Пробки в Москве возникают в самых неожиданных местах и по любым причинам.

Пока Щеткин с Плетневым домчались фактически через весь город к Владимирской, нервы у Петра сдали окончательно. А вот Плетнев, напротив, словно сказалась, наконец, выработанная годами службы в спецназе привычка, становился все собраннее и спокойнее — во всяком случае, внешне. И когда в очередной раз они застряли в пробке возле метро «Авиамоторная», нервы у Щеткина сдали окончательно. И тогда Плетнев приказал ему сесть на свое место, а сам, обойдя машину, уселся за руль. И тут же, нахально выехав на тротуар, объехал всю пробку, оказавшись у светофора в тот момент, когда включился зеленый. Краем глаза успел заметить в зеркальце, что сзади его примеру последовал какой-то хрен в серой «Тойоте», но того сразу же ловко перехватил милиционер.

Подумал: «Странное дело, вроде умный мужик этот Петр, а собственные преимущества использовать совершенно не научился!»

— Ну, и где здесь этот Дом культуры? — спросил Антон.

— Вот этот, наверное. — Щеткин показал слева здание, стоящее в глубине зеленого массива, почти рядом с промышленной зоной. — А поворот к нему, я думаю, вон там, впереди…

Они подъехали, вышли.

— Только не суетись, — предупредил Плетнев. — Все делаем спокойно. За нами могут наблюдать. Да и наверняка уже наблюдают. Веди себя, как все родители.

А родителей уже было много. Мужчины, женщины, молодые люди с детьми и без оных, поднимались по ступенькам к открытым дверям клуба.

— Думаешь, здесь? Точно? — неожиданно спросил Петр.

Плетнев уже ничему не удивлялся. Пожал плечами, ответил:

— Пока неясно… Но если другого дэка в округе нет, тогда здесь.

— Что значит, «неясно»? — прицепился к слову Петр.

— А то и значит, — усмехнулся Антон и закончил рассудительно: — Все окна целы, и дыма нет. Пока.

— Тьфу ты! — рассердился Щеткин и сплюнул. — Хорош уже… сколько можно?

— Язычок придержи, — серьезно и негромко ответил Плетнев, — и нервы побереги. Еще могут пригодиться… Давай, двигаем…

В вестибюле перед рамой контроля с охранником было многолюдно. И шумно. Как вообще перед всяким местом, где происходит досмотр. Ну, Плетневу-то было просто, у него имелось шикарное удостоверение «Глории», а вот как быть со Щет-киным — вопрос. Но именно Петр и сунулся к охраннику первым:

— Скажите, пожалуйста, а где здесь представление? То есть оно именно здесь должно быть?

— У нас, — кивнул озабоченный охранник. — Приготовьте ваши пригласительные заранее! — крикнул он басовитым голосом.

— Да мы… — начал было Щеткин, полагая, что клич относился к нему. Но Плетнев успел положить ему руку на плечо и сжать. Петр обернулся:

— Ты чего?

— Ничего. Думай.

К охраннику подбежала тетка средних лет, ярко накрашенная, вся такая пышная, тугая, натянутая, перетянутая, какими бывают обычно всякого рода администраторши — в ресторанах, гостиницах, ну и в таких вот дэка, клубах или кинотеатрах, наверное, несбыточная пылкая мечта любого провинциального командировочного. Встряхивая пышными белокурыми кудрями и одновременно поправляя их обеими руками, отчего каждая выпуклая деталь ее напряженной фигуры словно бы существовала отдельно, сама по себе, эта дамочка довольно-таки противным, трагическим голосом запричитала:

— Семен Васильич! Ну что ж это такое? Артисты еще не приехали?

— Не обращались, Софья Ивановна. И Щеткин нашелся.

— Одну минуточку! — воскликнул он и поднял руку. — Мы — артисты! — И он кивнул Плетневу.

— Наконец-то! — совсем уже трагическим голосом воскликнула Софья Ивановна и, отодвинув проходившего через контроль мужчину, сунулась вперед, схватила Щеткина за рукав и потянула за собой. — Быстро за мной!

Плетнев, извинившись, шагнул следом.

Софья Ивановна, не оглядываясь, неслась на высоченных каблучках по ковровой дорожке прохода, отгороженного рядом колонн от зрительного зала с отодвинутыми к стенам рядами кресел, и ее шикарные ягодицы, исполнявшие, вероятно, им одним ведомый энергичный танец, вызвали у Плетнева давно забытую им самим ухмылку по поводу скоротечности человеческой жизни, в которой так много соблазнов и так мало времени для их удовлетворения…

Хмурый Щеткин, заметил он, ни на что не обращал внимания и только нервно оглядывался на него с вопросом в глазах. Хотел спросить, что делать дальше? Да врать, раз уже начал, другого выхода нет!

Софья Ивановна повернула в боковой коридор с окнами, выходящими во двор, и вошла в первую же дверь — это была гримерная, уставленная по трем стенам столиками с зеркалами и с зажженными над ними лампами. А вдоль четвертой стены, в глубокой нише, на длинной никелированной трубе висели вешалки с диковинными костюмами. Часть костюмов и бутафории к ним уже была разложена на длинном столе рядом.

Энергичная администраторша с такими забавными ягодицами, видимо, поспешая сюда, вела сама с собой какой-то диалог. И теперь, когда «артисты» вошли, продолжила его с того места, на котором остановилась:

— Нет, я не понимаю, а почему только вы — двое? А где девушки, которых обещали?

Щеткин нашелся:

— Да они… это… в пробке застряли… Это нам повезло, мы на своей машине так рванули по тротуару, не подводить же вас!

Женщина скептически посмотрела на него.

— Ладно, о чем говорить?… — Она все с той же трагической миной на полном лице, которая ей так не шла, безнадежно воздела руки — ну, прямо древнегреческий театр! — но закончила неожиданно строго: — У вас десятиминутная готовность! — И тут же вылетела из гримерной, будто сидела верхом на метле.

— Вот стерва, — пробормотал Щеткин, оглядываясь.

— Не скажи… — с ухмылкой, но уже сосредоточенно ответил Плетнев. — Ну, как мы прошли? Здорово нас с тобой шмонали?

Щеткин посмотрел на Антона непонимающими глазами:

— В каком смысле?

— А в таком, что все эти разговоры, вся эта ваша официальная трескотня про заботу о безопасности может быть запросто развеяна одной вот такой Софьей Ивановной. Теперь понял, о чем я?

— А-а, ты в этом смысле… Ну, что делать… издержки… Слушай, а ты когда-нибудь мечтал стать актером? — спросил Петр, разбирая костюмы, примеривая их на себя и отбрасывая в сторону. — Черт знает что такое… Муть какая-то…

— Нет, не мечтал, — тяжко вздохнул Плетнев, глядя на костюмы, но думая совсем о другом.

Щеткин увидел большую картонную, раскрашенную в соответствующие цвета и покрытую лаком голову тигра — с отверстием для рта между потемневших клыков и дырочками в желтых глазах.

— Натуральный тигр… Ух, зверюга! И как его детям-то показывать такого, а?

Но Плетнев молчал, раздвигая на вешалках костюмы — пока никакой из них не подходил ему по росту и вообще габаритам.

— А я хотел, — продолжал Щеткин. — До этой минуты… Слушай, Антон, я, конечно, не ты, но и для себя ничего подходящего не вижу. Тут все костюмы для каких-то недомерков…

— Так это все — женские костюмы. Не вороши, перепутаешь… Иди сюда, тут вроде что-то есть…

— Не знаю, не знаю… А может, мне в тигра нарядиться? Ты как считаешь?

— Именно. Кроме этой башки ничего больше и не надо.

— А ты в кого оденешься?

Плетнев молча надел на нос красный шарик клоунского носа на резинке, нагнулся к зеркалу, посмотрел, потом обернулся к Петру.

— Ну, как?

— Жуть!.. Слушай, а если мы не успеем?… И они рванут прямо сейчас?…

— Успокойся, — как-то меланхолично ответил Плетнев, снимая с вешалки длинный комбинезон красно-желтого клоунского костюма. — Запомни, Петя, без нас они теперь уже не начнут.

Щеткин посмотрел на него недоуменно и даже руки развел в стороны, показав, что ничего не понимает. Плетнев увидел и понял суть незаданного вопроса.

— Хочешь знать почему? А потому, Петя, что это мы с тобой детей вокруг себя собираем. Еще не понял?

Кажется, отметил Антон, Щеткин наконец понял. И то, что до него дошло, его почему-то совсем не обрадовало.

— Так мы что же?… — спросил он после продолжительной паузы, во время которой его мозги переваривали новую информацию. — Мы что, в самом эпицентре окажемся?… Ну, этих… событий?…

— Это уж как придется, — философски изрек Плетнев, натягивая на плечи мешковатый комбинезон и застегивая «молнию».

А Петр обнаружил, в конце концов, на вешалке нечто полосатое, решил, что это «нечто» похоже на костюм тигра, и тоже стал одеваться.

Плетнев услышал, как он пробурчал:

— Есть шанс умереть тигром… А что? «Йеден дас зайне», как говорили фрицы… Каждому — свое…

— Ну, свое так свое, — сказал Плетнев. — Пошли работать…

Они остановились перед открытой дверью в зрительный зал. Гремела музыка, но, похоже, играли не живые музыканты, а синтезатор. От двери самого исполнителя видно не было. А в дальней стороне зала уже колыхалась возле сдвинутых рядов кресел толпа первых зрителей.

— Негусто еще, — заметил Щеткин.

— Как хоть девочка выглядит-то? Ты ж видел ее?

— Ну, как? Может, то и не она вовсе была. Мало ли какая девка могла оказаться у этого в машине? В плеере она была, это точно. По-моему… светлая? темная? Ну, так, средне… Но ты не зацикливайся, вполне он мог и перекрасить ее!

— Я тоже об этом подумал… У тебя в трубке нет, случайно, телефона Голованова?

— Да я и не смотрел, она ж не моя, это Константин Дмитриевич из стола вынул. «На, — говорит, — на всякий случай, для связи». А зачем тебе Голованов? Это который из «Глории»?

— Знаешь его?

— Откуда? Просто слышал фамилию… то ли от Саши, то ли… Может, Меркулов, не помню. А что?

— Да то, что я — полный дурак. Его ж сотрудники видели эту девчонку. Почему я не расспросил сегодня? Виделись же! Дырка в мозгах…

— Ладно, не переживай. Пошли, что ли, работать?

— Ага. Увидишь ее, подай знак.

— Какой? — удивился Щеткин.

— Ну, слово какое-нибудь крикни… — Плетнев оглядел Петра, державшего, как космонавт свой шлем, большую голову тигра. — Вот! Крикни: Шер-Хан, например! И сразу постарайся всех детей привлечь к себе…

— А как я смогу это сделать?

— А ты прыгай, рычи громко! Спляши им что-нибудь и уводи за собой, в сторону, за колонны, куда осколки не долетят.

— А-а, понял… А сам ты?

Из зала прямо на них выбежала администраторша. Увидела и всплеснула руками. Кажется, этот жест был у нее коронным.

— Ну где же вы? Ну что же вы тянете? Давайте, начинайте, идите!.. Вот, слушайте, сейчас, на какой-нибудь музыкальный акцент!

Плетнев со Щеткиным переглянулись. Администраторша засекла это дело и возмутилась:

— Ну в самом деле, я, что ли, вас должна учить?! Кто у нас артисты, вы или я?

Хотел ей сказать Плетнев, но подумал, что не поймет. Обидится еще. Но пока он соображал, та уже исчезла. Ну точно, на метле летает, не иначе!

— Пошли, что ли? — сказал Антон.

— Пошли… — с безнадежной интонацией ответил Щеткин и вздохнул.

— Голову не забудь.

— А! — отмахнулся было Петр, но, спохватившись, напялил на себя тигриную голову.

Пока они раздумывали, не решаясь с ходу начать представление неизвестно чего, дети в зале уже веселились вовсю. У противоположного конца, ближе к выходным дверям, была оборудована пластмассовая горка, и малышня с визгом, ревом и хохотом каталась с нее на пластмассовых же больших разноцветных листьях. Другие катали по залу огромные надувные шары, щелкали, выстреливая, обычные воздушные шарики. В самом дальнем углу, на возвышении, стоял синтезатор и на нем играл молодой человек, «выбрасывая» из колонок известные детские песенки.

— Вперед! — решительно скомандовал Плетнев и, выскочив почти к середине зала, завопил тоненьким, ни на что не похожим голосом, от которого Щеткин просто обалдел:

— Привет!!! Не ждали?!!

Щеткин громко зарычал и побежал к Плетневу — клоуну с красным носом, в рыжем парике и в высоком колпаке.

— Рры! Рры! Рры! — пробовал изображать утробный рык Щеткин. Расставляя в стороны руки-лапы, он как бы сгонял малышню, кинувшуюся ему навстречу, к задней стенке. Туда же, внимательно глядя по сторонам, двигался и Плетнев.

— Ребята! — боясь сорвать голос, тонко закричал он. — Я вам поймал настоящего тигра!!! — Его крик потонул в радостных возгласах, и к ним со всех сторон кинулись дети. А он просеивал глазами ряды кресел, сдвинутые к стенам, в которых сидели зрители разного возраста.

Родители — взрослые люди… Есть пожилые… Молодых мало, но совсем юных зрителей вообще не видно… Она — девочка. Возможно, с плеером, должен ведь ОН отдавать ей команды!.. Нету такой… Так, теперь — вдоль боковой стены…

— А ну, усатый-полосатый! — закричал Плетнев и взмахнул длинной палкой перед Щеткиным. — Покажи всем, как ты умеешь хорошо прыгать!

«Тигр» «припрыгал» к «клоуну».

— Ты чего творишь? — шепотом «закричал» бедный Щеткин.

— Прыгай! — таким же пронзительным шепотом ответил Плетнев и протянул перед ним палку.

Щеткин помыслил, почесал огромные тигриные уши и… полез под палкой. Дети с хохотом кинулись к нему, пытаясь оседлать лютого зверя.

— А сейчас!.. — Плетнев взмахнул руками, поворачиваясь вокруг своей оси на одной ноге и продолжая просеивать лица сидящих в креслах пап и мам. — А сейчас!!! — Он смешно отпрыгнул в сторону, и часть детей устремилась за ним. — Давайте, дети, все вместе попросим нашего тигра спеть песню джунглей!

Снова со всех сторон раздались крики «ура!», «просим!», и Плетнев увидел, КАК «тигр» посмотрел на него. Глаз Щеткина он, конечно, не различил, услышал только сдавленное «что-о-о???» и прекрасно понял, о чем тот сейчас думает.

— Давайте просить! Давайте просить! — продолжал выкрикивать Плетнев, чувствуя, что голос садится и у него нет больше сил рвать глотку.

Но дети уже «завелись», а кроме того, непонятное действо, очевидно, понравилось и родителям своей непредсказуемостью, что ли, но все стали хлопать в ладоши и скандировать:

— Просим! Просим!..

И бедный Щеткин «музыкально» откашлялся, порычал, словно успокаиваясь, и хриплым, надсаженным голосом заревел:

— В темно-синем лесу, где трепещут осины… Музыкант ловко подхватил мелодию, раздался хохот взрослых, дети обрадовались еще больше, обступив тигра со всех сторон. Кто-то из родителей, по просьбе музыканта, протянул Щеткину микрофон, и «песня тигра» полилась…

Клоун тем временем, дурашливо размахивая рукавами и пританцовывая, двигался вдоль рядов сидящих родителей, в буквальном смысле фильтруя лица присутствующих… Она не может быть малышкой… Ей почти шестнадцать — девушка…

Очередные ряды кончились. Клоун на минутку остановился у колонны и почувствовал, как его кто-то довольно чувствительно прихватил сзади за плечо. Он, словно нехотя, обернулся. Увидел крепкого, под свой рост, парня с круглым лицом, грозно и насмешливо смотревшего на него. Плетнев снял его руку со своего плеча и спокойно отпустил.

— Слышь, коллега? — негромко сказал парень, снова протягивая к Плетневу руку. — Костюмчик-то не жмет? Вообще-то он — мой!

— Что-что? — сюсюкая, переспросил Антон, так что получилось: «сто-сто».

Вероятно, это и есть тот артист, который должен был здесь изображать клоуна. Но — увы! — кто не успел, тот опоздал!

— Слышь, говорю? В местах, откуда я родом, за такие дела морду бьют. А ну-ка, выйдем! — И успел-таки ухватить Плетнева за грудки.

Плетнев мельком обернулся к Щеткину, но тот был занят, на нем кучей висели дети, и он таскал их за собой по залу, боясь, чтобы только не лопнул костюм. Нормально… И Антон шагнул с артистом за колонну, но когда тот попытался сделать замах сжатым кулаком с недвусмысленным, видимо, намерением пересчитать зубы фальшивому клоуну, Плетнев без труда перехватил его кулак, тренированным движением изогнул так, что артиста скособочило, потом нагнулся к нему и тихо, в самое ухо, прошептал:

— Слушай, земляк, пожалуйста, очень тебя прошу, вали отсюда… И срочно… Мы тут бесплатно работаем, так что деньги можешь забрать в бухгалтерии, понял?

— Чего ты?! Больно же! Пусти! А костюм мой? — уже жалобно заскулил артист.

— Никуда твой костюм не денется… Уходите отсюда, ребята, срочно! Бегом!..

Плетнев резко оттолкнул руку артиста, и тот чуть не упал на пол. Антон движением руки показал: уходите, а сам ждать не стал, потому что артист, видно, все-таки туго соображал. Ну, его дело, нянек нет!.. И Плетнев вынырнул из-за колонны, чтобы продолжить поиск…

А Щеткин, возясь с ребятней, обступившей его, громко рычал:

— Ой, не могу! Рры! Ой, мне щекотно! Рры-рры!

Глазами же шарил по рядам на противоположной стороне зала. И вдруг увидел…

Аня отрешенно смотрела на представление. В наушниках звучала музыка. Потом она услышала тихий, почти журчащий, как ручеек, голос любимого Юрочки:

— Ну что, Аня, ты немного отдохнула? Расслабилась?

— Да, — односложно ответила она.

Свободными для сидения здесь, вдоль сцены, оставлены были три ряда кресел, повернутых к залу. Аня, чтобы не привлекать к себе внимания посторонних, как учил Юрочка, устроилась в последнем ряду. И сейчас, когда ответила ему, вдруг увидела, что к ней обернулась пожилая женщина и посмотрела удивленно. Юрочка учил, что в таких случаях надо не смущаться и не скрывать взгляд, а, наоборот, смотреть прямо в глаза и улыбаться. И Аня улыбнулась этой женщине, хотя почувствовала себя вдруг как-то тревожно.

— Я вижу, дети уже играют… — сказал он. Помолчал и спросил: — Тебе неудобно отвечать? — Аня снова промолчала. — Да, я понял, встань и отойди в сторонку, лучше к колоннам, оттуда тебе будет легче пойти к детям, когда они соберутся в центре зала. Иди, я подожду…

И Аня поднялась. Третий ряд был свободен, и она спокойно прошла до самой колонны. Остановилась, посмотрела в зал. Она никак не могла понять, почему дети играют на другой стороне? Может, не ждать, а подойти к ним туда?… Но для этого ей пришлось бы пройти через половину почти пустого зала. А все на нее будут смотреть? Она бы пошла, но что-то словно тормозило ее.

— Ну, как ты себя чувствуешь, Аня? Тебе легко? Тебе хорошо, милая! Уже скоро, скоро… с каждой минутой встреча приближается…

— Я боюсь… — неожиданно сорвалось у нее.

— Тихо… Тихо… — сразу отозвался Грозов. — Спокойно, Анечка, моя дорогая… Ты — умница. Ты все знаешь, как делать… Ну-ка, прислушайся! Ты слышишь шелест крыльев? Это ангелы уже летят… Видишь? Крылья у них переливаются розовым и голубым…

Петр увидел стоящую у колонны девочку с наушниками на голове и отрешенным каким-то лицом. И еще — она была в куртке, хотя верхнюю одежду все оставляли на вешалке.

И Щеткин, перекрывая шум, потому что не видел Плетнева, скрывшегося за колонной, зарычал, вкладывая все остатки сил в хрипнущий голос:

— Дети! Рребята! Все за мной! Сейчас вам сам ШЕР-ХАН покажет, как он охотится на кроликов! За мной!!! — И потащил всю кучу-малу за собой в угол.

Из-за колонны вынырнул клоун. Тигр лапой показал ему направление. Клоун увидел и снова нырнул за колонну…

— Ангелы летят, Анечка… — продолжал баюкающим голосом Грозов. — Они поют тебе песни на прекрасном и незнакомом языке… Они поют о прохладной воде и теплом ветре в горах… О запахе мандаринов… О шуме моря… И далеком крике чаек… Ты между двумя мирами, Анечка… Тот, от которого ты улетаешь, безжалостный и злой, а другой — светлый и прекрасный, где тебя все любят и ждут… Ты спасешь всех детей, которые полетят с тобой в прекрасный, добрый мир… Ты уже летишь с ними, осталось совсем немного, надо им помочь, Анечка, они тебя ждут и любят… Ничего не бойся, никто и никогда тебя больше не обидит…

Повинуясь сладкому голосу, Аня уже качнулась вперед, чтобы сделать первый шаг в зал, но из-за ее спины бесшумно появился Плетнев и коротким тычком пальца в тонкую шею вырубил ее. Аня попыталась вздохнуть, вздрогнула и потеряла сознание. А Плетнев бережно подхватил ее на руки и быстро вынес в проход за колоннами. И положил на пол прямо перед открытой в зал дверью, за которой начинался коридор с гримерными. Быстро расстегнул «молнию» на куртке…

Все так и есть: наушники, миниатюрный передатчик с микрофоном на груди. А талия перетянута… Да, проклятый пояс шахида был хорошо уже знаком Антону…

Он сорвал и отбросил в сторону свой шарик-нос, скинул в сторону колпак вместе с рыжим растрепанным париком и только потом ловко снял с головы девочки наушники, отцепил от кофточки передатчик и положил их на ближайший подоконник в коридоре.

Подбежал Щеткин с мокрой, словно взмыленной головой, задыхаясь, спросил:

— Ну что? Все? — И такое у него наступило облегчение!.. Он даже чуть на пол не опустился.

Плетнев тем временем, стоя на коленях и наклонившись над девочкой, внимательно изучал взрывное устройство не совсем обычной формы. Что-то здесь нахитрил сукин сын Юра… Услышав тяжелое дыхание Щеткина, резко поднял голову и едва слышно спросил:

— Ты почему не с детьми?

— А-а… — громко начал Щеткин, но, увидев сумасшедшие глаза Антона, даже присел. — Я им свою голову там оставил… Они ее примеряют… Играют с ней… Ну, что у тебя?

— Иди обратно! — прошипел Плетнев. И увидев, что Петр его не понимает, почти уже рявкнул, но все еще шепотом: — Уходи отсюда!

Петр стал неуверенно отступать за дверь, но увидел, что Антон взял осторожно два проводка — красный и синий — и замер. И Щеткин тоже остановился, глядя напряженно. А в голове заметались мысли: читал, в кино видел, как опытные минеры мучались, выбирая единственный нужный провод… Красный, синий… И вдруг Плетнев поднял голову, пристально посмотрел ему в глаза и по-прежнему тихо спросил:

— Погоди… Сперва скажи: красный или синий?… Ну?…

Антон увидел, как от лица Петра отливает кровь… Он стал вдруг, в течение какого-то мгновенья, совершенно белым.

— Ну?!

Щеткин с трудом оттолкнулся от стены и, сглотнув слюну, ответил хрипло:

— Я не могу взять на себя такую ответственность…

Плетнев даже плюнул со зла.

— Говори: красный или синий?!

— Ну почему я?!

— Твою мать! Скажи и беги!

— Никуда я не побегу! — вдруг уперся этот козел… Ну что с ним делать?!

Плетнев вновь наклонился к проводкам, осторожно повертел их в пальцах и с неожиданной ухмылкой спросил почти нормальным голосом:

— Слушай, ментяра ты чертова, у пьяницы какой нос — красный или синий?

— Красный, — не раздумывая, почти машинально ответил Петр.

И Плетнев резким рывком мгновенно выдернул красный проводок…

Занятые своим смертельно опасным делом, они оба не заметили, как из глубины коридора, от гримерных, появился мальчик. Проходя мимо подоконника, на который Плетнев положил наушники с миниатюрным передатчиком, этот мальчик, лет, примерно, шести, взял наушники, с которыми он был уже, естественно, знаком — у старшего брата были такие же, — прислонил один к уху и услышал приятную тихую музыку. Это было здорово! Он надел наушники на голову и пошел, но не в зал, а обратно по коридору, чтобы показать маме то, что он нечаянно нашел. Он не обратил внимания на болтающуюся, прикрепленную к наушникам блестящую коробочку…

Грозов подъезжал к госпиталю в Лефортове.

Произнося долгий, успокаивающий Аню монолог, он соответственно растягивал слова, придавал им особую певучесть и в то же время звонкую, как звучание бронзового колокола, монотонность, присущую чтецам мантры, так как знал, что такая тональность успокоит девушку, уберет страх, который у нее сейчас, конечно, понятен. Она ведь одна перед массой народа. Ей надо пройти весь зал и оказаться в центре его, посреди детей. И тогда она скажет звонким голосом о том, что возмездие уже тут, вот оно! Возмездие и спасение — рядом, вместе, и она поведет к ангелам святые, невинные души, а злые будут немедленно наказаны во имя Аллаха милостивого, милосердного!.. Так хочется Ренату? Он, Чума, не возражает… Аня хорошо произносила этот краткий свой монолог. С особым чувством. Способная девочка… Очень… И то, что молчит сейчас, тоже понятно — кругом же люди. Сразу обратят внимание: с кем это она говорит?… Однако он дал ей более чем достаточно времени для того, чтобы обрести снова нужную форму…

Он посмотрел на экран монитора: сигнал по-прежнему находился в углу зала. Она и не сдвинулась с места. Грозов вспомнил расположение зала — Аня все еще за колоннами.

— Ты почему не в середине зала?… А, я понял тебя, моя девочка, — мягко заговорил он. — Ты приняла правильное решение. Пройди по проходу за этими колоннами, и ты сразу окажешься рядом с детьми. Ты молодец, хорошо придумала…

— Я… — ответил ему совсем детский голос, и Грозов понял, что это у нее от волнения.

— Ничего страшного, — продолжил он, глядя перед собой на центральный вход в госпиталь, — не бойся, ты — хорошая, тебя все любят, и я больше других… А теперь выйди в центр зала… Ты слышишь меня, Аня?

— Я — не Аня, — услышал он в ответ. — Я — Коля… А ты кто, дядя?

Грозов резко сунулся к экрану монитора, но сигнал маячка застыл в углу. И тогда он достал из кармана другой мобильник, медленно, жестко сжав губы так, что скулы окаменели, посмотрел на маленький его экран, высветил имя «Аня» и нажал на вызов. Раз, другой, третий…

Взрыва не последовало. Щеткин, стоявший не дыша, наконец вздохнул и разлепил один глаз. Плетнев стоял на коленях над поясом, стягивающим талию девочки… девушки? Черт ее знает, большая, вроде… И маленькая…

— Ну, так я и знал, — облегченно выдохнул Антон. — Спасибо, Петька…

— За что? — Петр даже растерялся. Уж себя-то героем он никак не ощущал, наоборот, показалось, что сердце до сих пор пребывает где-то в пятках.

— Передатчик! — воскликнул Антон и вскочил. Наушников на подоконнике не было. Он оглянулся, увидел уходящего по коридору мальчика с плеером. Кинулся вдогонку. Тот ничего не слышал, и, когда Плетнев догнал его и сорвал с головы наушники, обернулся и заревел от неожиданности. — Иди, не плачь! — строго сказал ему Антон. — Нельзя трогать чужое!

Он подошел к окну, постоял, посмотрел, потом поднес к уху один наушник и спокойным, ровным тоном сказал в микрофон миниатюрного передатчика:

— Питон вызывает Чуму… Как слышишь меня?… Прием…