ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ

"Ах, Борис Андреевич Аркадьев, гонимый в сталинские времена за неиспользование глупых футбольных указаний, никогда не состоявший в партии, любивший Есенина и Блока и недолюбливавший Маяковского! Помню, как он рассказывал неизвестную страничку из жизни питерского футбольного гения тех времен – Пеки Дементьева. Аркадьев тренировал тогда сборную, и они отправлялись играть в Турцию. Пека приезжал из Питера на поезде. Его встречал Аркадьев. Откуда-то появились пионеры с горнами – приветствовать великого игрока. Они оттеснили Аркадьева и стали пробираться к Дементьеву. Борис Андреевич нарисовал такую картину: на верхней полке лежал кумир футбола, не очень любивший совдепию и не хотевший этой помпезности от пионерской организации. Он отвернулся от дверей купе и начал тихо выговаривать, отмахивая в такт рукой: «На х…й, на х…й, на х…й…»

Александр Ткаченко, «Футболь!».

 

ГРЯЗНОВ

Очередной ночной звонок замминистра снова застал Грязнова у Алины. Собственно, последние несколько дней вынужденного отпуска он отсюда и не выезжал.

– Вячеслав Иваныч, такое дело. Министр дает отбой. Он отзывает своих головорезов. Так что продолжай спокойно, тихо и мирно ловить Рыбака, раз уж он такой неуловимый Джо. Так, как считаешь нужным. Только информируй меня о своих мероприятиях, лады?

– Слушаюсь.

– И еще скажи мне, только честно, эта история с выстрелом в ухо – действительно случайность? Так сказать, издержка операции?

– Конечно, а что, разве есть сомнения?

– Только не у меня. Я, знаешь ли, вообще не возражаю, чтобы этих головорезов изредка царапали. Чтобы они чувствовали, что это больно. Тем более в ухо. Как этого, Гогена…

– Ван Гога.

– Что? А, ну да. Может, у него теперь проснется художественный взгляд на жизнь, – неожиданно предположил замминистра.

Удивленный Грязнов не нашелся что ответить. Но потом все-таки спросил:

– А могу я узнать, чем вызвана такая перемена настроения?

– Только я тебе этого не говорил. Хочешь верь, хочешь нет, но, кажется, министр решил пару шахматных задач и еще кого-то обыграл.

 

ТУРЕЦКИЙ

В этот день он честно собирался отправиться с дочкой в зоопарк, на Красную Пресню, потом там же – в Киноцентр, потом… Но что загадывать, если день еще толком и не начался, а уже в восемь утра он был на Большой Дмитровке, в кабинете заместителя генерального прокурора. А дочка в свете этих печальных событий так и вовсе осталась дома.

– Бездельничаешь? – Меркулов оторвал взгляд от бумаг и насмешливо воззрился на Турецкого.

Вызов на ковер был срочным, но не неожиданным. Турецкий хорошо понимал, что рано или поздно придется доложить начальству об алиби Рыбака, но сознательно тянул резину – в надежде представить новую кандидатуру подозреваемого. И все-таки не успел. Теперь придется разводить руками, и Косте, хоть он и свой мужик и все прекрасно понимает, это наверняка не понравится.

– Тружусь в поте лица, – осторожно ответил «важняк».

Меркулов захлопнул папку, которую только что просматривал:

– Вот держи. Здесь тебе еще один труп.

Турецкий взял папку и, не раскрывая, положил на стол. Судя по дате на корешке, дело открыто два дня назад. Хоть и небольшой срок, однако сто процентов уже напортачили, наследили, все нити оборвали, все улики перетасовали, всех свидетелей измочалили без толку, а преступников распугали. Умеет Костя свинью подсунуть – хуже нет браться за уже кем-то начатое дело. Интересно, что это за труп такой бесценный? Не из Мавзолея же, в конце концов. Как пить дать опять какого-нибудь иностранца замочили или, того хуже, особу, приближенную к высшим эшелонам власти, а то и непосредственно в этих эшелонах по жизни передвигавшуюся. Опротивел этот «политес» – того не допрашивай, того не вызывай, езжай к ним на поклон лично, а пошлют к едрене фене – пеняй сам на себя, имеют право. И дело, может, плевое, а обязательно следователь по особо важным делам должен заниматься, никак не ниже, разве можно какой-нибудь всероссийского значения труп доверить простому следователю?!

– А чей труп, Костя?

– Да ты открой дело-то, – усмехается Меркулов. – Как раз в струю труп. Ты Рыбаком и его средой обитания плотно занимался?

– Ну, в общем, приближенно к этому состоянию… – осторожно ответил Турецкий. – Где-то в этой мутной среде новая кандидатура и прячется.

– Телевизор смотришь, футболом интересуешься?

– Не тяни, Костя.

– Ты же сам дело смотреть не хочешь, косишься на папку, как будто откроешь, а оттуда на тебя каракурт выпрыгнет. Никакого каракурта там нет. Зато Катанян там есть. Слышал такую фамилию?

– Вот же черт. Главный тренер сборной России?

– Точно. И в папке дело про его тело.

– Убит?! – Турецкий до неприличия разинул рот. – Умер своей смертью?

– Уммер-шмуммер, лишь бы был здоров…

Подробнее ответить Костя не успел, отвлек один из многочисленных телефонов. На этот раз розовый из отдельно стоящей группы – прямая связь с Домом правительства, мэрией, администрацией Президента и прочими глубоко эшелонированными организациями.

Турецкий вопросительно посмотрел: за дверью подождать? Но Костя махнул рукой: оставайся. И, выслушав бульканье из трубки, заговорил сам:

– Уже в курсе и занимается… Конечно… Разберемся в кратчайшие сроки… Самый лучший… Непременно доложим… Хорошо, ждем.

Костя положил трубку:

– Самый лучший – это ты, догадался?

– Комплексами неполноценности никогда не страдал, – безрадостно ответил Турецкий. – Только я еще со Штайном не закончил, а ты мне новое дело подсовываешь. Нехорошо, друг.

– Ты мне зубы не заговаривай. И не жалоби. В прошлый раз ты говорил, что дело можно закрывать, как только Рыбака арестуем, а сейчас вдруг обнаружил, что у тебя непочатый край работ. Прямо неубранное поле. Хоть студентов на трудовой семестр вызывай.

– Правильно, и тогда я говорил правду и сейчас не вру, просто за это время многое изменилось. Так вышло, что у Рыбака обнаружилось алиби…

Меркулов насторожился.

– Да-да. И я теперь занят поисками настоящего убийцы, который пытался подставить нам Рыбака.

– Ладно, сейчас приедет Яриловец и…

– Кто приедет? – Турецкий подумал, что просто ослышался.

– Я-ри-ло-вец.

– Тот самый, что ли? Гора пошла к Магомету?

– Тот самый. Вице-премьер России, который желает лично сказать тебе пару слов по делу Катаняна, поэтому Штайна на некоторое время, как бы это помягче… пролонгируем. Смерть Катаняна пока квалифицируется как несчастный случай, но кое-кто сомневается, и потому желательно, чтобы ты, не поднимая особого шума, все проверил. И если это действительно несчастный случай, вернешься к своему Штайну буквально через день-два, а пока пусть твой стажер попрактикуется.

– А если не несчастный случай?

Костина секретарша впустила в кабинет запыхавшегося вице-премьера. Лет сорока, светловолосый Яриловец имел большие оттопыренные уши, благодаря которым выглядел по-мальчишески несерьезно, даже несмотря на безупречный костюм и очень суровое лицо. Учитывая, что он никак не мог отдышаться, то и вовсе первые минуты походил на какого-то курьера. Ну в лучшем случае – на фельдъегеря.

Меркулов представил ему Турецкого, и Яриловец тут же взял «важняка» в оборот:

– Подробности гибели Катаняна вы уже знаете, знаете и вердикт милиции на этот счет. Причиной смерти назван несчастный случай, и дело фактически закрыто. У меня нет оснований подозревать их в предвзятости, но, возможно, у них не было той информации, которая доступна мне. Нет, я никого конкретно не подозреваю и не настаиваю на том, что это обязательно было убийство, но это могло быть убийство! – Яриловец важно поднял указательный палец и посмотрел на него.

Турецкий с Меркуловым тоже посмотрели. Палец как палец. Вполне нормальный перст.

– Могло быть, – вдумчиво повторил вице-премьер. – И потому я прошу вас еще раз скрупулезно все проанализировать.

– Я могу познакомиться с этой доступной вам информацией? – спросил Турецкий.

– Только в том случае, если в этом будет реальная необходимость.

В том, в этом, вот же ж блин.

– Интересно. А кто будет определять меру необходимости? – начал заводиться Турецкий. Так всегда, у них там подковерные игры: как бы кому ненароком на любимую мозоль не наступить, а следствие тычется, как слепой котенок, из угла в угол. Сейчас у них конфронтация, и они компромат друг на друга собирают, а потом помирятся – и всю работу тому же коту под хвост.

– Вам, – как бы читая мысли «важняка», поспешил успокоить Яриловец, – как только выяснится, что возможность убийства не исключена, я тут же представлю все имеющиеся у меня сведения.

Вице– премьер убежал, так и не успев отдышаться. Зачем он вообще появлялся, так и осталось для Турецкого загадкой. Может, палец свой показать? Эти начальники, ей-богу, думают, что все завертится быстрее и качественней после их высочайшего личного благословения. Ничего нового-то не сказал, только туману напустил, после такого предисловия в любом насморке почудятся происки мирового империализма.

С тяжелым чувством и гудящей непонятно от чего головой Турецкий читал документы, подсунутые Меркуловым.

"…В 6.45 в кабине лифта дома No 21 по Краснопресненской набережной обнаружен труп мужчины 50-55 лет с электрическим ожогом кисти правой руки без признаков насильственной смерти.

Осмотр лифта показал, что кнопочная панель была неисправна, часть кнопок разрушена. Кроме того, имеется выход на поверхность оголенных проводов, находящихся под напряжением.

Пол в кабине был залит водой, что, возможно, способствовало прохождению электрического заряда через тело…

Посмертное положение тела было изменено обнаружившим труп Засядько Е. Е., который, по его словам, пытался оказать первую помощь, подозревая, что пострадавший еще жив…

Пострадавший, по свидетельству жителей дома No 21 по Краснопресненской набережной, Катанян Борис Николаевич, проживавший в том же доме в кв. 47".

Пока все ясно как день: ни пули в затылке, ни тяжких телесных повреждений, ничего, что указывало бы на убийство. В лифтах нынче такое творится, что несколькими сломанными кнопками никого не удивишь. Хотя дом, наверное, достаточно приличный, не станет же главный тренер сборной жить в малогабаритной хрущобе. Могли бы жители и обратить внимание коммунальных служб на неисправности. Но может, и обращали, а может, местные вандалы только накануне учинили этот беспредел. Никаких сведений об истории порчи лифта в документах следствия не содержалось.

«Труп в 6.20 утра, при попытке воспользоваться лифтом, обнаружил Засядько Е. Е. – пенсионер, проживающий в том же подъезде. По свидетельству Засядько, Катанян каждое утро примерно в шесть утра совершал сорокаминутную пробежку. Сам Засядько обычно с 6.00 до 6.20 выгуливал собаку, но имел привычку вниз сходить по лестнице и только обратно в квартиру поднимался на лифте…»

Что же это, даже пенсионер с собачкой ходит вниз по лестнице, а спортсмен-бодрячок Катанян разъезжает в лифте? Или он уже возвращался и устал? Но тогда по времени немного не складывается: он должен был бегать с шести до шести сорока, а в шесть двадцать его хладный или теплый труп… Кстати, что у нас говорит экспертиза?

"…Время смерти 5.45-6.15…

Причина смерти – остановка сердечной деятельности, вызванная воздействием электрического тока высокого напряжения…"

Значит, его еще теплый труп в шесть двадцать обнаруживает кинолог-любитель Засядько. Но Катанян мог по каким-то причинам выбежать раньше, а значит, мог раньше и вернуться.

Турецкий пролистал оставшиеся документы, никаких свидетельств о том, до или после пробежки все произошло, не было.

Если бы не установка Яриловца на всеобщую подозрительность, Турецкий, пожалуй, согласился бы с мнением следователя Краснопресненской же прокуратуры города Москвы Ржевского Т. Т., фамилия которого стояла под представлением прокурору района о закрытии дела за отсутствием состава преступления, и квалифицировал бы происшествие как несчастный случай. Разве что проверил бы напряжение на этих самых оголенных проводах. Не наличие искры, а именно наличие напряжения, опасного для жизни. Еще, пожалуй, уточнил бы привычки Катаняна, всегда ли он пользовался лифтом… Да еще много бы сделал «важняк» Турецкий А. Б. на месте следователя Ржевского Т. Т., но только, пожалуй, при условии наличия веских оснований сомневаться в несчастном случае.

А возможно, Т. Т. все и проверил, может, это у него только фамилия такая, а на самом деле он прекрасный следователь. Не исключено, что он даже выяснил происхождение воды на полу и опросил других собаководов и физкультурников, а на бумаге не отразил всю эту бурную деятельность, поскольку бюрократом по натуре не является.

Короче, нужно с этим Т. Т. поговорить, интересно, как его – Тимофей, Теофил, Тарас?

Вызвать по телефону районного следователя в Генпрокуратуру России дело несложное, и уже минут через пятьдесят пять – пятьдесят шесть Ржевский Т. Т. стоял, вернее, сидел в кабинете Турецкого и нехорошо поглядывал на знакомую папку.

Был он достаточно молод, достаточно смазлив и достаточно щеголеват, чтобы полностью соответствовать носимой фамилии, а звали его Теодором, что фамилии совершенно не соответствует, но, видимо, его папаша, которого тоже так звали, был другого мнения.

Итак, Теодор Теодорович Ржевский, насмотревшись наконец на закрытое им дело, осторожно поинтересовался:

– Решили возобновить?

– А что, есть основания? – вопросом на вопрос ответил Турецкий.

– Я их не усмотрел. – Ржевский сразу пошел на обострение, чинопочитанием тут и не пахло, и разговор по душам, как коллега с коллегой, на который рассчитывал Турецкий, явно не клеился.

– Возобновлять дело нет смысла, поскольку оно еще не закрыто. – Турецкий жестом пригласил гостя садиться и подвинул пепельницу, видя, как тот потянулся за сигаретой, но застыл на полдороге. – Я просто хочу услышать обо всем, что по каким-либо причинам осталось за рамками документов, которые собраны в этой папке, и узнать ваше мнение на сей счет.

– Что именно вы хотите узнать?

– Значит, так, Теодор Теодорович…

– Давайте на «ты» и просто Тэд, – быстро предложил Ржевский.

– Значит, так, Тэд, расскажи мне все как было, с самого начала.

– Сначала было слово, – сострил Тэд, живо освоившись. – А если серьезно, был пенсионер Засядько семидесяти восьми лет, который возвращался с прогулки в обществе противной престарелой собачки неизвестной породы. Первой труп обнаружила, естественно, собачка и подняла страшный лай, перебудив весь подъезд, а потом и сам пенсионер увидел тело. Поскольку в лифте было темно, а пенсионер страдает слабым зрением, он решил, что человек в кабине просто пьян и спит. Движимый заботой о его здоровье, Засядько попробовал разбудить спящего, для чего выволок его на площадку. Потом, не ощутив запаха спиртного, а заодно разглядев в лежащем своего соседа, он изменил свое мнение и теперь думал, что у того сердечный приступ, и бросился вызывать «скорую». Позвонив и вернувшись, он наконец догадался пощупать пульс. А что там щупать, если нет пульса. Бригада «скорой» сообщила в милицию. Вот, собственно, и все, что было сначала.

– А выломанные кнопки в лифте – это у них в доме обычное явление?

– Периодически это случается с каждым лифтом, но в этом накануне все было в порядке, по крайней мере, один жилец, возвращавшийся предыдущим вечером около половины первого, ехал в исправном лифте.

– И тебя это не смутило? – поинтересовался Турецкий, внимательно наблюдая за мимикой Теодора Теодоровича.

– Много ли времени нужно, чтобы разворотить три кнопки? Подростки подурачились.

– И признались?

– Нет, кто же в таком признается.

– Катанян возвращался с пробежки или только на нее собирался? – продолжал Турецкий.

– Только собирался: кроссовки чистые, хотя на улице шел дождь, и тренировочный костюм свежий, совершенно не пропотевший, – отвечал Ржевский. Отвечал уверенно, явно проколов за собой не чувствовал.

– И он всегда пользовался лифтом перед пробежкой?

– Неизвестно. Никто из жильцов в такую рань не выходит, так что установить этого не удалось.

– А родственники, что они говорят?

– Родственников в Москве у Катаняна нет. Жена умерла, сын – офицер-пограничник на Дальнем Востоке служит. Внук, правда, в Москве учится, но живет в общежитии и с дедом встречался редко.

Однако этот Ржевский определенно неглуп и работу действительно проделал качественно. Только выводы, возможно, сделал неверные, но, с другой стороны, его-то Яриловец не стращал.

– Вы узнали, сколько вольт было на этих оголенных проводах?

– Как мне объяснили специалисты, стандартное напряжение на контактах панели – пять – двенадцать вольт, то есть не смертельно. Но вполне мог случиться пробой и на двести двадцать. А в сочетании с лужей на полу…

– Кстати, происхождение лужи выяснили?

– Обычное происхождение: дождь два дня подряд лил.

– Что, все обувью натаскали и с зонтов накапало? – Это место показалось Турецкому самым подозрительным еще при первом знакомстве с делом, откуда в приличном доме большая лужа в кабине лифта?

Ржевский понял вопрос правильно:

– Химический анализ воды не проводился, но, судя по отсутствию запаха, никто… э-э, малую нужду в кабине не справлял.

– А почему света в кабине не было?

– Лампочку разбили вместе с плафоном, очевидно, те же пацаны, что и кнопки раскурочили. Вы думаете, что это убийство? – Наконец Ржевский продемонстрировал, что понимает, куда клонит «важняк», и от волнения снова перешел на «вы» со следователем по особо важным делам.

«Важняк» честно ответил:

– Пока не знаю.

– Исключительно потому что Катанян был видной фигурой, да? Неужели с большим человеком не может произойти несчастный случай?

– Может, но давай посмотрим на это с другой стороны, невзирая на личность пострадавшего. – Турецкий начал загибать пальцы. – Первое: есть просто человек, который вышел на пробежку и, вместо того чтобы размять ноги, пройдясь по ступенькам, вызывает лифт. Есть лифт, который за пять с небольшим часов до происшествия был целым и невредимым, и вдруг в нем разбивается лампочка и оголяются провода. Есть вандалы, которые после часа ночи посещают этот лифт, только чтобы совершить акт вандализма, они не пьют, не курят, не занимаются любовью, а если и проделывают что-то из вышеперечисленного, то тщательно за собой убирают. Там же было чисто, не так ли?

– Только обломки кнопок и осколки от плафона.

– Кроме того, есть стандартное напряжение пять – двенадцать вольт, которое внезапно вырастает до двухсот двадцати. Есть лужа неизвестного происхождения… Кстати, ты интересовался у этого полуночника: была лужа, когда он ехал в лифте?

– Не интересовался, – хмуро буркнул Ржевский. Он мрачнел буквально на глазах.

– И наконец, снова возвращаемся к конкретному человеку, теперь уже к Катаняну, о котором довольно часто говорят по телевизору. Хорошо известно, что в своей работе и по чисто человеческим качествам он большой аккуратист и даже просто педант. И вот есть аккуратист и педант, который влезает в темную кабину, где хлюпает под ногами, и еще видя благодаря свету на площадке, что кнопки разломаны и провода торчат наружу, сознательно «сует пальцы в розетку».

– Трагическая случайность, в жизни и не такое бывает.

– Согласен, но не многовато ли несоответствий? Мы тут насчитали шесть, но, возможно, это еще далеко не все. А значит, стоит все еще раз перепроверить.

– По-вашему получается, что его насильно заставили встать в воду и дотронуться до провода? – усмехнулся Ржевский. – Под дулом пистолета? А иначе были бы следы борьбы, гематомы, ссадины. Он еще крепкий был мужик, мог за себя постоять.

– Не знаю. По-моему, и под пистолетом нормальный крепкий мужик не стал бы покорно лезть под напряжение. Должна быть борьба. Если убийце необходимо было имитировать несчастный случай, значит, он не стал бы стрелять без крайней необходимости. И значит, у Катаняна имелся шанс. Пока у меня нет хорошей рабочей версии, но очень может быть, что умер он хоть и от тока, но не в лифте, а если и в лифте, то не провода кнопочные были тому причиной. Короче, подведем итоги таким образом, что дело закрывать еще рано. – И Турецкий, цитируя вице-премьера Яриловца, поднял указательный палец правой руки.

Ржевский немедленно уставился на него:

– И что мне в свете этого делать?

– А ничего, – грустно вздохнул Турецкий. – Спасибо за содержательную беседу, доследовать будет Генпрокуратура.

Черт, нашел-таки очередное приключение на свою голову. Ведь и правда, могла произойти трагическая случайность, как изволил выразиться Ржевский, роковое стечение обстоятельств. Но в деле достаточное количество дыр и нор, сквозь которые мог просочиться и убийца. Короче, доследовать дело можно и есть основание потребовать у вице-премьера его тайную информацию. Дай бог, чтобы своим длинным указательным пальцем Яриловец смог указать на настоящего преступника, а уж как того пристегнуть и изобличить, мы придумаем.

Турецкий позвонил вице-премьеру:

– Это действительно могло быть убийство.

– Ага! – торжествующе изрек государственный чиновник, и Турецкий буквально увидел, как он пронзил воздух пальцем. – Встретимся у Меркулова через час.

Конспиратор хренов. Судя по таинственности, которой обставлен его интерес в этом деле, ничего и никого конкретного он нам не даст. Турецкий поспорил сам с собой и выиграл. Яриловец продолжал мутить воду, и только.

– Это убийство, несомненно, не на бытовой почве! Очень прошу вас обратить на это внимание. Катанян был честный человек, за что и поплатился. Честные люди в наше время большая редкость. Для него таких понятий, как связи, протекции, компромиссы в угоду большим чинам и во вред делу, пресловутое «мнение специалистов»… э-э-э, не существовало для него ничего такого. Порядочный и профессиональный в высшей мере человек, профессионально-жесткий. Никому не давал послаблений, невзирая на лица и громкие имена.

– Простите! – вклинился Турецкий, когда Яриловец сделал стилистическую паузу в своей размеренной тираде и в очередной раз проткнул пальцем воздух. – Как я вас понял, Катанян, будучи человеком честным, а главное – бескомпромиссным, не мог не нажить себе массу врагов.

Яриловец скривился, как главный редактор центральной газеты времен застоя при слове «сенсация». У нас сенсаций нет! И быть не может. По определению…

– Недоброжелателей. Недоброжелателей масса. Зачастую весьма высокопоставленных. Не хочу вас пугать… Если человек активно созидает, всегда образуется свора завистников, обиженных и прочих… Но с другой стороны: кто из них будет его убивать? Они ведь не какие-нибудь сицилийские доны. Физическое устранение – не их метод. Они будут плести интриги. Создавать «мнение», цепляться к любой мелочи и раздувать, делать из мухи слона, организовывать остро-критические публикации.

– Но кому-то же этого показалось мало! – снова не выдержал Турецкий. – Кому-то он мешал сильнее, чем остальным! Или кто-то не мог ждать, пока Катаняна сожрут в установленном порядке.

– Вот именно! – перебил теперь уже Яриловец Турецкого. – Поэтому я и прошу вас приложить все силы… И сообщил всю известную мне информацию.

– То есть вы уверены, Игорь Анатольевич, – спросил молчавший доселе Меркулов, безучастно наблюдая, как багровеет Турецкий, – что убийство Катаняна связано с его деятельностью на посту тренера сборной. И убийца находится в этом окружении?

– Совершенно верно.

– Спасибо, Игорь Анатольевич, вы нам очень, очень помогли. – Меркулов проводил высокопоставленного гостя до дверей.

– Извини за грубость, но это просто…! – не удержавшись, прокомментировал Турецкий. – Как он нам помог, как он нам помог… такой.

– Не…, а… – хладнокровно возразил Меркулов.

 

РЫБАК

Он практически не спал уже несколько суток и не только потому, что не было возможности. Он никак не мог добраться до самого главного во всей истории человека, и это было хуже всего. Рыбак постепенно лишался своего главного преимущества – неожиданности и внезапности предполагаемого удара.

Он знал, что в 17.00 в Футбольной федерации будет торжественное заседание по случаю юбилея нескольких футбольных ветеранов, знаменитостей прошлого, почти всеми забытых в настоящем, дряхлых старичков, вытащенных на свете божий в то время, когда сегодняшними успехами гордиться нет никакой возможности. А завтра, кстати, и заседание президиума, на котором будет решаться вопрос о тренере сборной.

Ну что ж, можно было попытаться увидеть там того, кого при других обстоятельствах трудно найти. И достать.

В течение получаса, закрываясь от нарастающего весеннего солнца длинным козырьком бейсболки, он наблюдал, как к зданию федерации подъезжали известные люди, футбольные и государственные чиновники, спортивные журналисты, да и просто завсегдатаи тусовок такого рода. Многие из которых были ему хорошо знакомы.

Вот сам Александр Сергеевич Решетов вышел на крыльцо выкурить сигарету. Как всегда, непотопляемый и несокрушимый. Как всегда, выражение лица у него было устало-туповатым. И, как всегда, вокруг него топтались лизоблюды-прихлебатели. Референт-телохранитель, здоровый хлопец наиболее активных оттеснял. И бросал короткие, но внимательные, зоркие взгляды по сторонам.

Вот подъехали сановники. Сперва вице-премьер, затем советник Президента по спорту.

А вот еще один член Совета Федерации.

Поскольку Решетов демократично курил на крыльце, все они тоже не стали сразу заходить вовнутрь, а сгрудились рядом и стали что-то обсуждать с наигранной веселостью. Картинка была та еще!

Наконец, почувствовав уже удивленные взгляды случайных прохожих и проезжающих автомобилистов, узнававших в них известных светских персонажей, большие люди вошли в здание.

Рыбак глубоко выдохнул и решил идти ва-банк.

Он пересек улицу, но не успел приблизиться к крыльцу федерации, потому что его заслонили два автомобиля, одновременно подъехавшие с разных сторон. Из них вышли Степан Мефодьевич Переверзев и Петя Волков, также синхронно сделали несколько шагов и столкнулись у двери, через которую, конечно, не могли пройти разом.

Рыбак вернулся на свой наблюдательный пункт и с улыбкой наблюдал, как два хорошо знакомых ему спортивных комментатора, шутливо препираясь, демонстративно уступают друг другу дорогу. Ну и конечно же в конце концов им обоим это надоело, и каждый попытался теперь пройти вперед. И они опять оба застряли. Это было очень похоже на то, как они иногда в паре вели футбольные репортажи. Но вдруг Рыбак опустил голову, и улыбка сползла с его лица, вместе с солнцем, от которого заслонил козырек бейсболки.

Подъехала еще одна машина, темно-красная «вольво», из которой вышел Реваз Резо собственной персоной и, не обращая ни малейшего внимания на бодающихся журналистов, просто отодвинув их, вошел в здание федерации.

И тут Рыбак понял, что чуть было не сморозил глупость. Чуть было не подставился. Чуть было не испортил всю игру. Которая, несмотря ни на что, до сих пор проходила гладко. Ему нужен был совсем другой человек.

Стараясь не обнаружить себя, он попятился, свернул в переулок и затерялся в людской массе. Так и не заметив, что все это время за ним следила пара внимательных глаз, обладатель которых немедленно двинулся следом.

 

ТУРЕЦКИЙ

Поскольку – редкий случай – не надо было никуда мчаться, срочно осматривать место преступления, опрашивать свидетелей и по горячим следам принимать экстренные меры, Турецкий решил в виде исключения вести расследование данного дела по всем правилам. По крайней мере начать, а там видно будет. То есть рано или поздно все равно все пойдет кувырком, как обычно, но причиной тому будут объективные обстоятельства, а не личная его безалаберность.

Правила требовали составить план следственных мероприятий. Марать бумагу ужасно не хотелось, но и с ходу нарушать данное себе обещание – тоже. Он пошел на компромисс: можно набросать общую стратегическую линию, тогда вытекающие из нее очевидные, тривиальные шаги расписывать не имеет смысла: бесполезный перевод чернил. Посокрушавшись, что нет рядом Грязнова, что нельзя все обсудить в творческой, непринужденной обстановке и приходится заниматься канцелярщиной, Турецкий принялся-таки за работу. Плод его усилий выглядел следующим образом:

"Исходные данные.

1. Не очевидно, является ли смерть Катаняна результатом несчастного случая или наступила насильственным путем. (Немедленно затребовать проведения повторной патологоанатомической экспертизы.)

Далее предполагаем, что имело место убийство.

2. Оно тщательно спланировано и исполнено безупречно. Но с точки зрения профессионального киллера, выбранный способ весьма ненадежен, проще и вернее застрелить жертву, а не проделывать все эти штуки-дрюки с лифтом. Выводы:

а) либо действовал непрофессионал, опасавшийся, что на него могут пасть подозрения,

б) либо убийство заказное, заказчик был уверен, что делу дадут ход, и ведет какую-то сложную игру.

3. В круг подозреваемых попадают крупные чиновники и известные футболисты. Тысяча и один высокопоставленный засранец будет стараться всеми правдами и неправдами дело прекратить. От Яриловца же помощи ждать бесполезно. Что делать?

3.1. Вести расследование в обычном порядке.

Плюсы: когда начнется, меня не в чем будет обвинить.

Минусы: начнется практически сразу. Сделать ни хрена не дадут. Все равно найдут, к чему придраться.

3.2. Работать тихо. Для прикрытия запустить дезу. Например, накануне гибели Катаняна его квартира была ограблена. Пропала значительная сумма (некая футбольная реликвия? Золотой кубок ФИФА, хе-хе?!). Ограбление косвенно послужило и причиной смерти: человек перенервничал, отсюда и роковой несчастный случай – не обратил внимания, дотронулся до оголенных проводов, и с сердцем не все было в порядке, иначе поражение током не повлекло бы за собой летального исхода.

Плюсы: сопротивление расследованию будет не столь ожесточенным, как в первом случае.

Минусы: никто не проявит заинтересованности – человек погиб, а я с квартирной кражей. Станут посылать на фиг – и будут правы.

3.3. Сразу поднять шум, чтобы спровоцировать убийцу и заставить его проявить себя.

Плюсы: Яриловец засуетится и выложит все, что знает (это еще большой вопрос).

Минусы: тут же начнется по полной схеме.

Общие выводы:

1. Дезу запустить надо. Катаняну якобы угрожали по телефону. Сразу умерщвляем двух зайцев: дезориентируем убийцу, кто бы он ни был, и получаем бесспорный повод продолжать дело без оглядки на погоду в верхах. Угрозы слышал сосед Катаняна Засядько, тот самый.

2. Далее – по обстановке".

Сборная как раз находилась на сборах в Новогорске – обычный тренировочный день.

Турецкий переступил порог святая святых российского футбола и не ощутил никакого трепета, ни грамма. Ущипнуть себя, что ли, подумал он, или развернуться и войти снова, с другой ноги… Один его школьный товарищ, заядлый болельщик – классический футбольный фанат советской формации, уехал в Штаты в начале девяностых, несколько лет не виделись, встретились в Москве летом девяносто четвертого, в самый разгар чемпионата мира. Приехал на месяц родных навестить, пояснил приятель.

– Как же так?! – изумился Турецкий. – Такой случай – и не хочешь им воспользоваться?

– Ну был я на одном матче, – ответил тот безо всякого энтузиазма, – а по телику здесь смотреть лучше: американцы ни хрена футбол не показывают, только на испанском канале…

Тогда он его не понял и даже, помнится, обиделся.

Тренировку проводил Максим Олейник, второй тренер – фактический врио Катаняна. Турецкий напрягся, чтобы вспомнить его фамилию. Олейник – его ровесник, футболистом особо знаменитым не был, на скамейке запасных регулярно сидел по правую руку от Катаняна, очевидно, и положение в тренерском штабе занимал соответствующее. Турецкий представился.

– Я не поддерживал близких, внеслужебных отношений с Борисом Николаевичем, – быстро, но как-то рассеянно сказал Олейник, выслушав Турецкого.

Находившийся к ним ближе остальных правый полузащитник сборной и «Буревестника» Олег Шибанов, с которым Турецкий уже встречался несколько дней назад, прекратил разминаться и назойливо пялился в их сторону. Олейник в свою очередь недоуменно посмотрел на него. Шибанов нехотя обернулся и затрусил на противоположный конец поля.

– Давайте отойдем, – Олейник постарался увести Турецкого как можно дальше. Скрывшись из поля зрения игроков, он нервно закурил. – Катанян никого к себе близко не подпускал, – скороговоркой выпалил он, за три затяжки высосав сигарету целиком, – никого из тренеров. Со многими футболистами он поддерживал гораздо более тесные отношения, гораздо более тесные. И ревностно оберегал их от вмешательства других тренеров. Это целиком его сборная. Вот… Что еще? Выглядел как обычно. Абсолютно. Ни про какие угрозы я не слыхал.

– Вы представляете, хотя бы примерно, кто мог ему угрожать?

– Нет. Нужно подумать, поговорить с людьми… Но я не стану этим заниматься! – неожиданно взорвался Олейник. – Простите. Вы же видите, какая обстановка!

– Конечно, конечно, – закивал Турецкий с извиняющимся видом. – Это вы меня простите. Вы сказали: Борис Николаевич поддерживал тесные отношения с игроками. К кому из них вы бы мне посоветовали обратиться? Кто из них что-то знает? – закончил он с нажимом, предвосхищая негативный ответ.

– Илья Иванов – вратарь, это раз. Козленок (он подчеркнуто сделал ударение на последнем "о") – два, Шибанов, конечно… И Жора Манцов. И я настаиваю…

– Я даю вам гарантию, что своими действиями или бездействием не нанесу вреда сборной. – Видя, что Олейник не удовлетворен, Турецкий добавил как можно убедительней: – Чтоб я сдох. Провалиться мне на этом месте.

Олейник удивленно поморгал, но ничего на это не возразил. Очевидно, такой конец следователя Генпрокуратуры его устраивал.

Никаких данных про футболистов Турецкий загодя собрать не успел и в ожидании перерыва в тренировке усиленно рылся в памяти. Четверо названных игроков – ветераны сборной, Олегу Шибанову, кажется, двадцать девять, остальным – за тридцать. Катанян знал их давно, тренерский же состав за это время неоднократно менялся. Вероятно, Олейник говорит чистую правду: с этой четверкой покойный поддерживал наиболее тесные отношения. Что еще про них известно? Иванов играет в Израиле, в «Хапоэле». Георгий Манцов вечно травмирован и постоянно в стадии перехода из одного клуба в другой. Опорный полузащитник, ветеран из ветеранов сборной – тридцать три года. Собственно, все, больше ничего на ум не приходит.

Дождавшись перерыва, Турецкий первым делом решил разобраться с Шибановым, пока тот не начал мутить воду. Когда все отправились в раздевалку, он задержал его и с ходу взял в оборот: изложил версию о том, что Катаняну якобы угрожали перед смертью, что есть веские основания подозревать убийство и ему, Турецкому, точно известно, что Шибанов много общался с погибшим тренером, и наверняка многое знает, и на этот раз ему не удастся отвертеться от прямых ответов и спрятаться за спинами товарищей, как в случае с Рыбаком, а если он, не дай бог, попытается что-либо скрыть, то это будет расценено как сокрытие улик со всеми вытекающими. Турецкий перевел дух и отметил про себя, что достиг желаемого эффекта. Олег Шибанов стоял бледный и выглядел определенно испуганно, если не сказать затравленно.

– Я не знаю про угрозы, Борис Николаевич никогда ничего такого… Ну была с переносом встреч… история. Он сказал… обмолвился, что убьет их обоих, если они не прикончат его раньше… – Шибанов запнулся, подбирая слова, лицо его выдавало напряженнейшую работу мысли. Турецкий, разумеется, не питал иллюзий по поводу того, что знаменитые футболисты все сплошь интеллектуалы, но видеть это вблизи было неприятно.

– Кого – их? О ком шла речь? Когда и кому Катанян об этом сказал? – Он тщетно предпринял попытку растормошить собеседника.

– Никому. Ну это… Я рядом случайно… был… стоял… проходил… Борис Николаевич потребовал, чтобы я ни в коем случае… Короче, с Антоном, с Рыбаком, у него и раньше были проблемы, – Шибанов наконец заговорил связно, – а теперь с Ревазом: тренировочные циклы в "Буревестнике и в сборной не совпадают. Нужно в разное время выходить на пик формы. У Катаняна своя методика, он от нее никогда не отступает. В «Буревестнике» совсем другая. Потом перенесли этот матч. «Буревестник» – «Спартак». Из-за еврокубков. Как раз во время подготовки к переходной встрече с немцами. Решетов выступил на каком-то совещании федерации и сказал, что сборная играет… Ну, в общем, хреново мы играем, а Катанян срывает проведение центральных матчей чемпионата и все такое…

– Понятно. Но сколько уже этой истории?

– Около месяца.

– А в последние дни происходило с Катаняном что-либо необычное, странное, может, он кого-то или чего-то боялся?

– Боялся?

– Ну не знаю, может, ходили слухи о его смещении, он с кем-то крупно повздорил?

– Да нет. Я не слыхал… Ничего.

– У него были враги?

– Враги?

Более ничего вразумительного Шибанов рассказать не смог. Тем не менее Турецкий остался весьма доволен беседой. Во-первых, правый полузащитник «Буревестника» и сборной не учинил смуту. А мог. Во-вторых, обозначился не любовный, отнюдь, треугольник – Катанян – Реваз Резо – Решетов. Хотя тут как бы все ясно: у каждого свой интерес. Пробьются наши в финальную часть чемпионата Европы – все будут жать друг другу ручки. А если сольют (тьфу, тьфу, тьфу, не сглазить), тогда станут поливать друг друга дерьмом. Кто на оппонентов больше дерьма выльет – тот и граф Монте-Кристо…

Илья Иванов ничего интересного не сообщил. Да, с Катаняном они друзья, несмотря на разницу в возрасте. Но виделись редко: он легионер, поэтому сплошь и рядом тренируется по отдельной программе. К тому же у вратаря тренировки преимущественно индивидуальные. Когда Турецкий на всякий случай осторожно спросил, что за скандал был с переносом матча «Буревестник» – «Спартак», Иванов скептически заметил:

– Сколько себя помню и футболом интересуюсь – постоянно все кричат: календарь! плохо составлен календарь! Если бы хоть раз кто-то прописал четко и ясно, что календарь составляется по следующим правилам: первое, второе, десятое. А то каждый тянет в свою сторону. Нужно компьютер использовать, в голове тысячу всяких «если» не удержишь и все варианты не просчитаешь. Но не хотят! Компьютер же по правилам работает, мухлевать не даст. Насчет срыва графика тренировок – я не тренер, судить не берусь. Но чтобы четверо игроков сборной из-за нашего всеобщего бардака застряли в аэропорту и не попали на важнейший матч! Это уже ЧП! Такого никогда не было.

Турецкий помнил прекрасно. Проигрыш немцам со счетом 2:0 в первом переходном матче и скандал с отсутствием в Германии ключевых игроков муссировали по ящику целую неделю. Вот если бы… Характер игры был бы принципиально иным… На его собственный просвещенный взгляд, сказалось только отсутствие основного вратаря сборной Ильи Иванова: он откровенных плюх по крайней мере никогда не допускает. Остальные замены были вполне равноценны. Хуже играли, потому и продули, вот и весь секрет. Нападающие, между прочим, все присутствовали, но делали вид, что они тут ни при чем, голы забивать – это не к ним.

Центральный защитник Виталий Козленок (Турецкий, предупрежденный тренером, сделал правильное ударение – на последний слог, в отличие от большинства комментаторов) в жизни выглядел еще страшнее, чем на футбольном поле. Рожа – зеков в зоне стращать. Шибанов с полным словесным запором по сравнению с ним – Цицерон местного значения. Фактов никаких.

Последним в четверке особо приближенных к погибшему главному тренеру был Манцов. Он основательно задумался над услышанным, ходил, машинально пинал камушки (видимо, профессиональная привычка), глядел то в небо, то под ноги. Турецкий не торопил. Наконец Манцов созрел:

– Простите, как вас по отчеству?

– Борисович.

– Вы хотите, чтобы я звал вас «Борисович»?!

– Да мне в общем-то все равно, – сказал святую правду Турецкий. – Но если хотите – Александр Борисович.

– Я вам советую, Александр Борисович, следующее. Здесь вы не найдете ничего. Вряд ли. Кто из игроков, тренеров, вспомогательного персонала мог убить Бориса Николаевича? В голове не укладывается. Затем: Катанян был человек… как бы сказать… темпераментный, но организованный, вы меня понимаете?

– Ну-у, – покачал согласно головой Турецкий, демонстрируя полнейшее внимание к словам Манцова.

– У него в кабинете ежедневник, огромный такой талмуд, откуда-то привез, кажется из Израиля. Все, что нужно сделать, с кем встретиться, кому позвонить и так далее, он скрупулезно туда заносил. Проверьте. И наконец, Борис Николаевич в последний год часто общался с Кирсановым. Особенно когда тот выдвигался в президенты Футбольной федерации. Кирсанов ему семь верст до небес обещал, я точно знаю. Даже когда с выборами пролетел. Ничего так и не выгорело, но разговоров много. Насколько мне известно, Борис Николаевич должен был с ним встретиться вечером накануне…

– А о чем именно они собирались договариваться, вы случайно не в курсе?

– Специальная медтехника, дистанционный контроль, все сейчас этим бредят. Еще какие-то прожекты я, честно говоря, уже не помню. Чушь, одним словом. Вот если бы коленные связки сращивать научились, я бы еще поиграл! Года три как минимум. Или голеностоп… – Он с досадой зафутболил очередной обломок гравия чуть ли не за горизонт. – Завтра президиум федерации. Назначение исполняющего обязанности главного тренера. Вы знаете?

– Теперь знаю. А почему всего-навсего исполняющего обязанности?

– Выйдем в финальную часть Европы – сделают главным. Продуем – весь тренерский совет отправят к чертовой бабушке… А Катанян – тот удержался бы в сборной при любых раскладах…

– А кто претенденты?

– Олейник. – Манцов пожал плечами. – Нас не спрашивали.

– Выиграете у немцев? – не утерпел Турецкий и задал вопрос, который давно вертелся на языке, но предыдущие его собеседники как-то не располагали.

– А вы дело раскроете? – с кислой миной поинтересовался в ответ Манцов.

Турецкий реквизировал ежедневник Катаняна и тут же пожалел о содеянном: фолиант был действительно уникальный, размером с чемодан, да и весил примерно столько же. Пианино тоже вещь исключительно стационарная, рассуждал про себя Турецкий, краснея от натуги и вспоминая, как некогда поднимали бесценный для Ирины Генриховны старинный беккеровский инструмент в их квартиру. Но у него хоть ручки были. И колесики.

После общения со спортсменами стала совершенно очевидной необходимость повторно, значительно обстоятельнее, побеседовать с Олейником. Однако форсировать данный разговор Турецкий счел тактически неверным. Олейник и в первый раз обладал практически всеми фактами, известными игрокам, наверняка и многими другими, но делиться не стал. Мотивы его легко объяснимы: он должен стать во главе сборной, положение его достаточно шатко, не хочет человек никакого шума ни вокруг своего имени, ни вокруг имени покойного Катаняна. Пока не припрешь его фактами к стенке, ничего не добьешься.

А вот завтрашний президиум федерации очень кстати. Наверняка там будет большой сбор: можно встретиться со знающими людьми, поиметь интересующие сведения и, не отходя от кассы, застать врасплох виновника торжества – Олейника. А с Решетовым нужно встретиться сегодня, немедленно, постановил слегка окрыленный перспективами Турецкий, иначе завтра к нему не пробьешься.

Решетов согласился принять его в течение пятнадцати минут, поскольку его ожидало торжественное заседание по случаю юбилея нескольких футбольных ветеранов. Зная способность президента Федерации футбола растекаться мыслью по древу и уходить от прямых ответов, Турецкий прикинул: за отведенное время он не успеет получить ответа ни на один вопрос. Оставалось надеяться, что Решетов постесняется гнать «важняка» в шею и визит продлится столько, сколько потребуется.

Дюжий парень, как оказалось решетовский референт и, вполне возможно, телохранитель, пригласил Турецкого в кабинет своего шефа. Первое, на что обратил внимание следователь, – это большая модель вертолета на столе футбольного президента. На вертолете было написано: «Аэроклуб имени Матиаса Руста». Решетов перехватил удивленный взгляд Турецкого и усмехнулся:

– Да, есть такой в Москве, остроумное название. Это, знаете ли, мое внеслужебное увлечение. Люблю высоту и резкие перемещения в пространстве. Так, чтобы дух захватывало. Что вас ко мне привело?

– Катанян был своевольным человеком, он часто оспаривал мнение федерации, специалистов, ваше лично? – начал Турецкий без предисловий, экономя время. Вопрос подразумевал, что он, Турецкий, как бы находится на стороне Решетова и потому последний не должен вилять.

– Борис Николаевич рулил сборной по собственному разумению, без оглядки на кого бы то ни было. Иногда очень крутые виражи закладывал. На мой взгляд. Был бы результат – никто бы не возражал, знаете, как у нас это бывает, все стали бы рассуждать «об особом тренерском даре», «суровом, но справедливом наставнике нашей футбольной дружины». Особенно некоторые комментаторы старой школы. Это между нами… Но результата нет. В силу целого ряда причин – как объективных, так и субъективных.

– Хорошо, – перехватил инициативу Турецкий. – Как бы вы прокомментировали историю с переносом матча «Буревестник» – «Спартак»?

– Вы уже, наверное, десятитысячный задаете мне этот вопрос. Один из центральных матчей первенства, что ж его, вовсе отменить? До игры с Германией все футболисты успели восстановиться, времени было предостаточно. В той ситуации Катанян занял чересчур собственническую позицию. Футбол не исчерпывается играми сборной, все должны идти на компромиссы.

Турецкий подумал, что, с одной стороны, хорошо, что Решетов вышел на тему компромиссов: можно свести разговор к тому, с кем конкретно и по какой причине Катанян конфликтовал. Но лучше, пожалуй, судьбу не искушать: не стоит ставить Решетову проблемных вопросов.

– Александр Сергеевич, а что вы скажете по поводу самодеятельных проектов Катаняна по «обустройству» сборной и поиску спонсоров. Насколько мне известно, он заручился поддержкой Михаила Кирсанова.

– Здесь изначально была инициатива самого Кирсанова. Все это предвыборные трюки… Он, как действующий лидер регионального масштаба, стремящийся выйти на всероссийский уровень, в таких делах поднаторел. Посудите сами: Кирсанов – деятель от футбола весьма далекий, но у него, как у человека власть имущего, тем более в его медвежьем углу, где он царь и бог, весьма широкие возможности. Финансовые в первую очередь. Раскручивается центральным телевидением как «демократичный и дальновидный политик из глубинки». Захотелось ему стать еще и президентом Федерации футбола. Каким образом, спрашивается? Да самым классическим способом: подмазать достаточно сторонников, а претендентов столкнуть лбами. Если у Рыбака были определенные шансы занять кресло вашего покорного слуги… – Решетов слегка распалился, вспоминая недавние обиды. – Рыбак – тот вытащил на свет божий все наши недуги и объявил: «Решетов виноват! Я принципиально не согласен с заведенными им порядками!» И по пунктам: от первого до двести первого… Можно подумать, вина Президента России, что у нас перед фасадом грунт проседает! Хотя, будь я кандидатом от оппозиции, я бы его за это покритиковал. Кирсанов, знаете, и нашим и вашим, каждому из своих соперников обещал поддержку… Его интересы лежат вне пределов футбола. Если об этом не помнить постоянно, то и действия его разумно истолковать невозможно, вот, собственно, и все, что могу вам сказать по этому вопросу. – Пятнадцать минут истекли, и Решетов безо всякого стеснения выпроводил Турецкого.

Кирсанов – самая неясная фигура в деле, но заниматься им вплотную пока рано, рассуждал Турецкий, выходя из здания на Лужнецкой набережной. На него указывают два факта, причем весьма косвенно. Катанян имел с ним дела и встречался накануне собственной гибели. Кроме того, Кирсанов находится в одной весовой категории с Яриловцом. Что, кстати, вполне объясняет нежелание последнего играть в открытую, не имея на руках неопровержимых доказательств! Да, но что радоваться-то, дела из этого не сошьешь…

Повторная патологоанатомическая экспертиза, проведенная по требованию Турецкого, подтвердила его подозрения. «…Причиной смерти, как установлено ранее, является остановка сердечной деятельности в результате поражения электрическим током. Кроме характерного ожога на указательном пальце правой руки, в результате контакта с оголенным токоведущим проводом, имеется обширный малозаметный след в области шеи, внешне напоминающий хроническую кожную аллергическую реакцию на соприкосновение с шерстяной тканью… В указанной области обнаружены следы глубокого воздействия электротока напряжением порядка 1000-2000 вольт. Имевший место газоразрядный контакт и напряжение характерны для устройств типа „электрошок“ (имеется в виду не реанимационный прибор, а самооборонительный, компактный). Однако все производимые типы подобных устройств, несмотря на высокое напряжение, вызывают лишь непродолжительный паралич и не могут стать причиной смерти взрослого человека вследствие незначительности поражающего заряда (иными словами – кратковременности воздействия). В данном же случае заряд превосходил обычный по крайней мере в десятки раз…»

 

РЫБАК

Он буквально валился с ног, и Зина это видела. И только успела ему сказать:

– Антон! Здесь два входа в квартиру. Так что, если снова будешь от кого-то убегать, можешь воспользоваться.

– А соседи? – спросил практически засыпающий Рыбак.

– Остальные комнаты занимает профессор какой-то. Кислых щей. Химик, короче. Да его вечно нет дома. Торчит в своем НИИ.

– Надо же, – вяло удивился Рыбак, – «кислых щей». Еще есть, оказывается, такое выражение.

– А ты что, думал, совсем уже старенький? – Она ласково потерла ладошкой его выпирающую грудную мышцу.

– Ну не так чтобы очень… Кто с ним еще живет? – совсем уже во сне пробормотал он.

– Да один он. И вообще, странный какой-то тип. От женщин шарахается. Сама видела.

Не так давно Зина узнала, что кошки, как и люди, делятся на «сов» и «жаворонков». Кошки-"совы", ну надо же!

Уехавшая на годик-другой в Прагу любимая подруга Галка оставила ей на попечение свою восемнадцатиметровую комнату в коммуналке и в нагрузку – усатое четвероногое по имени Ксюша. И вот эта самая Ксюша была классическая «сова». То есть спала она, конечно, как всякая нормальная кошка, в сутки часов пятнадцать, но зато оставшиеся семь бодрствовала непременно ночью. Иногда это служило источником крупных неприятностей и постоянно – дискомфорта. Потому что именно ночью Ксюшу надо было подкармливать и выпускать во двор. Зина даже стала подозревать, что именно кошка оказалась причиной подружкиного отъезда в не столь уж далекое зарубежье, а вовсе не чешский красавец дальнобойщик, в которого упомянутая подружка якобы втрескалась по самые ушки.

На улице возле дома стоял большой рефрижератор и маленький «фольксваген». Рядом с легковым автомобилем была видна чья-то тень. Тень курила и нервничала. Через несколько минут к ней присоединилась вторая тень. И глупо спросила:

– Ты уже здесь?

Первая зло скосила на вторую внимательные и холодные глаза и сказала:

– Ты опоздал.

– Да машина, зараза, барахлит. Аккумулятор сел, никак не мог завести.

– Как же ты приехал?

– Обыкновенно, – пожала плечами вторая тень. – На такси.

– На такси?!

– На такси.

– Ты рехнулся!

– Почему?

– В два часа ночи ты едешь сюда на такси! – возмутилась первая тень. – На место будущего убийства! Да ведь назавтра, после этого дела, всех таксистов начнут опрашивать, не возили ли сюда кого-нибудь. И в конце концов, получат твои приметы, кретин. Тебя возьмут, обработают, и ты выдашь меня. Тогда меня возьмут, обработают, и я выдам босса. Тогда…

– Таксист ничего не скажет, – успокоила вторая тень.

– Это почему?

– Он уже труп.

– Идиот!

– Я пошутил, – призналась вторая тень. – Доехал на частнике.

Первая тень вздохнула с облегчением и не нашлась что сказать.

– А это что такое? – спросила вторая тень, показывая пальцем на парочку в подъезде.

Парочка целовалась и хихикала не переставая.

– Тебе надо объяснять, что это такое?

– Мне не надо объяснять. Но надо подождать, пока они уйдут.

Парочка исчезла в недрах подъезда через три минуты.

– А ментов нет? – снова спросила вторая тень.

– Нет.

– Ты уверен? Ты абсолютно уверен?

– Ты что, глухой? Я же сказал: нет. Зачем мне тебе врать?!

– Ну мало ли… Может, ты просто не заметил… Так где наш клиент?

– Там.

– Где? Где – там?

– Вон там. Видишь то окно? Пошли. Вперед.

– Ты уверен?

Ксюша бегала под кроватью, тихонько мяукала и заснуть не давала.

Осторожно, стараясь не разбудить Антона, Зина встала покормить кошку. Ксюша сразу поняла, что к чему, и поскакала за ней, буквальным образом наступая на пятки. Было щекотно, и Зина немного похихикала.

Чтобы из комнаты попасть на кухню, надо было миновать длинный коридор, который с обеих сторон упирался в две входные двери. Кухня размещалась рядом с одной из них, первая дверь налево.

Зина достала из холодильника литровый пакет лианозовского молока (жирность полтора процента – другой капризная Ксюша не признавала), налила в блюдечко. Подумала и добавила туда сухой корм.

Кошка тут же посерьезнела, сиганула к жратве и стала уписывать ее с неимоверной быстротой.

Зина взяла себе баночку кока-колы и, присев у стенки рядом с лакомящейся кошкой, сделала пару глотков. После чего задумалась о смысле жизни. По всему выходило, что смысл есть. Никогда только не знаешь, где именно он свалится тебе на голову. Это может случиться на дискотеке, в ресторане, на море, а может – в примерочной джинсового магазина.

Через пару минут Ксюша вдруг отпрянула от миски и утробно заурчала. Но это отнюдь не было знаком довольства и насыщения. Ксюша тоненько замяукала. Зина увидела, что миска ее еще полна, и несказанно удивилась. Обычно кошка не реагировала на внешние обстоятельства, покуда не расправлялась с едой. Впрочем, после этого она обычно заваливалась на боковую.

– Кошка-кошка, я – хозяйка, прием?

Стоит ли упоминать, что кошка не ответила. Есть она больше не хотела и из цепких Зининых рук вырывалась. И царапалась. Хозяйка была несколько озадачена. Сон пропал.

И в эту секунду она услышала легкое поскрипывание в замке.

И снова тишина.

Было лишь отчетливо слышно, как с интервалом четыре секунды капает вода из плохо завинченного крана.

Кап.

Зина посчитала про себя до четырех.

Снова – кап.

Так что же – показалось?

Кошка опять заурчала, и это было похоже на слив воды в умывальнике. Словно из крана накапало там приличную лужицу.

Снова скрип, щелчок, и входная дверь явно отворилась, – этого слышно не было, но слегка потянуло сквозняком, и занавески на окне зашевелились.

А ведь сами собой входные двери не отворяются.

Зина и Ксюша вцепились друг в друга и онемели. Зина вспомнила дурацкую фразу из какого-то дурацкого детектива: «Ужас сковал ее члены». Теперь она догадывалась, что это значит, но такая эрудиция совсем ее не радовала.

В коридоре раздались шаги. Шаги были легкие, почти неслышные, но какие-то частые. Словно кто-то передвигался на всех конечностях. Зина сообразила, что по квартире идут двое.

Ксюша не выдержала долгого молчания. Ведь, в конце концов, ночью она обычно бодрствовала.

Мй– аау!!! Вжик! Кошка фыркнула, взвизгнула и, поцарапав Зине руки, куда-то унеслась.

Шаги в коридоре замерли. У Зины мелко затряслись до того сведенные судорогой руки.

– Только не стреляй на звук, это, наверно, кошка где-то пробежала.

– У меня чуть сердце не выскочило.

– Ты им обзаведись сперва.

Чувствительные киллеры держали оружие стволами вверх и двигались по-над стенкой. Глушители так сильно удлиняли пистолеты, что их тени приобретали несколько комиксовый вид. Впрочем, смеяться над этим было некому.

– Какой длинный коридор.

– Что ты хочешь, коммуналка.

Они прошли по коридору, заглядывая по очереди во все комнаты. Спальня была последней.

– Это окно ты мне с улицы показывал? – спросила вторая тень у напарника.

– Ну.

– Ты уверен?

– Не зли меня.

– Ты точно уверен?

– Вот черт… Сейчас прикончу этого типа, и ты будешь следующий.

– Ладно, убедил. У тебя есть план?

– У меня есть отличный план.

– Рассказывай.

– А на улице ты не мог спросить?

– Ты мне не дал такой возможности.

– Значит, план такой. Ты открываешь для меня дверь, я врываюсь в спальню и всаживаю в нашего клиента всю обойму. Ну как?

– Классный план. Только сними оружие с предохранителя. Или, может, ты его хочешь рукояткой – в висок?

– Вот черт… Не каркай под руку. На счет «три» открывай мне дверь. Готов? Раз, два…

Первая тень на одном дыхании влетела в спальню и трижды нажала на спуск. И еще один, контрольный. Правда, киллеру показалось, что после первого же глухого выстрела раздался какой-то лопающийся звук. Он повернулся к напарнику:

– Давай сюда «Полароид», запротоколируем для начальства.

Он удовлетворенно откинул одеяло и оторопел. На постели лежала разорванная выстрелами на части и только что сдувшаяся резиновая кукла.

– Из секс-шопа, – со знанием дела прошептал напарник.

Из– под кровати послышался шорох. Они быстро выволокли оттуда смертельно бледного мужчину лет шестидесяти в игривой шелковой пижаме.

– Это не он! – заявила вторая тень и смачно плюнула на первую.

– Ч-черт! – сказала первая и стукнула мужчину в пижаме пистолетом по голове. – Куда мы попали?!

– Я у тебя еще на улице спросил, ты уверен, что нам нужно это окно?

В эту секунду на улице раздался скрип тормозов. Появился отсвет мигалок.

Напарники выглянули в окно.

В подъезд один за другим вбегали люди с короткими автоматами, в камуфляже и черных масках.

– Ч-черт, менты! Делаем ноги!

– Я у тебя еще на улице спросил: ты уверен, что нет ментов?! Вот черт, в коридоре кто-то движется. Давай лезь в окно…

Зине показалось, что за стенкой раздалось несколько глухих хлопков.

Через пару минут в коридоре снова раздались осторожные шаги. Вдруг на кухне вспыхнул свет, и об ее ноги споткнулась… любимая подруга.

– Зинка?

– Галка?! – И Зина хлопнулась в обморок.

В дверном проеме стоял высоченный чернобровый мужик и с удивлением наблюдал происходящее.

…Она пришла в себя оттого, что шел дождь. Да нет, это Галка брызгала водой в терапевтических целях.

– Я чуть не уписалась от страха, – призналась Зина. – А может, и уписалась, надо еще проверить.

Подруги прыснули. И тут только Зина заметила присутствие несанкционированного мужчины с широко открытыми глазами.

– Это мой Яромир, – спохватилась Галка. – Я тебе рассказывала. Он для меня – целый мир.

– Это я, – подтвердил Яромир.

– Хочет на мне жениться, – сообщила Галка.

– Хочу, – волнуясь, подтвердил Яромир.

– Вы чего, ждете от меня благословения, что ли? – удивилась Зина. – О господи! Антон! – Она бросилась в комнату.

Галка и Яромир отправились следом.

Рыбак спал как ни в чем не бывало и даже похрапывал.

Зина не успела и глазом моргнуть, как обе входные двери слетели с петель, и коридор наполнился людьми в камуфляже и черных масках. Один из них, наверное главный, прошипел:

– Профессор Малахов! Где? Кто профессор Малахов? Вы? – Он угрожающе ткнул автоматом в Яромира.

Тот, ничего не понимая, как, впрочем, и остальные, попятился в кухню, а Галка и Зина одновременно завопили, показывая направление поиска:

– Там!

Камуфляжные люди проникли в комнату профессора и обнаружили его на полу без сознания.

Через несколько минут оттуда вышел главный. Тыкая на сей раз в грудь себя, он снова прошипел:

– Капитан Поситко. – Голос можно было больше не понижать, но, очевидно, по другому разговаривать капитан не умел. – Отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков.

– А что, бывает – законный? – зачем-то спросила Галка.

– Не умничать, – коротко и жестко приказал капитан. И все как-то вдруг сразу поняли, что умничать действительно не стоит.

– Ваш сосед ученый-профессор у себя на работе, в лабораторных условиях, синтезировал героин. Мы нашли наркотики также и у него в комнате. Будете понятыми, давайте ваши документы, я зафиксирую имена и данные.

Камуфляжные люди вынесли из квартиры профессора, все еще находящегося в отключке. Закончив процедуру с документами, главный последовал за ними.

По дороге капитан Поситко заглянул еще в одну комнату и увидел там спящего Рыбака.

– А это еще кто?

Галка и Яромир помалкивали на всякий случай.

– Хахаль мой, – честно призналась Зина. – Две ночи не спал, отдыхает теперь.

– Тоже в свидетели, – распорядился капитан.

– Не надо, – жалобно попросила Зина. – Устал мужик до невозможности. Спит без задних ног. Марафон бегал.

– Спортсмен? – подозрительно переспросил капитан. – Спит, говорите, без задних ног? А может, тоже в отключке, может, наркоман? Может, профессора клиент? А?!

Он метнулся в комнату, схватил Рыбака за запястье, посмотрел вены на локтевом сгибе, понюхал дыхание. Посчитал пульс. Покачал головой:

– Если он правда марафон гонял, то это мотоцикл, а не человек. А ну-ка, ну-ка… – Капитан большим пальцем оттянул Рыбаку веко сначала на правом глазу, затем на левом.

 

ТУРЕЦКИЙ

Назначения Олейника временно рулящим сборной ожидала довольно значительная группа околофутбольного бомонда. Турецкий потолкался в холле среди смутно знакомых физиономий, услыхал из разных уст, что решение президиума федерации практически предрешено, что пресс-конференция начнется минут на пятнадцать – двадцать – сорок позже запланированного – это железное правило, что Олейник – пустое место, что Олейник – о-го-го и еще себя покажет, что наши продуют немцам 3:0, что выиграют 4:1, и еще тысячу пророчеств, предсказаний и вполне научных прогнозов. Сам Олейник ни в холле, ни в конференц-зале не присутствовал.

Наслушавшись общего трепа, Турецкий испытал насущную потребность поговорить с кем-нибудь тет-а-тет, поинтересоваться по крайней мере, где виновник торжества. Единственное, безусловно, знакомое лицо, которое он сразу приметил в толпе, принадлежало корифею – спортивному комментатору всех времен и каналов Степану Мефодьевичу Переверзеву.

– Генеральная прокуратура, следователь по особо важным делам Турецкий, – представился «важняк», преодолевая некоторое внутреннее сопротивление.

В своей жизни он, как, наверное, еще десятки миллионов болельщиков, едва заслышав его голос, выключал звук телевизора, чтобы не совершить чего-нибудь ужасающего. Что ни говори, слово – страшная сила, особенно слово такого гиганта. Впрочем, справедливости ради стоило заметить, что так было не всегда. Наверное, лет двадцать назад Переверзев был вполне современен по канонам тех лет, но закоснел, чтобы не сказать закосноязычел. В то же время велеречив был до невозможности, вдруг надувался идиотским пафосом, стариковской сентиментальностью… Да вообще, мысленно подытожил Турецкий, просто он порядком надоел. Особенная беда была, когда Переверзев вооружался неким новым для себя выражением, и уж тогда он им пользовался на все двести! Так, в последние месяцы во время своих репортажей всю страну он замучил проблемой «координации движений». Кто-то где-то ему про это что-то сказал – и пошло-поехало.

– Я расследую дело о гибели Катаняна. Пользуясь случаем, хочу задать вам, Степан Мефодьевич, как крупнейшему специалисту, несколько вопросов. Вы не против?

Переверзев, как старый солдат, всегда был на посту и соответственно готов к любым неожиданностям:

– Давайте, спрашивайте.

– Где я могу увидеть Олейника?

– Заседает Олейник. На президиуме. Знаете, чтоб собрать команду из звезд, маленьких таких звездочек, нужен выдающийся тренер…

– А Олейник выдающийся тренер? Более выдающийся, чем погибший Борис Николаевич?

– Борис Николаевич тренировал когда-то сборную Нигерии, потом Южной Кореи. И там и там его считали выдающимся тренером, чуть ли не футбольным мессией. А у нас… Нет у нас выдающегося наставника футбольной дружины. И Катанян им не стал, а Олейник – и подавно не станет. Его же под танк толкают, как в сорок первом! Вы же посмотрите, что в сборной творится! Куда им на немцев с такой техникой! А уж координация движений у наших игрочков, я вам скажу, это нечто… Нападающего нормального нет ни одного! А нужно три. Это на поле. И еще два запасных. Или наоборот… Выросло целое поколение дилетантов, и они нахально лезут на все посты в футболе. С самого верху возьмите… Кирсанов – тоже мне горе-президент… У меня внук недавно рассказ Азимова читал про роботов, там главный герой говорит: «Они жрут энергию, как электрические свиньи, и не начинают работать, пока напряжение не поднимется до миллиона вольт…» Это про нашу нынешнюю сборную и вообще про весь наш футбол. Пока миллион им не посулят – никто до мяча не дотронется. А ведь были же игроки! Еще совсем недавно. Играли не за деньги! И полные трибуны собирали. И в финальную часть чемпионата мира входили регулярно. Не берем в расчет семьдесят четвертый год, когда с чилийцами из-за Пиночета играть отказались. Не были, конечно, лучшими в мире, чего тут говорить. Но надежда была. Потому что за игрой смотреть было приятно, всю душу в поле и в мяч вкладывали. Раз в хоккее можем, значит, и в футболе сможем. Сколько имен! Сотни! Братья Старостины! Братья Дементьевы! Григорий Федотов! Сергей Сальников! Никита Симонян! А Стрельцов? А Месхи? А Нетто? А Хусаинов? А Блохин? А уж какая координация движений. А…

Переверзева уже довольно долго теребил за рукав и окликал по имени-отчеству какой-то солидный господин, но тот не замечал. Турецкий, обрадовавшись представившемуся шансу, позволил себе прервать перечисление выдающихся футболистов прошлого:

– Простите, Степан Мефодьевич! – Он жестом обратил его внимание на нового собеседника.

– А-а-а, здравствуйте… – Переверзев, кивнув, снова повернулся к Турецкому. – А сейчас такое положение, что хуже уже быть не может. Все, что лучше, – то позитивно…

Устав от Переверзева, Турецкий, воспользовавшись моментом, устремился к Волкову, надеясь, что тот окажется меньшим демагогом. И подумал, что больше бы ему подошла фамилия Волчков. Он был совсем небольшого росточка, зато щеки кровь с молоком, горящие глаза и непричесанные вихры. Волков олицетворял новую журналистскую поросль именно так, как ее представлял себе Турецкий – напористую, энергичную, эрудированную, язвительную и даже агрессивную.

– И что вам наболтал наш гуру? – поинтересовался Волков, когда Турецкий представился.

– Почему гуру?

– Как же, – улыбнулся Волков, – Степан Мефодьевич у нас йог, Нострадамус, дельфийский оракул и голос спортивной совести в одном лице.

– А что, спортивная совесть разве должна быть коллегиальной?

– Знаете анекдот, жена мужа на работу провожает и гундит все утро: опять в два часа ночи явишься, опять пьяный, опять весь в помаде. Наступает вечер, мужа нет, потом ночь, уже два часа. Наконец он является пьяный, весь в помаде и горько так жене замечает: накаркала?!

– Переверзев – это жена?

– Это, конечно, гипербола, художественное преувеличение, но где-то как-то очень похоже.

– Не любите вы его! – обрадовался Турецкий, явно обнаружив единомышленника.

– Каюсь, – снова усмехнулся Волков. – Но вы ведь не о нем собирались со мной беседовать?

– Собственно, меня интересуют причины убийства Катаняна.

– И вы фильтруете среду его обитания. Если бы Катанян умер от инфаркта, тогда определенно стоило бы обращаться к Переверзеву.

– А что, были прецеденты?

– С инфарктами не знаю, хотя уверен, что были. А вот то, что Переверзев своей глубокомысленной чушью, неизменно подаваемой как акт откровения, как выстраданная им самим скорбная правда, испортил карьеру нескольким спортсменам и тренерам, – это точно.

– Например?

– Например, Марина Рыбак, вы, возможно, слышали это имя? На чемпионате Европы по художественной гимнастике двух наших девчонок уличили в употреблении допинга. И одна из них, размазывая слезы и сопли по широкой, мужественной груди Переверзева, ляпнула, что невиноватая она, тренерша заставила, запугала, насильно накормила таблетками. Короче, руководствуясь тем, что устами младенца глаголет истина, Переверзев ляпнул на всю Европу: Марина Рыбак своей принадлежностью к российскому спорту позорит этот самый спорт. Долой! Не место! Не допустим! Они не пройдут! И так далее. Никаких фактов в подтверждение заявления этой девочки у него не было и, как в последствии выяснилось, быть не могло. Но карьеру человеку он загубил окончательно. Да ладно, бог с ним, с Переверзевым, – махнул рукой Волков, – что вы хотели узнать про Катаняна?

Турецкий, однако, не прочь был бы еще послушать о Марине Рыбак, до сих пор он полагал, что никаких личных отношений между Рыбаком и Волковым не было, а статьи в поддержку Рыбака – это просто позиция принципиального человека, которую он по роду своей деятельности имеет возможность обнародовать. Но Волков сейчас защищал Марину с таким жаром, что сами собой закрадывались нехорошие подозрения: а не спала ли она еще и с ним? Однако разговор о Рыбаке стоило пока отложить.

– Да, собственно, все. Были ли у него враги, может, он кому-то мешал, может, кто-то хотел занять его место?

– Сегодня занять его место мог бы желать только маньяк или самоубийца. При такой игре сборной никаких дивидендов от этой должности, кроме пары инфарктов и плевков со всех сторон, получить невозможно. Кому мешал Катанян? Мешал – это, пожалуй, сильно сказано, но в принципе регулярно его политика в отношении сборной шла вразрез с установками, выработанными федерацией. В общем, ничего конкретного я вам сообщить не смогу, и насчет врагов тоже. Наверное, у каждого человека они есть, если он, конечно, не живет на необитаемом острове. А Катанян был человек прямой, в достаточной мере целеустремленный и ни в коем случае не пытался угодить всем сразу. Я краем уха слыхал, что Переверзев вам наговорил… «Нападающих в сборной нет!» Нет, конечно. Между прочим, французы чемпионами стали без выдающихся нападающих. Полузащита – да. А нападающие – так себе. Насчет денег… Вокруг сборной крутились большие деньги?… Как говорят в Одессе: чтобы да – так нет. Во всяком случае, на посту главного тренера новым Мавроди или Березовским не станешь.

– А как же «пока миллион не посулят…», – сказал Турецкий, подражая Переверзеву.

– Я вас умоляю! Во-первых, это зарплата. Все официально. Раньше, между прочим, когда «играли не за деньги», всяческие скрытые и явные премиальные и призы составляли львиную долю дохода спортсменов. Вы это больше моего застали и прекрасно должны помнить. А до мирового уровня как в былые годы не дотягивали – так и поныне, и по качеству игры и по деньгам. Раньше – ясно почему: варились в собственном соку. Сильных игроков набиралось на две, от силы на три команды, остальные – «болото». Легионеров со стороны не привлечешь, разве что из соседнего «болота». Случались, конечно, проблески в виде исключения. Тот же «Днепр» или «Заря» в совсем незапамятные времена. Так их тут же растаскивали по столицам. Не Москва, так Киев, какая разница. Короче, сильные соперники встречались между собой пару раз в сезон, остальное время тренировались «на кошках». А так мирового класса не достичь, даже при постоянных аншлагах на трибунах. Сейчас все есть, денег нет. А денег нет – их и не заработаешь, порочный круг. Старперы опять же засели всюду, где только можно, танком не сдвинешь. На «мерсах» ездить все уже научились, а вкладывать деньги в дело – нет пока. Вот посудите: в Голландии народу в десять с лишним раз меньше, чем в России. Пацаны поголовно гоняют в футбол и здесь и там. Гоняют примерно одинаково, юных дарований на тысячу населения тоже, наверное, поровну. Дальше. У нас нормальные спортивные школы далеко не всюду есть. Сразу две трети наших талантливых пацанов отпали, футболистами они никогда не станут. Остальные где-то как-то устроились. К моменту окончания школы подавляющее большинство из них вынуждены футбол бросить. Даже играя в первой лиге, в люди не выбиться: ни славы, ни денег. Про вторую я вообще молчу. И всегда так было. А в шестнадцать-семнадцать лет непонятно еще, кто станет звездой, а кто не станет. Получается, что девяносто – девяносто пять процентов классных игроков мы просеяли через дырявое решето. А те же голландцы отобрали всех. И в сборной у них скамейка запасных длиннее нашей.

Волков глубоко вздохнул – видимо, длинные монологи ему проще удавались на бумаге.

– Простите. Наболело! Вы о чем-то хотели со мной поговорить?

– Да. В каких отношениях вы лично были с Рыбаком? – спросил Турецкий.

Волков немедленно расплылся в улыбке – доброжелательной и веселой – и протянул руку, прощаясь:

– Извините, мне нужно присутствовать на пресс-конференции.

Пресс– конференция действительно уже началась, и не мог Волков продолжать разговор или не хотел, Турецкий не понял. Несомненно разговор стоит продолжить.

Казалось бы, два разных дела, думал Турецкий, а люди, так или иначе с ними связанные, одни и те же. Надо предложить Косте слить оба убийства в единое производство. А что, это мысль. Завелся этакий маньяк, враг всего живого и прогрессивного в нашем спорте, мочит всех направо и налево. Правда, зачем ему было убивать еще и Штайна?

По окончании брифинга Турецкий смог-таки отловить Олейника, буквально на минуту. Тренер вынужден был пообещать, что поможет составить подробнейший план всех разговоров и перемещений Катаняна за последнюю неделю. Для чего Турецкий должен приехать на тренировочную базу сборной завтра к семи утра с ежедневником погибшего главного тренера. (Он в очередной раз обложил себя последними словами: на кой ляд нужно было его оттуда забирать?!)

– Однако, – предупредил Олейник, – особо можете не рассчитывать. Ничего подозрительного в его поведении не было. Я думал после разговора с вами, пытался вспомнить хоть что-нибудь, за что можно уцепиться. И ничего. Как у нас говорят: по нулям.

 

РЫБАК

Петька Волков заехал Переверзеву по физиономии сначала с левой, потом с правой. Но Переверзев (вот что значит старая школа) был как резиновый, он только отшатнулся, нагнул голову и, как бык на красную тряпку, понесся вперед, сметая Волкова и заваливая наземь. Потом он уселся ему на грудь и стал… выщипывать ресницы?!

Рыбак вдруг понял, почувствовал, что это он – Волков и что это ему выщипывают ресницы. И открыл глаза, которые в общем-то были уже и без того вытаращены. Он увидел над собой человека в камуфляже, который был довольно молод и совершенно не похож на Переверзева. Человек в камуфляже еще раз оттянул ему веки, сказал:

– Наверное, просто нажрался, тоже мне, марафонец. – Покачал головой и вышел из комнаты.

Зина вздохнула с облегчением. Кроме нее в комнате была еще какая-то девушка с удивленным выражением лица и высокий чернобровый парень.

Рыбак сел на кровати, помотал головой, механически нахлобучил на нее свою кепку.

– Красивая бейсболка, – вежливо сказал парень.

– Дарю, – сказал Рыбак и наконец вспомнил, где он находится, и в который уже раз подумал, что если выкарабкается вообще когда-нибудь из этой истории, то все равно долго еще будет ходить к психиатру и учиться смотреть нормальные человеческие сны.

Ну да ладно. А сейчас что делать. Звонить или не звонить, вот в чем вопрос.

Волков – затычка во все спортивные дырки, в особенности футбольные. Петька наверняка клюнет на сенсационный материал. А что, если… «Экс-президент футбольного клуба и убийца собственной жены едет общаться с гангстерами, чтобы доказать свою невиновность следствию». Какому, на хрен, следствию?! Следствие давно закрыто. Есть только матерые ищейки, которые наступают ему на пятки. Они сожрут его с потрохами, если он не успеет заставить этого мерзавца…

И Рыбак решительно направился к телефону.

 

ТУРЕЦКИЙ

Артур, на которого Турецкий фактически свалил Штайна, осуществляя только общее руководство, был в курсе истории с Мариной Рыбак и Переверзевым.

– После исторической речи Переверзева о роли и месте тренера в создании морального облика российского спортсмена было довольно громкое расследование. Выяснилось, что Марина не имела к этому отношения. Та гимнастка, которая наболтала все это, впоследствии от своих слов открещивалась, причем так убедительно, что, если бы не авторитет Переверзева, может, и придурка, но, похоже, честного человека, пожалуй, могли решить, что он сам все это выдумал. Так или иначе, допинг был, а тренер инициировал его прием или нет, это уже никого не интересовало, в крайнем случае, должен был узнать и пресечь. Короче, Марине пришлось уйти.

– А что у нее было с Волковым?

– В каком смысле? – не понял Артур.

– Спал он с ней или не спал? – вздохнул Турецкий. – Все, что касается покойной жены Рыбака, упирается, кажется, именно в этот вопрос.

– Марина после ухода из тренеров решила податься в журналистику, и Волков, насколько мне известно, просто помог ей с первыми публикациями. А вообще-то он моложе ее лет на десять.

– Это не причина. Если бы он был, скажем, гомосексуалист, тогда другое дело и то стопроцентной гарантии нет.

– Он не гомосексуалист. Довольны? Может, объясните, зачем нам точно знать, были они любовниками или нет? Что, нельзя просто с ним поговорить?

– Ну вот и поговори.

– И поговорю.

– И поговори, и не шуми на начальство, оно мудрое, потому что опытное. Если Марина была любовницей Волкова, она ему про Штайна ни за что бы ни слова не сказала, а если они были просто коллегами, Волков о ее связях со Штайном в принципе знать может. Понимаешь, не идет у меня из головы идея, что Штайн был неслучайной фигурой. Вон скольких ее ухажеров ты уже обнаружил.

– Пока троих: один – врач еще со времен ее работы тренером, второй – учитель танцев, третий – журналист-международник. Теперь приготовьте себе стул. Еще к ней очень неровно дышал Яриловец.

– Ты серьезно?

– За что купил, за то продал. У нее подружка обнаружилась из светской хроники. Чудовищная сплетница, она мне столько нагрузила, за два дня не пересказать.

– И ей можно верить? Надеюсь, ты имеешь в виду не фрау Гримм?

– Об ответственности за дачу ложных показаний предупреждена.

– И насчет Яриловца можно верить?

– Почему бы и нет? Он был близким другом Рыбака. По крайней мере, так считалось.

– Ладно, к чему я все это начал? А к тому, что никто из этих твоих троих-четверых специалистов по чужим женам не пострадал. Почему, спрашивается? До врачей, танцоров и даже журналистов добраться проще, чем до немецкого дипломата, но тем не менее убивают именно его.

– Этому можно дать и очень простое объяснение: убийство немца будут расследовать с особой тщательностью и мимо Рыбака не пройдут.

– Как раз наоборот! Районный следователь на сто процентов удовлетворился бы отпечатками пальцев беглого преступника, а мы, как видишь, не удовлетворились. Ладно, установка тебе ясна, звони Волкову и пытай его на дыбе о Марине и Рыбаке.

Артур потянулся к телефону, но не успел даже снять трубку, поскольку Волков позвонил сам.

– Господин Турецкий? Александр Борисович, мы могли бы встретиться завтра, скажем, часиков в десять утра? У меня появилась для вас кое-какая полезная информация, – сказал журналист. – По-моему, просто потрясающая информация!

– Приезжайте, я уже заказываю пропуск, – быстро ответил Турецкий. И не удержался: – А какого рода информация?

– Пока не могу сообщить. Завтра все узнаете.

Но назавтра Волков не приехал.

Только к нему самому теперь можно было ездить.

В морг.

И перед Турецким встала дилемма: задерживать, тем более арестовывать господина Улыбабова не за что, вызывать повесткой – занятие длительное и неблагодарное, а побеседовать с этим господином об имевшей место перестрелке необходимо. Срочно. Не особо надеясь на удачу, Турецкий обзвонил офисы нескольких принадлежащих Улыбабову заведений – двух ресторанов и одной бани, и ему повезло: «злой гений» оказался в одном из них. Парился. Повезло Турецкому на самом деле дважды. Улыбабов без долгих препирательств пообещал подъехать через полчаса.

Что это за тип, Турецкий представлял себе достаточно условно. Данных на него кот наплакал, фотографии даже нет. Улыбабов Евгений Максимович, тридцать шесть лет, ранее не судим, родился в Москве, в учительской семье. Родители умерли. Не женат и никогда не был. Окончил МФТИ с красным дипломом. Работал в институте физики плазмы. В двадцать пять – кандидат, в тридцать – доктор, один из самых молодых. Защитив докторскую, ушел из института. Открыл собственное дело. Охранная сигнализация и системы связи. Быстро пошел в гору. Есть оперативная информация, что под прикрытием своей фирмы Улыбабов организовал целую структуру, занимавшуюся прослушиванием телефонных разговоров, как в собственных интересах, так и на заказ. Доказать, как водится, ничего не удалось. Потом связь с измайловцами. Акционерные общества, трастовые компании, фонды…

– Фонды – это мы уже проходили, – сказал вслух Турецкий и на всякий случай запер справку в сейф.

Улыбабов оказался очень пунктуальным, аккуратным человеком. Он попросил даже разрешения помыть руки после улицы. Кроме того, Улыбабов оказался лысым. Причем абсолютно: выше бровей ни одной волосинки, ни намека на волосинку. И Турецкий моментально его вспомнил. Именно на него повесилась Наташа Гримм, когда он упустил ее при первом знакомстве – благодаря подвыпившему Славке.

Кстати о Наташе, куда это она исчезла с горизонта? Неужели немецкая общественность утратила интерес к загадочной смерти соотечественника?

– Что явилось причиной вашего интереса к моей персоне? – говорил Улыбабов чуть-чуть насмешливо и все время слегка улыбался. Так, немного снисходительно, чтобы стало понятно: человек из другого мира заглянул к нам по своим делам высшего порядка.

Турецкий буквально прикипел взглядом к лысине посетителя и никак не мог рассмотреть его целиком. Того и гляди, окажется, что он экстрасенс, второй Кашпировский или Чумак, а может, и покруче. А лысина – его магнетический орган. Бред. Турецкий с трудом собрался с мыслями.

– Причина моего интереса, я бы сказал, прозаическая. Перестрелка возле стадиона в Черкизове. Погибли хорошо известный вам Реваз Резо, спортивный журналист Петр Волков и охранник. Совершивший побег из мест лишения свободы Антон Рыбак, также хорошо вам известный, остался жив. В общем, обычное дело. Повседневное. Я бы хотел, чтобы вы в рабочем порядке посвятили меня в те подробности, которые стали вам известны благодаря вашей широкой эрудиции.

Турецкий старался говорить с собеседником на его языке, не теряя собственного достоинства, как апостол Петр, но не было у него ни ключей от рая, ни магической улыбабовской лысины, ни самой завалящей улики против Евгения Максимовича. Поэтому выходило не слишком убедительно.

– Кого конкретно вы намереваетесь изобличить? Как в детстве говорили: против кого дружим? – Улыбабов улыбнулся чуть шире.

– Против убийц, а вы как думали? – Поскольку Улыбабов никак не отреагировал, Турецкому пришлось пояснить: – Я не занимаюсь этим делом непосредственно. Меня интересует, что делал на месте перестрелки Рыбак. И каким образом факт его присутствия там связан с боевыми действиями? – Турецкий почувствовал, что ему становится жарко.

– Убийцы, если мы этим термином обозначим непосредственных исполнителей тех, кто нажимал на курок, не должны вас волновать. Не сегодня завтра они пройдут по вашим сводкам как жертвы. Мы оба это знаем наверняка… Домодедовская шпана, если вас интересует их локализация в пространстве.

– Так чем же им не угодили Рыбак, или Реваз, или, может, Волков?

– Я не представляю себе, чем домодедовцам так насолил один из них, что они решили убрать всех троих. И я также сомневаюсь, что Рыбак, Резо и Волков втроем организовали некое совместное предприятие.

– Тогда объясните мне, кто кого представлял? Может, Рыбак и Волков приехали совместно с домодедовской братвой на встречу к Ревазу?

– Вы, Александр Борисович, минуту назад утверждали, что мы с вами по одну сторону баррикад, а убийцы – по другую. Давайте не нарушать диспозицию.

– Ладно, – нехотя согласился Турецкий. – А что понадобилось Рыбаку от многоуважаемого Реваза Резо? Остались какие-то незавершенные общие проекты в «Буревестнике»? Долги, простите за банальность?

– Про долги вам следует расспросить усопшего. Или Рыбака, как вам проще.

Хорошо, что Грязнов не слышит, подумал Турецкий. Он не такой интеллигентный человек, как я. Заехал бы Улыбабову в чайник – вышел бы крупный скандал.

– Из проектов, задуманных Рыбаком и все-таки осуществленных после его ареста, мне лично известен лишь один: продажа Бруталиса в «Баварию», – недолго думая, заявил Улыбабов.

– Бруталис чем-то не устраивал тренера?

– Устраивал. Инициаторами сделки были немцы. Они предложили немалую сумму: пять миллионов марок. Рыбак долго торговался. Потом Реваз долго торговался – и подписал контракт на десять миллионов.

– И со стрельбой это, по-вашему, никак не связано? – поинтересовался Турецкий, почти утеряв интерес к беседе. Совершенно очевидно: от Улыбабова больше кавалерийским наскоком ничего не добиться.

– Все каким-то образом связано. В людей, подписывающих многомиллионные контракты, стреляют значительно чаще, чем в тех, кто не получает зарплату.

– Добавьте: в тех, кто двадцать лет отмотал, и тех, кто с ними имеет дела, – предложил Турецкий. – Спасибо за содержательную беседу, господин Улыбабов. Давайте отмечу ваш пропуск.

Лысый, улыбнувшись на прощанье, так аккуратно закрыл за собой дверь, словно она была из хрусталя.

По словам Улыбабова выходило, что убийство Волкова, Реваза и Дырокола на совести конкурирующей группировки. Совести на самом деле у них, конечно, ни на грош, и подтверждать показания Улыбабова они не станут. И ему верить просто так, на слово, нельзя, как бы складно он ни пел.

Была одна зацепка, по которой можно постараться восстановить ход событий. Незадолго до перестрелки, поблизости от того места, якобы видели машину Лосева. Или похожую… Официальным порядком его не прижмешь – вывернется: свидетели не надежны, а стоит им выяснить, что свидетельствуют они против измайловской группировки, сразу разбегутся, как тараканы, и от показаний откажутся. Остается взять Лося лихим кавалерийским наскоком.

Включив в состав группы для подкрепления Сикорского и захватив по такому случаю табельное оружие, Турецкий выступил незамедлительно (на Артуровой же тачке, как наиболее представительной).

Опоздали буквально на минуту. Подъехав к дому, в котором проживал Лось, они увидели его джип «хонда» в конце квартала.

– За ним! – скомандовал Турецкий. – Посмотрим, что будет делать.

– Уезжать, – предположил Артур.

Лось играть в догонялки не стал, назойливо болтавшихся у него на хвосте сотрудников Генпрокуратуры он то ли не замечал, то ли игнорировал. Давил на всю железку, но откровенно правил не нарушал, на красный свет, во всяком случае, останавливался.

– Круто водит! – одобрил его водительские таланты Сикорский.

Погоня, если это была погоня, продолжалась недолго. Джип проскочил перекресток Тагильской и Открытого шоссе и вырулил на Лесную.

– Куда он так несется?! – чертыхнулся Турецкий. – На историческую родину, что ли, на Лосиный остров?!

Как бы послушав его совета, Лось резко тормознул возле стоявшего у обочины снежно-белого «опеля» с черными, как сажа, стеклами. Из «опеля» тут же выскочили пятеро братков, и вся группа направилась в ту сторону, откуда прибыл Лось с сопровождающими.

– Александр Борисыч! Узнаёте? – Сикорский проехал около ста метров и тоже притормозил.

Двоих по крайней мере Турецкий опознал – их недавние клиенты, которых опрашивали по делу об убийстве в гостинице «Олимпия».

– Серов и, кажется, Пухлый. С ним ты разговаривал.

– Точно. Валерий Алехин, он же Пухлый, ранее не судим, что само по себе странно.

Братки резво удалялись, в их сторону никто не оглянулся.

– Разворачивайся и нагоняй! Лось, похоже, так спешил, что нас не заметил. – Турецкий занервничал. Надо было подождать служебную машину, а не рысачить на Артуровой «мазде», как пижонам. Теперь остались без связи. С другой стороны, дождись они служебной – упустили бы Лося. На кой тогда связь?

Братки остановилась около павильона-забегаловки. Пухлый отделился от общей группы и зашел внутрь.

– Звони, вызывай опергруппу!

Оставшись один, Турецкий первым делом как следует выругался вслух: Сикорский помимо всего прочего еще и не употреблял нецензурных выражений, и материться в его присутствии было неловко, как при ребенке.

Пухлый вышел на улицу и подал знак остальным. Командовал, похоже, Лось, он отдал какие-то распоряжения и вместе с Серым стал у заднего выхода из павильона. Остальные проследовали через парадный вход.

Турецкий огляделся. Телефона нигде поблизости не было, естественно, не было и Сикорского, отправившегося на его поиски. Из машины ему хорошо были видны оба входа в заведение, но не видно, что происходит внутри. Поколебавшись пару секунд, Турецкий, еще раз смачно обругал себя за авантюризм, за то, что встрял в этот дурацкий переплет, снял пистолет с предохранителя и сунул в карман, хотя его с младых ногтей учили так не делать. Из машины он вылезал бочком и также бочком, бочком, чтобы Серый с Лосем не увидели и не узнали, подобрался к дверям.

На сей раз он не успел весьма удачно: пальба началась, когда ему оставалось три шага до входа. Там, где он стоял, стена была металлической, по другую сторону от входа – стеклянной. Патронов народ не жалел: в первую же секунду расстреляли входную дверь и сразу же следом за ней цельную стеклянную витрину два на четыре. Она рухнула с таким грохотом, как будто разорвалась авиабомба. Стрельба на мгновение затихла.

У Турецкого заложило уши, и в глазах заметались красные зайчики – признак легкой контузии. Несколько пуль пробили дюралевую стену рядом с его лицом. Поскольку оставаться в прежней позиции было бессмысленно и небезопасно, а вламываться внутрь – бессмысленно вдвойне – он не взвод спецназа, – Турецкий отступил на несколько шагов, к углу павильона. Вход был по-прежнему под его контролем, и Лось тоже не сможет уйти незамеченным.

Через разбитую витрину на тротуар кубарем вылетел Пухлый. Удар, очевидно, был чудовищной силы, измайловский боец весил никак не меньше центнера, а кувыркался по битому стеклу как акробат на манеже. Он предпринял слабую попытку встать, но не смог, завалился на спину и, видимо, потерял сознание. При падении Пухлый сильно поранил лицо, кровь хлестала, как из крана. Турецкий только теперь обратил внимание, что из павильона валит густой белый дым.

Если там пожар, вот-вот начнется исход. Как поступить в данной ситуации, он решить не успел: за углом раздалась милицейская сирена. Быстро, подумал Турецкий, двух минут не прошло. Или здесь прямо за углом райотдел?

Серый пинком распахнул заднюю дверь, заорал: «Атас!» – и, тут же получив пулю в живот, завалился на спину.

Двухметровый, казавшийся довольно неуклюжим, Лось мгновенно сложился пополам, если не втрое, отпрыгнул на несколько метров и рванул в глубину двора. Там была траншея – ремонтировали тепломагистраль, она уходила в подвал девятиэтажного дома. Следом за Лосем через задний выход заведение покинули двое «пацанов» с пушками, не измайловцы. Один лысый как колено, чем-то напоминавший Улыбабова, другой раненый: ему только что отстрелили половину уха, он прижимал его рукой. Турецкий на всякий случай постарался запомнить их приметы, вдруг уйдут. Лось на бегу оглянулся, заметил преследователей и, сделав головокружительный пируэт, перемахнул через насыпь в канаву.

Турецкий что есть духу бросился наперехват, к девятиэтажке, она была башенного типа, одноподъездная. Его путь был в несколько раз длинней, зато пролегал по непересеченной местности, если повезет, он успеет раньше Лося и «пацанов».

Турецкий успел раньше. Решетчатая дверь, ведущая в подвал, открыта, на лестнице свалены трубы, сам подвал практически неосвещен – ремонт в полном разгаре. Снизу – еще одна дверь, цельнометаллическая. Едва Турецкий закончил рекогносцировку местности, из подземелья появился, грязный как черт, Лось. Первым делом он закрыл нижнюю дверь обрезком тубы. Затем посмотрел на себя при дневном свете и стал спокойно подниматься наверх, стараясь по возможности отряхнуться. Подоспевшие «пацаны» забарабанили в дверь, даже выстрелили пару раз – безрезультатно. Лось, довольный как слон, помахал им с верхней ступеньки подвальной лестницы, как будто они могли его видеть, и хотел уже театральным жестом спрятать пистолет в карман куртки, но в этот момент Турецкий арматурным прутом выбил оружие у него из рук и заехал коленом в пах. Совсем нетеатрально получилось, а банально и даже пошло. Лось беззвучно, как рыба хватая ртом воздух, съехал вниз. Турецкий, следуя его же примеру, запер за ним дверь все тем же прутом, подобрал выпавший пистолет и спрятал в карман.

– Со времени нашей последней беседы, Лосев, у меня накопились кое-какие вопросы. – Турецкий поудобнее облокотился на перила, всем своим видом давая понять, что расположен к долгому разговору.

Лось, щурясь на свет, посмотрел наверх, в сторону Турецкого. На лице его было написано крайнее удивление.

– Ага. Вижу, ты меня узнал, – сказал Турецкий одобрительно.

– Да пошел ты! Я ни в кого не стрелял. А на оружие у меня разрешение.

– Да ты поэт, Лосев, – одобрил Турецкий. – Я тоже могу. Ты поэт, зовешься Лосев, получаешь в переносец. Ну как?

Раздался металлический грохот. Запертые в подвале «пацаны», похоже, нашли в полутьме увесистую трубу и теперь работали ею как тараном. Дверь заметно задрожала.

– Эй! – заволновался Лось. – Открывай! Слышь, ты! Открывай бегом!

– Куда спешить? – Турецкий полез за сигаретами, предполагая, что это движение останется незаконченным.

Лось кинулся к решетке и постарался выдернуть прут. Готовый к такому повороту событий, Турецкий хлестнул его валявшимся под ногами электродом по пальцам. Лось отступил на исходную и обложил «важняка» в семь этажей.

– Что ж, – рассудительно проговорил Турецкий, внимательно выслушав сказанное, – переходим на «ты», я не против. – И врезал ему в «переносец».

Тем временем двое в подвале делали свое дело с завидным упорством. Дверь начала поддаваться.

– Что тебе надо, мент?! – заорал Лось в истерике.

Видя, что дверь долго не продержится, Турецкий перестал тянуть резину.

– Кто убил Волкова, Реваза и Дырокола? Можно – по отдельности, можно – списком. Только живо.

– Эти! – Лось ткнул пальцем в сторону подвала.

– Конкретнее! – потребовал Турецкий, демонстративно берясь за прут.

– Лысый! Остальные в кабаке.

Дверь от очередного удара прогнулась и приоткрылась. В образовавшуюся щель можно было просунуть руку.

– Порешили их уже! – снова заорал не своим голосом Лось. – Или повязали!

«Пацаны» просунули в щель не руку, а трубу, еще раз поднажали – и дверь рухнула. Оба тут же взялись за пушки, но бивший в глаза свет на секунду ослепил их. Поэтому Турецкий не спеша, словно в тире, выстрелил каждому в правое плечо.

Круто, поздравил себя Турецкий, как в американском кино. Или еще круче? Только там пистолеты хлопнулись бы об пол с победным звоном, а у нас, увы, бездарно упали в грязь.

– Руки за го… – Довести торжество до логического завершения Турецкий не успел.

Кто– то сзади огрел его по затылку. И все погасло.

 

РЫБАК

Было без четверти шесть вечера.

К Зине возвращаться после этой нелепой истории с наркотиками теперь опасно. Нужно искать новое пристанище. И у него была одна наглая идея.

Но пока что он снова слонялся в центре города. До начала «Футбольного клуба» по каналу НТВ оставалось минут пять, но посмотреть его было негде. А ведь там наверняка будут последние сплетни про федерацию, про футбольные разборки…

Внезапно его осенило. Магазин бытовой техники!

Рыбак двинулся вперед по Солянке, свернул направо в переулочек, в котором как будто был магазин фирмы «Партия»… Так и есть. Придется сыграть роль покупателя телевизора.

В результате эту передачу он смотрел на двух телевизорах «Сони», одном «Шарпе» и трех – «Томпсонах». Рыбак имитировал придирчивого покупателя. Но все зря. О федерации не было сказано ни слова, поскольку весь выпуск оказался посвящен противнику «Буревестника» – мюнхенской «Баварии».

"Долго и упорно культивирующиеся слухи о смерти «Баварии» как суперклуба оказались сильно преувеличены. В домашнем матче «Бавария» произвела впечатление мощной и отлаженной команды. «Боруссия» же, по всей видимости, перегорела еще до игры. После ничьей с минимальным счетом в Москве «Бавария» в турнирной таблице чемпионата Германии семимильными шагами ринулась вверх, словно намерившись показать провинциалам, кто в доме хозяин.

Под стартовым натиском хозяев «Боруссия» (и это недавний победитель Лиги чемпионов?!) готова была пасть уже на седьмой минуте. Кингстон одним касанием направил мяч в центр штрафной, где Джорджевич не слишком расчетливо подставил под него голову.

Штанга!

Как сказал бы патриарх отечественного футбольного репортажа Степан Мефодьевич Переверзев, Джорджевичу не всегда хватает координации движений…

Но где тонко – там и рвется. «Бавария», мгновенно нащупав прореху в обороне гостей, дальше шагала уже по проторенной дорожке…

Затем к успеху был близок российский легионер Константин Бруталис. Естественно, речь идет о штрафном ударе. Вратарь «Боруссии» Харальд Хоффман умудрился так выстроить «стенку» напротив своих ворот, что совершенно не видел момента удара. А Бруталис в этот раз даже не пытался перехитрить голкипера. Мяч, пущенный им не на точность, а на силу, безо всякой подкрутки, угодил точно в Хоффмана, вернее, в его наугад выставленные руки. Результат: опасность была ликвидирована, мяч переведен на угловой, а Хоффман сломал три пальца на правой руке и был немедленно заменен!

Таким образом, Бруталис нулевой счет не изменил, зато изменил состав гостей. И это оказалось роковым обстоятельством. Ну а первое, что сделал резервный вратарь Сэмюэль Хорват, вступив в игру, – вынул мяч из сетки своих ворот.

При подаче углового спокойнее других оказался самый опытный игрок на поле – тридцатидевятилетний Рихард Шульц, почти не выходивший на поле последние полгода. «Баварии» просто повезло, что этот футболист еще иногда играет в ее составе. Удар, приведший к голу, мог нанести только такой опытный игрок! 1:0!

Посмотрите на замедленном повторе, как это произошло. Классический навес с углового никто не успел принять на голову, потому на угол вратарской площадки мяч уже заваливался, и подоспевший Шульц, казалось, тоже не был готов к удару. Он подставил правую ногу и, работая внешней стороной бутсы, отправил мяч едва ли не пяткой. При повторе это видно особенно ясно. Фантастический гол! Тренеры «Буревестника» наверняка сильно поскучнеют, увидев этот эпизод.

Все остальное время тайма команды упирались в позиционной схватке и голевых моментов не создали. Зато сразу после перерыва состоялся еще один гол. Пенальти сомнительного происхождения реализовал играющий под четырнадцатым номером Роберт Вайс.

Шпенглер, вратарь «Баварии», угадал направление удара, но отбил мяч прямо перед собой, и набежавший Вайс с перепугу каким-то немыслимым вертикальным ударом вколотил мяч буквально под перекладину. 1:1.

Неожиданный поворот! Вайс радуется и, естественно, не знает еще, что окончательный счет матча написан у него на спине. Будет 1:4.

Дело в том, что «Боруссия» умеет прекрасно удерживать, но не отыгрывать счет. Недолог был всплеск радости на скамейке «Боруссии». Реализованный пенальти оказался не более чем голом престижа. И вот здесь проявились лучшие качества мюнхенского коллектива. «Бавария» действовала по принципу «ни одного касания без пользы», и мяч с неимоверной быстротой добрался до ворот, где удачно лег на ногу Джорджевичу. 2:1!

А «Боруссия» совершенно развалилась. Отставать в счете с мощнейшей «Баварией» оказалось губительным. «Бавария» же, поменяв игровое построение – четвертый полузащитник полностью ушел на место центрфорварда, – увеличила успешность контратак. Мюнхенцы одним своим приближением вводили гостей в состояние столбняка, и последние сами отдавали им мяч в простых ситуациях. В результате ошибок защитников Кингстон трижды выбегал один на один с голкипером «Боруссии». Но Кингстон не искал легких путей и забил только с четвертого раза, зато пушечным дальним ударом, метров с тридцати! 3:1!

А на последней минуте матча мощный Шульц, разбросав оборону «Боруссии» как котят, установил окончательный результат -4:1!"

Рыбак вздохнул и вышел из магазина. Как там сказал ведущий? Тренеры «Буревестника» наверняка сильно поскучнеют, увидев этот эпизод? Да и не только тренеры. И не только журналисты. Только измайловская братва на все чихать хотела. Видимо, этот дегенерат Резо на полном серьезе считал, что если показать футболисту перед матчем золотой доллар размером с футбольный мяч, то от этого он станет лучше играть. А тренировки тут вообще ни при чем. У них, наверное, уже тренер с футболерами на фене разговаривает. Стоп-стоп. А ведь Мамонтов появился в «Буревестнике», когда он уже был в тюрьме. Заурядный тренер из второй лиги. Ведь пока Рыбак был президентом, он его на пушечный выстрел к тренировкам не подпускал…

 

ТУРЕЦКИЙ

Он очнулся на том же самом месте.

В голове гудело, словно с чудовищного перепоя. Стены и перила слегка колыхались. Человек в бронежилете с расплывающимся лицом подхватил его под руки. Турецкий поморгал и попробовал сфокусировать взгляд. На крыльце Сикорский распекал какого-то омоновца. Увидев, что шеф пришел в себя, он немедленно подбежал, присел на корточки и, заглядывая Турецкому в зрачки, озабоченно спросил:

– Как вы, Александр Борисович?

– Где этот… – пару секунд Турецкий вспоминал слово, – Лось? – Он осторожно ощупал затылок, вроде цел.

– Задержан. – Артур помог ему подняться.

– А те двое?

– Один ушел, другого взяли.

– Которого?

– Лысого.

– Отлично. Лысый нам и нужен. У второго отстрелена половина левого уха. Что остальные?

– Один труп, двое тяжело раненных. Алехин так лицо изрезал, меня чуть не вывернуло, глаз на ниточке висит… Трое измайловских смылись. Представляете, у них поблизости еще одна машина была! Остальные пока в райотделе.

– Ни хрена не понимаю! – Турецкий отчаянно боролся с тошнотой. – Они в павильоне метр на два вдесятером воевали – и всего один труп?!

– Да там же накурено! Собственного носа не видно! До сих пор, наверное, не выветрилось.

Турецкий, поддерживаемый Артуром, вышел на улицу. Молодой омоновец, которому Сикорский только что учинил разнос, с виноватым видом попятился, уступая им дорогу.

– За что ты его? – поинтересовался Турецкий.

– А кто вам по темени съездил, не догадываетесь? – Артур потупился. – И я тоже обалдуй!

– А ты почему?

– Мобильник-то в кабинете забыл.

В прокуратуре Турецкого ждала новость, не две, как это принято: одна хорошая, другая плохая. Только одна – хорошая и плохая одновременно. Отпечаток на патроне от пистолета, которым не убили Штайна, принадлежит Дыроколу. Отпечаток идентифицирован, и это очень хорошо, но Дырокол-то уже мертв, а значит, ничего рассказать не сможет, и это очень плохо.

Артур, фактически впервые столкнувшийся с подобной выходкой экспертов, готов был буквально волосы рвать на себе от досады. Или на ком-нибудь еще.

– Сан Борисыч, но у них же были отпечатки Дырокола, они же есть в картотеке, неужели нельзя было получить результаты два дня назад, когда Дырокол был жив?!

– Я не эксперт, не знаю.

– Но это же просто безобразие, они нам практически похоронили дело!

– У них наверняка есть сотня отмазок и оправданий. Мы у них не единственные, не Президента все-таки убили, платят им мало, оборудование старое и так далее. Кроме того, ничего они нам не похоронили. Сам же говорил, что патрон мог лапать кто угодно, это еще ничего не доказывает, – хладнокровно ответил Турецкий.

– И тем не менее этого нельзя так оставлять.

– Хорошо, пойдем устроим показательный разнос, – устало согласился Турецкий.

Показательного разноса не получилось.

– Молодой человек, у вас, очевидно, высшее образование, и я смею предположить, что вы знаете, что такое прямая и обратная задача. – Пухленький, жизнерадостный эксперт-криминалист с аккуратной шкиперской бородкой, казалось, пропустил мимо ушей обвинения Сикорского в нерасторопности. – Представьте себе: у вас есть преступление, которому соответствует определенная статья Уголовно-процессуального кодекса. Прямая задача: зная преступление, определить срок, на который осудят преступника. Эта задача тривиальна, если вы знакомы с кодексом или просто не поленитесь в него заглянуть. А вот вам обратная задача: преступник осужден на пять лет, потрудитесь теперь назвать мне статью, по которой его осудили. Это, по-вашему, также тривиально?

Артур пожал плечами, еще не до конца соображая, к чему этот разговор с применением математических терминов. Турецкий же только усмехался в сторонке. Он-то был знаком с инструкцией, сочиненной в незапамятные времена то ли самими экспертами, то ли обманутыми следователями. А инструкция эта гласила: 1) эксперт всегда прав; 2) если эксперт не прав, смотри пункт 1.

– Правильно, это отнюдь не тривиально, – продолжал лекцию криминалист. – Кроме гигантского списка статей, в которых оговорен такой срок наказания, вам придется учесть разнообразные возможности наличия смягчающих обстоятельств, которые могли изменить срок…

– Или, наоборот, отягчающих, – мрачно закончил за него Турецкий.

– Вот именно! В результате результата вы не получите, простите за неудачный каламбур. С этими так возмутившими вас отпечатками у нас классический вариант обратной задачи. Имеется смазанный оттиск. По некоторым характерным деталям можно определить, что это правый большой палец человека с не слишком крупными руками. Это мужчина среднего телосложения или плотный, но низкорослый или же гипертрофированная женщина, последнее почти невероятно. Предположим, мы отбираем из картотеки только людей с соответствующими параметрами и начинаем сравнивать. Отобранный отпечаток мы размазываем тысячами различных способов и ищем совпадения. В результате после многодневной работы мощного компьютера мы имеем список из нескольких десятков человек. Когда у нас появился отпечаток пальца вашего трупа, мы решали уже прямую задачу: мог ли этот палец оставить этот след? С вероятностью выше восьмидесяти процентов мог. Чего вы еще от меня хотите?

Пришлось уйти несолоно хлебавши.

– Нет, вы слышали? Восемьдесят пять процентов. Как это нужно понимать? По-моему, он над нами просто поиздевался. – Впрочем, в голосе Артура звучала уже явная неуверенность в собственной правоте.

– Расслабься, – порекомендовал Турецкий. – Хочешь получить сто и более процентов, дуй к Дыроколу на квартиру, а потом в морг, собери все, что на нем было или могло быть кожаного: куртки, кепки, перчатки, штаны. Нужно найти вещь, частички которой были под ногтями у Штайна.

– А эксперты опять скажут: восемьдесят пять процентов.

– Ну, восемьдесят пять и восемьдесят пять – это уже сто семьдесят, – похлопал его по плечу Турецкий.

– Теперь вы издеваетесь?

– Почему?

– Потому что у меня хоть и юридическое, но высшее образование, и я еще помню, что вероятности независимых событий нужно не складывать, а умножать.

– То есть? – Вот Турецкий-то был уверен, что не помнил этого совершенно.

– Экзамен устроили, – обиделся Артур, – ладно, ваше право. У нас есть два независимых события: отпечаток на пистолете и, скажем, куртка, найденная среди вещей Дырокола. Отпечаток и куртка подходят нам на восемьдесят пять процентов, значит, не подходят на пятнадцать. Возможные сочетания: другой человек в другой куртке, Дырокол в другой куртке, другой человек в куртке Дырокола, наконец, Дырокол в своей куртке. Другой человек в куртке Дырокола – ни в какие ворота. Исключаем. Остается один вариант, в котором Дырокол ни при чем: другой человек в другой куртке – 0,15 на 0,15 – будет чуть более двух процентов. Довольны?

– Ты не дуйся. Я, например, все эти премудрости давно и прочно забыл и теперь исключительно благодаря тебе, парень, вижу, что не зря. Поскольку, как ни крути, если ты куртку найдешь, значит, Дырокол и есть наш убийца, а это и без всякой математики понятно.

За считанные часы, проведенные в камере, в результате напряженной мозговой атаки Лось не смог придумать лучшей тактики поведения на допросе, чем полный и всеобъемлющий отказ.

– Не знаю я ничего. Стрелял, потому что по мне стреляли. Все в пределах необходимой самообороны.

– Значит, тебе и скрывать нечего, – сказал Турецкий. – Ты у нас пострадавший. Тогда давай по порядку, изложи, как все случилось.

– Ничего не помню, контузило меня, наверное, – предположил Лось.

– А до какого момента помнишь?

– А вообще ничего, как отрезало.

– Контузило сегодня в павильончике или вчера на стрелке? – невинно поинтересовался Турецкий.

– Какая стрелка, какой павильончик, не помню же я! Я вообще врача требую, у меня голова болит и в глазах двоится. – Лось демонстративно закатил глаза и, осторожно придерживая виски пальцами, издал жалобный стон, очевидно призванный символизировать жесточайшую мигрень.

– Могу предложить аспирин и сигарету, – усмехнулся «важняк».

Сигарету Лось взял, от аспирина отказался. Курил медленно, выпуская дым между колен в пол. Турецкий, привычный к таким ситуациям, терпеливо ждал.

– Помогло? – спросил он, когда Лось наконец закончил.

– Нет.

– Ладно, – согласился Турецкий, – оставим пока, этим пусть РУОП занимается, а у Генпрокуратуры есть все основания предъявить тебе обвинение в соучастии в убийстве гражданина Германии Штайна Гюнтера Отто. Что ты на это скажешь? Признаваться будем?

Лось настолько опешил, что даже забыл о контузии, при которой резкие движения противопоказаны.

– Какой Штайн? – подпрыгнул он вместе со стулом. – Пьяный я был. Ничего не видел, ничего не помню.

– Лосев, пребывание в состоянии алкогольного опьянения – это не смягчающее, а отягчающее обстоятельство. Так что рассказывай. И на отца-благодетеля своего Улыбабова не надейся, тут он за тебя не заступится, потому как убили вы с Дыроколом немца на его территории без его ведома, а по собственной глупости и непонятно ради чего.

– Да нет у вас ничего на меня, – неуверенно предположил Лось. – На понт взять хотите…

– Мы такими морально устаревшими методами не пользуемся, – вдохновенно соврал Турецкий. – Пистолет у Дырокола был?

– Был, но я-то тут при чем?

– А при том, Лосев, что этот пистолет засветился при убийстве Штайна и на нем твои и Дырокола пальчики. А поскольку Дырокол мертв, отвечать по всей строгости тебе придется. Одному.

– Не трогал я вашего немца, пьян же был, говорю вам. Я вообще от вас первого о нем и услышал. Мамой клянусь. – Будь на нем тельняшка, Лось бы рванул ее на груди для убедительности. Да вот беда, не было тельняшки.

– Смотри, заболеет мама от твоего вранья, – заботливо предупредил следователь.

– Не заболеет, умерла она давно. А пистолет я, может, и трогал, но про убийство ничего не знаю. Я в баре все время сидел, это кто угодно подтвердить может.

– Ты же пьян был, не помнишь ничего. А делов-то: пять минут – и готово. На лифте подскочили, забили немца насмерть – и обратно. Никто ничего и не заметил.

Лось дошел до бурного кипения:

– Да не ездил я ни на каком лифте! И не забивал никого! Точно вам говорю. – Он потянулся за новой сигаретой, но тут же отдернул руку – рука мелко дрожала.

– Вспомнил, значит? – Турецкий метнул ему пачку через стол.

– Вспомнил. Бывает у меня так: не помню, не помню, а потом – бац! Звук какой-нибудь услышу или запах и все до мелких деталей помню.

– А сейчас ты чего унюхал? «Кэмел», что ли? Знаешь, это ведь интересный научно-медицинский факт.

– Не знаю, но не убивал я.

– Ладно, давай свои мелкие детали.

– Сидели, пили, Дырокол все на толчок бегал.

– И долго отсутствовал?

– Когда минуты две, а когда десять. И когда немца этого замочили, его точно с нами не было.

– Сдается мне, Лосев, ты просто решил все свалить на мертвого товарища. Как-то это… неблагородно. Не по-нашему, не по-советски.

– Да не мог я.

– А Дырокол мог?

– Он, как его изуродовали совсем, двинулся, убить мог, если на него кто косо посмотрит. И на стороне он иногда это… подрабатывал.

– Объясни.

– Ну, проболтался раз по пьяни. Замочил кого-то для дяди – и пятьдесят штук в кармане, а у нас, мол, за такие деньги полгода вкалывать.

– Неплохо вы зарабатываете, – присвистнул Турецкий.

– Так ведь это… поделимся, – сразу нашелся Лось. – Мы это мигом, вы только сумму намекните.

– Зря ты это, Лосев, я взяток не беру, – признался Турецкий и мысленно в который уже раз в подобных ситуациях обозвал себя идиотом. – А вот ты ведешь себя неадекватно.

– Чего?

– Если чист и невиновен, зачем деньги предлагаешь?

Лось тут же пошел на попятную:

– У нас знаете как сейчас, все ведь берут. Вот я и подумал… А виноватый или нет, от этого только сумма зависит. А не срок.

– Кончай трепаться, философ, ты мне еще будешь рассказывать о расцвете взяточничества. Лучше быстро говори, на кого Дырокол работал.

– Не знаю, честно не знаю.

– Давай вместе думать, – предложил Турецкий. – На кого-нибудь из ваших соседей-конкурентов?

– Нет, если бы босс узнал, не простил бы. Не надумаем мы ничего, Дырокол же не просто так хрен с бугра был, он чемпионаты по дзюдо выигрывал, многих людей знал, связи остались. А я этого ничего не знаю.

– Ладно, Лосев, давай для окончательного закрепления взаимного доверия расскажи мне теперь все, что было на стрелке, и разойдемся.

– Как – разойдемся?

– Ногами. Будешь хорошо себя вести, по делу Штайна пойдешь свидетелем.

Лось согласно закивал:

– Ну приехали. Там потом Рыбак подъехал с этим журналистом, я его не знаю…

– А Рыбака знаешь?

– Ну «Буревестник» же – наш клуб, знаю, само собой. Резо с ними говорил, они отошли от машины и о чем говорили – не слышно было. Потом подъехали домодедовцы. И из машины скосили этого журналиста – он чуть в сторонке стоял. И развернулись вроде как уезжать, а тут наши вступили. Вот так.

– Ты уверен, что они стреляли именно в журналиста? Может, в Резо или в Рыбака?

– Не знаю. Я видел, что первым упал журналист, а в кого они метили, сам черт не разберет, там сразу такое началось.

Узнать, какой информацией собирался поделиться Волков, судя по всему, не придется, но не мешало бы определиться, хотя бы по какому поводу была информация. Насчет Катаняна или Рыбака? По глупой случайности или подчиняясь чьему-то коварному замыслу, мы постоянно отстаем на один шаг, думал Турецкий. Только на один, но этого достаточно, чтобы вместо живых преступников или свидетелей пристегивать к делу только их молчаливые и хладные трупы.

И «важняк» дал себе торжественное обещание, что убийцу Катаняна он возьмет живьем, чего бы это ни стоило. Если, конечно, Катаняна убил не тот же Дырокол. Но почему Дырокол, при чем тут вообще Дырокол и Катанян, это же два разных дела?

Разных– то разных, но только они почему-то постоянно пересекаются.

Но если отвлечься от Катаняна и проанализировать треугольник Волков – Рыбак – Резо, то можно построить довольно любопытную версию. Предположим, Рыбак идет к домодедовцам и просит содействия в выколачивании денег из измайловцев. Глупо, конечно, но, возможно, другого выхода у него не было. Домодедовцы слегка припозднились и… Какого черта они начали стрелять, если их пригласили в качестве посредников?! Или, скажем, Рыбак обращается к Волкову и просит подстраховать его на стрелке с Резо. И уже Волков подключает домодедовцев. Тоже глупость. Или домодедовцы оказались там по своим делам, и Волков с Рыбаком вляпались в обычную междоусобную войну. Правда, ни одна из этих версий не соответствует рассказу Лося. Но он мог недопонять чего-то или просто соврать. Убивали, мол, журналиста, а мы ни при чем, всего лишь рядом стояли, «Cтиморол» без сахара жевали. От кариеса очень пользительно.

Алехина (Пухлого) Турецкий допрашивать не стал.

Пухлый настолько повредил лицо, что не мог говорить. Противную сторону уже до него допросили руоповцы. Оставшиеся в живых домодедовцы в один голос твердили, что никаких разборок не было, оба случая со стрельбой явились для них полной неожиданностью, в первом – они просто проезжали мимо, а измайловцы по собственной инициативе открыли огонь, а в павильончике и подавно было чистейшей воды нападение на них «практически безоружных» и мирно пьющих пиво.

Тем временем Грязнов, проверявший причину перестрелки по своим каналам, прислал факс:

"Из проверенных источников стало известно, что измайловцы и домодедовцы вчера съехались на стрелку. Представительство было на самом высшем уровне. Типа встреча в верхах. Прошла в деловой, конструктивной обстановке. Постановили войну прекратить, и домодедовцы, как зачинщики, выложили компенсацию. Конкретная сумма источником не выяснена. Прозвучали взаимные извинения. Причиной конфликта оказался Волков, который опорочил честное имя домодедовской группировки в печати и на телевидении, за что и был приговорен к расстрелу из «калашей». Только по случайности в момент казни рядом оказались измайловцы, которые безвинно пострадали.

Понял, в натуре, что к чему?

Остаюсь вечно твой кореш

Грязнов".

– Старый извращенец, – беззлобно ругнулся Турецкий. Наверняка полчаса сидел колотил одним пальцем, вместо того чтобы просто позвонить.

Но не пропадать же бумажке – обрезал аккуратно дурацкое «понял» вместе с подписью и готов уже был подшить в дело, но задумался. А откуда, собственно, такая информация у «важняка» Турецкого? Хм… Да от верблюда. И на обратной стороне написал своей рукой: "Источник – осведомитель МУРа Белый. Почему Белый? А почему бы и нет? Не «Доцентом» же его называть. Сведения есть, и раз Слава им поверил, значит, источник надежный. Турецкий еще с минуту подумал, к какому же именно делу подшить документ, и выбрал штайновское. Нет, определенно пора их объединять, чтобы хотя бы не путаться.

А Лось– то, мерзавец, оказался прав, стреляли в Волкова…

Телефон нервно звякнул.

– Сан Борисыч, куртка Дырокола подходит! – Артур звонил прямо из лаборатории. – Они, конечно, настаивают на спектрометрическом анализе, но в общем уже и так все ясно. Мы тут в микроскоп посмотрели. Полная идентичность краски и структуры кожи.