Старенькая «Нива» Грязнова умерла на первом же километре болотистой проселочной дороги, на которую они съехали в поисках фермы Ожегова. Поистине титанические усилия, затраченные на то, чтобы вытащить из липкой жижи задние колеса, принесли противоположный ожидаемому результат: передние увязли тоже. Независимая подвеска, рассчитанная на бездорожье и пробеги по пустыне, отступила перед разливами российской грязи, которые в свою очередь не уступали, пожалуй, разливам Нила в его лучшие годы.

Турецкий тихо матерился, стоя по колено в луже, хотя материться можно было и громко. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилались голые вспаханные поля, и никто, кроме галок, ковырявшихся в земле в поисках червей, не мог бы его услышать. Ни одного человека вокруг, ни одного трактора на горизонте. А он как раз сегодня надел новые туфли — жена подарила.

Из кабины показались огромные резиновые сапоги, а вслед за ними извиняющаяся рожа Грязнова.

— С охоты, понимаешь, завалялись, вот нашел случайно под сиденьем.

— А когда ты меня в эту топь посылал, не мог вспомнить?

— Да они, собственно, дырявые…

— Угу, так я тебе и поверил.

— Зато у меня припасено, — продемонстрировал Грязнов початую бутылку коньяка, — не простудимся.

— Пошли уже, запасливый ты мой, ты бы лучше вторую пару сапог припас.

— А ты сам не знал, куда едем?

— И сколько нам топать?

— Километров пять, если бы по городу — меньше часа ходьбы.

— По городу мы бы в крайнем случае на метро доехали.

— Расслабься, до темноты дойдем.

— А может, назад потопаем, а завтра вертолет выпросим?

— У кого?

— Неужели у врио начальника МУРа нет ни одного, даже маленького, вертолетика?

— Даже кальсон с пропеллером, как у Карлсона, нет.

Дорога находилась ниже уровня полей и служила скорее канавой для отвода лишней воды. Сгустились мерзкие грязно-серые тучи, заморосил мелкий противный дождик. Отряхиваясь, как собака, Турецкий, в мокрых по колено брюках, с налипшими на туфли комьями грязи, выбрался на обочину и, с трудом переставляя ноги, побрел вперед.

— Романтика… Надо было хоть зонт захватить.

— Это не дождь, а морская пыль, — усмехнулся Грязнов, который чувствовал себя гораздо лучше товарища в своих якобы промокающих сапогах.

— Ты еще и моряк.

— В душе.

После получаса ходьбы со скоростью, приближающейся к скорости объевшейся гусеницы, они наткнулись на прикорнувший на обочине покореженный, проржавевший комбайн.

— Давай подожжем, погреемся, — предложил Грязнов.

— «Ниву» твою надо было поджечь, — огрызнулся Турецкий. — Комбайны, Слава, на соляре ходят, и соляру эту слили года два назад. К тому же она просто так не горит. Полезли лучше в кабину, отдохнем.

В кабине чудом уцелело кожаное сиденье, и друзья, усевшись рядом, распили прямо из горлышка припасенную бутылку.

— У тебя пистолет есть? — спросил Турецкий.

— Суицидальное настроение?

— Давай пальнем, может, кто услышит, подъедет.

— Как же, жди, решат, бандиты: лошадь подмышку — и деру.

— А может, плот сделаем?

— А весла где возьмем?

— Тоже верно. Ладно, чего сидеть, пойдем уже.

От коньяка стало явно теплее и даже настроение слегка улучшилось.

Еще около часа они топали по грязи, так и не встретив ни одного аборигена. Внезапно болото закончилось и началась настоящая широкая бетонная дорога абсолютно западного образца: сухая и чистая, чуть выпуклая в середине, чтобы лужи не застаивались. Грязнов стащил сапоги, под которыми оказались совершенно сухие, начищенные туфли.

— Смотри, как ты напачкал… — указал он Турецкому на огромные грязные следы, тянувшиеся за ним.

— Да иди ты! — отмахнулся Турецкий, но все же взял палочку и соскреб грязь с подошв. Идти стало неизмеримо легче, но мокрые брюки не позволяли расслабиться.

Изменилась не только дорога, изменились поля вокруг. Слева и справа тянулись гектары, покрытые черной полиэтиленовой пленкой, из отверстий в пленке торчали ровными рядами аккуратные зеленые кустики.

— Слушай, а мы не вышли, часом, в Японию? — Грязнов с восторгом оглядывался вокруг.

— Через пространственно-временную морщину?

— Складку, Саша, или дырку, правда, говорят, это всегда сопровождается странным свечением и пукающими звуками.

— Кто говорит?

— Фантасты.

— А сами они в такие дыры лазили?

Грязнов пожал плечами:

— Смотри, машина.

— Нет, это, скорее, Канада, я такие тачки в кино видел.

На них надвигался обычный джип, только колеса у него были наверняка от трактора «Беларусь» — метра полтора в диаметре. За рулем сидел чистый молодой человек в аккуратном оранжевом комбинезоне.

— Здравствуйте, вы, наверно, к Ожегову? — Он остановил странный автомобиль рядом с пришельцами и, вежливо улыбаясь, свесился из кабины: — Садитесь, подвезу.

Турецкий с Грязновым забрались в машину.

— Скажите, это что у вас? — поинтересовался Грязнов, указывая на затянутые пленкой поля. — Кактусы?

— Нет, — засмеялся молодой человек, — это клубника, третий урожай только что собрали. А кактусы у нас в теплице. В следующем году налаживаем производство текилы из местного сырья.

Сыщики переглянулись и не сговариваясь ущипнули друг друга. Третий урожай клубники в Подмосковье?! Кактусы в парниках?! Текила из местного сырья?! Это походило если не на сон, то на пьяный бред. Но с одной, к тому же неполной, бутылки коньяка невозможно так упиться. Клубника за окнами машины сменилась полями настоящих помидоров, нормальных красных, даже, наверное, шершавых. А на дворе, между прочим, сентябрь и среднесуточная температура, если верить синоптикам, не поднимается выше двенадцати градусов. Стройные ряды теплиц блестели чистыми стеклами на появившемся невесть откуда солнце. Кстати, дождь кончился как раз примерно на границе владений Ожегова. Дальше огромный выгон, посыпанный песком, по которому бродят чистые, даже, наверное, причесанные слоноподобные свиньи. Начался поселок с аккуратными домиками, без привычных обветшалых заборов. И у второго с краю дома парень затормозил.

— Барин, гости приехали! — крикнул он и, высадив сыщиков, умчался по своим делам.

Из сарая, наступив на горло звонкой песне циркулярной пилы, вышел широкоплечий мужчина в таком же, как и у паренька, оранжевом комбинезоне на голое тело и армейских ботинках. Он протянул сыщикам широкую, опять же чистую ладонь:

— Ожегов.

— Турецкий, Генеральная прокуратура РФ.

— Грязнов.

— Ясно, пойдемте. — Ожегов провел их в теплицы: — Вот здесь у нас виноград, более ста сортов. Дальше гидропонные установки: огурцы и всякое такое. Там колбасный завод и коптильня. Вон в том ангаре линия по переработке молока…

— А кактусы где? — справился Грязнов.

— Кактусы в программу экскурсии не входят, там строгий температурный режим, который нарушать нельзя. Приезжайте через годик, угощу собственной текилой.

Они сделали круг по поселку, убедились, что коровы еще более гладкие и ухоженные, чем свиньи, и вернулись на исходную позицию.

— И сколько же сот человек тут работает?

— Двадцать, и не сот, а просто человек.

— А почему вас барином называют?

— Это не от чрезмерной эксплуатации, шутят так мужики. Ладно, корзинки с продуктами вам приготовили, вас отвезут, а у меня, извините, много работы.

Турецкий смутился:

— Да мы, собственно, не за этим приезжали.

— Документы на землю у меня в порядке, так что, если вам нужны деньги, это не ко мне.

— Мы по поводу Невзорова Олега Юрьевича, вам знаком таковой?

— Что же вы сразу не сказали?

— А вы и не спрашивали.

— Ладно, пойдемте в дом. Я вас, извините, за очередных «проверял» принял. Ездят тут каждую неделю, взяток требуют.

Они вошли в дом с дубовой мебелью, кондиционерами и радиостанцией. Ожегов предложил гостям садиться, а сам отдал распоряжения по рации, выслушал отчет о ремонте холодильной установки и только потом опустился на толстоногий табурет и вопросительно уставился на сыщиков.

— Невзоров приезжал к вам в последнее время? — начал Турецкий.

— Месяца два назад. А что, долетался Олежка? Что он такого натворил, что прокуратура им интересуется?

Турецкий с Грязновым переглянулись.

— Вы что, телевизор не смотрите?

— Не смотрю и газет не читаю. Осточертело мне это все. Уехал, как отрезал. Робинзоню. Покупатели ко мне за товаром сами приезжают, иногда рассказывают, что там, на большой земле, творится. Только все одно и то же: воруют, болтают. Так что с Олегом?

— Он убит.

— Та-а-ак… Понятно…

— Что понятно?

— Щас, мужики, я быстро. — Он исчез в сенях и появился через минуту с двухлитровой бутылкой, в которой плескалась розоватая жидкость. Выставил на стол три стакана, кусок копченого сала и миску с маринованными огурчиками. — Помянем Олежку.

Розоватая жидкость оказалась довольно приятной на вкус, и, только опустошив стакан, Турецкий осознал, что крепость у нее градусов семьдесят.

— Насколько я понимаю, убийцу вы не нашли, иначе бы ко мне в такую даль не поехали.

— Нет, не нашли.

— О покойниках или хорошо или ничего. Что выбираете?

— Первое.

— Ладно. Однажды Олежка спас мне жизнь. Давайте, мужики, лучше еще выпьем. Моя фирменная водка, сам выгоняю из собственного винограда, тройная очистка, международный сертификат качества.

Он разлил по стаканам и, не дожидаясь, пока гости запасутся огурчиками, выпил.

— Я ведь тоже когда-то работал на органы. Что смотрите? Да-да, не всегда в земле ковырялся… Подсунули мне работенку — шпиона ловить. А шпион оказался шпионкой. И очень даже симпатичной. Работала она в лаборатории, понятное дело, секретной, изобретали они там какие-то полимерные добавки для снижения какого-то гидродинамического сопротивления. Забыл уже точно, да и не вникал никогда особенно. Она якобы секреты воронила, только взять ее на горячем никак не могли. Вот и послали меня, чтобы прояснить ее контакты и выявить связника. Я так старался влезть ей в доверие, что не заметил, как втюрился по самые уши. А когда мужик в состоянии мартовского кота пребывает, какая уж тут работа. Короче, девчонка погибла, и оказалось, что никакая она не шпионка. А «кротом» был ее начальник, который и ее похоронил, и еще четверых наших, когда его брать пошли. И я, понятное дело, оказался кругом виноват. Ну, трибунал, высшая мера. А Олежка что-то там мудрил, мудрил с документами, изъятыми у шпиона, и намудрил, что ни при чем я, и без меня он уже знал, что за ним придут. Нестыковочки какие-то состыковал, и получилось, что дурак я, конечно, набитый, но не предатель. Вот и вся история, мужики.

— А потом?

— Суп с котом. Выгнали меня из органов, помыкался я, поискал работу в Москве, плюнул и подался в деревню. Не жалею теперь. Здесь мое место, здесь я себе хозяин.

— А Невзоров?

— Сказал я ему тогда, что по гроб жизни обязан и, если вдруг что, может строить меня без стеснения.

— И строил?

— Нет.

— Но приезжал?

— Заглядывал раза два в год. У меня за хутором пруд, я там карпов развожу. Ходил посидеть с удочкой. Только это не рыбалка, так, баловство одно. Там рыбу руками брать можно и по спинам с берега на берег ходить.

— А о себе рассказывал?

— Он больше слушать любил. Умел он слушать, казалось бы, ему мои проблемы до лампочки, не тут-то было. Он мне даже советы давал. У него в голове вся Британская энциклопедия плюс библиотека Конгресса и еще компьютер в придачу.

— Но вы же были друзьями, неужели так уж ничего и не рассказывал?

— «Друзьями» — это громко сказано. Он всегда себе на уме, помочь, подсказать, выслушать — это всегда пожалуйста. А к себе в душу никого не пускал. Даже выпьет, бывало, у других от моей виноградной после стакана языки как помело, брататься лезут, за жизнь поговорить тянет, поплакаться в жилетку или, наоборот, побахвалиться. Олежка даже пьяный верен себе… Короче, ничего вы от меня не добьетесь, мужики, по той простой причине, что ни черта я не знаю…

— А когда он в последний раз приезжал, вам ничего не показалось странным?

— Да, пожалуй… Так это не в последний раз было. Он, когда в 96-м из органов уволился, тогда переменился немного, и так мне показалось, что имел с тех пор дело с большими деньгами.

— Почему показалось? Он что, «роллс-ройс» новый купил или дачу в Переделкине? — вяло поинтересовался Турецкий.

— Да не знаю я, показалось, и все. Человек, даже когда рядом с деньгами живет, даже если чужие они, начинает на жизнь смотреть по-новому.

Турецкий больше не чувствовал сырости брюк и грязи на туфлях. От фирменной виноградной ему, как нормальному среднестатистическому человеку, стало хорошо. Вертелась, правда, мысль, что образовалась нестыковочка, которую сам Невзоров состыковал бы, очевидно, мгновенно: по быту его, Невзорова, по жизни, по виду квартиры матери не похоже было, что водились у него бо-о-ольшие деньги. Решив додумать эту мысль завтра, Турецкий налил всем еще на три пальца и потянулся за огурчиком.

Ожегов поднялся:

— Ладно, мужики, ночь уже, а мне еще коров доить. Телефон свой оставьте. Я со многими людьми общаюсь, хоть и в глуши живу, да и старые связи кое-какие остались. Чего вам не сказали, вполне может быть, мне скажут. Найду гада — придушу собственными руками, не смогу — вам позвоню. Это для меня теперь типа дело чести.

— Лучше уж позвони. — Турецкий неожиданно для себя перешел на «ты» и долго тряс руку гостеприимному хозяину. Грязнов проспал половину беседы и теперь таращился вокруг, с трудом соображая, где он и что с ним происходит.

В монстриальном джипе Турецкий отчаянно боролся со сном. Хотелось не пропустить пространственно-временную складку. В то, что ее не было, как-то не верилось. Не могло не быть.

В итоге он все-таки заснул и даже не мог вспомнить, как перебрался в «Ниву» Грязнова. «Корзинку» Ожегова они в квартиру заносили вдвоем, одному было не поднять, и Ирина, увидев импровизированный рог изобилия, из которого извергся пятикилограммовый шмат еще теплой свининки, пара гусей, трехкилограммовый карп и множество разных там клубничек, помидорчиков, персиков и прочей травы, пришла в неописуемый восторг. Даже простила Турецкому испорченные туфли. Не стала брюзжать по поводу того, что он опять пьян. Порекомендовала почаще бывать в деревне и справиться, не вакантно ли там место участкового милиционера. И загорелась желанием устроить ответный визит к ним высокопоставленного братца с супругой. Теперь ей было чем их удивить.

Посещение фермы Ожегова навело Турецкого на странные размышления. А было ли увольнение Невзорова из органов действительно увольнением? Вот с Ожеговым понятно: уехал мужик в деревню за тридевять земель, шпионить там можно разве что за коровами. Этот порвал так порвал.

А Невзоров?

Если он действительно такой добрый гений, его в принципе могли переманить в администрацию, прельстив если не зарплатой, то глобальными проблемами, на решении которых можно оттачивать такой аналитический ум. И тогда либо он действительно уволился сам, по собственному желанию, либо его вежливо попросили — афишировать свои связи с ФСБ никто не стремится. Все, конечно, понимают, что ГБ бесконечна, как Вселенная, и с тем же успехом, хоть и медленно, но верно, расширяется. Но говорить об этом предпочитают поменьше.

А если он все-таки гений злой? Или гений с обостренным чувством долга? Тогда увольнение было фикцией и он продолжал работать на своих прежних хозяев, только в новом качестве. По сути, еще большой вопрос, можно ли действительно расплеваться с подобной организацией насовсем.

Конечно, прямых доказательств того, что он оставался действующим агентом, нет. Но косвенных, так или иначе говорящих об этом, предостаточно.

Предположим, это даже удастся доказать, что это дает? А ничего. Может быть, только объясняет китайскую стену, сквозь которую он, Турецкий, так и не смог пробиться. И еще как-то мотивирует место убийства.

Кстати, о мотивировках. Криминалисты отработали модус операнди и ничего не нашли. Убийство нетипичное: не в лифте, не в подъезде, не при посадке в машину, даже не с крыши из снайперской винтовки. Оружия на месте не оказалось, но баллистики прошерстили свою базу данных по ранее встречавшимся пистолетным пулям — и ничего, пусто, этот «ствол» раньше не светился. То есть выходит, что ни по манере стрельбы, ни по оружию это убийство нельзя пристегнуть ни к одной из серий, столь часто возникающих в последнее время в Москве.

Пристегнутый к расследованию Попов, очевидно, отрабатывал тех субчиков с Лубянки и, очевидно, также безуспешно. Иначе не преминул бы похвастать. Хорошо, хоть не лезет с мудрыми советами и нелицеприятной критикой.

Значит, остается выяснять, кому это выгодно, и здесь уж найдется где разгуляться буйной фантазии Турецкого.

На Невзорова могли обидеться люди из администрации, узнав, что он гэбэшный «крот». Но тогда его по-тихому переместили бы куда-нибудь подальше, а лучше — совсем далеко. Однако, если он подрыл какую-то серьезную пирамиду, его могли заставить навсегда замолчать. Но почему не устроили правдоподобную катастрофу или не сымитировали самоубийство? Зачем шум?

Могли убрать свои же гэбэшники, если вдруг он переметнулся на противоположную сторону и стал продавать их секреты. Но эти тоже не стали бы делать это так навязчиво.

Еще Ожегов упоминал большие деньги… Возможно, Невзоров использовал свой гений не по назначению и тривиально обобрал кого-нибудь? Скажем, Президента, ха-ха.

Или он исподволь, ненавязчиво лоббировал чьи-то интересы и, когда исполнил или наоборот провалил свою миссию, был убран как лишнее звено и ненужный свидетель?

Или это вообще что-то старое и древнее, чья-то взлелеянная годами месть?

Самое главное: зачем его откровенно гоняли по Лубянке, неужели нельзя было подождать несколько дней или даже часов и убить красиво? Или за это время он успел бы разболтать что-то невероятно важное? Или вычислил убийц, узнал их в лицо, и они не могли рисковать, откладывая дело на потом?

И, кроме того, Фроловский… Что-то их с Невзоровым определенно связывало, но что? Премьер-министр как-то связан с убитым сотрудником аппарата Президента, бывшим гэбэшником…

Может, Невзоров был не такой уж мелкой и незначительной фигурой, как желают представить его коллеги и начальство?

Признанный мастер версий, Турецкий отчетливо ощущал, что голова его принимает форму куба. Этакий аквариум, в котором, лениво и мирно плавая, сосуществуют рыбки-версии и ни одна из них не пожирает другую. Всем хватает жизненного пространства и пищи. Какая идиллия!