— Так тебя можно поздравить с окончанием дела, Саша?

— Можно, Костя. Только, пожалуйста, не поздравляй.

Хмурое настроение в последние дни сопутствовало Турецкому, несмотря на успех. Благодаря самоотверженному труду его молодых помощников, благодаря удаче, благодаря, как ни парадоксально, даже своему ранению он сумел выйти на убийцу Питера Зернова. Попутно распуталось дело адвоката Берендеева. Оба преступника — в руках правосудия. Вещественные доказательства? Полным-полно. Что же его терзает? Может, не до конца восстановленное после покушения здоровье, подкошенное пулей, прошедшей в полутора сантиметрах от сердца? Может, возвращается старый друг депресняк? Да нет, физиологические объяснения оставьте для своей покойной бабушки, Александр Борисович. Такого профессионала, как он, волнует то, обезопасил ли он общество от преступников, а с этим не все в порядке.

Убийцы понесут заслуженное наказание? Как ни прискорбно, понесут наказание исполнители. Даже Егор Князев, у которого имеется весомый мотив — ревность, действовал не по своей воле, а по чужому наущению. Что же до главной движущей фигуры, Татьяны Плаховой, прямых улик против нее нет. Письма, подстрекавшие к убийству, Егор уничтожал, а значит, суд не примет их во внимание. Поди докажи, что они существовали! Поди докажи, что они были напечатаны на той машинке «Оптима», которую так и не выбросила госпожа Плахова. Мурза убит, и от него не осталось никаких документов, удостоверяющих преступный сговор. Реанимация архивного дела об убийстве изобретателя Григория Света сулила, если скаламбурить, какой-то свет в конце тоннеля. И опять же: слишком многое зависело от показаний Дмитрия Вьюркова. А у Вьюркова — дети… Свидетель есть свидетель. Его можно запугать, искалечить, попросту убить. А следователю остается только печально наблюдать, разводить руками и уповать на то, что лет эдак через десяточек до нашей страны допрет неисправимо либеральная идея о законе, защищающем свидетеля.

Даже если все сработает, неужели стоит рассчитывать, что госпожа Плахова сядет в тюрьму? Организуется широкомасштабное общественное негодование, туча газетных статей, за которой не разглядеть, кто был прав, кто виноват. Губернатор Плахов своей внушительной фигурой и патриотическими заявлениями снискал любовь избирателей, и арест ею жены воспримут как подкоп под него. Возможно, уступая натиску улик, ее ненадолго посадят — в очень комфортные условия, которых большинство российских граждан не имеет и на свободе, — а потом, тихой сапой, выпустят. И она победным шагом пойдет вперед, осененная ореолом мученицы. По трупам пойдет, как привыкла.

Посадить Савву Сретенского? Это кое-что. И тяжелые шарики не уплыли из страны — это мило. Но ведь Савва — отыгранная фигура, герой вчерашнего дня. Его — на нары, а его работодателя, занимающего иную ступень в мафиозной иерархии, — на высокий пост? И это, по-вашему, торжество закона, защита мирных граждан? Были бы заказчики, а исполнители найдутся.

Пожалуй, единственный мирный гражданин, которого Турецкий и его сотрудники по-настоящему спасли, — это Лев Кондратьевич Феофанов, не успевший устроить взрыв возле здания Госдумы. Но с какими мыслями и чувствами выйдет из этой передряги Феофанов? Поверит ли, что такие змеи-искусители, как Никита Варенцов, составляют ничтожную часть ФСБ, а большая часть этой структуры — Турецкий наблюдал собственными глазами — состоит из таких же честных трудяг, каким был феофановский отец? Поверит ли когда-нибудь, что власть стремится его защитить, а не извести с бела света? Поверит, пожалуй, в одно: в то, что откровенно высказывать свои мысли так же небезопасно в наше время, как и шестьдесят лет назад.

С чем же тут поздравлять-то? И скучно, и грустно, и некому морду набить…

В Израиле наступила типичная новогодняя погода: плюс пять градусов. Фруктовый рынок, как обычно, восхищал пестротой и разнообразием ассортимента: здесь был даже дуриан, справедливо называемый «королем фруктов» — распространяющий зловоние на многие километры, непередаваемо прекрасный на вкус.

— Дуриан не желаете? Только ешьте на природе: в гостиницу с ним не пустят!

Этого белокурого, с примесью седины, статного мужчину все принимают за туриста из скандинавских стран. Впрочем, светловолосые евреи тоже не редкость. А кроме того, бродит еще по пустыне племя кочевников-бедуинов, сплошь светло-русых и с голубыми глазами — потомки занесенных сюда Великим переселением народов скифов-алан… Так что напрасный труд — определять по внешности человека его национальность! А тем паче его религию, убеждения и способ существования…

Исмаил Бегаев заломил на затылок кепочку с длинным козырьком, делающую его похожим на приезжего. Сливаться с туземным населением и не входит в его интересы. Среди палестинцев он все равно свой… Его здесь чтут. У него легкая рука. Он и вправду точно ангел смерти: кого заденет своим крылом, тому не жить.

Всего лишь тенью крыла осенил Азраил того американского журналиста, и готово: только сегодня дошла до него весть, что Зернов погиб. Израильское солнце забиралось под кепочку, заставляя сощуриться. Несмотря на многолетний ратный труд во славу ислама, несмотря даже на курс психологически-религиозной обработки в Турции, Исмаил Бегаев не мог себя, положа руку на сердце, назвать глубоко верующим человеком, но тут и он признавал очевидное: произошло чудо. Неверный глумился над воинами Аллаха — и вот неверный мертв. Азраил желал его смерти, но это произошло без участия Азраила, как бы для того, чтобы показать ему: вот как ты силен! Ты рожден для того, чтобы расправиться с этой гнусной западной цивилизацией, похожей на фрукт дуриан: вкус, от которого невозможно оторваться, и омерзительная вонь, точно от трупа собаки, брошенного на солцепек. Теперь ничто не свернет Азраила с пути служения своей миссии.

Опустив в плотный пластиковый пакет дуриан, напоминающий футбольный мяч в иглах дикобраза, Исмаил Бегаев развернулся и, не торопясь, пошел прочь с базара. Впервые за долгие месяцы он был абсолютно счастлив.