не распрощалась, просто положила трубку: очевидно, он сделал это раньше, не дав возможности сказать даже краткое «Пока!».

Вот это сюрприз так сюрприз: Плетнев хорошо помнил, что все присутствовавшие на поминках, разве что за исключением Марины, свое знакомство с этим самым Дэном отрицали. Дарья в том числе… А на слова вдовы, что та c ним якобы знакома, никто из них не обратил должного внимания, и он, Антон, в том числе… Выходит, надо было обратить!

Оперативник осуждающе покачал головой в свой собственный адрес и, достав мобильник, начал набирать номер Александра Борисовича.

12

— Значит, Галочка, ты уверена… — полувопросительно произнес Турецкий, бросив на капитана Романову задумчивый взгляд.

— Абсолютно, Александр Борисович, — кивнула девушка. — Никакой слежки за Лидией Ильиничной нет. Она в эти дни довольно много ездила по делам, домой возвращалась поздно, когда улицы уже полупустые… Нет, все чисто.

— Значит, дело все-таки не в ней, — вставил Щербак, находившийся в кабинете Турецкого на полчаса дольше Гали и успевший со всеми подробностями доложить о своем визите в клинику Хабарова. — А я, дурак, поначалу понять не мог, для чего вы меня вообще в это лечебное учреждение послали…

Александр Борисович улыбнулся и посмотрел на Колю доброжелательно:

— Интуиция плюс привычка проверять все, даже самые немыслимые варианты… Сегодня же свяжись с сэром Генри, попроси его по-тихому раздобыть все, что возможно, по предыдущим двум «несчастным случаям», выясни, не вышли ли на след водителей.

— Щеткин по-тихому не умеет, — улыбнулся Щербак. — Но я его все-таки предупрежу, чтоб особо-то не привлекал внимания своим интересом… Александр Борисович, что все-таки делать с этим самым неведомым «чудо-лекарством»? Ума не приложу! Хабаров о нем вроде бы и вправду не знает, в медкартах больных об этом ни слова. Кроме Лидии Клименко, которая считает сведения о загадочном медикаменте конфиденциальными, никто о нем ни гугу. Субботин, по моим ощущениям, тот еще жук. Такой соврет и глазом не моргнет!

Александр Борисович приподнял бровь и характерным жестом поправил, как обычно, съехавшие на кончик носа очки.

— Ты знаешь, Коля, я где-то читал и про одну занимательную историю. Больных, уже не помню, чем именно, разделили на две группы. Одних лечили обычными средствами, а другую группу кормили пустышками, заверив, что дают им редкое, с гарантией способное помочь лекарство.

— Чем их лечили? — не понял Щербак.

— Пустышками! Пилюлями, состряпанными из сахара, муки, еще из чего-нибудь продуктового. Словом, обманули! Однако результат оказался поразительный: в обманутой группе из десяти человек восемь избавились от болезни, представляешь?

— Вы хотите сказать, что произошло это на почве внушения?

— Я тоже об этом слышала! — вставила Романова.

— Я хочу сказать, — пояснил Турецкий, — что, возможно, Субботин воспользовался как раз этим методом, не проинформировав о своем эксперименте Хабарова. Может такое быть?

— Черт его знает! Скользкий тип, какой-то искусственно-доброжелательный весельчак… С его-то профессией!

— По-твоему, онколог обязан быть мрачным, хмурым и ходить круглые сутки с похоронным видом? — возразила ему Романова. — Дело не в этом, по-моему, а в том, каким образом все-таки самим, не подставляя эту Клименко, нарыть, что там на самом деле происходит. Жалко, что среди нас ни одного медика нет, можно было бы попробовать внедриться…

Галочка вдруг словно споткнулась и умолкла, в глазах ее мелькнула горестная искорка: будь жив Дениска… Он-то как раз был по образованию врачом…

Коля тоже примолк, уставившись на Романову каким-то странно отсутствующим взглядом, и вдруг неожиданно хлопнул себя по лбу.

— Я дурак! — воскликнул он покаянно. И, повернувшись к удивленно уставившемуся на него Турецкому, уточнил: — Ну просто полный идиот… Сам-то почему не додумался!

— Покаяться успеешь всегда, — ухмыльнулся Турецкий, — особенно если начнешь с сути! В чем дело?

— Так ведь при мне там какая-то тетка объявление на дверь вывешивала: им срочно требуются санитары. То есть один санитар! А вдруг уже нашли? А вдруг нашего не возьмут? У них там теперь наверняка стало строго с людьми после всего…

Александр Борисович медлил не более секунды, прежде чем нажать клавишу селектора:

— Наташенька, где у нас Агеев?

— Филипп только что звонил, он у Пети Щеткина по «китайскому» делу. Что ему передать?

— Чтобы срочно все бросал и дул в контору!

— А что, — ядовито поинтересовался Николай, — наш гениальный Плетнев один не справляется?

Так же как и все посвященные в упомянутое дело, Щербак считал вариант заказного убийства Мальцева полной чушью. Вот только в отличие от своего шефа не понимал, чего ради Меркулов их озаботил этой ненаучной фантастикой.

— Плетнев сейчас, надо полагать, где-нибудь обедает, после чего возобновит наружку за подозреваемой, прерванную по объективным причинам, — пояснил Турецкий. — Вообще-то я сам ему порекомендовал в случае надобности привлекать Филю… Так, давай-ка к делу: говоришь, нашего могут и не взять?

— Могут, — кивнул Щербак. — Во всяком случае, сам Хабаров теперь точно настороже…

— Значит, придется подстраховаться… Иди к Максу, пусть в срочном порядке нашлепает рекомендацию от… Ага, от военного госпиталя… Да, того самого: фамилия заведующего отделением смешная — Пушкин. С доктором своим я сам договорюсь. Он меня за то, что я оказался таким не в меру живучим, на всю оставшуюся жизнь полюбил!

Александр Борисович поглядел на Галочку и с невольной гордостью за себя, любимого, улыбнулся.

— Да, и про трудовую книжку, конечно, пусть не забудет… Понятно, что все на имя Aгеева.

— Уже бегу! — Коля вскочил на ноги. — Если получится, будет здорово: я вроде бы веду официальную линию, а он…

— Погоди радоваться заранее, — остановил его Турецкий. — Во-первых, пока еще ничего не получилось, ты прав, могли ведь и опоздать. Во-вторых, насчет «официальной линии»… — Понятно, что в ближайшее время тебе необходимо познакомиться с обеими вдовами предыдущих жертв. Ладно, насчет бумаг по несчастным случаям я с Петей Щеткиным сам созвонюсь…

— Я уже договорился с вдовой Уварова на сегодня на вечер, — кивнул Щербак, — вдове Рубиса еще не звонил.

— Значит, позвони. Вот теперь можешь идти, не забудь сказать Максу, что все очень срочно.

Дверь за Николаем закрылась, и только после этого Галочка Романова позволила себе легкий вздох:

— Я вам больше не нужна, Сан Борисыч? Турецкий невольно улыбнулся ее жалобному тону:

— Ты нам всегда нужна, Галинка. И будешь нужна, чует мое сердце, еще не раз… Просто пока у тебя есть возможность передохнуть от нашего общества. — И чтобы Романова совсем не скисла, добавил: — Но на всякий случай будь на связи, идет?

Распрощавшись с Галочкой, он некоторое время сидел, глубоко задумавшись. И у него, как у Романовой, было не самое лучшее настроение… Только что завершившееся совещание с оперативниками слишком остро напомнило ему о временах, ушедших — пора это признать — навсегда. Разве не так же вот собирал он когда-то свою команду в кабинете на Большой Дмитровке в преддверии и в процессе расследования очередного головоломного дела? Сегодня здесь не хватало еще Володьки Яковлева-младшего и, конечно, Славки…

Имя старого товарища, генерала Грязнова, вызвало у Александра Борисовича и другие, еще менее приятные мысли. И ему вдруг невыносимо остро захотелось услышать хотя бы его голос. А, собственно говоря, почему бы и нет?! С учетом того, что, в отличие от Генпрокуратуры, лимита на международные звонки в «Глории» никто не устанавливал, а входящие на мобильники теперь и вовсе бесплатные…

Турецкий решительно потянулся к трубке городского телефона и начал набирать знакомый номер, который помнил даже во сне… И сам себе не поверил, когда буквально после второго длинного гудка прямо в ухо прогремел абсолютно родной грязновский бас, да так отчетливо, словно Вячеслав Иванович находился в соседней комнате, а не за тысячи километров от столицы.

— Привет тебе, старичок-лесовичок! — Александр Борисович широко улыбнулся, хотя видеть этого его друг, конечно, не мог. — Ох, ну и рад же я тебя слышать!

— Сань… Ты! — Генерал издал какой-то неопределенный звук, свидетельствующий одновременно об изумлении и той же радости, какую испытывал Турецкий. — Ух, как тебя слышно!

— Угу… А что это у тебя там трещит и вроде бы фыркает?

— Лось! — с гордостью сообщил Грязнов.

— Э-э-э… что?

— Не что, а кто! Лось, говорю… Я его только что хлебушком с сольцой угостил, прирученный он, а звать, как твоего Щеткина — Петькой… Ну все, все, иди, Петруша, нет больше ничего… — Последнее, разумеется, относилось к зверю, а не к Турецкому, который искренне расхохотался.

— Не хочешь и его вслед за Щеткиным в сэра Генри переименовать? Ох, Славка, ты прости, но я тебя никак не могу представить в качестве охранителя живой природы… Как ты там на самом-то деле?

— А ты приезжай в гости — сам увидишь, и представлять не надо будет… Все нормально, Сань… А у тебя?

— У меня…

Александр Борисович запнулся, и генерал немедленно среагировал:

— Что — ноги? — В его голосе тут же зазвучала настоящая паника, и Турецкий поспешил успокоить старого товарища:

— Нет, что ты, со здоровьем, слава богу, все тьфу-тьфу… Нет, Слав, у меня не ноги, у меня — Ирка…

Теперь Вячеслав Иванович, судя по всему, явно растерялся.

— Ага… Ирина Генриховна…

— Поссорились, что ли? — аккуратно поинтересовался генерал.

— Если бы! — немедленно удивил его Александр Борисович. — По-моему, поссориться с ней сейчас просто невозможно, поскольку слышать и видеть моя жена меня перестала… Ну разве что я, с ее точки зрения, какую-нибудь особо изощренную гадость сделаю…

— Сань, а ты можешь внятно объяснить, что случилось?

— Если б я знал… В общем, Иринка, по-моему, слегка спятила на плетневском отпрыске… А иногда мне кажется, что и на самом Плетневе заодно тоже…

— Ну, последнее тебе наверняка кажется, — немного помолчав, произнес Грязнов. — А что там с отпрыском? Ему сейчас должно быть лет девять?

— Точно. Трудный ребенок, а Ирка при нем чем-то вроде гувернантки заделалась, причем, заметь, по собственной инициативе… Знаешь, когда я ее последний раз на работе видел? По-моему, неделю назад… А уж дома!

— Что — и дома?

— Слав, она с этим Васькой с утра до вечера: пока уроки с ним не выучит, дополнительно не позанимается, а потом еще и ужином обоих на пару с папочкой не накормит…

Вячеслав Иванович в ответ молчал так долго, что Турецкий забеспокоился, не прервалась ли связь.

— Алло, Славка!

— Да тут я, тут… — мрачно бросил тот. — Слушай… Если не ошибаюсь, с бабами это иногда после потери собственного ребенка бывает, такое отношение к чужим детям… больное… Ты бы посоветовался с врачами, что ли…

— Уже… — вздохнул Александр Борисович. — И именно это от доктора и услышал… Думаешь, мне легче стало?

— Не думаю, — вздохнул Грязнов. — Я другое думаю: насчет самого Плетнева ты не прав… Чтоб Ирка тебе изменила? Ни за что не поверю!

— Это все Константин виноват! — в сердцах произнес Турецкий.

— Костя?

— Слушай, Слав… Ну не может быть, чтобы и тебе в голову не приходило, что Иринка похожа на его покойную жену, как… как…

— Приходило! — перебил его Вячеслав Иванович. — Конечно, приходило… И насчет Кости я, кажется, понял… Ты имеешь в виду, что уговаривать Антона помочь следствию и послать вместе с остальными была идея Меркулова. Верно?

— Вот именно! Плетнев же не слепой! К тому же, несмотря на то что не может не видеть, насколько Иркина возня с Васькой осложнила нашу жизнь, слышать не желает, чтобы кого-то нанять вместо нее!

Мужчины помолчали. Паузу нарушил Вячеслав Иванович.

— Слушай… — Голос генерала звучал несколько смущенно. — А может… Может, тебе ее старым русским способом того… поучить?

Турецкий не сразу, но все-таки понявший, что имеет в виду его старый друг, неожиданно для себя самого развеселился.

— Ну ты даешь! — фыркнул он. — Дичаешь помаленьку в своем медвежьем углу, точно дичаешь!

— Не выдумывай! — неожиданно обиженно среагировал Грязнов. — Просто когда больше ничего не помогает… Между прочим, ты «Домострой» читал? Нечего ржать-то, к твоему сведению, удивительно умная и гуманная книга!

— Гуманная?! — Александр Борисович хохотал уже во все горло, почти позабыв о своих неприятностях.

— Именно! Думаешь, там только такие рекомендации, да? Там, например, муж обязан жене подарки покупать у иностранных купцов… Видимо, тогда иностранные тряпки уже были лучше наших… И вообще, если жена… э-э-э… плохо себя повела, прежде чем ее «поучить», рекомендуется отчитать как следует, с помощью священника — целых два раза подряд! А уж на третий, если не помогло, — ну, тогда уж и впрямь по заднице…

— Ох… — Турецкий вытер выступившие от смеха на глазах слезы. — Ну спасибочки, присоветовал… Ты хоть представляешь меня в подобной роли? — Он снова хихикнул. — Значит, поначалу тащу Ирку за рога к батюшке, потом, коли не поможет, «учу», как ты выразился, старым русским способом… Слав, может, тебе все-таки вернуться домой, а?

— Дурак ты, Сань! — огрызнулся генерал. — Эта книга, «Домострой», для таких, как ты, просто учебное пособие по семейной жизни.

— Нет уж, милый, я в случае, если окончательно достанут, лучше Плетневу в морду дам.

— Не надо! — запаниковал Вячеслав Иванович. — С твоим-то здоровьем?! Ты ему, а он тебе — сдачи! Забыл, что он молодой и здоровый?

— Пусть попробует со сдачей-то…

— Ишь, расхрабрился, — осуждающе заметил Грязнов. — И знаешь что?

— Что?

— Бери-ка ты отпуск и приезжай ко мне в гости. Знаешь, какая тут красота и покой? Ты таких ни разу в жизни не видал!

— И что я там делать буду? Петрушу с ладони хлебом с солью угощать?

— Не худшее занятие! У нас сейчас еще медвежонок живет, и ручной волк есть — ласковый, как собака.

— Ну, если волк, да еще ласковый… Я подумаю, Славка!

— Правильно, подумай… Если надумаешь, точно не пожалеешь!

И хотя в итоге никаких разумных советов Александр Борисович от своего любимого друга так и не получил — да и откуда они у закоренелого холостяка? — в конце концов, положив с немалым сожалением трубку на место, он почувствовал себя гораздо лучше, и неосознанная им самим улыбка еще долго блуждала на лице Турецкого, перебиравшего в памяти их разговор.

До ближайшего вокзала, следуя совету старшего брата, Чонгли добрался в середине дня. Чонгбэй оказался прав: в густой московской толпе на парнишку никто внимания не обращал, это было даже надежнее, чем передвигаться ночью, перебегая из одной густой тени в другую. К тому же люди, спешившие вокруг него по своим делам, казалось, вообще никого и ничего, кроме асфальта под собственными ногами, не желают видеть, то, что происходит вокруг, их совсем как будто не интересовало.

Чонгли расхрабрился настолько, что решился зайти в привокзальную кафешку, где с горем пополам сделал заказ, в основном при помощи жестов, на деньги, выданные братом. Ел он, впрочем, торопливо, настороженно оглядываясь то на входную дверь, то на соседние столики. Но и здесь до него дела никому не было, а большинство посетителей тоже торопились.

Покончив с едой, которая показалась ему безвкусной, Чонгли выскользнул из кафе, еще раз глянул на безразличную ко всему толпу, целенаправленно клубящуюся в сторону вокзала, и, больше не колеблясь, достал из кармана мобильник. Телефон все еще не разрядился до конца, и, радостно улыбнувшись, паренек набрал номер своей невесты, одновременно ощущая во втором кармане своей куртки приятную тяжесть: в нем лежал подарок для Лянь, купленный на сэкономленные им гроши от карманных денег, выданных братом в день приезда в столицу России…

— Лянь… — Он невольно широко улыбнулся, услышав голос любимой.

— Чонгли! А я как раз собиралась позвонить тебе.

— А я хотел только услышать твой голосок… Лянь, милая, я не могу долго говорить…

— Почему?

— Неприятности не закончились. Думаю, и тебе говорить со мной опасно. Будь осторожна!

— Я очень осторожна, — заверила его девушка. — Меня никто не слышит… Ли, давай увидимся? Прямо сейчас, я знаю безопасное место. Ли, мне надо сказать тебе что-то очень-очень важное. О нас… Мне надо увидеть тебя… Ты меня слышишь, Ли?

Он растерянно огляделся по сторонам, но колебался недолго:

— Да, милая… Говори, где…

13

Есть на карте Москвы замечательное место — место встречи, изменить которое действительно нельзя. Свидания там назначаются практически круглые сутки, а встречаются люди, можно сказать, со всех концов мира: зарубежные гости с россиянами, жители столицы с провинциалами, никогда в жизни не видевшиеся родственники — друг с другом, москвичи с москвичами — и все это, не считая влюбленных и деловых людей, представляющих обе стороны бизнеса, лицевую и изнаночную… Вряд ли великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин мог в свое время заподозрить, что спустя несколько десятков лет после его гибели в общем-то не слишком большой пятачок под ногами вполне рукотворного памятника поэту сделается столь же популярным в народе, как и он сам.

Словом, Антон Плетнев, висевший на хвосте ничего не подозревавшей о слежке Дарьи Андреевны, ничуть не удивился, когда понял, что ее роскошный «лендровер» двигается сквозь неизбежные пробки на Пушку. То бишь ко всем известному и неизменному месту встречи. Его это вполне устраивало, ибо нигде нельзя было более успешно не только затеряться среди явившихся на свидание, но и подобраться к интересующему объекту как можно ближе. Что он и сделал, чудом сумев припарковаться почти рядом с ее иномаркой, примерно за квартал от памятника и далее двинувшись за погруженной в свои, несомненно мрачные, размышления дамой в толпе.

Плетнев, памятуя услышанный им телефонный разговор, почему-то не сомневался, что загадочный Дэн как пить дать на свидание опоздает. И ошибся: парня, и в реальной жизни похожего на бандита, каким сия фигура существует ныне в представлении обывателя, и он, и Дарья Андреевна заметили издали: тот с хмурым выражением на физиономии топтался у самого пьедестала памятника, то поглядывая на часы, то с явным презрением оглядываясь на жаждущих сфотографироваться на фоне Александра Сергеевича. Пришлось Антону ускорить шаг, поскольку Даша при виде Дениса почти побежала, словно боялась, что он сейчас развернется и уйдет, несмотря на то что до четырех часов оставалось еще целых восемь минут.

Включив прослушку, выглядевшую как заурядный плеер, Плетнев услышал поначалу лишь ее тяжелое дыхание. Аппаратура по-прежнему работала отлично, и, смерив на глазок расстояние, преодолеваемое в данный момент Дарьей Андреевной, Плетнев понял, что можно не суетиться, разговор он и так услышит.

Дэн между тем тоже приметил спешившую к нему словно на пожар даму и, небрежно кивнув, двинулся ей навстречу. И, видимо привычно, начал говорить, не поздоровавшись.

— Не понимаю я тебя, — буркнул парень. — Боишься, что нас увидят вместе, а встречаешься со мной всегда тут… Здесь, между прочим, наверняка в каждой кофейне твои подружки с мужиками сидят…

— Прости, Дэн… — Плетнев отчетливо расслышал в голосе Дарьи Андреевны близкие слезы. — Я не подумала… Прости, прости… После всего этого… я… Я, наверное, никогда не приду в себя… Ох, Дэн!

Он поморщился, в его взгляде, устремленном на даму, не было ничего, кроме презрения.

— Давай только без истерик… Ничего, ты наверняка справишься, ты ведь у нас железная…

— Нет… — прошептала она. — Не говори так… Пожалуйста, не говори… Ты ведь теперь уже взрослый… Взрослый мужчина и наверняка все понимаешь… Я верю, что понимаешь!

Она все-таки всхлипнула. А Денис усмехнулся и неожиданно извлек из-за пазухи… маленькую круглую булочку.

— Голубей хочешь покормить?

— Какой же ты жестокий мальчик… — пробормотала Дарья Андреевна, а он среагировал моментально и для оперативника, слышавшего каждое слово все более интересного для него разговора, не совсем понятной фразой:

— Есть в кого, не находишь?

— Дэн, перестань, ты не смеешь…

— Во-первых, смею, и еще как! Во-вторых, да, жестокий… Уж какой есть, другого не будет… Так о чем ты хотела со мной поговорить?

— О твоих друзьях.

— Каких именно? — он усмехнулся. — У меня их много.

— О тех… из криминальных… Ты говорил, помнишь?

На этом месте Плетнев едва сдержался, чтобы не пробормотать что-нибудь типа «Есть!», и замер на месте, очень надеясь, что по-прежнему выглядит со стороны как человек, увлеченно слушающий по своему плееру любимую музыку, коротая время до назначенной здесь встречи.

Дарья Андреевна между тем взяла себя в руки, по крайней мере, больше не всхлипывала:

— Дэн, пусть они подключат кого-нибудь, опытного и умелого… Ведь у них такие есть, правда?

— Наверное, есть, — безразлично пожал плечами ее собеседник. — Но это сложно. И стоить будет дорого.

— Да плевать мне, сколько это будет стоить! Главное — чтобы они дело делали, а не как все эти идиоты, которые только треплются!

В наушниках Плетнева послышался вздох Дэна, и Антон бросил внимательный взгляд на парочку: парень как раз смотрел на часы.

— Ладно, я все понял. Я подумаю, потом, возможно, поговорю… А сейчас мне пора!

— Денис, — Дарья Андреевна коснулась его локтя, — ведь это и для тебя должно быть важно… Мальчик мой, я жду!

Женщина привстала на цыпочки и робко потянулась к щеке Дэна, однако поцеловать себя он ей не дал, резко дернувшись в сторону:

— Перестань! Здесь люди… Все, пока!

И в следующую секунду стремительно рванул к подземному переходу. Плетнев, словно завороженный, медленно перевел взгляд на Дарью Андреевну: она смотрела на удалявшуюся спину Дениса с горечью и отчаянием.

Оперативник уже ничуть не сомневался в том, что только что на его глазах и «при его ушах» было затеяно очередное заказное убийство, а следовательно, Константин Дмитриевич Меркулов, без каких-либо видимых оснований попросивший их заняться этим расследованием, похоже, был прав… Оставалось понять, каковы мотивы этой светской дамочки, если за гибелью Мальцева стоит именно она… А кто же еще? Надо же, «твои криминальные друзья» — так она, кажется, сказала этому своему любовничку-бандиту? А если припомнить, как здорово сегодня утром разыграла перед приятелем-дирижером свое якобы горе по убиенному Мальцеву… Что тут скажешь? Артистка!

Но главное теперь, конечно, вычислить следующую жертву, предотвратить гибель человека, против которого все это затевается. Плетнев нахмурился и, достав телефон, торопливо набрал номер Макса: к этому моменту у него уже должны быть хоть какие-то сведения по загадочному Дэну.

Продолжая поглядывать на Дарью Андреевну, которая не спешила покидать место встречи с парнем и даже опустилась на скамеечку, с усталым видом ссутулив плечи, он дождался, когда Макс включит связь, и поинтересовался, удалось ли тому что-нибудь нарыть по парню.

К его удивлению, ни в одной картотеке и ни в одном архиве МВД никто, хотя бы отдаленно напоминавший Дениса, не говоря о нем самом, не числился… Тут Максу можно было доверять на сто процентов: все коды, под которыми находились такого рода документы и снимки, он знал, кажется, наизусть.

— Может, просто не внесен? — высказал предположение Плетнев.

— Это уж твое дело определять, внесен или нет, — буркнул Макс. — Я по физиономии смотрел, была бы фамилия и отчество… Ладно, пока, некогда мне!

Любезностью компьютерный гений не отличался, к чему Антон никак не мог привыкнуть.

В этот момент наушники Плетнева вновь ожили, и, бросив взгляд на Дарью Андреевну, по-прежнему сидевшую на скамье, он обнаружил, что она тоже звонит по телефону и уже успела набрать какой-то номер. Ответили ей не сразу.

— Аня? — Женщина поднялась со скамейки и теперь разговаривала на ходу. — Анечка, мне надо с тобой повидаться… Я только что виделась с Денисом… С ума сошла?! Никого я не шантажирую, Вадим Алексеевич тут ни при чем… Понимаю, что у тебя съемки… Господи, Аня, ты своего великого Зарусского боишься так, словно он… — она замолчала и больше не произнесла ни слова, просто через какое-то время отняла телефон от уха и отключила: очевидно, ее собеседница просто-напросто прекратила разговор. Похоже, с Дарьей Андреевной столь неуважительно обращается не только ее молодой любовник!

Плетнев улыбнулся, ощутив внутренний подъем: ну наконец-то в ее разговорах мелькнула хотя бы одна фамилия, да еще и знакомая: Вадим Алексеевич Зарусский был настолько известным кинорежиссером, что даже Плетнев, практически не интересовавшийся кино, о нем слышал. Получается, что есть очень большая вероятность выйти на след неуловимого Дэна через него? Похоже на бред, но Антон не ослышался, а аппаратура к тому же записала упоминание о Дэне, да еще в сочетании со словом «шантаж», в разговоре с кем-то явно из его окружения…

Сгоравший от нетерпения оперативник вновь набрал номер Макса и, не обращая внимания на его недовольный тон, по собственной инициативе ссылаясь на авторитет Турецкого, попросил того срочно скачать к его приезду в «Глорию» хотя бы самые общие сведения о знаменитом режиссере.

Спустя час сердитый Макс вручил ему небольшую распечатку. Внимательно вчитавшись в текст, Антон Плетнев слегка присвистнул…

Зарусский Вадим Алексеевич — все его звания и награды, перечисление которых заняло более чем половину страницы, — был женат на актрисе не менее знаменитой, чем он сам, Анне Владимировне Калявиной. Супруги прожили вместе около четверти века, этот брак принес по крайней мере один реальный плод — не считая все тех же наград за картины, в которых жена режиссера, разумеется, снималась неизменно: у знаменитой пары имелся сын — Зарусский Денис Вадимович, 1982 года рождения…

— Чертовщина какая-то… — пробормотал Плетнев и с тоской покосился на пустующий в данный момент кабинет, где сидел Турецкий. — Это что же получается? Бандюк наш — сыночек знаменитой парочки? А звонила Дарья, что же, его мамаше?

Наступил момент, когда полученную информацию следовало обсудить с Александром Борисовичем, заодно объяснив ему, почему Антону дальнейшая слежка в этот день за Дарьей Андреевной показалась бессмысленной: перед тем, как отправиться в «Глорию», Антон проводил дамочку до ее подъезда, у той был настолько утомленный вид, что никаких сомнений — наверняка она отправилась спать… Конечно, за самоуправство Турецкий ему наверняка выговорит, однако и не оценить полученную благодаря этому информацию тоже не может…

— Не знаешь, когда Саша будет? — поинтересовался Плетнев у Макса. И, получив в ответ косой взгляд, пожатие плечами и молчание, вздохнул и потащился к лестнице, ведущей из комнаты компьютерщика. Придется звонить Турецкому и докладывать по телефону, а сделать это, находясь в берлоге Макса, невозможно: мобильная связь здесь блокировалась.

— Что ж это вы, милейший, с таким прошлым — и в санитары? — Профессор прищурился и неодобрительно поглядел на Филиппа Агеева, сидевшего напротив него с другой стороны рабочего стола доктора.

Филя слегка пожал плечами и постарался изобразить на физиономии глубокую печаль. Видимо, это ему удалось, поскольку Владимир Кириллович, уже минут пять пытавший его с упорством и дотошностью профессионального следователя, прекратил свое исследование трудовой биографии «санитара».

— Ну хорошо. — Он секунду пожевал тонкими бескровными губами. — В общем и целом вы нам, пожалуй, подходите… Да и характеризует вас доктор Пушкин хорошо… Кстати, я с ним немного знаком, так что есть возможность при случае переговорить… Вы ведь пять лет у него работали? Странно, что решили уйти, платят там очень неплохо…

Видимо, это был последний пробный камень тотального допроса, но Филя к нему готовился заранее:

— Мы с женой переехали в ваш район. — Он посмотрел на Хабарова честными, чистыми очами. — А ездить отсюда в госпиталь на моей развалюхе… Неудобно, словом.

— Понимаю-понимаю… — задумчиво произнес профессор. — Что ж… Должен предупредить, что обязанностей у вас тут будет больше, чем в госпитале, а к дисциплине мы относимся даже серьезнее, чем военные.

— Меня это не смущает, я вообще-то совсем не пью. — Агеев изобразил смущение.

— Я имел в виду другое, — поморщился Хабаров. — У нас очень сложный контингент больных… Для многих их диагноз по-прежнему звучит как приговор, хотя на самом деле это не так. Для чего нам нужен именно санитар, а не еще одна медсестра? Из-за особенностей некоторых процедур из числа получаемых пациентами: после одной из них, в частности, больной находится под наркозом, и его необходимо крайне осторожно доставить в палату… Женщина не может справиться с этим физически. Это понятно?

Агеев молча кивнул. А профессор в очередной раз с сомнением окинул взглядом Филины плечи: Агеев производил впечатление довольно хрупкого человека. Ту силу, которой он обладал реально, заподозрить в нем было на первый взгляд трудно.

— На самом деле, — улыбнулся оперативник, — я далеко не слабак, жилистый к тому же… Хотите докажу?

— То есть? — Хабаров удивленно поднял брови. А Филипп, быстро оглядевшись в довольно просторном кабинете профессора, поднялся, подошел к не самому большому, но и далеко не маленькому холодильнику, стоявшему в дальнем углу, и, примерившись на глазок, наклонился и… в следующую секунду, обхватив его руками, довольно легко оторвал от пола…

— Ну и ну! — не удержался профессор, а Филя с удовольствием отметил, что глаза у доктора явно полезли на лоб. — Никогда бы не подумал, что вы на такое способны…

— Говорю же, я жилистый… — пробормотал Агеев и смущенно вернулся на место. И чтобы не дать Хабарову придумать следующий повод для сомнений, поинтересовался: — Вы говорили, больные сложные… Значит, капризные? Но и у нас в госпитале тоже…

— Дело не в этом, — покачал головой доктор. — Просто с ними нельзя обращаться так, чтобы они чувствовали себя безнадежными: как раз излишним капризам потакать не надо, оставаясь при этом вежливым… Сейчас вы отправитесь к старшей медсестре, и она познакомит вас с вашими обязанностями более детально. А у меня, извините, времени уже почти нет.

— Странно, что вы вообще сами меня на работу берете, — улыбнулся Филя. — Помню, в госпитале меня брала на работу медсестра, а главврач вообще только через год, наверное, запомнил, как меня зовут…

Хабаров секунду поколебался, потом бросил на «санитара» испытующий взгляд и, наконец, решил отделаться краткой и постороннему человеку наверняка непонятной фразой:

— У нас сейчас несколько особые обстоятельства… Впрочем, вас и ваших обязанностей это ни в коей мере не касается.

Агеев покорно кивнул и поднялся с места, вопросительно поглядев на Хабарова, не подозревавшего о том, в какой степени новенького сотрудника на самом деле упомянутые им обстоятельства как раз и касаются.

— Документы отдадите моему секретарю, она все оформит, а заодно скажет, где найти Любовь Андреевну… Нашу старшую медсестру и вашу непосредственную начальницу зовут Галкина Любовь Андреевна. Всего вам доброго, Филипп… — профессор слегка запнулся и опустил глаза в агеевские документы, еще лежавшие перед ним на столе.

— Просто Филипп, — поспешно сказал тот. И, подумав, добавил: — Не привык я с отчеством-то…

Уже выходя из кабинета, он едва не столкнулся с белокурым, ясноглазым господином в докторской шапочке и хирургическом халате, похожим на сильно повзрослевшего купидончика, моментально признав в нем по описанию Щербака Субботина. Филя не ошибся.

— А-а-а, Вадим… Очень кстати! — Хабаров поднялся из-за стола. — Знакомься, наш новый санитар… Филипп, это доктор Субботин Вадим Юрьевич, ваш трудовой день начнется в его обществе, если вы готовы, непосредственно сегодня, минут через сорок… У тебя сегодня сколько на гипотермию? — Последнее относилось уже к доктору, тут же беззастенчиво начавшему оглядывать Агеева с головы до пят. Надо отдать ему должное, с очень доброжелательной улыбкой.

— Всего трое, Владимир Кириллович… Очень приятно, Филипп… Как вас по-батюшке?

— Он против отчества, — усмехнулся профессор. — Вот, господин Агеев, доктор вам все покажет и расскажет, вам придется поприсутствовать на самой процедуре… Все, мне пора!

— Вы на конференцию? — Субботин моментально потерял к Филе интерес, почтительно развернувшись к профессору.

Последнее, что услышал оперативник, прикрывая за собой дверь кабинета, ворчание Хабарова относительно неведомых ему бюрократических чинуш, не умеющим толком организовать даже столь элементарное мероприятие.

Оставив у пожилой и, как ему показалось, весьма надменной толстушки секретарши трудовую книжку и прочие бумаги, он отправился на поиски старшей медсестры, предполагая, что в итоге увидит еще одну пожилую тетку, только на сей раз с физиономией гренадера и характером Бабы-яги… Почему-то именно такую ассоциацию вызывало у него словосочетание «старшая медсестра». Каково же было его удивление, когда в указанном ему кабинете, располагавшемся на том же этаже, что и кабинет профессора, рядом с ординаторской, он обнаружил молодую дамочку с фигурой модели и внешностью кинозвезды.

Стройная девушка, черноволосая, сероглазая, с яркими полными губами и медового оттенка кожей, поприветствовала его прямо-таки голливудской улыбкой, демонстрирующей ровный ряд белоснежных зубов, которых явно не касался инструмент стоматолога.

Увы, улыбка угасла почти моментально: очевидно, красавица ожидала увидеть вместо Фили совсем другого человека… Интересно, кого?

— А я к вам! — Агеев решил не придавать значения сменившему улыбку настороженному выражению лица. — Конечно, если вы и есть Любовь Андреевна.

— Ко мне? — Изящные бровки слегка сдвинулись. — А, собственно, по какому вопросу?

— Я ваш новый санитар… Профессор лично принимал меня на работу, и вот теперь я…

— А… — В глазах красавицы мелькнуло странное выражение, а по губам скользнула и тут же пропала тень улыбки, правда, скорее насмешливой, чем приветливой. — Владимир Кириллович, что же, велел вам приступать к работе немедленно?

Агеев кивнул, вопросительно глядя на Любовь Андреевну и гадая, сколько же ей лет: ну никак не больше двадцати пяти!

Девушка еще немного нахмурилась, затем поинтересовалась именем новенького и, наконец, выдала цеу.

— Что ж… — произнесла она холодно и деловито. — Спускайтесь в регистратуру: скажете дежурной, чтобы выдала вам халаты — один повседневный, второй для операционной, она знает… Вы уже видели клинику?

— Да нет, только ту часть, где мы с вами находимся… Насколько понял, здесь у вас администрация?

— В основном… После того как оденетесь, поднимайтесь на третий этаж, пройдете к операционной… Там вам покажут куда, это сразу за боксами и реанимационной… И ждите, — медсестра глянула на часы. — Через несколько минут я туда поднимусь и до того, как привезут пациента на процедуру, объясню, что именно от вас требуется.

Она хотела добавить еще что-то, но тут в кармане Агеева некстати ожил мобильный и Любовь Андреевна внезапно снова нахмурилась и порозовела — как выяснилось, рассердившись.

— А вот это уже лишнее! — резко произнесла она. — Младшему персоналу в стенах клиники пользоваться мобильной связью запрещено категорически!

— Простите, я не знал. — Филя вытащил телефон и посмотрел на номер, затем на медсестру с самым виноватым видом, на какой только был способен. — Уверяю вас, это в первый и в последний раз… Жена…

— Я вас предупредила, — по-прежнему сердито произнесла она. — Идите!

Выскочив из кабинета и убедившись, что в коридоре административного отсека никого нет, Агеев включил связь.

— Ну? — коротко поинтересовался он.

— Черт-те что! — произнесла «жена» голосом Петра Щеткина. — Кому ни звоню, все либо в отключке, либо недоступны! А Саша просил срочно…

— Быстро говори по сути, а то я сейчас тоже отключусь! Чего тебе?

— Я насчет несчастных случаев с пациентами хабаровской клиники, ты меня слышишь?

— Слышу… Быстрее можно?

— Короче: дело Уварова — это которого машина сбила… приостановлено, так как водителя пока не нашли… но ищут! Машина, на которой совершено преступление, как сквозь землю провалилась, несмотря на то что ей дали отличное описание свидетели: черный джип-«чероки», модель…

— А второй? — перебил его Агеев, покосившись на кабинет Любовь Андреевны: ему показалось, что дверь в него слегка дрогнула.

— Второй сам накрылся, там стопроцентный несчастный случай, дело давно закрыто… Вопросы есть?

Вопросов у Агеева была уйма, жаль, что задавать их было никак нельзя.

— Спасибо, дорогая, — произнес Филя сладким голосом. — Второй костюм, я думаю, обойдется пока без химчистки… — и, поскольку ответом ему был абсолютно бессмысленный булькающий звук по ту сторону связи, поспешно добавил: — И вот еще что, милая, я сегодня уже работаю, ты мне больше не звони, пусик! В этой клинике младшему персоналу звонить не разрешено, так что я отключаюсь!

— Э-э-э… — произнес сэр Генри, он же майор Щеткин.

Но это было последнее, что услышал Филя, которого распирало от желания заржать: уж очень хорошо он представлял себе физиономию Петра, какой она наверняка была в данный момент.

Ржать было нельзя ни под каким видом. Поэтому Агеев поспешно отключил свой телефон и не менее поспешно устремился к лестничному пролету, ведущему вниз, — за халатом. То есть сразу за двумя халатами, как и наказала ему старшая медсестра здешнего лечебного заведения.

Но как он ни спешил, это не помешало ему расслышать звук скрипнувшей двери за спиной. Значит, он не ошибся и очаровательная Любовь Андреевна действительно подслушивала его телефонный разговор. Скорее всего, случайно — по-прежнему ждала кого-то к себе и, возможно, злилась на Филю за то, что он болтал в непосредственной близости от ее кабинета. Ведь если у красотки служебный роман, вряд ли она его демонстрирует коллегам.

В том, что речь идет о романе или адюльтере, Агеев не сомневался: перед его глазами все еще стояла очаровательная улыбка, которой его по ошибке поприветствовала старшая медсестра. Ни коллегам, даже самым приятным, ни подругам так не улыбаются. Подобных знаков внимания у красивых женщин удостаиваются исключительно любимые мужчины. Это Филя знал точно. Тем более было бы неплохо узнать, кто именно ожидался в момент его появления Любовью Андреевной.

Однако рисковать и подглядывать он не стал — не хватало еще, чтобы его застигли за таким занятием в первый день работы!

— Ничего, — пробормотал оперативник. — Всему свое время… Какие наши годы!

14

Запись прослушки, сделанную Антоном, Александр Борисович Турецкий прокрутил дважды, прежде чем, задумчиво посмотрев на оперативника, поинтересоваться:

— Ну а сам-то ты какие выводы успел сделать? Плетнев, с нетерпением дожидавшийся возможности заговорить, удивленно глянул на Турецкого:

— Так, Саша, по-моему, все очевидно! Заказчик наверняка она, а теперь — ты же слышал сам — еще кого-то заказывает через этого своего…

Александр Борисович покачал головой и решительно перебил оперативника:

— Во-первых, не очевидно, во-вторых, далеко не все. Давай начнем с мотива. Пока единственное, что у нас есть по этой части, — бесследно исчезнувшие деньги с личного счета Мальцева. А Дарья, по ее же словам, в деньгах не нуждается…

— По ее словам?

— Именно! Слушаешь ты невнимательно, Плетнев. Что она сказала этому Дэну, когда он предупредил ее о дороговизне пока неизвестной нам услуги? Что стоимость не имеет значения! Теперь о самой услуге. С чего ты взял, что это обязательно заказ?

— А что же еще?

— Да что угодно! — сердито бросил Турецкий. — Список криминальных услуг, что, по-твоему, ограничен исключительно заказными убийствами? Сам знаешь, что нет. Он достаточно обширен, между прочим, включает в себя и слежку за объектом, и добычу сведений, не подлежащих разглашению, сугубо конфиденциальных: например, о счетах некоего субъекта, интересующего заказчика. Продолжать перечисление можно сколько угодно.

— То есть, — хмуро поинтересовался Плетнев, — ты хочешь сказать, — он кивнул на плеер, — это нам ничего не дает?

— Почему же? — не согласился Турецкий. — Ничего не дает только предвзятое отношение к фактам. А вот запись нам сама по себе дала многое. Во-первых, несомненную связь между Дашей и этим Дэном… Правда, не обязательно любовную, но Дарьей тщательно скрываемую, как видишь.

— Раз скрывает — значит, дело нечисто! — возразил Антон.

— Конечно! Но «нечисто» — совсем не обязательно связано с убийством Мальцева. Теперь второе: все, вместе взятое, не просто позволило вычислить фамилию парня, но еще и выявило наличие некоей связи хлопот Дарьи Андреевны с весьма неожиданными в этом деле людьми, родителями Дэна: известным кинорежиссером и не менее известной актрисой… Вывод?

— Ты хочешь сказать, что полученные сведения как раз выводят эту даму из-под подозрений, связанных с Мальцевым?

На лице Плетнева читалось столь искреннее огорчение, что Александр Борисович невольно усмехнулся:

— Нет, скорее, если Николая действительно заказали, усложняют ситуацию… Что, если его с этими кинозвездами связывает нечто, спровоцировавшее убийство? А Дарья — в курсе, отсюда и всплывшее в процессе разговора с актрисой слово «шантаж»? С другой стороны, если Дарья решила затеять собственное расследование, в опасности как раз она, а не мифический субъект, о котором, кстати, в ее разговоре с парнем, заметь, ни единого упоминания нет.

— А что там у Щеткина? — вздохнул, помолчав, Плетнев.

— Ничего. Ни единой зацепки, — отозвался Турецкий и продолжил: — Я сегодня утром еще раз заезжал к Марине Мальцевой, уточнял, кто, кроме Гамзы, знал о «китайской» затее Николая.

— И кто?

— Говорит — никто. Хотя не отрицает, что муж мог ей и не сказать о разговоре, показавшемся ему пустячным… А всерьез относительно этой затеи говорил он только с Гамзой.

— И что ты думаешь?

— Думаю, что кто-то из близких друзей все-таки об этом знал. Видишь ли, если убийца — человек умный, устранить Мальцева так, чтобы все решили, что он на самом деле попал под раздачу, оказавшись в центре разборок внутри диаспоры, ход весьма мудрый. Правда, сложновато для того, чтобы исходить из этого, приняв за версию… На мой взгляд, все-таки считать гибель Мальцева заказом лично на него у нас оснований очень мало.

— Что ты предлагаешь, Саша, к чему ведешь? — Плетнев раздраженно дернул плечом. — Просто мысли вслух, что ли?

— Веду я к тому, — сухо произнес Александр Борисович, — что пока уголовный розыск не завершит проверку своей версии по делу, ничего конкретного мы предпринимать не будем: исключительно сбор информации. А вот что касается субъекта слежки… Конечно, Макс в итоге, скорее всего, выяснит, где проживает Дэн. Тебе, однако, следовало сообразить и отправиться от Пушки за ним, а не за Дарьей…

— Хочешь сказать, что следить теперь я буду за этим звездным сыночком?

— Точно! — кивнул Турецкий. — Ну а его родителей я возьму на себя… Адрес их московской квартиры возьмешь у Макса: рано или поздно Дэн там мелькнет. Он, кстати, у отца с матерью не прописан… Но, думаю, бывает у родителей, когда они здесь. Там его и подхватишь!

— Московской квартиры? — вяло переспросил Плетнев.

— У них есть еще одна — в Питере, — пояснил Турецкий. — Все понятно?

— А чего тут понимать? — недовольно буркнул Антон.

Александр Борисович внимательно посмотрел на упрямо нахмурившегося оперативника, на лице которого отчетливо читалось, что с выводами шефа он по-прежнему не согласен.

— Ну что ж… — Турецкий иронично усмехнулся. — Вижу, ты твердо решил доказать, что Дарья Андреевна заказывает убийства одно за другим, а юный любовник Дэн либо сам подрабатывает киллером, либо через своих «криминальных друзей» раздобывает для нее исполнителей… Флаг тебе в руки! Докажешь — Меркулов лично от себя тебя премирует, несмотря на всю горечь такой истины…

Плетнев, успевший подняться со стула, на котором сидел именно с такими намерениями, слегка покраснел и, ничего не сказав, едва кивнув Александру Борисовичу, поспешно выскочил из кабинета.

Вдова Натаниэля Михайловича Рубиса на встречу с Щербаком согласилась весьма неохотно. С точки зрения Николая, позвонил он ей во вполне приличное время: одиннадцать часов утра, будний день. Однако голос дамы, взявшей трубку после едва ли не шестого-седьмого звонка, свидетельствовал о том, что она либо только что проснулась, либо именно он и разбудил ее. Скорее, последнее, поскольку Римма Игоревна долго не могла сообразить, кто именно и с какой целью ей названивает.

То, что вдова нигде не работает, Николаю было известно. А вот о том, что неработающие жены бизнесменов зачастую ведут вечерний, а то и ночной образ жизни, сыщик не то чтобы забыл, но как-то эту возможность недоучел: все-таки женщина совсем недавно потеряла супруга, какие могут быть тут развлечения?

Однако, едва очутившись в богатой, но довольно безвкусно обставленной квартире Рубисов и глянув на открывшую ему дверь даму, понял, что очень даже могут: на лице Риммы Игоревны, все еще слегка припухшем со сна, их следы читались довольно отчетливо.

Вряд ли вдове было больше тридцати. Но об этом в данный момент свидетельствовала только изящная, подтянутая фигура, которую не мог скрыть даже слишком просторный для женщины купальный халат: ради визита какого-то там сыщика она не соизволила переодеться, хотя с момента телефонного разговора прошло полтора часа.

— Проходите, — буркнула Римма Игоревна, едва глянув на Николая. И, круто развернувшись, зашагала впереди него, пересекая небольшой холл, к одной из трех выходивших сюда дверей.

Комната, в которой они вскоре очутились, видимо, исполняла роль гостиной. И хотя нехваткой метража явно не страдала, производила впечатление тесноватой — из-за переизбытка мебели, то ли антикварной, то ли сработанной под антиквариат. Впечатление усугублял застоявшийся запах табака, витавший в воздухе. Прежде чем сесть в предложенное хозяйкой красное плюшевое кресло, Николай успел заметить в углу столик с остатками каких-то закусок, бокалами и пепельницей, забитой окурками.

Римма Игоревна вздохнула и махнула рукой:

— Не обращайте внимания на этот бардак, домработница уволилась неделю назад… А найти прислугу сейчас не так-то легко, целая проблема… Так что там за расследование? Я думала, милиция давно закрыла дело. Во всяком случае, мне так сказали.

— Да, конечно, — кивнул Щербак, всматриваясь в бледное лицо хозяйки. — Официальное следствие действительно закрыто, я ведь объяснил вам по телефону, что речь идет о частном расследовании, прямого отношения к гибели вашего супруга не имеющем…

— Так вы что же — частный сыщик? — В глазах женщины мелькнула искорка интереса. — Надо же! Я думала, это только за границей бывает… А что значит «косвенное»?

— Это значит, — как можно медленнее проговорил Николай, — что в последнее время такого рода несчастные случаи, какой произошел с вашим мужем, участились, к нам обратился клиент, желающий узнать, насколько это случайно…

Эту версию Щербак придумал на ходу, успев в ходе краткого знакомства оценить свою собеседницу: умом дамочка явно не блистала, и чем нелепее пояснить ей свой визит, тем с большей вероятностью она поверит: этот тип женщин Николай знал очень хорошо, и не просчитался.

— Надо же! — отозвалась женщина, явно ничего не поняв, но, разумеется, не желая выглядеть в глазах гостя дурой. И, поколебавшись, спросила: — И что?

— Да ничего, — Николай беззаботно улыбнулся. — Просто всего пара вопросов, что-то вроде социологического исследования… Скажите, у вашего мужа были враги?

— У Натана? Враги?! — искренне удивилась вдова. — Ну что вы. Вовсе нет! Конечно, кое-кто завидовал, когда он открыл помимо банка еще магазинчик, но ведь люди вообще завистливы, правда? А чтоб вра-ги-и-и… Ну, правда, первая жена, конечно, ненавидела, но в основном не Натана, а меня.

B голосе Риммы Игоревны прозвучало что-то вроде гордости. И Щербак невольно подивился тому, какие разные причины могут это чувство вызвать. Он сделал вид, что спохватился, и поспешно произнес:

— Да, вы уж простите меня, я, кажется, не выразил вам соболезнований по поводу столь внезапной утраты…

Дама с неожиданным вниманием глянула на него, снова поколебалась, а потом, к изумлению Николая, сказала совершенно искренне:

— Ничего… Видите ли, я в известном смысле к утрате мужа была готова… Не удивляйтесь. Весь последний год Натан был неизлечимо болен: рак… Правда, в последние месяц-полтора ему вдруг сделалось намного лучше, но я… я не верила, что это надолго.

— Почему? — пробормотал Щербак.

— У раковых больных такое бывает — улучшение перед самым концом, — спокойно сказала Римма Игоревна. — Я знаю, потому что у меня старшая сестра умерла от рака… Правда, Натанчик верил, что это исцеление, ну и я его, конечно, не разубеждала…

Она вздохнула, глянув куда-то в сторону, и добавила:

— С одной стороны, оно, может, и хорошо, что он погиб так вот… сразу… Не мучился… И меня не измучил.

— А если это и впрямь было исцеление? — осторожно поинтересовался Николай.

— Ну, не знаю… — снова вздохнула Римма Игоревна. — Да и какое это теперь имеет значение? От судьбы он все равно не ушел… Я его сто раз просила не гонять с такой скоростью, разве он послушал? Вот и…

— Машина, вероятно, была всмятку, — подал реплику Щербак.

— Машина? — Она посмотрела на него непонимающе, видимо размышляя о чем-то своем. Наконец сообразила и покачала головой. — Да нет, Володя… это его сын от первого брака… говорит, что ее можно отремонтировать. Только зачем? У меня своя есть, если хочет, пусть ремонтирует, а то только место в гараже занимает. Все никак не соберусь вызвать… эвакуатор, кажется, правильно?

Сыщик затаил дыхание:

— Вы хотите сказать, что машина, на которой разбился ваш супруг… Что она стоит в вашем гараже?

— Ну да, ее в тот же день сюда доставили, по-моему, милиция… А может, и Володя распорядился: до него ведь до первого дозвонились, когда авария случилась. Я была в это время в салоне, а когда я там, мобильный всегда отключаю… А что?

— Вы не будете против, если я на нее взгляну? Конечно, коллеги из ГАИ наверняка осмотрели, но все же, если вы не возражаете…

— Да смотрите на здоровье! — Римма Игоревна вдруг улыбнулась. — Гаражи у нас во дворе, наш крайний справа… Как, вы сказали, вас зовут?

Щербак усмехнулся и достал удостоверение «Глории».

— Вообще-то, Римма Игоревна, документы у незнакомых сыщиков надо спрашивать сразу. — Он покачал головой. — Не стесняясь! А вы не только не спросили, но даже мне представиться толком не дали… Вот, пожалуйста!

Он протянул ей удостоверение.

— И в любом случае лучше, если вы спуститесь вместе со мной. Там ведь, насколько я понял, еще одна машина стоит?

— Стоит… — смущенно кивнула она. — Но на угонщика вы не похожи, а я ужасно себя чувствую… Знаете, раньше всем на свете занимался муж, а теперь все свалилось на меня: и прислуга уволилась, и канитель с наследством, и Володя недоволен, что Натан почти все на меня записал…

— Понимаю, — кивнул Щербак, дивясь беспомощности Риммы Игоревны, но проявил твердость. — Тем не менее очень вас прошу… Я подожду, пока вы оденетесь. Видите ли, во время осмотра машины мне необходим свидетель.

— Да на кой она вам, эта машина, вообще сдалась?! — внезапно разозлилась она.

— Видите ли, — чуть громче прежнего произнес Щербак, — есть подозрение, что несчастные случаи, о которых я упоминал вначале, в том числе и аварию, в которой погиб ваш муж, на самом деле кто-то вовсе не случайно организовал.

Несколько секунд Римма Игоревна смотрела на оперативника округлившимися от изумления глазами, потом охнула и с неожиданной прытью вскочила с места:

— Почему вы мне сразу это не сказали?! Господи… Ладно, ждите здесь, я буду готова минут через десять.

— В общем, Сан Борисыч, — почти завершил Щербак свой рассказ, — я бы на твоем месте позвонил, скажем, тому же Щеткину и настучал на этих деятелей, занимавшихся аварией… В жизни сам никогда не кляузничал, а тут прямо зуд ощутил!

— Что там было? — поинтересовался внимательно слушавший его Турецкий.

— Грубая работа. И примитивная: тормозной шланг был подрезан! Судя по всему, эти козлы даже толком не осмотрели машину, обошлись показаниями свидетелей, что, мол, мужик мчался на недозволенной скорости… Тьфу! Лично я не думаю даже, что скорость была такая уж недозволенная: Рубису просто не повезло, понимаешь? Машина слетела с трассы и почти сразу вмазалась в здоровенную березу: левая фара вдребезги, бампер и крыло — ясное дело, а главное — лобовое стекло тоже в осколки, но только с водительской стороны. Рубис — вперед головой и в ту же березу…

— Почему ты думаешь, что скорость была не такая уж и высокая?

— Потому что часть лобового стекла цела, потому и думаю… Думаю, шел он где-то восемьдесят в час, не больше.

— В протоколе стоит сто двадцать — сто тридцать…

— Вот и я о том же! Как выяснилось, авария произошла утром, в девять с минутами. А к полуночи машину уже притащили в гараж… Вроде бы его сын постарался, забрал.

— Иными словами, ты хочешь сказать, — вздохнул Александр Борисович, — что теперь нужно еще и сына этого проверять, и вдовушку на причастность к аварии?

— По завещанию практически все имущество Рубис, когда узнал о своей болезни, переписал на жену. Сын об этом прекрасно знал. Так что, Сан Борисыч, не думаю, что хлопот с этим будет чересчур много. И в любом случае, лично меня эта клиника интересует все больше и больше… Хотелось бы знать, что там на самом деле происходит.

— Не торопи события, — усмехнулся Турецкий. — Скоро узнаем… А что насчет чудодейственного лекарства?

— Прежде всего то, что вдовушка сожалеет — мол, зазря столько денег выкинули. А денег на самом деле куда больше, чем говорила наша клиентка: почти двести тысяч рублей содрали с нашего бедолаги… Римма Игоревна уверяет, что из-за этого им с мужем пришлось закрыть один из счетов… Самое печальное — она понятия не имеет о том, кто проводил курс лечения, Субботин или сам Хабаров, и полагает, что наверняка Хабаров. Но я ее мнению доверять поостерегся бы.

— С сыном ты, разумеется, поговорить не успел?

— Только по телефону, — возразил Щербак, — и думаю, что встречаться лично нет смысла: парень вообще не в курсе, чем и как лечили Рубиса.

— Ясненько… — задумчиво протянул Александр Борисович. — С Уваровой тоже созванивался?

— Конечно… Но, честно говоря, на мой взгляд, основная надежда на Филю: жучки он, во всяком случае, поставить уже сумел, правда, не знаю, кому именно… А к Уваровой я еду, — Щербак глянул на часы, — ага… Вообще-то уже пора. Ты будешь в конторе до вечера?

Турецкий покачал головой и вздохнул:

— У меня, Коля, тоже встреча. Личная… Но телефон отключать не буду, звони, если всплывет что-то новенькое.

15

Встреча у Александра Борисовича Турецкого была и впрямь сугубо личная. И прежде чем решиться на нее, он немало времени провел в размышлениях и колебаниях, памятуя, что, во всяком случае в прежние времена, подруга его жены Катерина не слишком-то жаловала супруга Ирины…

И вот теперь, сидя напротив нее за столиком уютного и дорогого кафе, куда он пригласил Катю, очутившись с ней в подобной обстановке впервые за все годы их долгого знакомства, Александр Борисович в ожидании, когда им принесут заказ, потягивал потихонечку аперитив, изредка испытующе поглядывая на свою спутницу.

В столь дорогое место он пригласил ее намеренно, зная, что та не привыкла к шикарным ресторанам и кафе, значит, есть шанс, что, чувствуя себя скованнее обычного, попридержит свой весьма острый язычок… Впрочем, как и любая женщина, Катя была непредсказуема.

К своему бокалу она пока что не прикоснулась, с любопытством поглядывая по сторонам, задумчиво вертела в пальцах пачку сигарет, извлеченную ею из сумочки сразу же, едва они заняли столик. Как почти все врачи-наркологи, Катя довольно много курила.

Наконец, видимо удовлетворившись беглым осмотром заведения, она слегка прищурилась и уставилась на Турецкого.

— Только не говори, что ты приволок меня сюда, чтобы доставить мне удовольствие! — выпалила Екатерина. — Поговорить со мной ты мог и в не столь претенциозном местечке… Кстати, теперь-то можешь мне сказать, о чем именно?

Александр Борисович слегка смешался от такой сверхпроницательности своей спутницы, но тут же взял себя в руки.

— Ну и характер у тебя, Екатерина, — упрекнул он ее. — Слова в простоте не скажешь. К тому же во всем видишь подвох. Почему бы и не посидеть в приличном месте, средства теперь, слава богу, позволяют.

— Да? Но что-то счастливее ты от этого не выглядишь! — Катя неожиданно подмигнула ему и тихонечко пропела: «Где мои семнадцать бед? На Большом Каретном! Где мой черный пистолет? На Большом Каретном…» А?

Турецкий невольно улыбнулся:

— Хочешь сказать, на Большой Дмитровке? Не угадала, Кать! Мой черный пистолет остался при мне в качестве именного оружия. Да и упомянутые тобой беды гнездятся в другом месте…

— Ты меня из-за этого сюда позвал? — Она моментально посерьезнела, продолжая пристально смотреть на Александра Борисовича.

Тот выждал, когда подошедший к ним официант поставит на стол блюдо с овощами и изящные фарфоровые салатницы, и кивнул:

— Из-за этого. И конечно, из-за того, что ты ближайшая Иринкина подруга.

— Значит, дело, как я и думала, именно в ней… — Катя вздохнула и, подхватив с блюда помидор, начала неторопливо разрезать его в своей салатнице. Турецкий молча наблюдал за процессом, терпеливо ожидая, когда она продолжит.

Наконец Катя аккуратно положила на место вилку и ножик и подняла на него глаза:

— Слушай, Саша… Ты ведь наверняка уже успел поговорить с кем-нибудь из специалистов, верно? Зная тебя, я в этом не сомневаюсь. И наверняка тебе успели вполне профессионально растолковать, что именно с Ириной происходит. Почему ты решил, что я скажу что-то новенькое?

— Потому что ты ее знаешь, как никто. Потому что с тобой она откровенна, как ни с кем. Наконец, потому, что ты можешь на нее повлиять, в отличие от меня… как выяснилось… — он сделал небольшую паузу и решительно добавил: — А еще потому, что в объяснения упомянутых специалистов я не верю.

— Почему не веришь? — возразила Катя. — Я сама несколько раз в жизни наблюдала аналогичные ситуации: женщины, потерявшие ребенка, мертвой хваткой вцепляются в чужих малышей…

— Катя, — перебил ее Александр Борисович, — давай-ка проясним ситуацию, согласна?

— Ну?

— Что значит — «потерять ребенка»? Ирина, когда… когда это все стряслось, была без сознания, малышку она не видела, в себя пришла уже в палате. Это не то же самое, как если бы младенец, не приведи Господи, погиб у нее на глазах… Погоди! Я понимаю, ты сейчас считаешь, что я бессердечный, жестокий тип! Уж поверь, что это не так. Я просто пытаюсь растолковать, что с учетом обстоятельств Иркина реакция на потерю ребенка несколько… затянулась, не находишь? К тому же отпрыск Плетнева вовсе не малыш, а вполне подросший и крайне тяжелый парень!

Катя автоматически подцепила вилкой и засунула в рот помидорную дольку и тут же поморщилась, сообразив, что забыла ее посолить.

— Понимаю, — произнесла она наконец. — Ты хочешь сказать, что Ирке требуется действенная помощь специалиста?

— И чем скорее, тем лучше! — твердо произнес он. — И знаешь почему?

— Почему?

— Потому что помимо Васьки, на котором она явно слегка помешалась, существует еще и его отец, работающий, к слову сказать, у меня. И существует покойная мать парня, похожая на Ирку внешне как две капли воды… О последнем ты, я полагаю, понятия не имела… И чем дольше будет длиться вся эта ситуация, тем труднее будет в итоге ее распутать.

Турецкий произносил все это, не глядя на Екатерину, но в конце концов все-таки поднял на нее глаза и обнаружил, что и та забыла о своем салате, а главное — о той насмешливо-ироничной манере, в которой почти всегда общалась с мужем подруги: на Катином лице читалась почти детская растерянность, она была явно обескуражена откровенностью Турецкого.

— Саша… — заговорила наконец Катя, — ты же не хочешь сказать, что этот Антон и Ирина…

— Не хочу! — поморщился он. — Совсем не хочу! Ни сейчас, ни в будущем, поэтому и решился с тобой поговорить… Уж поверь, я не какой-нибудь там ревнивец, но хотелось бы знать твое мнение: как думаешь, что бы на моем месте предполагал любой мужчина, если бы его жена почти постоянно пропадала в чужом доме, напрочь запустив хозяйство в своем собственном?!

— Елки-палки… — пробормотала Екатерина. — Я понятия не имела, что все так серьезно… А что Плетнев?

— Смотрит на Ирину Генриховну с обожанием, катается как сыр в масле, а на мое предложение взять для Васьки няню или репетитора отвечает категорическим отказом. Аргумент меня лично умилил: мол, не хочет видеть рядом с ребенком никого «чужого»… Мне продолжать или можно без комментариев?

— Лучше без комментариев… — она мотнула головой. — Только, Саш, я никогда не поверю, что Ирка смотрит на ситуацию с такой же точки зрения, что она вообще способна тебе изменить!

— Надеюсь, — вздохнул Турецкий, и они оба умолкли, поскольку к их столу прибыло горячее: по совету Александра Борисовича Катя заказала то же, что и он, отбивные под грибным соусом.

— Давай все-таки поедим, — хмуро бросил Турецкий. — Здесь это блюдо фирменное, правда, очень вкусно.

— Давай… Только вначале скажи, как думаешь, с какой стороны я могу повлиять на ситуацию?

— А ты готова? — он посмотрел на Катю с надеждой.

— Дурак ты… — неожиданно ласково произнесла она. — Конечно, готова! Неужели думаешь, что в моих интересах разрушить ваш брак? Да если хочешь знать, среди моих знакомых вы с Иришкой — самая-самая пара… Ну, знаешь, что я имею в виду?

— Что? — улыбнулся Александр Борисович.

— Помнишь, была такая игра в старших классах школы: разрезались пополам открытки, смешивались все половинки, потом каждый перед танцевальной вечеринкой, зажмурив глаза, вытягивал из общей кучи одну. А потом — потом, уже вечером, на дискотеке, обладатели одинаковых половинок должны были отыскать друг друга и весь вечер быть только вдвоем…

— А ведь точно, было такое! — неожиданно развеселился он.

— Ага… Так вот вы с Иркой всегда производили на меня впечатление людей, нашедших друг друга, соединивших свои половинки открыток раньше всех и, значит, выигравших эту игру!

Турецкий некоторое время чуть ли не с умилением смотрел на Екатерину, потом кивнул:

— Да, Кать, так все и было… до недавнего…

Он снова погрустнел и уткнулся в свою тарелку.

— Так что я могу сделать, Саша? Ты так и не сказал!

— Если бы ты могла почаще подменять Ирину с этим Васькой… Но ты ж работаешь день и ночь!

— Работаю я день и ночь в основном оттого, что дома одной тоскливо… Разгружусь по мере возможности и с удовольствием буду ее подменять! Конечно, если она не воспротивится… А если воспротивится, напомню, что у нее пока имеется муж, попытаюсь объяснить, что мужья ныне — категория не столь постоянная, как она полагает… Ничего, можно?

— Нужно, Кать! — Александр Борисович вздохнул и опять погрустнел. — Вот уж не думал, что когда-нибудь придется говорить с тобой на подобные темы, тем более обращаться с такими просьбами…

— Чего только в жизни не бывает, всего не предугадаешь! — хохотнула Екатерина, вновь становясь сама собой, насмешливой и немного ироничной.

Больше они эту тему не задевали. После обеда, оказавшегося довольно поздним, Александр Борисович отвез Катю в ее больницу на дежурство. И, лишь подъезжая к своему собственному дому, привычно уже отметив, что окна их квартиры темные, сообразил, что ни Щербак, ни Агеев ему ни разу за полдня не позвонили. Прежде чем выбраться из своего «пежо», он достал мобильник и по очереди набрал вначале номер Коли, который оказался «недоступен», потом Филиппа, телефон которого и вовсе был отключен.

Первая неделя работы Фили в качестве санитара клиники Хабарова прошла, несмотря на приличную нагрузку, спокойно и без особой пользы для следствия. Единственное, что с большой натяжкой можно было назвать более-менее существенной деталью, так это то, что Агееву удалось выяснить, с кем именно у Любови Андреевны Галкиной, старшей медсестры, тщательно скрываемый ею от коллег служебный роман. Предметом грез красотки оказался не кто иной, как доктор Субботин… Впрочем, ничего криминального в этом обстоятельстве при всем желании усмотреть было нельзя. Разве что ощутить разочарование в столь странном вкусе девушки. Вадим Юрьевич вызывал у Фили абсолютно беспричинную, во всяком случае на первый взгляд, антипатию.

Правда, доктор он был — Агеев не мог этого не признать — хороший, пациенты его любили и доверяли Субботину как врачу: об этом свидетельствовало в первую очередь его общение с больными во время приема. Жучок, который Филипп поставил в первый же день в кабинете Вадима Юрьевича, позволял об этом судить с достоверностью. Что касается профессора Хабарова, в чьем телефоне также было теперь прослушивающее устройство, единственный вывод, который напрашивался у любого, кто имел возможность ознакомиться с текущими разговорами Владимира Кирилловича, был таким: он являлся не только владельцем клиники, но еще и менеджером, администратором, а заодно и финансовым директором. Личные разговоры сводились к паре звонков супруге Хабарова с очередным предупреждением о позднем возвращении доктора к ужину.

Все телефонные переговоры и Хабарова и Субботина прослушивал Николай Щербак, сидя в своей машине примерно в полукилометре от клиники. Филипп получал возможность ознакомиться с ними и сопоставить с собственными наблюдениями и информацией ближе к вечеру, в офисе «Глории», куда заезжал ежедневно после работы.

— Знаешь, Саша, — вздохнул он, в очередной раз дослушав в обществе Турецкого дневные пленки, — такое чувство, что мы зря теряем время в этой клинике. Ну не для того же мы тратим деньги клиентки и снашиваем дорогущую аппаратуру, чтобы выяснять, кто там с кем спит?

— Не для того, — согласился Александр Борисович. — Однако выводы ты, Филя, делаешь рано: всю эту неделю ты пахал в первую смену, верно? А темные дела, как известно, делаются в темное время суток!

— Ты вот все шутишь, — надулся Агеев, — а мне на следующей неделе еще и дежурить предстоит с семи вечера и, между прочим, до семи утра, а там особо не поспишь, мне мой сменщик говорил. Тамошние пациенты особо беспокойные как раз по ночам…

— Лучше скажи, ты в мобильный телефон Субботина когда наконец жучок впаяешь? Вряд ли кто-то из них станет вести интересующие нас разговоры по служебному номеру. Если им вообще есть, что в этой связи вести… Во всяком случае, сам Хабаров, по-моему, чист, как ангел!

— Совсем забыл! — Агеев хлопнул себя по лбу. — Я же как раз сегодня и дождался наконец этой звездной минуты!

— А Коле, разумеется, отзвонить забыл… Быстро звони, пусть настраивает свою бандуру на его мобильный номер!

— Хорошо тебе рассуждать, — обиделся Филя. — С Хабаровым проще было, он рассеянный, как все эти профессора из анекдотов, постоянно свой аппарат забывает прямо на столе, а кабинет никогда не запирает! Единственное, что требовалось, — дождаться, когда его секретарша в туалет выйдет… А Субботин — его прямая противоположность. За всю неделю первый раз оставил мобильный в кабинете без присмотра сегодня, к своей красотке зачем-то спешил…

— А медсестра его где в это время была? — неожиданно заинтересовался Турецкий технической стороной дела.

— А медсестру ваш покорный слуга самолично из кабинета выманил! — самодовольно фыркнул Агеев. — С дамами, как ты понимаешь, в этом смысле проще.

Он достал собственный мобильный и набрал номер Щербака. Отзвонив Коле, Филипп вновь пессимистично пожал плечами:

— Точно тебе говорю, Сань, мы в этой клинике только зря теряем время… Вот увидишь! Субботин, конечно, малоприятный тип, только для убийства у него, во-первых, кишка тонка, во-вторых, никакого мотива, чтобы собственных пациентов гробить, нет и быть не может. Скорее, наоборот! Скажи на милость, какой врач откажется записать на свой счет внезапно выздоровевшего пациента, считающегося безнадежным?

— Выздоровевшего? — Александр Борисович усмехнулся, выдвинул один из ящиков своего стола и извлек оттуда несколько факсовых страничек. — Ты вот все время на Щеткина грешишь, мол, работает он, как слон в посудной лавке. А теперь глянь, что он для нас раздобыл сегодня утром!

Еще до того, как Агеев взял бумаги в руки, он понял, что перед ним копия заключения о вскрытии патологоанатомом чьего-то тела: таких документов он на своем сыщицком веку навидался, что называется, выше крыши… В данном заключении речь шла о Натане Рубисе. И если отбросить медицинские термины, в соответствии с результатом вскрытия ни о какой ремиссии по поводу опухоли говорить не приходилось. Зато приходилось удивляться тому, что Натаниэль Михайлович, так же как и отец Клименко, почувствовал резкое улучшение общего состояния…

— Как видишь, тканевые изменения в соответствии с так называемой четвертой стадией плюс метастазы… — сказал Турецкий. — Не подумай, что это я такой умный: это у Пети хватило ума проконсультироваться с патологоанатомом. Тот утверждает, что при данном физическом состоянии человек просто-напросто не может уже самостоятельно двигаться, не то что оживленно бегать и заниматься делами! Такие больные лежат пластом на своем смертном одре, помочь им ничем нельзя. Спрашивается: каким образом тогда все трое уверенно чувствовали себя лучше? Да какой там лучше?! Чуть ли не полностью здоровыми! А?

— И правда мистика… — пробормотал Агеев. — Значит, по меньшей мере в одном Субботин точно соврал. Он утверждал, что опухоли у всех троих… как это? Ага, купировались, то есть уменьшились, процесс перерождения тканей, как они там выражаются, остановился… или приостановился…

— Вот что, Филя, — задумчиво проговорил Турецкий. — Щербак, когда разговаривал с Хабаровым, а затем с Субботиным, видел в интересующих нас историях болезней рентгеновские снимки и результаты томограмм… Кто, кстати, у них работает на томографе?

— Как раз старшая медсестра. Она чаще всего делает это самостоятельно, докторесса, которая, кажется, имеет к томограммам отношение, почти все время занята на приеме и, судя по всему, доверяет Галкиной полностью… Та вроде бы и правда весьма профессиональна.

— Еще бы у нас в частных клиниках дилетанты и разгильдяи работали, — проворчал Александр Борисович. — Дело не в этом, а в чем — ты уже и сам наверняка понял: рентгеновские снимки Рубиса, Уварова и Клименко или хотя бы одного из них нужно раздобыть, и как можно быстрее… Считай, на данном этапе это твоя задача номер один.

— Только не подумай, что это легко… А может быть, и вообще невозможно! — возразил Филя. — Архив у них хранится за сейфовой дверью, ключ, по-моему, только у секретаря Хабарова… Во всяком случае, я сам слышал, как один из докторов, Кашапов, просил его именно у нее.

Турецкий ненадолго задумался, потом кивнул:

— Раз так… Придется Щербаку попросить профессора вполне официально предоставить нам пленки на пару дней… Надеюсь, этого времени хватит, чтобы разобраться с ними.

— А что ты собираешься узнать? — не удержался Агеев.

— Всего лишь, когда именно они были сделаны, Филя. У рентгеновских пленок довольно высокий темп старения, так что…

— Думаешь, кто-то ими манипулировал или подсунул в истории болезней чужие снимки?

— А как еще можно объяснить тот факт, что Хабаров и Субботин утверждают, будто процесс болезни был купирован? Подменить снимки ничего не стоит, внутренности у нас у всех одинаковые, это тебе не физиономия! Допустим, ошибся Субботин, причем во всех трех случаях сразу. Но профессор ошибиться не мог точно, на то он и профессор… Да и вообще, думаю, ни один онколог не ошибется, считывая рентгеновские пленки!

Они немного помолчали. Паузу нарушил Агеев.

— Судя по всему, ты прав, — произнес он хмуро. — Но вряд ли это нам много даст: сманипулировать пленками мог любой, у кого есть доступ к историям болезни, а он, в свою очередь, есть практически у всего медперсонала…

— Ну почему не много дает? — возразил Турецкий. — По крайней мере уверенность, что в клинике действительно что-то нечисто… А что, надеюсь, рано или поздно поймем. И убедимся, что никакой мистики в ситуации нет… На моей памяти, Филя, вся встречавшаяся в делах мистика обязательно оказывалась делом человеческих рук… Постарайся в этой связи не спускать глаз с Субботина и его красотки!

— Знаешь, Сань, по-моему, за ним нужна наружка, а не просто прослушивание его разговорчиков.

— Согласен! — кивнул Турецкий. — Я сейчас как раз размышлял над тем, не позвонить ли снова Галочке Романовой. Конечно, если она все еще дома, а не на работе!

— Точно дома! — уверенно заявил Филипп. — Вчера сама мне звонила, интересовалась, как идет расследование. Обязательно позвони, обрадуй девушку… Я серьезно тебе говорю, она только рада будет помочь: Галке сейчас жутко плохо, может, вообще хуже всех…

И в ответ на вопросительный взгляд Турецкого пояснил:

— Володька Яковлев в командировке. Галинка со своими переживаниями, можно сказать, в полном одиночестве осталась — конечно, не считая нас… Любой работе для «Глории» будет только рада.

На том и порешили. Филя отправился домой, уже не настолько убежденный в том, что его присутствие в клинике Хабарова — бесполезная трата времени. Он целиком и полностью доверял, так же как и остальные сотрудники ЧОПа, и профессионализму и интуиции Турецкого — слава богу, не один пуд соли вместе съели в прежние годы. И ничуть не удивился, обнаружив ровно спустя сутки, что ни то ни другое не подвело Александра Борисовича и на сей раз.

Правда, следовало признать, что и заслуга самого Агеева была совсем не малой в том, что им удалось перехватить вечером следующего дня этот звонок… Вадим Юрьевич Субботин, которого прямо с утра «опекала» теперь Галочка Романова, действительно с энтузиазмом откликнувшаяся на просьбу Турецкого, судя по всему, весьма аккуратным, внимательным и предусмотрительным человеком был совсем не зря.

Вечером в компании с Турецким и Щербаком Филя, затаив дыхание, прослушивал доставленную Галей пленку, изредка ее комментируя.

Мужчина, позвонивший Субботину, своим звонком доктора определенно разозлил. Надо сказать, что и разговаривал он с ним без всякого почтения.

«— Ну и куда ты провалился? — буркнул хрипловатый баритон, опустив приветствие, едва Субботин включил связь.

— Погоди, — Вадим Юрьевич, судя по голосу, этого звонка не ждал. — Кабинет запру…»

— Точно, — кивнул Агеев, — значит, это было около восьми часов, слышал я, как у него мобильный запикал, после чего он и заперся у себя изнутри… Он сегодня в ночь дежурит.

— А то мы не знаем, — нетерпеливо мотнул головой Щербак. — У нас с Галкой сегодня, можно сказать, общий выходной в этой связи… Не мешай слушать, а?

Александр Борисович, ненадолго приостановивший запись, вновь нажал нужную клавишу плеера. И сразу же послышался щелчок ключа, поворачивающегося в замочной скважине.

«— Какого черта ты мне сюда звонишь? — вслед за этим прошипел Субботин.

— Того самого черта, из-за которого ты не звонишь мне! — не растерялся его собеседник. — Собирался еще в четверг, если не ошибаюсь?

— Не ошибаешься…

— Так в чем дело?

— Слушай, Зигмунд… Разве Стаc тебе не сказал?

— Не-а… А что он должен был сказать?

— Клиентов пока не будет, у нас временные трудности…

Мужчина в ответ неопределенно хмыкнул, помолчал и продолжил:

— И насколько временные? Мне деньги нужны, на остальное, честно говоря, плевать.

— Тебе всегда деньги нужны… Позвони Стасу, скажи, на днях к нему заеду. Сюда больше не звони, просил же!

— Откуда я знаю, «сюда» или не «сюда» тебе звоню?! — огрызнулся собеседник Субботина. — Твоя мобила мне не сообщает, на работе ты или дома торчишь!

— Мы договаривались, что мне ты вообще звонить не будешь!

— У Стаськи телефон недоступен, а мне насчет денег…

— Все, хватит! Больше говорить не могу… Заедешь к своему братцу в субботу, пока!»

Разговор, заинтересовавший мужчин, на этом оборвался, слушать пленку дальше Турецкий не стал.

— Дальше до конца дня ничего существенного, — пояснил он. — Ну, что скажете, мужики?

— Лично я скажу: «Наконец-то!» — провозгласил Щербак.

— А я, что мы удивительно вовремя скумекали установить за ним наружку!

Очевидно, из скромности Филя упомянул, что эту идею высказал первым.

— Я тут разговаривал с одним доктором, — спокойно произнес Александр Борисович. — Он обещал мне консультацию у одного суперавторитета в области онкологии… Покоя мне не дает, чем таким можно «накормить» практически обреченного человека, чтобы он забегал, как новенький? Если бы речь шла о каком-то наркотике, имелись бы побочные действия, видимые даже простому глазу, не вооруженному медицинскими познаниями… Так ведь нет!

Мужчины помолчали, потом Турецкий вздохнул:

— Ну что ж… Надеюсь всем все ясно? На горизонте объявились какие-то два весьма таинственных типа с польскими именами — Станислав и Зигмунд. Судя по всему, братья. Коля, значит, наружку делишь с Галочкой следующим образом: утром и днем она, начиная с семи вечера — ты. Возможно, впереди сюрпризы, которые по плечу исключительно нам, мужикам. При малейшем намеке на такого рода подарочки отзваниваешь мне, и я присоединяюсь. Не нравится мне этот сиплый Зигмунд, несмотря на всю красоту его имени.

— Да, речь вроде бы и грамотная, — кивнул Щербак, — а какой-то криминальный душок все же чувствуется…

— По-моему, мужик просто с большой похмелюги был, — улыбнулся Агеев. — Хорошо, Саша, все ясно, особенно моя часть: глаз с этого Субботина по возможности не спускать… Только он не дурак и, когда я вчера начал в пятый раз пол в коридоре возле его кабинета мыть, поглядел на меня с откровенным подозрением!

— А ты для разнообразия стены помой! — посоветовал Щербак с ехидной ухмылочкой, и все трое рассмеялись.

Настроение и у сыщиков, и у Турецкого явно улучшилось, как это бывало в процессе любого расследования в момент появления первой зацепки.

16

Свой старенький «москвичонок» Галя Романова припарковала через три машины от субботинской «девятки» и, проводив объект взглядом до подъезда, в который тот вошел, предварительно набрав код на металлической двери, внимательно огляделась.

Район Бауманской, куда ее привела слежка за доктором, Галочка знала не очень хорошо, все-таки коренной москвичкой она не была, а столицу изучить досконально и старожилам-то не всегда удается.

Достав из бардачка карту Москвы, Романова определилась, как в таких случаях говорят, на местности: дом сталинской застройки, в который и вошел Субботин, находился в глубине дворов Бауманской улицы, напротив входа в метро, в переплетении прилегавших к ней переулков, один из которых так и назывался Плетешковским.

Несмотря на близость центра, дворы здесь оказались тихие и машинами не слишком перегруженные, отметила Галя. И, убедившись, что сориентировалаеь правильно — улица с трамвайной линией находится позади, а все остальное, включая дом, впереди, внимательно изучила возможные выезды из микрорайончика, насчитала которых два. После чего, слегка подстроив аппаратуру, сосредоточилась на звуках, сменявших друг друга в ее наушниках.

Шум закрывшихся дверей лифта как раз сменился в этот момент паузой, затем послышался щелчок ключа, и незнакомый, пока что ни разу не возникавший в разговорах доктора тенор поприветствовал гостя вполне доброжелательно:

— Проходи, Вадик, Зигмунд мне уже обзвонился…

— Твой Зигмунд… — начал было Субботин, но хозяин его перебил:

— Знаю-знаю… — Мужчина, судя по всему тот самый Стас, вздохнул. — Но ты его тоже пойми: легко ли жить на его положении? Тут любой запьет…

— Брось! — зло отрезал Вадим Юрьевич. — Чем уж так худо его положение? Сыт, пьян, нос в табаке, рисковать ему, в отличие от нас с тобой, особо нечем: отродясь было нечем! Разве что собственной шкурой…

— По-твоему, этого мало? — на удивление мягко поинтересовался его собеседник.

— Так ведь и у нас, помимо всего прочего, шкура на кону! Только мне лично это «прочее» почему-то дороже нее, да и тебе, думаю.

— Выпьешь чего-нибудь? — вздохнул Стас. Очевидно, доктор молча кивнул, потому что сразу вслед за этим послышался нежный перезвон хрусталя и небольшая пауза, нарушил которую гость:

— Лиза дома?

— Лиза опять в больнице. — Голос хозяина дрогнул. — Так что деньги мне тоже нужны… Ты по телефону так и не сказал, что там стряслось.

Прежде чем ответить, Вадим Юрьевич немного помолчал.

— Ничего хорошего, — буркнул он наконец. — Придется пока тормознуться… Старик что-то заподозрил, я не уверен, но, по-моему, он обратился то ли в милицию, то ли в какую-то частную контору… Во всяком случае, к нам дважды заявлялся один тип, настоящий допрос учинил.

— Вот дьявол… — пробормотал собеседник. — Говорил я Зигмунду, что с машинами пора закругляться. Не знаю почему, но он был уверен, что профессорскую тачку никому и в голову не придет проверять… Еще и дружка своего какого-то привлек, чтобы старикана из тачки вынуть…

— Действительно не пришло, а теперь поздно, он ее даже покрасил заново… Дело не в этом! И даже не в его дружке-бандюке. Твой братец — дернуло меня с ним связаться — глуп, лишен воображения и упрям, как сто ослов! Удивляюсь, как та же Клименко за целых две недели не обнаружила его у себя на хвосте! Он же законченный идиот!

— Перестань, Вадик. При чем тут он? Мы сами должны были все продумать и… и хотя бы не частить.

— Хочешь сказать, жадность фраера сгубила? — хмыкнул Субботин.

— Надеюсь, все же не сгубила. — Стас произнес это с беспокойством.

— Да нет, конечно, — доктор, кажется, тоже усмехнулся. — Во всяком случае, пока… Да и какая там жадность? Могли бы и побольше потребовать, чем взяли… Кстати, немного бабок я для твоего братца привез, но учти — это из моих собственных… На, передашь ему, чтобы тратил помедленнее на своих девок, в ближайшие месяцы работы для него не будет!

— Ты уверен? Плохо…

— Ты это насчет Лизы?

— Да… — Стас немного помолчал. — Слушай… У меня идея… Чтобы убедить твоего старика, что все это происки его врагов, тормозить как раз, по-моему, нельзя! Тут другое нужно.

— Что именно? — иронично спросил доктор.

— Чтобы следующий пациент был не твой… Например, кашаповский или этой… как ее…

— Ираидин? Ха! И как ты себе это представляешь?

— Так мы же еще в самом начале это обговаривали! А иначе зачем было твою Любаню в это посвящать? Вот она и поможет! А?

На этот раз пауза затянулась надолго, снова звякнул чей-то бокал.

— Люба, — заговорил наконец Субботин, — и так нам уже помогла. И деньги свои отработала получше твоего братца. А теперь представь на минуточку, что нам каким-то образом с ее помощью удается заполучить клиента. Ей, кстати, для этого придется обработать Ираидину медсестру, а та — абсолютно безмозглая идиотка…

— Для чего ее обрабатывать? — не понял Стас.

— А как иначе мы определим платежеспособность клиента? Не мне же самому у Солодовниковой интересоваться, кто из ее пациентов платежеспособен настолько, чтобы…

— Погоди! — перебил доктора собеседник. — Это же вопрос техники, верно? Что-нибудь придумаем… Я не об этом!

— Нет, как раз об этом! — разозлился Субботин. — Учитывать нужно все, в том числе и то, что этот то ли сыщик, то ли мент докопается до нужной мысли. И тогда получится, что все сойдется как раз на Любаше, сам, что ли, не понимаешь? Клиенты окажутся от разных докторов, медсестры тоже. А Любаня, к твоему сведению, единственная, кто, кроме Ираиды, сидит на рентгене… Вот туда-то все и потянется!

— Чушь! Сам говорил, что доступ к медкартам есть практически у всех.

— Ну говорил… Только удобнее всего переклеить маркер все равно ей.

— Знаешь, Вадик, не думал я, что и у твоего страха глаза столь велики…

— Неужели? — он внезапно заговорил мягче. — Я понимаю, Стас, Лиза для тебя — все. Но ведь и мы рискуем всем, если случится худшее! Ну хочешь, я тебе взаймы дам, если уж такой край?

— Столько, сколько надо, ты не дашь, — тоскливо произнес Станислав. — У тебя просто не хватит, сам же говорил, последние бабки вложил в дачу… Лизу могут спасти только стволовые клетки…

— Что?! — Доктор был явно потрясен.

— Я не хотел тебе говорить… — совсем тихо отозвался его собеседник. — У нас это все в стадии эксперимента, а в Японии…

— Ты что же, собираешься везти ее в Японию?!

— А ты бы, если б с твоей Любаней, не приведи бог… Не повез бы?! — В голосе хозяина квартиры появились звенящие нотки отчаяния.

— Любаню — нет… Лиза — другое дело… Это же Лиза! Вот черт! Но как ты это себе представляешь?

— Моих связей хватит, — коротко произнес Стас. — Если бы деньги появились в течение двух месяцев, я увез бы ее уже в январе…

— Похоже, ты уже все выяснил?

— Выяснил… Что толку, если нет бабок?!

— Сколько? — коротко спросил доктор. Сумма, названная хозяином квартиры, заставила даже Галочку Романову слегка вздрогнуть, хотя все это время она слушала их разговор, боясь шевельнуться или пропустить хотя бы слово. Видимо, и на Субботина она произвела должное впечатление, потому что молчали мужчины долго. Потом доктор вздохнул:

— Сюда входит все, включая стоимость операции?

— И авиабилетов тоже, — едва слышно отозвался Станислав.

— Ты уверен, что с расценками в Токио именно такой расклад?

— Клиника, которая нам нужна, не в Токио, неподалеку от Хиросимы… Уверен. Я созванивался.

И снова длительное молчание, затем стук бокала, поставленного на столешницу.

— Ладно, Стас… Я… я подумаю… Ты хоть понимаешь, что, если рискнуть еще раз прямо сейчас, клиент понадобится не просто богатый, а очень богатый? Я не уверен, что среди сегодняшних пациентов таковой имеется. По крайней мере, среди моих точно нет… Да не смотри ты на меня такими глазами! Сказал — подумаю, с Любаней посоветуюсь… Все, мне пора. Завтра опять дежурю, должен был Кашапов, так его загрипповать угораздило…

Аппаратуру Галочка отключила в тот момент, когда вновь послышался шум лифта.

Спустя десять минут, выждав, когда машина Субботина выедет со двора, капитан Романова тихонечко двинула свой «Москвич» следом: судя по тому, в какую сторону предпочел выехать отсюда доктор, направлялся он к собственному дому, где, как успел выяснить Агеев, Вадима Юрьевича ожидала вполне законная супруга, с которой они были женаты уже восемь лет, шестилетний сын и овчарка с человеческим именем Галя.

Между тем «китайское» дело зависло, судя по всему, прочно.

— Ни в одну больницу ни с ожогами, ни с огнестрелом ни один китаец, даже безымянный, не поступал, — хмуро подводил итог Плетнев, по возможности стараясь не смотреть на Турецкого. — Сыночек «звездных» родителей тоже как сквозь землю провалился… Я там каждый день от звонка до звонка торчу возле их дома… Щеткин не звонил?

— Звонил, — сухо ответил Александр Борисович. — У них тоже глухо. Информация, по словам сэра Генри, должна появиться со дня на день.

— Какая информация? — устало спросил Плетнев.

— Один из агентов Щеткина, кажется, вышел на кого-то из руководства «Триады», хотя прямо Петр об этом не говорит… Но я так понял.

— А до тех пор мне что, так и караулить до полуночи подъезд режиссера и актрисы?

— Так и караулить! — отрезал Турецкий. — Рано или поздно он там все равно объявится, надеюсь, на сей раз ты его не упустишь.

— Скорее поздно, чем рано, — пропустил колкость мимо ушей Антон. — Это они сегодня так рано вернулись, а так норовят ближе к полуночи…

— Все правильно, Зарусский сейчас снимает новый фильм, разумеется, с супругой в главной роли… Съемки! Ближе к полуночи, говоришь? — Александр Борисович иронично усмехнулся. — А я-то думаю, почему это моя жена и вовсе чуть ли не под утро домой являться стала? Оказывается, причина — съемки нового фильма Зарусского!

— Неправда! — возразил Антон голосом обиженного ребенка. — Ирина Генриховна ни разу позже десяти не уезжала, когда Васька заснет, ее всю эту неделю Екатерина Викторовна подменяет…

— Катя?

Заинтересованность в интонации Турецкого явно удивила Плетнева.

— Ну да… На всякий случай, если он проснется, а меня еще нет. Он же на самом-то деле еще совсем маленький, испугается, чего доброго!

— Это тебе Ирина Генриховна внушила, что он еще совсем маленький? — вздохнул Турецкий и покачал головой. — Интересное дело: значит, свою собственную дочь в его возрасте можно было оставлять одну во время вечерних концертов, которых у нее тогда было предостаточно! А твоего Ваську — ни под каким видом… Я и не знал, что Катя так активно подключилась к процессу воспитания…

— Она и раньше помогала, — Антон робко глянул на Александра Борисовича. Но Турецкий не обратил на это внимания, поскольку пристально смотрел в этот момент на часы. Часы показывали как раз без четверти десять… Интересно, успела Катя исполнить его просьбу или нет? Во всяком случае, наполовину точно успела, если ездит к Плетневым каждый день… Точнее, вечер. А вот поговорить с Ириной — вряд ли, наверняка бы позвонила ему, если б разговор состоялся, хотя они об этом и не договаривались…

— Ладно, — произнес он наконец. — Поезжай домой, хоть сегодня отпусти женщин вовремя.

Дважды отсылать Плетнева не пришлось, спустя буквально несколько секунд Александр Борисович остался в «Глории» один. Несмотря на то что сегодня надежда обнаружить жену дома пораньше была, ехать туда ему все равно не хотелось…

Между тем разговор, который так интересовал Турецкого, Катя затеяла именно в тот момент, когда Александр, сидя в своем кабинете, пристально изучал стрелки часов. Прежде чем поговорить с подругой, она решила сама понаблюдать за Ириной, попытаться понять, насколько основательны опасения ее мужа… Для него, конечно, основательны, если судить по тому, что решился обратиться к подружке жены.

Тщательно помыв руки в ванной, Екатерина прислушалась: с кухни доносился тихий звон посуды и осторожные шаги Ирины Генриховны, видимо боявшейся разбудить недавно уснувшего Ваську. Хотя, по Катиным наблюдениям, плетневский отпрыск спал, как утюг…

Катя решительно направилась на эти вполне домашние, уютные звуки и некоторое время, слегка прищурившись, наблюдала за подругой, хлопочущей возле плиты, прежде чем заговорить:

— Слушай, Ир, — она достала из кармана пачку сигарет и зажигалку, — а чего ты тут, собственно говоря, делаешь? Может, ты и не заметила, но я уже минут двадцать как здесь.

— В смысле? — Ирина Генриховна повернулась и уставилась на Катю с искренним недоумением. — Как это — что? Собираюсь быстренько картошку им на утро поджарить…

— Да? — Екатерина вдруг почувствовала нечто весьма напоминающее злость и выпалила: — А своему мужу ты не собираешься что-нибудь эдакое поджарить хотя бы на ужин?!

Некоторое время Ирина молча смотрела на нее, хмуря брови, потом пожала плечами:

— С каких это пор ты стала так заботиться о Шурике? Кстати, его наверняка еще нет дома.

— А что ему там делать, коли родная жена сутками хлопочет у чужой плиты?!

— Ну, знаешь…

— Знаю! — перебила ее Катя. — Тут и не надо быть слишком умным, чтобы знать. Сейчас ты скажешь, что это не мое дело, а я тебе отвечу, что очень даже мое…

Катя решительно подошла к Ирине и двумя короткими движениями сняла с нее фартук, которым та успела уже здесь обзавестись. Ирина Генриховна не сопротивлялась — скорее всего, от неожиданности. И вслед за этим, подчиняясь подруге, так же покорно опустилась на стул.

— Ирка… — Екатерина произнесла это почти ласково. — Ты не находишь, что ведешь себя несколько… странно? И пожалуйста, не хмурься с таким упрямым видом! Кто еще тебе это скажет, если не я?

— Шурик, например, — усмехнулась та.

— Знаешь, что я думаю? — На слова подруги Катя не обратила внимания.

— Что?

— Думаю, что ты, уж не знаю, сознательно или подсознательно, Турецкому просто-напросто мстишь… Пытаешься отомстить за все годы его работы и соответственно вынужденного отсутствия! То есть играешь с огнем — смотри не заиграйся!

— Господи… Да какая еще игра?! Ты что, не понимаешь, что речь идет о ребенке, о сироте?

— Так ты что же, решила ему мамой стать? — Катя смотрела на Ирину Генриховну в упор и так пристально, что та невольно слегка порозовела под ее взглядом. — В таком случае скажи Турецкому честно: так, мол, и так, подаю на развод!

— Какой еще развод? — Ирина наконец разозлилась. — При чем тут Шурик и развод? Я же сюда не к Антону бегаю, верно? К ребенку!

— Ага… Узнаю твой тщательно скрываемый эгоизм… А об Антоне ты подумала, коли уж о муже не удосужилась?

— При чем тут он? — Ирина Генриховна все-таки не выдержала, отвела глаза и покраснела.

— Слушай, не строй из себя дурочку… Только не передо мной! А то я не вижу, какими глазами он на тебя смотрит! А то ты сама этого не видишь!

— Какими еще глазами? Понятия не имею, я его взгляды не отслеживаю… Вы с Шуриком оба спятили! Оба!

Она резко вскочила со стула.

— Мы или ты? — парировала Катя. — Учти, дорогая моя подружка, в наше время любящие мужья на дороге не валяются! Погляди на меня, живое доказательство этой истины. И если ты полагаешь, что терпение твоего Саши никогда не лопнет, то сильно заблуждаешься!

Неизвестно, что именно возразила бы ей Ирина Генриховна на сей раз, но как раз в этот момент в прихожей щелкнул замок: хозяин квартиры вернулся сегодня неожиданно рано, как раз тогда, когда это, с точки зрения Екатерины, было надо меньше всего.

После того как он, так почудилось Кате, не в меру оживленный, ввалился на кухню, Ирина сделала еще одну попытку вернуться к плите. Но тут ее подруга проявила свой характер в полной мере, решительно отбросив в сторону соображения такта.

— Слушай, Плетнев! — Она развернулась к растерявшемуся Антону. — Скажи, ты картошку жарить умеешь?

— Конечно! — Он непонимающе улыбнулся. — Еще умею яичницу жарить… А что?

— Вот и отлично! Значит, вполне справишься сам, а то Ирина Генриховна сегодня очень спешит, ей еще мужу ужин готовить надо… Пошли, Ирка, а то твой Шурик от голода помрет и останешься ты не просто вдовой, а черной вдовой!

— Почему «черной»? — пробормотал начавший вслед за Ириной краснеть Плетнев.

— Потому что помрет он по ее вине! — отрезала Катя и решительно потащила подругу в сторону прихожей.

На улице стоял не по-осеннему теплый октябрьский вечер, портила который только легкая морось, сыпавшаяся с непроницаемо-черных небес. Тем не менее Ирина зябко запахнула полы своего плаща и, не глядя на подругу, молча и торопливо зашагала к своей машине.

Екатерина припарковала собственный «жигуленок» позади ее юркого маленького «феррари», а посему поневоле устремилась следом. Ей прекрасно было известно это выражение лица Ирины Генриховны: нахмуренные брови, крепко сжатые почти в ниточку губы. Все, вместе взятое, означало довольно существенную степень оскорбленности.

Так и не проронив ни слова, Ирина сняла машину с сигнализации и, нырнув в салон, почти моментально завела движок. Словом, вела себя так, как будто никакой Кати тут и вовсе не было. Навязываться в такие моменты подруге с общением, не говоря уж о нотациях, было себе дороже. Поэтому Катя, дождавшись, когда «феррари» резво рванет с места, просто пожала плечами, стоя возле своего «жигуленка», и лишь после этого открыла водительскую дверцу.

Какое-то время она задумчиво сидела за рулем просто так, не включая двигатель.

«Похоже, Турецкий прав, — вздохнула про себя Катя. — Ирке и в самом деле нужен хороший психиатр… Разговаривать же на заданную тему следовало вовсе не с ней, а с этим размазней Плетневым…»

Она подумала, не сделать ли ей это прямо сейчас, вернувшись назад, но решила, что, поскольку дело касается в первую очередь самого Саши, следует вначале посоветоваться с ним. Иначе не исключено, что толку от этого будет не больше, чем от сегодняшней попытки вразумить Ирину…

17

Этот день оказался для «Глории» просто на удивление «хлебным». С места сдвинулись более-менее оба расследуемых дела.

Вначале Макс выяснил, что сын Зарусских в Москве вовсе не прописан: оказалось, ему принадлежала питерская квартира. Не успел Александр Борисович как следует осмыслить эту ситуацию, как позвонил Плетнев.

— Он объявился, Саша! — слегка запыхавшись, доложился он Турецкому. — Прямо с утра, видимо, чтобы застать родителей дома… Заходил всего минут на двадцать, потом я его «проводил»: Дэн снимает комнату в коммуналке почти в центре, рядом с Пушкинской… Вот почему они с Дарьей там встречались!

— Надеюсь, выясняя детали, ты не засветился? — не утерпел и съязвил Александр Борисович. Антон в ответ обиженно буркнул что-то неразборчивое. — В общем, думаю, дальнейшее тебе и без меня ясно: глаз с парня не спускать… Если произойдет что-то важное с точки зрения расследования, отзванивай моментально мне.

— Да, конечно, — хмуро ответил Плетнев. И прежде чем отключить связь, добавил: — Детали мне по собственной инициативе изложил один местный дедок, не одобряющий квартирантов вообще и Дэна — в частности. Ни единого вопроса сам я ему не задал, деду просто нужен был кто-нибудь, способный выслушать его сетования.

— Ты что же, не поинтересовался, по каким причинам ему не нравится этот парень?

— Не поинтересовался! Он мне их тоже по собственной инициативе изложил… — Оперативник умолк, а Александр Борисович раздраженно поинтересовался, почему должен каждое слово тянуть из него клещами.

— Да просто никаких особых причин и нет, не нравится — и все. Рожа его не нравится!

Отключив связь, Турецкий покачал головой и пододвинул к себе огорчительно тонкую папку с «китайским» делом. Но его вновь прервал звонок, на этот раз ожил телефон на столе Александра Борисовича.

— Саша? Сэр Генри беспокоит!

— Привет, Петро, слышу, что ты. Есть новости?

— Ну смотря что считать новостями, — вздохнул Щеткин. — Кстати, спасибо тебе огромное за аппаратуру! Нам о такой и мечтать не приходится…

— Да не за что, — вздохнул Александр Борисович. — Покойный Дениска ее, можно сказать, коллекционировал, со всего света свозил. Вся кладовка забита! Так что там я должен считать новостями или, наоборот, не считать?

— Я вчера знаешь с кем встречался? С самим господином До! Надеюсь, знаешь, кто это?

— Знаю, что это первая нота октавы, — благодаря прежней Иркиной профессии фыркнул Турецкий. — А еще есть ре, ми, фа…

— Зря смеешься, Саш! — неожиданно расстроился Щеткин. — Господин До — основной представитель «Триады» в Москве. А может, и в России!

Александр Борисович присвистнул и посерьезнел.

— А благодаря вашей аппаратуре разговор с ним я записал!

— Тебя что же, при входе в его резиденцию даже не проверили на сей счет?

— А мы с ним в его ресторане встречались, за столиком, в общем зале… Официально он его хозяином числится. Ну и не официально, наверно, тоже.

— Не спрашиваю, как тебе удалось на него выйти, но в награду за этот подвиг можешь оставить аппаратуру ceбе.

— Ух ты! — После этого восклицания сэр Генри на некоторое время онемел от восторга и благодарности, и Турецкий вынужден был его поторопить.

— Саш, я тебе пленку сам завезу, часа через полтора, а если коротко, то никакого отношения никто из китайцев к этому кошмару не имеет! Вот прослушаешь запись, сам поймешь, что господин До за свои слова отвечает целиком и полностью. У них следственная система пашет лучше нашей раз в сто!

— Как в любой криминальной структуре, — вздохнул Турецкий.

— Ну! В общем, похоже, Константин Дмитриевич Меркулов свою версию выдвинул не зря… Ты уверен, что он обо всех основаниях ее сказал?

— Что ты имеешь в виду? — удивился Александр Борисович.

— Так ведь он сразу к тебе обратился, верно? А откуда тогда хоть кто-нибудь знал наверняка, что люди диаспоры тут ни при чем? Выглядело-то все так, как будто именно они «при чем».

— Или так, словно кто-то очень сообразительный организовал эту видимость, — задумчиво произнес Турецкий. — Ладно, прослушаю запись, тогда и поговорим. Косте сам отзвонишь с докладом?

— Я и для него копию сделал. Конечно, отзвоню и заеду по дороге к тебе.

Остаток рабочего дня в «Глории» сыщики посвятили прослушиванию пленок: запись, сделанную Галочкой Романовой, в офис привез Щербак, которому она передала ее накануне, вполне справедливо решив, что поступить так куда разумнее, чем пересказывать содержание пленки Турецкому по телефону. Прибыл за новыми цеу и Агеев.

— Я вчера едва удержался, чтоб тебе не позвонить! — признался Коля. — После того, как прослушал сам. А потом глянул на часы и решил, что тебя в конторе уже нет, чего зря дергать дома? И по собственной инициативе озаботил кое-чем Макса.

— И чем же? — поинтересовался Александр Борисович недовольным тоном. Он никак не мог до конца привыкнуть к инициативности своих нынешних сотрудников: оперативно-следственный состав бригад, которые он возглавлял в несметном количестве, расследуя дела в Генпрокуратуре, вел себя куда более сдержанно, терпеливо ожидая его цеу. Исключение представляли из себя разве что Поремский с Померанцевым. Однако и они без согласования с ним никому никаких «спецзаданий» не раздавали…

Турецкий понимал, что в общем-то особых оснований под собой его недовольство не имеет, что «Глория» не госструктура с ее почти военной дисциплиной. И все же отделаться полностью от этого чувства не мог. Во всяком случае, пока. По счастью, чоповцы, кажется, ничего такого не замечали. Хотя в голосе Щербака, когда он отвечал на вопрос, виноватые нотки ему все же почудились.

— Да только попросил его узнать все, что возможно, об этих братьях, ориентируясь на адрес, по которому живет этот Стас…

— Вот и хорошо, — неискренне произнес Александр Борисович, который, разумеется, и сам начал бы именно с этого. И, нажав клавишу селектора, попросил Наташу вызвать к нему Макса.

Вниманием к своей внешности, а заодно и аккуратностью компьютерный гений сроду не отличался: все сыщики давно привыкли и к лохматому, нестриженому затылку этого жителя «темного царства», и к крошкам от чипсов, вечно застревающим в его бороде. Однако сегодня едва Макс, сопя и недовольно поджимая губы, появился на пороге, даже Филя и Щербак едва удержались, чтобы не фыркнуть. Хотя оба отлично понимали: и опухшая со сна физиономия Макса, и не на те пуговицы застегнутая рубашка, и сползающие с внушительного пуза брюки свидетельствуют о том, что ночью Макс работал, а отдохнуть и поспать пристроился едва ли больше пары часов назад.

Но главным свидетельством его трудолюбия была все же не внешность, а зажатая под мышкой и уже слегка помятая пачка принтерных страниц, которую он прямо с порога, в два шага достигнув стола Турецкого, положил перед ним. И, коротко прокомментировав двумя словами свое подношение «Тут все», невозмутимо затопал обратно.

Дождавшись, когда Макс скроется за дверью, Александр Борисович, тоже давным-давно знакомый с экзотическими замашками гения, все-таки хохотнул.

— Ты что, заставил его ночью работать? — поинтересовался он у Коли.

— Да просто сказал, что это очень срочно, — Щербак тоже хихикнул. — Он же небось понимает, что чем быстрее закроем дело, тем быстрее нам заплатят, а следовательно, и зарплату выдадут вовремя…

— Ну такой расклад я понять еще могу, — снова развеселился Турецкий, — а вот чего понять не могу, так это зачем Максу вообще эта самая зарплата! Питается в основном чипсами, гамбургерами и кока-колой. По-моему, его прожиточный минимум меньше, чем официальный!

— Только не подумай, что он жмот или жлоб, — вполне серьезно подсказал Агеев. — Если ты не в курсе, Саша, то больше половины аппаратуры Макс покупает на свои кровные!

— Ну и ну… — покрутил головой Александр Борисович и наконец взялся за принесенную Максом пачку. Пробежав глазами первую страницу, Турецкий поднял глаза на оперативников и, обнаружив, с каким нетерпением они на него уставились, сдался.

— Так и быть! — произнес Турецкий с притворным раздражением. — Читаю вслух, можете не смотреть на меня своими волчьими зенками!

Эта шутка была понятна любому сотруднику «Глории»: ведь когда-то, в стремительно удаляющейся от них сейчас юности, все лучшие оперативники ЧОПа начинали свою службу в Афгане, затем — по очереди во вспыхивающих одна за другой после распада Союза «горячих точках». И повсюду их неуловимую группу ГРУ, за голову каждого члена которой объявлялись немалые награды, знали под кличкой «Русские волки». За все те жаркие и страшные годы они потеряли всего одного своего товарища.

— Ну все, поулыбались и хватит, — подвел черту Александр Борисович. — Теперь внимание!

«Станислав Збигневич Паляницкий, прописан по адресу… Адрес тот самый… Год рождения одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой. Женат. Жена — Паляницкая Елизавета Сергеевна, год рождения тот же. Окончил биофак МГУ в 1990 году. Специализация — микробиология. В том же году поступает в аспирантуру…»

Александр Борисович прервался, сдвинул на нос очки и посмотрел на оперативников поверх них:

— В аспирантуру он, между прочим, поступил почему-то не по микробиологии, а, наоборот, по химии. К тому же проучился там всего год, после чего устроился на работу в учреждение под о-о-очень длинным номером с дробью посередине.

— Короче, в «ящик», — задумчиво произнес Щербак.

— Где и трудится по сей день, — Турецкий перевернул страницу и, аккуратно положив ее на стол, молча пробежал глазами следующую.

— Теперь второй братец. Значит, так… «Паляницкий Зигмунд Збигневич, год рождения одна тысяча девятьсот семьдесят второй…»

На этом месте он внезапно умолк, а затем присвистнул.

— Что? — не вытерпел Щербак.

— А то… Интересненькая история получается! Упомянутый братец… — он пошуршал страницами, сделав небольшую паузу. — Ну да, все правильно, в девяностом ему как раз было восемнадцать… Короче, дорогие мои сыщики, Зигмунд Збигневич Паляницкий сгинул без вести на Первой Чеченской и в числе живых с той поры и по сей день не числится… До этого просто служил в армии, по собственной инициативе оставшись на сверхсрочную в качестве старшего сержанта…

— Ни хрена себе! — прокомментировал услышанное Щербак. — Это что получается? Похоже, никуда он не пропадал, а элементарно дезертировал?

— Или к боевикам свалил… — озвучил еще один вариант Филя.

— Мрачно, детки, — подвел итог Турецкий. — Я-то думал, что, по крайней мере, одна светлая сторона в моей отставке присутствует: с коллегами из ФСБ можно больше не сотрудничать…

— Погоди, Саш, ты что, так уверен, что этот тип, который явно живет либо по чужим, либо по подложным документам, сотрудничает с боевиками и по сей день? — нахмурился Щербак.

— Ни в чем я не уверен! — ответил Александр Борисович. — Будем разбираться пока сами, что к чему, насчет коллег — это я о возможной перспективе.

— Значит, есть два брата: прямо как в народной сказке, один умный, второй дурак… Один ученый из «ящика»… Кстати, неплохо было бы выяснить, что за «ящик» и чем там занимаются… Второй — дезертир и почти на сто процентов киллерюра…

— Возможно. Но, как ты понимаешь, не обязательно.

— Завязочка сказки в общем-то тоже понятна! Умному и засекреченному старшему брату родственничек-дезертир, как вы понимаете, ни к чему: мог из-за него и работы, между прочим, лишиться!

— Ну, в девяностые, по-моему, уже вряд ли, — не согласился Щербак.

— Ты забываешь, что Станислав Збигневич принадлежит к пуганому поколению совковых граждан, к тому же человек явно служилый…

— Хорош пуганый, в такую авантюру вляпался! — усомнился Филя.

— В какую авантюру он вляпался, а главное, почему, мы пока знать не знаем — ведать не ведаем, — покачал головой Турецкий. — Насчет больной жены не забыли?

— Значит, старший с шестьдесят восьмого? — задал вопрос Щербак.

— Правильно, — подтвердил Александр Борисович. — А что?

— Между прочим, наш доктор Субботин, который уж точно вляпался и явно из-за денег, тоже шестьдесят восьмого года рождения…

— Хочешь сказать, дело пахнет очень старой дружбой?

— Придется выяснять.

На этот раз Турецкий и не подумал обидеться на то, что у него перехватили инициативу.

— Если не ошибаюсь, ты, Филипп, сегодня санитаришь во вторую смену, — задумчиво пробормотал он. — Так вот, имей в виду: не дай нам бог прозевать момент, когда этот доктор подберет себе, на пару с медсестричкой, нового клиента…

— Скорее, кандидата в смертники, — заметил Агеев. — Хотя почему они их гробят, если те и так безнадежные, убей, не понимаю.

— Ты забыл про чудо-таблетки, — напомнил Турецкий. — Думаю, все дело в этом… Бедный Макс!

— Макс? — хором удивились оперативники.

— Конечно, Макс! — Александр Борисович улыбнулся. — Небось только-только разоспался по второму разу, как ему уже снова к станку… Первое, что мы делаем сейчас, ребятки, выясняем, чем именно занимается упомянутое в данном документе номерное учреждение… По-моему, Максу это дело вполне по плечу.

— Кто б сомневался, — улыбнулся Щербак и, подумав, добавил: — Ох и разозлится! Если хотите, приму огонь на себя!

— Хотим! — хором ответили Агеев и Турецкий, и все трое рассмеялись.

— Ладно, — согласился Александр Борисович. — Иди буди, заодно попроси отксерокопировать эти ценные бумаги: прежде чем разбежимся, определившись с полем деятельности, каждый из нас прочтет их самым внимательным образом. Тут на самом деле немного, еще страницы четыре помимо того, что я зачитывал.

Коля Щербак отправился будить Макса, а Филипп тут же придвинулся к столу и, развернув документы, стал привычно быстро читать.

…Коля Щербак появился в кабинете только через полчаса — с отксерокопированными бумагами и смущенным видом.

— Сан Борисыч, — Щербак был единственным из сыщиков, называвшим Турецкого по имени-отчеству. — Я это… Попросил Макса поглядеть, с какого года этот старший Паляницкий по своему адресу живет.

— И с какого? — отозвался тот.

— Он там родился…

— Из этого что-то следует?

— Ну… Я подумал, может, стоит в их районную школу зайти? А вдруг они и правда с детства дружат?

Александр Борисович немного помолчал, потом посмотрел на Николая и улыбнулся:

— Считай, ты мне облегчил задачу. Давай-ка мне адрес школы, наверняка ведь успел выяснить, какая там по району?

— Ну…

— В школу поеду я, — пояснил Турецкий. — А ты…

— А я, конечно, в наружку за этим засекреченным типом, — вздохнул Щербак. И Александр Борисович только тут припомнил, что за Колей числится большая нелюбовь к упомянутой наружке, хотя проводит он ее — так же, как и остальные сотрудники «Глории», — высококлассно.

— Точно! — рассмеялся Турецкий, понявший причину хотя бы этой инициативы. — Уж не обессудь: в последний раз оперативной слежкой я занимался на заре туманной юности, квалификацию давно потерял!

— Кто бы мог подумать, — вздохнул Николай, покорно поднимаясь со стула, на который успел присесть, — что эта дамочка доставит нам столько хлопот.

18

В школу, адрес которой столь предусмотрительно раздобыл Щербак, Александр Борисович попал только во второй половине дня. Но, как выяснилось почти в самом начале разговора с молодой, но весьма измотанного вида директрисой, на результат визита это никак не повлияло, в любое время суток он услышал бы одно и то же: никаких архивов интересующего его периода в школе не было.

— Ну какие архивы, что вы! — вздохнула директор. — У нас в восемьдесят первом году подвалы затапливало, это еще при старом руководстве… Второй раз трубы семь лет назад прорвало, я только-только сюда пришла.

— Может быть, кто-то из старых учителей помнит? — с надеждой спросил Турецкий. — Выпуск восемьдесят шестого года, в крайнем случае, годом раньше или позже?

Женщина снова вздохнула и задумалась, потом неуверенно кивнула:

— Может быть… Правда, нынешний коллектив у нас молодой, но вот в прошлом году и правда ушла на пенсию преподаватель математики Вера Васильевна Соболева, так ей уже за шестьдесят было. Но я совсем не уверена, что в восьмидесятые она работала здесь.

Директор пододвинула к себе пухлый ежедневник, лежавший на краю ее стола, и минуты три перелистывала его назад, вглядываясь в сплошь исписанные страницы. Наконец лицо ее прояснилось.

— Вот, нашла… Домашний телефон. Можно позвонить прямо сейчас, наверняка она дома.

Вера Васильевна действительно оказалась дома. И Турецкому наконец повезло. Выяснилось, что в этой школе Соболева работала именно в те годы.

Александр Борисович взял трубку и, представившись, услышал на удивление молодой и звонкий голос, который, на его взгляд, просто никак не вязался с женщиной «за шестьдесят».

Коротко пояснив, кто именно его интересует и почему (причину, вполне безобидную, он придумал еще до визита сюда), он умолк в ожидании ответа.

Вера Васильевна среагировала почти сразу.

— Братья Паляницкие? Конечно, помню! Удивительно разные дети, с трудом верилось, что от одних родителей… Отец у них поляк, а мать русская. Такая смесь, представляете? Полукровки вообще-то всегда бывают очень способными людьми. Про Стасика другого и не скажешь, он золотой медалист был по праву! А вот Зигмунд… Он учился у Иры… Ирины Анатольевны в классе, мы с ней много лет дружили. Так бедная Ириша от него кровавыми слезами плакала!

— Что, хулиганил? — неловко поинтересовался Турецкий.

Соболева издала что-то вроде презрительного смешка:

— Хулиганил… Да он чуть ли не с шестого класса на учете в милиции состоял! Учителя для него вообще никакими авторитетами не были, скорее, предметом издевательств… А уж бедные родители! Они еще меньше нас понимали, как у них в семье такое могло народиться. В общем, когда после девятого он ушел из школы, у нас был чуть ли не праздник…

Она немного поколебалась и добавила:

— Вообще-то он ни за что бы на аттестат не сдал. Поверите, мы, учителя, ему сами на экзаменах шпаргалки подсовывали. Не из-за показателей, а чтобы наверняка отделаться. И я тоже. Отец с матерью из-за него так рано ушли из жизни, буквально один за другим… Я, — неожиданно оговорилась Вера Васильевна, — не признаю этого правила, насчет того, что о покойниках следует говорить либо хорошо, либо никак. По-моему, говорить нужно всегда правду!

— О покойниках? — не сразу сообразил Турецкий.

— А вы что, не в курсе? — В голосе Соболевой послышалось удивление. — Зигмунд же в Чечне погиб.

— А, ну да… В курсе, конечно! — поспешно ответил Александр Борисович. И тут же поторопился задать следующий вопрос: — А еще одного ученика, Вадима Субботина, вы случайно не помните?

— Случайно помню, — рассмеялась учительница. — Вижу, вас вся их компания интересует. Что, и Лизочка тоже?

— И Лизочка, — подтвердил Турецкий, ощутив ускорившееся сердцебиение.

— Я ведь почему их всех так хорошо знаю? Потому что два года, с седьмого по девятый, вела этот класс.

— Были классной дамой? — улыбнулся Александр Борисович.

— Руководительницей! Это сейчас гимназии да дамы в ходу… В общем, за этим любовным треугольником весь педколлектив, затаив дыхание, наблюдал… О ребятах и говорить нечего!

— Значит, там была любовь!

— Вы знаете, да. Именно любовь, а не школьный романчик. И вы не представляете, как все удивлялись, когда прослышали, что Лиза выбрала из них двоих Стаса. Они поженились года через полтора после выпуска.

— Удивлялись?

— Так ведь Вадик был такой красавчик! Сущий ангел… И умница к тому же, хотя и не отличник. А Стас — и взглянуть не на что: хлипкий, невысокий, очки минус шесть… У них в семье внушительная отцовская внешность досталась Зигмунду, хотя и тот красавцем не был. А ум — Стасу, но об этом я уже говорила, кажется.

— А Лиза?

— Тунцова была самой красивой девочкой в школе, уж поверьте! Беленькая, синеглазая, разве что чересчур хрупкая, а так — настоящая Василиса Прекрасная.

— Вероятно, Субботин с Паляницким из-за нее враждовали? — закинул крючок Александр Борисович.

— Что вы! Лиза бы этого не допустила, характер у нее, в отличие от внешности, хрупким не был… Напротив, все трое дружили. По крайней мере, в школе. А что уж там дальше было, не знаю. Те наши выпускники, которые не ходят на ежегодные встречи, в общем, мы их довольно быстро теряем из виду.

— Они тоже не ходили?

— Кажется, первые два года ходили, а потом… Ну, если бы ходили, я бы запомнила.

— Большое вам спасибо, Вера Васильевна, — искренне поблагодарил Турецкий свою словоохотливую собеседницу. — Вы мне очень помогли.

— Не за что! — весело отозвалась та. — Знаете, я так скучаю по школе, что мне даже приятно повспоминать и ребятишек, и вообще прошлое в компании, а не наедине с собой!

Положив трубку, Александр Борисович наткнулся на сердитый взгляд директрисы, правда, глаза она тут же отвела.

— Простите меня, ради бога, — смутился он. — Я не предполагал, что разговор займет столько времени и я вас задержу.

— Ничего… — неискренне пробормотала та и снова взглянула на него, на этот раз вопросительно.

— Все, я ухожу… Если хотите, могу вас подвезти куда скажете в качестве компенсации.

— Спасибо, — женщина наконец улыбнулась. — Но у меня свои колеса. К тому же мне еще нужно пообщаться с охраной. Надеюсь, что время мы с вами действительно потратили не зря…

— Что это вы все время с плеером ходите? — Галкина недовольно поглядела на Филю и поджала свои красивые губки. — А если вас срочно окликнут к больному, а вы не услышите?

— Ну что вы, Любовь Андреевна, — как можно почтительнее произнес Агеев, — у меня очень острый слух, к тому же музыка едва слышна, зато помогает трудиться в определенном ритме… Кстати, я не все время с плеером хожу, всего второй день…

Филя говорил правду: установить очередной жучок, на сей раз в кабинете любовницы Субботина, ему удалось не сразу: после того, как Александр Борисович «конкретизировал» его задание, прошло три дня. Кроме того, чтобы сделать это, оперативнику пришлось прибегнуть к помощи отмычки. Попасть в кабинет старшей медсестры в ее отсутствие иначе было невозможно. В отличие от Хабарова и Субботина двери запирать она не забывала никогда. Поскольку Щербак продолжал «слушать» доктора, Галкиной пришлось заняться Филе, а следовательно, мозолить глаза медсестре чаще, чем хотелось бы. И вот результат: та вызвала его к себе специально, чтобы отчитать за «плеер»… На самом деле — Филя это чувствовал — он просто не нравился ей, не понравился буквально с первого взгляда.

«У девушки, похоже, хорошая интуиция!» — усмехнулся мысленно Агеев. А вслух, продолжая смотреть на Галкину умоляюще, произнес:

— Очень вас прошу… Музыка мне и правда помогает…

Женщина брезгливо поморщилась и пожала плечами:

— Учтите: до первого замечания. Если это помешает вам расслышать вызов…

— Клянусь, не помешает!

Она поглядела на него чуть внимательнее.

— Все вы, афганцы, странные… Вы ведь бывший афганец?

Агеев кивнул.

— Обычно ваши идут в охрану, а вы — санитаром.

— Меня об этом уже спрашивали, — вздохнул Агеев, — когда на работу принимали. Профессор интересовался, почему я с такой биографией…

— И почему же? — усмехнулась она. Ответ у Фили был заготовлен заранее.

— Видите ли, оружие я даже мальчишкой не любил, а уж после Афгана… А на войне, между прочим, санитаром поневоле тоже приходится быть. Потом, поскольку никакой специальности у меня не было, устроился на работу, которую, по крайней мере, более-менее знал.

Некоторое время женщина разглядывала его с таким видом, словно размышляла, верить Агееву или не верить. Наконец, недовольно пожав плечами, отпустила на все четыре стороны, и оперативник поспешно вернулся к прерванному занятию. Забавно, но ироничным советом помыть стены возле кабинета Субботина он поневоле воспользовался: в клинике по меньшей мере раз в неделю стены действительно протирались специальным раствором, именно от этого занятия и оторвала его Галкина своим вызовом.

В наушниках маленького аппарата, действительно неотличимого от обыкновенного плеера, некоторое время стояла тишина, затей раздался щелчок телефонной трубки, снятой с аппарата. Вслед за этим Галкина бросила всего одну фразу:

— Зайди ко мне, прямо сейчас…

Агеев насторожился, хотя внешне это никак не проявилось, скорее наоборот: на всякий случай он отошел подальше от дверей Любови Андреевны и принялся протирать подоконник и стоявшие на нем горшки с цветами.

Очень скоро за спиной Филиппа послышались шаги, затем звук хлопнувшей двери, одновременно в коридоре и в наушниках, и наконец голос Субботина:

— Что, Любанчик? У меня минут пять, не больше, через полтора часа операция.

— Сегодня же вроде бы сам старикан?

— Я ассистирую вместо Кашапова, он все еще валяется с гриппом.

— И ты даже не представляешь, — усмехнулась она, — насколько вовремя наш Сергей Вадимович занемог!

— Что?

— То самое! Пока ты вчера отгуливал свое дежурство, мог бы и позвонить мне, я б тебе тогда еще сказала: Катька Зубова, видать, заразилась от своего шефа и тоже свалилась… Словом, его пациентов принимали мы с Ириной, и весьма результативно!

— Кто?

— Представь себе, грек — Димитриус Костаниди. У него в городе несколько финских бань, по словам Ираиды, богат как Крез. Все время сулит клинике чуть ли не миллионы, если вылечат… Только вряд ли это случится. То есть не случится точно, я его карту вчера изучила от и до… Полноценная третья стадия, чудо, что пока его сюда довозят. Сестра, кстати. Он не женат, детей тоже нет.

— Наверняка бандит, — проронил задумчиво Субботин.

— Какая разница? Слушай, нам с тобой что, деньги не нужны?

— Ты Ираиду о нем специально расспрашивала? — На вопрос любовницы относительно денег Вадим Юрьевич не обратил внимания.

— Я похожа на идиотку? — сухо поинтересовалась та. — Ираиду Сергеевну, если ты не заметил этого до сих пор, специально ни о чем расспрашивать не надо. У нее и без того недержание речи, не язык, а сущее помело.

— Что там в карте?

— Ну, к нам он объявился поздновато, — Галкина заговорила деловитым тоном профессионала. — После «химии» и «лучей».

— «Лучей» сколько дали, не знаешь?

— Одну серию, двадцать восемь…

— У него противопоказания по сердцу?

— По органу: легкие… Не перебивай, Вадик, я забуду… Вот, уже забыла… Сам же спрашиваешь и сам же перебиваешь!

— Ты сказала, что у него был один лучевой курс.

— А-а-а, ну да… Уже после этого обнаружены микрометастазы в позвоночнике… С таким анамнезом он к нам и явился. Кашаповские назначения…

— Не надо. Что назначают в таких случаях, я и так знаю… Странно, что еще самостоятельно до нас добирается!

— Не самостоятельно, говорю же, сестра привозит, здоровенная такая бабища, вся в золоте и бриллиантах и все время зареванная. Он, говорят, до болезни тоже был огромный мужик.

— Насчет того, что сестра зареванная, тоже Ираида сказала?

— Да я и сама ее мельком видела, — хихикнула Любовь Андреевна, но тут же посерьезнела. — Слушай, Вадик, я что-то не вижу на твоей любимой мордашке энтузиазма. Тебе что, кандидат не нравится?

— Не в этом дело, — буркнул Субботин.

— Ты все о том же, что ли? По-моему, мы все уже обговорили еще позавчера! — В голосе медсестры зазвенели сердитые нотки. — Ты обыкновенный паникер, Вадик! Ну кому может прийти в голову, что на самом деле… Господи, да любой, даже самый умный, первым делом подумает на конкурентов, а их у нас — пруд пруди! Взять того же Рубинштейна с его богадельней или…

— Да не об этом я! — тоже зло оборвал любовницу Субботин. — Я о том, что, если этот грек бандит, все это может обернуться весьма и весьма печально. Зигмунду завершение операции поручать точно нельзя, наломает дров… уже наломал!

Некоторое время оба молчали. Потом гораздо тише заговорила Галкина:

— Если за него все продумать и категорически запретить своевольничать…

— Зигмунд — сумасшедший! — вновь прервал ее доктор. — Всегда таким был… Черт, до чего же я жалею, что пошел на поводу у Стаса и согласился взять его в дело…

— Без Стаса твоего и дела бы никакого не было, — вздохнула женщина. — А вообще-то мелькнула у меня тут одна мыслишка… Возможно, чушь, конечно, а возможно, и нет.

— Ну-ну, говори…

— Ты знаешь, что наш новый санитар — афганец? Правда, говорит, что оружие терпеть не может…

«Дурак я, — от всей души пожалел в этот момент Филя. — Будто трудно было какую-нибудь слезную историю сочинить!..»

Он давно уже перестал протирать подоконник, застыв на месте, словно боялся пропустить что-нибудь важное.

— Еще чего! — Субботин, кажется, взорвался по-настоящему. — Уж лучше со стороны нанять! Ведь если этот грек — бандит, а он наверняка бандит, нанимать тоже нельзя! В их мире информация опережает скорость света, распространяется в два счета… Докопаются, понимаешь?

— Если бы не понимала, не сказала бы насчет санитара! — огрызнулась Любовь Андреевна. — Сам ты или этот твой Стас ни на что такое и близко не способны!

— Ладно, — неожиданно миролюбиво произнес Вадим Юрьевич, — в конце концов это дело техники…

— Вот именно! И вряд ли мы найдем еще кого-нибудь вместо этого Костаниди, а ты сам говорил, что решать надо быстро.

— Все, зайка, у меня нет больше ни секунды, если через три минуты не появлюсь в операционной, старик мне башку открутит. Я к тебе вечерком забегу…

В наушниках Фили послышался звук поцелуя.

Когда Субботин вышел из кабинета любовницы, он мог лицезреть лишь удаляющуюся спину Агеева в противоположном конце коридора.

Лидия Ильинична Клименко оказалась на удивление ненавязчивой клиенткой: за почти две недели, прошедшие с момента заключения договора, она не дала знать о себе ни разу. Поэтому Александр Борисович даже удивился, обнаружив ее в приемной на следующее утро после того, как стало известно имя следующей возможной жертвы убийства.

Так же как и в прошлый раз, пройдя в кабинет, она попросила не кофе, а чай, после чего молча уставилась на Александра Борисовича. Сегодня она, впрочем, выглядела не столь гармонично и отнюдь не идеально, как в прошлый раз. На лице женщины наблюдались явные следы усталости, даже опустошенности.

— Я дважды пытался до вас дозвониться, Лидия Ильинична, но телефон вы, судя по всему, отключили…

— Да, — спокойно кивнула она. — Я была очень занята вся это время… К тому же ко мне дважды приезжал ваш сотрудник… Щербак, кажется?

— Да… Просто у нас наконец появился кое-какой результат, наверняка вас это заинтересует.

В глазах Клименко, до этого равнодушных, действительно вспыхнула искорка заинтересованности.

— Прежде всего, вы были правы: вашего отца действительно убили, причем преднамеренно.

Щеки женщины слегка порозовели, но она продолжала молчать, очевидно ожидая продолжения.

— О причинах пока говорить можно только предположительно, но, думаю, максимум через неделю они прояснятся окончательно. Единственное, что могу сказать, связаны они с тем самым лекарством, от которого покойный Илья Петрович почувствовал себя лучше…

— Вы уверены? — тихо проронила Лидия Ильинична.

— Процентов на девяносто, — честно признался Турецкий. — Что касается убийцы, мы его практически вычислили, но называть имя я пока не буду, не имею права. Ни одной улики у нас сейчас нет, но в ближайшее время наверняка появятся.

Некоторое время в кабинете стояла тишина. Клименко сидела на стуле очень прямо, не шевелясь и не касаясь его спинки. Наконец она медленно отвернулась к окну:

— Понимаю… Но кому… Кому могла понадобиться папина смерть?

Губы Лидии Ильиничны болезненно дрогнули и снова крепко сжались.

— Дайте нам еще неделю, и я отвечу на все ваши вопросы, — мягко отозвался Александр Борисович. — А сейчас у меня к вам просьба, и вы в этой связи появились очень кстати.

Она коротко вздохнула и с видимым трудом оторвала взгляд от окна:

— Я вас слушаю.

— В какой-то момент следствия почти наверняка у нас возникнет необходимость обратиться в органы. Не только по закону, но и за информацией… особого рода. В соответствии с договором мы обязаны вас об этом проинформировать.

— Вы собираетесь сдать убийцу соответствующим… профессионалам?

— Мы намерены взять его с поличным, — веско произнес Турецкий. — Но делать это обязаны, если так можно выразиться, в компании с представителями органов… Скорее всего, МВД, но, возможно, и ФСБ…

Брови Клименко округлились и взметнулись вверх, некоторое время она изумленно смотрела на своего собеседника.

— Но… неужели все так серьезно?

— Да, — коротко ответил Турецкий.

— Конечно, я согласна!

— Вы меня не поняли, — он снова смягчил тон. — Речь идет не о вашем согласии или несогласии, просто об информировании, которое в соответствии с нашим контрактом тоже требует соблюдения конфиденциальности с вашей стороны… Видите ли, когда речь заходит о серьезном преступлении, вести расследование изолированно мы не имеем права, это нарушение закона.

— Понимаю… Я не собираюсь никому ничего рассказывать, в том числе мужу… — Она вдруг слабо улыбнулась. — Тем более что Шилов даже обычных секретов хранить совершенно не в состоянии!

— Значит, договорились, — с облегчением кивнул Александр Борисович. — И если можно, не отключайте, пожалуйста, больше ваш мобильный.

— У меня был срочный заказ, — Лидия Ильинична поняла скрытый намек и легко поднялась со стула. — А потом… В общем, я всегда после выполнения любого заказа смотрю его по возможности в деле…

— Надеюсь, и ваш супруг, и певица остались довольны? — усмехнулся Турецкий, тоже подымаясь с места.

— Откуда вы знаете? — Она глянула на него растерянно, а потом не выдержала и рассмеялась. — Ну да, вы же сыщик! Но чтоб так, до деталей…

— Извините, такая уж у нас профессия, — картинно развел руками Александр Борисович. — Вы не поверите, но она вся сплошь именно из деталей и состоит… Ну совсем как ваши концертные платья: пока все, вплоть до поясочка, не выкроите, да еще и последнюю пуговичку не пришьете, считайте, что наряд не существует!

Она закусила нижнюю губу и, прежде чем выйти из кабинета, сверкнула на него глазами:

— Повезло мне, что я все-таки решилась и пришла именно к вам!

19

Елене Константиновне Костаниди за месяц до того, как ее брату поставили страшный диагноз, исполнилось пятьдесят четыре года. Это обстоятельство оставило ее, в отличие от подавляющего большинства женщин, впадающих, как известно, в панику по мере приближения пенсионного возраста, абсолютно равнодушной. «Женщиной без возраста» она стала еще чуть ли не в детстве, во всяком случае, как ей казалось, всегда знала, что замуж не выйдет никогда. Потому что с того момента, как на свет появился ее младший брат — вымоленный-выпрошенный родителями сыночек, — вся жизнь Елены Костаниди была посвящена ему, и только ему.

Произошло это как-то на удивление естественно. Дело в том, что Костаниди-старший, полностью обрусевший, не знавший даже родного языка и вообще грек только по названию, почему-то втемяшил себе в голову, что должен жениться обязательно на гречанке. Однако подходящая «чистокровная» партия все не встречалась и не встречалась, пока будущему отцу Елены не исполнилось сорок лет. Невеста наконец нашлась, однако молодостью и красотой тоже не блиставшая. Тем не менее на капризы у Костаниди времени уже не оставалось, и свадьба была сыграна. Наступила очередь обзавестись наследником, тем более что и наследство, опять же по советским временам, имелось вполне приличное.

Однако вместо наследника на свет появилась, огорчив и разочаровав главу семьи, наследница. Но надежда, как известно, умирает последней! И несмотря на то что врачи не советовали ни в коем случае жене Костаниди рожать еще раз, попытки были продолжены. Сколько Елена себя помнила, столько ее мать болела и лечилась, лечилась и болела, а всеми домашними делами заправляла бессловесная дальняя родственница. Наконец, когда девочке уже шел одиннадцатый год, упорство родителей было вознаграждено, родился Димитриус — слабенький, недоношенный, еле слышно попискивающий, но живой.

Впервые своего братика Лена увидела только через два месяца после его рождения, когда врачи наконец отпустили мать с новорожденным мальчиком домой из специальной больницы для тех, кто появлялся на свет раньше времени. И в тот же день, постаревший и почти полностью поседевший, но счастливый отец серьезно поговорил с дочерью, объяснив ей раз и навсегда ее главное жизненное предназначение. Целью Елениного существования должно было стать здоровье и благополучие Димитриуса — раз и навсегда. На то, что они с женой успеют не только вырастить и выучить, но и поставить на ноги долгожданного сына, Костаниди-старший уже тогда не надеялся. И хотя в своих расчетах, как оказалось впоследствии, он ошибся на добрый десяток лет, судьба Елены была в тот день действительно предрешена.

Возможно, будь на ее месте девочка с другим характером, она просто-напросто возненавидела бы брата, в сущности перечеркнувшего своим рождением ее детство, а позднее отнявшего юность и молодость. Ведь теперь именно ей приходилось зачастую вскакивать по ночам на его крик, чтобы не побеспокоить вконец расклеившуюся после родов маму, а после на школьных уроках клевать носом от недосыпа, не понимая ни слова из объяснений учителя. Но у Лены, видимо, была на удивление смиренная душа: Димитриуса она не просто полюбила, едва увидев, она его обожала ничуть не меньше отца. И впоследствии никогда не задумывалась ни над улетающими безвозвратно годами молодости, ни над возможностью замужества и собственных детей.

Главным для сестры всегда оставалось только одно: чтоб Димитриус был здоров и счастлив… Можно лишь удивляться, что брат при этом не избаловался, не превратился в маменькиного сынка, не сделался обыкновенным захребетником. Напротив! И сестру свою он тоже обожал, и родителей, когда они один за другим умерли, достойно оплакивал, и, главное, когда догорела советская эпоха, в отличие от большинства, не растерялся, не запаниковал, а моментально сообразил, что к чему. И хотя так же, как отец, по образованию был экономистом, в торговлю в соответствии с семейной традицией не подался. А совершенно неожиданно для Елены предпочел банный бизнес.

— Пойми, — делился он, как обычно, с сестрой своими планами. — Мыться люди будут всегда, это как с едой, понимаешь? Вечная необходимость!

— Но ведь теперь у всех почти ванны… — робко возразила та.

— Мы говорим о разных вещах, — снисходительно улыбнулся Димитриус. И больше эту тему не затрагивал. Как выяснилось позже, он с умом распорядился накопленной отцом с риском для свободы валютой.

Елена искренне считала, что ее брат вообще был умнее всех, с кем ей доводилось сталкиваться в жизни. И возможно, была права — если судить по результату: и по сей день бани Костаниди были самыми популярными и соответственно престижными в столице и ее окрестностях среди людей бизнеса. Чего это стоило ее Димитриусу, особенно в бандитские девяностые, она старалась не вспоминать. К тому моменту, как Костаниди заболел, казалось, что все плохое наконец-то позади, а впереди только спокойная, благостная, очень обеспеченная, а главное, долгая старость…

…Сидя в тот день в коридоре перед дверью доктора в клинике Хабарова, Елена с отчаянием и ужасом ожидала, когда ее туда позовут, чтобы сказать о непоправимом, неизбежном, о том, чего не должно было и не могло быть. Это было, с ее точки зрения, не просто несправедливо, это было… Она не нашла нужного слова и прерывисто всхлипнула. Женщина до сих пор не могла поверить в поставленный диагноз, она сама настояла на том, чтобы привозить сюда Димитриуса каждую неделю, несмотря на то что брат слабел и таял на глазах, в надежде, что наступит такой день, когда после очередного визита врачи обнаружат свою ошибку… Особенно стала надеяться после того, как прежний доктор по каким-то причинам сменился докторшей. В прошлый раз новая врач ей ничего определенного не сказала, только все время отводила глаза… Может, сегодня? Да, сегодня Елена твердо решила с ней поговорить.

Дверь в кабинет приоткрылась, женщина вздрогнула, но очень красивая и тоже новая медсестра выскользнула оттуда одна, видимо, осмотр брата еще не был закончен. Девушка явно собиралась идти куда-то по своим делам, но тут взгляд ее случайно упал на Елену, и она словно споткнулась. Некоторое время сочувственно смотрела на ее зареванное лицо и вдруг неожиданно присела рядом…

— Ну что вы уж так-то переживаете? — ласково произнесла красавица.

Елена от неожиданности охнула и тут же разревелась всерьез, сквозь слезы бормоча один и тот же вопрос насчет проклятого диагноза… Девушка слушала ее очень сочувственно, морщась, словно от боли, как будто страдания Елены отзывались в ней собственными страданиями. Потом, оглянувшись и убедившись, что в коридоре никого нет, придвинулась к той совсем близко:

— Нет, к несчастью, никакой ошибки нет, но отчаиваться не нужно… Может быть, вашему брату еще не поздно помочь, только…

Она замялась и снова покосилась в конец коридора.

— Только что? — тоже почему-то шепотом спросила Елена.

— Видите ли, вообще-то я не имею права вам это предлагать, но… вы так переживаете, что смотреть страшно…

— Помогите, пожалуйста, помогите… — Из глаз женщины хлынул новый поток слез.

— Ну хорошо. Только, если можно, перестаньте плакать и слушайте меня внимательно.

По тому вниманию, с каким Елена Костаниди выслушала Любовь Андреевну Галкину, с ней мог состязаться разве что Филя Агеев, пристроившийся в ближайшем к собеседницам служебном туалете. Этот разговор, кроме всего прочего, был ценен и важен для него тем, что с той минуты, как он завершился, перед Агеевым отчетливо замаячил финал его деятельности в качестве санитара…

…Куда менее продуктивно развивались события в самой «Глории». Несколькими минутами ранее Александр Борисович Турецкий был не на шутку удивлен тем, что после робкого стука в дверь его кабинета на пороге возникла вовсе не Наташа, которую он только что попросил сделать ему кофе, а объемистая фигура Макса.

Все, включая Турецкого, знали: для того, чтобы вынудить лохматого гения по собственной инициативе покинуть темное царство, необходимы чрезвычайные обстоятельства. Что же стряслось на сей раз? Вид у Макса к тому же был смущенный, хотя и подобной склонности за ним тоже вроде бы не водилось.

Александр Борисович вопросительно уставился на внушительную фигуру «бродяги» в ожидании, когда тот прекратит топтаться на пороге и пояснит свой выдающийся поступок. Наконец спустя не менее чем полминуты это произошло.

— Сведения по ней только на девяносто третий, — буркнул Макс.

Турецкий немного подумал, но ни до чего не додумался и поинтересовался:

— По кому — по ней?

Макс, тяжело засопев, протопал к его столу и положил бумажку, на которой красовался длинный номер с дробью посередине. Александр Борисович прищурился, разглядывая цифры, и наконец его осенило:

— А-а-а! Ты имеешь в виду «ящик», в котором работает старший Паляницкий?

Его собеседник молча кивнул.

— А почему тогда «она»? — терпеливо продолжил Турецкий выяснять причину волнения компьютерного гения.

— Это лаборатория. Биохимическая. Военка… Все. — Он тяжело вздохнул и умолк, как понял его шеф, насовсем. Остальное предстояло допетрить самому.

— Биохимическая, значит, — произнес Александр Борисович. — Если военка, скорее всего, занималась биологическим оружием… Возможно, и сейчас продолжают…

Макс тут же мотнул головой, отметая подобный расклад.

— Ликвидирована, — буркнул он.

— Как это — ликвидирована, если наш клиент там работает?!

Компьютерщик уныло пожал плечами и уставился в сторону, замерев на месте. А Турецкий наконец понял причину его столь поразительного поведения: впервые на его памяти Максу не удалось отыскать и раздобыть требуемую информацию! То есть удалось, но жалкие крохи! Что само по себе являлось для него наверняка истинной трагедией: Александр Борисович только сейчас сообразил, что не видел Макса с того момента, как его обременили этим заданием, больше суток, за которые тому, если учесть его налитые кровью глаза, удалось поспать дай-то бог несколько часов…

— Послушай, — начал было он, но тут Макс неожиданно вновь заговорил, причем более связно.

— Ликвидировали. Помещение и оборудование продано фармацевтической фирме «Дробыш и K°» в девяносто восьмом… Никакой информации о фирме после этого не было и нет.

— Солнце ты мое! — поневоле подпрыгнул Александр Борисович на своем стуле. — Нет и не надо! Этого и так более чем достаточно! Спасибо тебе, ты нас просто спас… Иди, отдыхай, лопай свои чипсы. И не смотри на меня так: если в твоем Интернете нет сведений о какой-нибудь конторе, означать это может одно из двух: либо упомянутая информация ввиду секретности в электронном виде вообще не хранится, либо не выпускается в Интернет по той же причине… Ну не имеет с Паутиной связи, на манер компа какой-нибудь домохозяйки!

Какое-то время Макс молча хмурился на Турецкого: очевидно, представить, что в наше время кто-то, пусть и из соображений секретности, может жить вне Паутины, компьютерному гению было почти невозможно… Однако с задачей он в конце концов справился, если судить по тому, что взгляд Макса постепенно просветлел, и, молча кивнув, он развернулся и неторопливо покинул кабинет Александра Борисовича.

Улыбка на лице Турецкого между тем, после того как за Максом закрылась дверь, погасла почти сразу. Что именно означала информация, которую раздобывший ее компьютерщик не сумел правильно оценить, Александру Борисовичу совсем не понравилось. Да и нечему тут было нравиться, если говорить начистоту…

Некоторое время Александр Борисович молча размышлял, неподвижно сидя за столом. Наташа, которая принесла кофе, глянув на Турецкого, не решилась с ним заговорить — настолько отсутствующий у того был вид. Молча поставив на журнальный столик поднос, девушка поспешила покинуть кабинет.

Наконец Турецкий, придя к определенному решению, вздохнул и, достав свой мобильный, набрал номер Меркулова. Если не на совещании каком-нибудь — должен откликнуться сразу…

— Саня? — На совещании он явно не был.

— Я, Костя… Надо встретиться, и чем быстрее, тем лучше.

— Неужели что-то нарыли? — Голос Константина Дмитриевича сразу упал, и Турецкий сообразил, что тот имеет в виду «китайское» дело. А что еще он, собственно говоря, мог иметь в виду?!

— Кое-что, — нимало не смущаясь, пробормотал Александр Борисович. — Есть нетелефонные вопросы…

— Где и когда? — деловито отозвался тот.

— Давай там же, что и в прошлый раз, заодно поедим.

Положив трубку, Турецкий все же испытал некоторое смущение: ведь придется разочаровать драгоценного Костю, точнее, фактически обвести вокруг пальца… А как еще прикажете выманивать вечно занятого Меркулова из стен Генпрокуратуры? На данном этапе жизни — только всерьез разволновав вероятностью, что кто-то из его обожаемых друзей-одноклассников все-таки оказался убийцей…

Именно с этого, в общем-то почти и не покривив душой, он и начал разговор с Константином Дмитриевичем, после того как они устроились за столиком облюбованного кафе и заказ оказался перед ними: аппетитно дымящиеся и распространяющие вокруг себя обворожительный аромат настоящего, зажаренного по всем правилам шашлыка подогретые тарелочки.

— Скажи-ка, Костя, кого из своих однокашников ты назвал бы самым умным и интеллектуальным?

Меркулов, прежде чем ответить, хмуро глянул на друга:

— Значит, все-таки кто-то из наших?

— Не спеши с выводами, я этого не говорил.

— И так ясно… — он вздохнул и договорил фразу чуть суше: — Ну, не Гамзу. Остальные подходят под твое определение.

— Остальных-то, мой милый, остается только двое, — напомнил Турецкий. — Даша да Павел.

— Почему ты не берешь в расчет этого Дэна? Вы ж его вроде бы нашли?

— Я не говорил, что не беру. Как раз его мы сейчас и отрабатываем. Но видишь ли, если мы правы и Николая заказали, создав впечатление, причем весьма достоверное, что он просто попал под раздачу, я ни в жисть не поверю, что этот бритоголовый парнишка все это придумал сам… Костя, в любом случае за убийством Мальцева стоят чьи-то очень хорошие мозги! Сумевшие к тому же глубоко зарыть мотив… Так кто из оставшихся твоих сотоварищей под эту роль подходит больше?

Меркулов поморщился, подумал и вновь упрямо покачал головой:

— Никто… Ни Дашка ни под каким видом, ни Павел… у этого и талант и голова хорошая, а вот кишка тонка…

— Ну так не своими же руками! — возразил Турецкий.

— Брось! — Меркулов даже слегка побледнел от раздражения. — Он музыкант, му-зы-кант!

— Это что — характеристика личности? А я думал — профессия…

— Если хочешь — да, характеристика! Он с детства такой… чувствительный и нерешительный… Иначе бы, возможно, Дашка с ним была, а не с Колей.

— Трусоват, имеешь в виду?

— Трусость тут ни при чем. Не все же так умеют с бабами, как ты!

— Ну, завел старую песню… — поморщился Александр Борисович. — Вечно ты из меня Казанову делаешь… Костя, посмотри на меня внимательно и пойми в конце концов: я просто нормальный мужик, с нормальной сексуальной ориентацией! А сейчас временно и вообще чувствую себя дисквалифицированным…

— Дон Жуан ты, а не Казанова, — фыркнул Меркулов. — Таких, как ты, дисквалифицировать может только могила!

Произнеся последнюю фразу, Константин Дмитриевич тут же смутился, поняв, что допустил бестактность: ведь еще несколько месяцев назад его друг и впрямь фактически побывал на краю могилы…

Турецкий, однако, и бровью не повел.

— А шашлычок-то стынет! — напомнил он. — Давай поедим, а потом у меня к тебе тоже дело есть… просьбишка одна…

«Просьбишку» он изложил Константину Дмитриевичу, когда уже в конце трапезы перед друзьями появился графинчик с коньяком и кофе и Меркуловым было произнесено их традиционное «Прозит!».

— Конечно, я бы мог и сам позвонить, например, Михаилу Степанову… Помнишь его? Думаю, не отказал бы… Он теперь, наверное, уже полковника получил… Но, Костя, твои связи, как нынче говорят, куда круче… Да и кто я теперь?

— Не прибедняйся, — остановил его Меркулов. — Говоришь, фирма называется «Дробыш и K°»? Никогда не слышал… Но если они работают на конкретного заказчика и с конкретной целью, то известность им действительно ни к чему. У нас о промышленном шпионаже пишут мало, но это не значит, что его нет. Еще как есть, сам знаешь! О конкуренции на этом рынке и говорить нечего… У тебя самого, не сомневаюсь, какие-то предположения есть. Давай, делись, тогда и информацию легче будет добыть.

— Есть, и вполне основательные, — кивнул Александр Борисович. — Я… То есть мы подозреваем, что именно с этой фирмой связано появление, пока что, можно сказать, единичное, некоего чудо-лекарства от рака, разумеется, подпольного…

Константин Дмитриевич замер с рюмкой в руке, не донеся ее до места назначения.

— Что-о?

— Да нет, — поспешил успокоить его Турецкий, — ни о какой масштабности, так же как и о подлинности средства, говорить не приходится, слава богу. Но в этой связи, Костя, убивают людей… Как это дело понимаю я, если без подробностей, есть шайка мошенников, в центре которой, с позволения сказать, некий докто-ришко. Больным, учти, больным исключительно безнадежным, предлагается курс лекарства, гарантирующего полное исцеление. За большие деньги, конечно. Затем, после курса, наступает резкое улучшение, больные, которые по всем показаниям должны лежать уже пластом, начинают вести себя, как здоровые… Сколько длится эффект, неизвестно, поскольку с пациентом неожиданно происходит несчастный случай, в результате которого тот гибнет…

Меркулов хотел было что-то сказать, но Александр нетерпеливо остановил его рукой:

— Погоди, Костя! Ты что, думаешь, я законы забыл? Да если бы у нас были хоть какие-то улики, пусть косвенные, дело давно бы очутилось у тебя на столе! Но все, что я тебе говорю, пока что существует в качестве теоретического варианта. Другой вопрос, что в дальнейшем работать так или эдак придется вместе, и хорошо, если вся эта история окажется в твоей юрисдикции, а, скажем, не в юрисдикции Степанова Миши и его коллег… Вот это я и хочу выяснить с твоей помощью. Запиши, кстати, номер этого бывшего «ящика» и фирмы, а то забудешь…

— Забудешь такое, как же! — заговорил наконец Меркулов. — Ну и жук ты, Саня… Скажи хоть сейчас честно: из-за этого ты меня сюда и выманил, а вовсе не выяснять, кто из моих однокашников умнее? Судя по всему, по моему делу у тебя так же глухо, как и у Щеткина…

— Ошибаешься, — серьезно посмотрел на Константина Дмитриевича Турецкий. — «Твое» дело отчетливо сдвинулось с места, но говорить о результате пока рано. Ты меня знаешь, раньше времени поднимать звон не стану. И вопросы я тебе задавал именно те, ответы на которые мне важны ничуть не меньше, чем информация по этой фирме…

— Ни имени заказчика, ни места, где происходит мошенничество с лекарством, ты мне, конечно, не назовешь? — произнес Меркулов полувопросительно.

— Не назову, — кивнул Александр Борисович. — Поиск нужной информации это тебе не облегчит, вообще ничего не даст. А бросать пятно на тех, кто виновен исключительно в том, что работает рядом с мерзавцами, — уволь.

— А если они еще кого-нибудь угробят, пока ты решаешь этические проблемы? — зло бросил Меркулов.

— Не позволим, — уверенно мотнул головой Александр Борисович. — Надеюсь, и моему слову, и ребятам из «Глории» ты пока что еще доверяешь?

— Сань, ну о чем ты?… — моментально сдал позиции Константин Дмитриевич. — Просто беспокоюсь за тебя и за ребят тоже…

— Костя, даю тебе слово: как только приблизится развязка, тут же отзваниваю тебе, ты ж понимаешь, что брать их, так или эдак, необходимо официально, с помощью представителей соответствующих служб. Не в частном же порядке! Без этого никаких действий мы предпринимать не будем, неужели сомневаешься?

— Ты хоть понимаешь, какую ответственность на себя берешь? — И, поскольку Александр Борисович вместо ответа бросил на него укоризненный взгляд, продолжил: — Скольких человек они угробили?

— Мы предположительно знаем о троих… Подчеркиваю: предположительно! Учти, дело к нам попало всего десять дней назад, может, чуть больше. А насчет ответственности, исключительно чтобы тебя успокоить, — имя следующего пациента, на которого они нацелились, нам известно. Как только «лекарство» будет передано ему в руки, я дам тебе об этом знать! И ответственность разделим пополам… А сейчас давай-ка все-таки выпьем!

Константин Дмитриевич, испытующе посмотрев на Турецкого и покачав головой, молча пoтянулcя к своей рюмашке, которую поставил на стол, так и не пригубив.

20

Станислав Збигневич Паляницкий осторожно прикрыл за собой дверь палаты, в которой только что после тяжелой процедуры уснула его жена, и привалился спиной к стене, на мгновение прикрыв глаза. Накатившая на него усталость не давала сдвинуться с места, хотя времени у Паляницкого было в обрез. Точнее, совсем не было. Генеральный отпустил его всего на два часа, при этом недовольно поморщившись. А отсутствовал он уже больше трех.

Генерального можно было понять: за последние несколько недель ни одна из них не проходила без того, чтобы Стас хотя бы пару раз не отпрашивался в рабочее время у начальства. Он понимал: каким бы ценным сотрудником ни являлся завлаб Паляницкий в глазах начальства, терпеть его бесконечные отлучки шеф не станет. До сих пор гендиректор молчал исключительно из боязни показаться бесчеловечным: о том, как тяжело больна Лиза, знали все. И конечно, только из-за этого смотрели сквозь пальцы на его личные эксперименты за счет фирмы…

Впрочем, не только из-за этого, наверняка руководство считает, что какой-то шанс добиться результата, пусть и крохотный, у Станислава Збигневича есть.

Сам он так не считал уже довольно давно, поняв, что изначально избрал тупиковый путь. И цель давно поменялась: для того, чтобы поставить жену на ноги, нужны были деньги, очень большие деньги. И они будут у него — любой ценой. На самом деле сейчас ему не хватало до нужной суммы не так уж много, но все же не хватало. Поэтому он так переволновался, когда паникер Вадька едва не сорвал или, по крайней мере, едва не затормозил осуществление его планов.

Уже в который раз дав себе слово, что сегодняшнее переливание крови станет для Лизочки последним, Станислав наконец сделал над собой усилие и, оторвавшись от стены, медленно побрел по коридору на выход.

Возле столика дежурной медсестры стоял лечащий врач его жены — один из лучших столичных гематологов, и Стас невольно притормозил, не в силах преодолеть искушения перекинуться с доктором парой слов, хотя понимал, что ничего нового не услышит… Да и что можно услышать нового, когда речь идет об этом заболевании? О лейкозе он и сам знал все: за годы, прошедшие с того момента, как Лизе поставили диагноз, Паляницкий прочел горы медицинской литературы и знал теперь о болезни жены, пожалуй, не меньше врачей.

— Ну что, все в порядке? — Доктор широко улыбнулся, словно речь шла о пустяковой царапине, которую только что смазали йодом. И Станиславу Збигневичу захотелось придушить этого чертового оптимиста собственными руками, причем немедленно.

С трудом преодолев нахлынувшую на него ненависть, он тем не менее улыбнулся:

— Уснула…

— Очень хорошо, — кивнул тот. — Думаю, недели через полторы вы сможете забрать Елизавету Сергеевну домой. За это время проколем ей витаминный курс, дадим общеукрепляющее… Ну, вы и сами все знаете!

Действительно… Знал он все дальнейшее прекрасно: пару месяцев Лизочка будет себя чувствовать сносно, а потом — потом все начнется сначала… У нее была самая тяжелая из возможных форма лейкемии, и с каждым разом поддерживать жену становилось все труднее, а периоды реабилитации становились короче и короче.

Паляницкий устало кивнул доктору и заторопился. Сегодня вечером ему еще предстояло встретиться с Вадимом, передать тому медикамент… Он так и называл его — «медикамент», не присвоив никакого особого названия результату своих трудов, большая часть которых приходилась на бессонные ночи. И ему никогда не забыть той душевной, почти непереносимой боли, которую он испытал в финале эксперимента с Дорой…

Поначалу, когда обезьянка начала выздоравливать (он был уверен тогда, что выздоравливать!), он испытал радость, которую из суеверных соображений сдерживал невероятным усилием воли. Он почти обожал тогда Дору, почти молился на нее за то, что еще недавно погибавшая на его глазах обыкновенная мартышка теперь прыгала по своей клетке, лопала все подряд и хулиганила, словно и не болела никогда… Станислав Збигневич испытывал тогда перед ней почти языческое чувство поклонения. Целых два месяца длилась эта эйфория, он как раз собирался начать полное обследование Доры, то есть перейти к заключительному этапу испытаний, когда однажды утром, придя на работу, застал обезьянку мертвой… Несмотря на то что текущие анализы были неплохими. По крайней мере, не ухудшились…

Препарировал он ее сам, оставшись в лаборатории на ночь. Сам делал и биохимию, и все остальное, хотя суть стала ясна, едва он сделал первый надрез.

Единственная мысль, бившаяся у него не в голове даже, а, кажется, во всем измученном, потрясенном существе, была о том, как же хорошо, что Лизочке о своем поиске панацеи от рака он ничего не сказал… Она знала свой диагноз и, в отличие от него, давно успела смириться с неизбежным.

Он и о грядущей поездке в Японию тоже ничего ей не сказал. И не скажет до той поры, пока вся сумма, необходимая для поездки и лечения, не будет собрана. Не потому, что не верил в методы японцев или допускал, что в страхах Вадима есть хотя бы одно рациональное зерно. Но за три года Лизиной болезни Станислав стал суеверным, ocoбенно после гибели Доры, потому и молчал.

О тех, кто в результате их общей с Вадимом затеи погибал, он просто-напросто не думал. Идея пришла в голову Субботину, которому он после краха эксперимента не просто плакался в жилетку — рыдал. А кому ж еще, как не старому другу, и по сей день — Станислав знал это точно — обожавшему Лизу? Не меньше его страдавшему из-за невозможности помочь ей даже с помощью Хабарова? Метод профессора с ней был бесполезен, Лизочка погибла бы на столе во время первого же сеанса: у нее с детства было больное сердце…

Помнится, Вадька тогда кинул эту идею чуть ли не в качестве бреда, мол, вот способ облегчить безнадежным больным, и не только онкологическим, последние недели жизни, избавив их от мучительной смерти… Такое дорогого стоит!

Потом вдруг резко поднялся и зашагал по комнате: разговор происходил у Субботиных, куда Стас приехал, совершенно раздавленный и разбитый, наутро следующего дня, взяв очередной отгул на работе.

Вышагивал он долго, несколько минут, Паляницкий все это время молча, ссутулившись, сидел в углу, ни о чем не думая, не обращая внимания на окружающее, почти уснув от перенапряжения, и не сразу услышал слова приятеля, обращенный к нему вопрос. Тому пришлось окликать его дважды.

— Да, я буду продолжать искать дальше, — еле заметно кивнул в ответ Стас. — Только не в этом направлении… Ты не поймешь, но здесь, судя по Дориным анализам, по биопсии, в частности, тупик… Господи, сколько времени потеряно!

— Погоди, — перебил его Субботин. — Не думаю, что ты прав. Не думаю!

— Да откуда тебе знать?! — Паляницкий неожиданно взорвался. — Ты же не биохимик, обыкновенный, заурядный онколог! Наука для тебя…

— Не заводись, — остановил его тот, не обратив ни малейшего внимания на обидное слово «заурядный». — Я не о том, о чем подумал ты. В Израиле, насколько я знаю, да и в Швеции, и в Дании, с лейкемией, даже Лизиной формы, справляются, причем давно… Нужны деньги! А мы — мы, в сущности, все бедны, как церковные мыши…

Конечно, насчет «церковных мышей» он сильно преувеличил. И у самого Субботина, и у Стаса заработок был по нынешним временам завидный. Другой вопрос, что у Паляницкого почти все уходило на Лизу, а у Вадьки, как это было всегда, и особенно после того, как Лизочка из них двоих выбрала Станислава, тоже почти все улетучивалось на баб. Тем более в последние полтора года, после появления в его жизни Любани: впервые на памяти Паляницкого после школьных времен Вадька влюбился всерьез и надолго. А в итоге фактически жил на две семьи. Любаня не стеснялась раскручивать любовника на затраты в свою пользу, а жена, разумеется, требовала свое…

Но все-таки идею Субботина он понял не сразу.

— Ты хоть представляешь, сколько времени уйдет на то, чтобы лицензировать медикамент? — устало бросил он. — Если его вообще лицензируют… Вначале испытания на животных, потом клинические на добровольцах, потом…

— Ты дурак, Стас! — резко оборвал его Вадим. — Я не о лицензировании тебе говорю, а совсем о другом!

— Не понял…

— Конечно, не понял, — усмехнулся Субботин. — Ты, я вижу, не подозреваешь о том, каков контингент пациентов нашей клиники…

— Вряд ли за облегчение предсмертного состояния тебе будут платить серьезные бабки, — устало покачал головой Паляницкий. — Разве что близкие их на это клюнут… Кроме того, это, если ты не понимаешь, противозаконно.

— Противозаконно? — зло усмехнулся Субботин. — А ставить излечение людей, которым еще можно помочь, в прямую зависимость от наличия бабок, по-твоему, законно?! Кроме того, речь идет не об облегчении, а о полном излечении!

Стас непонимающе уставился на Вадима.

— Только сразу большая просьба, — произнес тот, пристально глядя на него. — Не вздумай морочить мне голову сиропом из гуманных соображений и высоконравственных принципов: не в то время живем! К тому же дело иметь будем исключительно с пациентами, обреченными и без нашего вмешательства.

— Да что ты, в конце концов, имеешь в виду?! — не выдержал Паляницкий.

И Субботин ему это пояснил.

…Константин Дмитриевич, к удивлению и радости Турецкого, позвонил ему гораздо раньше, чем тот ожидал. Буквально на третий день после разговора в кафе. Правда, радости у Александра Борисовича слегка поубавилось после того, как Меркулов немного смущенно предложил ему приехать для разговора на Большую Дмитровку, добавив, помявшись, что пропуск он уже заказал.

После отставки Турецкий ни разу не был в Генпрокуратуре, отлично зная, какую тоску породит в его душе вид привычных, родных стен, внезапно ставших чужими. Не говоря о неизбежных встречах с сослуживцами.

— Понимаешь, — виновато пробормотал Меркулов, — ну вот ни секунды лишнего времени нет, чтобы тратить его на обед… В три часа нужно ехать в Думу, до этого…

— Хватит оправдываться, — нарочито бодрым тоном перебил его Александр Борисович. — Когда это я, по-твоему, страдал избытком сентиментальности?

Костя ничего не ответил, и Турецкий положил трубку.

На его счастье, никого из бывших коллег на пути к кабинету Меркулова он не встретил, даже приемная и та пустовала, бессменная секретарша Константина Дмитриевича почему-то отсутствовала.

— Привет, Саня! — Меркулов при его появлении поспешно поднялся из-за стола.

— Да сиди ты! — замахал на него руками Турецкий. — И, если можно, давай сразу к делу: не один ты такой занятой.

— К делу так к делу, — вздохнул Константин Дмитриевич. — В общем, Саня, фирма «Дробыш и K°» существует, причем на вполне законных основаниях, а работает, как ты, вероятно, уже догадался, не только на фармацевтическую промышленность, но и на военку… Да, что касается фармакологии, исключительно все заказы идут по линии Минздрава, то бишь государственные. Так что, с одной стороны, реклама им не нужна, с другой стороны, более чем не нужна в военной части.

— Что за заказы? — поинтересовался Турецкий. — Я имею в виду фармакологию, а не военку.

— Обычные. Разработка новых и улучшение старых медикаментов от ОРЗ, простуды и быстромутирующих разновидностей вируса гриппа категории «А»… Паляницкий заведует как раз этой «вирусной» лабораторией, кажется, весьма ценный кадр…

Прежде чем задать следующий вопрос, Александр Борисович немного помолчал.

— Как тебе удалось управиться столь быстро?

— Сам же говорил о моих связях… Тебя конкретные люди интересуют?

— Ладно, хрен с ними, с конкретными… Значит, лаборатория… А за каким лядом они тогда из «ящика» стали фирмой?

— В прежнем формате работать на фармацевтов не могли, а жить на что-то и платить сотрудникам зарплату, содержать подопытных животных — как думаешь, на что-то надо? Финансирования от генералов на это не хватало, как понимаешь.

Константин Дмитриевич молча переждал, пока вновь задумавшийся Турецкий переварит собственные мысли. И как только взгляд его друга стал более осмысленным, продолжил:

— Насколько понимаю, вся моя информация работает на твою версию… А что там с моим делом?

Александр Борисович усмехнулся:

— Пытаешься действовать по принципу «баш на баш»? — Он мысленно похвалил себя за то, что всю информацию, которую удалось наскрести, сразу решил выдавать Косте небольшими порциями и о том же самом предупредил Щеткина. — Кое-что есть. За Дэном уже третий день ходит Плетнев…

— Ты говорил, что его удалось отыскать, — напомнил Меркулов.

— Да, — кивнул Турецкий. — Но я не говорил тебе, кто он и откуда, кто его родители, к примеру…

— Это что, так важно? — удивился Константин Дмитриевич.

— Сам суди, важно или нет.

И он назвал вслух фамилию режиссера. Эффект был ожидаемый.

— Вот так номер! — ахнул Меркулов. И тут же добавил: — Хотя знаешь, эти «звездные» сыночки почти повально связаны с криминалом… Я уж не говорю о наркотиках!

— Ну, пока наш подопечный ни в чем таком не замечен, — возразил Турецкий. — Из всех странностей, если верить Плетневу, любовь к ежедневным бессмысленным прогулкам… Впрочем, Антон считает, что он кого-то пытается отыскать…

— А ты что считаешь?

— Ничего! Но если бы он кого-то искал, разгуливал бы, скорее всего, по какому-нибудь одному району города. В крайнем случае, по двум соседним. А он мотается по всей Москве, причем частенько совершает свои променады по самым кошмарным окраинам, предварительно добравшись туда на общественном транспорте… В общем, Костя, наберись-ка ты терпения: рано или поздно разберемся.

— У Щеткина тоже пусто, — вздохнул Константин Дмитриевич.

— Я в курсе.

О выжившем китайце Чонгли и о том, что озаботил Щеткина его поисками, Турецкий говорить не стал. И сэру Генри наказал пока что насчет этого докладываться исключительно ему лично. Парень мог, конечно, каким-то чудом выбраться из подвала, но наверняка израненным и с ожогами. Забиться в какую-нибудь заброшенную щель и там же и помереть. Это был, с точки зрения Турецкого, весьма вероятный вариант, а если так, вряд ли его труп обнаружат скоро… Да и для следствия толку от этого ноль: из мертвых, как известно, плохие свидетели…

— Ладно, Костя, мне пора, — подвел итог Александр Борисович. — Да и тебя время наверняка поджимает… Спасибо тебе огромное за информацию, ты нам очень помог! У меня последний вопрос, можно сказать, чисто теоретический: насколько эксклюзивны их разработки по фармакологии?

— Понятия не имею… Узнать?

— Если это удобно. Видишь ли, у фирмы нет даже своего сайта в Интернете. Значит, по-прежнему соблюдают чуть ли не сверхсекретность. Я просто хотел для себя прояснить, почему: из-за военки или до такой степени боятся, что их лекарственные секреты сопрут?

— А-а-а… Теперь понял и даже могу ответить: из-за военки. Как говорится, на всякий случай! Ты же знаешь наших госмужей?

— В таком случае, удивительно, что сведения о номере прежнего «ящика» все-таки просочились.

— Ты сам говорил, что упомянуто старое учреждение исключительно в связи с местом работы вашего объекта, а это не является нарушением ни прежних, ни нынешних инструкций. Что касается фармацевтики, не думаю, что речь идет об эксклюзиве: список их заказных разработок я видел — так, ерунда… Есть, конечно, кое-что новенькое. Например, недавно, если ты не в курсе, новое лекарство от гриппа вышло в продажу… Ну, такое название на букву «а», но на вид иностранное… Точно ты слышал, его уже с месяц по телевизору рекламируют… Сейчас…

— Да черт с ним, с названием! — отмахнулся Турецкий. — Хочешь сказать, что это их разработка?

— Ну!

— Так у них что, и производственные площади есть?

— Зачем? Заключает контракты с производящими фирмами Минздрав.

— Вот теперь ясность полная и еще раз спасибо. Мне действительно пора.

Константин Дмитриевич поднялся из-за стола и, протягивая ему руку, посмотрел на друга испытующе.

— Больше ничего по этой части не хочешь мне сказать? — нерешительно поинтересовался он. — А больше пока нечего… Костя, мне кажется, все точки над «и» мы расставили в прошлый раз. Могу подтвердить: с тех пор ничего не изменилось, и, как только мы выйдем на финишную прямую, я тебе отзваниваю. Даже если это произойдет глубокой ночью…

Ирина Генриховна не звонила своей лучшей подруге уже третий день, что свидетельствовало о том, что обиделась она на нее по-настоящему. Спрашивается, за что?!

Катя сердито стянула с рук резиновые перчатки, тщательно помыла руки после, слава богу, последнего на сегодняшний день пациента и, поколебавшись, достала мобильный телефон.

Ирина отозвалась сразу, и никакой особой обиды она в голосе подруги, против своих ожиданий, не услышала. Обменявшись парой незначительных фраз, Екатерина решилась:

— Если хочешь, могу тебя сегодня вечером подменить, я уже практически свободна, осталось переодеться — и гуляй, Вася!

— Вася уже погулял, скоро покормлю ужином и в постель! — рассмеялась Ирина. Потом помолчала и неожиданно согласилась: — Знаешь, вообще-то я не против, если ты подъедешь… Мне сегодня действительно не мешает объявиться домой пораньше… Давай, жду! Да, ты голодная?

— Есть немного, — призналась внутренне возликовавшая Катя. И тут же испугалась: — Но кормить меня не надо, сама поем, если есть что.

— Вот и хорошо, но учти: Антон сегодня будет поздно, после полуночи. У него работа…

— Мне все равно, во сколько он будет, — заверила ее Катя, — у меня с собой книжка есть интересная.

Книжка ей и в самом деле пригодилась. Поскольку Плетнев-старший, с которым Екатерина твердо решила поговорить на ту же тему, которую ей так и не удалось развить с Ириной, заявился домой не после полуночи, а после часа.

— Ох, — сообщил он прямо с порога, — а я прямо испереживался весь, как тут Васька один… Ирина Генриховна меня предупредила, что уедет после одиннадцати… Хорошо, что вы смогли приехать!

— Я тоже считаю, что это хорошо, — сухо кивнула Катя. — Идите, мойте руки и за стол… Сейчас подогрею ваш ужин.

— Да я и сам могу… — пробормотал он, покосившись на нее с удивлением: до сегодняшнего дня Екатерина ни разу не предлагала ему свои хозяйственные услуги.

— Не может быть! — Она не выдержала и ядовито улыбнулась.

— Что не может быть?

— Чтобы сам мог, — растолковала она. Плетнев, мгновенно понявший намек, бросил на Катю короткий холодный взгляд и, круто развернувшись, ушел в ванную, откуда почти сразу послышался шум воды из-под крана. Но подругу Ирины Генрихов-ны смутить такой мелочью было невозможно. К тому же она столько раз мысленно прокручивала в голове все, что должна сказать Плетневу, что терпение ее давно истощилось. Настолько, что она решила поговорить с оперативником, не испрашивая разрешения у Турецкого. Быстренько накрыв стол к ужину, она дождалась появления на кухне Антона и решительно села напротив него, налив себе чашку чая.

— Устал как собака, — неловко произнес он, пододвигая к себе тарелку и при этом отлично понимая, как мало интересует женщину степень его усталости.

— Ну, не вы один, — живо отозвалась Катя, которую эта реплика для начала разговора вполне устроила. — Ира тоже устала… Я знаю ее достаточно хорошо для того, чтобы об этом судить.

Плетнев положил вилку на стол и посмотрел на нее в упор:

— Вы хотите со мной поговорить?

— Хочу! — задиристо отозвалась Екатерина.

— Ну так говорите прямо, а не обиняками, я предпочитаю…

— Вы предпочитаете обиняки там, где они вам выгодны! — перебила она его, не обратив внимания на плетневский тон — раздраженный, лишенный малейшего почтения к собеседнице.

— То есть?!

— Например, предпочитаете делать вид, будто не замечаете, что фактически разбиваете семью Турецких… Я, знаете ли, тоже человек прямой и обиняки не слишком уважаю!

— Я разбиваю?!

Антон побледнел, и Катя с некоторым удовольствием отметила заходившие на его скулах желваки.

— Вы-вы… И не надо делать вид, что не понимаете, о чем речь. А может, и правда не понимаете? Например, того, что Ирина Генриховна, после того что они с Сашей пережили, не вполне… адекватна?

— В-вы… о чем?!

— О том, — отрезала Катя, — что Ирина вам не нянька и не домработница! О том, что у нее есть своя семья — не только муж, но и дочь. И пусть Нинка сейчас в Англии учится, только если ее родители из-за ваших с Василием семейных проблем расстанутся, для нее это будет удар. Непоправимая травма на всю жизнь… Молчите, Плетнев! Вы же не идиот, чтоб не понимать, нормально это или ненормально, когда в вашем доме часами крутится и возится с вашим сыном чужая жена?

Антон резко отодвинул стул и, выскочив из-за стола, замер у плиты, со злостью уставившись на Екатерину:

— Я что же, по-вашему, вынуждаю Ирину Генриховну заниматься с Васькой?

— А то нет! — Катя тоже вскочила на ноги, расплескав свой нетронутый чай. — Конечно, вынуждаете — хотя бы тем, что любой другой на вашем месте давным-давно бы сообразил, вместо того чтобы эксплуатировать чужую жену, нанять сто репетиторов и домработницу, сейчас это не проблема!

— Да вам-то какое дело? — прошипел Плетнев. — Я ведь вас сюда, кажется, тоже не звал!

— Зачем я вам нужна? Вам Ирка нужна! Не я… Плетнев, учтите, если вы разобьете эту пару, я вас сама закажу… И закройте рот, всем окружающим достаточно увидеть, какими глазами вы на нее смотрите, чтобы понять ваши гнусные цели!

Екатерину несло, и она сама это отлично понимала, но остановиться уже не могла. А потому сделала единственное, что eщe оставалось, — выскочила в прихожую, схватила свою сумочку и, на ходу натягивая пальто, пулей вылетела из плетневской обители. «Я все испортила… Все! — с отчаянием думала Катя, сбегая по лестнице. — Зря Саша ко мне обратился… Бедный Турецкий!»

21

— Дурочка ты у меня… — Димитриус нежно посмотрел на сестру и взял ее за руку. — Ни в какие чудодейственные средства я не верю, на все воля Божия…

Он откинулся на подушку и тяжело перевел дыхание. Пока Димитриус обходился без кислородного аппарата, поскольку поражено у него было только одно из легких. Но надолго ли? Ему было жаль сестру: Елена абсолютно беспомощна в жизни, большую часть которой во многом прожила за спиной брата и в заботах о нем. Слишком доверчива, ни жизни, ни людей, тем более нынешних, не знает… Что-то с ней будет, когда его не станет? Димитриус понимал, что произойти это должно скоро, очень скоро… Одно утешение: денег он ей оставит столько, что Елене с ее скромными потребностями хватит их на многие годы.

А потребности у сестры и правда были скромными. Даже дорогие украшения и одежду, которые он дарил ей ко всем праздникам, надевала исключительно «в люди» и крайне неохотно. Машину, которую он подарил ей к пятидесятилетию, и то выучилась водить после того, как брат заболел, исключительно чтобы возить его в клинику.

В их большой и богатой квартире никогда не было прислуги, Лена вела хозяйство сама, полагая, что никто и никогда, кроме нее, не сможет заботиться о Димитриусе, как следует.

— Нет, Димуля, ты не прав! — Лицо сестры пылало от волнения и желания доказать ему, что появилась надежда. — Не прав! Ты пойми, это пока что абсолютно секретное лекарство, его пока только испытывают… То есть уже испытали, но пока документы проходят всяких там бюрократов… Ты сам говорил, что хуже наших чиновников ни в одной стране нет! Говорил ведь?

— Ну, говорил… — он слабо улыбнулся. — Ладно, если это для тебя так важно… Сколько, говоришь, стоит курс?

Елена ответила и, увидев, как нахмурился Димитриус, поспешно добавила:

— Я со своего счета сниму, который ты мне открыл… Мне эти деньги ни к чему!

Он внимательно посмотрел на нее и покачал головой:

— Признайся: уже сняла?

— Только половину! Честное слово, половину… Ответить Димитриус не успел, в прихожей послышался звонок.

— Интересно, кто это? — Удивление сестры было искренним. Оно и понятно: с момента его болезни даже со своей единственной близкой подругой сестра оговаривала ее визиты сюда заранее. — Может, охранник?

— Охранник связался бы с нами по телефону, — не согласился брат. Звонок вновь исполнил свою незатейливую мелодию, и Елена поднялась с места.

— Смотри, сразу не открывай, спроси, кто это! — предупредил Димитриус, глядя вслед грузной фигуре сестры. Его сердце отчего-то сжалось в тоскливом предчувствии… Хотя что еще могло произойти хуже того, что уже успело с ними случиться? Кажется, ничего…

Решение поговорить с братом и сестрой Костаниди напрямую было принято Александром Борисовичем Турецким после совещания с Щербаком и Агеевым. И если Николай все-таки высказывал в этой связи сомнения, то Филя был целиком и полностью за то, чтобы выйти на контакт с Димитриусом и Еленой.

— И его сестра, и он сам в курсе диагноза, — начал он излагать свою точку зрения. — Судя по разговору, в который Елену втянула Галкина… То есть по тому, как реагировала Елена, оба они люди религиозные.

— Ничего удивительного, — кивнул Турецкий, — греки вообще народ куда более верующий, чем мы…

— В общем, — продолжил Филипп, — я хотел сказать, что тут есть возможность как раз с этой точки зрения с ними разговаривать… Сестра, по ее словам, дважды в неделю заказывает брату какие-то специальные молебны, лекарства для него освящает… Потому я и подумал, что это важно… Теперь дальше: у нас есть два дня: послезавтра Галкина по договоренности придет к ним делать первый из десяти уколов…

— Ты хочешь сказать, — подал реплику Щербак, — что эту козу нужно брать с поличным именно в этот момент? А ты уверен, что она сдаст своего доктора и иже с ним?

— Уверен! — твердо произнес Агеев. — Эта дамочка из тех, кто, кроме себя, всерьез никого любить просто не способен! Ну нет у нее этого специального органа, которым любят…

Щербак в ответ заржал:

— Уж так уж и нет?

Турецкий улыбнулся, но тут же посерьезнел.

— Ну тебя к черту, Коля, — смущенно отмахнулся Филя. — Отлично ведь понял, что я имею в виду… В общем, Саша, на мой взгляд, это самый, я бы сказал, бескровный путь — через Галкину… Главное, чтобы Костаниди пошли навстречу… Но я думаю, что пойдут.

— Я тоже так думаю, — кивнул Александр Борисович, несколько раз внимательно прослушавший запись разговора между Галкиной и Еленой.

— Ну смотрите, ребятушки, — с сомнением протянул Щербак. — В конце концов можно было бы и без них ее на месте изловить…

— Ага, — кивнул Агеев. — Вломиться в квартиру смертельно больного человека — без предупреждения и в сопровождении спецназа — и устроить захват по всем правилам голливудского боевика!

— А что там с Зигмундом Паляницким? — проигнорировал его замечание Николай.

— С ним как раз разберутся без нас, — ответил Турецкий. — Кстати, живет он по документам своего погибшего однополчанина… Парень погиб в том самом бою, после которого Зигмунд дезертировал.

— Вот сволочь… А как он их, я имею в виду документы, раздобыл?

— С этим тоже разбираться будем не мы. Но можно предположить, что с помощью старшего братца, который в то время уже работал на военку… Полагаю, спецслужбы и с этим разберутся. А у нас с вами, если вы не запамятовали, своя клиентка и несколько иная задача.

— Его выследили? — полюбопытствовал Филя.

— И без особых усилий, — включился Щербак. — Этот тип явился к брату за бабками на другой день после визита Субботина, прямо с утра — приперло, видать. Я проводил его до дома, а остальное, как ты понимаешь, было уже делом техники: Паляницкий-младший проживает по месту своей нынешней прописки, естественно, под другим именем… Да и черт с ним! Давайте-ка к нашим заботам. Значит, решено?

— Как скажешь, Саша, — улыбнулся Филя.

— К Костаниди, если вы не против, пойду я, — завершил совещание Турецкий. — Относительно медсестры решим, как и что, после этого визита…

Елена, прежде чем снять цепочку, долго вчитывалась в удостоверение, развернутое перед ней Турецким, безмолвно шевеля губами. Наконец она подняла взгляд на него самого: на крупном, грубо вылепленном лице женщины читалась растерянность.

— Генеральная прокуратура? — произнесла она негромко. Единственное вполне противозаконное действие, которое позволил себе после долгих колебаний Александр Борисович, это прихватить с собой, отправляясь с визитом к Костаниди, так и не сданное им старое удостоверение. Правда, если вдуматься, не такое уж оно, это действие, противозаконное: срок его кончался в декабре нынешнего года. В Генпрокуратуре об этом знали и к молчаливому, не высказанному вслух желанию Турецкого оставить себе документ, видимо, решили, что на память, отнеслись тоже молча. Тактично не напомнив о необходимости сдать «корочки».

Даже Меркулов и тот сделал вид, что все в порядке, и когда Александр Борисович ездил к нему в Генеральную, заказал ему разовый пропуск. Такая «забывчивость» никогда не была присуща Константину Дмитриевичу, тем более что сдать удостоверение Турецкий должен был как раз ему…

— Лена, кто там? — раздался слабый мужской голос из глубины квартиры.

Елена вздрогнула и начала суетливо снимать цепочку.

— Проходите, пожалуйста, но, право, я не знаю… У меня брат болен…

— Я знаю, Елена Дмитриевна, — мягко произнес Александр Борисович, переступая порог: ей наконец удалось распахнуть входную дверь. — Пожалуйста, не волнуйтесь и не пугайтесь, я к вам как раз в этой связи.

Женщина, услышав последнюю фразу, мгновенно вспыхнула и сразу вслед за этим так же мгновенно побледнела.

— Проходите… — повторила она, пропуская его в небольшой, обставленный мягкой мебелью холл, в который выходило сразу две двери. Из-за одной раздался натужный мужской кашель.

— Я сейчас, — пробормотала она и поспешно устремилась в комнату, где лежал ее брат, оставив Турецкого одного.

Оглядевшись, он отметил, что, несмотря на небольшие размеры, тесным помещение не было и напоминало скорее гостиную. Прямо напротив входа висела большая, с богатым серебряным окладом икона Богоматери, а вот неизбежный атрибут «новорусских» квартир — камин — здесь отсутствовал.

Поколебавшись, Александр Борисович прошел в дальний угол холла, где стоял невысокий полированный столик с затейливой инкрустацией и два полукресла. В одном из них он и устроился в ожидании хозяйки.

Елена вернулась минуты через три и, плотно прикрыв за собой дверь в комнату брата, покорно присела напротив Турецкого.

— Я, право, не понимаю… — обронила она и опустила глаза.

— А мне кажется, Елена Дмитриевна, что вы все-таки догадываетесь, чем именно продиктован мой визит… — и, поскольку в ответ она промолчала, упрямо сжав губы, продолжил: — Давайте сделаем так: прежде, чем я перейду к конкретным вопросам, я расскажу вам одну историю…

Дверь в комнату Костаниди в этот момент едва слышно скрипнула, но Александр Борисович сделал вид, что не услышал этого, хотя его молчаливая собеседница не удержалась и метнула в ту сторону испуганный и встревоженный взгляд.

— Представьте себе такую ситуацию: пару недель назад к нам — он, разумеется, не уточнил, к кому именно и куда, — обратилась женщина, некая Клименко Лидия Ильинична, утверждавшая, что ее отца убили…

Лена снова вздрогнула, но на Турецкого по-прежнему не смотрела.

— Соответствующие органы так не считали, поскольку гибель этого человека и выглядела, и проходила по всем документам и протоколам как несчастный случай: его сбила машина, водитель скрылся с места происшествия, номера иномарки никто не заметил и не запомнил.

Она все-таки подняла глаза и теперь смотрела на него с недоумением. Но никаких вопросов не задавала.

— Словом, никаких оснований для возбуждения уголовного дела по факту преднамеренного убийства не было. Тем не менее Лидия Ильинична настаивала, что ее отца убили именно преднамеренно, выманив в ее отсутствие из машины, на которой она везла его в небезызвестную вам клинику профессора Хабарова…

— Господи, помилуй… — пролепетала Елена и торопливо перекрестилась, а за спиной Александра Борисовича раздался кашель.

Обернувшись, он увидел стоявшего в проеме распахнутой двери очень худого седого мужчину в пижаме, прижимавшего правую руку к груди, левой он опирался о косяк. На узком, обтянутом желтоватой кожей лице жили, казалось, одни только глаза: большие, яркие и такие черные, что радужка сливалась со зрачком. Александр Борисович невольно отметил, что в этих глазах все еще горел какой-то молодой огонек, светились они легкой иронией и умом…

Турецкий поднялся с места и почтительно поклонился Димитриусу Костаниди.

— Боже, зачем ты встал, я же просила! — Лена вскочила и бросилась к брату.

— Погоди, сестренка, — он решительно, с неожиданной для него силой отстранил ее и шагнул к Александру Борисовичу. — Здравствуйте… Вы ничего не будете иметь против, если я тоже послушаю вашу историю?

Женщина помогла ему дойти до столика и, заботливо усадив на стул, укутала плечи брата неведомо откуда взявшимся в ее руках пледом.

Турецкий, внимательно наблюдавший за ним все время, пока сестра хлопотала вокруг больного, кивнул:

— Я не только ничего не имею против, но буду рад. Он помолчал и добавил:

— Тем более что моя история касается вас напрямую.

Елена, устроив Димитриуса поудобнее, молча отошла в сторону и застыла на месте. Больше Турецкого никто не перебивал.

После того как он умолк, в холле на некоторое время установилось молчание, паузу нарушил Костаниди.

— Говорите, после курса люди эти… чувствовали себя… практически здоровыми?

— Да, — честно сказал Александр Борисович.

— И сколько времени это длилось? — Он снова закашлялся, а Елена поспешно бросилась в его комнату, почти сразу появившись оттуда с баллончиком какой-то аэрозоли.

— Димитриус…

— Извините… сейчас… — кивнул он Турецкому и покорно приоткрыл рот, для того чтобы сестра впрыснула ему лекарство. — Ну вот, — произнес Костаниди спустя несколько секунд. — Теперь можно и поговорить… Так сколько времени длилось это… здоровье?

— Не знаю, но думаю, не больше четырех-пяти недель. Все трое погибли как раз в таких временных пределах после завершения курса.

Он покосился на вновь замершую в стороне Елену и обнаружил, что по лицу женщины текут слезы. Брат тоже это увидел и нахмурился:

— Прекрати, Лена… — Костаниди перевел взгляд на Турецкого и неожиданно усмехнулся: — Конечно, если вы… как это у вас называется, возьмете медсестру с поличным, воспользоваться лекарством уже будет нельзя? Вы ведь поэтому к нам пришли?

— Поэтому, — Турецкий посмотрел Димитриусу прямо в глаза. — Я знал, что вы — люди верующие, надеялся, что не станете брать на душу грех, покрывать убийц… Поэтому и говорю с вами откровенно.

Елена плакала, уже не скрываясь, но никаких замечаний брат ей больше делать не стал.

— Да, мы верующие. А вы?

— Не знаю, — Александр Борисович решил быть искренним до конца. — Но в любом случае не настолько, чтобы… Чтобы считаться религиозным человеком.

Следующая пауза затянулась, и это были самые трудные для Турецкого минуты и без того нелегкого разговора. В маленьком холле раздавались только всхлипывания сестры. Наконец ее брат оперся руками о столик, возле которого сидел, глядя уже не на Александра Борисовича, а просто в пространство, и с трудом поднялся на ноги. Плед соскользнул с его плеч и упал на пол.

— Лена, — попросил он женщину, — помоги мне добраться до постели, что-то голова кружится…

Потом повернулся к Турецкому и добавил:

— Медсестра должна прийти завтра в четыре часа. Вам, вероятно, есть смысл появиться у нас пораньше… В три тридцать, например…

Больше ни он, ни Елена не обменялись с ним ни единым словом. Хозяйку, с тем чтобы она заперла за ним двери, Александр Борисович ожидал в прихожей в полном одиночестве. На его «благодарю вас», когда она там появилась, Лена не отозвалась.

Спустя ровно сутки в кабинете профессора Хабарова находились помимо него еще четверо мужчин. Кроме Щербака, Агеева и Турецкого был еще вернувшийся из командировки Володя Яковлев в качестве представителя официальных органов.

Александр Борисович попросил Меркулова о том, чтобы это был именно Володя, специально, и, разумеется, тот пошел ему навстречу. В приемной сидел в ожидании развязки Щеткин — поскольку делом предстояло заниматься как раз МУРу. То, что Саша в этой ситуации добился участия Яковлева, Петра Ильича не то чтобы удивляло или обижало, но легкое недоумение все-таки вызывало. Неужели Саша решил, что ему, Щеткину, не хватит опыта и навыков взять этого мерзавца? В любом случае везти его придется в их КПЗ: на Петровку, 38. Все необходимые документы уже готовы и подписаны… Впрочем, не исключено, что этой грязной историей будут заниматься люди другого ведомства.

Насколько знал сэр Генри, киллера, трудившегося на эту компанию, уже взяли — в состоянии беспробудного опьянения — буквально через час после того, как Галкина едва ли не с первой минуты «знакомства» с их смешанной группой захвата начала сдавать своих подельников…

При воспоминании об этом Щеткин, присутствовавший в квартире Костаниди, поморщился. Девица, едва успевшая сделать больному первый укол, кинулась на Турецкого, бесшумно возникшего за ее спиной и ловко вынувшего из ее рук пакет с осколками ампулы и шприцем, который Галкина собиралась унести с собой, попыталась вцепиться ему в лицо своим французским маникюром. А когда обнаружила, что в комнате находятся еще несколько человек, устроила безобразную истерику. Затем последовала попытка упасть в обморок, после чего по собственной инициативе Любовь Андреевна Галкина заявила, что она всего лишь исполнитель, сделать укол больному ее послал сюда Субботин…

«Вот они, бабы, — вздохнул про себя Петр Ильич. — Первый, кого сдала, ее собственный любовник…» И в очередной раз порадовался, что уже много лет ходит в холостяках.

Профессор Хабаров был хмур и бледен. Только что прослушав специально смонтированную для него пленку — результат совместных усилий Агеева и Щербака, он молча смотрел теперь на Филю, который под его взглядом почему-то начал краснеть и наконец пробормотал:

— Уж извините, Владимир Кириллович, но иначе мы вряд ли бы их поймали… Понимаю, вам теперь придется снова искать санитара…

Очень некстати Турецкому стало смешно, если судить по тому, как резко наклонил голову Щербак, ему — тоже.

И только профессор оставался по-прежнему серьезным и мрачным. Александр Борисович прекрасно представлял, к какой именно категории людей можно отнести профессора, и понимал, что тот сейчас получил серьезный удар. Субботин на протяжении многих лет был его любимым учеником…

Хабаров наконец перестал изучать физиономию Агеева и нажал клавишу селектора, связывающего его с приемной. Когда секретарша отозвалась, бросил всего одну короткую фразу:

— Анна Лазаревна, срочно ко мне Вадима!

Присутствие Щеткина в приемной шефа Субботина не насторожило: по просьбе Турецкого сэр Генри в этот день был одет в штатское. Однако, войдя в кабинет профессора и увидев собравшихся там мужчин, а главное — устремленный на него более чем красноречивый взгляд старого учителя, он понял все и автоматически сделал шаг назад — к двери… Но за его спиной уже стоял Володя Яковлев.

…Когда несколько лет назад глубокой ночью на пороге квартиры Станислава Збигневича появился его младший брат — грязный, обтрепанный, провонявший почему-то керосином, сон, который тот нарушил своим настойчивым звонком в двери их бывшей родительской квартиры, слетел со Стаса мгновенно. Ему ни к чему было выслушивать сбивчивый рассказ Зигмунда, чтобы понять, что произошло непоправимое. Тем не менее он его выслушал, протащив брата на кухню, моля Бога, чтобы он не разбудил Лизу… Хотя разве такое скроешь от нее?

И буквально с первых секунд случившегося его мозги заработали над поиском выхода из положения: то, чем он занимался, было несовместимо с братцем-дезертиром и — что греха таить! — бандитом… Его и в Чечню-то отправили, чтобы избежать совсем уж невозможного для семьи варианта: суда над Зигмундом по уголовной статье, сулившей ему и еще двоим его дружкам хороший срок за изнасилование…

Отец тогда был еще жив и нажал на все свои «педали», чтобы избежать позора. Теперь, судя по всему, наступила очередь старшего брата. Только спасать Стасу предстояло не просто честь семьи, но и свое собственное благополучие… Увы, с помощью как раз Зигмундовых дружков из числа его проклятой компании. Именно они и помогли ему сделать новые документы на имя бывшего сослуживца брата, по его словам, круглого сироты, детдомовца, погибшего в том роковом бою…

Пистолет — единственное имевшееся у Зигмунда оружие, прихваченное им во время побега, — Стас отобрал у него сразу, той же ночью. И запер в своем столе, после чего не расставался с ключом от ящика все те полгода, пока брат скрывался в его доме.

Конечно, Лизочке пришлось рассказать все, как есть: она не только не переносила лжи, но всегда чувствовала малейший, даже самый незначительный обман, относясь к этому крайне болезненно… Именно поэтому и оказалось невозможным скрыть от нее проклятый диагноз.

Станислав Збигневич тяжело вздохнул, перебирая в памяти неприятные воспоминания, связанные с братом. На душе было почему-то особенно тяжело сегодня, хотя все вроде бы складывалось нормально. Утром звонил Вадька, уже совершенно успокоенный, сказал, что заедет завтра. Это означало, что нужная сумма — аванс от очередного клиента — у него на руках и очень скоро часть ее, необходимая для излечения Лизы, окажется у него, Паляницкого.

Казалось бы, он должен испытывать ликование, радостную надежду, а не ощущение, будто к его сердцу присосалась пиявка. В чем же дело? Да, скорее всего, в том, что он уже разуверился в счастливых поворотах судьбы, особенно после провала его эксперимента с Дорой, когда казалось, что у него получилось то, что до сих пор не получалось ни у кого, включая ученых с мировым именем. Что впереди, помимо всего прочего, чуть ли не Нобелевская маячит…

А может быть, все дело в Зигмунде? В том, что впервые за все эти годы предстоит вернуть тому этот чертов пистолет… Конечно, Вадька был прав, когда ругал их всех за то, что Зигмунда вообще вовлекли в это дело. Но к кому же еще, спрашивается, было с этим обращаться? Ни у Субботина, ни у Паляницкого-старшего никаких связей в криминальном мире отродясь не было. Да и вовлекать в такое постороннего человека куда более рискованно, чем хоть и плохенького, но своего!

Пусть Зигмунд круглый идиот: разве умный человек позаимствовал бы на его месте для последнего из дел машину Хабарова? Да еще и пояснив, что, мол, во-первых, она всегда под рукой стоит, во-вторых, замок на гараже — одно название?! Ему даже мысль о том, что участие в деле профессорской тачки — лишняя наводка на клинику, в голову не пришла… Действительно идиот! С предыдущим угоном его вообще едва не зацапали. Тоже «крутой», у которого мозгов не хватает на то, на что вполне хватает у любого из нынешних отмороженных подростков…

Тем не менее брат есть брат: Станислав Збигневич не сомневался, что в случае провала тот его не сдаст. Именно по этой причине о возможности провала он не думал, куда больше беспокоила необходимость вернуть Зигмунду пистолет. Стас понимал, что «несчастный случай», да еще в очередной раз связанный с машиной, больше не пройдет. Значит, остается единственный вариант — откровенное убийство. Клиент, к счастью, бизнесмен, поэтому вряд ли подозрение в первую очередь упадет на клинику. А если и так, это его тоже не волновало: к тому моменту, как дело будет завершено, они с Лизочкой уже будут в Японии. Документы он начнет готовить прямо завтра.

Что касается пистолета, все эти годы Зигмунд пытался уговорить Станислава Збигневича вернуть ему оружие. Но старший брат, хорошо зная своего младшенького, не собирался этого делать, понимая, что, во-первых, назад он его уже не получит. Во-вторых, с пистолетом в руках Зигмунд наверняка рано или поздно во что-нибудь вляпается. Но теперь даже это не имело для него большого значения, главное — Лиза, все остальное, включая работу, он ради нее уже готов был терять…

Стас вздохнул, выключил телевизор, перед которым сидел почти весь вечер, бессмысленно пялясь на экран, и, поднявшись, направился в соседнюю комнату.

Ящик письменного стола, в котором хранилось оружие, он давно уже не запирал: Зигмунд у них с Лизой практически не бывал. Выдвинув ящик, он взял пистолет в руки. Черный, тяжелый «макаров» с вытертыми до серебристого рыбьего блеска боками, не раз побывавший в деле, не один год его пользовали по назначению… Станислав Збигневич оружие, в принципе, уважал, чувство надежности, связанное с обладанием им, было ему знакомо. Офицер запаса, никогда не нюхавший пороха, всего лишь месяц после военной кафедры «отдыхавший» в специальном лагере неподалеку от Ясной Поляны, он все-таки умел с ним обращаться. Во всяком случае, пистолет брата периодически смазывал, разбирал и собирал, и сейчас ему не нужно было открывать обойму, чтобы убедиться в том, что там не хватает двух патронов: он никогда не спрашивал Зигмунда, на кого или на что тот их использовал.

Стас повертел «макаров» в руках, зачем-то взвел курок, и как раз в этот момент в прихожей раздался длинный и настойчивый звонок в дверь.

Бросив оружие в ящик и поспешно задвинув его, Паляницкий недоуменно посмотрел на часы, висевшие над письменным столом: кого это несет в столь неурочный час? Половина второго ночи.

Направляясь в прихожую, он сообразил: наверняка это Вадька, иначе охранник позвонил бы ему снизу, предупредив о неурочном посетителе. Дверь дома давно уже была снабжена домофоном, а после того как, несмотря на это, квартиру на третьем этаже все-таки обчистили, жильцы обзавелись консьержем. Даже двоими — дежурившими посменно, благо размеры подъездов в их доме это позволяли.

Что касается Субботина, он давно был здесь настолько своим, что охранники — к слову сказать, по просьбе самого же Стаса — пропускали его свободно, не спрашивая хозяина квартиры.

Другой вопрос, что такого могло случиться, чтобы Вадим завалился к нему среди ночи? Неужели не зря терзало какое-то тяжелое предчувствие?

Стас нахмурился, ускорил шаг и распахнул двери, не спросив, кто это… Ему понадобилось не более пары секунд, чтобы понять и кто, и осознать собственную ошибку, и все, что должно сейчас, а главное, потом последовать.

Перед глазами Станислава Збигневича в этот момент были не эти мужчины с мрачными и суровыми лицами, на некоторых пестрела знакомыми черно-зелеными пятнами форма, не люди, в считаные секунды заполонившие прихожую, он видел сейчас только одно: бледное до желтизны лицо Лизы на казенной подушке, ее неправдоподобно маленькие, худые, как у десятилетней девочки, руки поверх одеяла…

— В чем дело, господа? — Паляницкий каким-то чудом взял себя в руки, ему требовалось выгадать всего несколько минут, может быть, секунд.

— Паляницкий Станислав Збигневич? — Худощавый блондин в возрасте между сорока и пятьюдесятью, с палочкой в руке, выступил вперед и пристально уставился на Стаса. Почему-то тому подумалось вдруг, что у мужчины очень приятное лицо и умные глаза…

— Я самый…

— У нас имеется ордер на ваш арест…

И незваные гости, и хозяин находились в этот момент как раз посередине гостиной, возле кресла перед темным экраном телевизора, у которого Паляницкий провел этот вечер.

— Думаю, тут какая-то ошибка, — спокойно пожал Стас плечами и в следующую секунду, улыбнувшись, метнулся к двери в соседнюю комнату, возблагодарив судьбу за то, что так и не собрался после смерти родителей снять с нее французский замок, который вроде бы был теперь ни к чему.

Последнее, что он слышал, прежде чем нажать на курок выхваченного им из ящика стола и прижатого стволом к виску пистолета, был чей-то резкий окрик:

— Ломайте двери!

Первого удара тех, кто выполнял этот приказ, Станислав Збигневич Паляницкий уже не услышал…

22

Первый в этом году снег осчастливил Москву уже под утро. Большие пушистые хлопья вдруг неуверенно заскользили вниз — от еще не тронутого рассветом неба к ненадолго опустевшим и затихшим улицам, словно так и не решили до конца, стоит или не стоит дарить столице по-настоящему зимний день.

Ирина Генриховна Турецкая наблюдала это скольжение из окна своей квартиры, пристально разглядывая начавший уже белеть асфальт перед подъездом дома.

Александр Борисович Турецкий, еще издали приметивший, что его законное место на стоянке занял какой-то хмырь, припарковавшись за углом, смотрел на первый снег, уже начавший скрипеть под его ботинками, наоборот, задрав голову кверху, ощущая себя участником этого всегда нового и торжественного действа…

У него немного закружилась голова от небесного хаотичного мельтешения белого на черно-синем фоне, пришлось остановиться, пoжалев при этом, что оставил надоевшую палку в «пежо».

У Ирины Генриховны, увидевшей его в этот момент, екнуло и забилось в два раза быстрее сердце: ей в первую секунду показалось, что это Антон Плетнев, а вовсе не Шурик медленно бредет вдоль дома… Неужели они и правда похожи, как считает Меркулов? Раньше она этого не замечала. Но и Шурик уже давным-давно не заявлялся домой под утро, она почти успела отвыкнуть от привычки волноваться за него, строить предположения насчет того, где носит ее непутевого мужа на сей раз…

Александр Борисович перевел взгляд на свои окна и слегка вздрогнул, увидев силуэт жены на желтоватом фоне электрического света, но с места не сдвинулся.

Ирина Генриховна тоже слегка вздрогнула и отпрянула от окна, отступив в глубь кухни… Она автоматически двинулась к плите, включила газ под давно остывшей сковородкой. Потом, подойдя к столу, включила и чайник «Тефаль». И, присев на табурет, задумалась. Просто так, ни о чем. Никаких попыток понять себя она не делала, просто ждала, когда услышит шум лифта.

Лифт загудел, наверное, минуты через три, не меньше. Во всяком случае, чайник вскипеть успел, а котлеты подгореть не успели.

Потом послышался знакомый щелчок ключа в дверном замке и вслед за ним — не менее знакомые звуки полетевших в разные стороны сброшенных ботинок: вначале правый, за ним левый. Александр Борисович вернулся домой. С ним, слава богу, все в порядке. По крайней мере, на этот раз.

— Привет, Ириш, — сказал он, объявляясь на пороге кухни. — На улице — снег, настоящий, как под Новый год. Там так красиво!

— Да, — сказала она, — снег… — И, помолчав, добавила: — Ты прав… Действительно красиво…