ГРЯЗНОВ

26 февраля, утро

События развивались стремительно. В МУР позвонил неизвестный и сообщил, что в подмосковном лесу, в тринадцати километрах севернее Митино (были названы точные координаты), зарыт труп директора гостиничного комплекса «Мир» Гнедковского, пропавшего без вести более года назад.

Спустя три с половиной часа Слава Грязнов читал своему приятелю вслух первый рапорт в череде этого сумасшедшего дня:

– "Прибывшая в указанный район для проверки сообщения оперативная группа нашла по известным ориентирам место предполагаемого захоронения, которое аноним заботливо отметил полосатым шестом для упрощения задачи милиции. Под ним на глубине менее метра действительно было обнаружено тело.

Гнедковский был опознан родственниками. Судебно-медицинская экспертиза, основываясь на сопоставлении данных исследования челюсти с рентгеновскими снимками, находящимися в стоматологической карте, и по характерным следам перелома ноги, полученного Гнедковским в детстве, однозначно подтвердила результаты опознания. Причиной смерти послужило пулевое ранение в голову". – Грязнов похлопал себя по карманам в поисках сигарет, но не нашел, и Турецкий протянул ему свою пачку. – А самое интересное слушай теперь. После того как идентифицировали тело, я быстренько допросил вдову Гнедковского, само собой, насколько это было возможно. Из беседы с ней выяснилось следующее: сразу после его исчезновения один из сотрудников мужа рассказал ей, что оказался свидетелем убийства.

Турецкий недоверчиво присвистнул.

– Да-да. Он якобы задержался на работе дольше обычного и видел, как к шефу вошли несколько человек весьма сомнительной наружности. Подозревая неладное, он решился послушать, о чем говорят посетители с директором. К кабинету примыкала смежная комната, откуда было удобно наблюдать за происходящим.

Посетители недвусмысленно и настойчиво требовали денег, а Гнедковский, очевидно заручившись чьей-то поддержкой и уверенный в собственной безопасности, предложил им убираться подобру-поздорову и пригрозил вызвать охрану. Тогда старший среди рэкетиров, некто… – Грязнов сделал паузу и сильно затянулся, – Кротков, которого наш рассказчик уже несколько раз встречал в офисе, застрелил директора без дальнейших разговоров. Судя по звуку, пистолет был снабжен глушителем. После чего гости нахлобучили на простреленную голову Гнедковского шапку, протерли кровь на полу и вынесли труп под руки через служебный вход.

– И что же свидетель?

– Сообщить в милицию о происшедшем сразу он побоялся, но на следующий день, когда выяснилось, что еще двое человек видели, как неизвестные затаскивали в машину бесчувственного директора, решился дать показания. Тем не менее следователь районной прокуратуры, ведущий это дело, заявил Гнедковской, что упомянутый свидетель – человек, психически неуравновешенный и склонный к мистификации, – в настоящий момент с приступом белой горячки уже находится в больнице Кащенко!

– Странно, почему не Гиляровского, – пробормотал Турецкий.

– Что? А, ну вот. Остальные же свидетели, говорит ей следователь, не могут утверждать достоверно, видели они именно ее мужа или нет и был ли человек, которого заталкивали в машину, мертв или просто пьян. В их свидетельских показаниях полно противоречий, и, скорее всего, они попали под влияние психопата. Таким образом, оснований для возбуждения дела об убийстве нет! А муж ее, возможно, не сегодня завтра объявится живой и невредимый! Гнедковская, конечно, забилась в истерике. Короче, с большим скрипом дело возбудили, но не по факту убийства, а по факту исчезновения!

– А свидетель?

– Выйдя из клиники, от своих показаний отказался в принципе и исчез из поля зрения Гнедковской, всячески избегал встречи с ней, а спустя неделю уволился и отбыл из Москвы в неизвестном направлении. Такие дела. А когда я изучил дело Гнедковского, никаких следов на показания очевидцев убийства в нем не обнаружил.

– Нужно немедленно снять все показания по новой.

– Уже. Я дал команду своим оперативникам, и тут же выяснилось, что упомянутый вдовой сотрудник ее покойного супруга два дня назад вернулся домой после почти годового отсутствия, вроде бы пребывает в здравом уме и твердой памяти и вновь горит желанием помочь следствию. Кстати, то же похвальное стремление наблюдается среди прочих участников тех событий: такое впечатление, что у всех единовременно наступило просветление в головах… Вот еще, смотри какая хреновина. Рапорт номер четырнадцать.

– Почему четырнадцать?

– Потому что до этого я прочитал уже тринадцать. "…Склад, расположенный на Каспийской улице, 14, штурмовали два подразделения московского ОМОНа. Причиной этого был расположенный на территории склада подпольный разливочный цех по производству левой водки, а поводом послужил анонимный звонок, в котором не пожелавший назваться радетель о здоровье россиян сообщил, что на территорию склада регулярно въезжают спиртовозы и грузовики со стеклотарой, а из склада постоянно вывозится водка местного разлива. Причем аноним не был голословен: он назвал номера машин, обслуживающих нелегальное производство, и бросил трубку. Затем, во втором звонке с интервалом в двенадцать минут, – количество постов охраны и на третий раз, спустя девять минут, – график дежурств, что впоследствии полностью подтвердилось. Немудрено было выяснить, что все звонки производились из разных телефонов-автоматов из Московского метрополитена.

Для штурма выбрали момент прибытия очередного спиртовоза. Когда ворота открылись, группа омоновцев под прикрытием цистерны ворвалась во двор. Охранники успели среагировать и открыли огонь из автоматов «узи», но в перестрелке оба были убиты.

На шум стрельбы из помещения выскочили еще четверо с автоматами и, увидев, что имеют дело с превосходящими силами противника, забаррикадировались в полуподвальном помещении, отстреливаясь из окон. В это время вторая группа ОМОНа пробилась на территорию через заднюю стену, охранники, дежурившие по периметру, были задержаны. Трое омоновцев поднялись на крышу и через люк забросали помещение гранатами со слезоточивым газом. Однако автоматный огонь из окон не прекращался, охранники, надев неизвестно откуда взявшиеся противогазы, продолжали отстреливаться. Когда патроны у них закончились, пустили в ход гранаты. Одна попала в кабину спиртовоза, раздался мощный взрыв. Горящий спирт залил двор. Омоновцы были вынуждены отступить, но и бандитам пришлось оставить укрытие. В помещении склада находилось, по меньшей мере, несколько тонн спирта, грозившего в любой момент воспламениться. Преступники решили пробиваться через крышу, где и были задержаны.

После того как пожар был потушен, омоновцы осмотрели склад и обнаружили двенадцать тонн спирта-сырца, полностью автоматизированную линию голландского производства по разливу водки, этикетки для водочных бутылок пяти разновидностей, пачки фальшивых накладных и троих перепуганных рабочих цеха, которые во время перестрелки забились в бункер бомбоубежища, находящегося непосредственно под зданием склада.

На первом же допросе задержанных выяснилось, что подпольный цех действовал под домодедовской эгидой…" Ну, что скажешь?

Ответ у Турецкого был уже готов:

– Кто-то целенаправленно сдает домодедовскую группировку.

– А я-то тут при чем?! – законно возмутился Слава.

– Пока остается хоть какая-то вероятность того, что с дочерью Уткина свели счеты домодедовские бандиты, а значит, вполне возможно, и с ним, нам придется копаться в этом дерьме.

26 февраля, вечер

Слава не любил авралов и, когда они все же случались, впадал совершенно в несовместимое с ситуацией состояние мрачной ипохондрии. Его подчиненные с ног валились от усталости, количество задержанных росло как снежный ком. Всего за трое суток было арестовано двести сорок четыре члена домодедовской группировки. А Грязнов сидел в своем кабинете и читал рапорты и сегодняшнюю почту.

"…За истекшие сутки отрядом ОМОНа в аэропорту Внуково с поличным задержано семь бригад рэкетиров (по 3 чел. – всего 21 чел.).

Лейтенант Ломоносова А. Е., под видом только что прибывшей богатой пассажирки, появлялась в зале прилетов и садилась с багажом в машину подозреваемого, предлагавшего ей услуги частного таксиста. Поблизости от аэропорта в автомобиль каждый раз подсаживались еще двое неизвестных. Во время попытки ограбления Ломоносовой А. Е., действия которой отмечаю особо, отрядом ОМОНа проводилось задержание.

Оперативным путем установлено: все задержанные принадлежат к домодедовской группировке. Двое из них оказались свободными от дежурства сотрудниками линейного отдела милиции Внуковского аэропорта, имевшими при себе в неслужебное время табельное оружие…"

"…Граждане Мамин В. Г., Изотов А. П., Пулейко Н. Н., будучи в нетрезвом состоянии, справляли естественную нужду (малую) в общественном месте у подножия памятника К. Марксу. Когда у них под ногами взорвалась петарда неизвестного происхождения, они громко и нецензурно выражали свое возмущение и испуганно прыгали вокруг указанного памятника, своим внешним видом (незастегнутыми брюками, которые у гр. Изотова были еще и мокрыми) нарушая общественный порядок и оскорбляя достоинство окружающих, за что и были задержаны дежурным нарядом милиции. При задержании у них изъято: ножей финских – 4 шт., пистолетов ТТ – 2 шт., «макаров» – 1 шт., рация с выходом на милицейскую частоту – 1 шт., кокаина (уп. 2 г) – 14 шт., гранат ручных ГРП – 2 шт.

Задержанные объяснили, что шли на рыбалку, собираясь кормить рыбу кокаином, но по дороге в мусорном баке нашли оружие, которое собирались сдать в ближайшее отделение милиции.

Оперативным путем установлено, что все задержанные принадлежат к домодедовской группировке…"

«…Сегодня в 12.35, согласно поступившей ориентировке, при въезде в Москву задержан автомобиль „КамАЗ“ (спиртовоз) No14-68 БАЦ. У водителя изъято фальшивое удостоверение личности на имя Дусбекова Дульмурада Нишановича. По приметам водитель соответствует находящемуся во всероссийском розыске за вооруженное нападение на пограничный Верхний Ларс Мадьярову Умару Тажоновичу. При задержании мнимый Дусбеков (он же предполагаемый Мадьяров) оказал сопротивление и нанес монтировкой побои в области головы старшему наряда ГАИ ст. лейтенанту Балтайсу…»

"…В дополнение к своему рапорту сообщаю об имевшем место инциденте с задержанным спиртовозом. Во время проведения следственных действий по выявлению личности водителя, воспользовавшись отсутствием охраны груза, жители дома No 68 по улице Верхней Радищевской, расположенного в 50 м от поста ГАИ, взломали пломбу и совершили самовольный слив спирта из цистерны. При попытке сотрудников милиции предотвратить правонарушение, им было оказано ожесточенное сопротивление со стороны местного населения. Беспорядки удалось прекратить только после угрозы применения оружия и предупредительных выстрелов в воздух. Хочу подчеркнуть, что с наступлением темного времени суток, совпадающего с периодом возвращения с работы значительного количества жителей дома No 68 по улице Верхней Радищевской, а также окрестных домов, следует ожидать нового нападения на задержанный груз спирта, для обеспечения надежной охраны которого наличных сил явно недостаточно.

Ст. лейтенант Лайков".

«Рак мозгов, – думал Грязнов, остро чувствуя с самого утра необходимость в дозаправке живой водой. – А это-то я какого черта читаю?! Надо передавать все в УООП». И тем не менее он принялся за новую стопку привходящих бумаг. Пришлось водрузить ее поверх других за отсутствием на рабочем столе свободного места.

Пакет пришел в адрес МУРа почтой, в бандероли без обратного адреса. Грязнов посмотрел на штемпель. Отправлено вчера с Главпочтамта. Грязнов зажмурился и наугад вытянул несколько сколотых листов из середины пачки, при этом вершина пирамиды съехала на пол. Он проводил ее грустным взглядом, но поднимать не стал.

"…Меня вызвали для беседы в приемную депутата Мосдумы Меркурьева, за которым в определенных кругах давно и не зря закрепилось прозвище «домодедовец» или «депутат мафии». Помимо нас двоих присутствовал директор фирмы «Юность» Кротков, которого мне показал однажды мой знакомый, коротко охарактеризовав как рэкетира и мерзавца. Кротков показал удостоверение помощника депутата, члена общественной комиссии по борьбе с мафией и коррупцией. Между нами состоялся следующий разговор:

Г е р а с и м е ц. Объясни, пожалуйста, где оговоренный взнос в размере ста тысяч долларов на обеспечение структур по борьбе с организованной преступностью. Ты что, думаешь, со мной можно шутить? Я глава комиссии по борьбе с мафией, если не знаешь. У меня банкиры и генералы сидят, а те, что на воле пока, ходят по струнке.

К р о т к о в. Может, вы, уважаемый господин Каргин, не желаете помочь столь благородному делу, как наведение элементарного порядка в нашей стране?

Я. Я регулярно, в отличие от большинства, плачу налоги и не имею проблем с криминальным миром. Поэтому, с вашего позволения, не стану финансировать всякие сомнительные самодеятельные правоохранительные организации.

К р о т к ов. Вы, стало быть, примерный и законопослушный гражданин. Неужели вы, господин Каргин, всерьез считаете, что опасность в наши дни грозит исключительно бандитам и неплательщикам налогов? Я не стану утомлять вас рассказами о трудностях и неприятностях, подстерегающих тех, кто не находит с нами взаимопонимания…"

«Черт побери, как этот Каргин умудрился слово в слово все запомнить? Он что, конспектировал? Помедленнее, пожалуйста, я записываю…» Грязнов пролистнул пару страниц, не утеряв нити повествования.

«…К р о т к о в. Вам, наверно, небезынтересно будет узнать, что случилось с возомнившим о себе бог весть что господином Гнедковским из гостиницы „Мир“, слыхали про такого?… Очень нескромный был человек, пришлось вразумить его раз и навсегда. Поймите, мы не можем и впредь допустить прецедента, чтобы кто-нибудь безнаказанно проигнорировал наши предложения. Это совершенно незыблемый принцип комиссии по борьбе с мафией, и не советую вам пробовать его поколебать…»

Далее следовали заявления еще двух бизнесменов, пострадавших наравне с Каргиным. Эти по крайней мере не упражнялись в литературных изысканиях.

Большую часть материалов составляли данные о злоупотреблениях в сфере строительства жилых домов и различных городских сооружений по заказу московских властей. Копии писем Герасимца в городское управление архитектуры, акты приемки зданий, докладные о приписках и недоделках… «Тра-та-та тра-та-та», – Грязнов пытался заставить себя разобраться хотя бы в паре строительных бумаг, но их содержимое упорно ускользало, сливаясь в неразжевываемую словесную жвачку, из которой невозможно извлечь рациональное зерно. «Все, – решил он. – Не могу, не хочу и не буду! Дорогу молодым и даже не моим!»

Затевать деятельность, имеющую своей целью арест депутата, представлялось пустой тратой времени. Все равно коллеги в обиду не дадут. Они тоже не желают создавать прецедент. Другое дело – Кротков с его долбаной группировкой. Этого можно и должно взять за задницу и поместить в камеру, где ему самое место, пока он, чего доброго, не пустился в бега или не пролез в депутаты в своем Домодедове.

Распределив по сложившейся за последние дни традиции вновь поступившие материалы среди заваленных ворохом компромата подчиненных и отправив часть из них, представляющихся наиболее запутанными, в адрес Школьникова, Грязнов принялся обдумывать стратегический вопрос. Формулировался он так: брать Кроткова сейчас, не дожидаясь, пока его пришьют таинственные недоброжелатели домодедовской группировки, или продолжать копать под него, пока не наберется верняк? Взвесив все «за» и «против» и придя логическим путем к ничьей, он принял волевое решение: брать этой ночью на рассвете, в лучших традициях НКВД. После чего дал соответствующую команду по формированию опергруппы и едва успел положить трубку телефона, как тот немедленно ожил. Это был Турецкий.

– Слава, ну что слышно? Разгребаешь? Ясно. А как твой призовой «БМВ», еще бегает? Шучу. Поскольку ты на колесах, может, заскочишь за мной в конце дня?

 

ТУРЕЦКИЙ

26 февраля, вечер

Турецкий чихнул и вышел из крохотного супермаркета в Сокольниках (кто догадался его так обозвать?) с огромным пакетом в руках и в сто первый раз пожалел, что отпустил сегодня служебную машину. Его собственная «пятерка» давно и прочно стояла на приколе. Об этой груде металла не хотелось даже вспоминать. А напрягать Грязнова по всякой ерунде стало уже неприлично. Слава, конечно, деликатно молчал, но можно было не сомневаться, что этот вечер он планировал провести вовсе не личным извозчиком, пусть и у своего ближайшего приятеля. Впрочем, подумал Турецкий, надо же когда-то и новую тачку обкатывать. Так почему же не коротая время с упомянутым ближайшим приятелем?

Грязнов, не надевая куртку, дабы продемонстрировать окружающим отличный новехонький твидовый пиджак, вышел из машины и помогал какой-то молодой женщине в синем клетчатом пальто втолкнуть на крыльцо шестиэтажного кирпичного дома коляску тех же рисунков. Турецкий удивленно заметил, что почему-то даже вдвоем они это сделали с немалым напряжением. А может быть, у них завязался задушевный диалог? Турецкий подошел к Славе…

Дзынь. Звук выстрела был искажен городским шумом и замысловатой акустикой переулка. Женщина в клетчатом пальто рухнула наземь, протягивая руки к коляске. Грязнов бросился к ней на помощь и тоже упал, получив следующую пулю в правую руку. Дзынь. Дзынь.

Турецкий отшвырнул свой объемистый пакет (двести семнадцать тысяч, пардон, двести семнадцать рублей – продукты на неделю), впихнул обоих в подъезд. Слава левой рукой швырнул ему пистолет и ею же попытался втянуть за собой коляску…

Дзынь. Дзынь. Дзынь. Коляска перевернулась, и на землю посыпались банки консервов.

«Какого черта он отдал мне оружие, что он делает?!»

Стрелять могли только из окна или с крыши этого же дома. Турецкий снова выскочил на улицу и прыжком упал за ближайшее дерево.

Дзынь. Дзынь. Кора была испорчена в нескольких местах. Но зато теперь он понял, что противник находится на крыше: из одного-двух окон никогда не получить такой амплитуды стрельбы.

В переулке завопили какие-то тетки.

– Никому не выходить на середину улицы! – орал из подъезда Грязнов.

«Дельный совет», – подумал Турецкий, выглянув из-за дерева.

Дзынь. Эта пуля ушла в грязный снег прямо перед ним. «Качание маятника! Качать маятник!» – толчками билось в голове Турецкого, но сделать этот маневр он не решался.

– Саня! – орал «регулировщик» Грязнов – Он на правом углу крыши!

Турецкий выглянул с другой стороны, чтобы сузить угол обстрела, и едва не лишился головы. Дзынь-дзынь. Он рефлекторно бросился в сторону, не вставая с земли, и, продолжая использовать этот прием, отпрыгнул под самую стену дома.

– То есть слева, Саня! – надрывался Грязнов. – Это с его стороны – справа, с твоей – слева!!!

Турецкий выпрямился в полный рост и осторожно двинулся по-над самой стенкой. До сих пор он не смог сделать ни единого выстрела. На уровне его головы были как раз форточки первого этажа. Не глядя, он впихнул обратно кошку, собирающуюся сигануть на улицу. Та упала на подоконник, сталкивая на пол роскошный горшок с чахлой геранью. Турецкий пытался заглянуть по диагонали наверх, обогнув нависающий угол крыши. Не удивительно, что у него не получилось.

Выстрелов с крыши больше не было. Турецкий рывком бросился вперед, пересек детскую площадку и, перемахнув через парапет, влетел в ближайший подъезд. Шесть этажей! Шесть этажей. Шесть этажей… Второй… Третий… Краем уха он слышал, как квартиры запирают изнутри на многочисленные резервные замки… Четвертый… Снять наконец оружие с предохранителя… Шесть этажей… На пятом он здорово поскользнулся. Шесть этажей… Шестой… Лестница на чердак… Придерживая дыхание, Турецкий выбрался на крышу.

Тут было тихо. И скользко. И гораздо светлее, чем внизу. Казалось, вечер еще не наступил… Турецкий, пригибаясь, перебежал до крошечной деревянной подсобки. А если снайпер ждет его с той, противоположной стороны… Что же делать?

Он подобрал кусок битого стекла и швырнул за угол, а сам ринулся в обход. Пусто. Турецкий рванул на себя дверь подсобки, та не поддалась. Снайпер – внутри? Сам усадил себя в эту мышеловку? Маловероятно. Боковое зрение заставило отвлечься от двери. Турецкий увидел у края крыши страшное оружие в руках профессионала – снайперскую винтовку с оптическим прицелом и стреляные гильзы. Целую кучу гильз. Одна «начинка» из них попала в Грязнова. Еще парочка – в консервные банки. Турецкий глянул вниз. И – вовремя. Стремительно удаляющаяся фигура пересекла детскую площадку и исчезла из его поля зрения.

Турецкий пулей вылетел из подъезда, на бегу вспоминая, сколько машин, кроме грязновской, он видел, выходя из супермаркета… Так сколько же?! Да ни одной! Теперь Турецкий был совершенно уверен, что засада его не ждет. Несясь по ступенькам вниз, он держал пистолет за ствол и в левой руке. Он выскочил из подъезда и бросился в ближайший сквер, в конце которого маячил длинный темный плащ. Черт! Слишком далеко.

– С дороги! – Турецкий выстрелил в воздух, но все, кто мог, уже давно убрались подобру-поздорову.

Набирая воздух в легкие, он рванулся вперед, боясь совсем уже потерять плащ из виду. Турецкий все же попытался прицелиться на бегу. До него было метров пятьдесят, не меньше. И эта сволочь тоже «качала маятник»! Слишком далеко…

Ч– черт! Турецкий бросил взгляд вправо и понял, что это не сквер, а примитивная зеленая полоса, из тех, что обычно компенсируют какую-нибудь дымящуюся гадость. Не останавливаясь, он посмотрел наверх и увидел над головой узкую эстакаду. Это же… открытый участок метро?! Нет, городской маршрут электрички. Был слышен шум приближающегося поезда. А впереди -открытая платформа, где люди идут на посадку и выходят.

Через двадцать секунд Турецкий достиг ее уровня. Пусто…

Тогда он вбежал на пешеходный мост через пути и помчался на противоположную сторону, попутно отметив, что едва ли успеет подойти быстрее поезда.

Он выбежал на платформу. Стемнело еще сильнее. Но все же Турецкий успел разглядеть, что впереди, скрываясь под козырьком от непрекращающегося снега, с небольшими интервалами друг от друга ждали посадку человек пятнадцать. «Он не может быть среди них! Он наверняка ждет, что я брошусь туда и откроюсь, чтобы прикончить меня». Электричка подошла, двери с визгом распахнулись. Из них выходили пассажиры. Одна секунда… Две… Пять…

Турецкий, придерживая правую руку с пистолетом под локоть, стоял за мощным фонарным столбом. Стоявшие на платформе начали торопливо заходить, заталкивая друг друга. «Эти толчки у нас никогда не прекратятся», – подумал Турецкий. И вдруг он увидел, как среди них мелькнула долговязая фигура в темном плаще. «Все-таки он стоял прямо на платформе! Опять надул!»

– Стоять! – завопил Турецкий. Хотя маловероятно, что снайпер бы стал его слушать. Двери зашипели, и только тут Турецкий обнаружил, что у предпоследнего вагона, возле которого прятался он сам, они не открывались вовсе. Внутри этого вагона было темно и пусто. Он бросился вперед, но двери успели закрыться. Турецкий увидел возле окна краешек омоновской формы. Ее обладатель был погружен в чтение бульварного чтива. Поезд тронулся.

Турецкий почти добежал до окна, за которым сидел омоновец. Темный плащ как раз быстро переходил из этого вагона в следующий. Турецкий снова выстрелил в воздух. Пассажиры немедленно переполошились.

– Задержите этого человека! – пытался докричаться Турецкий до омоновца. – Он вооружен…

Но поезд был уже непоправимо далеко.

Турецкий бросился обратно, подбежал к окошку кассы:

– Какая следующая остановка?!

– Платформа Останкино, – лениво ответствовала кассирша. – Минут через восемь там будет.

Турецкий побежал назад. Через минуту он уже был у подъезда, где вокруг окровавленного Грязнова хлопотали тетки, промокая его какими-то тряпками. Только сейчас Турецкий понял, что Слава получил пулю еще и в ногу.

– Ключи от машины! – коротко бросил он. – «Скорую» вызвали?

– Да-да-да! – запричитали тетки.

– Ч-черт, – прохрипел Слава, – у меня в машине аптечка. Ключи возьми в правом кармане.

Турецкий выхватил у него ключи и уже буквально через несколько секунд подъехал к подъезду и открыл заднюю дверь:

– Забирайся быстрее!

– Что?!

Турецкий выскочил и, не слушая возражений и зубовного скрежета, затолкал Славу в салон, снова прыгнул за руль и рванул с места, коротко бросив через плечо:

– Сам сможешь перевязаться?!

– Как-нибудь… Да ты сдурел… тачку мне посадишь… мотор сперва разогрей!

– Некогда!

– Куда мы так летим?!

– В Останкино. – Турецкий предупреждающе сигналил. Скорость «БМВ» перевалила за шестьдесят километров в час и продолжала стремительно нарастать. Грязнову стало нехорошо, от этого ли или от потери крови, он не знал и просто устало прикрыл глаза. «Куда меня везет этот псих? И на черта я выиграл машину?!»

Семьдесят километров в час. Семьдесят пять… Восемьдесят… Больше девяносто… Турецкий почти перестал пользоваться тормозами, только рулил и на счетчик скорости не смотрел вовсе, а поглядывал только на часы. И лишь изредка отпускал руку от клаксона. Визг сигнала стоял у Грязнова в ушах.

Проулки, переулки, улицы стремительно проносились мимо и оставались в черноте.

"До Останкино электричка идет восемь минут. Минуту я бежал от платформы обратно. Еще полторы ушло на возню. Еще одну мы уже в пути… Значит… осталось четыре с половиной.

– В Останкино… По «ящику», что ли, выступать?… – Говорить Грязнову было все тяжелее, но все же он не удержался после очередного рискового виража Турецкого: – Ты когда за рулем последний раз сидел?!

…Человек в омоновской форме, погруженный в чтение бульварного чтива, прекрасно услышал крики Турецкого, но даже и не думал вставать. Во-первых, он не собирался наживать себе новые неприятности, а во-вторых, при отсутствии конечностей он мог только опуститься еще ниже.

Это был безногий Кирилл Ковалевский, раз и навсегда покинувший московское метро. В омоновской форме и в электричках ему лучше подавали. И делиться заработками он больше ни с кем не собирался.

А темный плащ быстро шел вперед по вагонам. Наконец он добрался до «головы» первого вагона и стал стучать в кабину. Не дождавшись ответа, отодрал дверь сам и приставил пистолет к виску машиниста, оказавшегося там в одиночестве:

– Не останавливаться!

– Но…

– Не останавливаться, или ты – труп. – Темный плащ схватил машиниста за ворот, одновременно засунув ему пистолет теперь уже в ухо.

– Но… я обязан остановиться на следующей станции, потому что… – Машинист пару раз заглотнул ртом воздух, как рыба на берегу.

– Дотронешься до тормозов – башку разнесу!

Турецкий вдруг с дикой силой ударил по тормозам, «БМВ» стал, подбросив Грязнова на заднем сиденье так, что он буквально заскрежетал зубами.

– Эй! – Турецкий выскочил из машины и замахал руками.

Оказалось, что он перерезал дорогу «скорой помощи» с бешено вращающейся сиреной. Из кабины угрожающе выкатился двухметровый лысый детина в белом халате со стетоскопом на шее. Эдакий русский Майкл Джордан.

– Носилки давай! – заорал на него Турецкий, размахивая пистолетом. – Вы ехали за ним!

– Чего?! – нимало не испугавшись, в ответ заорал русский Майкл Джордан. – За ним?! Это он, что ли, рожает?! Да?! Может, и воды уже отошли?!

– Да мне плевать, кто там рожает, забирай давай раненого, это начальник МУРа!

Санитары тем временем перекладывали Грязнова на носилки.

– Ничего, – прохрипел Слава, – я в порядке, поехали за роженицей. – Его уже укладывали в белый микроавтобус «мерседес», но вдруг, бросив мутный взгляд на работающую сирену «скорой», Грязнов останавливающим жестом поднял здоровую руку и снова разлепил губы: – Справа под твоим сиденьем лежит милицейская сирена… Он этот… землю… тот, что роет землю…

– Что же ты молчал?! – возмутился Турецкий, не обращая внимания на последние слова и немедленно выставляя сирену на крышу автомобиля, включая чудовищный вой и спонтанно перескакивая на максимальную скорость.

Турецкий вылетел на улицу с односторонним движением. И понял, что едет против общего потока. Но даже в это мгновение он не сбросил скорость. Зато перестал отрывать руку от клаксона вовсе. Вместе с ментовской Славкиной сиреной это производило просто небывалый шум. Турецкий вывел машину ровно по центру дороги, и поток встречных автомобилей, как русло реки, вдруг расщепился на два «рукава». Снова сто километров в час… сто десять… сто пятнадцать… Почти сто двадцать… На такой скорости резковато рулить все же было нельзя. Турецкий сбросил до восьмидесяти пяти и вывернул руль влево. Впереди показалась платформа. На ней кучками стояли потенциальные пассажиры. Значит… он обогнал поезд?! Турецкий посмотрел на часы: так и есть, прошло семь с половиной минут. Турецкий засунул руку с пистолетом в карман и вышел на платформу.

Через пятнадцать секунд послышался нарастающий шум электрички. Он нарастал и нарастал, но странное дело, было такое чувство, что частота, интенсивность движения не спадают. Люди на платформе заволновались: что, разве поезд не останавливается?!

Спустя еще десять секунд электричка пронеслась мимо. Турецкий растерянно проводил ее взглядом, а затем, изрыгая проклятия, снова бросился к машине. Благо, здесь вдоль самого полотна тянулось корявое шоссе.

…Через весь состав электрички из последнего вагона в первый быстро шли два отдыхавших до сих пор машиниста.

– Что случилось?! – испуганно кричали пассажиры. – Куда мы летим?!

– Не знаю, сядьте и успокойтесь, – отвечал еще не проснувшийся бригадир.

Наконец добравшись до кабины, он стал стучать в дверь:

– Семеныч, Семеныч, ты как там?

В это время Темный плащ продолжал ковырять Семенычу пистолетом ухо.

Турецкий сумел избежать лобовых столкновений, но не всех остальных. Переднего бампера у «БМВ» больше не существовало. Оба передних крыла были смяты. Впрочем, правый бок машины оказался изувечен гораздо сильнее, настолько, что, вполне возможно, с левой стороны Слава Грязнов еще смог бы узнать свой новенький автомобиль.

Турецкий вспомнил то, что видел полчаса назад на крыше. Темный плащ оставил винтовку – это могло свидетельствовать как о том, что это настоящий профессионал, так и дилетант. Справится ли с ним кабинетный работник А. Б. Турецкий? Даже смешно об этом думать. Вернее, некогда. Переваливая отметку скорости в сто двадцать пять километров в час, Турецкий был раскован как никогда. Его внутренний монолог был неудержим. Он жалел, что рядом нет его студентов или на худой конец диктофона.

Турецкий опять прилепил руку к клаксону, кое-как огибая все обгоняемые машины, но прямо перед собой он уже не смотрел, повернув голову влево и пытаясь разглядеть среди десятков людей, заметавшихся в панике по составу, знакомую фигуру. И потому резкий удар в бок неожиданно выпрыгнувшей «Волги» отбросил его «БМВ» вправо и заставил заложить еще один крутой вираж, дабы избежать лобового столкновения со следующей машиной. Турецкого занесло на насыпь, и секунд десять он ехал по гравию под углом в сорок пять градусов, едва не касаясь электрички.

Эта безумная погоня даже перестала быть похожа на деструктивную компьютерную игру. Турецкий уже не мог с точностью сказать, что все, кто уклонялся от его бешеного «БМВ», остались целы. Еще Турецкий подумал, что в ближайшей округе все настолько привыкли к звуку его сирены, что если оставить ее в покое, то на тишину обратят больше внимания. Тем не менее он не смог заставить себя не колотить кулаком по клаксону. Сукин сын! Ублюдок! Он дважды ранил Грязнова!!!

Сирена постепенно «села» и, наконец, вырубилась. Фонари стали встречаться чаще. Шоссе быстро сузилось до минимума и больше не сулило никаких поворотов, но вдруг его фары выхватили далеко впереди две стоящие параллельно грузовые машины. И они полностью загораживали проезд. И на сигналы Турецкого не обращали никакого внимания. Возможно, они были просто пусты.

Выход оставался только один. Турецкий газанул по полной программе и за пять секунд поравнялся с электровозом. Еще один рывок, и он выскочил на железнодорожное полотно. Грязновский «БМВ» или, вернее, то, что от него осталось, запрыгал перед носом электрички, расстояние между ними составляло от полутора до трех метров. Наконец «БМВ» поравнялся со стоящими на шоссе машинами и, едва обогнав их, рванул вправо и снова выпрыгнул на дорогу. И вот тут-то Турецкий увидел, к своему изумлению, что дороги дальше не существует. Он ожидал увидеть развязку, но дальше было ничто. А как же электричка?!

– …Семеныч, там у тебя все в порядке? – бубнили под дверью второй машинист и бригадир состава.

– Отвечай им, падаль! – зарычал Темный плащ, по-прежнему ковыряя у него в ухе пистолетом.

Семеныч хотел сказать, что не в порядке. Семеныч хотел сказать этому бандюге, что нельзя было пропускать остановку, потому что за время, которое электричке положено простоять на платформе Останкино, всего через два километра оттуда дежурный стрелочник должен успеть перевести пути, заблокированные до того из-за проезда через точку пересечения на семафоре встречного состава. Но электричка не дала стрелочнику необходимой паузы, и теперь Семеныч даже толком не знал, куда едет. Вернее, знал. В тупик.

Семеныч хотел сказать все это, но не мог, потому что задыхался. Грудь вдруг сдавил стальной обруч.

– Семеныч, что с тобой? – по-прежнему топтались за дверью железнодорожники.

Темный плащ не выдержал и распахнул дверь, направив на них оружие:

– Назад, вашу мать!

– Я прошу вас, – оторопел бригадир состава, – сп… сп… спокойно…

– Боже мой, – вдруг раздался визг. – Куда мы едем?! Да остановитесь же!!!

– Тебе не уйти. Брось пистолет, – несколько осмелел второй машинист, высокий красивый брюнет. И сделал один шаг вперед.

– Не подходить!

– Перестань, успокойся… – Брюнет сделал еще два шага. Сзади него, затаив дыхание, как медузы, подплывали еще человек шесть.

– Я сказал – назад! – И Темный плащ выстрелил ему в грудь, неожиданно даже для самого себя.

Брюнет повалился на спину. Медузы в панике отколыхнулись обратно. Вагон вдруг тряхнуло.

Темный плащ бросился назад в кабину, чувствуя, что дело дрянь. Машинист Семеныч, закатив глаза, лежал лицом на рычаге управления. Темный плащ глянул в окно и увидел стремительно приближающуюся черную точку.

– Стой! – заорал он неизвестно кому и бросился в конец вагона. Пассажиры соответственно побежали от него.

Через восемь секунд электричка врезалась в три буферных вагона, стоявших в тупике. Электровоз завалился на левый бок, увлекая за собой весь состав.

Темный плащ, вцепившийся в сиденье, при ударе отлетел в другой конец вагона, выронил пистолет, ушиб колено, а осколки стекла поранили ему глаза. Кое-как встав на ноги, он на ощупь нашел двери и, проявив изрядную настойчивость, приоткрыл их таки одними руками.

Турецкий обогнал электричку метров на пятьдесят. После того как она врезалась в тупик, он развернул машину, так чтобы единственной уцелевшей фарой освещать перевернувшийся электровоз. Затем не спеша приготовил оружие и, забравшись на насыпь, стал ждать, пока кто-нибудь выберется наружу. Секунд пятнадцать было абсолютно тихо, только по инерции работали еще в воздухе колеса электровоза, а затем внутри началась какая-то возня.

– Сим-сим, – устало сказал Турецкий и чихнул два раза. – Ну же, Сим-Сим, давай, открывайся… – Странное дело, он поймал себя на мысли, что, прекрасно понимая, сколько внутри пострадавших людей, совсем не хочет немедленно бросаться им на помощь. Первым делом все же хочется прикончить сукиного сына.

Наконец двери заскрипели, подались и немного разошлись в стороны. Сперва вылезла рука, затем с ее помощью остальная верхняя часть тела, завернутая в черную водолазку и светлый пиджак. Человек этот, судя по всему, был цел, и Турецкий уже не смог подавить разродившееся-таки желание доброго самаритянина немедленно прийти на помощь. Он стал выцарапывать мужика на воздух.

Человек, невнятно благодаря, выдернул ноги в черных свободных брюках и вылез было весь, но, что-то вспомнив, вытянул за собой весьма характерный длинный темный плащ.

И тогда обрадовавшийся Турецкий коротко врезал ему пистолетом в зубы. Человек с темным плащом в руке упал на землю, дав возможность посмотреть на себя в спокойной обстановке.

– Сукин ты сын, – удивился Турецкий, только сейчас сообразив, кого он преследовал все это время.

Довольно оперативно раздался вой пожарных машин и «скорой помощи».

Только на следующий день Изида Сигизмундовна по просьбе Турецкого смогла выяснить статистику железнодорожной катастрофы. В некотором роде она могла считаться уникальной, потому что погибло всего двое. Машинист электровоза Семен Семенов – от обширного инфаркта миокарда и безногий инвалид Кирилл Ковалевский – от удушья. Второй машинист, получивший пулевое ранение в грудь, остался жив.

В тот же день, хотя, скорее, в ту же ночь, в 2.20 дома у Турецких раздался телефонный звонок. Ирина нехотя сняла трубку и, едва услышав женский голос, ни слова не говоря, передала телефон мужу.

– Александр Борисович? Говорит дежурная медсестра второго хирургического отделения госпиталя МВД. Я передаю трубку вашему товарищу.

– Кх… гм… Это был Кротков? – услышал Турецкий полузнакомый и необычно вялый грязновский голос.

– Да… – Турецкий был поражен этой сверхпроницательностью приятеля и вдруг вспомнил давешние слова Грязнова, на которые в пылу гонки он не обратил внимание, принимая их за начинающийся бред: «Он этот… тот, что роет землю…» Ну конечно, крот, Кротков! Славка еще тогда догадался, вот ведь хитрый сукин сын!

Грязнов остался удовлетворен:

– За тобой новый пиджак.

Как позже узнал Турецкий, пуля Кроткова испортила пиджак в двух местах, кроме рукава разорвав во внутреннем кармане Славы санкцию на арест… Кроткова Василия Петровича 1957 года рождения.

 

КРОТКОВ

27 февраля, утро

– Послушайте, кто такой Гнедковский? Какая-то ничтожная личность! Мы с вами зря тратим время, обсуждая подробности его жалкой биографии. Раз уж мое присутствие здесь необходимо, давайте сделаем программу пребывания более насыщенной. – Кротков с честной, открытой улыбкой смотрел на усталого опера МУРа, который за последние двое суток спал в общей сложности часа три. Впрочем, Кротков несколько щурился: пораненные в электричке глаза еще не совсем зажили.

«Домодедовская волна» просто захлестнула уголовный розыск, и вот после долгих и утомительных допросов всяких обнаглевших до крайности братков, начальник 3-го отдела МУРа майор Илюхин удостоился чести побеседовать с самим «авторитетом» Кротковым. Но эта честь его не радовала.

– Вы плохо выглядите, гражданин начальник. Неужели до сих пор переживаете из-за этого Гнедковского? Я же вам сказал: забудьте о нем!

– Давайте поближе к фактам, гражданин Гнедковский, тьфу, Кротков! – «Я и правда совсем плохой стал, – подумал Илюхин. – Надо бы…» Как улучшить свое самочувствие, он так и не решил, поскольку Кротков опять завладел инициативой и предложил свой способ:

– Я знаю, как вам посодействовать. Умные люди говорят: лучший отдых – смена занятия. Зацикливание на одной проблеме ведет к нервному перенапряжению, стрессу и временному коллапсу высшей нервной деятельности. – Кротков опять мило улыбался.

Илюхин хотел сказать что-нибудь обидное, но не смог: слишком приветливо выглядел подследственный. «Ничего, припру тебя обычным порядком к стенке – сменишь репертуар. Заботливый ты мой».

Кротков, расценив молчание собеседника как работу мысли, пробужденную его высказываниями, продолжал:

– Итак, меняем тему. Вот вы знаете, например, что я организовал исполнение смертного приговора, вынесенного председателю Верховного суда Уткину?

Начальник 3-го отдела потрясенно глядел на него, не решаясь занести показания в протокол.

– А-а, – с удовольствием потер руки подследственный, – по глазам вижу, не знаете.

– Вы это серьезно, Кротков? Или хотите произвести на меня благоприятное впечатление? Если так, можно не стараться – вы не в моем вкусе.

– Может, это была и шутка, но Уткин ее не понял. Помер бедняга. Сказал на прощание «Ы-ы-ы» – и помер. А какая глыба был, какой матерый человечище, хоть и Иван Сергеевич, а не Лев Николаевич, и все равно – не чета вашему любимому Гнед… Извините, сорвалось. Ни слова о нем больше! – Кротков вдруг бухнулся на колени и стал целовать ботинок муровца. – Ни слова, клянусь!

Илюхин в ужасе от такой метаморфозы отскочил, слегка и непроизвольно заехав Кроткову в челюсть. Несколько минут оба отдыхали.

– Значит, вы утверждаете…

– В вашем тоне, гражданин начальник, сквозит недоверие. А я, прошу запомнить, ничего не утверждаю голословно. Я вам рассказываю подлинную историю происшедшего.

Илюхин наконец-то решился заполнять протокол. «Врет, конечно, как сивый мерин. Но самая большая подлость состоит в том, что уже никого ничто не удивляет. Почему мафиози районного масштаба не может пришить председателя Верховного суда? Дело-то житейское…» Кротков, узрев, что опер взялся за бумагу, всем видом демонстрировал благодарность и огромное воодушевление оказанным доверием.

«Нет, ну на кой попу гармонь? – тем временем молча страдал хозяин кабинета. – При чем здесь Уткин? Пусть Генпрокуратура сама допрашивает этого придурка. Почему у меня должна голова болеть за всяких там верховных? А… вдруг… вдруг правда пришил Уткина?!» – сверкнула вдруг раскаленная мысль.

– Сиди здесь и никуда не уходи, – впервые улыбнулся Илюхин, временно перейдя на «ты». – На, покури вот пока. – Он протянул Кроткову пачку сигарет, потом передумал, дал одну, остальные засунул в карман. – Сейчас соберу публику, чтоб тебе не обидно было перед одним зрителем спектакль разыгрывать. – Илюхин вызвал конвоира и отправился звонить в Генпрокуратуру.

Турецкий, узнав о том, что Кротков вдруг ни с того ни с сего, фигурально выражаясь, уже мылит себе веревку и взбирается на табуреточку, крайне заинтересовался и немедленно приехал. Правда, официально допрашивать Кроткова Турецкий уже не мог, поскольку после его поимки он перешел, как это ни глупо, в разряд даже уже не «свидетелей», а «потерпевших». Но приватная беседа в присутствии официального следователя вполне могла иметь место. В конце концов Илюхин сообразил, что беседу Турецкого с Кротковым можно запротоколировать как очную ставку. Кротков высказал немедленное желание всячески помогать расследованию, проводимому следователем Генеральной прокуратуры.

– Чайник не болит? – участливо поинтересовался Турецкий, имея в виду то место, куда он давеча заехал пистолетом. Подследственный с улыбкой энергично помотал головой, демонстрируя ее противоударность.

– Ну, и за что вы, гражданин Кротков, приговорили господина Уткина к смерти? – спросил Илюхин подчеркнуто официальным тоном. – И как вам удалось привести свой приговор в исполнение? Давайте без ложной скромности.

– Вы неверно информировали господина, если не ошибаюсь, Турецкого, – сказал Кротков с чуть заметным пафосом. – Верховному палачу вынесла приговор организация «Новая народная воля», к которой я имею честь принадлежать. – Он приподнялся на несколько сантиметров и отвесил легкий поклон.

Турецкому не очень польстила известность в домодедовских кругах.

– А вы, стало быть, господин новый Желябов или Софья Перовская-два. Или – три?

– Давайте ближе к фактам, как выражается ваш уважаемый коллега, – Кротков напустил на себя серьезный вид или вправду бросил играть. – Я отвечу на ваш вопрос в обратном порядке: сперва «каким образом?», а потом – «за что?».

Как вы понимаете, осуществить это было не так уж сложно – Уткин не президент и дивизии охраны ему не положено. И вообще меня такие подробности не интересовали. В наше время нет дефицита на товары и услуги. Я плачу деньги, специалисты выполняют заказ, все довольны.

– И кто же эти замечательные специалисты? – поинтересовался весьма скептически Турецкий.

– Не знаю, – Кротков в очередной раз обворожительно улыбнулся, – кроме того, должен заметить, вы непоследовательны в своих действиях. Помнится недавно, при аресте, вы величали меня главой домодедовской группировки, а теперь полагаете сказочником для взрослых. Выходит, я – новый вещий Боян или Фазиль Искандер-два в вашей терминологии?

«Он что, действительно не издевается? – промелькнуло в голове Турецкого. – Прикончил Уткина?! А я-то, я-то ищу…»

– Кто выступал подрядчиком, почему вы не поручили устранение своим собственным умельцам и, если не секрет, сколько стоит по сегодняшним расценкам главный судья?

– Не секрет. Семьдесят пять тысяч баксов. Тысяч, я полагаю, десять – пятнадцать какой-нибудь там НДС, так что чистыми – шестьдесят. А насчет подрядчика, уж извините, дал слово чести, не могу нарушить. – Вопрос о штатных «мокрушниках» Кротков обошел молчанием. Турецкий напирать пока не стал. – Какие подробности вас еще интересуют? Форма оплаты? Любая.

– Почему именно Уткин? Почему не министр внутренних дел, например, не Генпрокурор, не еще кто-нибудь?

– Вопрос верный. Вас интересует обстоятельная аргументация или только резюме?

Элегантные ботинки Кроткова выглядели без шнурков нелепо, как перстень с вырванным камнем. Турецкий перевел взгляд на свои. Они промокли, хотя снаружи этого видно не было.

– Давайте аргументируйте, только в темпе: это вам спешить некуда, а у меня – работа.

– «Новая народная воля», – начал Кротков с выражением человека, которому после долгих препирательств предоставили трибуну, – имеет своей ближайшей целью установление равновесия во взаимном применении насилия между государством и подавляемым им обществом. Но, – он поднял вверх указательный палец, – но революция основательна. Она еще находится в путешествии через чистилище. Она выполняет свое дело методически. – Он на мгновение задумался. – Она закончила половину своей подготовительной работы, теперь она заканчивает другую половину. Сначала она доводит до совершенства парламентскую власть, чтобы иметь возможность ниспровергнуть ее. Теперь она доводит до совершенства исполнительную власть, сводит ее к самому чистому выражению, изолирует ее, противопоставляет ее себе, как единственный упрек, чтобы сконцентрировать против нее все силы разрушения. И когда революция закончит эту вторую половину своей предварительной работы, – Кротков почему-то скривился, – страна поднимется со своего места и скажет, торжествуя: ты хорошо роешь, старый крот! – Он перевел дух.

«Это оригинальный бред, или я уже где-то что-то такое слышал», – с первых же слов засомневался Турецкий. Мучился, разглядывая ботинки, но так и не смог вспомнить. Кротков тем временем отдышался и продолжил:

– Эта исполнительная власть с ее громадной бюрократической и военной организацией, с ее многосложной и искусственной государственной машиной превращает свободное народное государство на самом деле в свободное государство. По самому смыслу этих слов свободное государство есть такое, в котором государство свободно по отношению к своим гражданам, то есть государство с деспотическим правительством. – Поймав взгляд Турецкого на своей обуви, Кротков расценил его как проявление недостаточной доходчивости речи и стал говорить медленнее, с глубокомысленными паузами и усиленно жестикулируя.

– По мнению наших глупых, выросших при коммунистах обывателей, государство является таким поприщем, на котором осуществляется или должна осуществиться вечная истина и справедливость. Отсюда вытекает суеверное почтение к государству и всему тому, что имеет отношение к государству, – суеверное почтение, которое тем легче укореняется, что люди привыкли с детства думать, будто дела и интересы, общие всему обществу, не могут быть иначе выполняемы и охраняемы, как прежним способом, то есть через посредство государства и его награжденных доходными местами чиновников.

– Аргументация в целом ясна, – Турецкий поморщился как от зубной боли, – переходите к выводам.

– Верховный судья был палачом, а палач не должен умирать от старости. В моем офисе в папке номер двенадцать вы найдете компьютерный диск с соответствующими документами. На краю городской свалки, с юго-западной стороны, есть такой дуб, – Кротков попытался изобразить дерево руками, – он хорошо виден с дороги; возле него в плотном полиэтиленовом пакете совсем неглубоко зарыт кейс с документами. Там, в частности, дневник Уткина. Весьма любопытный.

 

ТУРЕЦКИЙ

27 февраля, день

Дуб с юго-западной стороны свалки имел, наверное, лет триста от роду и простоял бы еще столько, если бы возле него не вырыли яму десятиметровой глубины, в которую он сполз вместе с окружающими его пластами мусора. Сверху уже подсыпали немало свежего. Турецкий отправил машину на поиски местного начальства, а сам вступил в переговоры с прилично одетым пожилым человеком, отколовшимся от группы бомжей, которые бросились врассыпную, едва завидев милицейский автомобиль.

– Я собаку ищу, пропала вчера поблизости, – предвосхитил старичок на всякий случай незаданный вопрос. – Хорошо, если не съели бедолагу, с них станется.

– Вы не подскажете, когда обвалился этот дуб? Мне важно точно установить дату. – На лице кинолога проступило желание всеми силами помочь правоохранительным органам.

«Интересно», – подумал Турецкий, поддевая носком пивную бутылку, – если бы я сказал, что мне нужно в точности установить сегодняшнюю дату, он тоже стал бы вспоминать с таким видом?"

– Четыре, нет, три дня назад. Совершенно точно, три дня, – он победно посмотрел на Турецкого. – И три ночи соответственно.

– И вы готовы подписать показания?

– Если надо…

– Не надо.

Значит, за два дня до его ареста. Вот ведь непруха. Кротков мог знать, что дуб рухнул, а мог и не знать.

Турецкий достал сотовый телефон, временно перешедший в наследство от Грязнова, и набрал свой рабочий номер. Там в это время должен был находиться только один человек.

– Алло, это Московское общество имагогов-майоров? Семен Пэ Школьников? Слушай меня внимательно. Хватит возиться со своими банковскими счетами. У меня есть для тебя настоящая работа. Придется, правда, немного в земле повозиться, но зато есть шансы найти дневник Уткина. Короче, срочно ищи бригаду хороших ассенизаторов. А я еду в офис Кроткова.

…Дискету Турецкий обнаружил там, где и указал Кротков, – в папке под номером двенадцать. Тем более что это была единственная пронумерованная папка, номера с первого по одиннадцатый отсутствовали, равно как и номера больше двенадцатого. Хотя бумаг в офисе было предостаточно. Как в архиве. И все – ни о чем – старые счета, расписки, квитанции… Такое впечатление, что Кротков хранил даже прокомпостированные билеты на троллейбус с тех самых пор, когда он еще ездил в городском транспорте.

Сунув дискету в компьютер, стоявший тут же в приемной Кроткова, Турецкий был разочарован – программа загрузки требовала пароль, которого Кротков не сообщил. Доставленная в контору по этому срочному поводу кротковская секретарша только виновато пожимала субтильными плечиками и выражала полную готовность к сотрудничеству. Тем не менее помочь ничем не смогла, ибо дискеты этой она прежде никогда не видела, а выданные ею на уровне озарения комбинации из букв и цифр, включавшие инициалы Кроткова, дату его рождения, почтовый индекс и номер телефона, были отвергнуты программой как некорректные.

Заехав специально для этого в СИЗО «Лефортово», Турецкий, уже еле сдерживаясь, недвусмысленно попросил арестованного:

– Назовите, будьте так любезны, пароль для программы загрузки, – и продемонстрировал Кроткову изъятую дискету. Но Кротков только повторил телодвижения своей секретарши, то есть с добродушной улыбкой пожал плечами:

– Не помню. Видите ли, он шестнадцатиразрядный, а у меня всегда были проблемы с запоминанием длинных чисел. Но в том кейсе, который вы, конечно, тоже нашли, на такой желтенькой бумажке все записано.

Насчет кейса Турецкий промолчал. Если он там все-таки был, значит, они изрядно лопухнулись и Кроткову об этом знать не обязательно. «А если это все липа, то я его самого на этой свалке, под этим дубом похороню и заставлю этой дискетой могилу себе рыть».

Турецкий отдал дискету специалистам из НИИ криминалистики, но и там пожали плечами. «Взломать»-то ее было можно, но потребуется неделя, может, больше, и вероятность того, что всю информацию удастся прочесть, не слишком высока.

Турецкому оставалось повторить жест дня – пожать плечами и ждать неделю. Но сдаваться без боя не хотелось, и он отправился в Столешников переулок, где на одном пятачке в семьдесят квадратных метров наблюдается самая высокая концентрация московских хакеров, ибо там располагается «Интернет-бар», где пиво подают прямо к компьютеру.

Возраст публики в баре колебался от двенадцати до сорока – сорока пяти, и реплики собравшихся состояли в основном из незнакомых ему слов, и Турецкий почувствовал себя старым неотесанным динозавром. Он осторожно тронул за рукав вихрастого парнишку в круглых тонких очках, который задумчиво разглядывал отбрасывающий яркие блики компакт-диск с таким видом, будто мог читать с него и без лазерного дисковода.

– Кто тут у вас самый умный?

– А что, дядя, проблемы с компом?

На дядю Турецкий обижаться не стал:

– Мне бы дискету прочесть…

– Витала, – позвал парень, и за соседним столиком от банки «Туборга» отвлекся бородатый… негр неопределенного возраста. – Тут дяде флопик крекнуть требуется.

– Пиво ставишь, дядя? – весело поинтересовался Витала.

Турецкий, не очень-то веря, тем не менее энергично закивал головой, осторожно вкладывая дискету в большую розовую ладонь негра. Витала рассмотрел диск на свет, попробовал согнуть, поковырял ногтем поверхность, на зуб, правда, класть не стал и сунул в ближайший дисковод.

– Там что, архив Des Todes?

– Типа того… Это надолго? – осведомился Турецкий.

– Дядя, а ты не пробовал завесить четвертую полуось из-под DOS-сессии?

– Нет, – сказал Турецкий чистую правду.

– А когда-нибудь двоичный код вручную переписывал?

– Нет, но зато я знаю, где у него кнопка, – Турецкий уверенно ткнул пальцем в клавишу.

Расшифровка заняла минут семь. Витала выдернул дискету, прежде чем Александр Борисович успел что-то прочитать на экране монитора:

– Ты про пиво не забыл?

Турецкий с готовностью полез в карман за деньгами.

– Извини, дядя, но дискета твоя, во-первых, сама глюканая, а во-вторых, на ней только аварийная копия заглюканной программы «Клиент-банка» с данными о платежах за январь прошлого года. Ты это искал? – Он тоже пожал плечами, но не от бессилия, а как бы извиняясь, и, отобрав у опешившего Турецкого зажатую в кулаке купюру, пошел заказывать пиво.

На Большую Дмитровку Турецкий вернулся в состоянии тихого бешенства. Изида Сигизмундовна тут же доложила, что уже дважды звонили из «Лефортова»: заключенный Кротков рвется на допрос.

– К черту, – чихая, сказал Турецкий. – Никуда не поеду, пусть привозят его в Генпрокуратуру.

– Вы что, за идиотов нас всех тут держите, – спросил он Кроткова возмущенно спустя полтора часа, когда для формального участия в допросе прибыл Школьников. Турецкий все еще выступал в качестве потерпевшего, принимающего участие в очной ставке.

Кротков в недоумении уставился на него:

– Пароль не сработал?

– И что я, по-вашему, должен был найти на этой дискете?

– Не знаю, – задержанный пожал плечами, – я сам не смотрел, руки как-то не дошли. Диск изъят из сейфа Уткина вместе с документами, и я справедливо полагал, что там секретный архив его грязных делишек. Или нет?

– Или нет!

– Да не нервничайте так, гражданин начальник. Уткин – это уже не актуально. Я хочу сделать заявление…

– Прикажете за журналистами сбегать? – учтиво спросил Школьников.

– Хорошо бы. Родина должна знать своих героев. Итак, – Кротков откашлялся, – находясь в здравом уме и твердой памяти, заявляю, что сам, своими руками убил бывшего единомышленника и бывшего товарища по «Новой народной воле» – Сенатора, который вам, наверное, был больше известен как глава домодедовской группировки. Оригинальная фамилия необязательна.

Но Турецкого уже трудно было удивить. А почему, собственно, он не мог убрать Сенатора? Только, пожалуй, Кротков поступил тактически неверно. Если бы он так и начал свои признания, это выглядело бы абсолютно правдоподобно, но теперь, после того как он взвалил на себя лавры убийцы Уткина, Турецкого мучили смутные сомнения: а уж не лжет ли он, как Троцкий?

Несмотря на неутихающие слухи о том, что Сенатора убрали (на чем особенно настаивал грязновский знакомец капитан Лихачев из РУОПа), официально считалось, что его смерть наступила от вполне естественных причин. Он страдал хронической аневризмой, и в момент нервного перенапряжения организм его не выдержал. В результате – смерть от разрыва аорты. (Как, кстати, и у тещи Лозинского!)

А Кротков уже оседлал любимого конька и, набрав в легкие побольше воздуха, начал очередное программное выступление:

– Сенатор трактовал идею разрыхления и разрушения репрессивно-исправительной машины, совершенно обойдя самое актуальное, злободневное и политически наиболее существенное в борьбе против анархизма, а именно – отношение народной революции к государству и вопрос о государстве вообще!

– Может, не будем терять время, вы бы просто сказали мне название первоисточника, который собираетесь цитировать, а я потом на досуге ознакомлюсь, – язвительно перебил Турецкий. Он успел заскочить-таки в ведомственную библиотеку и после непродолжительных поисков убедиться, что предыдущая тронная речь его оппонента была почти дословно слизана с работы Ленина «Государство и революция».

Кротков не обиделся:

– Если вас не интересуют побудительные мотивы, давайте поговорим о доказательствах.

– Попробую угадать… вы его заперли в темной комнате и читали ему вслух классиков марксизма часа три, пока он не умер от разрыва сердца.

– Нет. Я его отравил.

Это уже было новостью.

– Чем же, если не секрет?

– Ядом нервно-паралитического действия, разработанным в наших секретных лабораториях.

– И вы можете это доказать?

– Доказывать – это ваша работа, но могу вам помочь. Яд Сенатор не принимал внутрь, поражение произошло через кожу. Я могу назвать адрес лаборатории.

– Что-нибудь еще? – Турецкий недоверчиво покосился на Кроткова, но адрес все-таки записал.

– Я вижу, вы мне не верите, и напрасно. На сегодня, если можно, давайте закончим, я утомился и хочу собраться с мыслями. А когда вы все проверите и убедитесь в моей искренности, с удовольствием продолжим.

И Турецкому волей-неволей пришлось проверять.

Лечащий врач Сенатора, изрядно запуганный домодедовской братвой, только после длительного допроса признался, что свидетельство о смерти он подписал прямо в своем кабинете и тела покойного даже не видел. Но аневризмой Сенатор действительно страдал, так что все может быть. Хотя что-то слишком много «сердечников» за последнее время…

Турецкий вынес постановление об эксгумации трупа Сенатора. И тут ему пришлось столкнуться с непонятно откуда взявшимися фанатами, которые избрали местом своих шабашей могилу усопшего. Были это недоловленные домодедовские братки или грабители могил, он так и не выяснил. Они ни в какую не желали убраться с кладбища, угрожая, что милиции придется добираться до трупа Сенатора только через их трупы. В конце концов срочно вызванный отряд ОМОНа разогнал фетишистов, и гроб из красного дерева с позолоченными ручками извлекли из промерзлой земли.

Судмедэкспертиза, а позднее и судебно-биологическая экспертиза подтвердили, что Сенатор действительно был отравлен и аневризма здесь ни причем. На выяснение состава яда требовалось довольно длительное время. Специалисты-химики установили, что яд попал в организм через кожу. То есть признание Короткова не опровергалось.

У Турецкого голова шла кругом. Если Кротков не врет насчет Сенатора, то, может, и про Уткина – правда?! И вся их «Пантера» не там копает. А вдруг действительно существует эта «Новая народная воля»? Почему «АУМ-Синрике» может травить людей пачками, а наши «народовольцы-2» не могут? Чем они хуже? Предчувствуя самое худшее, Турецкий с бригадой, доукомплектованной снаряжением для работы с боевыми отравляющими веществами, отправился по адресу, названному Кротковым.

Когда они в своих изолирующих костюмах, пыхтя изолирующими противогазами, ворвались в нежилой с виду двухэтажный дом, на голову им рухнула целая лавина… голубиного дерьма. А придурковатый бомж, который лопатой сбрасывал помет, после хорошей дозы тумаков объяснил, что никакой ни подпольной, ни надпольной лаборатории здесь нет и не было и живет он один с голубями, а незваных гостей всегда встречает одинаково.

А Кротков снова просился на допрос. Но Турецкий остался глух к его просьбам. Он ждал заключение химиков о составе отравившего Сенатора вещества.

– Но зачем Кротков затягивает следствие? – занудствовал Школьников. – Просто так, из любви к искусству, или он ждет, что сработает система и за него начнут ходатайствовать, или покуда он тянет волынку, кто-то обработает свидетелей по делу Гнедковского и у нас опять на него ничего не останется? «Депутат мафии» Герасимец пока не протянул руку братской помощи, почему? Либо он чего-то боится, либо выжидает. Чего? А может, за Кроткова как раз должен заступиться кто-то более влиятельный и высокопоставленный…

– Но если таковой имеется, – возразил Турецкий, – то почему он позволил сдать целую группировку? Может, покровитель был, а теперь его не стало? Умер… убили?

– То есть это Уткин? Да возможно ли это?!

– Но с другой стороны, может, Кротков неспроста водил нас вокруг Уткина? Или это совпадение? Нет, совпадение в том, что я думаю в первую очередь об Уткине! В конце концов, мало ли кто мог умереть, заболеть, отойти от дел?! Давай, Семен, попробуем решить другой вопрос: кто и зачем сдал группировку? Кому это выгодно и кому это по силам? Никто из «сенаторских конгрессменов», претендовавших на освободившееся кресло, братву сдавать бы не стал. Сдали бы Кроткова… или скорее убрали бы и на том остановились.

– А конкуренты?

– В принципе могли бы, но откуда у них документы, свидетельские показания и прочее? На них, разумеется, может работать кто-то и в милиции, и в прокуратуре, и в суде…

– Но эти люди должны быть из разных ведомств и работать скоординированно и систематически в течение долгого времени, что представить себе просто невозможно! Или это передел сфер влияния среди покровителей бог его знает на каком высоком уровне? А мы здесь у себя внизу наблюдаем его отголоски. Но даже если я постиг тайный смысл вещей, махать шашкой на таких высотах все равно что гулять по радиоактивной трясине с заминированными кочками. – Школьников, прихлебывая кофе, подошел к окну. За стеклом надтреснуто стонали деревья и разводили ветвями в стиле ню. «Интересно, почему у Турецкого грязь на оконном стекле серая, а у меня коричневая?» Школьников упал в кресло и, особо не напрягаясь, заснул.

Через полтора часа пришел ответ из химико-биологической лаборатории: было применено вещество из разряда бинарных ядов, подобного рода бинарное оружие разрабатывалось под эгидой КГБ, в кустарных же условиях производство невозможно.

А значит, Кротков врал от начала и до конца. И Турецкому предстояло разъяснить, откуда он узнал подробности.

– Семен!!! – заорал Турецкий. – Немедленно выясняй в своем ведомстве, кто и когда имел доступ к этой лаборатории КГБ. И самое главное – найди мне наконец бумаги Уткина! У нас уже не осталось времени на ошибки.

 

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

27 февраля, вечер

С л е д о в а т е л ь. Вы продолжаете утверждать, что отравили Сенатора?

К р о т к о в. Да. До смерти отравил.

С л е д о в а т е л ь. Каким ядом вы воспользовались?

К р о т к о в. Секретным.

С л е д о в а т е л ь. Его изготовили ваши сподвижники-химики в секретной лаборатории на чердаке дома No 21 по ул. Заполярной?

К р о т к о в. Да. Из голубиного помета.

С л е д о в а т е л ь. Вы знаете об ответственности за дачу заведомо ложных показаний?

К р о т к о в. Наслышан.

С л е д о в а т е л ь. И вы настаиваете на том, что убили Сенатора?

К р о т к о в. И не только его, еще верховного судью Уткина. Но Уткин и Сенатор – это уже пройденный этап. У «Новой народной воли» длинные руки, и нет покоя адептам богатства и роскоши. Пусть трепещут в каждой точке земного шара.

С л е д о в а т е л ь. Я передам.

К р о т к о в. И некоторых уже настиг кровавый меч народного гнева.

С л е д о в а т е л ь. Огласите, пожалуйста, весь список.

К р о т к о в. Начнем ну хотя бы с Джанни Версачи.

С л е д о в а т е л ь. И… его тоже вы?!

К р о т к о в. Подробностями интересуетесь?

С л е д о в а т е л ь. Лос-Анджелес вне нашей юрисдикции, но если коротко, то давайте. Только правдиво и по существу.

К р о т к о в. Я убил его потому, что ощущал невозможность пребывания в одном объеме физического пространства. Это была рука судьбы. Я поехал в Америку как турист, но истинный «народоволец» остается верным своим убеждениям даже в отпуске. Американские друзья подарили мне галстук от Версачи, а я обменял его у уличного торговца оружием на пистолет.

С л е д о в а т е л ь. Достаточно. Следующий.

К р о т к о в. Следующая. Следующая – принцесса Диана.

С л е д о в а т е л ь. Да, это по-"народовольчески".

К р о т к о в. Она воплощала в себе насквозь лживую идею народной монархии, развращая незакаленное политическое сознание серой обывательской массы и проституируя на народной любви. А ее любовник – кровавый миллиардер и исламский фундаменталист. Наши люди продали его водителю контактные линзы со смещенной оптической осью. Стоило ему немного выпить, и он воспринимал мир совершенно в искаженном виде.

С л е д о в а т е л ь. Почему он не врезался ни во что до туннеля?

К р о т к о в. Это же Франция. Там дороги широкие.

С л е д о в а т е л ь. Расскажите подробно, что вам известно об обстоятельствах смерти гражданина Гнедковского.

К р о т к о в. Значит, вам подробности о жалком и ничтожном Гнедковском дороже правды о народном гневе и отважнейших и достойнейших сынах народа?! Сажайте, сажайте, всех не пересажаете. Ваши репрессии только вербуют в наши ряды новых сторонников. Вы можете изображать всевластие законов, но за порогом вашего кабинета правит коррупция, и потому я вас не боюсь.

Турецкий дочитал стенограмму, чихнул, в сердцах сплюнул на пол и растер ботинком, который промокает изнутри, хотя это и незаметно снаружи.

Когда Кротков «признался» в убийстве Уткина, это на некоторое время могло отвлечь следствие. Но почему он теперь валяет дурака? И почему делает это настолько откровенно? Очевидно, что он пытается выиграть время. Но для кого? Для себя? Вряд ли, маловероятно. Кто-то им манипулирует?

«А может, отвезти гада на следственный эксперимент на свалку и заставить искать кейс?»

И тут в кабинет, не сбрасывая дубленку, ввалился Семен, потрясая в воздухе своей добычей.

– Сан Борисыч! Уф… Как только я по телефону заикнулся вдове Уткина о возможно пропавших дневниках, не зная даже наверняка, существовали ли такие в действительности, она тут же привезла вот это, – Школьников положил ему на стол объемистую книжку в кожаном переплете с замочком и проплыл по кабинету, раскачивая бедрами. «Я, – говорит, – сама впервые увидела эти записи совсем недавно». Но… честно сказать, она здорово осунулась за последние дни и выглядела совершенно разбитой.

– Зачем ты мне это говоришь? – удивился Турецкий. – Женолюб несчастный?

– Понятия не имею, – признался Школьников. – Она говорит, ей приснился такой интересный сон, в котором мы с вами…

– Избавь меня от этого! – зарычал Турецкий.

– Ну хорошо, ладно… А потом, в конце разговора, она заявляет: «Наверное, я тоже в какой-то степени виновата в смерти Ивана Сергеевича… Но вы вначале должны прочесть дневник. Если у вас будут вопросы… потом, дескать, пожалуйста, милости прошу!» – Школьников, устав имитировать женскую походку, плюхнулся в кресло и снова задремал.

– Только не это! – буквально взвыл Турецкий. – Почему все так стремятся взвалить убийство Уткина на себя?!…Слава богу, что мы не успели перелопатить весь мусор под тем дурацким дубом на свалке.

 

ТУРЕЦКИЙ

27 февраля, вечер

Турецкий изучал дневник Уткина. Никаких откровений, способных помочь следствию, окончательно зашедшему в тупик, он в себе как будто не таил. Заподозрить поэтому Наталью Уткину в его намеренном сокрытии было проблематично. Страницы в нем тоже все как будто были на месте.

Дневник начинался пятнадцать лет назад, как можно было догадаться – событиями в Бауманском суде, хотя и не содержал описания конкретных фактов. Здесь были мысли, иногда бессвязные, о жизни, о себе, о дочери. Уткин обращался к дневнику довольно редко, и порой за неделю, а то и месяц появлялось две-три фразы, написанные четким, несколько скругленным почерком. Немудрено было разглядеть, что с весны 1997 года характер записей изменился, автор, обуреваемый сомнениями, пытался выстроить на бумаге логические формулы долга и чести, переосмысливая и пережевывая моральные императивы. Почему-то запомнилась одна фраза: «Сущность моего дневника многого стоит…»

– Александр Борисович, – в кабинет заглянула секретарша, – я сделала бутерброды, и… что вы будете, кофе, чай? – Изида Сигизмундовна забрала пепельницу, полную окурков, и по дороге к мусорной корзине открыла форточку. – Какая у вас тетрадь красивая, – она заметила на столе дневник покойного Уткина. – Она ведь с замочком, верно? Я когда-то подарила такую своей сестре. С замочком и секретом. Так чай или кофе?

– Это не моя, – машинально ответил Турецкий. – И какой же в ней секрет?

– Но она же у вас открыта, значит, вы уже сами видели. Так чай или кофе?

– Я вас не понимаю, – не в первый раз признался Турецкий, чувствуя нарастающее беспокойство.

– Тут под корешком есть такой маленький симпатичный потайной карманчик. Но когда книжка закрыта, его как бы и нет, он открывается одновременно с замком.

– Черт, – сказал Турецкий, нервно нашаривая в ящике стола перочинный нож. – У меня не было ключа, и я ее просто взломал. Ну-ка, подержите вот здесь…

После нескольких минут раскурочивания замка удалось организовать зазор в корешке, он был только с верхней стороны, а нижняя служила как бы дном кармана. Турецкий засунул в отверстие два пальца и вытащил свернутую в трубочку тонкую тетрадь. Затем он всунул туда карандаш, но больше ничего не нашел. Тогда он перевернул книжку и потряс. Из корешка на стол выпала какая-то монета. Турецкий и Изида Сигизмундовна с изумлением воззрились на нее. «Сущность моего дневника многого стоит…»

Монета диаметром не больше четырех сантиметров представляла собой не слишком-то ровный круг, словно ее чеканили вручную. С одной стороны, так сказать, на «орле» был изображен стол, заваленный книгами и несколько слов по-латыни. На «решке» – какой-то мужик в профиль в маленькой плотной шапочке, словно для плавания в бассейне. Номинал монеты отсутствовал, зато возле края была просверлена дырочка.

– Это медаль, – сообразила «мисс Марпл». – Кажется. А дырка – чтобы носить ее на шее.

Турецкий прочитал несколько слов, написанных вокруг головы пловца: «Pivs II. Pont Max». И несколько раз чихнул.

– Какого лешего он ее здесь держал? Что она может значить? Ну ладно пока… – Он открыл тетрадь – «Сущность моего дневника многого стоит…» – вот где был настоящий дневник:

«Я трус, я не смог лишить себя жизни, хотя это было единственно правильным выходом, а теперь я сижу и жду, когда… 21.03.97».

Чем это было вызвано, из содержания дневника ясно не становилось. Турецкий вспотел.

«Я не хочу этого делать, но не могу не делать. Я буриданов осел, вывернутый наизнанку, – я из двух равноценных зол мучительно выбираю меньшее и при этом действительно неплохо себя чувствую, как и было обещано».

Потом снова был перерыв почти на неделю, и дальше – подробно, с мазохистской точностью Уткин начинает описывать перипетии каждого своего «дела».

"…10.08.97. Сегодня заседал Президиум Верховного суда. Рассматривалось дело в порядке надзора. Восемь человек, младшие офицеры и сержанты ОМОНа, были приговорены к срокам от семи до тринадцати лет за превышение служебных полномочий и групповое убийство при отягчающих обстоятельствах. Все выглядело так, что они, проводя задержание особо опасного рецидивиста Волобуева, совершившего побег из колонии, совершенно сознательно расстреляли его из табельного оружия. А кроме того, застрелили еще пятерых, находившихся с ним в одном помещении. Эти пятеро, тоже бывшие заключенные, не оказывали вооруженного сопротивления.

Осужденные не признали свою вину и настаивали в жалобах на том, что Волобуев захватил заложницу – девочку тринадцати лет, и с целью ее освобождения и был открыт огонь на поражение. О заложнице в материалах следствия не упоминалось. Но было и еще одно несоответствие, на которое почему-то не обратили внимания при рассмотрении кассационных жалоб. Время смерти подельщиков Волобуева, по акту судмедэкспертизы, расходилось со временем смерти самого Волобуева, причем значительно, они умерли на несколько часов раньше, и о характере ранений в акте вообще не было упомянуто. Была ли это небрежность экспертов или фальсификация данных следственными органами, или предвзятость суда, повышавшего процент вскрытых нарушений в органах милиции? В общем, Президиум отменил все судебные решения и отправил дело на доследование…

Вечером меня снова навестил "Д" и выразил восхищение моей принципиальностью. Меня обманули, как ребенка. Зная, как я скрупулезно отношусь к материалам дела, мне подсунули всего одну зацепку, намек на предвзятость, и я купился…"

Дальше характер записей опять меняется. Уткин, похоже, влюбился на старости лет и с головой окунулся в романтические бредни. То стреляться собирался, и вдруг – под венец. Турецкий обескураженно перелистывал страницы, пока не наткнулся на объяснение:

«01.10.97. Это мое последнее дело, потом я ухожу в отставку и женюсь, а насчет шантажа посмотрим: еще неизвестно, у кого и на кого точнее собран компромат. Сущность моего дневника многого стоит…»

Только в отставку он почему-то не ушел, хотя и женился. Хоть что-то довел до логического конца. И где, собственно, обещанный компромат? «Сущность моего дневника многого стоит…» Какая-то нелепая фраза.

Турецкий отправился в Верховный суд, чтобы просмотреть дела, которыми занимался лично Уткин. Протоколы судебных заседаний, материалы следствия. В большинстве это были уже кассационные и надзорные дела, а значит, кроме материалов из Верховного суда были бумаги из судов еще двух, а то и трех ступеней – районного, областного, республиканского… И разобраться в этом ворохе бумаг, найти в каждом деле ту самую зацепку, несоответствие было просто невозможно. То ли Уткина берегли и, зная его тонкую душевную организацию, старались использовать только в крайнем случае, то ли другие структуры совета директоров действовали достаточно надежно и до Верховного суда заказанные дела просто не доходили.

Во всяком случае, Турецкий обнаружил единственный прецедент. Правда, его грех было не заметить: так все оказалось притянуто за уши. Уткин откровенно превратил процесс в фарс, то ли рассчитывая привлечь интерес прессы, то ли испугать коллег своей неосторожностью. Рассматривалась кассационная жалоба руководителей стачечного комитета, которых осудили за организацию массовых беспорядков. В маленьком городе в Оренбургской области, на самой границе с Казахстаном, рабочие железной дороги, которым уже одиннадцать месяцев не выплачивали зарплату, устроили стачку. Вместо пикетирования городской администрации они перегородили живыми заслонами подъездные пути и тем самым на двое суток парализовали движение через ключевой железнодорожный узел. Городские власти не сумели договориться с забастовщиками, милиция, добрая часть которой имела родственников, друзей или знакомых среди пикетчиков, не рвалась в бой и не собиралась силой разгонять демонстрантов. И тогда неизвестно откуда понаехала братва: кто с кольями, а кто и с автоматами, и начались боевые действия. Причем, как ни странно, победили безоружные стачечники, изрядно покалечив заезжих штрейкбрехеров. А руководителей стачкома осудил областной суд Оренбурга. В деле имелись явные натяжки и несоответствия, ибо не стачкомовцы в результате явились инициаторами массовых беспорядков, а так и не выясненный некто, собравший по окрестностям уголовный элемент, вооруживший его и пославший на «разборку». Кроме того, был допущен и ряд других процессуальных нарушений. Но Уткин, вскрыв все это и сделав упор на том, что дело явно шито белыми нитками и трещит по всем швам, тем не менее оставил демонстративно приговор в силе, а жалобу без удовлетворения.

Последняя запись в дневнике, сделанная неровными прыгающими буквами, гласила: «22.02.199… Даже если с Катей ничего не случилось, все равно с меня хватит…»

28 февраля, раннее утро

Шура Боровик, закадычный друг хулиганского детства, а ныне видный российский археолог, которого в авральном порядке «под белы рученьки» доставили в Генпрокуратуру в 5.20 утра, немедленно округлил сонные глаза и нацепил очки.

– Я, конечно, не большой специалист по всяческой нумизматике, но тут и моих подсыхающих мозгов хватит. Эта штучка относится к памятным ватиканским, так сказать, «папским» медалям.

– Насколько она древняя?

– Дай подумать. Прекратили чеканить медали в первой половине восемнадцатого века. Пий II был на папском престоле… в 1458-1464 годах. Значит, тогда она и изготовлена. Ага! Так это медаль из самой первой серии. Чеканка медалей тогда, как и монет, производилась вручную. Удар молота переводил изображение со штемпеля и…

– Подожди, я неверно сформулировал, – Турецкий испугался, что сейчас ему предстоит выслушать целую лекцию. – Я только хочу узнать ее истинную ценность.

Шура присвистнул и почесал затылок:

– Этого никто точно сказать не может. Количество «папских» медалей весьма ограниченно. Так что можешь быть уверен, что таких вот, как эта, во всем мире еще найдется штук двадцать максимум. То есть это пять веков назад их было двадцать! А сколько дожили до нашего времени? Есть, конечно, где-то точные цифры; я думаю, не больше двух третей сохранилось.

– И можно выяснить, где они?

– Как два пальца об асфальт. Их ведь получали самые достойные, то есть приближенные к папе особы. Это все равно что узнать, кто получил Нобелевскую премию в том или ином году.

– Да я не это имею в виду! – Турецкий начал терять терпение. Меня не интересует, кто владел ими пятьсот лет назад! Я хочу знать, у кого они есть сейчас!

– Так я тебе об этом и говорю. Они были наперечет тогда и тем более сейчас. Кстати! – спохватился Боровик. – А у тебя она откуда взялась?!

Через пятьдесят минут Турецкий уже знал, что памятная медаль с профилем папы Пия II в нашей стране пребывает в единственном числе. Долгое время она лежала в запасниках Пушкинского музея изобразительных искусств, пока в 1965 году не была подарена одному из секретарей ЦК в связи с его пятидесятилетием. Через два года его «ушли» на пенсию, а еще через четыре экс-секретарь умер. Но «папская» медаль послужила началом блестящей коллекции, которую впоследствии собрал его сын. Впрочем, это было лишь хобби, в реальной жизни коллекционер также двинулся было по партийной линии и даже в более крутые времена удержался на плаву. Ныне он занимал пост министра юстиции.

Муровская справка по запросу Турецкого гласила следующее:

«27 февраля 1997 года, почти ровно год назад, „папская“ медаль мистическим образом пропала из его коллекции, о чем он несколько дней спустя заявил в Московский уголовный розыск, что и зафиксировано соответствующими документами. Тем не менее никаких следов взлома или кражи в квартире министра юстиции обнаружено не было. Была проведена оперативно-розыскная работа, направленная на большинство московских частных галерей и коллекционеров, которая никаких результатов не принесла. И в настоящий момент по-прежнему нет ни малейших следов медали и ни малейшей информации, которая бы могла пролить свет на ее загадочное исчезновение».

Значит, 27 февраля девяносто седьмого пропала медаль. И 18 февраля умерла Лариса Масленникова. За девять дней до пропажи этой медали, принадлежащей министру юстиции, соседу Ивана Уткина. Сам по себе тот факт, что Уткин спрятал медаль в дневник, ничего не доказывает, но кое-что подсказывает. То ли Уткин спер медаль у своего соседа, то ли тот сам потерял, будучи через девять дней после смерти Масленниковой дома у Уткина. Хотя нет, что же он ее все время с собой таскал? Как-то странно. Ну, да это теперь неважно, каким образом покойный Иван Сергеевич завладел «папской» медалью. Главное, что ни разу в своих записях за последний год он не упоминал имен людей своего ранга, очевидно, что он их боялся, и лишь таким изощренным способом рискнул указать в дневнике своего врага. «Сущность моего дневника многого стоит…»

 

ЛЮДОВИК XIV

28 февраля, утро

Несмотря на санкцию, которую молниеносно выдал побледневший Меркулов, арестовать министра юстиции не удалось. Как только в 7.15 утра группа спецназа десантировалась в Завидове и приблизилась к его даче на расстояние в тридцать метров, из дома открыли огонь. Турецкий был удивлен. Он не рассчитывал на явку министра с повинной, но все же стрельба из окон на старости лет – это слишком. Но еще больше он удивился, когда с помощью специальной телеаппаратуры были сделаны снимки, на которых минюст оказался отчетливо виден, – связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту он лежал на диване, в то время как некто неизвестный, лицо которого вышло не в фокусе, довольно лихо держал круговую оборону. Итак, минюст находился в плену. Но у кого?! «Может, это Лозинский, – мелькнула безумная мысль. – Никуда не полетел и теперь взял минюста в заложники?!»

На следующий день средства массовой информации, не знавшие истинной подоплеки дела и того, что все уже закончилось, за неимением фактов запоздало вели нескончаемую полемику между собой:

«Известия»: «Супруга министра обратилась к террористу через громкоговоритель».

«Коммерсант дэйли»: «Террорист открывает огонь при малейшем приближении!»

Радиостанция «Эхо Москвы»: «Основным предметом беспокойства, естественно, стала судьба заложника».

«Московский комсомолец»: «Даже не судьба, а идентификация его личности! Никто не может понять кто и кого взял в заложники?!»

«Общая газета»: «Но до сих пор не выдвинуты никакие требования!»

Только на телеканал НТВ вездесущая программа «Сегодня» отреагировала слишком оперативно и в тот же день: «Поскольку главным объектом опасений является сохранение жизни заложника, спецназ МВД оставил планы прямой атаки и приступил к длительной осаде. Предпринимаются самые отчаянные попытки узнать судьбу заложника, но террорист отказывается от любого контакта. Внимание телезрителей! Для всех, кто обладает какой-либо ценной информацией, возможно, неизвестной официальным органам, или планами спасения заложника, открывается прямая линия ФСБ со следующими телефонами…»

На срочное совещание с оставшимися на ногах руководителями группы «Пантера» приехал директор ФСБ.

– Значит, так, – вздохнул он. – В стенах этих дач вмонтированы подслушивающие устройства и с помощью них…

– Что, во всех правительственных дачах?! – не выдержал Турецкий.

Глава ведомства госбезопасности благоразумно промолчал.

– Да это же «Уотергейт»! – простонал Школьников.

– Заткнитесь, майор. Ничего подобного, это не «Уотергейт».

– Вот как?! – Школьников настойчиво нарушал субординацию. – И чем же это отличается от «Уотергейта»?!

– «Уотергейт» был в США.

После столь конструктивного обмена мнениями директор внес следующее предложение:

– Есть такой вариант… Провести анализ мочи.

– Какой мочи?! – простонал Школьников.

– Да не твоей. Мочи из дачи, чтобы определить, жив ли министр. Мне звонил Президент, он очень обеспокоен этим делом.

Турецкий переглянулся со Школьниковым и промолчал. В носу, как водится, засвербило.

В конце концов, почему бы не проверить мочу? Но к коллектору подобраться так и не удалось.

К этому времени милицию и ФСБ телезрители уже достали предложениями, как попасть в дом, не нанеся вред заложнику, среди которых были достаточно экстравагантные, например, снять крышу с дачи при помощи вертолета. Или подсыпать в водопровод снотворное.

Ночью, чтобы лишить террориста сна, на полную мощь транслировались завывания сирен, грохот поезда, шум моторов, крики… Но все – безрезультатно.

Были насыпаны брустверы. Каждые три часа прибывали пожарные машины, которые через сверхизолированные шланги запускали в дом слезоточивый газ. А также дым и потоки воды. И только на второй день, когда все средства убеждения и психологического давления исчерпались, было принято решение о штурме. Рано утром подогнали мощный кран, который стал разрушать верхний этаж с помощью массивной чугунной «бабы». Штурмовой отряд, получивший приказ не использовать огнестрельное оружие, ворвался в дом. Один спецназовец был ранен остатками строительного мусора, падавшего с верхнего этажа. Под ними же оказался заживо погребен заложник, министр юстиции Российской Федерации. Когда тело министра наконец извлекли, признаков жизни он уже не подавал. Кроме министра из-под обломков достали полузадохшегося ангорского кота.

Задержанный террорист был цел и сопротивления не оказал. При нем были обнаружены документы на имя швейцарского гражданина Алекса Миля.

Школьников, беспрерывно округляя глаза, снимал допросы этого заграничного чуда на видеокамеру. Турецкому очень хотелось верить, что вот, появился все-таки хоть один народный мститель, пусть даже швейцарский народный…

– Почему вы захватили министра юстиции?

– Я не брал его в заложники. Я просто связал его, а тут как раз вы примчались с целой армией. Откуда я мог знать, что это не его собственное подкрепление?

– Хорошо, почему вы связали его?

– Он бросил в меня стаканом только из-за того, что я заговорил о его собаке.

Турецкий не поверил своим ушам. И все-таки возразил:

– Но люди всегда защищают своих собак.

– Я сказал ему: прекратите ее бить!

А когда Миль узнал, что его любимый кот Людовик XIV все-таки не выжил, он сказал:

– Мне теперь все равно.

– Вы признаете себя виновным в убийстве Аллы Ракитской?

– Да. Только, ради бога, не курите так много, это вредно для окружающих.

– Расскажите все по порядку.

 

БИОЛОГ

– Вечером 23 февраля, в День Советской Армии, между прочим, или как там теперь у вас, в День защитника Отечества, в гостинице «Белград» я надел перчатки и, взяв на руки Людовика, почесал его за ушком. Кот лениво замурлыкал.

– Хороший котик, – ласково произнес я, и Людовик, мгновенно ощетинившись, вцепился когтями в кожу перчаток.

– Молодец, умница…

К Людовику снова вернулась ленивая истома, и он развалился на моих коленях, предлагая почесать свой пушистый живот.

Я извлек из тайника ампулу. На этот раз я выбрал сильный яд, получаемый сгущением экстрактов из чилибухи и других растений семейства логаниевых, который в просторечье зовется ядом кураре и при попадании в кровь оказывает нервно-паралитическое действие. Когда-то это зелье использовалось туземцами Южной Америки для изготовления отравленных стрел.

Я повторил свой опыт с перчатками.

– Хороший котик…

Людовик снова, услышав команду, мгновенно озверел и передними лапами впился в кожу. Не давая ему высвободить когти, я смазал их раствором яда и отобрал перчатку.

Когти опять спрятались в пушистые подушечки. Любая нормальная кошка после такой процедуры принялась бы вылизывать лапы, но мой Людовик не был обычным котом! Услышав от хозяина «нельзя», он тут же забыл о врожденной кошачьей чистоплотности и задремал.

Между прочим, по мнению многочисленных исследователей, кошки очень слабо поддаются дрессировке, но элементарным вещам их все же можно научить. Ибо, как сказал кто-то из классиков (не Куклачев!), кошка, однажды севшая на горячую плиту, больше не сядет на горячую плиту, но и на холодную тоже. И Людовик усвоил с рождения, что, лизнув лапу после слова «нельзя», он обязательно угостится скипидаром, а после «хорошего котика» его ждет встреча с тумаками.

Я подъехал к дому Ракитской вечером. Аккуратно приклеил себе пышные усы и бороду. Надел перчатки и осторожно вынес из машины Людовика, прикорнувшего на переднем сиденье. С котом на руках я поднялся на третий этаж и позвонил в квартиру адвокатессы. Дверь слегка приоткрылась, и на пороге появилась Ракитская в шелковом халатике, расшитом огнедышащими драконами.

– Извините, ради бога, – начал я, – я был на сеансе, спускался, а это очаровательное создание сидит у вас на коврике и так жалобно мяукает. Это, наверное, ваш красавец.

Ракитская открыла дверь пошире. Я рассчитал все точно, любительница кошек не сможет равнодушно отнестись к такому экземпляру! Она протянула руки и потрепала Людовика по шелковистой переливающейся шерстке. Биолог открыл было рот, чтобы произнести кодовую фразу, но Ракитская роковым образом опередила его и сделала все сама:

– Какой хороший котик…

Этого было достаточно. Кот, зашипев, вонзил когти в ее запястье. Женщина вскрикнула и отступила, закрывая дверь:

– Сожалею, но это не моя кошка…

В этот момент в прихожей появилась пепельная сиамская красавица, грациозно выгибая спину и топорща хвост.

– Ради бога, извините, – сказал я, обращаясь к уже захлопнувшейся перед моим носом двери, – пойду спрошу у соседей, возможно, это их сокровище…

– Что же было дальше? – спросил Турецкий после паузы.

– Кто знает? – риторически вопросил Миль. – Очевидно, Ракитская обработала глубокие царапины спиртом и, почувствовав легкое головокружение, отправилась спать…

– От кого вы получили задание убить Ракитскую?

– От того же, от кого и все остальные, – пожал плечами Миль. – От министра юстиции.

– Расскажите, при каких обстоятельствах вы с ним встретились впервые.

 

ДУРЕМАР

Дуремар познакомился с Милем осенью девяносто первого, находясь тогда в двух ступенях от нынешнего положения в государственной иерархии, в должности одного из трех заместителей министра и секретаря парторганизации министерства. Последнее обстоятельство отягощалось тем, что в момент путча он сориентировался на сутки позднее, чем следовало, и имел все шансы сойти с дистанции. Но не сошел. Карьеру министр начинал в госбезопасности, в центральном аппарате, кабинетным работником в подразделении, курирующем исправительную систему. К возрасту тридцати семи лет в начале восьмидесятых в родном ГБ ему ни больших, ни средних чинов не светило, и он ухватился за предложение перейти в Министерство юстиции, где был обещан рост по партийной линии.

В свои критические дни той осенью он, как обычно, «курировал» вопросы «социалистической законности» в Северокавказском регионе, где ее и в помине не было даже в былые стабильные времена. В ноябре в Москву из подведомственных ему мест приехал весьма влиятельный человек, за которым стояли собственные вооруженные формирования. Из двух страшно далеких от своего народа людей – бывшего Президента СССР и будущего Президента России этот человек выбрал последнего, так как их ближайшие цели – поменять власть, были более созвучны.

Кто-то в недрах КГБ, сохранявший верность главе Союза, посчитал, что кавказца следует убрать. Операция была задумана масштабно: в конце концов, обвинить в смерти уважаемого человека непосредственно российское руководство. Акцию поручили группе Биолога, и Биолог, как всегда, справился с самой сложной частью, но его подчиненные, прикрывавшие отход шефа, по оплошности ли, то ли, как обычно, вследствие чьих-то интриг допустили прокол. Милю по законам жанра надлежало немедленно отойти в мир иной как человеку, который слишком много знает. В ту же пламенную когорту слишком много знающих попал и гэбэшник из свиты покойного, закадычный друг Дуремара еще со времен студенческих попоек. Он сразу почуял, что потянуло могильным холодком, и примчался к старому приятелю за помощью. Будущий министр юстиции Дуремар оценил перспективность момента. Смог выйти на сторонников новых властей в комитете и даже лично принял участие в предотвращении устранения Биолога. На Миля он тогда возымел дальние планы, добился увольнения в запас и помог перебраться в Швейцарию, пока всем было не до того. А сам, уже в январе девяносто второго, стал первым заместителем министра юстиции.

 

УТКИН

Он по– прежнему чувствовал себя скверно. Продолжал ходить на работу, с отсутствующим видом сидел в своем кабинете, машинально перекладывал с места на место бумаги в своем кабинете и непрерывно курил. На девятый день после гибели и бесследного исчезновения Ларисы вечером к нему пожаловали незваные гости. Открыв дверь, он увидел на пороге соседа с бутылкой водки и его приятеля -замминистра внутренних дел с пустыми руками, но сочувственной улыбкой.

– Душа ее сегодня отлетела, – начал сосед, – надо бы помянуть. – Он помахал привычной бутылкой «Абсолюта» и, отодвинув Уткина, вошел в квартиру. Спутник последовал за ним.

Уткин стоял молча, с побледневшим лицом, в бессильной ярости, губы стиснуты, глаза метали молнии. Гости тем временем прошли на кухню. На столе появились стаканы, из холодильника извлекли лимоны и сыр.

– Ты что, так и будешь стоять на пороге? С нами не выпьешь? – поинтересовался сосед, откупоривая бутылку.

Уткин, все еще стоявший в прихожей, стряхнул с себя оцепенение:

– Что вам нужно?

– Хороший вопрос, только давай, может, вначале помянем все-таки рабу Божью Ларису, упокой, Господи, ее душу грешную. – Он разлил водку по стаканам. – Жаль, грибочков нет… У тебя нет грибочков? Солененьких… и чтоб хрустели.

– Нет, – резко ответил Уткин. – Нет грибочков. И я не пью.

– Что, даже по такому случаю? – насмешливо спросил сосед. – Садись, в ногах правды нет, да и разговор будет долгий. – Он почти насильно усадил Уткина на стул и сунул ему в руку запотевший стакан.

Хмурый замминистра МВД молча сидел в углу и задумчиво грел руки у батареи.

Выпили. Уткин заставил себя глотнуть обжигающую жидкость, и от полившейся по пищеводу горячей волны, как ни странно, почувствовал некоторое облегчение.

– Ну, необходимые формальности соблюдены, – подытожил сосед. – Теперь к делу. Я, с твоего позволения, не буду ходить вокруг да около. Мы помогли тебе справиться с твоими трудностями и теперь вправе рассчитывать на благодарность…

– Вы убили Ларису только ради того, чтобы меня шантажировать?

– Ты поосторожнее в выражениях. Кто сказал, что это мы? Это ты. – Он поднял вверх тонкий и сильный указательный палец. – Ты задушил ее собственным галстуком, а мы просто уберегли тебя от публичного позора. Помогли боевому товарищу. Проявили, так сказать, цеховую солидарность. Но если ты по-прежнему настаиваешь на разбирательстве, ради бога. Есть фотографии с места преступления, есть могила, можно провести эксгумацию и пригласить твою дочь на опознание тела матери.

– Сволочь, – Уткин с трудом поборол желание заехать чем-нибудь тяжелым по его физиономии. Вместо этого он грохнул о стол стакан с остатками водки. Стакан разлетелся, и осколки впились в ладонь, но он даже не почувствовал боли.

– Иван Сергеевич, – укоризненно забормотал замминистра, до того не проронивший ни слова. – Не нужно так волноваться, не думаете же вы, что наш друг настолько жесток и бессердечен. – Он извлек из кармана носовой платок и, резким движением выдернув из ладони Уткина кусок стекла, прижал платок к ране.

– Что вам нужно конкретно? Деньги? Но у вас же их и так достаточно. Мои связи? Но вы тоже не дворниками работаете. Моя отставка? Тогда зачем было замалчивать дело, вполне подходящий повод… – «Сколько живу на свете, никогда так не злился, отвратителен сам себе. Знал же, знал, что этим кончится, но, как идиот, надеялся… как слепой котенок…»

– Нет, Иван Сергеевич, вы нас не так поняли, в данный момент ничего конкретного от вас не требуется. Мы хотим сделать вам довольно выгодное предложение. Ситуация спорная, вы можете согласиться, а можете и отказаться, и наш общий друг пытается использовать загадочные обстоятельства смерти вашей знакомой в качестве аргумента, способного вас убедить. Но если вы успокоитесь и выслушаете все внимательно, я думаю, вы согласитесь. Вы же разумный человек.

– Я обратился в слух, – съязвил Уткин и только тут заметил, что кровь из царапины на ладони капает на светлые спортивные брюки.

– Речь идет о вашем сотрудничестве с некой довольно могущественной организацией, так сказать, системой в системе…

Уткин вопросительно уставился на него.

– Неужели опять путч? – устало спросил он.

– Что вы, – вяло махнул рукой замминистра внутренних дел, – никаких серых кардиналов, государственных переворотов и прочей политики. Если вы успели заметить, на этой кухне собрались руководители всех ветвей системы правосудия в нашей стране, правда, Генеральный прокурор отсутствует, но, я вас уверяю, он мысленно с нами. Вот о системе правосудия и идет речь.

Зам, произнося речь, оставался практически неподвижен, упершись взглядом в переносицу Уткина, а сосед за него молча жестикулировал. В конце концов соседу надоело слушать эти обстоятельные увещевания, и он взял инициативу на себя:

– Короче, окружающий бардак тебя должен угнетать. По своему положению ты просто вынужден стать частью структуры, которая действует, возможно, нестандартно, но гораздо более эффективно, нежели государственная машина. И опять же по своему положению ты можешь рассчитывать на кресло в совете директоров.

Уткин не верил своим ушам. Наивно, конечно, было предполагать, что повальная коррупция существует только в Италии, но чтобы в России с ее извечной анархией и расхлябанностью, когда каждый гребет под себя, самозародилась организация, аналогичная итальянскому «спруту»?!

– А членский билет мне дадут? – осведомился он, не скрывая сарказма.

Сосед налил себе еще водки и заглянул в холодильник, надеясь, что грибочки там все-таки есть.

– Ты, конечно, можешь устроить скандал и послать нас к черту, со всеми вытекающими отсюда последствиями, а возможные последствия просто неограниченны, но можешь сказать «да» и неплохо себя после этого чувствовать.

– Жизнь вообще полна сложных выборов, – философски заметил замминистра.

– Никто не заставляет тебя становиться изменником и предателем, продолжай исполнять свой долг, – наседал сосед, наклонившись к самому лицу Уткина. – Но иногда, уверяю тебя, очень нечасто, тебе придется всего лишь проявить излишнюю принципиальность.

Уткин закурил и, слишком резко затянувшись, закашлялся.

– Освободись от этого.

– От чего? – Иван Сергеевич, пытаясь справиться с кашлем, схватил со стола стакан и, сделав большой глоток, закашлялся еще сильнее. В стакане была водка.

– От курения. И от приглушенного бешенства, которое грызет тебя, жизнь прекрасна и удивительна.

– Он прав, Иван Сергеевич, это только кажется, что все кончилось, на самом деле все еще только начинается. Когда меня поставили перед таким же выбором, я даже хотел застрелиться, но вовремя одумался, и теперь, как видите, со мной все в порядке.

«А это мысль, – подумал Уткин, – спасибо, что подсказали, застрелиться – и все, не станут же они ворошить это все после моей смерти».

…Застрелиться он не смог: поднес пистолет к виску, но нажать на курок не хватило мужества. Не смог даже снять оружие с предохранителя.

 

МИЛЬ

"Днем, 23 февраля, спокойно пообедав в ресторане гостиницы «Белград», я отправился в Домодедово на рекогносцировку, плавно перетекающую в акцию. Базу я организовал в автомобиле в километре от объекта; слава богу, теперь в Москве, как в любом порядочном городе, можно взять машину напрокат. В «секонд-хенде» приобрел экипировку, вполне подходящую для инженера-бюджетника средних лет без дополнительных источников дохода. Затем – в двух оптиках – контактные линзы минус семь и очки плюс семь. Надетые одновременно они позволяли видеть нормально, но толстенные сильные дальнозоркие очки искажали черты почти до неузнаваемости. В особенности учитывая, что на лоб надвинута шапка, подбородок закутан в шарф и окуляры составляют единственную видимую часть лица.

В образовавшемся после переодевания чучеле меня выдавала лишь одна деталь – собака. Впрочем, объективности ради надо признать, что она в полной мере соответствовала облику своего хозяина. Я выбрал на Птичьем рынке самую отвратительную и беспородную образину. Уступила ее по цене проезда на метро взбалмошная нервная женщина лет сорока пяти. Я еле отделался от нее: гналась метров двести, пытаясь даром впихнуть еще трех четвероногих страшилок.

– Они так любят друг друга! Они совсем ничего не едят! А как они чувствуют скопления темной энергии!

Насчет еды бывшая хозяйка Муси (так называлось это чудище), без сомнения, была права – животное достаточно долгое время совсем ничего не ело. На батон у меня под мышкой оно, вернее, она не могла смотреть спокойно, хотя предназначался он по первоначальному замыслу не для утробных нужд, а для завершения картины идеально безобидного человека.

Выгуливая вокруг трехэтажного особняка Сенатора Мусю, имя которой без ее ведома было расширено до Марии Стюарт, я обнаружил все необходимое для выполнения задания: почтовый ящик и водопроводный люк. С последним повезло: он был сильно приподнят над землей, торчал из-под снега.

Во дворе шатался замерзший, но бдительный охранник. Обойдя дом, я разорвал полиэтиленовый пакет с запаянной в него сарделькой, дал понюхать ее Мусе, едва не потерявшей сознание, и забросил во двор. Зайдя с фасада, я отпустил поводок. Собака рванула через калитку за добычей, к крайнему неудовольствию стража.

– Эй ты, лох! А ну живо забирай эту тварь и вали отсюда!

– Муся, Муся, ко мне, ко мне! – запричитал я, талантливо (надеюсь) изобразив смертельный испуг.

Охранник слепил снежок и запустил в собаку. Потом отыскал в снегу палку и бросился прогонять незваную гостью.

– Ща я тебя!

Я незаметно опустил в ящик конверт и воткнул рождественский проспект, так чтобы он бросался в глаза, – нынче исчезла традиция регулярно вынимать почту. Затем пристегнул испуганную питомицу, спасавшуюся бегством от неласкового хозяина, и отправился прочь. Отойдя на почтительное расстояние, я обернулся и крикнул назидательным тоном:

– Животных нужно любить!

Вернувшись в машину, я первым делом снял оптику: линзы с непривычки сильно мешали, потом накормил честно отработавшую свой хлеб Марию Стюарт. Затем облачился в робу, слегка извозил лицо гарью и, прихватив инструмент с лестницей, вновь двинулся к особняку Сенатора.

Охранник смотрел сквозь «сантехника» так, как будто тот был прозрачен. Почту он тоже пока не заметил. Я спустился в люк, перекрыл вентиль, подающий воду в дом, и принялся энергично сверлить дырку в трубе. Справившись с работой, я надел хирургические перчатки, извлек из кармана ампулу под номером два, содержащую пастообразную массу, нанес содержимое на тряпку, свернул в трубочку и затолкал ее в отверстие. Конец зафиксировал снаружи, чтобы не унесло течением. Наложил на дырку муфту и пустил воду, – в итоге вся операция заняла меньше пяти минут. Состав теперь будет потихоньку растворяться в течение суток.

Далее можно предположить, что через несколько часов письмо, наверное, на всякий случай уже распечатанное охраной, попало на стол к Сенатору. Внутри неподписанного конверта находился сложенный и заклеенный по краям листок с надписью: «Г-ну Сенатору. Вскрыть лично». Выполнив предложенную процедуру, Сенатор должен был прочесть немногословное послание: «Низложен». Текст дополнял рисунок, изображающий череп с перекрещенными костями. При внимательном рассмотрении кости походили на две руки, изображающие один и тот же неприличный жест. Надпись и рисунок были выполнены не шариковой и не наливной ручкой, а скорее чем-то напоминающим штемпельную мастику. Потрогав ее рукой, Сенатор должен был слегка испачкаться, после чего, наверно, выругался и отправился мыть руки. «Какая гнида могла прислать эту дрянь? – вероятно, обдумывал Сенатор, направляясь к умывальнику. – Наверняка кто-то из своих. Чужие постарались бы усыпить бдительность и прихлопнуть из-за угла. А на кой своим светиться?» – Сенатор открыл кран. – Ждут, что я начну психовать, устрою чистку. Тогда под шумок можно меня убрать и сесть на мое место! Хрен вам! Сопляки!"

Вот, собственно, и все. Сенатор почувствовал зуд в ладонях, через несколько секунд появилась резь в глазах и в носу, потом страшно закружилась голова… Возможно, он хотел позвать на помощь, но не успел. А может, и успел позвать, да все равно было поздно.

Письмо было написано, естественно, не штемпельной мастикой, а веществом из ампулы номер один. Само по себе оно практически безвредно, как и состав в ампуле номер два. Сильнодействующий яд получается при их смешивании – принцип, часто применяющийся в так называемых бинарных химических боеприпасах.

Алекс Миль. 28 февраля 199…

 

ТУРЕЦКИЙ

28 февраля, поздний вечер

Грязнов возлежал в персональной палате.

– Вячеслав Иванович, – пропела совсем юная медсестричка, приготовив шприц, – раз вы все равно не спите, то пора!

Слава вздохнул, с видом приговоренного повернулся на бок и спустил пижамные штаны. Медсестричка очень лихо и с видимым удовольствием сделала свою работу и, стрельнув глазами в сторону Турецкого, покинула палату.

– Ты знаешь, – поделился Грязнов, потирая мягкое место, – у меня уже все было бы более-менее в порядке, если б не обезболивающие уколы. Мне их лупят два раза в сутки и все время в задницу! Я сидеть уже не могу. Причем колют такие девицы, ты бы видел! Вначале была только одна, а остальные сестры – пожилые. Так эта хитрюга, наверно, передала всем девицам в отделении, что лежит мужик не старый еще, ну и они повадились задницу начальника МУРа разглядывать! Главное, я сперва не понимал, что происходит, думал, так и надо. А оказывается, они инициативу проявляют! Если б не чертовы уколы, я бы уже был в полном порядке.

– Судя по тому, что я видел, ты не очень-то сопротивляешься.

– Что там у тебя в сумке? – Грязнов сделал вид, что не расслышал.

– Апельсины я купил по дороге, а это чего-то Ирка испекла. Кладу в холодильник. А вот от Меркулова велено было вручить «в собственную длань». – Он положил какую-то коробочку на тумбочку. Ну и… кое-какие новости.

– Ладно, рассказывай, не тяни резину.

– Ты еще помнишь, с чего все началось?

– С картинок в твоем букваре, – буркнул Грязнов.

– Верно, с внутреннего расследования по Сафронову и с гибели криминалиста, который на него стучал. Но тогда на Каширском шоссе было два трупа, и неопознанный парень был в неопознанном «БМВ». Так вот могу тебя обрадовать: эта машина, как и твоя, – одного поля ягоды. Они обе были из фонда совета директоров, который предполагалось пустить на частичное обеспечение спортивной лотереи.

Итак, пункт 1. Мы знаем наверняка, что Бойко послал своих людей с деньгами для Сафронова, это удалось извлечь из его бумаг, причем датированных днем гибели Сагайдака. Но что, если эти его убийцы ехали не к Сафронову, а от него, то есть деньги передал сам Сафронов для кого-то другого, того же Бойко?! Почему ты так зациклился на мысли, что все деньги должны были приходить к этому хапуге? А может, иногда случалось и наоборот? И это именно такой случай.

– Идея оригинальная, даже красивая. – Грязнов скривился. – И настолько же бесполезная. Потому что этих ребят послал твой разлюбезный Бойко. И они имели только одну радикально простую цель – прикончить Сагайдака, чтобы тот не засветил Сафронова раньше времени.

– Ладно, убедил. Тогда пункт 2. Тещу Лозинского умертвил именно Кротков. Косвенная улика – сам знаешь, бутылка редкой водки, которая во всей столице в это время имелась лишь в ресторане «Ореховый», являвшемся практически кротковской вотчиной. А прямая – уже есть его признание.

– А метод убийства, который избрал Кротков?

– Не Кротков, а минюст.

– Кто?

– Так его Кротков называет – министр юстиции, это была его идея. И теперь понятно почему. Планируя в ближайшем будущем привлечение к «работе» по развалу домодедовской группировки бывшего ликвидатора КГБ, он хотел как бы загодя оставить его следы. Манипулируя двумя парами чужих рук, этот сукин сын имитировал одного убийцу.

– А Кроткову, конечно, в голову не могло прийти, что его, так сказать, крестный отец, на определенном этапе может стать его же антагонистом. Он смог разглядеть только Бойко.

– И только потому, что подполковника Бойко подставил ему минюст! Кстати, этот сукин сын заговорил только после того, как я его свозил в морг и показал тело минюста, представляешь? На фотографии его трупа он даже смотреть не хотел, липа, и все тут! А вот, говорит, увижу своими глазами, может, какое-то просветление в мозгах и начнется. Немудрено догадаться, откуда все эти его выбрыки то с убийством Уткина, то папы римского. Минюст был отменный кукловод, он и в СИЗО Кроткова легко доставал. И именно по его команде Кротков нес весь этот бред. Но вернемся назад. Минюст ведь тогда, между прочим, попал в точку. «Одинаковый» почерк убийства тещи Лозинского и судьи Уткина здорово заморочил нам голову. Мы предположили, что действовали два несвязанных друг с другом киллера. А поскольку мы в некоторый момент уже вычислили весь этот мудреный алгоритм действия совета директоров, в котором Кротков и минюст находились на разных полюсах, то никому и в голову не приходило, что они были хорошо знакомы в недавнем советском прошлом. Один активно продвигался по партийной линии, другой – по комсомольской. Минюст, таким образом, убивал двух зайцев: во-первых, приближал к себе на расстояние вытянутой руки недвижимость Лозинского, во-вторых, на всякий случай, впрок, подставлял Кроткова.

– Но не кажется ли тебе, дорогой Ватсон, версия о связи Кроткова и минюста несколько надуманной?

– Не кажется, любезный Холмс. Мы нашли в записной книжке Кроткова описание и номер твоей машины, понимаешь, что к чему? Он охотился за тобой на машине, о которой мог узнать только… от кого, по-твоему? Не от мертвого же Сенатора. Только от минюста.

– Вот это да! А я был уверен, что Кротков стрелял в тебя.

– Нет-нет, что ты. Ты всецело заслужил свои две пули, и я тут ни при чем.

– Это, конечно, несколько утешает… Но откуда Кротков знал о новеньком «БМВ»?

– А вот это уже пункт No 3. Зельдович раздавил твое ружье по приказу замминистра МВД.

– Ты сдурел? Подумай сам, это же полная ахинея.

– Точно, – засмеялся Турецкий, – я слишком упрощаю. Сегодня Зельдович наконец раскололся. Он сказал, что получил от замминистра команду любым способом направить тебя в его магазин.

– Чей магазин?!

– Оружейный магазин с оригинальным названием «Не Помню Как Называется» принадлежит зятю замминистра. И выигрышный лотерейный билет поджидал тебя там самым фатальным образом. В сущности, это был для них наиболее короткий путь привести тебя к новенькой машине. Но не переживай, если б эта затея и сорвалась, тебе воткнули бы билет в другом месте, скажем в булочной.

– Хорошо, – пробурчал Грязнов. – В конце концов, ты и эту тачку разделал под орех… Хотя что хорошего? Да, но нож, появившийся в твоем сейфе?! Как ты его объясняешь?

– Никак не объясняю. Глупость и пижонство. Можно лишь предположить, что ножик из оружейного магазина подбросил Бойко, это ясно. Зачем? Чтобы подставить Зельдовича. Мы выяснили, что существует совет директоров, и теперь пытаемся все произошедшие события уложить в его прокрустово ложе. Но ведь далеко не все так однозначно! И под эгидой совета директоров действуют живые люди, которые находятся вовсе не в идеальных отношениях друг с другом. Пришлось, правда, попыхтеть, копаясь в их личных делах, но зато мы установили, что десять лет назад они работали в одном отделе и были в весьма приятельских отношениях, пока Зельдович не отбил у Бойко любовницу, на которой впоследствии благополучно женился. Подожди немного, я схожу выкурю сигарету.

– Да какого черта, – возмутился Грязнов, – дыми здесь. И дай мне заодно. Задрали уже этим карантином.

– Двигаем дальше, – индифферентно продолжал Турецкий. – Дальше – пресловутый рейтинг.

– Неужели ты раскопал САГ «Аист»?! И как же это переводится? Семен Абрамович Гринштейн? Или семейная ассоциация гомосеков?

– Гораздо банальней: статистико-аналитическая группа. Сидят себе спокойно в офисе на компьютерах два очкарика и вооруженные несколькими замысловатыми формулами постоянно обрабатывают поступающую информацию…

– Да какую информацию?! Откуда?!

– Вот именно, это самое интересное и, на мой взгляд, гораздо важнее, чем сам «Аист»! «Аист» – это всего лишь верхушка айсберга, вроде подполковника Бойко. Совет директоров умудрился организовать бесперебойный сбор информации по всем инстанциям правопорядка обо всех значительных делах, находящихся в стадии расследования или судопроизводства.

– Но это же… десятки и сотни только по одной Москве?! И значит… у них везде свои соглядатаи?!

– А им в основном Москва и нужна. Остальное, знаешь ли, приложится. Короче говоря, структура, которая этим занимается, – целый НИИ своеобразной мафиозной разведки. Но если я не ошибаюсь и правильно вычислил общую схему, то те клерки, которые занимаются сбором информации, даже не подозревают, что являются мафиозным придатком и на полном серьезе полагают, что служат, допустим, в ФСБ, ГРУ или где-то еще. Слава, это грандиозный, тотальный обман! Школьников, кажется, до сих пор не вполне верит в такой поворот.

– Немудрено. Слишком крутой поворот, – пробормотал Грязнов. – Но неужели они действительно все про нас знают?!

– Пока я не узнаю, кто «они», не смогу ответить на этот вопрос. Зато уже сейчас могу авторитетно заявить, что позиция врио начальника МУРа стремительно падает.

Грязнов терпеливо ждал объяснений.

– Все предельно просто. За время, так сказать, нераскрываемости преступлений рейтинг прямо пропорционально уменьшается. Как только ты его раскрываешь – тебе плюс. Если дело получает резонанс в средствах массовой информации, его рейтинг растет. Если следователю определенное время не поручается важных дел – рейтинг падает. Есть еще индексации и надбавки.

– Ты серьезно?!

– Вполне. Они могут быть, если дело поручается межведомственной группе.

– Ого, значит, у тебя есть шанс подняться на несколько ступеней!

– Возраст, звание, зарплата являются отрицательными факторами. Но они же влияют и на увеличение рейтинга. Время, потраченное мной на расследование, моя квартира, наличие машины и прочих материальных факторов, способных оказывать как психологическое, так и практическое на него влияние, – все это учитывается!

– Да, немудрено, что твой рейтинг был гораздо ниже сафроновского. Он-то свои «дела» щелкал как орехи. Платные – налево, бесплатные – направо… Но зачем это все?

– Как – зачем, неужели ты не понимаешь?! Они вычисляли для себя потенциальные кадры!

– Ладно, расскажи, что ты нарыл у этого минюста?

– Собственно, ничего! Все наши сведения – это показания Миля и Кроткова. Единственная пока находка – свидетельство об усыновлении минюстом Владлена Ширинбаева. За каким чертом ему это понадобилось – понять невозможно. Слишком сложный путь, чтобы получить небольшой особняк под Москвой и пару земельных участков по двадцать соток, которые Лозинский отписал своей теще.

– И что этот охотник за даунами сделал с парнем?

– Ничего извращенного. Сдал в другую психушку, под другим именем. Гуманно, на своем уровне. Кстати, довольно смешно, я вспомнил, что минюст письмо, сообщающее о наличии у Ширинбаевой сына, адресовал так: «Господину Лозинскому, на околоземную орбиту». Как в воду смотрел.

– Так ты считаешь, наш космический банкир имел к этому совету директоров непосредственное отношение?

– Трудно сказать, в какой степени, твой бывший шеф – замминистра утверждает, что видел его лишь несколько раз, так сказать, на заре основания совета директоров, он еще вспомнил, что Лозинский тогда пошутил и к названию своего банка – «Артельбанк» добавил букву "К", получилось «Картельбанк», «Картель»… Но то, что все хитроумные финансовые операции пропускались через Лозинского, – вне всякого сомнения. И представь себе, что до сих пор наш прилежный Школьников ничего не нарыл в этом направлении, все оказалось слишком явно подчищено. Он говорит, такое впечатление, что кто-то вырезал целый кусок финансовой отчетности «Артельбанка» и «деловых» бумаг совета директоров, а потом склеил обрезанные концы между собой. Если Лозинский состоял в этом «Картеле», то наверняка фиксировал все от "А" до "Я", чтобы в крайнем случае воспользоваться этим материалом в случае чрезмерной агрессии своих соратников…

– Тебе нужно срочно связаться с этим ЦУПом, – прервал Слава, – Центром управления полетами. Вполне возможно, что отлет Лозинского в космос – очередная мистификация, просто прикрытие.

– Я это уже сделал. Он здорово нас провел. В космосе действительно Лозинский, только совсем другой. Оказывается, в отряде космонавтов был его однофамилец, который и находится сейчас на орбите. А наш банкир, видимо, просто купил кого-то в пресс-центре и запузырил эту дезу.

– Ну и ну!

– Кстати, интересное совпадение. И у Кроткова, и у Бойко были обнаружены какие-то графики. Кротков, тот особенно ничего не скрывал, а вот записи министерского подполковника – тертый калач – пришлось подвергнуть некоторой дешифровке. Так вот, это было нечто вроде черновиков отчета слежки за Лозинским. Причем по времени они нигде ни разу не пересекались, а абсолютно точно, без малейших зазоров дополняли друг друга! Как будто сменщики. Учитывая, что спарринг-партнерами они все-таки не были, какой ты вывод сделаешь, Славка?

– Гм… Скорее всего… Ну да, они работали на одного и того же человека, возможно, даже не подозревая друг о друге. До поры до времени.

– Согласен. Но что это нам сейчас дает? Получается, что Лозинский, решив удрать от недавних партнеров, спрятал все концы в воду, несмотря на то что постоянно находился «под колпаком». Единственный раз, когда ему дали пожить вольной жизнью, – это во время пресловутой калужской охоты… Хотя, судя по его рабочим записям, как раз в это время начиналась самая горячая пора финансовых операций и Крэйг вот-вот должен был пожаловать.

– То есть несколько странно, что он вдруг рванул на охоту? – сделал простой вывод Турецкий, ничего особенного не имея в виду.

Слава некоторое время переваривал сказанное.

– Да, пожалуй. А может быть, у него были какие-то интересы в Калуге?

– Исключено. Школьников сделал детальную карту всех его разъездов и переговоров за последнюю неделю – всего того, с чем были связаны деловые интересы Лозинского. Никакой Калуги там нет и в помине…

Грязнов здоровой рукой покрутил радиоприемник, оттуда вырос низкий голос:

– По последним исследованиям, джипы представляют собой повышенную опасность на автодорогах. Вместе с микроавтобусами и пикапами количество этих машин составляет одну треть от общей массы транспорта. При столкновении же их и стандартных автомобилей число погибших водителей составляет один к шести. Это происходит оттого, что джипы не только гораздо тяжелее легковых автомобилей, но и выше их…

Снова заглянула молоденькая медсестричка:

– Извините, это вы Турецкий? К телефону.

– Дядь Саш, – это был Денис Грязнов. – Неудобно вас дергать из-за всякой чепухи… Но, может, это важно? Короче, это не моя машина.

– Не понял?

– Пригнали отремонтированную тачку, ту, что мы в лесу разбили, на охоте. То есть модель та же, номера мои, даже чехлы с сидений – мои. А сам джип – другой. Вы не думайте, я не жалуюсь и не возражаю, просто понять не могу – зачем?! Да, чуть не забыл, а как там мой родственник себя чувствует?

– Черт возьми! – подскочил Турецкий. – Ну конечно! Слава, я умчался, потом все объясню!

После мгновенного исчезновения приятеля Грязнов машинально повертел коробочку «от Меркулова», открыл. Внутри лежали кварцевые часы «Слава».

28 февраля, ночь

Двое калужских коллег Школьникова – местные эфэсбэшники, показывая дорогу, ехали впереди. Турецкий, Денис и Семен Школьников сидели в «Москвиче» последнего. Ему самому эта ночная вылазка за две сотни километров от Москвы пришлась явно не по душе. Школьников был весьма недоволен, что Турецкий, ничего не объясняя, пригнал их сюда, едва лишь узнав, что племяннику его приятеля подменили машину, да еще заставил поднять на ноги калужскую спецслужбу, перед которой была поставлена сверхоперативная задача – найти до приезда «Пантеры» джип Дениса Грязнова. Впрочем, выяснилось, что с этой задачей справился бы и ребенок: джип продолжал преспокойно находиться на стоянке автосервиса, куда его отогнали после приснопамятной охоты.

– Вот она, моя, – сразу узнал Денис, показывая рукой, что было, в сущности, немудрено, – других машин на стоянке не было.

– Молодежь нынче привередлива, – проворчал Школьников бог знает в который раз и заглушая двигатель.

Не успели они выйти из машины, как невдалеке раздался мерный приближающийся шум. Школьников ожил, поглядывая на Турецкого с нескрываемым восхищением: надо же как он вычислил.

Наконец из-за угла медленно выехала вишневая «мазда», если в такой темноте можно было рассмотреть ее цвет. Она проехала мимо и скрылась за поворотом. Сыщики вопросительно уставились друг на друга. Не успели они ничего решить, как все повторилось: нарастающий шум мотора и вишневая японская машина, выезжающая из-за угла. Приближающийся пучок фар на мгновение осветил пассажиров «Москвича». «Мазда» явно возвращалась.

– Они уже в третий раз проезжают, – не выдержал Денис.

– Один тебе приснился.

«Мазда» дотянула до угла и стала. В «Москвиче» случилось немое оживление.

– Подождем, не будем брать ее сразу, – предупредил Турецкий.

– Который час?

– Двадцать минут пятого.

Открылись обе передние дверцы, и показались две темные фигуры, за ними вылезла еще одна. Последний открыл багажник и стал что-то доставать, тем временем его спутники двинулись к джипу.

– Берем их, начали! – скомандовал Турецкий, понимая, что рано или поздно он чихнет.

– Ни с места! – завопил Денис, предвкушая хорошую потасовку. – Всем стоять лицом к стене! – В считанные секунды он скрутил сразу двоих.

– Кто тут у вас основной? Что вы тут делаете, а?! Говорить правду! Кто вас послал? – наседал Школьников, с удовольствием размахивая «макаровым». – Куда вы должны были отвезти джип?!

– Мы машину увидели…

Турецкий посветил себе фонариком и увидел, как трое молодых людей, из них двое – совсем подростки, лет, наверное, не больше шестнадцати, испуганно прижались к стене.

– Какого лешего вам здесь надо? – удивился Турецкий.

– Кто вас прислал?!

– Да мы… мы только… – стали всхлипывать мальчишки, – мы колеса хотели… снять…

– Да никто их не присылал, – сказал Турецкий, – что, не ясно разве, посмотри на их руки.

Школьников последовал совету коллеги и увидел, что шпана притащила с собой домкрат. Сплюнул с досады и коротко приказал калужскому знакомому:

– Забери их отсюда… да пошевеливайтесь.

– Да в машине ничего нет, кроме карты Москвы, – проинформировал Денис, уже успевший быстренько осмотреть свой автомобиль.

– Смеешься?! Да в ней – все. Отгоним в Москву и разберем на части.

 

СЕМЕН ШКОЛЬНИКОВ

1 марта, раннее утро

Юрий Мефодьевич Малинин, механик-золотые руки уже махнул на это дело. Не раз и не два он обслуживал своего давнего клиента Сашку Турецкого. Все его ломаные-чиненые «жигуленки» прошли через руки Мефодьича и всегда после ремонта худо-бедно бегали. Но эта просьба была из ряда вон. Разобрать на части такую отличную машину в поисках неизвестно чего?! Мефодьич справедливо негодовал, даже несмотря на то, что сперва был весьма польщен выбором Турецкого, который уже как огня боялся всех ведомственных специалистов и потому ни свет ни заря обратился к своему давнему знакомому – Мефодьичу, стало быть.

Вначале под его чутким руководством все дружно снимали колеса. Потом – сиденья. Обшарили багажник, разобрали двигатель, раскурочили переднюю панель, вытащили магнитофон. Сделали распил в бамперах, продырявили днище где только можно – и все бесполезно.

Денис ожесточенно снимал покрышки. Школьников уже задремал в углу. Мефодьич категорически порекомендовал прекратить бесплодные поиски.

– В эту машину никто не лазил, никаких тайников здесь нет, наркотиков – тоже, – он почему-то был твердо убежден, что Турецкий ищет героин.

– Да не верю я в это, Мефодьич. Наркотики, тьфу ты, какие наркотики?! Тайник в машине есть.

Еще полтора часа ожесточенных поисков в самых укромных местах ничего не дали. Джип был подвешен в воздух, а Турецкий стоял под ним, всерьез обдумывая вероятность его падения. Школьников примостился в углу мастерской

У Турецкого опустились руки. Неужели просчитался? Проклятая спешка. «Не осталось времени на ошибки»… Вот непруха.

Он вышел на улицу, достал сигарету и остановился под навесом, потому что начавшийся было снег превратился в надоедливый веселый дождь. Это становилось похоже на весну. Турецкий чувствовал себя усталым и немолодым. Он знал, что второе дыхание открывается, только когда идешь по правильному пути, и чувствовал, что начинает задыхаться. Гонка последних дней могла доконать кого угодно, но дело было не в этом. Иллюзия слаженной команды, интенсивной и эффективной совместной работы стремительно улетучивалась. И крыть было нечем. Турецкий чувствовал себя игроком в покер, который был опозорен неудачным блефом. Он пошел ва-банк и потерял все, даже то, чего по сути и не оставалось, – остатки самоуважения в этой стремительной гонке с выбыванием.

– Денис, будьте добры ваш техпаспорт… – попросил вдруг дремавший, казалось, Школьников.

Турецкий удивленно следил за непонятными действиями Школьникова. Денис, кажется, тоже не мог понять, куда тот клонит. Школьников тщательно изучил техпаспорт и вдруг спросил у Мефодьича:

– Сколько весит машина?

– Тысяча сто пятьдесят девять килограммов.

– Вы уверены?

– А чего тут думать, – резонно возразил чудо-слесарь. – Вот весы, вот машина. Одну на другое погрузишь – будет тысяча сто пятьдесят девять, снимешь – ноль целых ноль десятых.

– А по техпаспорту – тысяча сто пятьдесят. Разница в девять килограммов. Откуда они взялись?!

Все остолбенели.

– Мефодьич, – взревел Турецкий, – ты все проверил?!

– Конечно, все, кроме панелей под дверьми, – признался Мефодьич, – не портить же тачку окончательно.

– Да срывайте их к ядреной фене, – возмутился Денис. – Это все равно уже на машину не похоже!

– Не боись, малец, – завелся слесарь с пол-оборота, тут уже было задето его профессиональное достоинство, – все восстановим в лучшем виде.

В шесть рук они кинулись свинчивать болты и за полминуты сорвали крепко приваренную первую панель. И в узких пазах первой же панели, открывшейся после этой деструктивной операции, были плотно втиснуты три черных полиэтиленовых пакета. Еще по три оказалось спрятано в остальных панелях. Турецкий с удовлетворением подумал, что в данном случае пресловутый закон Мерфи не работал: все папки в стопке были искомыми.

 

МЕРКУЛОВ

1 марта, утро

Четверка матерых мужиков угрожающе надвигалась на него. Турецкий чувствовал, что надо чихнуть, единственно в этом было его спасение, если он чихнет, то проснется и кошмар исчезнет, он хотел чихнуть и не мог, а четверо уже придвинулись к нему вплотную. Турецкий успел хорошо разглядеть длинный нос первого из них, узкие глаза второго, квадратные плечи третьего и обесцвеченные волосы последнего, вдруг откуда-то взялся пятый, он схватил Турецкого за волосы и что-то заорал в ухо…

– Совесть поимейте, Сан Борисыч, – укоризненно сказал Семен Школьников ему прямо в ухо. – Спать прямо на рабочем столе…

В нормальном виде архив Лозинского с трудом поместился в двух немаленьких чемоданах. В первый отсортировали только старые документы трехлетней и более давности. В таком виде этот чемодан вполне мог быть одним из тех одиннадцати, которыми некогда вице-президент Руцкой фигурально размахивал в Верховном Совете, грозя разоблачить всех и вся. Но информация эта уже изрядно устарела, и Турецкого гораздо больше интересовало содержимое второго чемодана с документами за последние годы.

Бумаг был целый ворох, но они оказались строго систематизированы, и потому разобраться было несложно. Банкир составлял досье на каждого из своих коллег отдельно, однако документы были еще снабжены перекрестными ссылками, благодаря которым вырисовывалась единая и полная картина слаженных и целенаправленных действий.

Турецкий рассказал наконец соратникам перипетии той памятной охоты. Видимо, Лозинский хотел заставить Грязнова охранять его архив, но так, чтобы бравый муровский сыщик об этом ничего не знал, а другим членам совета директоров, – Дуремару в первую очередь – не пришло в голову искать бумаги у Грязнова. Лозинский не мог придумать, как это сделать, пока не услышал, что Грязнов собирается на охоту. Остальное уже было делом техники. Плюс удачное (для Лозинского) стечение обстоятельств – поломанные машины.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что и волк был радиоуправляемым? – ехидно поинтересовался Меркулов.

– Не хочу, – честно признался Турецкий и снова занялся своей частью работы.

Школьников, проглотив выделенную ему стопку финансовых отчетов, переходил от одного из коллег к другому, заглядывая через плечо и подхватывая освободившиеся листки, Турецкий с Меркуловым поминутно вздыхали и переглядывались – они разбирали компромат на своего Генпрокурора и то и дело натыкались на знакомые фамилии. А вот мелькнул и сам Парламентарий. Складывалось такое впечатление, что лидеры «Картеля» были просто «обручены» с боссами преступного мира! Причем если сперва лидер финансовой группы Лозинский контролировал ситуацию и на какой-то момент даже прибрал к рукам правоохранительные ветви власти, то в дальнейшем минюст, почувствовав вкус к самостоятельным действиям, готов был уже съесть Лозинского и остальных «партнеров» с потрохами.

– Откуда Лозинский все это взял? – недоумевал Школьников, которому по молодости просто еще не приходилось видеть столько дерьма одновременно.

– У него везде свои ноздри, – философски объяснил Турецкий, – и они постоянно что-то вынюхивают.

Генпрокурор выглядел на фоне своих собратьев по бизнесу довольно бледно – его досье было самым тонким. Но зато чего стоило, например, распоряжение Оренбургской прокуратуре оказывать всяческое содействие Лозинскому в его финансовой и экономической деятельности в приграничных территориях и, наоборот, не оказывать никакого содействия казахской стороне, осуществляющей грубые и беспардонные нападки на честного российского бизнесмена.

Или образец заботы о подорванном здоровье известного лидера псковской группировки Малагина.

– Как же, помню, Коля-Самосвал, – воскликнул Турецкий, почти обрадовавшись, увидев такое знакомое имя, – популярный даже в столице «авторитет». Санкция на задержание пришла тогда из его родного Новгорода. Классический тип отрицательного персонажа – ранее судимый за разбой, проходивший по нескольким уголовным делам о бандитизме, был руководителем банды, на счету которой десять убийств.

– Ну и что было дальше? – заинтересовался Школьников.

– Дальше? Документы пришли, Колю задержал РУОП на тридцать суток, и стали ждать конвой из Новгорода. И тут приходит в РУОП вот это письмецо, – Турецкий постучал по листкам, украшенным визой Генпрокурора Российской Федерации, – с просьбой отменить этапирование Малагина, мол, нужно еще проверить законность задержания, и к тому же состояние подорванного здоровья Самосвала-Малагина вызывает серьезные опасения медиков. Хорошо бы, дескать, изменить ему меру пресечения на подписку о невыезде.

– А что со здоровьем у него? – поинтересовался Школьников.

– Засопливел, бедняга.

Турецкий передернул плечами: перед ним лежали еще штук десять подобных образчиков эпистолярного жанра.

– Это еще что, – помахал Школьников докладной запиской министра юстиции первому вице-премьеру правительства РФ. – Цитирую: "…хочу также обратить Ваше внимание на совершенно неудовлетворительное положение, сложившееся в стране, с содержанием заключенных в тюрьмах и других исправительных учреждениях, а также с лицами, освобожденными из мест лишения свободы, конституционные права которых откровенно попираются.

Для решения этих и ряда других проблем и был основан Общественный фонд социальной и гуманитарной поддержки лиц, отбывающих наказание и освобожденных из мест лишения свободы. В задачи которого входит оказание материальной и гуманитарной помощи колониям, а также оказание содействия отбывшим наказание в трудоустройстве, приобретении жилья и пр.

Эта организация с ее неформальными методами способна действовать параллельно с государственными структурами и будет способствовать лишь укреплению авторитета власти…" И так далее, в том же духе еще три машинописные страницы. Здорово?!

Но кроме копии докладной записки в запасниках Лозинского хранилась еще и финансовая документация вышеназванного фонда.

Меркулов, казалось, был потрясен сильнее всех:

– Для уголовных «авторитетов» это фактически узаконенный воровской общак, в то же время для меценатов и филантропов – неординарная возможность прославиться и заработать бесплатную «крышу»… Хотя кому теперь интересно, что ты поддерживаешь молодые дарования в области живописи или балета, другое дело – бедные, несчастные зеки… А для «Картеля» легальный банковский счет для перевода денег за «заказанные» дела.

– Разумеется, финансовая отчетность держалась в строжайшей тайне, – постулировал Турецкий.

– Сан Борисыч, – бурно отреагировал Школьников. – О чем вы говорите? Чья финансовая отчетность?! И перед кем?! То, что львиная доля средств осела в карманах руководителей «Картеля», – априори, иначе на черта бы он им сдался?! Вы мне лучше объясните, это что такое? – Он потряс в воздухе очередным эксклюзивным документом.

Это было распоряжение замминистра внутренних дел о выделении отряда ОМОН для оказания помощи в сборе средств для фонда.

– То есть создали спецподразделение по выколачиванию денег из несговорчивых меценатов? – недоумевал Школьников.

– А что мелочиться? – удивился Турецкий. – Уговаривать каждого, упрашивать? Поставить всех в одну шеренгу у стенки и объяснить популярно, как тяжело быть зеком… «Непосредственное руководство данным подразделением, – медленно, скрипя зубами, прочел Турецкий, – осуществлял помощник первого заместителя министра внутренних дел подполковник внутренней службы Бойко А. И.». – Он все еще немного жалел, что не удалось задушить Бойко собственными руками.

Но мафиози от Фемиды не ограничились упорядочиванием деятельности уже купленных чиновников, планировались и проводились конкретные мероприятия по нейтрализации тех, кто не продавался. Обнаружился целый список и работников милиции и юстиции, которым за свою честность (или несговорчивость) предстояло с треском покинуть ряды блюстителей порядка.

Турецкий просмотрел список.

– Надо же, еще один рейтинг… Ну конечно, опять САГ «Аист»… Оказывается, в милиции и органах прокуратуры во всей Москве, по мнению составителей, обнаружилось только сто четыре относительно честных человека.

– Смотри, нас не забыли, – с некоторым удовлетворением, но все же удивился Меркулов, подчеркивая в списке свою и Школьникова фамилии. А вот тебя с Грязновым, как ни странно, нет. – Меркулов подозрительно взглянул на подчиненного. – Интересно, вас уже купили или сочли, что дозреваете?

Турецкий вспомнил пробные шары Бойко и ухмыльнулся.

Некоторые фамилии из списка совсем недавно мелькали в ведомственных распоряжениях и газетах. Сразу же вспомнилось, что в последнее время действительно несколько человек были уволены из органов и осуждены за взяточничество.

– Что делать будем? – спросил Турецкий, обращаясь в первую очередь к Меркулову и преследуя при этом двойную цель. – У нас есть все факты, что эти уроды с помощью высокопоставленных юристов организовали своеобразную высшую судебную палату! Но не к генеральному же с этими бумагами идти, он против себя дело возбуждать не станет. – Турецкий последний раз отчаянно провоцировал Костю. Но тот все же не раскололся.

– Придумаем что-нибудь, – буркнул Константин Дмитриевич. – Копии снимите, документы под замок и никому ни слова. Все. – Он развернулся и ушел к себе придумывать выход из этой запертой комнаты. И вдруг остановился и, иронично глядя на Турецкого поверх очков, сказал:

– Ну, теперь-то правда о генеральном не имеет большого значения, ронять его авторитет больше некуда.

Турецкий внутренне напрягся. Школьников тоже был наслышан о таинственном исчезновении главного прокурора страны.

– Генеральный болен, – сказал Меркулов. – То есть действительно был болен. Все это время он лежал в Институте проктологии. Вчера он мне доверительно и с некоторой гордостью сообщил по телефону, что по качеству операций иссечения геморроидальных узлов Россия стоит на одном из первых мест в мире. И что в медицинских кругах поговаривают, что в СССР в шестидесятые годы тайно оперировали английскую королеву. Вот уж действительно встрял мужик на свою задницу.

Ожил телефон. Турецкий машинально посмотрел на часы – полдень – и включил динамик аппарата. Оттуда раздался встревоженный голос жены:

– Саша, ты слышал, что случилось?

– Все, что могло, давно уже случилось…

– Да включи хоть телевизор, что ли. Там, в Шереметьеве какая-то катастрофа опять, кажется…

Сыщики устало переглянулись. Хорошенькое начало месяца.

Турецкий с тяжелым сердцем включил «ящик». Действительно, шел прямой репортаж из Шереметьева. Понять, что происходит, было весьма затруднительно. Поломанные столики кафе, груды разбитого строительного материала, пыль. Шум, крики. Где-то рядом мелькали отсветы коротких вспышек. Знакомая спортивная комментаторша НТВ захлебывалась от восторга:

– Не выдержав людского потока, рванувшего навстречу «отстойнику», рухнула плита перекрытия с потолка второго этажа… И вот – они все-таки здесь! Они с нами! Несмотря ни на что! Лучшие в мире хоккеисты! Профессионалы НХЛ! Четыре первые команды по итогам национального чемпионата! Приехали в Россию! Чтобы шесть месяцев без остановки играть в хоккей на наших площадках!

Съемочная группа сумела протиснуться, и на экране появились знаменитые физиономии, немного вытянутые и уставшие от длинного перелета.

Турецкий увидел длинный нос Уэйна Гретцки, узкие глаза Пола Карии, квадратные плечи Криса Челиоса и обесцвеченные волосы Джо Сакика. И вспомнил свой сон. Не такие уж они были страшные.

 

ТУРЕЦКИЙ

1 марта, день

Зам генерального Константин Дмитриевич достал из незакрытого сейфа традиционные две трети коньяка…

Они выпили, как водится, за успешное окончание безнадежного предприятия, за генеральские погоны Турецкого, которых он никогда не получит, за российских проктологов, лучших проктологов в мире, за нового генерального, каким бы кретином он ни оказался, за дежурную медсестру второго хирургического отделения госпиталя МВД…

– Все очень просто, – объяснял Школьников, почему сумасшедшая идея Турецкого попала в «яблочко». – После того как Лозинский понял, что минюст собирается «навечно зачислить его в списки части», он больше не мог доверять компьютерам и банковским сейфам, он изъял всю бухгалтерию «Картеля» и решил держать ее под рукой, возможно, в качестве потенциального шантажа – как последнего аргумента в борьбе с минюстом. Ну а тут весьма кстати подвернулся джип Грязнова-младшего. Чужая разбитая машина на стоянке автосервиса – идеальный тайник.

– Но его же должны были починить буквально через несколько дней, – не слишком убежденно возразил Турецкий.

– Да, это Лозинский так вам обещал. Ну а на деле авторемонт мог тянуться сколько угодно, и при этом тайник всегда оставался у Лозинского под рукой…

– И это, кстати, единственный шанс того, что Лозинский еще в России или еще сюда вернется, – задумчиво заметил Меркулов.

– Лозинский занял деньги у Крэйга под проект «Хоккей третьего тысячелетия».

– У Крэйга?!

– Ну конечно, помните, Сан Борисыч, нашу первую встречу? Я еще тогда следил за перемещениями Крэйга, а когда он встретился с Лозинским, вы, наверно, решили, что я перебегаю вам дорогу…

Турецкий с досадой махнул рукой, дескать, что за чушь, продолжай давай скорей.

– Так вот, Лозинский якобы собирался для популяризации хоккея с шайбой привезти в Россию на год лучшие клубы НХЛ. То есть это совет директоров так считал, что – якобы. Министру юстиции и его партнеру даже в голову не могло прийти, что Лозинский настолько раскрутит эту идею, что она воплотится даже без его участия!

– Проект, конечно, потрясающий и в спортивном плане просто беспрецедентный, – не мог не признать Меркулов. – Только представьте, во сколько это обошлось: в каждой из этих команд до пяти игроков, получающих до пяти миллионов долларов в год, а еще жилье для них, а их семьи, а экипировка, а судьи, а рекламная кампания, а гонорары хозяевам клубов, а компенсационные выплаты заокеанским болельщикам, уже купившим абонементы на весь год?!

– Но где тут криминал? – не то поддакнул, не то возразил Школьников. – Мало ли кто и подо что выпрашивает у западных денежных мешков средства? А вот спортивную лотерею, этот «Всероссийский хоккейный заем», уже сварганил замминистра МВД, его детище. Никакой причастности Лозинского к этой обдираловке я не обнаружил.

Турецкий тем временем вспомнил утренний звонок Грязнова, когда он просил проверить свой выигрышный номер, и откровенно заржал. Школьников смотрел на него с недоумением, Меркулов – с некоторым сожалением.

– Ладно, – сказал Турецкий, ничего не объясняя. – Расскажи нам, Семен, финансовую подоплеку.

– Сама афера была проста, как пять копеек (что, кстати, в связи с деноминацией имеет смысл), и заключалась в следующем. Лозинский занял деньги у Крэйга, чтобы в свою очередь открыть кредит Казахстану. А казахи потом в счет долга, выраставшего как на дрожжах, с радостью позволили Лозинскому приватизировать земельный участок, как только тот об этом заикнулся, причем на имя тещи-казашки Ширинбаевой (что, кстати, заранее снимало возможные обвинения в непатриотизме).

– Это выглядит как-то… малоправдоподобно, – предположил Турецкий.

– Верно. Отдельные участки земли, первоначально никак не граничащие друг с другом, отдавались в обмен на колоссальные проценты, которые набегали с общей суммы долга.

– Минутку, – вмешался Меркулов. – Сколько же именно казахи заняли у «Артельбанка»?

– Полмиллиарда долларов.

– Да… Полмиллиарда – это неплохо. Очень неплохо. Самого миллиарда нет, а слово – звучит.

– Как только нарастали новые проценты с кредита, Лозинский получал очередной кусок земли, то есть якобы не он, а Ширинбаева. В конце концов, получилось так, что эти отдельные участки сложились в мозаику, в центре которой был ни больше ни меньше… космодром Байконур.

Воцарилась неловкая пауза.

– Ты шутишь, – пробормотал Меркулов.

– Да ничуть! – Школьниковым овладел какой-то спортивный азарт. – В том-то и дело, это был грандиозный по своему нахальству план, и он сработал. Сработал! Байконур был у Лозинского в кармане! А сам он потом якобы – на орбите!

– Похоже, он там решил устроить презентацию.

– Ну. После этого Лозинский уже землю в Казахстане не покупал, она ему была ни к чему, вот Байконур – это другое дело, тут он знает толк, теперь Центр подготовки космических полетов у него в руках. А вы представляете, какие это проекты, какие деньги?!

– Елки-палки, – не мог не признать Турецкий. – Теперь понятно, за каким чертом минюсту понадобилась эта афера с усыновлением дауна. Оказывается, тут на наших глазах шла драка за Байконур…

– Но ведь проценты на кредит продолжали расти? – спросил Меркулов, он, казалось, уже ничему не удивлялся. – Или Лозинский их простил со свойственным, так сказать, «Артельбанку» благородством?

– В каком-то смысле да. Дело в том, что постепенно он просто монополизировал весь импорт из Казахстана. А какой там импорт – хлеб да уголь. Причем Лозинский купил казахов в своем стиле,– полностью на подставных лиц и с помощью вымышленных фирм. То есть факт его монополии на внешнюю торговлю с казахами остался скрыт.

– Я догадался, что последовало дальше. Лозинский наверняка заставил казахов продавать их по демпинговым ценам.

– Не совсем. По крайней мере, он всегда готов был это сделать. И эта угроза висела над казахами как дамоклов меч, да только дети степей того и не знали, так что спали они, в общем, спокойно.

– Я думаю, формально Лозинский не инициировал создание этого Картеля правосудия, по крайней мере в качестве штатного идеолога он в никаких документах не светится.

– А ты хотел, чтобы он хранил компромат на самого себя?

– Неплохо было бы, – мечтательно протянул Школьников. – Но он спровоцировал МВД, Министерство юстиции и уголовных «авторитетов» на объединение в такой своеобразный синдикат власти. Преследуя при этом, между прочим, исключительно личные цели, никак не связанные с интересами других членов совета директоров. Например, в случае с казахским экспортом картель, уголовники и Фемида контролировали процесс, естественно, все получали свою долю. Но как человек чрезвычайно проницательный, Лозинский прекрасно понимал, кем детище будет использоваться. Ведь сам-то он был в первую очередь искусный жонглер и манипулятор огромными капиталами, землями и продуктами, причем все это к его собственности не имело ни малейшего отношения!

– Похоже, ты им восхищаешься, – хмуро заметил Турецкий.

– В конце концов, почему бы и нет. Лозинский – настоящий бизнесмен новой формации, изворотливый, хитрый, изобретательный, исправно уплачивающий в казну все налоги. Государство от него почти не страдало.

– Бросьте, Семен, – неожиданно резко оборвал его Меркулов. – Ничего нового и законопослушного в этом нет. Суть этого «Картеля» или совета директоров, называйте как хотите, стара как мир: все та же пресловутая борьба за власть, не за парламентское большинство, а за реальную власть, но только на этот раз их власть должна была базироваться на трех китах.

– Деньги, государственные органы правосудия плюс авторитеты преступного мира, – подсказал Турецкий.

– Верно. И этот симбиоз мог стать чрезвычайно опасным. Конечно, они изобрели велосипед: ведь и прежде десятилетиями миллионы миллионов долларов вкладывались в бизнес по всему миру. Мафиози, такие же лозинские и минюсты, оказывали влияние на международную политику, финансировали революции, избирали сенаторов и губернаторов, а возможно, и президентов! Их боссы занимали ключевые позиции в промышленности и коммерции и при этом слыли порядочными людьми и филантропами, как ваш Крэйг. Обыватель уже не может сказать, где кончается легальное предпринимательство и начинается мошенничество. И знаете, что я думаю по этому поводу? На самом деле он просто не желает этого знать. И это, вероятно, величайшее «достижение» организованной преступности, которое нам не перечеркнуть никогда!

Турецкий удовлетворенно потер нос, но чихать не стал. Насморк кончился вместе с зимой.