Уж который день подряд Никита Макарович Рогачев пребывал в угнетенно-злобном состоянии, когда вдруг все стало валиться из рук, и он, пытаясь отложить решение даже самых неотложных задач «на потом», ни о чем больше думать не мог, кроме как о длиннющей череде обстоятельств, слившихся в цепь-удавку, которая могла и кислород перекрыть. Это в лучшем случае, а в худшем… О самом плохом, что могло бы его ожидать, он старался не думать, хотя уже начинал просчитывать бессонными ночами самые худшие для него лично варианты.

Последним звеном этой цепи стал «Круглый стол» по всероссийскому каналу, где собравшиеся попытались расставить все точки над i в затянувшемся расхищении дальневосточной, сибирской и алтайской тайги российскими и прочими смешанными фирмами, которые вырубали под корень все, что только можно было вывезти из России. А вывозить можно было буквально все – купленные на корню таможенники давали «добро»: закрывали глаза даже на те факты, когда через российско-китайскую границу уходил поистине золотой реликтовый лес. Прошлись они горячим утюжком и по Боровскому району, помянув недобрым словом его главу и почтив минутой молчания коммерческого директора пятигорского зверопромхоза Ходуса, убийство которого пытаются списать на примитивный грабеж.

Правда, если говорить по большому счету, на этот треп по телевизору, к которому были подключены не только защитники кедровников елово-пихтовых лесов, но и особо горластые депутаты Госдумы, можно было бы и наплевать с высокой колокольни – это не прежние времена, когда из-за таких «столов» можно было и с партбилетом расстаться, если бы не та удавка, которая все туже и туже сжималась вокруг «Алтынлеса». С одной стороны его давила московская, жадная до наличных денег высокопоставленная «крыша», с другой стороны давил столь же жадный до халявных денег Хабаровск. Но все это был просто мелкий чих по сравнению с той опасностью, которую представлял «бывший мент Грязнов». Поначалу даже не придавший отставному генералу особого значения, он, хозяин района, только сейчас почувствовал его бульдожью хватку, понимая в то же время, что Грязнов уже не отпустит его никогда. Ему же он приписывал и организацию «Круглого стола» на телевидении.

К тому же не давала покоя и «эта сука Раиска». Иными словами Никита Макарович даже вспоминать о ней не мог. Она сразу же, как только выписалась из больницы, явилась к нему в приемную, чуть ли не шваркнула о стол Людмилу, о чем сейчас уже судачат за каждым углом, и поставила ему ультиматум, выслушав который, он только зубы сцепил намертво.

Эта сучка заявила в открытую, что не желает оставаться в положении полунищей вдовы, которую к тому же могут в одночасье выбросить с работы, и поэтому требует срочного развода Никиты Рогачева с его ненаглядной женушкой. В противном же случае…

Что может натворить эта обезумившая стерва в «противном случае», Никита Макарович догадывался. Подобные стервы своих угроз просто так на ветер не бросают.

И анализируя все это, вместе взятое, Рогачев уже понимал, что без помощи директора деревообделочного комбината ему не обойтись.

Попросив Проклова задержаться после вечерней пятиминутки и наказав Людмиле никого не пускать к нему и отключить телефоны, Рогачев кивнул Проклову на кресло, что означало серьезный приватный разговор, и, достав из бара бутылку французского коньяка, наполнил хрустальные рюмки. Когда выпили по второй, а потом и по третьей, закусив лимонными дольками, Рогачев покосился на директора комбината и, понимая, что тот ждет разговора, спросил, топчет ли зону тот умелец, подстреливший прошлым летом Тайгишева.

Они были деловыми партнерами, знали друг о друге много такого, отчего можно было и загреметь на ту же зону, и поэтому им нечего было таиться.

Проклов утвердительно кивнул.

– Не только топчет, но и здравствует до сих пор. – Он потянулся рукой за очередной долькой и уже без лишних экивоков спросил: – Что, проблемы серьезные появились?

Рогачев угрюмо помолчал, наполняя рюмки, и так же угрюмо пробасил:

– Серьезнее не бывает.

– Опять Тайгишев? – настороженно спросил Проклов, уже наслышанный о том, как Тайгишев пытается поднять общественное мнение на защиту боровских кедровников и елово-пихтовых участков по Боровой.

Рогачев пожал плечами и пояснил:

– С этим гаденышем отдельный разговор будет, а сейчас…

Он покосился на Проклова, будто лишний раз хотел убедиться в его благонадежности, и поднял свою рюмку.

– Короче, этот генерал из Пятигорья на пятки сел. Смотрел, поди, «Круглый стол» по телевизору? Так вот и это его работа! И я не ошибусь, если скажу, что еще немного, и он не только нас с тобой, но и «семерку» без хлеба с маслом оставит.

– Это нас с тобой – без хлеба с маслом? – хмыкнул Проклов. – А их, бедолаг, просто без хлеба?

– То-то и оно, – согласился Рогачев. На его щеке дернулся нерв, и он негромко добавил: – Хлеб с маслом – оно бы черт с ним, можно было бы и поутихнуть на время, пока весь этот сыр-бор не успокоится, но здесь опасность в другом.

– Думаешь, может натравить следаков из генеральной прокуратуры?

– По крайней мере, лично я этого не исключаю. И вот тогда-то, Максимушка, и нам с тобой небо в клетку покажется. Я уж не говорю о наших людях в «семерке».

– Конкретно! Что предлагаешь?

– Надежный человек нужен! – уклончиво ответил Рогачев.

– Человек… надежный… – Проклов оторвал глаза от пустой рюмки и пронзительным взглядом уставился на Рогачева: – Надежный, говоришь? Такой, чтобы белку в глаз?

Рогачев молча кивнул.

Какое-то время Проклов мысленно переваривал предложение хозяина кабинета и наконец негромко произнес:

– Что, поучить малость нашего генерала хочешь?

Рогачев усмехнулся, и на его широком лице застыла жесткая гримаса.

– Зачем же… поучить? Он и без нас с тобой все академии давно прошел.

Они оба еще боялись произнести слово «убийство», но оно и без того уже витало в воздухе.

– А ежели прокуратура копать начнет? – после долгого молчания засомневался Проклов. – Все-таки одно дело – «случайный выстрел», как это было с Тайгишевым, и совсем иное…

Он не договорил, но и без того было ясно, что на этот раз будет более сложно вывернуться из цепких лап того же Рябова, не говоря уже о хабаровских следаках из прокуратуры. Однако Никита Макарович успокоил его:

– Если ты насчет будущего следствия, то можешь забыть про него. Пока районным прокурором мой племяш, все будет так, как я скажу. Тем более что на нас с тобой никто никогда не подумает. К тому же этот мусорок московский столько врагов по району и в своем хозяйстве нажил, что желающих поквитаться с ним на дюжину охотоведов хватит.

Помолчал немного и добавил, поднимаясь с кресла и ставя на журнальный столик еще одну бутылку французского коньяка:

– Я уже думал об этом, много думал. Именно по этому следу, по следу обиженных пятигорским охотоведом людей, мой племяш и пустит своих нюхачей.

Рогачев говорил что-то еще и еще, а в сознании Проклова осело одно-единственное слово, произнесенное хозяином этого кабинета, – «поквитаться». Выходит, Никита Макарович был даже покруче, чем его знал он, Проклов. И не «поучить» намеревался он пятигорского охотоведа, а крест на нем поставить. Чтобы впредь под ногами не болтался, мешая «развивать российско-китайское сотрудничество». И резон у него был прямой: дело-то прогорало многомиллионное.

«Поквитаться…»

Он не ослышался, нет. Зная характер Рогачева и его упертость в задуманном, можно было догадаться, что в случае отказа Проклова в содействии он сможет найти исполнителя и без его помощи. Это, конечно, освобождало Проклова от лишней головной боли, но этот же отказ мог обернуться и отчуждением хозяина района от директора ДОКа. Мол, кишка тонковата у директора комбината на серьезные дела. Но именно подобный вариант их взаимоотношений как раз и не устраивал Максима Петровича. Ему, Проклову, нужен был всесильный хозяин района, а Рогачеву – человек, на которого он мог бы рассчитывать в самых рискованных делах.

Все это у него пронеслось в голове в считанные доли секунды, и Проклов согласно кивнул, мол, на том и стоять будем. Единственное, правда, о чем он заикнулся, это о деньгах.

– Сколько? – только и спросил Рогачев.

– Пока не знаю, но…

– В таком случае постарайся выяснить как можно быстрее… Короче, так! Времени у меня для этого не осталось! Боюсь, как бы он не подключил к нашим с тобой кедровникам кого-нибудь из своих людей в Москве, из той же президентской команды. А если подключит, то мои узкоглазые компаньоны могут и в штаны наложить. Это, как сам понимаешь, не в наших с тобой интересах.

Распрощавшись с Рогачевым и сев в машину, более осторожный директор боровского ДОКа, научившийся брать не только нахрапом, но и выжидать, догадывался, что сейчас самое бы время притихнуть малость Никите Макарычу и, возможно, даже сдать какие-то свои позиции, чтобы в более удобный момент единым махом наверстать упущенное. Однако в Рогачева словно бес вселился или крыша поехала, как ныне стало модно говорить. Хозяин района не только не желал идти в отступную «перед зарвавшимся мусором», но к тому же еще и настаивал на сиюминутной заброске бригады вальщиков-зэков в верховья Боровой. И уже поднимая «на посошок» янтарный коньяк, с сумасшедшинкой в голосе приговаривал: «Нам бы только в бой ввязаться, а там уж…». Судя по всему, годы партийной работы не прошли для Никиты Макарыча даром, и отдельные цитаты из работ Ленина он умело приспосабливал к своим личным проблемам.

Впрочем, на все это директору комбината было глубоко наплевать, если бы вконец свихнувшийся на собственном всесилии хозяин района не настаивал на скорейшем «решении проблемы» с пятигорским охотоведом.

– Что, нет человека – нет проблем? – уже стоя на пороге кабинета, подковырнул его Проклов.

Рогачев скользнул по его лицу настороженным взглядом и так же негромко произнес:

– Можешь считать, что так и есть. И могу заверить тебя, что тот человек, который первым высказал эту мысль, был далеко не последним человеком в этом мире.

* * *

Неуютно чувствовал себя все эти дни и Тенгиз. И причиной тому был Грач, откровенно и нагло заявивший о своем праве на паханство в «семерке».

От кумовских чертей, которые подкармливались от его стола, он уже знал всю подноготную Грача, которой хватило бы не только на «объективку» или отрядную характеристику, но и на полное «личное дело», и эта информация не могла его не тревожить. Даже после той зачистки на зоне, которая прошла в «семерке» после убийства нового хозяина и когда он, Тенгиз, вновь стал подниматься на ноги, Грач не оставлял мыслей о своем паханстве. И, судя по тому толковищу шестимесячной давности, которое состоялось в камере ШИЗО, стало окончательно ясно, что Грача уже ничто не остановит.

Грач был авторитетным вором, пользовался поддержкой «воров в законе», и, затребуй он вдруг большой воровской сходняк, на котором будет поставлен вопрос о паханстве, его тут же выберут смотрящим. А заодно объявят и «вором в законе». И залогом тому были даже не личные качества Грача, хотя и этого у него не отнять, а тот раскол на славянское крыло и южан, которым воспользовался Грач.

И в этом отношении Грач мог оказаться той самой проходной шашкой, которая в одночасье могла прорваться в «дамки».

Понимал это и прежний кум, майор Готовой, увидевший прямую опасность не только для себя лично, но и для всей «семерки». Этот ушлый, многоопытный жучило, любивший время от времени втолковывать лагерным мужикам, что «закон – что дышло: куда поверни, туда и вышло», и поимевший от этого погоняло Дышло, лучше всех понимал, что без пахана на зоне, с которым он имел бы взаимный контакт, ему не справиться с блатными и отрицаловкой, которых надо было постоянно держать в ежовых рукавицах. И то, что он через своих чертей донес до Тенгиза полную информацию о Граче, говорило о многом.

Этим самым он откровенно развязывал Тенгизу руки и давал понять, что он полностью на его стороне.

Впрочем и Дышло можно было понять. Он боялся перемен на зоне, которые полгода назад принес в «семерку» новый, еще не изученный им хозяин, полковник Чуянов. Однако он, видимо, даже не сомневался в том, что стоит только Грачу опериться и заявить свои права на паханство, как блатные и отрицаловка тут же поднимут головы. И этого, пожалуй, он боялся более всего.

Боялся он того, что и Тенгиз потеряет свое влияние над мужиками, которые практически за бесплатно пахали не только на комбинате, но и валили тайгу. А это уже полный крах, который куму не простят ни хозяева района, от которых кормился не только он сам, но и его товарищи-офицеры из администрации колонии.

Боялся Тенгиз и нового хозяина, который полгода назад принял «семерку» и о котором ходили самые неприятные для кума слухи. Честен, мол, и подношений не берет, а потому будет наводить порядок по-своему. И когда Тенгизу надежные люди подсказали, что кум, зам. начальника по режиму и еще кое-кто из администрации спят и видят, как бы избавиться от Чуянова, он разработал план, когда одним выстрелом, точнее говоря, единственным ударом заточки в спину Чуянова, он убивал сразу нескольких зайцев.

И все бы ничего, если бы не Грач. Ну кто мог предполагать, что этот достанет Калистрата в хабаровском СИЗО и заставит его накатать маляву, зачитав которую, против него, Тенгиза, и его пристяжных ощетинилась вся зона!

И Калистрат теперь лучше кого бы то ни было понимал, что полностью находится в руках Грача и, если только тот скажет слово, его тут же посадят на ножи.

Скрипнув зубами от собственной беспомощности, Тенгиз оторвал от подушки голову и поднялся с койки, отчего под ним скрипнула панцирная сетка. Сунув ноги в мягкие тапочки, прошел на второй этаж барачной постройки, где находился кабинет начальника отряда, и, даже не постучавшись, пнул ногой дверь.

Его распирали злость и ненависть, и он плевал теперь на все.

– Неплохо было бы и постучаться, – подняв голову от стола, пробурчал начальник отряда. Однако Тенгиз даже глазом не повел. Буркнул, катая на крутых скулах вздувшиеся желваки:

– Позвони заму по режиму.

– Что, срочно?

– Срочно! Разговор есть.

– А я тебе не могу помочь?

– Нет.

Видимо, почувствовав что-то серьезное, зам по режиму не стал откладывать разговор в долгий ящик и, когда Тенгиз прикрыл за собой тяжелую, обитую кожей дверь, спросил, кивнув ему на стул:

– Что за разговор? Случилось что?

Тенгиз кивнул и так же молча уставился злыми глазами на майора.

– Что?

«И он еще спрашивает что!» – злым эхом отозвалось в голове Тенгиза. Он едва сдерживал себя, чтобы только не сорваться и не заорать в морду этому самодовольному ублюдку, что по крайней мере на Кавказе так дела не делаются. И если у тебя есть возможность прикрыть человека, который работает на тебя, то его прикрывают.

– Про маляву от Калистрата слышали? – звенящим от злости голосом спросил он.

– Ну, и что с того? – майор пожал плечами. – У нас и не такое бывало. Погуляет по зоне, да и забудут про нее.

«Погуляет… и забудут…»

Он, как на больного, смотрел на развалившегося в кресле майора. «Дурак или прикидывается?»

Однако и тот и другой вариант был для него неприемлем. По крайней мере в данном случае.

– Может, когда-нибудь и забывали, – слегка повысил он голос, – да только сейчас это не тот вариант.

– Что, боишься Грача? – прищурился на Тенгиза хозяин кабинета.

– Зачем же только Грача? – обиделся Тенгиз. – Я зону боюсь. И то, что они могут меня в любой момент на ножи посадить…

Он замолчал, бешено сверкнув глазами, но и без того было ясно, что именно он хотел сказать.

– Так, может, перевести тебя временно куда-нибудь подальше от Боровска?

– Не поможет. Эта малява сейчас по всем зонам гулять пойдет. И если я здесь все еще что-то значу, то там… – И он безнадежно махнул рукой.

– Ну, и что ты предлагаешь?

– Побег.

– Сейчас это исключено, и без того на зоне убийство висит, а тут еще побег.

Тенгиз предполагал, что поимеет подобный ответ, и тут же привел свой собственный контрдовод:

– В таком случае ждите моего ареста. Я еще удивляюсь, как меня до сих пор не повязали. Но учтите! Идти паровозом и брать убийство хозяина на себя не собираюсь.

В кабинете застыла почти осязаемая могильная тишина, которую нарушил сам же хозяин этого кабинета:

– Угрожаешь?

– Нет! Просто жить хочу. Так же, как и вы все.

Зам по режиму откровенно ненавидящим взглядом уставился на Тенгиза и жестко, словно ставил точку в этом разговоре, произнес:

– Хорошо, я устрою тебе побег. Мой человек выведет тебя в верховья Боровой, и уже оттуда тебя заберет вертолет.

– А что… поближе нельзя? – насторожился Тенгиз.

– Отчего же нельзя, можно. Но ты должен будешь выполнить мою последнюю просьбу, и когда все будет сделано, получишь свои бабки.

– То есть уже в вертолете?

– Да.

Тенгиз не стал уточнять, что за дело ему предстояло провести в верховьях Боровой, и только спросил, поднимаясь со стула:

– А как насчет погони и прочего?

– Насчет этого можешь не беспокоиться. Мы своих людей не сдаем.