Попов изучал оперативные документы. Они свидетельствовали, что местом происшествия была поляна в зоне лесного массива, в 150 метрах от трассы А101. В центральной части поляны лежали угли и зола потухшего костра.

Там и был обнаружен труп. Собственно, и трупа как такового не было. Ни головы, ни рук, ни ног. Только останки верхней части туловища.

«…В области плечевых суставов — линия отделения с насечками на поверхности кожи и фрагментами кости конечности. В шейном отделе грудной клетки — аналогичная линия отделения с пересечением тела 5-го позвонка. На передней поверхности грудной клетки расположены 4 раны кожи линейной формы с ровными краями и заостренными концами. В проекции нижней части туловища в золе костра расположены множественные фрагменты костей таза, верхних и нижних конечностей. Костные останки светло-серого цвета, легко разрушаются при прикосновении.

При просеивании золы костра обнаружены:

— металлический четырехлопастной штифт (спица?), сечение — крест (имплантант?), длиной 15 см, высота лопастей 0,5 см, на боковой поверхности спицы вдавленный номер 352;

— коронка из металла желтого цвета на два зуба с остатками эмали и вещества зуба внутри;

— кольцо типа обручального, из металла желтого цвета, на внутренней поверхности кольца имеется надпись «Храни!»…»

Попов, мрачный как туча, играл желваками и пил стаканами воду.

Читая дальше, он узнал, что при прочесывании близлежащей местности был найден проломленный череп. Еще в трехстах метрах в каком-то полуразваленном сарае с шатровой крышей на полу — лужа темно-красного цвета.

«…При вскрытии установлено наличие в легких множественных черных пятен под плеврой (отложения подплевральной пыли), указывающих на длительный контакт с загрязненным воздухом (шахтер, рабочий силикатного, цементного и т. п. заводов).

Установлено наличие старых сросшихся переломов 6, 7, 8-го ребер слева по среднебоковой линии.

При изучении представленных флюоро— и рентгенограмм гр. Храпунова установлено отсутствие в легких пылевых отложений.

На черепе неизвестного человека установлено наличие одного рубленого повреждения кости, нанесенного лезвийной частью топора или предметом с аналогичной ударяющей поверхностью; два входных огнестрельных повреждения, нанесенных пулями, плакированными томпаком и имеющими свинцовое донышко, диаметром 0,9 см.

Определение дистанции выстрела не представляется возможным в связи с отсутствием мягких тканей в области повреждений.

Повреждения в области грудной клетки имеют колото-резаную, проникающую форму, с повреждениями правого и левого легких, левого желудочка сердца. Нанесены плоским колюще-режущим орудием с обоюдоострой заточкой клинка, острым свободным концом клинка.

Четырехлопастной штифт является имплантантом, используемым в травматологии при сращивании переломов кости. По представленным материалам из истории болезни из Института травматологии — аналогичный штифт под № 352 был имплантирован гр. Храпунову в 1982 г. по поводу перелома верхней трети правой бедренной кости.

Коронка на 6-й, 7-й зубы нижней челюсти по своей форме, степени стертости, группе крови, остаткам зубов могла принадлежать гр. Храпунову.

Группа крови исследуемого трупа — А, анти-В. Группа крови гр. Храпунова — А, анти-В.

При лабораторном исследовании проб крови, изъятых из сарая, установлено: группа крови — А, анти-В. Отсутствие фибринов в исследуемых образцах крови указывает на то, что кровь была трупной.

Таким образом, смерть наступила не менее чем за 72 часа до обнаружения трупа».

Попов перечитал документы, глубоко вздохнул и сложил их в папку. На обложке старательно красным маркером вывел «Храпунов».

Значит, еще один. Еще одно зверское убийство. Таких папок у него уже было двенадцать. Эта тринадцатая. И неизвестно, сколько их будет еще.

Попов бросил в стакан с водой две таблетки эффералгана и помешал карандашом, глядя как поднимаются со дна дружные пузырьки. Мафия планомерно уничтожает всех внедренных в ее ряды агентов МВД или ФСБ. Утром он сделал запрос, и только что принесли справку. Капитан Храпунов действительно выполнял особое задание руководства. Семь месяцев назад он был внедрен в одну из боевых бригад преступной группировки «Юго-запад» и отлично справлялся с поставленной задачей. До поры до времени. Но 14 августа не явился на контрольную встречу и с тех пор связь не возобновлял. И вот теперь он — труп. Но не просто труп. Он удушен, застрелен, расчленен, а позже сожжен. Зверская, неоправданная жестокость. Полное впечатление, что работал маньяк.

Попов представил себе, что чувствовал Храпунов, когда в составе бригады боевиков должен был укрощать строптивых, возможно, убивать людей, которые виноваты лишь тем, что не угодили мафии. За капитанскую зарплату, без командировочных… И он наверняка убивал и калечил, иначе не продержался бы в группировке и дня.

Только морализировать по этому поводу можно сколько угодно, а вычислять «крота» в собственных недрах нужно незамедлительно. И крот этот наверняка сидит довольно высоко. Выявленные мафией и уничтоженные агенты принадлежали к разным ведомствам, были внедрены в разное время и в разные организации и группировки, и курировали их разные люди, разумеется, с соблюдением высшей степени секретности, в отчетах ни имена, ни звания агентов не упоминались. Насколько удалось выяснить Попову, даже в министерстве не было сводного списка, по крайней мере, ему не удалось его заполучить, а ведь это, возможно, спасло бы жизнь тем, кто по каким-либо причинам еще цел и продолжает работать. В то, что истребили всех, Попов верить не хотел.

Значит, «крот» имел доступ к любой документации, а главное — имел возможность и время ее обработать, профильтровать, перепроверить и передать заинтересованным лицам. А заинтересованных лиц оказалось довольно много, и они очень разные. Предполагать, что «крот» имеет контакты со всеми руководителями группировок по Москве и области, абсурдно. Разве что ради великой цели очищения своих рядов все они собрались вместе…

Попов отхлебнул разом еще полстакана воды.

ПЯ № 768 представлял собой средних размеров институт. О его былом научном предназначении можно было догадаться только по обилию непонятных, очевидно вытяжных, труб на крыше. Стены здания покрывала реклама десятков, а возможно, и сотен фирм, снимавших здесь помещения. Вестибюль занимал салон «Опеля», и Грязнова пришлось тащить силком.

— Ты как двенадцатилетний пацан. — Турецкий схватил приятеля за рукав. — Как первый раз в жизни увидел «Плейбой», теперь за уши не оторвешь.

— Да погоди, — брыкался Грязнов, — я же только вчера такую в журнале «Автопилот»…

Турецкого еще на подходе при появлении первых признаков коммерческого перерождения злосчастного ПЯ № 768 охватило нехорошее предчувствие. Они с Грязновым долго толкались по пустым и набитым посетителями коридорам в поисках администратора. Наконец Грязнов, которому, очевидно, не терпелось поскорее вернуться в вестибюль к дорогим его сердцу «опелям», беззастенчиво извлек из женского туалета бабку-уборщицу. У бабки за спиной был закреплен огромный ранцевый пылесос, одной рукой она вытравливала шнур, тянувшийся через весь коридор, другой управлялась со шлангом. Смахивала она на немца-захватчика с огнеметом из кинохроники времен войны. Не выключая агрегата, бабулька стала путано объяснять, как отыскать коменданта, но Турецкий, окончательно потерявший терпение, сунул ей под нос красную книжечку и грозно произнес:

— Ведите нас к своему треклятому коменданту. Немедленно.

— Так бы и сказали сразу. — Бабка шарахнулась от удостоверения, как черт от ладана, но не выключая пылесос. — Я не уборщица, я ничего не знаю, только убираю здесь… Я эта… помощница уборщицы. — Она устремилась вперед, рассекая группу каких-то солидных мужей, засасывая на ходу окурки.

У двери без надписи она почтительно остановилась. За дверью сидела дама и делала себе сложный маникюр. Ногти у нее были покрыты зеленым лаком. Она рисовала на них тонкой кисточкой белые ромашки, а еще более тоненькой — желтые серединки. На вошедших она глаз не подняла.

— Вы комендант? — поинтересовался Турецкий, потоптавшись на месте несколько секунд, тщетно ожидая, что его заметят.

— Я уборщица, — обиженно ответила дама спустя полминуты. — Вы по какому вопросу?

На Турецкого с Грязновым она так и не посмотрела. Удостоверение на нее тоже не подействовало. Турецкий готов уже был вспылить, но, к счастью, художественные работы подошли к концу.

— Средняя лестница, первый этаж, комната сто двадцать семь, — процедила она надменно, при этом энергично взмахивая кистями.

— Спасибо преогромное, — не удержался Грязнов, — в своем рапорте Президенту мы отметим вашу неоценимую помощь. — И тут же набросился на Турецкого: — На кой ты меня с собой притащил?!

— Стучите долго, — получили они напоследок еще одно ЦУ.

Комендант, естественно, отставник, располагался в полуподвальном помещении и был с утра изрядно пьян, а возможно, не протрезвел с вечера или с прошлого месяца. При появлении посетителей он спрятал бутылку в ящик, а недопитый стакан оставил на столе. Грязнова с Турецким он, разумеется, не стеснялся, просто не хотел делиться. Удостоверения рассмотрел без всякого уважения.

— Ммм… — Звук, видимо, означал вопрос.

Грязнов тряхнул его за плечи:

— Где ПЯ № 768? Закрыт? Переехал? Ты работал здесь раньше?

— А тебе на кой хрен? — Алкаш стряхнул руку Грязнова. — Ты что, шпион? И вообще, ручонки свои попридержи: перед тобой цельный полковник сидит.

— Ты у меня, цельный полковник, сейчас в кутузку отправишься на параше сидеть.

Грязнов обменялся с комендантом еще парой матерных фраз, и Турецкий, видя дурное настроение друга, уже прикидывал, как будет их разнимать. Но комендант в последний момент опомнился, встал из-за стола, практически ровно сходил в умывальник и вернулся совсем другим человеком. Он еще раз, теперь уже осмысленно, заглянул в их удостоверения и произнес как ни в чем не бывало:

— Два года назад сняли режим секретности. А в прошлом году совсем закрыли, но весь народ еще раньше разбежался.

— Вы знаете этого человека? — Турецкий достал фотографию Невзорова.

Комендант надел очки, долго смотрел на снимок, потом, ни слова не говоря, подошел к шкафу, надел фуражку и в третий раз попросил служебные удостоверения. Он изучил, буквально обнюхал в них каждую букву, затем вернулся к снимку и в итоге произнес:

— Не помню.

Турецкий уже привычным движением схватил Грязнова за рукав.

— Идите за мной.

Комендант провел их в бомбоубежище, долго возился с кодовым замком. Дверь весила не меньше тонны, они с трудом открыли ее втроем. В исполинском сейфе с надписью «Аптечка», закрытом на три замка, хранились отсыревшие бумаги.

— Два года назад зимой отключили свет за неуплату, — сказал комендант, — котельную тоже остановили, но воду не слили. Ночью в отделе кадров прорвало стояк, все затопило. Что смогли спасти в темноте — вывезли. Остальные бумаги засветло собрали, но архив их не принял. Уже подписали документ, что передано все, до последнего листика. Так и лежат с тех пор.

— Какой архив… — Турецкий вдруг сообразил, что не знает, как зовут коменданта, — товарищ полковник?

Тот расцвел как майская роза:

— Министерства обороны.

— Тут папок килограмм семьдесят, если не больше, — взвыл Грязнов, — ты их до вечера наверх не перетаскаешь. — Он повернулся к коменданту: — Нужна помощь. С нас, — указал он на Турецкого, — причитается.

— Да вы в своем уме?! Это же совершенно секретные документы!

Грязнов с отставным полковником препирались не менее получаса. Сначала комендант стоял на смерть, потом все-таки дал слабину — согласился отдать свой клад, если составят акт приема-передачи с печатью Генпрокуратуры и за подписью самого генерального прокурора. Принялись спорить, по какому поводу составлять протокол, — Грязнов, похоже, продолжал спор исключительно из спортивного интереса. Турецкий за это время перелистал все папки — около ста штук и дела Невзорова не обнаружил.

— Все, Слава, кончай базар, — захлопнул он последнюю, — поехали.

— Э-э-э! А убрать?!

Грязнов хотел ответить, но Турецкий вытолкал его на свежий воздух, от греха подальше.

Слава всю дорогу сидел молча, с надутой физиономией, к Турецкому идти не захотел, поехал к себе.

Турецкий удерживать его не стал, сразу же с порога принялся составлять официальный запрос в Министерство обороны. Недобрые предчувствия продолжали его одолевать: что, если эти великие конспираторы перепутали в суматохе все архивные дела? После рассказа коменданта он готов был ждать любого подвоха. На всякий случай он завизировал свой запрос у Меркулова, но и этого ему показалось мало.

— Костя, надо бы подпись генерального. — Он стал живописать Меркулову ужасы подземелья ПЯ № 768.

— У тебя паранойя, — перебил его Меркулов, — или старческий маразм, выбирай сам. — Бумагу тем не менее он оставил у себя.

«Министерство обороны Российской Федерации. №… от… 199 г.

…В ответ на ваш запрос №… от… 199 г. сообщаем, что личное дело Невзорова Олега Юрьевича в архиве МО отсутствует. При расформировании ПЯ № 768 в архив МО были переданы только личные дела сотрудников-военнослужащих. Согласно ведомственной принадлежности ПЯ № 768 относился не к МО, а к Академии наук РФ…»

Турецкий поймал себя на том, что читает ответ из Министерства обороны уже четвертый раз, покоя ему не давал один вопрос: что, если они действительно захарлали дело Невзорова и теперь просто отписываются. К сожалению, проверить это не было никакой возможности.

В Академию наук он отправился лично. Бардак в личных делах вполне соответствовал рассказу коменданта. Турецкий загонял двух девушек, явно не привыкших интенсивно трудиться, заставил их проверить все данные дважды. Результат — нулевой. Впрочем, на другой он не очень-то и рассчитывал. Девицам он, разумеется, ни о чем таком не сказал, наоборот, выражал полную уверенность в успехе поисков, чтобы не расслаблялись.

Долбить стену секретности и выяснять, чем именно занимался институт Невзорова, тоже не было необходимости. Какие бы военные железяки они ни мастерили, сам Невзоров наверняка ничего в них не смыслил, он же юрист-экономист. И к Министерству обороны тоже отношения не имеет, если, конечно, верить их бумажке. Получается задача с одним неизвестным: кто мог работать в секретном НИИ, но не инженер и не военный? Надо навестить этого Ожегова, знакомая, кстати, фамилия, но откуда? Толку, правда, скорее всего, опять не будет. Турецкий послал еще один официальный запрос в ФСБ, заранее предполагая, что ответа он не получит. Затем отправился к Меркулову.

— Костя, нужно потрясти наше горячо любимое ФСБ. Пусть колются насчет Невзорова. Не мог он работать ни на кого больше, только на комитет, сам посуди…

— Согласен. Скорее всего, так оно и было. Теперь сформулируй мне, пожалуйста, что ты собираешься делать, если я раздобуду положительный ответ на твой вопрос.

— А ты раздобудешь?

— Предположим.

— Тогда формулирую. Как он пересел из своего коллапсирующего НИИ прямо в администрацию Президента? Кто составил ему протекцию? Кто его двигал? Куда и зачем?

— Ты хочешь сказать: убили пешку, осталось выяснить, какого она цвета, и можно брать за горло ферзей с королями?

— Я, Константин Дмитрич, в кремлевских интригах несильно подкован, думаю, так же, как и ты. Но, по моему скромному разумению, Невзоров на ферзя не тянул.

— Что с эсэнгэшниками? — поинтересовался Меркулов.

— Рита второй день телефон обрывает. Обещала к вечеру организовать «горячую линию». — Турецкий махнул рукой и пошел к себе.

Вместо «горячей линии» на него свалилась неожиданная удача: ночью делегация возвращается в Москву. Не желая терять времени, он ринулся звонить своему гиду из службы безопасности Президента, чтобы договориться на завтра. Железно. Несколько раз он уточнял время и место встречи, необходимые процедуры для допуска к документам, если потребуется, и еще кучу ненужных подробностей. Собеседника он утомил окончательно. «У меня точно паранойя, — подумал Турецкий, положив трубку. — Или маразм… Нет, пусть уж лучше паранойя… Или маразм? Или вялотекущая шизофрения?»

С утра Турецкому вежливо сообщили, что часть делегации, в том числе интересующие его люди, не заходя на работу, вылетела в Германию на какой-то международный конгресс. Название он не дослушал — в сердцах швырнул трубку. Таким образом, чаша весов сама собой склонилась в сторону паранойи.

Как ни странно, ответ из ФСБ пришел, и довольно быстро. Невзоров, оказывается, действительно работал там, но ушел в отставку в звании полковника в мае 1996 года. Правда, получить допуск к документам, проливающим свет на суть его тамошних изысканий, не удалось даже Меркулову.