ПЕРВЫЙ ТАЙМ

«В Копенгагене команду нашу поселили в небольшом отеле „Абсалон“. Утром, часам к восьми, сделав зарядку в ближайшем парке, мы вернулись в отель и сразу же, еще в спортивных костюмах, позавтракали, восхищаясь обилием датских бутербродов, джемов, кофе и сливок. Шведского стола – минут через пятнадцать – как не бывало. Пополудни разразился скандал. Оказывается, 16 игроков нашей команды съели завтрак, приготовленный на 90 человек, проживавших в отеле. Принимающая сторона долго не могла рассчитаться за легкий завтрак футболистов».

Александр Ткаченко, «Футболь!»

 

ТУРЕЦКИЙ

– Мужчина, вы не стеклянный.

Турецкий обернулся. За длиннющим полупустым столом в гордом одиночестве посиживала странная дама и потыкивала его вилкой пониже спины. Очевидно, у нее был такой способ знакомства, поскольку наблюдать за феерией, разворачивающейся в зале ресторана «Прага», он ей совершенно не мешал.

А по залу носилась юная звезда эстрады в огромных спортивных трусах, бутсах и маленьком-маленьком топике и пела о несчастной заплаканной девочке Тане, которая уронила в речку мячик. И как бы в подтверждение того, что надувные предметы и в наше тяжелое время все еще обладают положительной плавучестью, звезда таскала между столами совершенно гипертрофированный футбольный мяч и пикантно оттопыривала зад, провоцируя зрителей.

– Может, присядете все-таки?

Турецкий присел, хотя мог бы повернуться и уйти, или продолжать стоять, или присоединиться к спонтанно зародившемуся хороводу, в котором солидные вроде бы дяди вприпрыжку носились по залу, мог бы вообще сюда не приходить. После напряженного рабочего дня мог бы вернуться в теплое лоно семьи или, что еще лучше, посидеть с хорошим человеком за бутылочкой коньяку, тоже неплохого. Но раз уж оказался в этом содоме, почему бы и не присесть. А все потому, что поддался на уговоры этого самого хорошего человека. Пойдем да пойдем, совместим приятное с полезным… коньячок, девочки, расслабимся, оттянемся…

Однако расслаблялся, оттягивался и совмещал приятное с полезным только инициатор этого похода Вячеслав Иванович Грязнов, увязший в поисках Рыбака настолько, что создавалось впечатление, будто ему доставляет удовольствие сам процесс. Еще бы: трется с футбольными знаменитостями вроде и по делу, а с каждым в обнимочку, с каждым на брудершафт, только лучшего друга бросил, как говорится, на произвол судьбы. Правда, Славка уверял, что здесь он не просто так, здесь он по наводке своего личного психолога с голубыми глазами, составляющего нетрадиционную ориентировку на беглого зека.

– Скучаете? – Рот дамы растянулся в хищноватой, тонкой улыбке.

Турецкий не ответил, хотя, конечно, скучал. Он вообще редко получал удовольствие от банкетов и светских раутов, и это всемосковское сборище футболоманов, футболофилов и футболомейкеров не стало исключением.

Праздновали день рождения главного тренера российской сборной Катаняна. Дата как бы и не круглая – пятьдесят два, но захотелось кому-то всенародно напомнить, что футбол-то в России еще не умер, вот и придумали как бы юбилей: Катанян – сорок пять лет с футболом и тридцать лет в сборной.

Турецкий с Грязновым приехали к концу торжественной части, тогда Турецкому еще было хорошо, зато было плохо всем остальным. Все были трезвыми и мрачными. Футболисты не пили, поглядывая на бдительных тренеров, тренеры не пили, чтобы эту бдительность не утерять, подруги и жены и тех и других не пили, поскольку не пристало дамам быть пьянее кавалеров, в результате все многочисленное разнообразие спиртного досталось малочисленной группе гостей, к футболу имеющих весьма отдаленное отношение, которые тоже пили мало, потому что не напиваться же, в конце концов, они сюда пришли.

Грязнов сразу же умчался, завидев нужных ему людей, и его пегий затылок замелькал где-то у входа в мужской туалет. Очевидно, он разумно предположил, что, чем гоняться за каждым в отдельности, гораздо мудрее устроить глобальную западню, к тому же человек, спешащий на толчок, вряд ли станет растекаться мыслью по древу, да и эмоции в такой момент уходят из-под контроля владельца.

Турецкий с некоторой брезгливостью отметил, что футбольные боссы и прочие важные чиновники, имиджа ради благосклонно относящиеся к спорту, чинно и отдельно восседали за двумя столами, составленными буквой "Г". Чиновники были деловиты, словно на работе. У них без конца звонили мобильные телефоны, и официанты даже приносили им какие-то записки или письма. Нет, справедливости ради нужно было заметить, письмо было только одно…

Наконец кто-то сказал, что для перемены настроения нужно, как в семейной жизни, переставить мебель. Стали отодвигать столы, чтобы освободить пространство для странных телодвижений, именуемых у этой публики танцами, и участь эта не миновала даже чиновников.

Затем как-то незаметно и постепенно обстановка разрядилась, контроль ослаб, и все вдруг как-то разом нажрались до чертиков, под аккомпанемент вечно юных попсюков и попсючек.

И только Турецкий бродил как неприкаянный, не зная, куда приклонить свою буйную усталую головушку, явно чужую на этом празднике жизни.

– Выпьем? – незнакомка подвинула к нему высокий фужер с водкой и большое блюдо с заветрившимися уже бутербродами.

Турецкий посмотрел на потрескавшуюся ветчину, и стало ему ее жаль. Выпили не чокаясь, как на поминках. Незнакомка-то незнакомкой, однако Турецкий не мог отвязаться от мысли, что где-то ее уже наблюдал. Впрочем, когда дело касается женщин, подобные мысли размножаются как микробы. Так или иначе, он закусил это дело упомянутой ветчиной.

– Наталья, – представилась дама.

Турецкий сообразил, что надо отреагировать.

– Никогда не мог понять, – сказал он, – как правильно пишется: «Наталья» или «Наталия»?

Дама слегка округлила глаза:

– Честно говоря, понятия не имею.

– Как же так? – вполне искренне расстроился Турецкий. – Собственное имя – и не знаете…

– Это старая фишка. Еще с Раневской была такая история.

– Сомневаюсь, – пробурчал Турецкий. – Что-то сомневаюсь, чтобы она сомневалась по поводу собственного имени. Дескать, Наталья я или Фаина?

– Да нет, там другая история была. У нее какая-то поклонница попросила номер телефона. А она говорит: «Милочка откуда, я знаю?! Я его просто не помню. Я же сама себе не звоню».

Как Турецкий ни сдерживался, но все же захихикал.

– Вот так и я. К себе не по имени обращаюсь. А впрочем, можно же и просто Наташа. Наташа Гримм. Это фамилия такая, – объяснила она в ответ на удивленно вздернувшиеся брови Турецкого. – «Бременские музыканты»? Слышали наверно, это мои прадедушки…

– Которые из пяти?

– Авторы, авторы, сообразительный вы мой. Братья-сказочники.

– Тогда Александр. Турецкий. Это тоже фамилия.

– Выпьем за фамилии?

Выпили за фамилии, но безо всякого удовольствия – теплую водку да без горячей закуски. Как алкоголики-извращенцы.

Наташа Гримм была особой неординарной. Она, пожалуй, единственная в этом зале из дам «до сорока пяти» не принимала участия в соревновании «на ком меньше шмоток». Поскольку надета на ней была довольно длинная юбка и что-то большое и мохнатое вроде свитера – все эти новомодные названия типа пайты, сайты, гольфы и прочую лабуду Турецкий не знал и знать не желал. И под этим чем-то мохнатым угадывалась вполне и вполне достойная созерцания фигура, которую в отдельных ситуациях не грех и продемонстрировать. Остальное – это главным образом большие, в пол-лица, затемненные очки, черные с красноватым отливом волосы и хищная все-таки улыбка.

Водка, хоть и теплая, сделала свое черное дело: Турецкий отогрелся душой, и мир вокруг изменился в лучшую сторону. Мысль вдруг стала отчетливой и прозрачной как слеза. Турецкий понял, что Фаина Раневская – великая актриса, а футбольные тусовщики – просто несчастные люди.

И даже Наташа показалась вполне перспективной и даже не только для плясок под «На-На». Ее тоже, оказывается, бросил дружок – затащил, усадил и убежал.

По этому поводу немедленно выпили за верность. Потом за ревность. И наконец, за вредность.

И уже совсем было собрались сходить потанцевать, но тут, как джинн из бутылки, из толпы выпрыгнул Грязнов и, выхватив стул из-под боевого товарища, закричал пьяно и противно (так, во всяком случае, показалось тоже нетрезвому Турецкому):

– Пойдем, старик, я тебя с та-а-акими людьми познакомлю!

К «та– а-аким» людям не дошли -Грязнов отвлекся на мелькнувшую чью-то до боли знакомую спину и с криком «Ща!» убежал таранить хоровод.

Турецкий снова остался один и опять почувствовал себя трезво и гадко, тем более что Наташа зависла на лысом пижоне в бабочке и очках. Лысый был лысым совершенно: выше бровей ни одной волосинки, ни намека на волосинку.

А Грязнов нашелся в компании молодых атлетов, оравших вразнобой «Под крылом самолета». Турецкий совсем затосковал.

– Слава, домой поедем?

– Саня, садись, давай лучше выпьем. – Про «та-а-аких» людей он уже забыл, а возможно, это они и были.

– Поехали.

Грязнов мучительно и долго собирался с мыслями и, наконец, выдал:

– Компромисс! Как у Довлатова. На, бери ключи, заводи, а я только допою и – как штык уже с тобой. О'кей?

Турецкий выбрался на улицу, проклиная себя за то, что общению с дочерью, которое в его внутреннем рейтинге было неизмеримо выше даже приговаривания любимого коньяка «Хеннеси», он бездарно предпочел посиделкам в арбатском ресторане.

Накрапывал мелкий такой, противный дождичек, по асфальту стелился низкий белесоватый туман, было холодно и мерзко. До стоянки бежал вприпрыжку, чтобы согреться. Фонари не горели и грязновскую «Ниву» нашел с трудом.

Но тут ждала новая неприятность: «Ниву» с двух сторон окружали два джипа, «чероки» и «лендровер». Причем они стояли впритирочку, настолько близко, что дверцы грязновской машины не открывались! То есть руку в салон засунуть еще можно было, но остальное никак не проходило. Ей-богу, хоть на потолке люком обзаводись!

Чертыхаясь, Турецкий огляделся: никого, все как повымерли. И конечно, никакого Грязнова. Он либо не слишком торопится, либо вообще забыл, что пора двигать. Либо помнит, но не собирается, что самое вероятное.

Вытолкать ее, что ли? С трудом дотянулся, снял с ручника. Упираясь руками в капот, поднатужился. Но «Нива», сдвинувшись сантиметров на пять, бамкнула в очередную преграду – сзади пристроился еще один джип.

Вот же сволочи, сбил бы его бампер, к черту, так поди сбей! У джипа его самосвалом мять надо, а не грязновской старушкой – она сама после памятной встречи с министерским «кадиллаком» скорее развалится. А козлы автомобилисты из бандитских джипов надрались небось как свиньи, поди их найди теперь.

Турецкий вспомнил, как когда-то, в бурной юности, шутили с друзьями. Вреднющий кляузник сосед держал во дворе свой горбатый «Запорожец», и они вчетвером отнесли его на руках, и задвинули между двух тополей, так что ни выехать, ни вывернуть. Вышел соседушка во двор, глянул на любимого стального коня – так и сел на задницу. Ходил вокруг него, сокрушался, материл всех почем зря, даже в милицию бегал, а что милиция – посочувствовали и разошлись восвояси. А вынимать-то машину надо, не ржаветь же ей веками, пока тополя сгниют, а тополя толстые были, могучие. Вынес мужик пилу – и давай наяривать. Наяривал, наяривал – и в результате за пятьдесят рублей (деньги-то по тем временам немалые!) уговорил тех же друзей-злодеев, получавших немалое удовольствие от этой картины на ближайшей лавочке, совершить операцию обратного выноса любимого авто на руках. Как говорится, не плюй в колодец – вылетит, не поймаешь.

Турецкий тоскливо огляделся еще раз. О! Вроде бы фигура под фонарем нарисовалась. Подбежал к ней скорее, пока не растаяла под дождем:

– Простите, вы мне не поможете?

Парень под фонарем, нет, скорее, мужик, бородатый, здоровый, но замученный какой-то и такой мокрый, что с ресниц капает, передернулся весь от этого «простите» и почему-то отошел в тень.

– Что?

– Вы парковщик? – проорал ему в ухо Турецкий, и крик этот эхом разнесся по безлюдной стоянке.

– Парковщик? – снова переспросил тот и еще больше задвинулся в тень.

– Я выехать не могу, меня со всех сторон приперли.

Мужик внимательно оглядел Турецкого и сказал:

– Кто припер-то? Вроде я не вижу никого…

– Да вы что, издеваетесь, – взвился следователь Генпрокуратуры, привыкший сам вести допрос. – Машину мою приперли, не выехать никак!

– А… Так бы сразу и сказали. Конечно. Вы подождите тут, я сейчас… – Он, пятясь, отступил на несколько шагов и, повернувшись, бегом понесся ко входу.

– Эй, так куда же вы? – совершенно поразился Турецкий.

– Ключи принесу. От этих джипов.

Ладно, подождем. Турецкий забрел под навес, подождал. Закурил, пытаясь отвлечься от сырости. Хмыкнул, пытаясь вспомнить, какие считалки использует дочь Нинка в ситуациях вынужденного ожидания… Нужно что-то тематическое, соответствующее моменту. Что она там такое выдавала в поликлинике, в очереди к врачу… А, вот!

Ехал мужик по дороге,

Сломал колесо на пороге.

Сколько гвоздей -

Говори поскорей!

Каких гвоздей?! Может, это к тому, подумал Турецкий, что, когда я наконец отсюда выберусь, выяснится, что мне, то есть Грязнову, шину прокололи. Нет, лучше что-нибудь жизнеутверждающее… А что Нинка, коза эдакая, говорила в кино, перед началом сеанса…

Жаба прыгала, скакала,

Чуть в болото не упала.

Из болота вышел дед -

Двести восемьдесят лет.

Раз, два, три,

Это, верно, будешь ты!

Да уж, жизнеутверждающее… А что она такое бормотала у матери, у бабушки то бишь?

В гараже стоят машины:

«Волга», «Чайка»…

Нет! Пусть будет -

В гараже стоят машины:

«Волга», «Нива», «Жигули».

От какой берешь ключи?

Отлично! От «Нивы» беру.

Но Турецкий докурил уже вторую сигарету, а парень так и не появился. Дождь между тем, надо сознаться, лил уже немилосердно.

Да пошли вы все, осточертело!

Он снова открыл дверцу грязновской «Нивы», влез рукой, выдернул с заднего сиденья свой плащ, а ключи повесил на руль. Угнать не угонят, а грабить все равно нечего. Пейджер, который Грязнов уговорил оставить, чтобы не отвлекали, правда, так у него в бардачке и остался, ну и черт с ним. Хорошо хоть, деньги в кармане и метро еще работает.

Когда промокший, замерзший и злой Турецкий добрался наконец до дома, было уже около полуночи. Света в окнах родной квартиры не было, то есть его уже не ждали. Подумаешь, не очень-то и хотелось. Зато не придется ничего объяснять: почему Славка не подвез, почему мокрый, почему грязный… Можно спокойно отлежаться в горячей ванне, чайку попить… Заходил на цыпочках, стараясь не нарушить покой сонного женского царства. На телефонном столике в прихожей горела лампа, под ней записка:

"1. Если ты это читаешь, а не говоришь со мной, значит, опять приехал поздно. Я возмущена! Подумай о дочери, наконец.

2. Звонил Грязнов. Сказал, что видел Меркулова и Костя велел тебе срочно позвонить в гостиницу «Олимпия». Больше ничего не объяснил, сказал, тебя там встретят и просветят".

– Сказочник хренов, – тихо ругнулся Турецкий.

Про Меркулова Грязнов, конечно, наврал, наверняка с новыми знакомцами поехал продолжать гульбище. Ну и флаг ему в руки, большой и красный. Навеселились за сегодня, достаточно. И место, главное, выбрал подходящее: известный притон измайловской братвы, да и просто штаб-квартира тамошних путан.

Турецкий, прихватив огромную кружку дымящегося чая (суданская роза с плодами шиповника, заваривать 7 минут), погрузился в дымящуюся же ванну…

И почти сразу потерял ощущение времени… Большой пузырь пены странным узором напоминал футбольный мяч…

Похорошело, разморило, захотелось спать. Но конечно, и сны сегодня были поганые. Это же надо: даже во сне звонит телефон, к которому надо немедленно подойти, зараза такая! Турецкий вздрогнул от этого и пролил на себя чай. Подпрыгнул как ужаленный, но больше от испуга, потому что чай оказался холодный. Вода в ванне тоже совершенно остыла… Странно, очень странно.

Турецкий наконец совершенно проснулся и сообразил, что телефон звонит самым натуральным образом и в самом реальном времени. Идти не хотелось, но пришлось: проснется Ирина, хуже будет. Ну, если опять Славка!… Додумать страшную месть не успел, босиком попрыгал в прихожую.

Звонил Меркулов:

– Где тебя носит?

– По морям, по волнам, – хмуро пропел Турецкий.

– Я уже час с телефона не слезаю. На пейджер тебе раз пять звонил. Давай срочно в гостиницу «Олимпия».

– Брось, Костя, я спать хочу.

– В машине поспишь, спускайся. – Меркулов явно не шутил.

– Да что стряслось-то? – зло спросил Турецкий, все еще надеясь, что ничего особенного.

– Труп как раз по твоему профилю. И я хочу, чтобы ты занялся им немедленно. – Последнее слово из уст обычно интеллигентного и деликатного Константина Дмитриевича прозвучало неестественно резко.

– А до утра подождать нельзя? – не соблюдая субординацию, тоже рявкнул Турецкий, бросил косой взгляд на часы и чуть не упал. 9.30!

Но предусмотрительный зам генерального прокурора уже повесил трубку. Турецкий тоже шмякнул свою. За время разговора на полу, под ногами образовалась противная лужа. Снова стало холодно. Да, день определенно не сложился.

Но почему в половине десятого утра Ирка спит как ни в чем не бывало?! Турецкий заглянул в спальню и обомлел. Кровать была аккуратно застелена, а Ирина Генриховна отсутствовала, то есть, вернее, определенно уже пребывала на работе. А Нинка соответственно – в школе. Отомстили, значит. Не отреагировали на храп из ванной.

Вот ведь черт, сколько же времени он, таким образом, провел в совершенно холодной ванне?! Так недолго и моржом заделаться.

В пятьсот пятом номере эксперты уже складывали свои чемоданчики, фотограф поспешно доклацывал пленку, на полу у входной двери, на красном ковровом покрытии, обозначился меловой контур. Тело уже увезли.

Судя по очертаниям, мужчина, довольно высокий, лежал ногами к выходу – нормальный законопослушный покойник. Следов крови не наблюдается, зато следы борьбы присутствуют: разбитая бутылка, перевернутое кресло. Номер люкс – очевидно, товарищ не бедствовал. Шкаф открыт, вещей нет, скорее всего, только въехал, а возможно, и вовсе жить здесь не собирался, снял на ночь, о чем красноречиво свидетельствуют ажурные трусики на двери в ванную. И что дальше? Ничего.

Однако, если не дают спать «важняку» Турецкому, следует предположить, что этот донжуан либо кто-то из наших сильно власть имущих, либо иностранец. Турецкому надоело наконец подпирать косяк и заниматься дедукцией.

– Меня кто-нибудь просветит насчет случившегося?

Медэксперт, с сизой щетиной на подбородке – тоже, очевидно, из постели вытащили, – на удивление сделал это весьма охотно:

– Убитый – некий Штайн. Как следует из документов, у него изъятых, гражданин Германии. – Эксперт засунул в рот маленький леденец.

– Дальше-то что? – не выдержал Турецкий.

– Чиновник ихнего МИДа.

– Немецкого?

– Немецкого. Смерть наступила вчера вечером где-то от девяти тридцати до десяти тридцати…

Турецкий насмешливо присвистнул и на цыпочках прогулялся по комнате, стараясь ничего не задевать и не касаться.

– Точнее – только после вскрытия. Причина смерти – перелом шейных позвонков. С ним была дама, которая, очевидно, видела и сможет опознать убийцу, она-то и подняла тревогу, однако впоследствии скрылась в неизвестном направлении. Все, что находилось при нем, ребята уже обработали на предмет дактилоскопии, так что можешь не осторожничать. Вот, собственно… Да, там где-то еще бродит немецкий консул, его твой оруженосец развлекает.

– Какой оруженосец? – немедленно отреагировал Турецкий, уже догадываясь, что день грядущий подложил ему новую свинью. И не одну.

– Смышленый парень, да вон он, легок на помине.

В номер решительно шагнул круглолицый серьезный молодой человек. Турецкий вспомнил, что видел его мельком в коридорах родной конторы, но ни имени, ни должности не знал и уж тем более в собственные оруженосцы не записывал.

– Александр Борисович, я Артур Сикорский. Константин Дмитриевич откомандировал меня в ваше распоряжение, – представился «оруженосец», ненавязчиво так упирая на собственную фамилию, как будто она сразу все объясняла.

И Турецкий действительно кое-что вспомнил: Сикорский – это, кажется, авиаконструктор такой, вроде американский, хотя на самом деле русский. А еще генерал Сикорский, большая шишка в МВД, а это, стало быть, отпрыск знаменитого рода. Да, удружил Костя, делать больше нечего, как носы подтирать мажорам-недорослям.

– Соберите всех свидетелей, добудьте мне пленку от камеры наблюдения в холле и успокойте пока консула, – распорядился Турецкий, мысленно репетируя взбучку, которую он устроит Сикорскому, когда тот все вышеперечисленное перепутает и напортачит. А иначе ведь и не бывает.

– Уже сделано, – невозмутимо ответствовал Сикорский.

– Что сделано?

– Все. Непосредственно убийства никто не видел, но всех потенциальных свидетелей я собрал внизу и предварительно уже опросил.

– Гм. А…

– Пленку тоже изъял, даже две, поскольку в двадцать часов ее меняли, а убийца мог появиться раньше этого времени.

– Так. Ну а…

– Консул в номере для особо почетных гостей угощается коктейлем за счет заведения.

– Ладно, – наконец членораздельно буркнул Турецкий, перебирая предметы, изъятые у покойника. Хотя, если честно, парень для новичка проявил себя совсем недурственно.

Среди вещей не оказалось ни наркотиков, ни оружия. Обычный джентльменский набор: носовые платки – три, зажигалки – две, сигары «Маканудо» – три, фляжка карманная с коньяком – одна, ключ от номера, презервативы – упаковка, пузырек с таблетками ношпы, полотняный мешочек на цепочке – ладанка с надписью по-русски: «Трава с Вальпургиевой горы», паспорт, визитки, пластиковые кредитные карточки, фотография убитого с девушкой в белом и огромной собакой на фоне домика в горах, бумажки с какими-то пометками, денег нет – что странно.

В ванной оказались отдельные детали и предметы женского туалета, которые в совокупности составляли весь наряд от трусиков до пальто. Только обувь отсутствовала.

– А в чем же она ушла? – озадаченно поинтересовался Турецкий, еще раз в уме последовательно надевая покинутые вещи на воображаемую женскую фигуру.

– В костюме Евы, – гоготнул кто-то.

– Да уж не Адама.

– Я отчаливаю. А на прощанье – подарок от фирмы, – медэксперт засунул в рот очередной микроледенец, сделал Турецкому ручкой, покидая номер, – даю бесплатный совет. Ты этого консула сюда-то не впускай, а если впустишь, то хоть дверь оставь открытой.

Турецкий огляделся в поисках чего-то жутко для немца оскорбительного и осмыслил совет, только прикрыв дверь. Вся она со стороны номера была изрисована разнокалиберными свастиками, причем рисовали не мелом, не краской, а натуральной кровищей.

У Турецкого пересохло в горле. А Сикорский пристроился в уголке и сидел себе тихонько, то ли наблюдая за работой великого гения сыска «важняка» Турецкого, то ли в ожидании дальнейших распоряжений. Но независимо от причины Турецкого это нервировало. Сопляка необходимо было срочно наказать.

– Ваша версия случившегося, – сурово вопросил следователь в надежде, что мальчик-мажор спасует, растеряется, промямлит что-то несуразное и таким образом будет поставлен на место.

Однако его опять постигла неудача, мажор не спасовал:

– Первое: убийство с целью ограбления. В пользу этой версии отсутствие денег и, возможно, других ценностей: часы, кольца, булавки для галстука, запонки и прочие предметы, могущие представлять интерес для грабителя, не наблюдаются, и пока никто из свидетелей не смог вразумительно ответить, были ли они на Штайне при появлении его в гостинице. Тем не менее трудно предположить, что грабитель стал бы убивать свою жертву, поднимая шум и рискуя быть пойманным с поличным. Графика на двери также в эту версию не вписывается. Второе: убийство на почве ревности или мести. Возможно, Штайн был ловеласом и в принципе мог серьезно оскорбить чьи-то чувства, но ни свастика, ни отсутствие денег в эту версию не вписываются. Третье: убийство как акция привлечения внимания общественности к какой-либо экстремистской организации неофашистов, необольшевиков, неочерносотенцев или других неорадикалов, тогда свастика к месту, но деньги они бы брать не стали. Четвертое: ритуальное убийство – свастика как кабалистический символ, и сектанты могли взять деньги, но маловероятно, чтобы гражданина Германии стали преследовать сектанты в России…

Турецкий почувствовал, что у него начинает болеть голова. А вот Сикорский был свеженький как огурчик:

– И пятое: заказное убийство – модус операнди не подходит, ограбление не вписывается, оставленная в живых свидетельница не соответствует, свастика тем более не укладывается в схему. Но Штайн мог быть заказан, а значит, исполнитель либо дилетант, который все испортил, либо профессионал, который сделал все, чтобы у нас и мыслей о заказном убийстве не возникло.

Турецкий снова вынужден был про себя признать, что работа мажора достойна похвалы. И снова от похвалы воздержался, а вслух сварливо заметил:

– В дополнение к вашему списку: мы вполне можем иметь дело с двумя последовательными или независимыми преступлениями. Например, пришел грабитель и под дулом пистолета заставил Штайна расстаться с деньгами и драгоценностями, а следом вломился ревнивый муж или обиженный сутенер и открутил ему голову. Или наоборот – вначале пожаловал убийца, а после кто-то ограбил труп.

Мажор наконец смутился:

– Об этом я не подумал…

Это сразу значительно улучшило настроение Турецкого. Теперь парень нравился ему куда больше, чем в роли Цицерона.

И голова вроде перестала болеть…

Мальчишка был явно не дурак, и, пожалуй, из такого мог бы получиться хороший сыскарь. Да только, конечно, влиятельный папаша перетащит его раньше времени в министерство – к себе под крылышко.

Турецкий наконец уселся в кресло и достал сигарету:

– Все, что ты тут излагал, исключает проститутку из числа непосредственных исполнителей? – Турецкий непринужденно перешел на «ты», и мажор воспринял это спокойно, даже, как показалось Турецкому, вздохнул с облегчением. Взаимное прощупывание закончилось, и оба остались довольны друг другом. По крайней мере удовлетворены.

– Пока окончательно исключать ее рано, она вполне могла быть соучастницей, а ее экстравагантный побег, возможно, прикрывал отход настоящего убийцы.

– Вот что, – резюмировал Турецкий. – Вопросов миллион: убийца ожидал появления Штайна и явился заранее? Он следил за ним? Он работает в паре с проституткой и грабит клиентов? Он наткнулся на Штайна случайно? Есть у него в гостинице сообщник или нет? И т. д., и т. п., и др.

– И пр., – находчиво подсказал Сикорский.

– Да. Первым делом нам следует выяснить, как он проник сюда и как ушел. Мог ли он войти и выйти незамеченным? Короче, действуй.

Озадачив Сикорского, Турецкий повертел головой, пытаясь разогнать пелену перед глазами, и отправился убалтывать консула. Чертовски хотелось спать, но поскольку поспать ему уже явно не светило, то хотя бы кофе. Он, конечно, не мог его жрать литрами, как Грязнов, но потому кофе на него и действовал отрезвляюще, просветляюще и «утром ободряюще» в отличие от упомянутого Грязнова.

А консулу, похоже, уже ничего не хотелось. Распустив галстук и забросив смокинг на диван, он полеживал в необъятном кресле шикарного люкса и осоловевшим глазом косил на телевизионный экран. Бурбон, содовая и ведерко со льдом – рядом на сервировочном столике, только руку протяни. И немец явно руку протягивать не ленился.

Может, молча взять его под белы рученьки да отправить домой отсыпаться, хоть до утра бы спокойно поработали. Однако немец, нюхом учуявший в Турецком нужного ему человека, усилием воли привел себя в состояние боеготовности и слегка заплетающимся языком выдал сочиненную наедине с бурбоном сложную грамматическую конструкцию:

– Сего дня руководству МВД и Генеральной прокуратуры будут вручены ноты протеста немецкого правительства, открывающие ваши действия как наносящие моральный ущерб Германии.

Турецкий проникся и сделал скорбное лицо.

– Мы желаем исчерпывающую информацию и скорое расследование, – продолжал консул.

– Делаем все возможное, будем работать в постоянном контакте с вами и надеемся на плодотворное сотрудничество, – в свою очередь забубнил Турецкий. Боже мой, сколько раз и в скольких обстоятельствах он нес эту лабуду! – В свете этого мне нужна кое-какая информация…

– Нет, это мне нужна информация!

– Нет, – по возможности мягко сказал Турецкий, – это мне нужна информация.

– Нет! Это мне…

Турецкий с грустью подумал, что ситуация становится похожа на знаменитую сцену из «Золотого теленка», когда «молочные братья» Паниковский и Балаганов, устало отпихиваясь ладонями, бормотали: «А ты кто такой?»

– К сожалению, единственная информация, которой я могу с вами поделиться, не нарушая тайну следствия, – это факт смерти господина Штайна…

Консул напряженно внимал.

– Но это, кажется, вам и так уже известно. Мне же нужно знать, что он был за человек, чем занимался в Москве…

– Гюнтер Штайн – сотрудник министерства иностранных дел, – перебил консул, – образцовый работник и уважаемый гражданин.

Истинный ариец, продолжил про себя Турецкий, образцовый семьянин, в связях, порочащих его, не замечен, характер нордический… хитрый. Что же делал этот уважаемый гражданин в гостинице с весьма конкретной репутацией, да еще с проституткой? Вслух же Турецкий, конечно, выдал более нейтральную фразу:

– Вы его хорошо знали?

– Нет, однако мы часто встречались в посольстве, – запальчиво ответил немец.

– Вспомните, он носил часы, запонки, перстни, кольца?…

– Часы обязательно. Швейцарские. Кольцо – только обручальное. Запонки… нет, не помню. Это ограбление?

– Возможно, – уклончиво ответил Турецкий. – Чем он занимался в Москве?

– А вот с этим вопросом вам придется обратиться непосредственно к послу.

– Штайн не опасался за свою жизнь, не получал в последнее время писем с угрозами?

– Нет… не знаю.

– Может быть, телефонные звонки соответствующего содержания?

– Я уже ответил.

– Это его первый визит в Россию?

– Нет.

– У него был постоянный круг знакомств среди российских граждан?

– Не знаю.

«А что ты, собственно, знаешь?!» – хотелось заорать Турецкому.

– Где он остановился?

– В посольстве.

– У него могли быть с собой дипломатические документы, похищение которых способно отразиться на международных отношениях? – Во завернул, аж страшно.

Немец, видимо, подумал о третьей мировой войне и тоже испугался:

– Обращайтесь к послу. Нет.

– Нам нужен список его последних контактов.

– К послу. – Окончательно протрезвевший консул, подхватив свой смокинг, ретировался с максимальной поспешностью, которую мог себе позволить, не теряя при этом дипломатического достоинства.

Может, не стоило его так, скорее всего, обыкновенная бытовуха. Но зато, с другой стороны, теперь никто не заикнется, что мы отнеслись к делу недостаточно серьезно, пусть помучаются, поиграют в шпионов.

Первым Турецкий допросил швейцара, который не только присутствовал при отбытии путаны, но даже успел с ней побеседовать. А проститутку нужно было вычислить как можно скорее. Швейцар оказался типом не в меру разговорчивым и на простой, казалось бы, вопрос: видел ли он девушку раньше – разразился целой тирадой:

– Да какая она девушка?! Она девушкой годов с тринадцати небось быть перестала. Шлюха она и есть шлюха, а то и того хуже – б… настоящая. Другие девки намоются, накрасятся смотреть приятно, а эта что? Панка натуральная: патлы засмоктанные, глаза подведет как у покойницы, крест на шее с мою ладонь, не меньше, и одежка точно ряса. Нормальный мужик на такую ни в жисть не полезет, только эти любители экзотики. Вот и допрыгался этот, довела его экзотика.

– Ага. То есть появилась она не впервые, если я правильно понял?

– Точно.

– Ее имя, фамилия, знакомые, родственники, постоянные клиенты, вываливайте, короче, все, что знаете.

– Ангелиной называлась, больше ничего не знаю.

– Хорошо, а теперь по порядку: вы видели, как они входили? Она и немец?

– Я всегда на посту. Где-то без четверти девять подъехали.

– На чем?

– «Опель» темно-зеленый, немец сам за рулем сидел.

– Его вы тоже раньше видели?

Швейцар на мгновение задумался:

– Вроде видел, раз или два.

– И все время с этой Ангелиной? Или с другими девицами? Или в комбинации?

Швейцар хихикнул, очевидно представив себе такой вариант.

– Не, эту он впервые подцепил.

– Ну а потом что было?

– А ничего! Где-то в десять тридцать выскакивает она в этом неглиже, ну… в чем мать родила, только ботинки на ней и полотенце сзади волочится. Хоть бы прикрылась! И орет как свинья недорезанная: монстр! монстр! спасайтесь! А у самой руки по локоть в крови, морда расцарапана. Схватил я ее в охапку, а она скользкая, визжит, вырывается, в общем, плюнула мне в глаза – и деру.

– Что, так по улицам в полотенце и поскакала? – не удержался от вопроса Турецкий.

– Куда там: в «опель» немца этого запрыгнула – и фьюить, только ее и видели. Как раз «форд» серебристый въезжал на стоянку, шлагбаум был открыт.

Объявить в розыск «опель» Турецкий не успел. Явился Сикорский, закончивший интервьюировать путан, и сообщил, что машина, которую искали по всей Москве, обнаружена всего в двухстах метрах от гостиницы, за углом у телефона-автомата. Еще одно очко в пользу мажора.

– Что путаны?

– Искомая: Анжела, Елена либо Алина Тельновская, рабочий псевдоним – Ангелина, из лимиты, проживает или прописана в общежитии химико-технологического техникума, по словам коллег, страдает психическими отклонениями. – Сикорский перевел дух и добавил доверительно:– На мистике сдвинулась. Возможно, привлекалась.

Только маньяков мне и не хватало, с тоской подумал Турецкий, чур их! Чур!

– Входы и выходы изучил? – спросил он с постной миной, не желая принимать предложенного дружеского тона. Хотя, спрашивается: а мажор-то в чем виноват? Шут с ним, потерпит – не маленький…

– Ситуация следующая: гостиничный двор представляет собой каменный мешок, у них тут стоянка. Забор высокий – метров пять, я пробовал, просто так не перелезть. Выхода из здания три: парадный, пожарный – он закрыт, ключи у охраны – и служебный на стоянку – он открыт. Сторож утверждает, что пешком со стоянки никто не выходил. Вообще, в пятнадцатиминутный промежуток с момента прибытия Штайна до его смерти никто не входил в гостиницу и никто ее не покидал…

– А после, после? – нетерпеливо прервал Турецкий.

– Семь человек. Шестеро братков, местные завсегдатаи, гуляли с самого утра, все – никакие, пока не проспятся – допрашивать бесполезно. Со слов бармена, за час-полтора до исхода полностью утратили мобильность, сидели в баре безвылазно. И одинокий гражданин – Лукин С. С. Его я на всякий случай уже проверил: коммерсант средней руки, был с дамой в номере на первом этаже, со свидания отправился прямо домой к жене. Проститутка и коридорный подтверждают, что в момент убийства Лукин из номера не отлучался. Можно, конечно, еще покопать, но это вряд ли «наш» человек – староват и хлипковат.

– Кто первым обнаружил труп, не считая, разумеется, Ангелины? Дежурный по этажу?

– Да. Он услышал сдавленный крик, но, как уверяет, не придал этому значения, дескать, может, у кого-то из постояльцев слишком бурный оргазм. Через минуту-две мимо него проскочила голая девица, он выглянул в коридор: в пятьсот пятом была открыта дверь. К трупу не приближался, ни к чему в номере не притрагивался, сразу же вызвал начальника охраны. Показания подтверждает один из жильцов. Он услышал женские крики в коридоре, вышел посмотреть, в чем дело, увидел, как коридорный вошел в номер и пробыл там секунд двадцать, не более. Затем оставил его и еще пару подоспевших любопытных соседей охранять вход в номер и побежал к себе – звонить начальнику охраны.

Портье подтвердил, что Штайн появился в этом заведении не впервые, в плане дам не повторялся, всегда снимал номер на сутки, но никогда больше чем на несколько часов не оставался. Сегодня все было как обычно: снял одноместный номер, прошел с барышней в бар, потом поднялся к себе. Платил наличными, и, как «случайно» удалось заметить портье, денег у него в бумажнике было много – пачка «наверное, толщиной с большой палец» – марки. Но в момент, когда убегала путана, портье на месте не оказалось: «живот скрутило».

Следователи стояли и молча рассматривали машину.

«Опель» был цел, закрыт, и даже противоугонное устройство невменяемая Ангелина включить не забыла.

– Она, очевидно, дозвонилась до кого-то из автомата, и ее забрали, – наконец высказал предположение Сикорский.

– Зачем звонить из автомата, если в машине есть телефон? – Несмотря на отсутствие бодрящих напитков, Турецкий окончательно проснулся и мыслил вполне ясно. – А ну-ка, – он указал взглядом на урну в нескольких шагах от брошенного автомобиля.

Артур Сикорский с невозмутимым видом подобрал обрывок газеты покрупнее, расстелил на тротуаре и принялся методично вытряхивать содержимое мусорного бака.

– Эврика! – Он аккуратно подхватил платком изрядную связку ключей – штук десять, в том числе от машины.

Турецкий открыл дверцу, взял трубку телефона, нажал повтор последнего номера и, не дожидаясь, пока ему ответят, дал отбой, зафиксировав номер на определителе.

– Теперь остается выяснить, кому он принадлежит, и можно двигать за Ангелиной и ее сообщником,– подытожил Артур.

– Угу, – промычал Турецкий, не слишком веря в такой элементарный вариант.

Он взглянул на часы: начало одиннадцатого. Домой ехать просто бесполезно, скоро все вернутся домой и поспать все равно не дадут, придется восстанавливать силы на родном диванчике в кабинете.

– Может, заедем ко мне, позавтракаем, отдохнем, – словно читая его мысли, предложил Артур.

– Заедем, почему не заехать, – недолго думая, откликнулся Турецкий удовлетворенно: наконец-то кофейку попьем, да и пожевать чего-нибудь давно пора.

Сикорский оказался на коне. То есть на новой спортивной «мазде» темно-вишневого цвета. Хорошо быть мажором.

Апартаменты у него были под стать машине: все вылизано и вполне современно. Когда-то это была обыкновенная двухкомнатная квартира на проспекте Маршала Жукова, но сейчас стены, кроме несущих, были удалены, и образовалось приличных размеров помещеньице, разделенное только двусторонними под потолок стеллажами с книгами. Мебель итальянская, кондиционер, уголок культуриста, разумеется, масса всяких мелких прибамбасов, призванных облегчить жизнь одинокого молодого мужчины.

Турецкий даже присвистнул:

– Неплохо живешь, стажер.

– Стараюсь.

Завтрак оказался тот еще: отбивная тридцать на тридцать с кровью (голодный Турецкий ее так и не осилил), салат из какой-то индийской зелени (по виду очень похоже на болотную тину, но уточнять он не решился), в начале – апельсиновый сок и на финише – молоко.

– Хлеба только нет, – извинился Артур. – Я не ем углеводы.

– Что – вообще?! – ужаснулся Турецкий, не представляя себя в такой ситуации.

– Практически. Во всяком случае, картофель, каши, хлеб, торты и тому подобное не употребляю, – не без удовольствия пояснил хозяин.

Наевшись, Турецкий отвалился от стола:

– Кофейку бы.

– Сейчас организую.

– А сам?

– Протеиновый коктейль.

– Значит, кофе тоже не пьешь?

– Нет, не пью.

– И чай?

– И его.

– И зачем ты себя так изнуряешь?

– Не! Это я себя балую.

Турецкий сообразил, что столкнулся либо с железными принципами, либо с ослиным упрямством, и перевел разговор:

– Ладно, давай о деле. Ты проверь телефон и займись Ангелиной, а я, как большой специалист по немцам, дипломатии и прочей лабуде, попробую определиться со Штайном.

 

ГРЯЗНОВ

По просьбе Комиссарова Грязнов срочно приехал в МУР. Договорились встретиться в его бывшем кабинете, который так еще никто и не занял. Впрочем, Грязнов и не собирался его никому уступать. Тут была военная хитрость. Он тайком вызвал слесаря и велел поменять замок на двери. При этом демонстративно и побольше стучать молотком. Чтобы было хорошо слышно. Обиженный слесарь возразил, что он профессионал, молотком почти не пользуется и работает тихо, как мышь. Но Грязнов, руководствуясь исключительно революционной целесообразностью, приказал об этом забыть и выполнять что сказано.

В результате в МУРе не осталось сотрудника, который не знал бы, что в кабинет начальника врезали новый замок, и никаких вопросов больше не возникало: значит, есть и новый хозяин. Только вот кто он, оставалось загадкой, поскольку сам Вячеслав Иванович теперь появлялся на Петровке крайне редко. Запасной ключ от кабинета он вручил Комиссарову, так что сейчас, например, Грязнова уже ждали.

Грязнов сразу заметил, что если Федор держался невозмутимо, то Дятел весело поблескивал глазами, и у него явно чесался язык, однако субординация прежде всего, и он помалкивал. Вот только хороший ли это был признак, Грязнов распознавать еще не научился.

– Слава, признаю, что насчет денег Патрушева ты оказался прав, – сказал Комиссаров.

– Ага, вот видишь! – Грязнов откровенно торжествовал. Наконец-то появилась хоть какая-то зацепка. – Рыбак ими воспользовался? Они-таки где-то проявились?

– Да. Они действительно проявились. Только боюсь, что наш список с этими номерами можно теперь выбросить.

– Почему это? Не говори загадками, – рассердился Грязнов. – Где засекли деньги? В гостинице? В ресторане? В бане?

– Все – мимо. Деньги засекли у вдовы Патрушева.

– Что?!

– Полчаса назад она позвонила в свое отделение милиции и попросила поблагодарить сотрудника, который взял на себя труд лично их доставить.

– То есть… – От такой наглости даже у бывалого Грязнова дух захватило.

– Да, – хихикнул до того молчавший Дятел. – Описание участливого сотрудника полностью идентично внешности Рыбака. – И высказал неожиданную лингвистическую догадку: – Вообще, по-моему, слово «участковый» идет не от участка, а от «участия»!

– Рыбак сам их ей привез, – подтвердил Комиссаров, – бабки эти.

Наступила тягостная пауза, которую ни Комиссаров, ни Дятел не смели прерывать.

– Все-таки не понимаю, – сокрушенно сознался Грязнов. – Он же в бегах, без ночлега, без документов, а тут деньги сами на голову свалились – и он их возвращает. Он что – больной, зачем он это сделал?! Ты бы вернул деньги на его месте, а, Федор?

Федор скромно промолчал. Правая рука у него почему-то была сжата в кулак, которым он легонько постукивал о ладонь левой.

– Может, хоть Алина это как-то объяснит? – У Грязнова окончательно испортилось настроение. – Ну ладно. Вернул деньги. И… что еще?

– А все. Попросил Патрушеву написать расписку, извинился за задержку и уехал.

– О господи, ну а расписку-то зачем?

– А я знаю? Может, пошлет в Международный трибунал, в Гаагу.

Грязнов стал медленно, но верно свирепеть:

– Ладно, тогда скажи, зачем меня из дома выдергивал?! Раз все равно делать нечего?! Что, эти приятные новости нельзя было по телефону рассказать?!

Комиссаров отрицательно покачал головой, протянул Грязнову руку и разжал ладонь. На ней лежала металлическая таблетка, нечто вроде кварцевой батарейки. Похоже, но не совсем.

– Это еще что за хренотень?

– «Жук», – с пафосом сказал Леша Дятел, а Комиссаров просто кивнул.

– Прослушка?! И где вы ее нашли?

– В твоем кабинете, Слава, – резюмировал Комиссаров. – Нашли, пока тебя ждали. Тебя прослушивают. Меня прослушивают. Нас прослушивают.

Грязнов поперхнулся. Потом сообразил:

– Но если ты нашел ее только здесь, в кабинете, а меня просил приехать до того, как нашел, то как же ты догадался об этом?!

– Случайность. У меня домашний телефон зафонил. Паршиво они там работают, правда не знаю, кто и где. Ну я позвонил кое-кому, проверили и сказали, что с большой долей вероятности – да.

– И мой – тоже, – вставил Дятел.

– Ладно, – хмуро сказал Грязнов. – Хреновину эту вставьте назад, где нашли. Пусть считают, что мы ослепли. Весь базар теперь фильтруем, в машинах – тоже. Кстати, проверьте-ка мою, раз уж вы такие ушлые. Надеюсь все-таки, что там чисто.

Вышли на улицу, прошли на парковку, залезли в «Ниву» и проверили. «Жучок» был. Его решили тоже не трогать.

Грязнову стало нехорошо. Не может же это быть Рыбак, в конце концов?! Все-таки он пятиборец, а не технический гений… И потом, как бы он залез в муровский кабинет Грязнова… Но если не Рыбак – то еще хуже.

– Значит, кто-то слышит все, что происходит у меня в машине?!

– А что у тебя такое незаконное происходит в машине? – пожал плечами Комиссаров. – Куришь себе и куришь. И Рыбака ловишь между затяжками.

– Это уж мое дело, что происходит, – отрезал Грязнов. – Скажите лучше, господа пинкертоны, какие есть соображения, давно ли нас пасут?

– Вы будете смеяться, Вячеслав Иваныч, но на этих «жучках» стоят пломбы, – весело проинформировал Дятел. – Вот бюрократы, а! Тот, что в вашей машине, поставлен сегодня ночью или утром.

У Грязнова отлегло.

– Федор, проверь телефон Алины, если есть такая возможность.

 

ТУРЕЦКИЙ

Турецкий сидел у себя за рабочим столом и тер кулаками виски. Не спиртной напиток, а такое место на голове.

Акт вскрытия Штайна подтвердил предварительные выводы экспертов о времени смерти. Причина – перелом шейных позвонков, но на лице и затылке трупа были обнаружены ушибы, нанесенные тупым предметом за несколько минут до смерти. И этот тупой предмет очертаниями очень напоминал рукоятку пистолета.

Искомый злодей с его нетривиальным «модус операнди» не переставал удивлять. Если взял с собой пистолет, то почему не использовал по назначению? Боялся поднять шум и привлечь внимание? Зачем же тогда тащился с пистолетом, взял бы нож. Можно допустить, что хотел только попугать жертву, а убивать не собирался, тогда зачем убил? Случайно? Единственное объяснение: Штайн его узнал или в крайнем случае рассмотрел слишком хорошо, чтобы впоследствии опознать…

Для разнообразия Турецкий побродил по кабинету.

Как– то все не складывается. Обычный грабитель-одиночка не станет убивать, ну не получилось, в другой раз получится, с другим клиентом. Даже если Штайн обратится в милицию, что маловероятно, учитывая пикантность ситуации, в которой происходило ограбление, и даже если лицо грабителя знакомо каждому патрульному в Москве, все равно Москва большая, Россия еще больше, можно забиться в уголок, отсидеться, а не лезть под расстрельную статью. Да и со Штайном не все ясно, какого черта он полез в драку? На добропорядочного бюргера в возрасте это тоже не слишком похоже. Отдал бы деньги, наверняка ведь не последние, или заорал бы во всю глотку, вор бы испугался, сделал ноги. Нет же, он устраивает потасовку, не задумываясь, как объяснит потом, почему он появился на дипломатическом приеме в синяках и ссадинах.

Нет, Штайн мог вести себя так, только если был уверен, что его пришли убивать, и отчаянно защищал собственную жизнь. То есть он знал убийцу. Но почему у него появилась возможность к сопротивлению? Неужели парень с пистолетом, как в плохих боевиках, решил зачитать приговор и обосновать его справедливость, а пока он трепался, упиваясь собственной значимостью, немец собрался с мыслями и кинулся махать кулаками?

Что бы еще поделать для разнообразия? Если бы у меня был камин, подумал Турецкий, я бы поворочал бы в нем дровишки. Но ведь нет же камина!

Единственное, что смогла определить экспертиза в отношении убийцы: он, возможно, был одет в кожаную куртку или плащ. Под ногтями у Штайна обнаружились частички свиной кожи. А может, на него напал дикий кабан?!

Кровь на двери убитому не принадлежит. С отпечатками пальцев эксперты все еще не закончили, и неизвестно, когда закончат: гостиница как бы и новая, и клиенты бывают вполне себе с претензиями, а порядки все те же совковые: пыль вытирают редко и нетщательно. Потому в номере обнаружились пальчики порядка пятидесяти человек, и разбираться, какие из них по делу, а какие просто рядом оказались, можно до скончания века.

Звонок из машины Штайна был сделан накануне утром, номер принадлежит немецкому посольству. Просто звонил человек на работу… Ангелина предпочла воспользоваться автоматом. Сообразила, что звонок проследят? Или вообще никуда она не звонила?

Голова у Турецкого буквально опухла от несоответствий, нестыковок и несовпадений, информации для размышлений было слишком мало, а тут Костя уже торопит с результатами, и его тоже можно понять: на него давит генеральный, на которого давят немцы. Прямо Курская дуга.

Мозговой штурм Турецкого прервал Артур, с лихорадочным блеском в глазах ворвавшийся без стука.

– Александр Борисович, как настроение? Едем брать Ангелину.

– Нашлась?

– Почти. Я звонил в общежитие, где она якобы проживает. Она там действительно числится, но уже год не живет, зато мне объяснили, где ее можно отыскать. Оказывается, она ежедневно появляется на гомеопатическом толчке.

– Где?

– Стихийный рынок средств нетрадиционной и народной медицины. Она там то ли торгует, то ли консультирует.

– Бред какой-то. Погоди, погоди… Вспомнил! «Трава с Вальпургиевой горы»!…

Сикорский с восхищением покрутил головой: вот это реакция! И лишь добавил, подавая Турецкому его куртку:

– Кстати, ее настоящее имя – Елена Константиновна Терновская, а не Тельновская, я сделал новый запрос.

Толчок, то бишь рынок, состоял из одного недлинного ряда палаток. Подозрительного вида, причем явно не отличающиеся здоровьем тетки, бабки и дедки вполголоса предлагали каждому вольно или невольно забредшему прохожему чудесное исцеление от любых болезней практически даром. Панацеи в большом количестве выставлялись на прилавок и в еще большем демонстрировались из-под полы редким покупателям. Порошки, таблетки, настойки, снадобья. От всего в отдельности и одновременно – от всего разом.

Следователи немного потолкались у прилавков, для вида поинтересовались возможными вариантами лечения, ну хотя бы… ну, скажем… насморка, простатита, радикулита, ревматизма, и были не рады обрушившейся на головы информации.

– Замечательно. Но нам бы Ангелину, – вежливо вопросил Турецкий наименее жульнического вида костлявую тетку, которая при их приближении сразу подобралась и запричитала что-то с умным видом над пучком сена с громкой надписью «От зубов».

– Это которая афродизиаками торгует?

– Чем?

– Так у меня тоже есть очень действенное средство: привораживает, отвораживает…

– Нет, нам Ангелину.

– Не было ее сегодня. На службе она.

– А где ее служба?

– Да рядом тут, в Центре половых болезней… А то, может, возьмете все-таки у меня «верблюжье ушко»?

– И кем же она там работает, постоянной пациенткой? – возмущался Турецкий, топая по грязи к обозначенному костлявым теткиным пальцем приземистому зданию.

Центр размещался в помещении бывшей бани и носил громкое название «Люди». В предбаннике имелись три двери, из надписей на которых можно было сообразить, на какие же группы, собственно, делится человечество: слева – «Мужчина», справа – «Женщина», а посредине – «Д-р мед. проф. Уткин А. П.». Именно из этой двери навстречу Турецкому с Сикорским выкатился светящийся гостеприимством толстяк в больших очках и халате нараспашку, надо полагать, сам Уткин А. П.

– Добго пожаловать в центг «Люди», – комично прокартавил он дежурную фразу. – Здесь вам пголечат все угологические заболевания, заболевания матки, яичников, пгедстательной железы. Ваш доктог – цветное УЗИ, а я доктог Уткин. Итак, чем могу служить?

– Ангелина, она же Елена Терновская, здесь? – помахав корочкой, спросил Артур.

– У нее сеанс.

– А она что же, лечит…ся? – одним словом оформил двоякий вопрос Сикорский.

– Вообще-то она ассистигует пги угологии, но сейчас ей самой понадобилась квалифицигованная помощь. Я позову.

– Нет, нет, спасибо, мы как-нибудь сами, – отмахнулся Турецкий и решительно направился к двери «Женщина».

«Доктог» Уткин проявил неожиданную прыть, попытавшись заслонить собой проход:

– Что вы, что вы, туда нельзя, пгегывать пгоцедугы категогически запгещается!

– Нам можно, – веско ответствовал Артур, предъявляя документ, наделяющий его соответствующей властью.

Внутри женская половина лечебницы представляла собой натуральную баню с камнями, грубыми полатями, обилием пара и чада. Только по стенам висели набухшие от влаги медвежьи шкуры, что придавало помещению сходство с чумом. Ангелина в самой непринужденной позе лежала на полатях в любимом костюме – костюме Евы.

По дороге в прокуратуру она непрерывно крестилась и бубнила заклинания, весьма далекие от Евангелия, на вопросы не отвечала – только делала страшные глаза. Турецкий не стал торопиться: знал по опыту, с подобными личностями необходимо терпение, нужно дождаться просветления – и быстренько дожимать, пока снова не началось.

В кабинете уже дожидался ответ на запрос (Сикорский дал его от имени шефа). «…Терновская Елена Константиновна, 1974 г. рождения…» Биографические данные он пропустил. Ага… «…В 1997 г. совместно с гр. Кирпичевым В. М., ранее судимым, фотография прилагается, привлекалась судом г. Клин Московской области в качестве обвиняемой по делу о незаконном присвоении чужой собственности путем мошенничества…» Так… «…Дело прекращено – потерпевший забрал свое заявление».

– Где Кирпичев?! Когда ты его видела в последний раз?! – резко спросил Турецкий, подсовывая снимок Ангелине под самый нос.

Она отшатнулась, и сразу же взгляд ее стал более осмысленным.

– На работе должен быть, в центре… В бане… Он сегодня с двенадцати, но почему-то опоздал.

– Штайна вместе обрабатывали?

– Нет, – она замотала головой, – это не Вовик. Он только забрал меня. Оттуда… Я позвонила ему… Из автомата.

– Где он живет?!

– Там же, через дорогу.

– Все понял, Александр Борисович! – Сикорский схватил со стола фотографию и рысью покинул помещение.

Турецкий силой усадил Ангелину на стул, не хватало, чтобы грохнулась посреди кабинета и что-нибудь сломала, предложил ей сигарету, точнее – сам прикурил и вложил в рот. Она сидела некоторое время, сложив руки на коленях, с сигаретой во рту, глядя на ее тлеющий конец. Затем выплюнула окурок на пол и раздавила каблуком.

– Извините. Мне бы кипятку. У меня есть особая заварка, – она извлекла из кармана бумажный пакетик.

Особая заварка оказалась столь же зловонной, сколь чудодейственной. Буквально через пять минут она настолько пришла в себя, что даже смогла сфокусировать взгляд на Турецком. А еще через пять минут ее прорвало:

– Никогда не занимаюсь сексом с мужчинами только ради денег. Мне важна астральная близость. Гюнт оказался очень продвинутым, и, хотя он исповедовал другую философию, у нас, несомненно, была общность.

– Давайте поближе к делу.

– Я не концентрировалась на обыденности, помню, что мы пили – слияние требует большого количества жидкости. Потом я уединилась в ванной, мне нужно было подготовиться. Я медитировала, когда услышала крики, они были такие приглушенные, как будто исходили из глубины моего "я". И я стала слушать голос, он взывал о помощи, я стала перемещаться по комнате и тогда увидела его. Очертания были зыбкими, он склонился над Гюнтом и, протянув руку, произносил заклятие. Почувствовав мое присутствие, он обернулся, и тогда я увидела его лицо – лицо зверя. Он просто пригвоздил меня взглядом к земле, и я почувствовала, как он пытается войти в мое тело, я сопротивлялась, кричала, а он входил и входил, а потом растворился в воздухе.

Турецкий нервно вскочил, приоткрыл форточку, чтобы проветрить мозги, и сделал несколько кругов по кабинету, настраиваясь на соответствующий лад.

– То есть его лицо вы видели?

– Немца?

– Немца!

– Я его все еще вижу. Малейшие черточки, каждую складку, каждый зуб.

– А что было потом?

– Гюнт был мертв, а он был во мне. Он овладел мной, и я совершила обряд очищения, дальше я перестала осознавать себя и не помню ничего до того момента, как свершился второй, и окончательный, обряд.

– А первый-то в чем заключался?

– Знаки, начертанные кровью, и заклинания в определенном порядке.

– Чьей кровью?

– Жертвы.

– То есть Штайна?

– Моей. Он не может войти в мертвое тело.

– А были ли на теле после его ухода, скажем часы, вы, конечно, не помните?

– Нет.

– А не мог он, произнося заклинание, рыться в бумажнике жертвы?

– Ему деньги не нужны, у него есть власть над душами.

– А вам нужны деньги?

– Нужны. Но я не ворую.

Турецкий захотел напомнить ей про случай в подмосковном городе Клин и уже открыл было рот, но в последнюю секунду передумал: пока не время. Начнет завираться – тогда.

– А простите за любопытство, заплатить он вам успел?

– Немец?

– Немец!

– Нет.

«Важняк» усмехнулся.

– И еще исключительно из любопытства, у покойного обнаружена трава со смешным названием…

– Д-да. – Она слегка запнулась. – Я ему подарила оберег. Но его это не спасло…

Турецкий отчаянно закашлял в кулак, чтобы не расхохотаться.

– Хорошо. Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились?

– В тот же день. Я шла по бульвару, он шел навстречу, когда мы увидели друг друга, нам захотелось близости.

– И что было дальше?

– Он спросил, не занят ли у меня вечер, потом посадил в свою машину.

– В котором часу это было?

– Не знаю.

– И вы поехали прямо в гостиницу?

– Нет, он сказал, что ему нужно кое-куда заехать.

– Куда именно?

– В ГУМ.

– Вы заходили с ним внутрь?

– Нет.

– Вы ждали в машине?

– Нет. Гюнт дал мне немного денег и попросил купить ему жвачку и себе что захочется.

– Ну и?

– Я не успела, он вернулся, и мы поехали.

– Он что-нибудь купил?

– Не знаю. Не похоже.

– Может, он встречался с кем-то? Он ни с кем не разговаривал, когда вышел, не прощался?

– Нет. Наверно.

В кабинет заглянул Артур. Турецкий оставил задержанную собираться с мыслями и пулей выскочил в дверь, спеша не столько разузнать об успехах помощника, сколько отдохнуть от общения с Ангелиной.

– Как дела?

– Никак, – вздохнул Сикорский, пребывающий в расстроенных чувствах.

Выяснилось, что Кирпичев исчез. Со вчерашнего вечера никто его не видел. Медицинский центр, в котором работали Терновская и ее дружок, оказался заведением весьма занимательным. Например, женщинам, страдающим бесплодием, доктор Уткин обещал исцеление всего за каких-то пятьдесят долларов. Процедура включала в себя посещение парилки «вдыхание целебных испарений древних лечебных растений со всех уголков мира», а также сеанс (на самом деле секс-услуги) «народного целителя, члена ассоциации белых магов и колдунов России Владимира Касьянова (Кирпичева)». Посетительниц было много, поэтому народному целителю ассистировали два помощника.

Пока Кирпичев в бегах, у них там вакансия образовалась, ухмыльнулся про себя Турецкий, устроиться, что ли, на полставки… Бр-ррр, мерзость какая!

С большим трудом он заставил себя возобновить допрос.

– Осталась всего пара вопросов, гражданка Терновская. Как вы попали в машину после убийства? Она была открыта?

– Нет. Гюнт забрал ключи с собой. Совершив обряд, я оглянулась и увидела связку рядом с телом.

Турецкий чуть не поперхнулся.

– А больше ничего рядом с телом вы не увидели? Бумажник, например?

– Нет. Вы уже спрашивали.

– Допустим. Вы сели в машину Штайна…

– Потом доехала до телефона-автомата и позвонила Владимиру.

– А почему не воспользовались телефоном Штайна, в машине? Вы что же, так и стояли в телефонной будке в одном полотенце?

Она только пожала плечами:

– Да. Наверно. Он еще не подходил долго.

– Сейчас вас проводят в лабораторию, и вы поможете составить фоторобот, – с огромным облегчением от окончания допроса выдохнул Турецкий. – В целях вашей же безопасности я задерживаю вас на трое суток.

Фоторобот удался на славу.

С распечатки на ошарашенных сыщиков смотрел граф Дракула собственной персоной. С клыками, с красными глазами, с развивающимися космами, со всеми делами.

– Она что, издевается? Это же маска, я лично видел такую в «Детском мире», – возмутился Сикорский.

– Обыкновенная идиотка. Насмотрелась сериалов про пси-энергию, начиталась лабуды о том же, все это наложилось на недостаток образования и общую скудость ума, а нам с тобой расхлебывать.

– То есть свастики, как я понял, она намалевала сама, и фашистов с сатанистами можно оставить в покое. Хотелось бы только знать, что из того, что она нам рассказала, правда, а что чистый вымысел?

– Если абстрагироваться от ее спецтерминов и перевести сказанное на нормальный язык, получится следующее. Пока Терновская была в ванной, в номер вошел неизвестный и убил Штайна, а при ее появлении испугался и убежал. Выглядит вполне правдоподобно. А дальше она либо перепугалась до смерти, либо действительно вошла в транс и, порезав ладонь, размалевала дверь кровью.

– Обобщаем, Александр Борисыч? Подозреваемый мужчина – высокий, крепкого телосложения, очевидно не старый, иначе со Штайном бы не справился, был в маске. И как прикажете его искать?

– А что у тебя с пленкой?

– Я отпечатал все физиономии, включая служащих гостиницы, которые попали в кадр, но боюсь, что предъявлять их свидетельнице для опознания бесполезно – ни у кого из них не было окровавленных клыков. Я проверил: никто на снимках не повторился, то есть человека, который бы за интересующий нас период пришел и ушел из гостиницы, нет. Следовательно, либо он пришел задолго до Штайна, либо оставался в гостинице на момент нашего прихода.

– Нужно на всякий случай отработать этот стремительный визит Штайна в ГУМ накануне убийства. Какого хрена ему там понадобилось? Запланированная встреча? Незапланированная встреча?

– Александр Борисович, а вам не кажется, что она просто морочит нам голову? В ГУМе ежеминутно толпятся тысячи людей, приходят и уходят. Служащие на посетителях просто не фокусируются. Выяснить, был ли он там и что делал в означенный промежуток времени, невозможно. Сам промежуток, кстати, тоже определен весьма приблизительно, то есть это тупик.

Турецкий согласно вздохнул:

– Допустим, она врет, стерва. Хотелось бы узнать зачем. Просто из вредности или прикрывает Кирпичева? А значит, проверять все равно придется. В конце концов, видок у нее весьма запоминающийся, и если кто-то из ларечников (где-то же она должна была искать жвачку?) ее вспомнит, то, возможно, вспомнит и Штайна.

 

ГРЯЗНОВ

После целого дня метаний по городу, после натужных и безрезультатных вычислений он подвозил Алину домой.

Последние пять часов ушли на проверку казино, в которых при желании можно было провести всю жизнь, не выходя на воздух. Эту здравую мысль высказал Комиссаров. Кроме того, там с успехом и незаметно можно было разменять «меченые» деньги Патрушева, если таковые у Рыбака еще оставались. В казино он вполне мог сидеть сутками, пользоваться бесплатными напитками и телефоном. Это было удобно.

«Космос», «Габриэла», «Метрополь», «Голден палас», «Москва», даже плавучий «Александр Блок»… Все оказалось безрезультатно.

По здравом размышлении Грязнов не стал говорить Алине о том, что Комиссаров с Дятлом обнаружили слежку за их группой – в виде подслушивающих устройств. Тем более что достоверно установить, прослушивается ли телефон Севостьяновой, не удалось. Так зачем барышне нервы трепать лишний раз?

– Вячеслав Иваныч, – сказала она, – я обдумала все, что мне рассказали. С этим возвратом денег Патрушевой у такого субъекта, как наш Рыбак, есть только два варианта. Патрушев – человек случайный в этой истории, как это ни грустно для его семьи. Так что не стоит брать во внимание его квартиру или жену. Значит, либо Рыбак нашел себе деньги, и патрушевские полторы тысячи ему погоды уже не делали, либо он хотел продемонстрировать, что он честный человек и не станет брать чужих денег.

Грязнова такая версия не устроила:

– Не клеится! Эти два варианта меня устраивают только в комплексе. По-моему, демонстрацию своей честности Рыбак стал бы устраивать только в том случае, если бы оказался при деньгах. Но где тогда гарантия, что мы вообще узнаем о его жесте доброй воли? А вдруг бы Патрушева не позвонила в отделение со своей благодарностью любезному участковому? Рыбак же не мог быть в этом уверен.

– Другими словами, игра на публику не стопроцентна?

– Вот именно!

– Так что вас беспокоит, Вячеслав Иваныч? Значит, остается второй вариант. Рыбак просто вернул деньги женщине, свидетелем случайной гибели мужа которой он стал.

– Алиночка! Вы сами-то верите в такую честность?

Она смутилась.

– Вообще-то я ждал от вас других рассуждений. На подобную причинно-следственную я и сам способен. Но у вас же свой метод, диссертация о беглых зеках…

– Боюсь, вы меня переоцениваете.

– И все же попробуйте. Зачем он деньги вернул? Действительно как честный человек или врет? Это ведь нам о многом может сказать. Мне кажется, в подобных радикальных обстоятельствах суть человека выкристаллизуется, кроме нее, у него ничего-то и не остается.

Алина была приятно удивлена.

– Хорошо, я попытаюсь. Жаль только, что никто из нас не видел Рыбака живьем…

Тут Грязнов как-то странно на нее посмотрел.

– …Если не считать, конечно, что вы, Вячеслав Иваныч, когда-то, лет пятнадцать тому, были его болельщиком. Потому что в таком случае были бы возможны простейшие наблюдения, позволяющие определить степень правдивости. Ложь, если быть внимательным, можно заметить по повторяющимся микродвижениям, как-то: ускользающий в сторону взгляд; касание пальцем века; касание пальцем рта, кончика носа; поглаживание шеи, затылка; затаенное дыхание.

– Как-то это общо звучит, – немного нервно сказал Грязнов.

– Что ж вы хотите, теория всегда неконкретна. Естественно, реальный живой человек не будет воспроизводить все эти движения. Его организм неосознанно выберет только некоторые. И уж ими займется всерьез. А владелец упомянутого организма и знать об этом ничего не будет, поверьте мне на слово. Если он не Штирлиц, конечно.

По своим антропологическим данным и по предполагаемому мной темпераменту, Рыбаку были бы свойственны второй и четвертый пункты.

– То есть неосознанное касание века и поглаживание шеи? – уточнил Грязнов. – Учту. Ну что ж, спасибо за лекцию.

– Или поглаживание затылка. Спасибо за внимание, дорогие слушатели, – она раскланялась во все стороны и вышла из машины. – Ладно, пока, побегу своих рыб кормить!

Значит, касание пальцем века, еще раз повторил про себя Грязнов, и поглаживание шеи. Или затылка. Ну и девчонка!…

 

ТУРЕЦКИЙ

С утра Турецкого затребовал к себе Меркулов.

– Знаешь, кто ты такой, Александр Борисыч? – В голосе Меркулова явственно прозвучали сожалеющие нотки. – Ты герой вчерашнего дня!

– Это как понимать? – опешил Турецкий. – Меня досрочно на пенсию отправляют? Сего числа вступают в силу новые повышенные моральные нормы, которым я не соответствую?

– Да ты и старым не вполне соответствуешь. – Меркулов по привычке посмотрел поверх очков, хотел было добавить что-то еще нравоучительное, но сдержался. – А насчет вчерашнего дня вот что: ты, дорогой мой, стал героем новостей на немецком телевидении. Собственно, фамилия «Турецкий», как я понял, в сводках не фигурировала, зато наш покойный Штайн и твоя деятельность удостоились полной мерой. В общем, сам смотри. – Он включил специально по такому случаю приготовленный видеомагнитофон. – Смотри внимательно, я уже третий раз любуюсь. – Меркулов не смог скрыть хитроватой улыбки, хотя значения ее Турецкий пока не уразумел.

Запись была без перевода, большую часть слов он не понимал, хотя суть происходящего и была ясна.

Московская корреспондентка, ею оказалась недавняя знакомая – Наташа Гримм, помелькала пару секунд на фоне гостиницы, в которой произошло убийство, сказала, что погибший – дипломат, занимавшийся поддержкой немецких СМИ на территории России, затем эффектная пауза и крупный план места преступления с кровавыми свастиками на двери. Дальше пошло, как и следовало ожидать, все в общую кучу. И оголтелые экстремисты, взявшие моду убивать неугодных журналистов и всех, кто им споспешествует. И коррумпированные российские власти, которые ни хрена не могут, только взятки брать. И ни одного громкого убийства за последние десять лет не раскрыли. И дын-дын-дын. И тра-та-та. И бла-бла-бла. Короче, все здесь полные мудаки, а в правоохранительных органах – мудаки в квадрате. (Открыла Америку!)

У Турецкого на лбу выступил пот – немецкий всегда давался ему с трудом. Меркулов смотрел на него все с тем же хитрым прищуром и, похоже, ожидал комментариев.

– Поймаю убийцу, скажут спасибо. Ведь могли бы и японского дипломата кокнуть.

– Ты по существу давай. Пожалуйста.

– По существу, я бы этих уродов из гостиницы… Номер опечатан! Какого… они впустили туда корреспондентов?!

– Вот-вот, – сказал Меркулов удовлетворенно, – уроды. Быстро соображаешь. Я думаю, и документы пропавшие найдутся, и даже деньги. Вполне такое возможно, – с нажимом уточнил Константин Дмитриевич. – Что с проституткой и ее приятелем?

– Повезет – сегодня возьмем приятеля. Прямо сейчас, если отпустишь. И дай мне это кино про немцев, мой Сикор-Мажор – киноман, пусть смотрит и радуется.

Отдать кассету Сикорскому он так и не успел. Только плюхнулся в родное кресло – позвонили из немецкого посольства: обнаружен бумажник Штайна. В сточной канаве, примерно в тридцати метрах от того места, где Ангелина бросила машину. Нашла его дворничиха и позвонила в надежде на вознаграждение. Божится, что денег в бумажнике не было, только документы и визитки.

Турецкий немного поразмышлял: ехать самому или отправить Мажора? И уже почти склонился ко второму решению. И даже вызвал парня к себе. И тут его осенило: ладанка, «трава с Вальпургиевой горы»! Спрашивается: на кой черт Терновской, брать ее с собой на работу? Она что же, всем своим клиентам подобные подарки делает?

– Вот что, поезжай опять на гомеопатический толчок и по местам трудовой славы нашей Ангелины, – отдал Турецкий совершенно не то распоряжение, которое собирался сделать минуту назад, – узнай: не видел ли ее кто-нибудь вместе со Штайном раньше, до дня убийства.

– Разве есть новые факты? – живо заинтересовался Сикорский.

– Новые соображения. Значит, будут и факты, если… постараешься.

В немецкое посольство он опять не выбрался: траурные мероприятия. Турецкому вежливо предложили перенести визит на завтра. Можно было, конечно, настоять, но он не захотел. Все равно толку от этого посещения не предвидится. Ехать общаться с находчивой дворничихой – и подавно желания не было.

Дождавшись перерыва (с некоторым трудом), Турецкий решил пропустить сто граммов для ускорения следственного процесса. Непосредственного участия в таковом он уже пару часов не принимал, но это обстоятельство было решено оставить без внимания. Пить в одиночку он терпеть не мог, но сидеть без дела и ждать, пока кто-то в поте лица и в гуще событий… Этого он не мог терпеть еще больше.

В разгар мероприятия по внутренней связи позвонил Сикорский и с нескрываемым энтузиазмом сообщил:

– Места возможного появления Кирпичева я установил. Сейчас их проверяют. Только что обнаружилась свидетельница по делу Штайна. Желает говорить только с вами. Я дал ей ваш номер и бегом направляюсь в Генпрокуратуру, если не возражаете. Ага? – Не дожидаясь ответа, он повесил трубку.

Турецкий, чертыхнувшись, на скорую руку все со стола сгреб в сейф, зажевал лимонной коркой, достал из ящика фоторобот подозреваемого и уставился на него как удав, желая проникнуть в темные глубины загадочной русской души свидетельницы, коей померещился этот черт с рогами.

Через пять минут, как только Артур вошел в кабинет, немедленно раздался звонок по городскому телефону.

– Здравствуйте, Александр Борисович! Я Наташа Гримм, корреспондентка, вы меня помните. – Последняя фраза прозвучала не вопросительно, а утвердительно, даже – безапелляционно.

– Еще бы! – Он хотел повторить на немецком какую-нибудь фразу из ее репортажа, но все слова безнадежно перепутались в голове.

– Ваш помощник дал мне ваш номер… Мы не могли бы встретиться, у вас должен быть обеденный перерыв? Давайте через двадцать минут в…

– Вопреки вашим безосновательным утверждениям, фрау Гримм, следствие по делу Штайна ведется без перерывов и выходных. – Немного тяжеловесная вышла фразочка, прикинул Турецкий и просверлил глазами излишне доверчивого Мажора. Тот продолжал стоять как ни в чем не бывало. Турецкий указал ему на дверь. Сикорский удалился, унося с собой флюиды оптимизма и жизнерадостную улыбку.

– Куда вы там пропали? Вы что, смотрели мой репортаж? А, я забыла, что мы на «ты»… Так ты придешь?

– Ты говорила, у тебя есть информация по делу. Или я ошибаюсь?

– Да, соображения, я хотела…

– Так информация или соображения?! – не выдержал Турецкий.

– Не ори на даму, нахал, – сказала она резко. В шутку она это или всерьез, он не разобрал.

– Кстати, ты лично его знала?

– Нет практически. Я пытаюсь поднять все его дела за последние полгода-год.

– Нашла что-нибудь стоящее? – спросил он нарочито безразлично, а про себя подумал: может, и вправду стоит с ней встретиться – глядишь, выйдет толк.

– А, по-вашему, должна была? Следствие в этом направлении не продвинулось, так? А ту проститутку нашли? И вообще, есть хоть какой-нибудь подозреваемый?

А, чтоб тебя! Он отстранил трубку, зажал микрофон и смачно обложил ее и себя за минутную, да какую там минутную – секундную слабость. Из трубки тем временем продолжали изливаться вопросы. Стараясь быть галантным, Турецкий подождал еще с полминуты. А потом заорал от души:

– Так! Хватит тараторить! Слушай меня внимательно. Общайся с коллегами, сколько твоей душе угодно. Мой телефон – забудь! И не вздумай путаться у следствия под ногами! Я, когда злюсь, становлюсь страшно коррумпированным. Потом пеняй на себя. Все, ауфвидерзеен!

Он еще некоторое время подышал тяжело, а потом заявил, обращаясь исключительно к сейфу:

– Или свобода слова, господа, или эмансипация. Одно из двух! – После чего почувствовал некоторое удовлетворение.

Кирпичев обнаружился к вечеру.

Пока его разыскивали по Москве и области, он пребывал всего в пятидесяти метрах от собственного дома – в райотделе милиции. Нашелся-таки недовольный пациент, вернее – недовольный муж пациентки доктора Уткина и народного целителя Касьянова.

Но радость Турецкого оказалась на редкость быстротечной. Беда была в том, что первая стычка между сторонами, закончившаяся все в том же райотделе, имела место еще вчера поздно вечером. Как следовало из протокола, допрос гражданина Кирпичева оказался закончен как раз в момент убийства господина Штайна. Ну плюс-минус пять минут, все равно без вертолета ему в «Олимпию» не успеть. Но как говорит Грязнов, ментов много, вертолетов тоже много, но гораздо меньше, чем ментов, которых, кстати, много, как и вертолетов, хотя последних-то не в пример меньше, чем ментов, которых, кстати…

Утром Турецкого в очередной раз вызвал Меркулов и торжественно вручил переданные из МИДа бумаги – обзор вчерашних сообщений немецкой прессы по делу Штайна.

– Изучай! Я бегло просмотрел… Немцы подняли страшный шум, значительно больший, чем можно было предполагать. Дрянное дело нам досталось. Очень дрянное.

– Спасибо, хоть перевести удосужились. – Турецкий угрюмо поглядел на кипу печатных листов.

– Извини, совсем нет времени. Если что понадобится – сразу звони.

Добравшись до родного кабинета, он с минуту тасовал пачку, оттягивая неприятный момент, и в итоге позвонил Сикорскому:

– Я изучил… Очень бегло… В общем, составь резюме на страничку-полторы. Чем скорее, тем лучше. Немцы такой хай подняли, гораздо больший, чем можно было предполагать. Так что дрянное дело нам досталось. Очень дрянное. Извини, совсем нет времени. Если что – сразу звони.

Сикорскому потребовалось не более получаса.

"…Все, буквально все взахлеб расписывают достоинства невинно убитого гр. Штайна. Представитель фонда помощи эмигрантам воздавал должное его щедрости и обвинял в убийстве проклятых наци и их длинные мерзкие щупальца, опутывающие весь мир. Но им это с рук не сойдет. Ни они сами, ни их сторонники в России не смогут замять подлого убийства – прогрессивная общественность во главе с ним не позволит.

Неонацисты тоже весьма тепло отзываются о покойном: истинный ариец, не жалел средств для возрождения германского духа. Русские свиньи и поганые евреи дорого заплатят за его кровь…"

«Русские свиньи и поганые евреи»! «Дорого заплатят»! Он что, издевается?! Намекает: хватит, мол, господин «важняк», свою работенку на меня сваливать? Или у него эпистолярный зуд? Еще одна, растудыть ее, загадочная русская душа.

Турецкий старательно просмотрел бумаги, но ничего существенного не нашел. Ну не бедствовал человек, даже более чем. Ну имел знакомых тысяч десять человек. Ну знал, куда деньги вложить. Ну хорошо, в России бардак, стреляют каждый день. Они мне будут рассказывать… Да если у него десять тысяч знакомых и все они будут судачить?… А представим себе, что хотя бы два десятка из них тележурналисты? Да пошли они все!…

Через пару часов Турецкий явно повеселел. И хотя особых причин для радости у него лично не наблюдалось, «важняком» овладело чувство корпоративности. Он еще раз бегло просмотрел лежащий перед ним документ экспертизы. И за что, спрашивается, Славке такое счастье привалило?

«…Четкие отпечатки указательного и среднего и фрагментарный оттиск большого пальца правой руки, обнаруженные на зажигалке Ronson, принадлежат Рыбаку А. И., осужденному по статье…»

«Рыбак А. И. приговорен Кунцевским райсудом г. Москвы по… статье УК РФ к двадцати годам лишения свободы, при этапировании в Воскресенскую колонию строгого режима сбежал из-под стражи, объявлен во всероссийский розыск».

Турецкий взялся за телефон:

– Слава, как клев?

Грязнов моментально ощетинился, ожидая очередной подначки по поводу неуловимого Рыбака.

– Так поймал или нет?

– Да я его, блин, когда поймаю…

– Ну я так и думал. Давай к нам, тут кое-какие фактики имеются. Да, и не забудь прихватить.

Зная, что посиделки с Грязновым хоть и привносят массу ясности и стройности в туманное и хаотическое нагромождение фактов и версий, но довольно часто, если не сказать регулярно, заканчиваются полной недееспособностью заседающих, Турецкий вызвал Артура. Чтобы ни одно озарение не осталось втуне, ни одна светлая мысль не была забыта.

А Ангелину, пожалуй, придется отпускать. Подписку о невыезде с нее, конечно, взять нужно, но, похоже, это след в никуда: разве что она Рыбака по фигуре опознает?!

Грязнов не заставил себя долго ждать. Театральным жестом извлек из-под полы пол-литровочку коньяку и плюхнулся за стол, обращаясь в слух.

– Пальчики твоего драгоценного Рыбака обнаружились на зажигалке, оставленной в номере гостиницы «Олимпия».

– И что он там делал? – классически-скептически хмыкнул Грязнов.

– Слава, если все твои хмыканья в моем кабинете собрать в кучу, записать на магнитофон и наложить одно на другое, то это будет похлеще, чем гудок на заводе Лихачева.

– Это все, что ли? Сочинил насчет отпечатков?

– Черта с два. Ты спрашиваешь, что Рыбак делал в «Олимпии»? Отвечаю. Предположительно убивал немецкого дипломата. Предположительно потому что там еще десятки других пальчиков, и только рыбаковские пока удалось идентифицировать. Вот я и хотел спросить, не попадалась ли тебе фамилия «Штайн» в деле или в процессе твоей вечной погони. Чтобы как-то определиться с мотивом: за что он его так?

Расставляя стаканы и нарезая прозрачными ломтиками лимон, Турецкий кратко изложил приятелю суть имевшего место преступления. Налили по первой, выпили в молчании, пожевали лимончик, посмотрели друг на друга со значением. Теперь можно и мозгами пораскинуть.

– А ты почему не пьешь? – вдруг спохватился Грязнов, глядя на Артура, сепаратно потреблявшего пепси-колу.

– У меня на коньяк аллергия.

– Ты ему веришь? – воззвал возмущенный Слава к боевому товарищу.

Турецкий неопределенно хмыкнул. Если Сикорский и продолжал его удивлять, то, во всяком случае, «важняк» предпочитал это не демонстрировать. Дабы не терять лицо.

– А я не верю.

– Брось, юноша у нас ригорист…

– Чего-чего?

– Человек, всегда следующий правилам, одно из которых гласит: врать некрасиво, тем более старшим товарищам.

– Ладно, ригорист, а пожевать у нас что-нибудь есть, а то замотался я сегодня, даже пообедать не успел.

– Только фрукты.

– Тащи.

Артур убежал к себе, а Грязнов, не теряя времени, отхлебнул половину его газировки и, щедро долив в стакан коньяка, подмигнул Турецкому:

– Позер он, твой стажер, и трепло, не может быть у нормального мужика аллергии на алкоголь. Сейчас мы его выведем на чистый коньяк.

Появились фрукты, взяли по яблочку, налили по второй. Ничего не подозревающий Артур отпил грязновского коктейля и, закашлявшись, обиженно уставился на шефа:

– За что?

– А я что? Это все он, – немедленно перевел стрелки Турецкий.

Грязнов обнял Артура за плечи:

– Слушай, я тебя уважаю, он тебя уважает, а ты нам тут лепишь о какой-то аллергии.

– Я не леплю, я лечусь, вернее, лечился.

– Слава, отстань от человека, ты мне лучше про Штайна вспомни.

– Да не знаю я никакого Штайна, не было его в деле, там вообще ни одной иностранной фамилии не было.

– Но ты же этого Рыбака изучал, что у него могло быть общего со Штайном?

– Достал он меня, Саня, понимаешь, откровенно достал, – признался Грязнов, в очередной раз наполняя стаканы. – У меня пол-МУРа за ним бегает, у каждого постового, у каждого гаишника его портрет имеется, по телику его рожу показали, и что ты думаешь: как угорь в последний момент шасть – и нет его. И так каждый раз, – справедливости ради уточнил он.

– Но до Штайна, я так понимаю, он никого не убивал. Или у тебя другая информация?

– Жену.

– Я хотел сказать, после побега.

– После побега, насколько мне известно, никого, хотя запросто может оказаться, что половина трупов за последние две недели – его. Только зажигалки он не всегда теряет. Жаль, конечно.

– А пистолет у него кто-нибудь видел? – Артур окончательно расклеился: лицо стало пунцовым, нос опух, даже руки пошли красными пятнами.

– Если и видел, мне не доложил. – Грязнов сочувственно протянул стажеру свой носовой платок, собственный у того был уже хоть выжимай. – Слушай, и вся эта слякоть у тебя от одного ма-а-аленького глоточка?

– Я же предупреждал.

– И так каждый раз? На все, что крепче кефира?

– Нет, только на коньяк, причем настоящий, – прогундосил Артур. – Это реакция на какие-то эфирные масла дубовой древесины, которые, собственно, делают коньяк коньяком.

– Слава, не отвлекайся, мы о Штайне беседовали, – попытался Турецкий вернуть товарища к забытым баранам.

– Класс! – не обращая на него внимания, как ребенок обрадовался Грязнов. – Тебя, значит, можно дегустатором использовать. Достойный продукт – текут сопли, а если туфта, чаем крашенная, – ты как огурчик, и мы ее в раковину.

– Ладно, подведем промежуточные итоги, – Турецкий разлил остатки, – Рыбак пришел к Штайну: "а" – за помощью, "б" – что-то выяснить, "в" – отомстить.

– Промежуточные и неутешительные итоги, Саня, состоят в том, что бутылка у нас кончилась, а гидравлического удара, способного разбудить во мне гениальную мысль, не произошло.

– Не волнуйся, – успокоил Турецкий, – у меня еще есть, на одну мысль хватит.

– Тогда свое "а" можешь забыть сразу. Его каждый второй, а то и два из трех на фиг посылают, и никому он даже морду не набил.

– А вдруг количество переросло в качество?

– «А вдруг», «а вдруг»… – передразнил Грязнов. – А вдруг это твой немец был с пистолетом? Я, конечно, Рыбака, как немецкая овчарка, ненавижу, но в принципе уважаю, и резоны его мне вполне ясны. Если он действительно чист, то нам, мне он не сдастся, пока не найдет достойных доказательств своей невиновности, поскольку официальным путем пересмотра дела он не добился, а значит, и не добьется. И единственный его шанс остаться в живых – представить нам настоящего убийцу, причем четко и аргументированно доказать, что он именно убийца, а не дядя с улицы. Не стал бы он никого убивать, смотался бы, если бы что не так пошло, ему сейчас каждого человечка, который хоть что-то знает, беречь надо.

– Но ведь убил же. Значит, выходит, мстил? – Турецкий с сожалением достал из сейфа заветную, неприкасаемую долгожительницу – половинку «Юбилейного», пережившую два последних дела, ставшую уже талисманом, реликвией, артефактом. Сколько раз собирался допить, и все рука не поднималась. А Славка, жук, так ничего путного не сказал и, судя по всему, уже не скажет.

– Та самая, – проникся Грязнов.

– Она.

– Может, лучше кофейку тогда?

– Ты серьезно?

– Ну или за новой выскочим.

Артур с недоумением понаблюдал некоторое время, как два взрослых, умудренных опытом (правда, в легком подпитии) сыщика умиленно ласкают взглядами полупустую бутылку и, не выдержав этого зрелища, громко высморкался, чтобы отвлечь их от душевных воспоминаний.

– А что-нибудь кроме заявлений Рыбака дает повод усомниться в его виновности?

– Арт, свари-ка нам с Сан Борисычем кофейку, – нежно провожая глазами «Юбилейный», торжественно возвращающийся на почетное место в сейф, попросил Грязнов.

– Нет, вы ответьте, – не унимался Артур, – терять ему нечего, больше расстрела ему не дадут, а по знакомым он ходит просто деньги собирать, прикрываясь святой идеей, насобирает достаточно и исчезнет.

– Может и такое быть, но кофе-то свари.

– Короче, мужики, – подвел окончательные итоги встречи Турецкий, – давайте наши усилия объединим. Поскольку ты, Слава, все равно разные контакты Рыбака проверяешь, давай этих же человеков и насчет Штайна опросим. А мы проверим со своей стороны, был ли Штайн в Москве во время убийства жены Рыбака. И если был, то что делал, может, проясним, кто у нашего героя на очереди.

– Угу, – вяло согласился Грязнов.

– Александр Борисович, между прочим, у нас еще коньяк есть, – как бы невзначай заметил Артур, с видимым отвращением замешивая хоть и неплохой, но все же растворимый «Чибо».

– Шутишь?

– Такими вещами не шутят, – жахнул кулаком по столу Грязнов.

– Я и не шучу, штайновская фляжка у меня в сейфе, почти полная.

– Так вещественное же доказательство, – для порядка запротестовал Турецкий, уже предвкушая продолжение банкета.

– Но вы же не ригористы, а я пить не буду, – убедительно аргументировал Артур.

– Все равно эксперты выжрут, – выдвинул последний довод Грязнов.

– Тащи! – с удовольствием согласился Турецкий.

Разлили, понюхали, погрели в ладонях, глотнули и… никакого удовольствия не почувствовали.

– Жидкий, – прокомментировал Грязнов.

– Бездарный, – согласился Турецкий.

Освежили, приняли, снова никакого кайфа.

– Артур, бери бумагу, пиши, – распорядился Грязнов. – Акт экспертизы. С новой строки: коньяка неизвестной марки, обнаруженного на теле убитого Штайна Г. О. Написал? С новой строки: исследуемый продукт не содержит вредных и отравляющих веществ, способных привести к нарушению жизнедеятельности организма человека. Его употребление причиной смерти Штайна не явилось.

Грязнов замешкался, дозируя остатки, чтобы осталось еще на один раз, но непрозрачность фляжки сильно усложняла задачу, ориентироваться приходилось только на слух. А Турецкий лаконично и метко закончил его мысль:

– Общая оценка продукта: дерьмо.

– Дерьмо! Причем самого низкого пошиба, только фляжка хорошая, тут Федьке Комиссарову такую на пятьдесят лет подарили, я завидовал.

– Кто такой этот Комиссаров?

– Хороший человек.

– Выпьем за хорошего человека.

– Не, давай лучше за нас.

– А как же Федька?

– На фиг нам Федька, у него фляжка есть, пусть из нее и пьет.

– За себя?

– За нас.

Выпили. Помолчали. Через пару минут Турецкий сказал:

– Вот чего я не пойму, Славка, так чего твой Рыбак вообще в Москве делает?

– Да разве он сбежал, чтобы его тут же, не отходя от кассы, и поймали? – Артур все еще тер глаза.

– Совершает неожиданные набеги к друзьям и знакомым, – обстоятельно объяснял Грязнов, как заправский гангстер, маленьким ножичком разделяя яблоко на две восьмилепестковые розочки, – всем рассказывает, что жену не убивал и что хочет разобраться, что к чему и кто его подставил.

– И что друзья, верят?

– Фифти-фифти.

Турецкий нетвердой рукой приготовил ручку.

– Н-ну-ка, с-скажи конкретно, кто его видел?

– Да никто не видел, – буркнул Грязнов.

– Как так, ты же только что…

– Ну и что?! Это я так предполагаю, что он им так говорит, только они не бегут ко мне закладывать. Почему-то.

– Значит, хорошие друзья.

– Да нету у него толком друзей.

– И что, никто его так и не видел?

– Почему же. Есть один человек.

– Из тебя все надо тянуть. И кто этот человек?!

 

ГРЯЗНОВ

– Дело было так. После того как мы завалили Федоренко – если кто не в курсе, это еще один беглый зек, – я отправился в Аникор-банк. Там, до своей гибели естественно, работал некто Патрушев, совершенно случайный человек в нашем деле, документами и деньгами которого завладел Рыбак. Патрушев буквально накануне получал зарплату, и наверняка все купюры были зафиксированы. Банк все-таки. Так что я хотел, не откладывая в долгий ящик, иметь на руках список их номеров, чтобы попытаться поймать Рыбака за руку, когда он начнет тратить деньги.

– Это в Москве-то! – присвистнул Турецкий. – Ты идеалист, Слава.

– Комиссаров сказал то же самое.

– Твой Комиссаров – голова. Зря мы за него не выпили. Он голова. А вот ты – нет.

– Ты дальше слушай. Значит, еду я по Ленинградскому проспекту. Сворачиваю на улицу с поэтичным названием Новая Башиловка, оттуда, как и положено, на Нижнюю Масловку, к банку. Еду себе медленно, смотрю, где бы припарковаться, чтобы потом выбраться, а то будет как в «Праге», но все забито, к едрене фене, вдруг вижу, какой-то мужик голосует. Ну голосует и голосует, мало ли мужиков по обочинам голосуют. На выборах вон полстраны голосует… Почему я тормознул, понятия не имею, но остановился, и все тут. Он подходит, просовывает башку в кабину и спрашивает: «В Кунцево подбросите?» А на голове по самые глаза натянута бейсболка с надписью «Burewestnik». Я открываю ему дверь и спрашиваю: «Живете там?» Он говорит: «Нет, я вообще не москвич» – и так машинально веко пальцем трогает, представляете? Я разворачиваю машину – и опять: «Откуда же приехали, если не секрет?» «Из Белоруссии», – отвечает и по затылку так автоматически себя поглаживает, представляете, а?!

– Ты чего, Слава, – забеспокоился Турецкий, – какое веко, какой затылок, что ты несешь, что мы должны представить?

– А, – махнул рукой Грязнов, – вам, неучам, разве объяснишь. Короче, выезжаем мы на Ленинградку…

– Но вы же в банк собирались? – удивился Артур.

– Ты что, еще не допер? – возмутился Турецкий. – Это же Рыбак к нему в машину сел!

– Точно, – подтвердил Грязнов. – А теперь говори, кто голова: я или Федька Комиссаров?

 

РЫБАК

Рыбак спокойным шагом вышел из банка, хотя внутренний голос приказывал ему немедленно бежать, но он знал твердо: это именно то, чего нельзя делать категорически. Не говоря о том, что бегать он устал смертельно.

Он выбросил остатки с пользой употребленного скотча в урну – больше не пригодится. Потом переложил дискету из одного кармана в другой.

Стоило, пожалуй, поймать машину. Не доходя до Новой Башиловки, он стал голосовать. Через минуту рядом как-то неуверенно остановилась «Нива». За рулем сидел хмурый мужчина плотного телосложения, лет пятидесяти.

После коротких переговоров Рыбак сел рядом с ним. «Нива» развернулась и снова выехала на Башиловку. Водитель ни на секунду не поворачивал голову в его сторону. Потом вдруг сказал:

– Кажется, вы дверь не плотно закрыли.

– Закрыл.

– Нет, не закрыли.

Рыбак проверил еще раз. Все было в порядке. Тогда водитель сказал:

– Не учите меня жить. Это моя машина, и я прекрасно знаю, когда в ней дверь закрыта, а когда нет. Она же стучит! Вы знаете, какой огромный процент пассажиров и водителей вываливается в незапертые двери?! То-то же.

Он остановил машину. Обошел ее и, засунув руки через открытое окно, стал настырно хлопать дверцей. Наверное, раз десять или пятнадцать.

Рыбак пожал плечами. Мало ли сумасшедших водителей. Тоже небось неслабый процент.

– А ну-ка теперь вы, – попросил водитель. – А я буду ее фиксировать с внешней стороны.

Рыбак машинально взялся за ручку и через мгновение… оказался пристегнут к ней наручниками.

Водитель все с тем же хмурым выражением лица захлопнул вместо него дверцу, снова обошел машину и сел за руль. Завел и поехал. И все молча. Все с тем же хмурым выражением лица.

Рыбак почувствовал, что одеревенел. Все было кончено.

– Это не я, – механически сказал он.

– Что – не ты? Рыбак, что ли, скажешь не ты?

– Рыбак. Но я не убивал свою жену. Меня… кто-то подставил. Как… возможно, и вас, заставляя меня ловить.

– Знаешь, чихать я хотел на то, виновен ты или нет. Вот я сейчас тебя кое-куда отвезу, – удовлетворенно сообщил водитель. – И будешь ты это доказывать в соответствующем месте.

Рыбак криво усмехнулся. «Здесь все невиновные», – вспомнил он угрюмо-ехидное замечание соседа по общей камере, в которой сидел во время следствия.

– А теперь заткнись, я должен обдумать, куда лучше сперва тебя отвезти – в МУР, Генпрокуратуру или в Лефортово.

Минут через пять молчания водитель заявил:

– Нет, так нельзя. Я больше не могу.

Рыбак с удивлением посмотрел на него.

– Я срочно должен перекусить. Ты хочешь есть? Поехали перекусим.

– Вы еще не придумали, куда меня отвезти?

– Нельзя же думать на пустой желудок.

Они подъехали к «Макдональдсу», что возле Киевского вокзала.

– Я возьму себе пару биг-маков, а ты что будешь? – спросил водитель, выходя из машины и проверяя наручники на Рыбаке.

– Одного хватит, – буркнул тот.

– Никуда не уходи, – пошутил водитель. – Я скоро.

Когда он вернулся, то понял, что Рыбак его не послушал.

В американских фильмах раздосадованные полицейские в таких ситуациях швыряют свои пакеты наземь. Грязнов кинул биг-маки на заднее сиденье.

Не могли же у Рыбака быть ключи от наручников, черт возьми?! Грязнов, не веря своим глазам, на всякий случай заглянул в салон и увидел то, чего лучше бы не видел: ручка, за которую он защелкивал наручники, была выдернута, что называется, с мясом…

– Короче, я потом посоветовался со специалистом: это как рвануть штангу в сто килограммов.

– Короче, про футбол ты с ним не успел поболтать, – отметил Турецкий. – Зато съел три биг-мака.

– Само собой, я никому ни полслова об этой истории не сказал. И вам, крысам канцелярским, сейчас тоже ни шиша не говорил.

Помолчали, силясь собраться с мыслями.

– Кстати, странное совпадение, Вячеслав Иваныч, что вы его встретили возле этого самого банка, – заметил Сикорский.

– Никакого совпадения. Он его грабанул.

– Что?! – Оба следователя открыли рты.

– Это я уже потом узнал. Не знаю, как Рыбак это сделал, может, в бумажнике Патрушева было что-то такое, что ему помогло. Но почему-то он туда залез. И украл сотовый телефон. По которому его потом еще раз вычислили. А он опять ушел.

– Бред какой-то, – подвел логическую черту Турецкий.

 

ТУРЕЦКИЙ

Турецкий снова беседовал с консулом. Посол до разговора со следователем не снизошел, но, вполне возможно, в этом и не было необходимости. Консул же на этот раз оказался лучше подготовлен к беседе и сразу взял быка за рога:

– Гюнтер Отто Штайн курировал работу немецких СМИ в России. Он прибыл с шестидневным рабочим визитом, целью которого было подписание договора о создании новой ретрансляционной сети, для чего встречался с чиновниками из Всероссийской государственной телерадиокомпании.

– Чем он занимался в день убийства?

– Весь день он провел в посольстве и только в восемнадцать тридцать выехал с территории по личным делам.

– И у него были посетители, телефонные звонки, – утвердительно заявил Турецкий. – Как я понимаю, все это фиксируется – если не содержание бесед, то сам факт того, что они имели место. Я бы хотел ознакомиться с этой информацией.

– Это закрытые сведения и разглашению не подлежат, но мы провели собственную проверку и пришли к выводу, что интерес для вас могут представлять три телефонных разговора Штайна в тот день. Остальные его входящие и исходящие звонки проводились по номерам, включенным в справочник наиболее употребительных номеров, которым пользуются наши сотрудники, то есть это номера ведомств и организаций, с которыми мы в постоянном контакте.

Консул протянул Турецкому короткую распечатку. Номера, конечно, стоило проверить все, но в первую очередь заняться последним – из автомата. Никакой уважающий себя чиновник из автомата звонить не станет, а вот убийца запросто.

А теперь о Рыбаке:

– Штайн имел какое-либо отношение к спорту?

– В каком смысле? – не понял консул.

– Не в том смысле, играл ли он в сквош. Были ли у него контакты с российскими функционерами от спорта, спортсменами – короче, людьми этого круга?

– Д-да… пожалуй, да.

– Конкретные фамилии назвать можете? – дожимал Турецкий.

– Позвольте, господин Турецкий! Разве его убили не с целью ограбления?! При чем тут спорт?

– Это всего лишь одна из версий, которую мы проверяем. Итак, фамилии…

Консул глубоко задумался после чего выдал «всеобъемлющую» информацию:

– Штайн встречался с большинством чиновников рангом от руководителей комитетов и федераций.

То есть список из сотни фамилий. Совсем неплохо для начала, уныло сообразил Турецкий.

– Хорошо, расскажите о его характере, привычках, может быть, что-то изменилось в последний приезд.

– Обыкновенный человек, – сквозь зубы процедил немец, которому уже явно не терпелось закончить беседу, – невероятной трудоспособности, педантичный, сдержанный, любил коньяк «Реми Мартен», сигары голландские, оперу – Верди.

И девочек, продолжил про себя Турецкий. О проститутке сегодня так и не вспомнили, словно ее не было.

 

ГРЯЗНОВ

В половине десятого вечера Грязнов случайно оказался на Новослободской улице, возле того самого дома, в котором жила Алина Севостьянова. Случайно же на заднем сиденье его «Нивы» лежала тоненькая красная роза. Грязнов вышел из машины, захватил розу, еще какую-то папочку, подошел к телефону-автомату на углу и тоже случайно набрал ее номер.

– Алина? Что поделываете?

– Как всегда, рыб кормлю. Знаете, это потрясающее зрелище. Приезжайте как-нибудь, посмотрите.

– Алиночка, мне необходимо с вами посоветоваться по поводу нашего беглеца. Я понимаю, уже поздновато и это не совсем удобно, но… – Тут он слегка укололся шипом розы.

– О чем речь, Вячеслав Иванович, разве, когда мы ночью по болотам скакали, это было удобно? Приезжайте. Через сколько вы будете? Я кофе сварю.

– Боюсь, не успеете… – И Грязнов вошел в подъезд.

Двухкомнатная квартира молодой современной женщины представляла собой полную противоположность ну хотя бы жилищу его племянника Дениса или ультрамодным и насквозь функциональным апартаментам Артура Сикорского, в которых Грязнов побывал на днях, заскочив на пару минут за компанию с Турецким.

В квартире Алины было минимум пластика и современного дизайна. Ставшая уже классической черная мебель не фигурировала вовсе. Довольно большая библиотека на добрую половину была специальной – книги по философии, психиатрии, психологии – и на половину из этой половины на иностранных языках – французском и английском. В каждой комнате по компьютеру, это несмотря на то что ноутбук она вообще постоянно таскает с собой. Но самое поразительное – отсутствовал телевизор. Грязнов даже был слегка удивлен. На всякий случай он заглянул и на кухню, может, хоть там, может, хоть с тридцатисемисантиметровой диагональю? Но нет.

Готовившая традиционный кофе Алина краем глаза фиксировала его реакцию и в нужный момент не замедлила улыбнуться:

– Можете не искать, ящика действительно нет. Все равно все новости я могу узнать по радио или в Интернете, их там не так пережевывают, а кино лучше посмотрю на большом экране. Да и это так редко бывает. Честно говоря, избавиться от телевизора – это было непростое решение, но теперь я не жалею. Так что я его выфутболила.

– В каком смысле, – машинально спросил Грязнов, подразумевая, что, естественно, в переносном.

– В буквальном. Вот в это окно, – продемонстрировала хозяйка. – Вслед удирающему мужу.

– Гм… – Грязнов почувствовал себя неловко, чего никак нельзя было сказать об Алине.

– Честно говоря, мы расстались с большим скандалом, и в тот миг мне хотелось, чтобы ему было потяжелее, причем в буквальном смысле. Вот я поднатужилась, ну и… Не попала, в общем. Зато бабушки на лавочках так подпрыгнули, что, кажется, излечились от радикулита.

– Я-то думал, что психологи могут решать по крайней мере свои проблемы.

– Большая иллюзия. Скорее, только чужие. Честно говоря, за свою недолгую профессиональную карьеру я выслушала столько жалоб и нытья, что их хватило бы на целую больницу.

– Боюсь, вы теперь в каждом подозреваете психа… Впрочем, их действительно хватает. А давно вы с вашем мужем… – осторожно начал Грязнов.

– Да, – быстро сказала она, и вопрос был исчерпан.

– Давайте в общих чертах восстановим ход событий. Рыбак был обвинен в зверском убийстве собственной жены. Мотив – покойная супруга была застрахована на крупную сумму, а Рыбак – единственный ее наследник. Его вина доказана, и Рыбак получил большой срок заключения. Во время этапирования, как известно, сбежал. Но продолжает оставаться в Москве. Почему? Ему бы удрать как можно дальше или вообще за границу отвалить…

– Может, он как раз и хочет из столицы выбраться за границу? Может, пытается сделать тут себе новые документы?

– Что-то не похоже, – покачал головой Грязнов. – Похоже совсем на другое. Похоже на то, что ищет кого-то, возможно, как он думает, его и подставившего. То есть он убежден в своей невиновности? – нерешительно добавил он.

– Вячеслав Иванович, – засмеялась Алина, – это же одно из двух. Если он вообще в своем уме, а это несомненно так, то он прекрасно знает, убивал он жену или нет. Пока что всем своим поведением он показывает, что нет. Вы полагаете, нам тоже стоит в это поверить?

– Нет, не так. Это вообще не наше дело. Мы должны его просто поймать.

– Это непросто.

– Да! Но если раньше, когда он был все время рядом, практически виден из-за поворота, мне было плевать на все эти нюансы, то теперь придется прогнозировать его ходы. А это ваша специальность, Алина, не возражаете?

Она улыбнулась:

– Есть еще один вариант. Убийство – не убийство, а несчастный случай. И если Рыбак рассуждает так же, то он может пребывать в растерянности, не зная, подозревать ли вообще кого-то в заговоре против себя?!

– Что-то не похож он на растерянного. Сами небось видели, как он нас приложил. Словом, нужно покопаться в его деле. Сначала я позвонил следователю, который вел дело о гибели Марины Рыбак. И безрезультатно, он сейчас за границей, загорает где-то в Арабских Эмиратах. А что касается несчастного случая…

– А кто Рыбака защищал на суде?

– Вот тут самое интересное. Альфред Шуппе. Личный адвокат Президента Республики Коми господина Кирсанова.

Алина застыла в изумлении.

– Да-да, у них с Кирсановым были какие-то отношения, я имею в виду Рыбака, конечно. Хотя друзьями не назовешь. Одно время они оба претендовали на пост президента футбольной федерации. Кирсанов же политик до мозга костей. Его хлебом не корми, дай в каких-нибудь выборах поучаствовать. Ну а когда случилась вся эта история, Кирсанов принял живое участие в судьбе Рыбака. Возможно, рассчитывал, что тот оправдается и тогда он, Кирсанов, заработает еще пару очков. История-то громкая была. Но Рыбака осудили. И Кирсанов поступил в стиле тридцатых годов. Немедленно гневно осудил и все такое.

– А что этот Шуппе из себя представляет?

– Вас интересует внешность, темперамент и прочее – как обычно?

– Нет, конечно, – Алина засмеялась. – Что же я, по-вашему, не могу рассуждать как нормальный человек? Что это за адвокат?

– Я просмотрел материалы суда. Шуппе работал профессионально, но сделать ничего не смог. Нет даже намека на то, что он мог подставить своего подопечного.

– А кто выступал обвинителем в суде?

– Некто Михайлов, из Кунцевской прокуратуры. Он был совершенно взбешен, когда узнал, что меня интересуют нюансы абсолютно очевидного дела об убийстве полугодичной давности, «в то время как сам убийца разгуливает на свободе». Короче, я плюнул и затребовал себе материалы экспертизы, проводившейся в квартире Рыбака после того, как был найден труп его жены. Вот послушайте. – Грязнов открыл папку: – «…Причиной пожара послужило возгорание метано-воздушной смеси, после того как значительное количество газа заполнило помещение. На это указывает отсутствие ярко выраженного очага, где наблюдались бы следы максимального разрушения, вызванного воздействием высокой температуры. В наименьшей степени пострадали туалет и ванная комната, так как их двери были плотно закрыты, вследствие чего концентрация газа не достигла величины, достаточной для воспламенения».

– Вячеслав Иванович, а что сам Рыбак говорил? Садитесь в это кресло, тут удобнее, а я включу торшер.

– «Согласно показаниям потерпевшего Рыбака А. И., в момент возгорания он находился в туалете. Выйти в коридор он не смог из-за сильного пламени. Его слова согласуются с характером пожара при взрыве газа: воспламенение происходит практически мгновенно по всему объему помещения. Далее, по утверждению Рыбака, он разбил окно, ведущее в ванную, вылил несколько ведер воды в коридор и, накрыв голову мокрым купальным халатом, сумел покинуть квартиру. Оказать помощь жене, находившейся в спальне, в сложившейся ситуации Рыбак не мог…»

– А источник газа вообще был в порядке? Плита, я имею в виду. Слава богу, у меня – электрическая, – поделилась Алина и совершенно естественно пересела на подлокотник кресла. – Хотя нагорает, конечно…

Грязнов, никак не реагируя, перелистнул страницу:

– «Исследование газовых приборов (четырехконфорочная газовая печь Zanussi 1998 г. выпуска) и подводящих труб показало, что они находятся в исправном состоянии и при эксплуатации в соответствии с требованиями не могли послужить причиной утечки. На момент проведения экспертизы газовый вентиль был перекрыт. Опрос сотрудников, производивших тушение, не позволяет однозначно утверждать, закрыл ли вентиль кто-нибудь из них».

– Вот как! – удивленно сказала Алина и выключила торшер.

Тогда в совершенной темноте, где поблескивали только два ее голубых глаза, невозмутимый Грязнов дальше процитировал по памяти:

– «При осмотре кухни обнаружен предмет, который удалось идентифицировать как взрывное (либо самовоспламеняющееся) устройство с электронным таймером. Он сохранился в огне благодаря случайности – был накрыт кастрюлей, упавшей вверх дном при обрушении сгоревшей полки с посудой. Его наличие позволяет сделать вывод о том, что пожар возник вследствие умышленного поджога…» – И с чувством выполненного долга он заключил ее в объятия.

Первый поцелуй длился пару минут. Пока наконец, тяжело дыша, она не воскликнула:

– Я же вам рыбок не показала!

 

ТУРЕЦКИЙ

Артур проверил номера из консульской распечатки: журналист с РТР, секретарь мидовского деятеля и неизвестный гражданин (гражданка), звонивший(ая) из автомата. Журналист интересовался, будет ли Штайн на каком-то брифинге, и со Штайном даже не говорил, ответила секретарша, а на время убийства у журналиста алиби. Секретарь согласовывал время встречи своего шефа со Штайном и тоже разговаривал с секретаршей, и у него и у его шефа также алиби, и вообще этот звонок попал в черный список только потому, что звонили не с рабочего места, а из аэропорта по сотовому. И наконец, третий загадочный абонент говорил со Штайном лично, а телефон-автомат расположен буквально за углом гостиницы «Олимпия». Конспиратор хренов.

Конечно, первые двое, выяснив у секретарши Штайна его расписание и планы, тоже могли его выследить. Но лучше доказать, что звонил Рыбак, причем доказать не умозрительно методом исключений или от противного, а качественно – посредством улик и свидетельств. К сожалению, отпечатки пальцев в телефонной будке годами наслаивались друг на друга, как гуано…

Невеселые размышления телефонным звонком прервал Грязнов:

– Саня, я тут на предмет Рыбака встретился с самым главным футболистом, и поведал он мне массу интересного.

– С главным футболистом? – удивился Турецкий. – С Пеле, что ли?!

– Ну ты совсем съехал в своей Генпрокуратуре. С Пеле… Или кофе этот бразильский перепил. С Решетовым я общался.

– Так рассказывай!

– Не, я тебе стенограммку передал, скоро должны поднести, там все с подробностями, в лицах и красках. Думаю, будет очень любопытственно.

– Ты хоть намекни, а, – жалобно попросил Турецкий, буквально подпрыгивая на месте.

– И не подумаю! И так я за тебя всю работу сделал, так ты хоть в ожидании помучайся, в качестве морального для меня удовлетворения.

– Да иди ты! – обиделся Турецкий, но Грязнов только нахально заржал и повесил трубку.

Турецкий твердо решил не мучиться предвкушением великого открытия, но навязчивый вопросик: что же Славка накопал? – постоянно всплывал, отодвигая остальные мысли. А размышлял «важняк» над тем, как Рыбак вошел в гостиницу и как из нее вышел. Видеозапись в холле его не зафиксировала, хотя дополнительно были изъяты и просмотрены пленки за двадцать четыре часа: двенадцать часов до и двенадцать – после убийства. Конечно, он мог воспользоваться черным ходом через кухню ресторана, но и там его никто не видел. А по пожарной лестнице через балконы тоже не налазаешься. И потом, как он, мерзавец эдакий, вычислил, в каком номере искать Штайна? По словам портье, конкретный номер Штайн не заказывал, следовательно, Рыбак должен был быть в холле в момент, когда Штайн получал ключ, или идти за ним по пятам, когда тот поднимался в номер. Или Штайн уже из номера позвонил ему? И сказал, куда идти?! Но ведь из номера не звонили, а мобильника у немца не было. Так что же, Рыбак всех загипнотизировал или всех купил? Рыбак рыбака видит издалека?! Черт, что там такое Славка нарыл?

И еще у Турецкого засвербела нехорошая мысль, что Рыбак ему смутно кого-то напоминает. Но кого? Двоюродного дедушку из Мелитополя? Пионервожатого из «Артека» образца шестьдесят восьмого года? Человека-слона из одноименного фильма? Да, так можно далеко зарулить…

Вспомнить не получалось, сколько ни пытался. Тюремные фотографии до дыр глазами проел, и ни фига. Хотя, возможно, это остаточные воспоминания, сохранилось в голове что-то из рыбаковской прошлой жизни, мелькал он и в газетах и в телике.

Наконец принесли стенограмму, вернее, отрывок из нее всего на одну страничку. Славка, сволочь, мог бы и по телефону этот талмуд зачитать.

"Грязнов. Вы знакомы со Штайном?

Решетов. Со Штайном? Знаком. Был знаком, я слышал, он погиб?

Грязнов. Это вопрос?

Решетов. А это ответ?

Грязнов. Ответ на что?! А Рыбак знал Штайна? Штайн знал Рыбака?

Решетов. А почему вы об этом спрашиваете?

Грязнов. Так знал или нет?

Решетов. Я не уверен.

Грязнов. В чем не уверены?

Решетов. Видите ли, это деликатная история.

Грязнов. Можете положиться на мою скромность. Это профессиональное качество.

Решетов. Дело в том, что Антон патологически ревнив, а покойная жена, Марина, довольно часто давала ему повод поревновать. Она красивая женщина… была, любила, знаете ли, комплименты, внимание. Еще в юности привыкла к славе, цветам, медалям, и ей этого всегда не хватало. Ну и…

Грязнов. Ну и?

Решетов. В общем, интрижки у нее случались довольно часто, правда, как правило, ничего серьезного.

Грязнов. У нее со Штайном был роман?

Решетов. Роман – это громко сказано, скорее романтическая повесть. Даже новелла.

Грязнов. Рыбак знал об этой литературной истории?

Решетов. Не думаю, не знаю, я, во всяком случае, ему не рассказывал.

Грязнов. А вы сами-то откуда узнали?

Решетов. Да как сказать. Дело в том, что я-то их и познакомил. В Швейцарии. Я был на коллегии ФИФА. Марина привезла своих девочек на соревнования, мы оказались в одной компании на вечеринке, там они и встретились. Потом я несколько раз видел их вместе, в том числе и в Москве.

Грязнов. Как, по-вашему, Рыбак отреагировал бы, если бы узнал об этой романтической новелле?

Решетов. Не знаю. Когда на суде причиной его расправы с женой назвали желание получить страховку, мне это показалось вполне э-э-э… правдоподобным, что ли, хотя, возможно, причина причиной, а не будь повода, ничего бы и не произошло. Как считают профессионалы в таких случаях?

Грязнов. А повод: супружеская измена.

Решетов. Возможно… Хотя… Не знаю".

Турецкий выдохнул накопившееся тревожное ожидание, причем безо всякого энтузиазма. Картина Репина «Приплыли», вот вам и мотив. Рыбак, постоянно ускользая от погони, будучи в состоянии крайнего нервного напряжения, звонит Штайну или просто его выслеживает, возможно, убивать и не собирается, хочет просто поговорить, но видит в номере проститутку, ассоциирует с покойной женой, свирепеет, и мы имеем хладный труп и кучу неприятностей на свою… голову. Или Рыбак идет конкретно убивать и таки убивает.

Каковы же его дальнейшие действия? Он либо ложится на дно, либо продолжает крестовый поход на наставивших ему рога. Берегитесь, любовнички!

Турецкий нервно вскочил на ноги и явственно почувствовал необходимость их размять. Но вместо этого плюхнулся в любимое кресло и закурил, наверное, уже тридцатую сигарету за день.

Если же Рыбак думает, что правосудие свершилось (а в случае со Штайном это, пожалуй, была единственная возможность наказания, поскольку своего дипломата немцы бы нам просто так не отдали – непосредственно он не убивал, а если и заказал Марину, то доказательств, очевидно, нет), то либо он ляжет на дно, либо придет с повинной.

В противном случае будет продолжать.

Значит, нужно провести опрос мужского населения планеты на предмет, не спал ли кто из них с Мариной Рыбак, и к каждому признавшемуся приставить охрану. Интересно, сколько таковых наберется?

Турецкий машинально прикинул, скольких женщин со звонким именем Марина ему, Александру Борисовичу, приходилось знавать очень близко. Вышло, по меньшей мере, две с половиной.

Снова зазвонил телефон, наверняка Славка желает обменяться мнениями о стенограмме. Но звонила дражайшая супруга Ирина Генриховна, которая заговорщическим шепотом сообщила, что у них гости и, несмотря на всегдашнюю колоссальную занятость, господину Турецкому следует по возможности немедленно, то есть в экстренном порядке и курьерской скоростью прибыть домой.

– Кого там еще принесло? – недовольно проворчал Турецкий. Особого желания высиживать вечер в сомнительной компании он не испытывал.

– Придешь, увидишь. И купи по дороге тортик или что-нибудь к чаю. – Ирина чмокнула в трубку и отключилась, предоставив Турецкому гадать, что же это за гости, которые пришли не водки, а чаю попить.

В прихожей его встретила обиженная Нинка.

– Пап, эта крыса сожрала все мои конфеты!

– Ты же худеешь.

– Но конфеты ведь мне подарили, а она взяла и схряпала. Мои конфеты!

– Что за крыса-то?

– Какая-то Наташа, говорит, пришла брать у нас интервью, говорит, мы все будем ужасно знаменитые, вроде Моники Левински.

– Что?!

Все еще не веря, но уже закипая бешенством, Турецкий медленно раздевался, вслушиваясь в гитарный перезвон, доносящийся из кухни, и живой, веселенький Иркин треп.

– А еще она мой аккордеон трогала, – продолжала ябедничать Нинка.

– Щас разберемся, – пообещал Турецкий, взвешивая на руке торт и прикидывая, запустить им в Наташу или просто спустить ее с лестницы, а тортик потом употребить по назначению.

На кухне царила идиллия: напившийся чаю и нажравшийся Нинкиных конфет оператор разомлел у батареи и, пристроив работающую камеру на подоконнике, дремал. Наташа Гримм сегодня уже с зеленоватыми волосами увлеченно наяривала на гитаре, а Ирина, подложив ручки под щечки, восхищенно пялилась на нее во все глаза.

– Баста, карапузики, кончилися танцы, – безапелляционно заявил хозяин дома.

– Конечно, конечно, давайте пить чай, – вскинулась Ирина, неверно истолковав мужнину речь. Была она при параде и так и лучилась удовольствием.

– Ща попьем, – серьезно подтвердил Турецкий. – Только гостей проводим. – Он демонстративно упрятал торт в холодильник и встал у двери, приглашая визитеров прощаться.

Ирина наконец уразумела, что супруг не шутит и грядет непредсказуемых размеров скандал, а потому поспешила принять удар на себя и, извинившись перед гостями, немедленно уволокла Турецкого в спальню.

– Саша, как тебе не стыдно, люди пришли к нам в дом, сидят, культурно пьют чай, а тут врываешься ты и все портишь. Сейчас же пойди извинись, не ставь нас в неудобное положение.

– Что я порчу? – взвился Турецкий. – Как ты могла впустить в дом этих проходимцев?

– Правильно, пап, давай их прогоним, – поддержала Нинка.

– Они не проходимцы, а приятные, интеллигентные люди. – Оставшись в меньшинстве, Ирина отчаянно сопротивлялась. – Наташа вообще очень талантливый и уникальный человек…

– Во-во! Уникальный – это ты здорово подметила.

– Да-да уникальный, – не отступала Ирина, – она так не похожа на наших писак-скандалистов, она очень тонко чувствует и понимает жизнь. Несмотря на то что она немка, она знает и любит русскую поэзию, театр. А пока мы ожидали тебя, она показала мне несколько своих песен…

– Она еще и поет!

– И музыку пишет…

– И швец, и жнец, и на коне ездец… Да что, черт побери, она делает в моем доме?!

– Репортаж о неотесанном тебе, чтобы рассказать своим зрителям, что не все у вас в прокуратуре коррумпированные хамы и низколобые дебилы.

– Хватит! – закрыл прения Турецкий. – Если она тебе так глубоко симпатична, поди и извинись за меня, неотесанного, иначе я вышвырну ее вон безо всяких реверансов.

– Ты… ты садист и хам. – Ирина пустила дежурную слезу и умчалась в ванную.

А на кухне, несмотря на семейную сцену за стеной, чаепитие продолжалось.

– Саша, у вас прекрасный вкус, торт просто чудо, с детства люблю безе. – Наташа уже распотрошила коробку и с наслаждением потребляла хрустяще-воздушный торт. То, что Турецкий предварительно упрятал его в холодильник, ее нимало не смутило.

Оператор пробудился на запах новой еды и тоже участвовал.

– А я с детства люблю копаться в видеокамерах. – Турецкий решительно отключил камеру и извлек кассету, благо приходилось когда-то держать в руках такой же агрегат, знал, на какую кнопку жать. – Спасибо за содержательный вечер – и до свидания.

Оператор робко протестовал – в основном жестами, опасаясь, что хозяин может и камеру сломать сгоряча, а кассета – черт с ней, не жалко, все равно ничего путного не сняли.

Наташа, покончив с тортом, демонстративно медленно закурила:

– И все-таки два слова о деле Штайна и вашей работе. Что скажете?

– Идите к черту!

– О, целых три слова. А поподробнее?

Турецкий взял Наташу под локоток и неделикатно подтолкнул к выходу.

– Если ты… еще раз приблизишься ко мне менее чем на триста метров…

– Ты меня застрелишь? Из большого пистолета? Такого длинного-длинного? – томно выдохнула она.

– Увидишь! – заорал Турецкий.

– Пугаешь?

– Предупреждаю.

Вытолкав наконец корреспондентов за дверь, Турецкий отправился извлекать из ванной зареванную жену, которую надлежало немедленно ублажить остатками торта и житейскими разговорами, иначе потом неделю как минимум придется выслушивать ее шипение и горькие вздохи. Но тут пронзительно и требовательно задребезжал телефон.

Звонил Грязнов:

– Саня, я зашился совсем, а начальство прямо с ножом к горлу: подавай им Рыбака через три дня – и хоть ты лопни.

– Ну и? – рявкнул Турецкий.

– Опять с Иркой поцапался?

– Хм… У тебя что, третий глаз открылся и прямо из трубки торчит?

– Нет, просто ты предсказуем как хреновый шахматный компьютер.

– Кончай трепаться. Что нужно?

– В общем, не в дружбу, а в службу – я с Меркуловым согласовал, прощупай рыбаковский «Буревестник» и в первую очередь нынешнего их кормчего – Резо. А?