Александр Борисович маялся, сидя в кресле и качаясь в нем взад-вперед. Весь пол вокруг него был усеян самолетиками, сделанными из вырванных журнальных страниц. Еще один, последний уже, он все еще держал в левой руке. В правой — покачивал включенный мобильник. Смотрел на него, морщился, зло сплевывал и, в конце концов, смял свой последний самолетик и отшвырнул его в сторону.
Дверь отворилась без стука, и в проем заглянуло улыбающееся лицо Ирины. Но, увидев хмурого мужа, сычом сидящего в кресле, она и сама нахмурилась. А когда опустила взгляд на пол, вообще растерялась.
— Господи, что тут происходит? Шурик, что случилось?! — В голосе послышалась тревога. — А я тебе журналы новые…
Она показала целую пачку журналов в цветных, ярких обложках. «Эти журналы не читают, в них картинки рассматривают, а потом… а после вот такие самолетики делают», — мелькнула у Турецкого сердитая мысль. Но он не хотел обижать жену неблагодарностью и кивком поблагодарил.
— А это зачем? — спросила Ирина, показывая на самолетики. Обернулась в коридор и позвала: — Заходи, Вася.
— Ты не знаешь номер телефона Плетнева? — вместо того чтобы ответить, спросил Александр.
— А… А у него, по-моему, нет мобильного телефона… А что, он к тебе заходил? — И посмотрела на мужа с какой-то непонятной осторожностью.
Он, конечно, заметил эту странность, но опустил глаза. В дверь вошел Вася. Вежливо сказал «здравствуйте» и сел на стул, который ему показала Ирина.
— Привет, Вася, — сказал Турецкий и добавил — для Ирины: — Да. Он сказал, что приедет позже…
Ирина Генриховна, разумеется, видела, что с мужем творится что-то неладное, но не могла понять, что именно. На всякий случай спросила еще раз, настороженно:
— А ты как? У тебя сегодня все нормально?
— Да, — коротко ответил Турецкий, продолжая раскатывать взад-вперед.
Ирина, поглядывая на него все-таки с осторожностью, начала подбирать с пола самолетики. Когда набрала целую груду, положила Васе на колени.
— Вот, смотри, да тут, оказывается, целая эскадрилья!.. Красивые, да?… Шурик, я разговаривала по телефону с главным врачом. Геннадий Петрович сказал мне, что дней через пять тебе уже можно будет начать заняться лечебной физкультурой… А ты знаешь, — она продолжала передвигаться на корточках, собирая самолетики, но смотрела на мужа, — что он мне еще сказал?… В Германии, оказывается, есть какая-то фантастическая клиника, где людей, гораздо более тяжелых, поднимают на ноги за полтора-два месяца… Ты меня слушаешь? — Она поднялась, держа самолетики в охапке у живота.
Александр отрешенно кивнул, не глядя на жену.
— Послушай, мне не нравится твое настроение. Может, прогуляемся?… Давай я тебя покатаю? Погода хорошая…
— Что ты сказала? — Он поднял голову и уставился на жену. — Кататься? Нет, не надо. Я сегодня уже ездил по коридору… Спасибо, отдохни… — И Турецкий снова уставился на телефон. Помолчав, спросил: — А кто сегодня вас охраняет? Коля Щербак?
— Да, — так же коротко ответила Ирина.
— А сейчас он где?
— На стоянке. Где моя машина.
— Понятно. Тогда за вас я спокоен… Слушай, а охранник в коридоре стоит?
— Стоит, мы с ним поздоровались. А что?
— Нет, ничего, это я так, на всякий случай, — ответил он и снова словно ушел в себя.
— А-а, понятно, — сказала Ирина, хотя ей было абсолютно ничего не понятно. Вспомнила, о чем хотела сказать: — А мы с Васей в зоопарке были… — Александр не отреагировал, и Ирина с откровенной уже тревогой посмотрела на мужа. Ей непонятно было, что с ним происходит. Молчит. Надулся, как сыч. Даже на мальчика никакого внимания. — Вась, а тебе что там больше всего понравилось? Наверное, слоны?
— Слоны — это для маленьких, — солидно ответил Вася, выстраивая из самолетиков горку. — И для девчонок… Ну, тигры еще ничего…
Турецкий никак не реагировал. Ирина прерывисто вздохнула, осмотрелась, будто что-то искала, и сказала наконец:
— Ну ладно… Значит… я на три минутки к сестрам забегу, да, Шурик?… А вы тут без меня ведите себя хорошо. Вася, ты понял? — И она торопливо вышла.
— Ничего, говоришь, в зоопарке? — даже и не спросил, а отреагировал Турецкий, чтобы не молчать.
— Не, лучше бы мы на ипподром пошли, — ответил Вася.
— А-а… понятно… Ты лошадей любишь?
— Да нет… Мне Вадик Норкин рассказывал, что там можно много денег выиграть… Надо только на этого… на фуварита выиграть…
— А-а, вон чего… На фаворита — так говорят… Только это нелегко. Это еще надо найти того фаворита… Да… А этот-то где? — Турецкий начал высвечивать в меню нужную фамилию. Наконец нашел и нажал на «Колокатова». Стал ждать ответ. Ему сказали, что абонент недоступен или… Дальше Александр слушать не стал. Развернул коляску и подъехал к прикроватной тумбочке. Положил мобильник и взял с тарелочки горсть карамельных конфет в блестящей фольге. Развернул коляску обратно к Васе, протянул ему конфеты:
— Хочешь конфет? На!.. Доктор курить запрещает… Только эти карамельки-леденцы и помогают. — Он тяжко вздохнул. — Чего стесняешься? Бери.
Вася подошел, взял конфеты и сунул их в карман.
— Спасибо… А у вас ранение? На войне?
Турецкий ухмыльнулся:
— Не совсем…
— А у моего папы тоже есть ранение.
— Да, я знаю… — Александр схватил снова телефонную трубку и нашел нужного абонента.
— Клавдия, это я…
— Ой, Сашенька! — запричитала Клавдия Сергеевна, вечная секретарша Меркулова. — Как я тебя давно не слышала! Ну что, как? Расскажи хоть в двух словах!
— Не тарахти, я — в порядке. А где Костя?
— Так на коллегии… Ну, как ты себя чувствуешь? Как у тебя? Что твои врачи говорят?…
— Тебя что конкретно интересует? Отдельные органы или общее состояние? — усмехнулся Турецкий.
— Ну хоть в больнице не хулигань! Мы тут все прямо… Прости!.. Его сегодня не будет, — строго сказала, видимо, посетителю. — Да, завтра с утра, я запишу… Всего доброго… Сашенька, милый!..
— Погоди, Клавдия! — взмолился Александр, будучи не в силах перекрыть поток вопросов. Оттого и избегал звонить в Костину приемную. — Ты мне вот что скажи. Колокатов у себя?
— С утра заходил к Константину Дмитриевичу, а потом как усвистал, так больше и не появлялся. А что, нужен? Номер его «мобилы» знаешь? Ой, не нравится он мне, Сашенька… — И заговорила свистящим шепотом: — Я всегда знала, что лучше тебя у шефа помощника никогда не было и не будет, вот!
— Так Димка-то появится? Ничего не говорил?
— А кому говорить? Коллегия как началась, так и не кончается… По сотовому дозвониться не пробовал?
— Пробовал, тухлое дело. Ну ладно, подруга, не болей. Тогда не буду я тебя от работы отвлекать. Пока, держи хвост пистолетиком!
«Колокатова нет и, видно, уже не будет, — подумал Турецкий. — Значит, ребята либо его поймали, либо он ушел-таки от них. Вообще. Второй вариант — для нового генерального прокурора — сплошной конфуз. Впрочем, и первый — не лучше…»
Александр обратил внимание на Васю, который стоял рядом с тумбочкой и пальцами покачивал чертов амулет, висевший у Турецкого на лампе.
— Ты чего?
— А у моего папы тоже есть такой.
— Это я знаю, — вздохнул Александр Борисович. — Но лучше, если бы у него мобильный телефон был… — И мысленно добавил: «Вот же дьявольщина! И Петька этот чертов не сказал, какой у него номер! Ну что ж они творят?! Неужели у них — у двоих! — совсем уже соображалки не хватает?…»
А ведь он тоже когда-то валялся в этой лечебнице!.. Грозов вспомнил, что это было после возвращения из Африки, когда их клали сюда на профилактику — проверить на предмет всякой африканской нечисти, забравшейся под кожу, внутрь кишечника и прочее. Так, легкое слабительное… Но одна медсестричка оказалась, как он помнил, весьма кстати… Неразборчивая девочка, однако пришлась к месту, тоже вроде профилактики… Он вспомнил, как прятался с ней то в пустых кабинетах, во время ее ночных дежурств, а то в какие-то подвалы лазали. Тогда же и узнал о том, что из главного корпуса через подвальный этаж есть прямой подземный проход прямо в морг. Длинная, выложенная кафелем галерея. Это чтоб больных не нервировать… Да, где та девочка, теперь уже все равно, а вот галерея, она вполне может пригодиться…
И Грозов, еще с тех лет помнивший классическую дыру в ограде, через которую и проникают, минуя проходную, посетители госпиталя, воспользовался старыми «наработками».
Подходя к зданию морга, Грозов достал из пакета свежий белый халат, аккуратный, выглаженный, вошел в тамбур между дверьми, надел его, и уже с бородкой и усиками, в больших очках, придававших ему очень солидный, профессорский вид, вошел к патологоанатомам. Но в помещении никого, кроме пьяненького санитара, не было.
Строго покачав головой для порядка и солидности, Грозов спросил, где народ, выслушал неясный ответ, что «которые ушли», и, махнув рукой, прежде чем отправиться к подземному переходу, спросил, как бы для порядка:
— Сам долго еще здесь будешь?
На что санитар встал и, покачиваясь, стал стягивать с себя грязный фартук и за ним — бывший когда-то зеленым халат. Все ясно.
Наклонным кафельным коридором от холодильной установки Грозов прошел в здание госпиталя. Охранника Турецкой он мог не опасаться — тот остался в своей машине на стоянке, перед проходной. Грозов видел, как они подъехали, а потом, выйдя из машины, о чем-то поговорили, после чего женщина с парнем отправилась в проходную, а охранник сел в свою машину. Значит, нужные ему люди внутри госпиталя будут без охраны. А выводить их наружу он и не собирался. План уже созрел в голове. Осталась самая малость.
Но это и был самый важный момент. Грозову приходилось все время держать в напряжении Антона, который находился рядом с Аней и, соответственно, с поясом со взрывчаткой. Юрию было особо важно заставить Антона соединить контакты! Победа должна быть полной! Окончательной! И поводом заставить его это сделать будет его собственный сын Вася. Плюс эта Турецкая. Вот как он поступит, Антон-Питон? Выкрутиться ему все равно не удастся: маячок на экране фиксирует место своего нахождения в зале, и если Антон попробует обмануть и снять пояс с Ани, которую он конечно же обездвижил — все они в том спецотряде умели это делать! — то его легко будет уличить во лжи. Блеф, конечно, но, поди докажи, что тебя действительно нет рядом! И что ты не видишь, чем Антон занимается. Хороший сканер, хороший, нет слов.
Вот и сейчас, шагая по подземному переходу, Грозов держал в руке прибор, поглядывая на экран, в ухе торчала маленькая улитка, шла как бы вроде мирная беседа…
— Я тебя хорошо слышу, Антон-Питон, очень хорошо, слышимость просто отличная, — неторопливо говорил Грозов добродушным голосом. — Ты, оказывается, живой и здоровый?… Молодец… А то я о тебе всякое слышал. Хочешь расскажу? Не надо? Ну тогда ты расскажи что-нибудь, как, например, дела? Кого из наших видел?…
Он нарочно растягивал слова и фразы, чтобы не дать Антону влезть в случайную паузу. Время еще необходимо было Грозову. А вот через какие-нибудь пятнадцать минут тон резко изменится, потому что тогда уже он, Юрий, станет диктовать Антону свою волю, подкрепляя приказы воплями пацаненка, — это чтобы у сердобольного папаши сердечко вздрагивало от криков сынка, чтоб он, сволочь, послушным был! Такую девку загубить, а? Впрочем, не девку жалко, а работу свою! Да его раздавить за это мало…
А вот Антон торопился.
— Никого я не видел! Ты где? — Голос резкий, злой.
«Ничего, то ли еще будет», — думал Грозов и продолжал свою тягомотину:
— Это ж только подумать, а? С ума сойти! Девятнадцать лет прошло, как расстались! И чего? Ни разу не вспомнил? Ни живых, ни мертвых? Да что ж ты так, Антон, а? Амулет-то хоть носишь?
— Да, а…
— А я тоже ношу, — перебил его Грозов. — Свой ношу. А вот тот, что у Юльки был, этот потерялся. Найти бы надо. А то совсем нехорошо получается, своих забываем, а чужим наши амулеты радости не принесут, нет, мы-то с тобой знаем, верно, Антон?
— Ты где? — почти уже орал Плетнев.
А Грозов не терял благодушного настроения, наоборот, растягивал удовольствие от общения со старым товарищем, сослуживцем.
— Ты хоть помнишь песню, которую мы пели на базе в Менонге?… Это когда мы на перегоне ноги в кровь поразбивали?… — И Грозов запел приятным голосом маршевую песню, начинавшуюся словами: «Нас там быть не могло…»
Закончив куплет, Грозов сказал:
— Я тебе даю ровно две минуты передышки, чтобы ты сообразил, что надо делать. К девочке не прикасайся, стой у окна, чтоб я тебя видел…
Грозов отключил микрофон, потому что лифт подошел к нужному этажу и открылся. Юрий вышел, свернул за угол коридора и… увидел охранника, стоявшего напротив служебной лестницы. Сестринский пост был дальше. Оттуда шла женщина в наброшенном на плечи халате — не местный медперсонал, посетительница, которая остановилась возле палаты № 14, той самой, что была и ему нужна. Значит, это и есть мадам Турецкая? Ну, ничего, посмотрим, сказал себе Юрий. А вот охранник мешал.
Юрий поднял сканер, осмотрел его со всех сторон, потом с деловым видом подошел к охраннику.
— Здравствуйте. — Показал прибор. — Ничего не понимаю, только что работал. Помогите мне, только надо на площадку выйти…
И Грозов шагнул в сторону служебной лестницы. Открыл стеклянную, закрашенную белой краской дверь и жестом позвал охранника. Тот, ничего не подозревая, подошел. Потом вышел на площадку. Грозов в это время прислушивался — никаких шагов на лестнице слышно не было. Да и не время сейчас для посетителей. Они пойдут позже, после семи.
— Вот посмотрите, пожалуйста. — И Грозов поднял прибор над головой.
Невысокий охранник задрал голову, и в ту же секунду ему точно в сердце вошло острое лезвие узкого выкидного ножа. Он и не вскрикнул. Недаром же Грозова долго учили этому трудному военному делу… Он тут же ловко подхватил падающее тело и аккуратно, без шума, уложил его на пол лестничной площадки, так чтобы ноги убитого человека даже через открытую дверь не были видны.
Грозов вернулся в коридор, прикрыв за собой дверь, и включил микрофон.
— Слышишь меня, Антон-Питон? — тихо спросил он. — Слушай команду. Теперь отойди от окна, все равно ты меня там не увидишь, зато я тебя отлично вижу…
— Как?
— Техника, Антон, техника… — Главное, чтоб тот не уловил и нотки сомнения. — Иди обратно к устройству и… Начинай его собирать, Антон. Вот так. Поторопился ты. Действуй. Ты умеешь, я знаю.
— Ты с ума сошел… — мрачно сказал Плетнев. Грозов в ответ усмехнулся:
— Я знаю. Но тебе теперь от этого не легче. Уж лучше бы ты, Антон, сидел дома, с сыном… А то не успел с ним увидеться, как давай сразу же героя из себя изображать! Зачем играть, Антон?
— Что ты имеешь в виду? Ты где?!
«Ага, — понял Грозов, — дошло до него! Забеспокоился! Хорошо, дальше еще и не такое будет!»
— Милицию не вызывай, даже и не думай… Или там детей из зала эвакуировать… Займись делом! Понял, Антон? Делом, делом… А я пока с твоим сыном посижу…
— Ты где?! — Голос у Плетнева сорвался. И вдруг Антон догадался: — Ах, ты в больнице?! Где Вася, говори! Ты все врешь!!
— А-а, так ты хочешь его услышать? — совсем мягким тоном спросил Грозов. — Ну, так это я тебе сейчас устрою… Подожди буквально минутку, и ты сам услышишь…
— Врешь, сволочь!
— Антон! — укоризненно протянул Грозов. — Как нехорошо… А ты не отключайся, и все услышишь…
Он уже подошел к двери четырнадцатой палаты, зыркнул по сторонам — никого. На своем посту дремлет медсестра. Или что-то читает, не отвлекаясь. Он открыл дверь.
С широкой, приветливой улыбкой на лице, превратившей его действительно в какого-то книжного, доброго доктора, он оглядел палату, удивленно приподнял «домиками» брови.
Турецкий сидел в кресле, повернутом боком к кровати, и держал в руке трубку телефона. За столом Вася, под его, видимо, руководством, складывал из цветной журнальной страницы самолетик. Груда таких же лежала рядом, на столе. Ирина очистила яблоко и, разрезав его пополам, дала по половинке мужу и мальчику. Идиллия!..
— Здрасте! — приветливо усмехнулся Юрий. — Ну, и что же мы видим? Ирина Генриховна, уважаемая, а как же с режимом больного? Сейчас ведь еще не время для посещений. И Александру Борисовичу положено находиться в кровати, а не в кресле, разве вам неизвестно?
Он говорил и улыбался, и оттого его выговор был, скорее, дружеским напоминанием, а не нагоняем строгого врача.
— Здрасте, молодой человек. — Он подошел к Васе, посмотрел на самолетик в его руках, многозначительно покачал головой. — А как вас зовут, позвольте спросить?
— Вася, — сухо буркнул тот, не отрываясь от «серьезного» дела.
— Как-как? — весело переспросил доктор.
— Вася! — громче повторил мальчик.
— Смотри, какой ты молодец, Вася, — похвалил доктор. — Красивый самолетик получается. Этому тебя Александр Борисович научил, да? — И повернувшись к нему, спросил с легкой, участливой усмешкой: — Александр Борисович, не рано ли еще в учителя-то? Может, все-таки в кровать перейдем?
Турецкий только отмахнулся. А в наушнике Грозов услышал почти вопль Плетнева:
— Ублюдок! Если ты что-нибудь сделаешь с моим сыном, я тебя…
На лице у Грозова даже жилка не дрогнула.
— Вот что, господа мои замечательные, — вежливо, но решительно сказал он. — Я думаю, надо сделать следующее. Больному все-таки нужен покой, это его гарантия, прежде всего, понимаете? И к тому же минут через десять — пятнадцать сюда, на наш этаж, поднимется комиссия из Минздрава. Вам-то все равно, а нам не хотелось бы лишних неприятностей с ними. Поэтому я прошу вас, давайте-ка вы пока посидите, ну, до контрольного времени, до семи, в нашей игротеке… — И, увидев недоуменные глаза Ирины, удивился сам: — А вы разве не знаете? На втором этаже есть специальное помещение для ходячих, но сейчас там, естественно, никого нет. А вы вполне можете посидеть минут тридцать… Там отличная игротека. Давайте, я вас лучше сам провожу…
— Конечно, конечно… — заторопилась Ирина. Турецкий наконец обернулся к доктору:
— Извините, а почему я вас не знаю?
— Вы — меня? — изумился доктор, даже хмыкнув весело при этом.
— А как вас по имени-отчеству?… Я что-то вас не припомню… — хмуро продолжал Турецкий.
— Да, бывает… — Доктор развел руками. — Зато я вас отлично помню, Александр Борисович. Мы же вместе с Иваном Поликарповичем ваши дырки зашивали. Не вспоминаете? А я ему ассистировал на операции… А зовут меня Юрием Александровичем. Всегда к вашим услугам… Ну-ка, — сказал он, приближаясь к тумбочке, где лежал температурный лист Турецкого, — какая у нас нынче температурка-то? А-а, это хорошо. — Он покачал головой. — Кажется, дело у вас, молодой человек, действительно идет на поправку. Рад за вас… — Он все время приветливо улыбался. — Ну так что? Пойдемте? — Он обернулся к мальчику: — Пошли, Вася. — И он взял его за руку. В другой Вася держал не доделанный им самолетик.
Они покинули палату, оставив Турецкого почему-то в странном недоумении.
Он смотрел им вслед и пытался что-то вспомнить, но что, сам не знал. Это неизвестное, необъяснимое беспокоило его с каждым мгновением все больше и больше. Он уже почувствовал, как участился пульс. В голове отдавались удары сердца, которых он не слышал до этого момента. То есть с ним творилось что-то невероятное!.. Почему?! Из-за чего?! Этот доктор… А что — доктор?!
Ирина послушно шла за доктором, который вел их по коридору в противоположную от сестринского поста сторону. Васю он держал за руку, и совершенно напрасно, думала она, мальчик вполне послушный, он же понимает, что находится в больнице, а не на детской площадке. Ирина Генриховна как раз и занималась с ним тем, что объясняла, указывая на живые примеры, как надо себя вести в той или иной ситуации. Это было тем более важно, так как ребенок… ну, не совсем, почти десять, это уже сознательный отчасти возраст, тем не менее он не успел получить в раннем детстве достаточного количества полезной информации, которая впоследствии, то есть уже сейчас, помогала бы ему формировать в себе личность. Это чрезвычайно важно! Ирина Генриховна достала массу специальной литературы о детской психологии, штудировала ее ночами и проверяла свои знания на Васе…
А доктор между тем подвел их к лифтам, но вызвал почему-то — Ирина как-то сразу не обратила внимания — служебную кабину. Она и спросила, когда кабина уже пришла и они вошли в нее.
— Но это же служебный лифт, да? А зачем?
— Так нам удобнее, — кратко ответил доктор и нажал на кнопку.
— Подождите… — У Ирины что-то не складывалось в ее логических построениях. — Знаете что, доктор, мы с Васей, наверное, лучше в парке погуляем. Ты как хочешь, Вася?
— Вы будете делать так, как я скажу, — резко ответил доктор и сурово посмотрел на женщину.
Ну да, как же! Если с Ириной Генриховной, когда ей вожжа попадала под это самое место, не мог справиться даже Турецкий, то что говорить о посторонних? Но госпожа Турецкая не знала, с кем имеет дело.
Доктор неожиданным коротким движением ударил ее указательным пальцем в шею, и Ирина Генриховна медленно сложилась и опустилась — с помощью того же доктора — на пол грузовой кабины. Вася немедленно заверещал, но смолк, едва доктор тоже слегка нажал ему двумя пальцами под подбородком. А тут и лифт остановился. Раздвинулись двери, открыв взору длинный, слегка наклонный коридор, отделанный светлым кафелем.
Подхватив одной рукой Ирину, а другой мальчика, Грозов быстрым шагом отправился вниз по коридору.
— Вот так, — приговаривал он при этом, — тихо-тихо-тихо… Антон, ты слышишь меня? Ты уже приступил к работе или еще чего-то ожидаешь? Начинай. Вася — вот он, под мышкой у меня. Как и та дама, что о нем так заботится… А ты, вижу, не теряешь даром времени, Антон? Молодец, я всегда верил в тебя… Итак, начинай собирать все то, что ты успел разобрать…
Наклонившись на Плетневым, Щеткин внимательно наблюдал, как тот, уже изучив взрывное устройство, нашел наконец укрепленный на нем радиомаячок и, аккуратно сняв его, оставил лежать на том месте, где находилась девочка, а ее, скованную поясом с взрывчаткой, отнес за угол, в коридор, где никого постороннего не было. Пальцем указал Петру, чтоб тот стоял над маячком и не сдвигал его с места. А сам начал осторожно освобождать пояс. Но он был надет надежно, да к тому же еще и обмотан изоляционной лентой, которая крепила к нему металлические баночки, плотно набитые шурупами. Ну да, это чтоб зона поражения была шире…
Нож у Плетнева был, но просто разрезать несколько слоев изоляции было мало, пришлось отдирать ее от кожи самого пояса.
И раздался треск. Совсем негромкий. Плетнев решил, что Грозов вряд ли мог его расслышать.
Но тут подсунулся еще и Щеткин и торопливым, яростным шепотом затараторил, наклонившись к самому уху:
— Все! Я увожу детей!.. Надо срочно милицию вызывать…
Вскинув на него почти белые от бешенства глаза, Плетнев показал ему кулак и сделал зверское выражение лица. А пальцем снова ткнул в то место, где на полу лежал маячок. И показал на свой наушник. Затем резким движением руки отправил Петра на место: сторожить сигнал…
Оказалось, что звук Грозовым был услышан.
— Антон, а зачем ты пытаешься снять пояс? Это у тебя не получится. Мы так не договаривались. Снимешь, мне придется самому кое-что отделить от твоего сынка. Для начала, понял? Так что и не думай… Давай, то, что ты успел испортить, быстро чини, у меня нет времени тебя уговаривать! Будешь тянуть, мне придется транслировать для тебя крики Васи, ну и дамочка, что лежит тут, передо мной, ему поможет. Тебя устроит такой дуэт?
— Ты — ненормальный! Что ты творишь, Чума?
— Ну вот, сам же и назвал меня правильно. А что творит Чума? То и творит. А ты мне помогаешь. Ну, все еще хочешь послушать, как кричит твой Вася?
— Прекрати!!! Ты же видишь, что я…
— Вижу, потому и говорю с тобой пока спокойно. Действуй, Антон…
Плетнев, поняв, наконец, что Грозов пользуется только звуковыми источниками, яростно прижимал, глядя на Щеткина, палец к губам и медленно, сантиметр за сантиметром, отсоединял от девочки плотно сидевший на ней пояс. Это ж надо так сделать?!
— Ну ладно, — тяжело дыша, бормотал Антон, чтобы его состояние слышал Грозов, — провода я, пропади ты пропадом, сволочь, соединю… Но только в самый последний момент. Это моя гарантия… А еще дай мне сына, я хочу его слышать.
И снова раздался непредвиденный треск изоленты. Грозов живо отреагировал:
— Ты зачем снимаешь пластид?! Сделай все, как было!
«Ага, не видит, но все слышит…»
— Ничего я не снимаю… — продолжал напряженно бормотать Плетнев. И в следующий момент готов был убить этого тупого ментяру, инициативного болвана Щеткина! Где их, таких, только делают?!
Тот, видимо, изнемогал уже от невыносимого напряжения и попробовал привлечь внимание Антона жестами и междометиями. Антон потряс кулаками, показывая, что он сейчас с ним сделает. А Грозов, мерзавец, похоже, что-то все же уловил.
— Эй, Антон-Питон, а ты не жульничай! Детей я не разрешаю никуда выводить. Я должен слышать постоянно их голоса, до самого конца, ты меня понял?… И давай, работай! Что-то ты лениво копаешься…
— А ты почем знаешь, — обозлился Плетнев. — Иди сюда и сам смотри… твою мать!.. Видит он…
— С тех пор, Антон, когда мы с тобой виделись в последний раз, прогресс ушел далеко вперед!.. Так что я и отсюда могу все прекрасно наблюдать и руководить твоими действиями, понял? Вот то-то, поторапливайся!
— Дай мне поговорить с сыном.
— А-а, то-то… Ну что, Антон, чья чаша весов перевесила?
— Повторяю, я должен поговорить с сыном… А потом еще и с женщиной.
— Да? А заодно переспать с ней не хочешь, а?… Ладно, черт с тобой, все-таки не чужой ты мне, поговори… Ну-ка, Вася, скажи что-нибудь папе… Только не кричи, негромко…
— Папа, ты где? — услышал Плетнев сдавленный голос сына.
— Вася… Вася… — Голос у Антона сорвался. — Я скоро буду… Ты как?…
— В порядке, не волнуйся, папа…
— А тетя…
— Все, Антон! Достаточно. Бойкий у тебя парень… Работай, Питон, времени у нас с тобой совсем мало…
Плетнев взглянул в сторону Щеткина, но того не было на месте… Ну что ты скажешь?!
А в это время на пышную администраторшу, которая с удовольствием наблюдала, как резвятся дети, но была озабочена отсутствием артистов, напирал Щеткин:
— Вы меня слушаете, Софья Ивановна? Я говорю, быстро и осторожно уводите из зала детей. Не кричать. Всех — во двор…
— Да что это все значит? — возмущенно воскликнула дама и осеклась, увидев «страшные» глаза «тигра» без головы, которую катали по залу дети, играя ею в футбол.
— Я из уголовного розыска, — настойчиво шипел ей в лицо Щеткин. — В зале находится опасный преступник. Мы его задерживаем. Никуда не звоните. У вас две минуты… Только пригласите всех тихонько, не орите… Вам понятно?
— Да… — То, что она испугалась, было видно, но вот поняла ли — это большой вопрос.
Но Щеткин уже нашел новое, возможное решение проблемы. Он подбежал к музыканту, сидевшему за синтезатором, и начал быстро говорить, почти кричать ему на ухо:
— У тебя фонограмма есть?… Ну там, шумы, крики, аплодисменты? Детские голоса? Ну, хоть что-то может эта твоя бандура?
— Есть, — ответил тот, продолжая играть. — А зачем?
— Покажи, где чего нажимать?
— Да вот… Овации, восторги… А зачем? Мы что, площадку меняем?
— Тихо, парень. Уголовный розыск. Включай все кнопки и отваливай отсюда. Молча…
И уже через минуту Щеткин освоился с «хитрой» механикой. Стоя у синтезатора, он кричал в микрофон:
— А теперь, ребята, смотрите, как Маугли попал в плен к обезьянам! — А синтезатор выдавал возгласы, восклицания, дружный смех и аплодисменты.
Родители с детьми, путаясь и создавая дополнительный шум, который приходилось перекрывать «овациями», спешно покидали зал.
— Ну вот, видишь? — как бы комментировал Грозов. — Все можешь, Антон…
— Все так все, — безнадежным тоном пробормотал Плетнев. — Осталось соединить контакты.
Пояс с девочки был уже снят и лежал в углу.
— Когда ты отпустишь моего сына? И женщину?
— Нет, погоди, о сыне был разговор. Но о женщине? Она же не твоя жена? Какое тебе до нее дело?
— Все равно, ты обоих взял в заложники, обоих и отпускай!
— Ну, допустим, я тебе дам честное слово… Солдатское честное слово! Но ты же мне все равно не поверишь… Лучше соедини контакты — и можешь быть свободен. Я даю тебе время для отхода. Минуты вполне хватит.
— Нет, так не пойдет, Чума. Мне нужны гарантии.
— Ну ты — дурак! А у тебя разве есть выбор?
— Скажи, зачем тебе это нужно? Вот лично тебе? Мы ж с тобой были в деле, знаем цену и жизни, и смерти. Зачем ты этого хочешь для детей?
— У них нет будущего. Как и у тех, кого мы учили убивать, там, в Африке. Ты разве забыл?
— Но тогда был приказ!
— А я о чем? Ты ведь привык выполнять приказы? Вот и выполняй! Я тебе приказываю, потому что имею на это право. Твоего сына, Антон, я, так и быть, не трону. Обещаю…
— Я тебе не верю.
— Ну, как тебе еще объяснить? Ухо ему отрезать?
— Только посмей! — взорвался в крике Плетнев, заглушив «счастливые детские крики»…
«Доктор… доктор…» — продолжал твердить про себя Турецкий, ерзая в кресле. Взгляд его невольно упал на тумбочку, точнее, на лампу, стоящую на ней. На лампу, на которой больше НЕ БЫЛО черного амулета! Не висел он на привычном месте!
— Юрий Александрович! — вдруг осенило его. — Юрий!! Кретин!.. Вот зачем этот «доктор» захотел посмотреть его температурный лист!..
Резко развернув свою каталку, Александр Борисович подъехал к кровати и вытащил из-под матраса пистолет, оставленный ему Головановым. Привычным движением передернул затвор, заслав патрон в патронник, сунул ствол в карман пижамы, в другой сунул так ничего и не ответивший ему мобильник и покатил к выходу в коридор.
Медсестра на своем посту «читала» толстую книгу. Турецкий подкатил к ней, не увидев в коридоре ни одной живой души.
— Сестра! — разбудил он ее, та вскинулась, зло посмотрела на больного в коляске и в свою очередь заговорила, боясь повысить голос, но тон у нее был сварливым:
— Нечего тут орать! Больной у себя в палате болеть должен!
— Быстро! Где охранник? — Турецкий ткнул пальцем туда, где видел его днем.
— Почем я знаю?! — Пожилая медсестра тоже повысила голос. — Отошел! Я чего, следить за ними обязана? Я не обязана!
— Отвечай! — резко, как он умел, «громыхнул» на эту дуру Турецкий. — Врач с женщиной и мальчиком в какую сторону проходили?
— Никто здесь не проходил! — возмутилась сестра. — Нечего на меня орать! Если каждый тут будет…
Но Турецкий уже все понял. Это не тот уровень разборок. И быстро покатил обратно, в сторону лифтов. У приоткрытой двери он вдруг почему-то остановился и попытался выкатиться на площадку. Но этого делать не пришлось, потому что он увидел мужские ноги в черных брюках и ботинках, лежащие на полу.
Откатившись назад, он закричал:
— Тревога! Человека убили!! — И когда медсестра подскочила на стуле, как ужаленная, он закричал еще громче: — Ах ты, стерва старая! Не видела она! Чего сидишь?! Звони дежурному! — И быстро покатил дальше, торопливо перебирая ободья колес руками. Сердце стучало так, словно готово было выпрыгнуть из груди.
В голове бился вопрос: «Сколько времени прошло? Минута? Две? Пять?…» Ну сколько он думал, идиот несчастный, пока не ударило — Юрий! Тот же негодяй даже и не маскировался. Бородку, гад, прилепил! Пассажирский лифт был на верхнем этаже, а грузовой — в подвале.
Где? Он сказал, игротека внизу. Наверх Ирка бы не поехала, хай подняла. Или?… А подвал — он и есть подвал, дорога на тот свет… И он вызвал грузовой лифт. И сразу все понял, увидев на полу в углу бумажный самолетик… Вот он куда их… Та еще игротека…
Лифт шел вниз. Турецкий ощупывал рукой оружие. Тяжело дышал, будто бежал кросс. Двери открылись. Перед ним был длинный коридор. Он понял, куда должен привести такой вот коридор, и, оттолкнувшись от задней стенки лифта, выкатился на площадку. А дальше его коляска, увеличивая скорость, уже без помощи рук катилась, все убыстряя ход.
Правая рука достала из кармана пистолет. Он лег на колени, прикрытый пижамной полой…
Ирина пришла в себя… Было очень холодно. Даже странно, что летом бывает такой мороз, мелькнула у нее мысль. Повернув голову в сторону, вскрикнула в ужасе. То есть хотела бы это сделать, но рот ее был плотно залеплен пленкой. Руки и ноги тоже были прочно связаны. А справа от нее на таком же, наверное, ледяном, как и у нее, столе лежало нечто, напоминающее тело человека, но прикрытое простыней. Она почувствовала, как у нее в буквальном смысле волосы встают дыбом. С трудом повернув голову в другую сторону, она увидела сидящего на стуле и привязанного к нему коричневым скотчем Васю. Рот у мальчика был тоже залеплен. Ну да, значит, этот «доктор» попросту спеленал их упаковочным скотчем, каким обычно перетягивают «челноки» свои ящики и сумки…
Вася мог вертеть головой и смотрел на нее жалобными глазами. Бедный ребенок!..
Она попробовала сама изогнуться, приподняться, но ничего не получилось. А сидящий ближе к двери на табуретке перед своим прибором, с которым он ходил, «доктор» обернулся на шумное ее ерзанье и строго погрозил пальцем. Слава богу, не догадался уши еще залепить! Поэтому она слышала, что он говорил в какую-то блестящую коробочку, висевшую у него на груди.
— Ты ведь привык выполнять приказы? — убеждал снисходительным тоном «доктор». — Вот и выполняй! Я тебе приказываю, потому что имею на это право. Твоего сына, Антон, я, так и быть, не трону. Обещаю…
«Антон?! — Ирина уже вообще не понимала, что происходит. Но если собеседником этого „доктора“ был Плетнев, то… а что — „то“? Что происходит? И почему Вася тут? Ну, она — это как-то объяснимо, угрожали ведь. Не далее как сегодня, и вот, вероятно, исполнили свою угрозу… Ничего, не в первый раз, обходилось… В беспечности Ирине Генриховне нельзя было отказать, тем более что всякий раз, когда ее похищали из мести Турецкому, Славка Гряз-нов с Шуриком разбивались вдрызг, но ее выручали…
Что ответил Антон, Ирина, естественно, не слышала, но увидела, что «доктор» начинает злиться.
— Ну как тебе еще объяснить? Ухо ему отрезать?
Видимо, Антон заорал, потому что «доктор» и сам крикнул:
— Разговоры кончились, Антон! Мне надоело тебя уговаривать. Соединяй контакты. Я считаю до пяти… Раз… Два…
Ирина услышала, как за дверью с нарастающим стуком, или лязгом, будто катилась тележка, что-то приближалось. Новые звуки привлекли внимание «доктора», тот прислушался, обернулся, грозно посмотрел на нее с Васей и, жестом приказав им не шуметь, поднялся. Сказал негромко:
— Минутная готовность, Антон. Не снимай пальцы с контактов…
Достал из кармана складной нож, раскрыл его и подошел мягкими, кошачьими шажками к двери. Прислушался. А там что-то двигалось, приближаясь сюда.
У Ирины сразу появилась уверенность, что к ней едет спасение, и она замычала, задергалась. Не оборачиваясь, «доктор» показал ей кулак с зажатым в нем ножом. И вдруг, рывком распахнув дверь, выпрыгнул в коридор. Ирина только услышала его злорадный смех и брошенную фразу:
— А что здесь делает лежачий больной?
В ответ громко хрястнул выстрел…
Турецкий мчался по коридору на коляске, даже и не мечтая уже остановить ее. Несмотря на кажущуюся больничную чистоту, пол в коридоре был неровный, и коляска подскакивала на невидимых бугорках. Больше всего он сейчас боялся, что коляска опрокинется или, не приведи господь, выпадет из руки пистолет. Нет, не опрокинулась, и не выпал. Более того, удалось почти до самого конца сохранить в тайне наличие оружия. Потому что когда «доктор» выпрыгнул из-за двери, выкинув вперед руку с ножом, которым только что наверху зарезал человека, он, этот Грозов, или как там его, один хрен — ничтожество! — видя приближающуюся коляску с больным Турецким, уже заранее праздновал победу. И появление в руках больного оружия, его, понятное дело, разочаровало. Он хотел вильнуть в сторону от направленного ствола, но Александр Борисович успел. И попал, хотя коляску в очередной раз встряхнуло. Турецкий увидел, как убийцу швырнуло в сторону, и он, упав на спину, замер.
А коляска, пролетев еще с десяток метров, ткнулась в дверной косяк, едва не вышвырнув своего ездока на пол. Удержался. И торжественно, если это можно так назвать, въехал в морг.
Вася был ближе, и его первого освободил Турецкий. Надо было взять нож этого мерзавца и просто перерезать скотч. А так пришлось разматывать клейкую ленту. Хорошо, что Грозов торопился и не намотал много.
Затем то же самое пришлось делать и с Ириной. Сперва рот, потом руки. Но когда дело дошло до ног, которые, уже сидя на столе, спустила вниз Ирина, а Турецкий принялся искать конец скотча, сзади раздался крик Васи и топот его ног.
Александр Борисович резко поднял голову и увидел, что глаза его жены замерли в ужасе. Обернувшись, он, в который раз в своей жизни, понял, что никогда, ни при каких условиях нельзя оставлять дела не доделанными до конца. Но эта мысль мелькнула и пропала, не задерживаясь. Над ним уже нависал «доктор» с кровавым пятном на белоснежном халате, как раз посредине груди, а в занесенной его руке был нож. Тот самый, в котором так нуждался Александр Борисович.
Турецкий успел приподняться на ногах. И Грозов, валясь на него, промазал, не попал в шею, куда метил, а лезвие, отбитое рукой Турецкого, просто скользнуло по руке, не порезав. Но сам по себе рывок был сильным — профессионал все-таки…
Они упали. Грозов — сильный, сволочь! — был сверху и все пытался дотянуться до своего врага ножом, но Турецкий не пускал его руку к себе. А силы у обоих таяли, у «врача» — быстрее. И через миг он стал задыхаться, захрипел, задергался и вдруг, закатив глаза, словно захлебнулся. Изо рта его хлынула кровь.
С трудом спихнув с себя тяжеленное тело, Турецкий наконец и сам почувствовал, что больно ушибся спиной, падая с коляски, которая перевернулась, и он лежал на металлических ее частях, оттого так больно и было. Но его совершенно изумило другое.
На спине Грозова на коленях стояла Ирина, ощерив рот в хищном оскале и сверкая расширенными глазищами, и двумя руками тянула и тянула на себя, не отпуская, кожаный витой шнурок, на котором под горлом у хозяина торчал его — неустрашимый бог мбунду, острой своей головой проткнувший ему шею возле кадыка.
Вот почему Турецкий с таким трудом спихнул с себя тело врага. И вот почему тот так страшно захрипел в последний миг своей черной жизни…
Сил у них хватило только довезти Турецкого в коляске до лифта и затем добраться до первого этажа, где они втроем и выбрались из грузового лифта.
В холле царила паника. Все уже знали о трупе и слышали стрельбу в подвале.
Ирина что-то говорила. Александр Борисович попросил повторить, в голове еще была каша.
— Этот гад разговаривал с Антоном.
— А где Плетнев? — не понял Турецкий.
— Папа с какой-то бомбой, — вмешался всезнающий Вася, — а этот велел ему ее взорвать. И про детей говорил… А я с папой тоже разговаривал. Он сказал, что приедет.
— Все ясно, — кивнул Турецкий, так ничего и не поняв. Подумав, он достал мобильник и позвонил Клавдии Сергеевне: — Слушай, Клавдия, немедленно достань мне Меркулова из-под земли. Мы только что убили террориста.
Через полминуты Меркулов взял трубку. Александр Борисович коротко рассказал ему о своей больничной «одиссее». И Костя, не дослушав, закричал:
— Саня! Не уходи! Минуту!..
Турецкий, разумеется, не мог знать, что в этот момент Косте позвонил Петька Щеткин и доложил:
— Константин Дмитриевич, это Щеткин. Все в порядке. Бомба обезврежена. Антон снял пояс шахида, а девочка приходит в себя. Плачет… А Колокатов во всем признался. Он в «Глории», прикованный к батарее. Можете его забирать…
— Молодцы, — ответил Меркулов, это слышал Турецкий. — А теперь звоните Сане, у него отличные новости для вас. Пока. А я сам сейчас позвоню Володе Яковлеву и отменю спецназ. Он еще не доехал до вас, Петр?
— Нет, никого, кроме нас с Антоном, здесь нет.
— Ну сами и заканчивайте. Я сейчас к вам Поремского пришлю…
И никто, даже Клавдия, не знали о том, что в этот момент на столе у Меркулова лежал лист бумаги, на котором было уже написано:
«Генеральному прокурору Российской Федерации… От заместителя генерального прокурора по следствию Меркулова К. Д. Заявление». Два телефонных звонка остановили твердую Костину руку…
Закончив разговор с Меркуловым, Турецкий отключился. Но тут же раздался телефонный звонок. Это был Щеткин. Он интересовался, этот герой дня…
Ну, Турецкий рассказал. Сообщил и тот о Колокатове. Потом трубку взял Антон. Александр Борисович в третий — или в четвертый? — раз рассказал о Грозове, потом передал трубку Васе. И тот стал кричать папе, что он совсем не испугался, а они еще в интернате играли в заложников, и поэтому он… и так далее, и тому подобное.
— Вывези меня на свежий воздух, — попросил Турецкий жену. И добавил с хвастливой интонацией: — А ты заметила, Ирка, что на ноги-то я встал?! И если б он не сбил меня с ног, еще неизвестно…
— Хвастунишка ты, — почему-то печально ответила супруга. И заторопилась, увидев укор в его глазах: — Нет, нет, конечно! И это замечательно, мой дорогой!
Ирина послушно катила его к выходу. Съехали в парк по пандусу, остановились. Александр Борисович притянул ее к себе и посадил на колени, обнял. И тут она зарыдала. Долго крепилась…
Очень интересным ему показался ее вопрос, заданный между всхлипами:
— Кто я?… Скажи, Шурик? Ну кто я тебе? Почему все так?…
— Кто ты? — Он, пожалуй, не удивился бы, ибо и сам нередко задавал себе этот вопрос в последнее время, но плакать-то зачем? — Во-первых, ты — балда, что нехорошо. Но, во-вторых, ты — моя любимая жена, что, напротив, очень хорошо. Впрочем, первое и второе легко поменять местами… А ты не заметила, какой сегодня безумно длинный день?
На этом всхлипы немедленно прекратились. Но с колен его она не поднялась…