Солонин. Москва. 2 сентября, 14.55.

В родном управлении все тот же Скобцов доложил:

– Асланов остановился в гостинице «Украина».

– Губа не дура, – присвистнул Солонин. – Хотя почему не в «Рэдиссоне» или не в «Пенте»?

– А вы сами у него спросите, – посоветовал старший лейтенант.

– Думается, Серега, через него и на Кадуева надо выходить.

– Так других вариантов пока нет.

– По коням, – скомандовал Солонин, поднимаясь из-за стола, и, отвечая на немой вопрос младшего коллеги, добавил: – Прокатимся к гостинице, осмотримся.

Осматривались они часа два.

– Виктор Михайлович, – не удержался Скобцов. – Чего зря сидеть? Давайте регулярную наружку поставим. И все дела.

Он сидел за рулем служебной «девятки» и косился на молчаливого Солонина.

– Так и сделаем, – отозвался тот, не отрывая взгляда от парадного входа гостиницы. – Только дружок наш Кадуев не любит откладывать дела в долгий ящик. Завтра может быть поздно.

Турецкий. Москва. 2 сентября, 15.00

Турецкий забрал у Солонина ключи от своей «пятерки» и поехал домой. Он застал жену с дочкой буквально на пороге. Вид у них обеих был парадно-выходной. На его вопросительный взгляд Ирина Генриховна милостливо сообщила:

– У нас культурная программа.

– И куда вы держите путь?

– В Музей частных коллекций, – браво ответствовала Ниночка.

– В Музей личных коллекций, – поправила педантичная мама.

– Я с вами, залезайте в машину, – скомандовал Турецкий. – А то что-то совсем темный стал в последнее время. Того и гляди, Пушкина от Рене Магрита не отличу.

– Ты откуда знаешь про Магрита? – минут через десять подозрительно осведомилась жена. – Что-то не замечала за тобой такой эрудиции.

– Просветили, – скромно ответствовал Турецкий, въезжая на Волхонку.

Прямо перед ним висел большой щит «Рене Магрит. Из собраний США и Европы». Надо же какое совпадение. Привет художнице Тютюкиной. Турецкий не выдал своего удивления ни единым словом, припарковался и вслед за своими дамами вошел вовнутрь.

Ирина и Ниночка быстро прибились к какой-то экскурсии, а Турецкий болтался чуть позади, и до него долетали отдельные слова:

– …приуроченной к столетию бельгийского мастера, одного из самых загадочных художников XX века, представлено 27 наиболее известных полотен и две скульптуры, которые дают возможность получить представление обо всех основных периодах творчества знаменитого сюрреалиста.

Турецкий заметил, как Ирина, что-то увидев, живо развернула Ниночку якобы в сторону более интересного экспоната. Интересно, что же такое жена не дала его дочери увидеть в воспитательных целях? Турецкий продвинулся вперед и оказался перед полотном с кратким и вразумительным названием «Изнасилование». Оно представляло собой женскую голову с пышной прической, на лице которой было помещено женское же тело. Турецкий вспомнил, конечно, он видел репродукцию, она оформляла скандальную книжку Генри Миллера «Тропик Рака». Ну что же, впечатляет, очень впечатляет. Кажется, до него начало что-то доходить, что-то такое, относящееся к сути сюрреализма, к причудливым комбинациям сновидений…

Он перевел взгляд на следующую картину и еле-еле сдержал нервный смех. Винтовка в вертикальном положении стояла в луже крови. Кровь, судя по всему, из нее и вытекла. Внизу была надпись «Вернувшийся с войны». Абсолютная копия картины, висевшей в доме у Богачевой. И якобы принадлежавшей кисти художника-телохранителя Мальцева. Вернее, это его картина была копией. Мальцев был банальным плагиатором. И авантюристом. Надо признать, Богачеву он надул довольно лихо. И нагло. Даже название картины сменить не удосужился. А вообще-то понятен мотив выбора именно этой картины. Ведь Мальцев – экс-афганец.

Нужно было срочно с кем-то поделиться. Турецкий не вытерпел, вышел на улицу, достал сотовый телефон и набрал семь цифр, по которым всегда можно было немедленно связаться с Грязновым.

– М-ммм? – Судя по звукам, Вячеслав Иванович поглощал бутерброд.

– Как жизнь?

– М-ммм…

– Что Софрин делает?

– Следит за Алешиной.

– А кто это?

– Это конфиденциальная информация, – отрезал Грязнов, недовольный тем, что его трапеза была прервана. – И вообще, как вы сказали, ваша фамилия?

– Слава, я провел искусствоведческое расследование! – гордо сообщил Турецкий.

– Ты… что ты сделал?!

Солонин. Москва. 2 сентября, 19.55

В 20.00 Шамиль Асланов вышел из гостиницы с кейсом в руке. Еще один с кейсом, механически подумал Солонин. Асланов прошел к перекрестку Кутузовского проспекта и Украинского бульвара и сел в подкативший белый «опель».

– Давай за ним, только плавно. – Солонин вытянулся, как гончая, почуявшая дичь.

«Девятка» понеслась за «опелем», соблюдая положенную в случае слежки дистанцию (один-два промежуточных автомобиля).

Долго ехать по Кутузовскому не пришлось. «Опель» повернул на улицу Раевского и, проехав не больше тридцати метров, остановился.

– Проезжай, – распорядился Солонин. – А тормознешь у Студенческой.

Они объехали припарковавшийся у обочины автомобиль, прокатили вперед, но останавливаться не пришлось.

– Куда это он? – вырвалось у Скобцова, когда в зеркале заднего вида он заметил выходящего из «опеля» Асланова. Без кейса!

«Опель» рванул с места, бесцеремонно их обогнал и свернул направо, на Студенческую улицу. Асланов двигался в обратном направлении, к Кутузовскому проспекту.

– Ну и что теперь? – спросил Скобцов. – За кем?

– За машиной, – рискнул Солонин таким уверенным голосом, что его более молодой напарник уже не сомневался: Солонин отлично знает, что происходит.

Стараясь не привлекать внимания, они пристроились в хвосте. Не перегруженная автомобилями улица позволяла не отставать и не делать рискованных маневров. «Опель» опять повернул, выскочив на Киевскую улицу.

– Да что они круги наматывают, – заложил руль вправо Скобцов.

– Вот это мы и пытаемся узнать, – заявил Солонин, подозревая, кто сидит в машине. Тонированные стекла не позволяли рассмотреть, а вот интуиция подсказывала.

Они выскочили на Кутузовский и вновь понеслись по широкому проспекту. Тут приходилось мастерски обходить, втираться, подгадывать к зеленому свету светофора. «Девятка» юркой птичкой порхала между автомобилями и не отпускала белый «опель» далеко от себя. Перед пересечением с Минской улицей Солонин скорректировал:

– Пристраивайся вплотную.

– Заметят же, – Скобцов обогнал «Икарус» с туристами и вдавил педаль газа.

– Пускай. Им уже недолго осталось, – Солонин говорил загадками, видно, в голове у него действительно созрел какой-то план.

На перекрестке у светофора «опель» остановился на красный свет. «Девятка» накатывалась сзади.

– Клюнь-ка их в бампер. – Солонин весь подобрался.

Скобцов оторопел:

– Как?!

– Нежно. Маневр имени Турецкого. Знаешь такой?

– Нет, – сознался Скобцов.

– Плохо. Классиков надо изучать. Ну, давай.

И их автомобиль интеллигентно врезался в задний бампер «опеля». Раздался глухой удар. «Опель» бросило вперед.

С быстротой молнии распахнулась дверь водителя пострадавшей машины, и огромный бритый кавказец вырвался наружу, как пушечный снаряд.

– Вай, ты чыто? Глаз нет, да?

Размахивая руками, он ринулся к «девятке».

– Ты с ним пообщайся, а я пошел, – сообщил Солонин и выбрался из автомобиля.

Пока горячий южный водитель предъявлял законные претензии невозмутимому Скобцову, он подошел к «опелю» и потянул на себя заднюю дверь. Ту, из которой вылезал Асланов. Заглянул в салон.

На него, улыбаясь во весь рот, смотрел Ибрагим Кадуев.

– Дарагой, какая встреча, – пропел чеченец елейным голосом.

– Уморил ты меня, Ибрагим, – Солонин подсел к нему как к старому приятелю. – Все не успокоишься, бегаешь чего-то. Дипломаты чужие с собой возишь. – И протянул руку к черному кейсу.

– Зачем обижаешь? Что нужно, говори? – глаза Кадуева блеснули недобрым огнем. – И уходи. Слышишь, да?

И в это мгновение мелькнула рука Кадуева. Виктор едва успел отреагировать. Узкое лезвие чуть притормозило в воротнике джинсовой рубашки, порезав кожу на шее.

Левой рукой Солонин прижал руку Кадуева к спинке сиденья, а правой сжал горло.

– Ну это ты зря, Ибрагим, зря.

– Шайтан, русский шайтан, – хрипел чеченец, извиваясь как угорь. – Не лублю…

– Да кто тебя любить просит? – Солонин надавил на острый выступающий кадык, и Кадуев сразу обмяк.

Выглянув на улицу, он удовлетворенно отметил профессиональную работу подрастающего поколения. Сережа Скобцов, на голову ниже бритого чеченца, сковывал наручниками распластанное на асфальте тело.

Турецкий. Москва. 3 сентября, 8.40

«Что делать?» и «Кто виноват?» – извечные вопросы не только русской интеллигенции, но и работников Генпрокуратуры. Что делать, думал Турецкий, если тебя отстраняют от дела по надуманной причине и выпихивают в отпуск, который тебе на фиг не нужен?

Он лежал на своем любимом продавленном диване и листал томик Пушкина. Вот и пригодился в самом деле. А что? Пушкин – это наше все.

По опыту прежних дел и прежних отстранений Турецкий был уверен, что рано или поздно ему снова придется заниматься делом Богачева, но скорей всего тогда, когда оно уже будет безнадежно упущено. А можно ли что-то предпринять сейчас, хотя бы в плане черновой работы, чтобы облегчить себе существование в будущем?

Богачева и младший Гукк – в Крыму. Значит, за ними не проследишь.

Старший Гукк – вообще неизвестно где.

Мальцев – тоже в Крыму.

Остальные телохранители разбрелись. Трофимов работает в банке. И наружка за ним снята – по требованию Демидова.

А другой технарь, дядя подружки Трофимова – Томский – вообще сгинул.

Зато сама она, по сведениям оперативников Грязнова, сидела дома со сломанной ногой.

В 9.20 Турецкий припарковался на Новослободской, в квартале от дома, где в трехкомнатной квартире Дмитрия Трофимова жила его подруга, жена и любовница Зоя Воскресенская. Окна 32-й квартиры выходили на проезжую часть улицы, так что Турецкий справедливо предположил, что грязновские орлы должны быть где-то неподалеку.

Меньше чем за двадцать пять минут он обследовал весь участок, с которого можно было вести наблюдение, и никого не нашел. Тогда он приметил свободный столик в открытом кафе на противоположной стороне улицы и стал пить кофе.

За пятьдесят минут и три стограммовые чашечки Турецкий сделал следующие выводы:

1. Хозяйка, то бишь Воскресенская, находится дома, поскольку женская рука методично полила цветы на всех четырех окнах.

2. Это именно Воскресенская, а не кто-то другой, поскольку расположение руки во всех случаях было таковым, словно женщина или девушка сидит напротив цветов. А поскольку известно, что Воскресенская сломала ногу, то резонно будет предположить, что перемещается она, сидя в коляске.

3. В квартире есть кто-то еще, что было установлено следственным экспериментом, проведенным Турецким, не сходя с места. Он достал свой телефон и набрал номер квартиры Трофимова-Воскресенской в тот самый момент, когда она поливала цветы и обе ее руки были видны Турецкому. Но трубку тем не менее кто-то снял. И терпеливо молчал. Турецкий тоже не сказал ни слова и дал отбой.

4. После этого Турецкий позвонил на работу Трофимову, и того через несколько секунд пригласили к телефону. Значит, в его квартире был кто-то другой.

В 11.10 появился оперативник, осуществлявший наружное наблюдение. Вычислить его было тем более просто, что, во-первых, Турецкий просто помнил его в лицо, опера звали Виталий Чуйков, а во-вторых, он уселся за соседний столик, но при этом в руках держал хорошо набитый пакет с надписью «Русское бистро». В общем, не есть сюда парень пришел.

– Виталий, – сказал Турецкий, – если ты сейчас обернешься, я скажу Грязнову, чтобы он тебя уволил за профнепригодность.

Виталий, попытавшийся было инстинктивно повернуться, вздрогнул и взял себя в руки. После пяти секунд молчания он сказал:

– Здрасьте, Сан Борисыч. Богатым будете!

– Мне и так неплохо, не подмазывайся. Почему пост покинул? Я здесь уже полтора часа, а наружка не работает.

– Работает! – с жаром зашептал опер. – У нас в этом доме, где кафешка, камера работает двадцать четыре часа в сутки. Так что мы всегда подстрахованы.

"– Ну ладно, – смягчился Турецкий, хотя понимал, что снятую пленку отсматривают не раньше чем через сутки. А это может оказаться непоправимо большой срок. – Почему так долго отсутствовал?

– Так ведь следили же за ней.

– За кем?

– За Воскресенской.

– Как это? Она дома сидит, а ты где болтался?

– Она не дома! – сказал опер. – Она уехала!

– Что ты несешь?! Я ее только что видел!

По воцарившейся паузе Турецкий почувствовал у себя за спиной смятение в рядах наружного наблюдения. Похоже, эта Воскресенская девочка была еще та. Как-то она все-таки оперативников надула. Трофимов себе подружку выбрал что надо.

– Рассказывай.

– Да нечего рассказывать! Два часа назад она вышла из дома…

– Как – вышла?!

– На костылях. Поймала машину и поехала на занятия. В медицинскую академию Сеченова. Это на Фрунзенской. Мы проследили до конца, и напарника своего я там оставил.

Турецкий лихорадочно соображал. Получается, что в квартире в какой-то момент было даже три человека, а не два?!

– Сиди здесь. – Турецкий быстро пересек Новослободскую и вошел в подъезд. Не заходя в лифт, он немного замешкался, пытаясь так переложить сотовый телефон в боковом кармане пиджака, чтобы очертания его антенны смутно напоминали ствол пистолета. И слава богу, что замешкался, потому что телефон зазвонил. Войди он в лифт, этого бы не произошло.

– Александр Борисович? Это звонит Георгий Мальцев, вы меня помните? Мне ваш номер дала Катя, распорядилась, чтобы я вам срочно позвонил.

– Мальцев? Помню-помню, – сказал Турецкий. – Ну как же, большой художник, сюрреалист. И плагиатор.

– Простите, – после паузы сказал огорошенный Мальцев. – Не понимаю, о чем вы?

– На сколько вы надули свою работодательницу? На шесть тысяч, кажется? На вашем месте я бы вернул ей эти деньги.

– Но я…

– Или хотя бы то, что от них осталось. И все честно рассказал. А в противном случае я не поленюсь покопаться в кодексе, чтобы сообразить, под какую статью вас легче всего будет подвести. Все поняли?

– Да, – выдавил Мальцев явно через силу.

– Теперь говорите, чего надо. Только быстро. – Турецкий уже готов был шагнуть в лифт.

– Когда мы приехали в Гурзуф, новые охранники сообщили, что возле дома вертелся какой-то подозрительный тип. Они не смогли его ни задержать, ни хотя бы выяснить, что ему было нужно. Но зато успели сфотографировать. Это оказался Томский.

– Томский?! – Турецкий отпустил лифт, и он уехал наверх. – Какого ему там было надо?

– Не знаю. Когда он увидел приближающихся охранников, запрыгнул в машину и уехал.

– В какую машину?

– В «опель».

Это Турецкому кое-что напомнило, и он решил произвести на Мальцева еще большее впечатление:

– Цвета «брызги шампанского»?

– Откуда вы знаете?! – Эффект превзошел ожидания.

– Я ясновидящий.

Дверь в 32-ю квартиру открылась почти сразу – через пятнадцать секунд после того, как Турецкий надавил на звонок. При этом его приветствовали словами:

– Ну наконец-то, Галка!

Не спрашивая разрешения, он шагнул в переднюю мимо девушки с загипсованной ногой. И успел увидеть, как на лице ее радостное ожидание моментально сменилось выражением все нарастающего ужаса. Он понял, что это и была настоящая Зоя Воскресенская. И сообразил, что она ждала кого-то, вероятно подругу, исполнявшую ее роль на костылях, и не имела возможности дотянуться до дверного глазка. Открыла наудачу и проиграла. Все это было написано на симпатичном и донельзя расстроенном личике. Надо признать, у Дмитрия Трофимова был неплохой вкус.

– Где он? – шепотом спросил Турецкий, сам не до конца понимая, кого имеет в виду.

– Саша в ванной, – простодушно выдала дядю Воскресенская. – Печатает фотографии. – И на всякий случай добавила: – Он ни в чем не виноват!

– Не сомневаюсь, – сказал Турецкий и, подойдя к ванной, гаркнул: – Александр Томский! Выходите с руками, заведенными за голову. У вас есть на это десять секунд. – И он демонстративно полез в карман.

– Сашка, выходи! – завизжала Воскресенская. – Выходи скорей, дурак!

– Да подождите вы, – раздался из ванной спокойный мужской голос. – Засветите же мне тут все. Дайте хоть фотобумагу убрать.

Через полминуты, прошедшие в полной тишине, когда было слышно, как Томский возится в ванной, дверь медленно распахнулась…

Ну, если у него там пистолет, подумал Турецкий. Все-таки он специалист в делах, не мне чета…

Томский вышел, держа руки за головой, и без дальнейшей команды повернулся лицом к стене. Турецкий завел ему руки за спину и защелкнул наручники, взятые у опера Виталия.

Москва, Генеральная прокуратура,

Меркулову К. Д.

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА

Костя! Имею счастливую возможность сообщить следующие сведения, полученные мною совершенно случайно в тот момент, когда у меня кончились сигареты и я вышел к ближайшему ларьку.

1. Томский А. В., бывший охранник Леонида Богачева, прилетел из Симферополя в Москву утром 3 сентября. Предполагая возможное наблюдение за своей квартирой и местом жительства своей племянницы Воскресенской З. Ф., из аэропорта Внуково он позвонил соседке племянницы, с тем чтобы она сообщила Воскресенской, что Томскому необходимо попасть к ней домой.

2. План был разработан предельно простой. Соседка, Стаханова Г. Г., покрасила волосы и переоделась в одежду Воскресенской. Потом сымитировала загипсованную ногу и на костылях вышла из подъезда. Этого было достаточно, чтобы бравые муровские оперативники решили, что это именно Воскресенская собственной персоной отправилась на занятия в медакадемию, и ринулись вслед за ней. После чего Томский спокойно вошел в подъезд своей племянницы, которая, естественно, оставалась дома.

3. Из его показаний следуют такие факты.

3.1. Томскому срочно нужно было воспользоваться уникальной фотолабораторией, которая была дома у Трофимова. Чтобы проявить и напечатать снимки, сделанные в Гурзуфе, на даче Богачева, специальной аппаратурой. Трофимов не имел ни малейшего представления ни о его появлении в Москве и у себя дома, ни о предыдущем местонахождении.

3.2. Томский предъявил документы, подтверждающие, что с 25 августа в качестве частного агента он был нанят страховой компанией «Финист», в которой супруги Богачевы застраховали похищенное в настоящий момент колье с подвесками. Вот почему его нигде не могли найти. В Москву Томский не возвращался, а в Крыму держался от виллы Богачевых на расстоянии и наблюдал. Только один раз мне пришось столкнуться с ним, в буквальном смысле: Томский находился за рулем «опеля», в который по чистой случайности врезалась «Нива» ялтинской прокуратуры. Но я так и не узнал тогда, с кем имел дело.

3.3. Томский занимался технической стороной вопроса. Когда я предположил, что он, как узкий специалист по средствам спецнаблюдения, может иметь отношение к вскрытию сейфа, то был прав ровно наполовину. Страховая компания наняла Томского, как раз исходя из его профиля. И последние девять дней Томский моделировал технические варианты обнаружения кодовой комбинации сейфа потенциальными злоумышленниками. Позавчера вечером он пришел к выводу, что единственная возможность сделать это могла быть у человека, находящегося далеко в море (на расстоянии не менее километра от берега). Поскольку это единственная точка, с которой с помощью специальной аппаратуры можно было бы увидеть ту часть стены комнаты Леонида Богачева, в которой вмонтирован сейф. Дело в том, что сейф как бы находится в мертвой зоне и не просматривается с суши никоим образом!

Турецкий. 14 часов 52 минуты. 3 сентября.

"Из протокола допроса Шамиля Асланова (гражданина республики Ичкерия) в качестве свидетеля. Москва. 3 сентября. 12.20

Солонин. Гражданин Асланов, вы знакомы с Ибрагимом Кадуевым?

Асланов. Да, не отрицаю.

Солонин. Вам известно, что он возглавляет экстремистскую группировку?

Асланов. Это известно любому чеченцу. Даже ребенку.

Солонин. И вы одобряете его действия?

Асланов. Ни в коей мере. Я всегда был против любого насилия и решения вопросов военным путем. Если хотите, такими вот методами, какие использует Кадуев.

Солонин. Вы имеете в виду террористические акции?

Асланов. Именно.

Солонин. Получается, вы осуждаете освободительную борьбу, под знаменами которой выступает Кадуев?

Асланов. Да.

Солонин. Тогда объясните вот это. На снимке вы мирно беседуете во время обеда…

Асланов. Ужина.

Солонин. Хорошо, ужина. Никак не скажешь, что вы идейные враги.

Асланов. Мы не враги.

Солонин. Объясните точнее.

Асланов. Он сам по себе. Я сам по себе. У нас разные дороги. Но мы оба чеченца, понимаете? И прятаться друг от друга не имеет смысла. У нас маленькая страна.

Солонин. У вас имеются какие-нибудь деловые отношения с Ибрагимом Кадуевым?

Асланов. Как вам сказать…

Солонин. А вот как есть, так и скажите.

Асланов. Деловыми их не назовешь.

Солонин. Какими же? Чаю хотите?

Асланов. Спасибо, не откажусь.

Солонин. Ну так какими же?

Асланов. Скорее вынужденно-партнерскими.

Солонин. Это как понимать?

Асланов. Он получает проценты от моего бизнеса.

Солонин. Вы занимаетесь фармакологией?

Асланов. У вас правильные сведения.

Солонин. Какую же роль в ней может играть террорист Кадуев? Может быть, его терроризм – на самом деле ширма для занятий серьезной наукой и бизнесом?

Асланов. Ничего тут смешного нет. Я пошел на контакт с ним, чтобы обезопасить себя, свой бизнес.

Солонин. Другими словами, вы Кадуеву платите, а он вас не трогает и дает возможность спокойно заниматься своими делами.

Асланов. Вы верно все поняли.

Солонин. Да что тут понимать?! Натуральный рэкет.

Асланов. А что вы, извините, предлагаете? Как бы сами поступили на моем месте?

Солонин. Обратился в соответствующие органы.

Асланов. А на следующий день остались бы голым на улице, хорошо еще, если живым. А Кадуева в наших горах пойди найди.

Солонин. Хорошо, в конце концов, это ваше право, кому платить и за что платить. Но как сам Кадуев мотивировал выкачку с вас денег?

Асланов. На борьбу с неверными, простите, за свободную Ичкерию.

Солонин. Старая песня. В метро он взрывы устраивает тоже во имя свободы Ичкерии?

Асланов. Я уже говорил, что не одобряю подобных действий.

Солонин. Скажите, деньги, которые вы вчера передали Кадуеву в кейсе, это те самые проценты?

Асланов. Да.

Солонин. Двадцать тысяч в американской валюте! Не много ли?

Асланов. Это было оговорено.

Солонин. У вас так успешно идут дела?

Асланов. Они только налаживаются. Но после недавних событий… даже не знаю.

Солонин. Вы имеете в виду убийство президента корпорации «Махаон»?

Асланов. Ужасная преждевременная смерть.

Солонин. Какие у вас были отношения с Леонидом Богачевым?

Асланов. Очень хороший человек, очень. И бизнесмен… Я начал строительство в Грозном фармацевтического завода. Вы понимаете, как наша республика нуждается сейчас в медикаментах? И лучше иметь свои, доступные обнищавшим за время войны людям. Богачев принял в этом самое активное участие. Должен был доукомплектовать оборудование и поставлять сырье.

Солонин. По этому поводу вы встречались с ним в Ялте?

Асланов. Вам и это известно?

Солонин. Как видите.

Асланов. Мы подписали соглашение о строительстве еще одного цеха по выпуску нового лекарства, разработанного в России.

Солонин. У вас не возникало мысли, что Богачева мог убрать именно Кадуев?

Асланов. Что вы! Ему-то какой смысл? Хотя…

Солонин. Продолжайте.

Асланов. Не нравилось ему, что русские опять влезают в наши внутренние дела.

Солонин. Даже помощь, сотрудничество?

Асланов. Для него это не имеет значения. Все, что от вас, якобы противно Аллаху.

Солонин. А оружие? Или он из пальца стрелял?

Асланов. Что вы меня спрашиваете? Вы его спросите.

Солонин. Уже спрашивали. Молчит.

Асланов.???

Солонин. Да, да. Похоже, он еще не обдумал все ответы на наши вопросы. Зато вы от него теперь сможете отдохнуть. Надеюсь, надолго.

Асланов. И что теперь?

Солонин. А теперь я вас отпущу и попрошу еще несколько дней не покидать столицу. Можете понадобиться.

Турецкий. Москва. 3 сентября, 17.02

Турецкий отложил в сторону листы протокола допроса Асланова.

– Это что же получается? Честный(?!) чеченский(?!?!?!) бизнесмен Шамиль Асланов строил в Грозном фармацевтический завод на деньги Богачева?

– Действительно фантастика, – кивнул Солонин, расположившийся напротив хозяина кабинета. – Но – правда. Проверено.

– А Кадуев все молчит? Взрыв на Лубянке не берет на себя?

– Зубоскалит, и все. Убить хочется. Сегодня вечером опять допрашивать буду. Причем не один. Начальник управления хочет с Кадуевым познакомиться, так что в Матросскую тишину я больше не поеду. Привезут гада прямо в министерство. Представляешь?

– Прямо выездной зверинец. А что по поводу фотографии, где они вместе с Аслановым в ресторане?

– Не помню, говорит. Мало ли где и с кем. А этого не знаю.

– И в машину тот к нему не садился, и деньги не передавал. – Турецкий еще раз пролистал материалы дела.

– Выражаясь блатным жаргоном, пошел в полный отказ. В несознанку.

– Иму это нэ паможит, – с кавказским акцентом резюмировал Турецкий и посмотрел на Солонина.

– Что-нибудь не так, Саша? – Солонин потрогал свои волосы, уши, нос.

– Как ты догадался? Объясни мне, Витя, это школьное сочинение или официальный документ? – Турецкий потряс листами.

– Больше склоняюсь к последнему.

– Что это у тебя тут за «чаю хотите», «спасибо, не откажусь»? Ты бы еще описал, как вы в шахматы сыграли и он тебе мат в два хода поставил.

– Не он мне, а я ему.

– Ты серьезно?!

– Шучу.

– А ты обзавелся бы магнитофоном, тогда глаза не так напрягались. И мне проще было б.

– У меня есть. Он в ремонте, – попытался оправдаться Турецкий.

– Как ваш генеральный постоянно болен, так и он у тебя уже полгода в ремонте.

– Это не этот генеральный болен. Это позапрошлый был болен. И вообще не отвлекайся от темы. Что еще?

– Как найти Софрина?

– Понятия не имею, – деланно равнодушно пожал плечами Турецкий. – Я же вне игры. Узнай у Грязнова.

– Тогда я, с вашего прокурорского разрешения, откланяюсь.

– Вали, Витька, – окликнул Турецкий коллегу уже у порога, – а зачем тебе Софрин-то?

Солонин загадочно подмигнул:

– Ба-альшой секрет.

Софрин. Москва. 3 сентября, 18.20

Эти двое сели ему на хвост еще вчера. На них Софрин обратил внимание в «Макдоналдсе» на Пушкинской площади, где скромно перекусывал рекламным чизбургером за 10 рублей, запивая его диетической колой. Эти же набрали полные подносы с биг-маками, макчикенами, двойными порциями картошки и какими-то коктейлями. Два совершенно похожих друг на друга парня, коренастые крепыши с бритыми затылками. Можно было бы подумать, что близнецы-братья, если бы не разный цвет волос (один брюнет, другой шатен) и некоторое несходство в чертах лиц. Зато выражение его у обоих было прямо-таки зеркальным отображением друг друга. Даже челюсти, пережевывая очередной кусок, двигались синхронно-ритмично.

Вначале вели они себя достаточно профессионально. Ни разу не посмотрели в его сторону. Даже не бросали беглых косых взглядов. Как будто для них Софрина не существовало. Но вскоре почти не таясь неизменно повсюду следовали за ним. Если бы не это обстоятельство, то и он не обратил бы на них никакого внимания. Мало ли подобных типов праздно разгуливает по Москве?

Но что это?

Психологическая атака?

Предупреждение?

Но со стороны кого?

Софрин терялся в догадках.

Хотя по большому счету причин могло быть две. Первая: его поиски пропавшего старика Гукка. Кому-то это стало известно и ОЧЕНЬ не нравилось. И вторая: слежка за Нонной Алешиной. В таком случае это, должно быть, ребятки Призера, что весьма на то и походило. Софрин все больше склонялся ко второй версии.

Последить за Алешиной (возможно, она и выведет на Гукка; казалось, что она что-то недоговорила в их первую встречу) было его личной инициативой. На три дня Софрин стал ее тенью. За исключением работы в «Селене» и спальни следовал за ней везде: и в обувные и парфюмерные магазины, и в кафе, и даже на выставку какого-то художника, фамилию которого он так и не запомнил. Постеснялся только зайти в отдел женского белья в супермаркете на Тверской.

Но он и так старался держаться в стороне, чтобы даже случайно не попасться на глаза. А на улицах города в своем видавшем виды «жигуленке» одиннадцатой модели он был и вовсе неприметен.

Наружное наблюдение проходило успешно (в плане маскировки), хотя пока и без видимых результатов, не появись эти двое. И если вчера они делали вид, что не замечают его, то сегодня внаглую пялились и постоянно перешептывались.

На обоих были одинаковые белые хлопковые брюки и черные рубашки. Только легкие летние туфли отличались моделью, но тоже имели одинаковый черный цвет. Они опять сидели в том же «Макдоналдсе» на Пушкинской на открытой летней веранде и с тем же набором блюд.

Был еще один посетитель, интересовавший Софрина в первую очередь. Нонна устроилась внутри и о чем-то весело болтала с подругой, не спеша потягивая коктейли.

Он выбрался наружу, и эти ублюдки увязались за ним. Его уже начали раздражать их наглые самодовольные рожи, постоянно жующие если не гамбургер, то жвачку.

Софрин откусил пирожок. Если бы не Нонна, его никто и на халяву не затащил бы в эту американскую кухню. А вот она так явно не думала. Бывала здесь каждый день. И он по рабочей необходимости третий день насиловал свой желудок и тратил личные деньги. Никаких подозрительных или мало-мальски интересных контактов у нее за это время не произошло. День в основном заканчивался одинаково: черный «БМВ» забирал ее из «Селены», они с Призером ехали ужинать в какой-нибудь уютный ресторанчик (предпочтение отдавалось китайской кухне, гурманы хреновы), а затем к ней домой. Но до утра Призер у нее ни разу не остался. Возвращался к себе в резиденцию. Две гориллы, бритый и худой – Али-Баба и Шумахер, повсюду его сопровождали.

Пирожок оказался вкусным. Как, впрочем, и вчера, и позавчера. Но все равно мама пекла их лучше. Ему вдруг пришла в голову мысль подурачиться над теми двумя. Это будет ход в стиле Турецкого. Впрочем, Вячеслав Иванович рассказывал, Турецкий и похлеще штуки откалывал.

Софрин сделал внушительный глоток колы, поднялся и с беспечным видом подошел к столику, за которым сидели парни. Они как раз вгрызались в свои биг-маки.

– Мужики, я отлучусь ненадолго. – И многозначительно указал глазами внутрь заведения.

Мужики так и застыли с прилипшими к физиономиям биг-маками.

Софрин не стал дожидаться утвердительного ответа и поспешил уйти. Он зашел в помещение «Макдоналдса», стараясь не попасться на глаза Нонне, отыскал туалет и пробыл в нем ровно три минуты. Потом не спеша, с видом человека, получившего явное облегчение, направился обратно. Благодаря стеклянным стенам он являлся прекрасным объектом для наблюдения снаружи.

Вот тут она его и заметила.

– Здравствуйте, Шерлок Холмс!

Софрин вздрогнул и остановился. Краем глаза заметил, что те двое пристально наблюдали за ним, а не за его столиком. Даже жевать перестали.

– Вы не узнаете меня? – звучал голос Нонны, заставляя ум Софрина лихорадочно работать.

– Почему? Привет, Нонна. – Пришлось подойти.

– Знакомьтесь, это Ирина. Моя подруга и коллега. Вместе работаем. А это, – она обратилась к девушке, сидевшей рядом, той самой, у которой он выспрашивал, как найти Алешину, – мой знакомый уголовник. Ой, извините, следователь из уголовного розыска… – Софрин подсказал. – Ну да, конечно. Володя… Не думала, что МУР обедает в «Макдоналдсах». – Нонна озорно блеснула глазами.

– Я здесь редко бываю, – начал объяснять Софрин, – так, от случая к случаю. А вы?

– Каждый день, – почти одновременно сказали обе девушки.

Он подумал, что могли бы и не говорить, и так знает. А он в таком случае мог бы и не спрашивать. И постарался раздобыть для себя хоть какую-нибудь новую информацию.

– А не удобнее было бы где-то поближе к вашей работе? На Арбате, например?

– Мы здесь привыкли. А привычка, знаете ли, ужасная вещь, – ответила Нонна и изобразила усталость от земных забот.

– Так уж и ужасная?

– А что?

Софрина слегка укололо. Опять это «а что».

– Это я к тому, что бывают и хорошие привычки.

– Какие же?

– Ну, собирать марки или значки, ходить в театр.

– Это не привычки, а хобби и увлечения, – поправила Нонна, и Софрин подумал, что она права, а он самым позорным образом опростоволосился.

– Тогда привычка жениться, например.

Все дружно посмеялись. Поболтали о пустяках, вроде успехов наших органов в борьбе с преступностью и новом сезонном показе моделей, и Софрин простился.

На улице его встретили подозрительные, злобные взгляды двух охранников. Он им кивнул и сказал «спасибо». Теперь, когда Нонна его уже увидела, можно было спокойно доесть и допить. Две дожевывающие физиономии дыхнули на него запахом американской экспресс-кухни.

– Девочками интересуешься? – спросил брюнет.

– А мальчиками как? Слабо? – продолжил шатен.

У Софрина мелькнула мысль, что ларчик просто открывался: ребята оказались голубыми, потому так пристально и наблюдали за ним и водили два дня. Но он тут же отбросил подобную догадку – голубые со свирепыми рожами приставать и заигрывать не станут. Эти же выглядели как цепные псы, готовые вот-вот сорваться и разорвать в клочья. Что-то тут было не так.

– Я вас чем-то обидел? – поинтересовался Володя, поднося стакан колы ко рту.

– Поставь на место. Потом допьешь. – Брюнет сжал его кисть и придавил руку со стаканом к столу.

– Еще пройтись по нужде не хочешь? С нами, – шатен зашел с другой стороны.

– Спасибо. Но что-то нет желания.

Софрин огляделся по сторонам. Окружающим до них не было ровным счетом никакого дела. Да и кто бы стал вмешиваться? А одному с ними не справиться. Даже с одним под большим вопросом. Вон, шеи, как у слонов.

– И о чем ты беседовал с этой мадам? – пальцы впились в кисть, что заставило опустить стакан.

– С мадам?

– Не придуривайся, – прошипел шатен в самое ухо.

Только сейчас до Софрина дошла альтернативная версия. А что, если парни тоже следили за Алешиной, поэтому в первый день и не обращали на него внимания? А сегодня он им примелькался. Подумали, что пасет их. А когда пообщался с девушкой, сообразили, что ему нужна, так же как и им, все-таки она.

– Ну? – сильнее сжимал руку брюнет.

– Не вешай лапшу, – шипел шатен.

Софрину это напомнило перекрестный допрос. Он даже попробовал улыбнуться.

– Чего скалишься? – шатен навалился грудью на его плечо. – Сейчас заплачешь.

Володя переводил взгляд с одного на другого. Бесцветные маленькие глазки впивались в него, как иглы. Ему это надоело, и он перешел на созерцание почти пустого стакана колы.

– Ладно, Гарик, кончай базарить. Забираем шибздика с собой и отваливаем.

Ответа не последовало. Вместо него голова брюнета впечаталась в стакан и пролила на стол остатки колы. Рядом с грохотом приземлилась стриженая голова шатена.

Софрин поднял изумленные глаза. Перед ним собственной персоной стоял и посмеивался Витя Солонин.

– Нельзя тебя, Вовка, надолго без присмотра оставлять, – он протянул руку. – Пошли отсюда. Пусть ребятки колу допивают.

Но далеко отойти они не успели. Шум и крики заставили броситься внутрь помещения.

Солонин. Москва. 3 сентября, 19.17

Подруги, как обычно, болтали ни о чем. С ними попытались заигрывать два китайца или корейца, сидевших за соседним столиком. Кто их разберет, все на одно лицо. Вполне прилично одетые: в белых сорочках и черных брюках. Девушки дали понять, что они не заводят случайных знакомств, в том числе с иностранцами. И те отстали.

– А ты этого Володю хорошо знаешь? Ну, из уголовного розыска, – спросила Ирина подругу.

– Да нет. Один раз приходил к нам в Дом. Расспрашивал про одного моего знакомого. Так я ему все и рассказала.

– А, точно! Я же его видела. Еще подумала: «Воздыхателя себе нового Нонка нашла». Посмотрела, аж смешно стало. Генка твой ему вмиг мозги вправил бы куда надо.

– Ой, Ириша, давай не будем о драконах.

– Все-все, молчу. Ой, смотри, какой красавчик! – Ирина глазами указала на чернявого смазливого юношу, проходящего мимо них к свободному столику.

– И что ты в этих кавказцах находишь? – удивилась Нонна, равнодушно пожимая плечами.

Соседи что-то лепетали по-своему, по-азиатски. Вдруг громко рассмеялись, сощурив и без того узкие глазки. Нонна, сидевшая к ним спиной, даже обернулась посмотреть, что вызвало такой прилив веселья. Один из китайцев-корейцев, стараясь унять хохот, даже отъехал на стуле назад. И угодил прямо в юного сына гор.

Парень с полным подносом в руках полетел вперед, на столик двух подруг. Стаканчики с соком и коктейлем безжалостно выплеснули свое содержимое на девушек. Кавказец еще был в полете, а они, как по команде, уже вскочили, спасая наряды от образовавшегося вокруг безобразия.

Нонна в ужасе взглянула на залитую бело-красным коктейлем новенькую желтую блузку. И внезапно почувствовала легкий укол между лопатками. Она как-то сразу ослабела, обмякла и тяжело опустилась обратно на стул. Испачканная блузка ее больше не тревожила. От лопаток по всему телу побежала парализующая все движения и желания теплота, налила свинцом тело, ударила в голову…

Алешина сидела на том же месте, где ее оставил Софрин. Руки безвольно свисали, голова откинулась назад. Открытые остекленевшие глаза смотрели в потолок.

Напротив, оцепенев от ужаса, приклеилась к стулу ее подруга и орала во всю глотку. Тут же рядом топтался молодой парень кавказской наружности, ничего не понимая и не зная, что делать. На его лице растерянность смешалась со страхом, придавая ему вид загнанного зверя. Толпа плотным кольцом обступила злосчастный столик, но никаких действий не предпринимала.

Софрин и Солонин не без труда прорвались сквозь ограждение любопытных. Подруга, узнав Софрина, сменила непрерывный вопль на членораздельный крик:

– Я к ней… а она… она… уже не дышит… А-а-а!!!

Ирина внезапно вскочила и, вытянув руку, указала пальцем на замершего паренька.

– Это он, сука, виноват! – И обессиленная, как будто выполнила свой последний гражданский долг, плюхнулась назад на стул, зарылась лицом в ладони и затряслась от рыданий.

– А я что? Я только упал. Пролил на них, – заикаясь, оправдывался юный кавказец.

– С тобой еще разберемся, – пообещал Солонин и повернулся к толпе: – Уголовный розыск. Вызовите «скорую».

Он подошел к Нонне, пощупал пульс, заглянул в зрачки. Софрин следил за его действиями с некоторым содроганием. Он видел не одну смерть. Но тут было нечто иное. К Нонне он относился с некоторой симпатией. Всего несколько минут назад жизнерадостная, улыбчивая, она сейчас сидела неподвижной красивой куклой. Как-то все это не укладывалось в голове.

Солонин обошел Нонну, наклонился.

– Владимир, иди-ка сюда.

Софрин приблизился, стараясь не смотреть девушке в глаза. Виктор убрал в сторону свисавшие волосы.

– И что это по-твоему?

Бывалый муровский опер захлопал ресницами. Между лопаток у Нонны торчала игла длиной сантиметров пять-шесть с разноцветным пушистым оперением на конце.

Солонин достал платок, аккуратно извлек ее и спрятал в карман.

– Чего молчишь, как воды в рот набрал?

– Пока ни черта не понимаю.

– А вот я начинаю догадываться. – Виктор подошел к безутешной Ирине, легонько тронул за плечо. Она вскинула на него красные заплаканные глаза.

– А кто сидел за соседним с вами столиком, вон за тем? – он кивком головы указал за спину Нонны.

Посмотрев на подругу, девушка опять залилась слезами:

– Желтые какие-то… Двое… Клеились еще…

Прибежали санитары с носилками. Толпа расступилась, пропуская их. Солонин коротко переговорил с врачами, кивнул Софрину:

– Этих двоих забираем с собой. Давай к тебе, что ли.

Всхлипывающая Ирина и поникший парнишка безропотно повиновались. Мимо пронесли носилки с накрытым телом. При виде этого Софрин почувствовал что-то вроде укола совести. А девушка опять заскулила. Володя поддержал ее за локоть.

– Веселый у нас городок, – сказал Солонин, когда они вышли на улицу, – не успели вернуться, и начинается…

– Я-то при чем? – взмолился юный кавказец. – Отпустите. Ну честное слово…

– В горы улетишь? – прищурился Солонин. – Туда всегда успеешь. На фиг было тогда сюда прилетать? А пока суд да дело, побудешь у нас, горный орел.

– Какой суд? Что за суд?! – запричитал тот и, не удержавшись, залился слезами.

Подошли к машине Софрина. Он только взглянул на нее и тихо выматерился. Солонин непонимающе переводил взгляд с него на автомобиль.

– И как это понимать? – решил он получить вразумительный ответ.

– Месть головорезов, – процедил сквозь зубы Софрин. – Эти двое, которых ты обидел, отыгрались на моем корыте.

«Жигуленок» опера жалко опирался на проколотые колеса.

– А как они ее вычислили? Они что, после моих прикосновений ясновидящими стали? – не понимал Солонин.

Софрин попробовал объяснить:

– Мы с ними последние два дня только и делали, что друг перед другом маячили.

Солонин подогнал свой «фольксваген-пассат», и все загрузились в него. Рыдания и слезы поутихли, и жить стало как-то легче. Но Софрин все равно чувствовал себя отвратительно. Следил и не уследил. Можно только представить, что устроит сейчас Призер. А что может он? Найти убийц? Что смог, он уже сделал: не туда смотрел. Еще и придурки эти навязались, сбили с толку. Вот и расхлебывай теперь кашу.

Когда подъехали к МУРу, пошел мелкий дождь.

Что за денек сегодня, подумал Софрин. Все вокруг рыдают.

Солонин укатил в экспертно-криминалистическое управление ГУВД на предмет выяснения происхождения иглы. Софрину же предстояло допросить Ирину и юного кавказца, чем он и забил остаток рабочего дня.

И сразу отпустил девушку. Парнишку, коим оказался Ахмет Русаев, уроженец города Грозного, задержал до выяснения. Уж как тот ни бился, ни умолял, ни клялся Аллахом и всей родней до седьмого колена, Софрин остался непреклонен и веско аргументировал:

– Вот сверят твои пальчики с отпечатками на орудии убийства, тогда и подумаем, как с тобой дальше быть.

Вернулся Солонин в возбужденном состоянии и с порога заявил:

– Ответ экспертизы получим не раньше завтрашнего дня. Но я и без него знаю приблизительный результат.

– Ну-ну, – Софрин придвинул ему чашку с растворимым кофе.

– Скорее всего острие иглы смазано быстродействующим ядом. Так он вреда не принесет, но если попадет в рану или даже малейшую царапину, все, в считанные секунды тебе каюк.

– Почему это сразу мне? – возмутился хозяин кабинета, забирая у гостя ложку для сахара.

– Это я образно… Дай-ка мне назад черпалку, я сладкий люблю, – и Солонин бухнул в чашку еще пару ложек сахара.

– Так что это за фиговина такая?

– Вот тут и начинается самое интересное и загадочное! – Виктор многозначительно поднял указательный палец. Софрину показалось, что этот жест он уже где-то видел. И совсем недавно. Даже в похожей обстановке. Между тем новоявленный оратор продолжал: – Это не фигня, а метательная стрелка. Своеобразный микродротик, с оперением для точности попадания и специальной обточкой, регулирующей центр тяжести. Применялась в Древнем Китае и Японии наемными убийцами. Излюбленное оружие ниндзя: бесшумное и эффективное. Даже при попадании в палец гарантирована смерть. Главное, чтобы игла пробила ткань и яд попал в кровь.

– Час от часу не легче, – у Софрина перед глазами стоял вскинутый вверх указательный палец Солонина (ну где он видел этот жест?). – Не хочешь ли ты сказать, что у нас по Москве разгуливают ниндзи и мочат в общественных местах симпатичных девушек?

– А ты бы хотел, чтоб только страшненьких? – парировал Солонин.

– Не цепляйся к словам, – поморщился Софрин.

– Ладно. Завтра все скажет экспертиза и вскрытие, а я только добавлю. Решено: дело передаю в Мосгорпрокуратуру.

– Кстати, а как это так получилось, что ты, как черт из табакерки, выскочил у моего столика?

– Благодаря твоей, Владимир, прилежности в работе и регулярным сводкам о том, как идет следствие.

– Вячеслав Иванович сообщил?

– Он, родимый. Говорит, в это время они обычно обедают по-американски на Пушкинской, только по разным углам.

– Пообедали, – вздохнул Софрин. – Меня-то зачем искал?

– Хотел об общем знакомце потолковать. Догадываешься?

– О Призере, что ли?

– В самую точку.

В это время распахнулась дверь, и в кабинете появился Грязнов.

– Не успели встретиться, а уже оставляете вокруг себя кровавые следы. Вот что я вам скажу, други мои, – и он поднял вверх указательный палец. – Если мы не ускорим процесс, у всех сильно запечет в одном месте. Наверху уже вздувают горны.

И тут у Софрина против всякой логики сразу отлегло от души. Он вспомнил, где раньше и у кого лицезрел этот жест.

Грязнов. Москва. 4 сентября, 10.20

Оперуполномоченный Виталий Чуйков, благодаря вмешательству Турецкого закончивший наблюдение за квартирой Зои Воскресенской, вернулся к своим повседневным обязанностям. Плановые операции и сбор информации у личных осведомителей – вот удел рядового опера.

Утром его вызвал к себе сам начальник столичного угрозыска. Вячеслав Иванович сказал, что работники Генпрокуратуры благодарят его, Чуйкова, за помощь в проведении своего расследования (какого именно, Виталий не имел ни малейшего представления) и что это будет отмечено в конце месяца в его зарплате, если только они вообще ее (зарплату) в этом месяце увидят. Но сейчас лучше об этом поскорей забыть, чтобы получше сосредоточиться на следующем задании.

– У тебя есть толковые осведомители в Свиблове? – поинтересовался Грязнов.

Чуйков кивнул.

– Поработай с ними. У меня есть информация, что там происходят какие-то странные вещи. Чуть ли не передел бандитских сфер. Выясни это немедленно. Заткнем РУБОП за пояс.

И Чуйков выполнил задание в такие сжатые сроки, что даже сам верил в это с трудом. Тем более что отправлялся он в Свиблово, будучи в крайне скверном расположении духа.

Честно говоря, Виталий надеялся выкроить пару часов в первой половине дня, чтобы посмотреть по каналу НТВ+спорт финальные матчи чемпионата мира по настольному теннису. Когда-то он сам занимался этим видом спорта, в пятнадцать лет дорос до уровня кандитата в мастера и на этом поставил точку. Но болельщицкого интереса к пинг-понгу не утратил. Отрадно было, что последнее время белорусский спортсмен Владимир Самсонов занимал высшие позиции в мировом рейтинге, но все равно на фоне десятков, а то и сотен феноменальных китайских мастеров это был лишь эпизод. Китайцы! Вот кто поражал воображение Виталия. То, что они вытворяли за теннисным столом, не укладывалось в нормальные представления о человеческом глазомере, меткости и реакции…

Такие примерно мысли были в голове у Чуйкова, когда он подъезжал к углу Енисейской и Чичерина.

Его личный местный стукач, ничего не объясняя, лишь предположил, что в этом месте может произойти нечто эктраординарное. И якобы очень скоро Чуйков сможет убедиться в этом лично. Он посмотрел на часы: было 11.15.

В двадцати метрах перед ним стоял черный джип «ленд ровер», в котором был только один водитель. Чуйков хорошо видел, что водитель, как и он сам, нетерпеливо поглядывал на часы.

Через две с половиной минуты подъехал белый «ниссан», оттуда выскочили двое маленьких китайцев, или корейцев, и в считанные секунды выкинули водителя «ленд ровера» на асфальт. Чуйков так и не понял, что, собственно, произошло. На разборку это не походило. Ясно было, что уж эти-то азиаты в пинг-понг играть не собирались. Водитель джипа два раза пытался подняться, размахивая руками и что-то оживленно крича, но тут же валился наземь. Причем, несмотря на то что китайцы или корейцы стояли совсем рядом, Чуйков не заметил, чтобы они делали какие-то резкие телодвижения. Потом один из них наклонился над водителем джипа, сделал что-то рукой, в которой на солнце мелькнула тонкая полоска стали, и тут же водитель заверещал невыносимо тонким голосом. Китайцы или корейцы быстро разошлись по двум машинам, то есть один из них уехал в «ленд ровере», принадлежавшем тому, кто остался лежать на асфальте.

Чуйков записал номера, благоразумно дождался, пока они скроются из виду, и тогда побежал к мужчине, скулившему на асфальте.

Здоровый сорокалетний мужик скулил, зажимая кровоточащий живот. Чуйков убрал его руки, приготовившись оказать первую помощь, но округлил глаза и даже отпрянул. Экс-владелец «ленд ровера» едва ли был серьезно ранен. Просто на животе у него было вырезано несколько иероглифов.

Турецкий. Москва. 4 сентября, 21.21

Они с дочерью по очереди вспоминали, какие созвездия лучше были видны в крымском небе, а Ирина Генриховна не могла на них нарадоваться.

Это был классический семейный вечер. Из тех, которых у них практически никогда не бывало. Сперва ужин, затем вечерняя прогулка по набережной, и наконец, к началу десятого семейство в полном составе вернулось домой.

"– Как хорошо, что время от времени тебя отстраняют от дел, – умиротворенно заметила Ирина. И в этот момент, как в плохом кино, зазвонил телефон.

Турецкий, не снимая трубки, посмотрел на определитель номера. И развел руками: ничего, мол, не поделаешь – Меркулов. Ирина немедленно надулась и ушла в другую комнату. Ниночка весело засмеялась и последовала за ней.

– Александр, – деловито сказал Константин Дмитриевич. – Я уже отчаялся тебя найти. Почему мобильный не отвечает?

– Я его отключил.

– Как это отключил?! Ты на службе или где?

– Я думал, что в отпуске.

– Не морочь голову! Извинись за меня перед супругой и приезжай немедленно в Сокольники. Кадуева застрелили.

– Как это застрелили?! – пародируя Меркулова же, закривлялся Турецкий. – Я думал, он – в тюрьме.

– Вот и разберешься с этим. Будешь вести расследование, я распорядился

И до Турецкого наконец дошло, что это не шутка.

Кадуев недалеко отъехал от тюрьмы.

Тюремный микроавтобус «мерседес» все еще лежал на боку возле самого входа на станцию метро «Сокольники». Тела из него уже вытащили. Кроме Кадуева погиб водитель-сержант, оба конвоира были тяжело ранены.

Турецкий увидел Солонина, который сумрачно наблюдал за работой экспертов-криминалистов, и подошел к нему. Молча поздоровались.

– Как это произошло?

– Я не из числа свидетелей, если тебя это интересует, – огрызнулся Витя. Но быстро овладел собой: – Извини. До сих пор не могу в это поверить… Пойми меня правильно, мне этого мерзавца не жаль ни капельки, просто последние пару лет я, кажется, только и делаю, что его ловлю. Мы уже стали просто как Том и Джерри. Что касается того, как это произошло, есть несколько свидетельств. Все они сводятся к следующему. «Мерс» стоял на перекрестке, ожидая зеленый свет. А слева ехал джип «ленд ровер», вдруг он завернул на тротуар, так что оказался напротив тюремной машины. И из «ленд ровера» пошли автоматные очереди.

– Стреляли несколько человек?

– Точно не могу сказать, но вряд ли, как мне кажется, судя по характеру ранений и траектории отверстий на «мерседесе». Хотя я тут не спец, давай подождем заключения. Вполне должно было хватить и одного «калашникова».

– Ты уверен, что Кадуева убивали именно этим оружием?

– Абсолютно.

– А номера «лендровера» кто-нибудь запомнил?

– Есть разные варианты, – неохотно сообщил Солонин. – Но самое главное – как они узнали, что Кадуева будут здесь везти?!

– Кто – «они»?

– То-то и оно…

Появился Меркулов. Не здороваясь, он сказал:

– Саша, тебе это ничего не напоминает?

Турецкий смотрел на него какое-то время непонимающим взглядом, потом спохватился:

– Варшава! Улица Маршалковская. И тоже стреляли из «калашей». Ну что за черт?! Как только у нас появляется зацепка, тут же ее кто-то обрывает. Вернее, расстреливает.

– Что это значит? – спросил непроинформированный Солонин.

– Вообще-то, Виктор, это по твоей части, – признал Меркулов. – Европейский терроризм. Надо было прислать тебе бюллетень.

– Костя, – спросил Турецкий. – А поляки что-нибудь выяснили насчет машины, из которой расстреливали «Духов»? Кажется, там проезжал синий «рено-меган»?

– Да. Машина была угнана. Так что никаких концов. Посмотрим, что будет с этим «ленд ровером».

– А позвоню-ка я Грязнову, – задумчиво сказал Турецкий. – Авось что-нибудь подскажет старая ищейка.

– Ты, Саша, вечно преувеличиваешь его возможности, – покрутил носом Солонин. – Он, конечно, классный сыщик, но ведь он еще понятия не имеет о том, что произошло.

– Ладно, поглядим. – И Турецкий отошел в сторону с мобильным телефоном.

Грязнов. Москва. 4 сентября, 22.30

Вячеслав Иванович не поленился, приехал сам. Да еще и не один. На заднем сиденье его видавшей виды «Нивы» были опер Чуйков и некий мужчина, которого ни Солонин, ни Турецкий, ни Меркулов никогда прежде не видели.

– Знакомьтесь, – представил его Грязнов. – Серафимович Константин Семенович.

– Писатель, что ли? – не удержался Турецкий.

– Это ты писатель, а он – ни в какую. Оперу моему, – Грязнов кивнул на Чуйкова, – ничего писать не хочет. А ведь это из его джипа вашего Кадуева порешили. Тихо, тихо! – предупредил Грязнов, заметив невольное движение Солонина. – У Константина Семеновича стопроцентное алиби, его в машине не было. И вообще она – вроде уже не его машина. Сегодня утром он ее подарил каким-то китайцам. В знак вечной дружбы великих народов. Русский и китаец – братья навек. А сам он – вполне мирный человек, хозяин гастронома в Свиблове.

– Китайцам подарил?! – подпрыгнул Солонин. – Ну конечно! Это уже второе дело на их совести. Сперва – Нонну Алешину, теперь – Кадуева. Вячеслав Иваныч, а чего это он у вас за живот все держится?

– Китаезы ему надпись на животе оставили. Ножичком.

Все с сочувствием посмотрели на Серафимовича.

– Какую? – спросил Меркулов.

– «Невозвратимый агент». Я уже выяснил, что это значит. Это термин китайского философа Сунь Цзы.

– 400 год до нашей эры, – припомнил Солонин.

– Точно. Сунь Цзы написал книгу «Искусство войны». Там в главе «Использование тайных агентов» есть и такой вариант – «незвозвратимыми» он называет таких агентов, через которых противнику доставляется ложная информация. Сунь Цзы считает их невозвратимыми, потому что противник, вероятно, убьет их, когда обнаружит, что полученная от них информация была ложной.

– Я хочу изменить свои показания, – заявил Серафимович, – они были даны в состоянии ранения.

– Иди ты, – весело удивился Грязнов. – А сейчас ты в каком состоянии?

– Хочу изменить показания, – не обращая внимания, повторил Серафимович. – Машину у меня угнали. Сегодня утром, на углу Енисейской и Чичерина.

Призер. Москва. 5 сентября, 20.10

Призер пил сутки кряду и не спал ни минуты. Железное спортивное здоровье до сих пор позволяло. Слегка протрезвев, он решил отправиться в «Селену», где работала незабвенная подруга, и там продолжить.

Верные телохранители Али-Баба и Шумахер прекрасно понимали шефа. Никого к нему в эти дни не пускали и сами отвечали на звонки.

Дела группировки шли нормально, и двухдневный запой ее руководителя, грозивший перерасти в более продолжительный, не был страшен. Все выглядело бы вообще примерно так, как если бы Призер укатил на недельку на Багамы. Такое случалось и раньше. От этого общее дело не страдало. Поэтому правая рука и секретарь шефа Али-Баба смело взял на себя разрешение текущих проблем.

Накануне они с Шумахером, прихватив еще двух бойцов, потрясли маленького китайца, торговавшего медикаментами в гастрономе на их территории. Вызвали его из киоска, посадили к себе в машину и надавали щелбанов, объяснив, что нехорошо без спроса своевольничать в чужих джунглях. Потом вместе вернулись, в качестве аванса первого взноса выгребли кассу, забрали еще кое-что и, ласково пригрозив на будущее, распрощались. Не забыли, кстати, открыто намекнуть, что его бизнес им не по душе, и посоветовали от греха подальше свернуться в ближайшее время.

Китаец, как показалось, все понял. Кивал и потирал ушибленный лоб. С сознанием полного превосходства и победы «бабушкинцы» закончили рабочий день.

Сегодня Али-Баба и Шумахер единодушно решили, что у шефа последний запойный день. Коль он решил выбраться наконец из дома, значит, душевно пошел на поправку. Напьется в доме моделей с кутюрье Мишуниным и назавтра будет готов к труду и обороне. Такое опять же и раньше случалось, но редко. Призер к спиртному был, по большому счету, равнодушен и не слишком одобрял тягу к нему своих подчиненных. Но если уж пил, то, как говорят, метко…

Шеф появился во всем черном, гладко выбритый, но заметно помятый и с нездоровым цветом лица, напоминающим застоявшуюся воду. Прошел к автомобилю и молча влез на заднее сиденье. В таком гробовом молчании они покинули загородную резиденцию и помчались в Москву.

Первым нарушил тишину Али-Баба, когда они проезжали мимо гастронома:

– Босс, я на минутку. Проверить одного новенького.

Призер, не размыкая губ, кивнул.

Али-Баба подмигнул Шумахеру и исчез в магазине. Вернулся через пять минут с какой-то коробкой.

– Это что? – равнодушно поинтересовался Шумахер.

– Подарок от желтокожих братьев. Задобрить хотят, – объяснил Али-Баба, укладывая коробку под ноги. – Да хрен им. Мести их отсюда надо, и побыстрее.

Призер ничего не сказал, разглядывал в окно проезжающие мимо машины.

Шумахер лихо вырулил и поддал газу. «БМВ» рванулся вперед и полетел в сторону центра. Пятница была наилучшим днем для подобного маневра. Жители столицы в канун выходных готовились к загородным поездкам на дачи, мотались по городу, завершая недельные дела, на своих авто. Многие уже отправлялись, пробиваясь из центра к кольцевой. Запруженность дорог транспортом позволяла двигаться со скоростью раненого кенгуру. И если бы не профессиональное водительское мастерство Шумахера, добирались бы полдня, не меньше. Он виртуозно маневрировал в скоплении автомобилей, внаглую обгонял и умудрялся проскочить на зеленый в самый последний момент.

– Глянь-ка, метется за нами от самого Садового кольца, а обойти не может, – Али-Баба обратил внимание товарища на вишневую «четверку», приклеившуюся сзади.

– «Лошадок» не хватит, – отозвался Шумахер и выкинул подрезной финт.

«Четверка» отскочила влево и едва не вылетела на встречную полосу.

Его это привело в детский восторг, но, видя подавленное состояние шефа, он сдержал свои эмоции.

– Ты это, не гони так, – посоветовал Али-Баба, лучше товарища понимавший взрывоопасность обстановки.

Телохранители хорошо знали, что спокойствие и отрешенность Призера могли внезапно прерваться такой взбучкой, что мало не покажется. Тогда уж «кто не спрятался, я не виноват». А тут и прятаться негде. Обложит трехэтажным с ног до головы да еще штрафник какой-нибудь повесит. Хотя вывести шефа из себя было довольно сложно, и обычно он держался со спокойным достоинством аристократа. Но в данной-то ситуации ожидать можно было чего угодно, а Шумахер явно нарывался.

Как бы прочитав мысли напарника, он последовал его совету и умерил пыл. «БМВ» перестал бросаться из стороны в сторону и покатил медленнее.

Вишневая «четверка» опять висела сзади. Она то отставала, то вновь приближалась, сохраняя при этом положенную дистанцию. Шумахер потерял к ней всякий интерес, а Али-Баба все еще с любопытством посматривал.

Недалеко от въезда на Гоголевский бульвар «четверка» затерялась среди другого транспорта, и секретарь Призера забыл о ней.

– Ждите здесь, – впервые за время поездки подал голос Призер и посмотрел на Али-Бабу: – Должен подойти тот мент, что приезжал, еще с одним, проводишь их в бар.

Сегодня утром он первый раз за последние два дня снял трубку телефона и попал на Софрина. Тот выразил желание встретиться и задать несколько вопросов относительно Нонны. Призер не возражал.

Когда шеф удалился, Шумахер толкнул напарника локтем:

– Давай презент глянем, что они там нам подкатили.

Али-Баба с не меньшим нетерпением ожидал этого момента и начал проворно распаковывать аккуратно перевязанную синими ленточками картонную коробку.

– Легкая какая-то, – сообщил он, поднимая крышку, – что узкоглазые туда, сладкой ваты, что ли, напихали?

Оба одновременно ткнулись носами внутрь.

И тут же коробка вместе с ее содержимым и крышкой полетела на заднее сиденье. Из нее, пачкая кожу бурыми пятнами, выпала обезглавленная змея.

Солонин. Москва. 5 сентября, 20.15

– Это что за хренотень? – просипел Али-Баба.

– Я слышал, что китайцы из змей всякие блюда готовят. Это у них вроде как деликатес, – попробовал найти объяснение Шумахер. – Может, у них обычай такой?

– Ага, дарить змею без головы?!

– Ну, к примеру, если бы я тебе судака на день рождения притащил.

– Ты бы мне его тоже без головы дарил?! – спросил Али-Баба и запнулся на полуслове.

Они с Шумахером не моргая уставились друг на друга.

Мимо не спеша проехала вишневая «четверка» и припарковалась в пяти метрах от «БМВ».

– А этого какого сюда принесло? – узнал Шумахер недавнего соперника по автогонкам.

Сзади что-то садануло. Их бросило на лобовое стекло. Шумахер тут же выскочил из машины.

Как ни в чем не бывало, старый ушастый «Запорожец», каких теперь и днем с огнем не найдешь, крепко впечатался в бампер.

– Ну, блин, как в анекдоте, – взревел Шумахер и направился к самоубийце.

Из «Запорожца», улыбаясь и щурясь, вылезли четыре китайца. Столько же появилось из «четверки».

– Очень кстати. Сейчас я их этим деликатесом и накормлю. – Али-Баба потянулся за змеей.

Помахивая обезглавленным трупом, он выбрался из машины, сделал два шага и остановился. Что-то ему во всем этом спектакле не понравилось. Низкорослые иностранцы взяли его в полукольцо и продолжали улыбаться, но как-то не слишком дружелюбно.

Шумахер, не обладавший интуицией и тормозами, без лишних слов навел палец на того, кто вышел с места водителя:

– Кто будет платить? Ты?

Китаец пожал плечами и продолжал скалить зубы: дескать, ничего не понимаю, ничего не знаю. Шумахеру это не понравилось. Он схватил его за шиворот, оторвал от земли и швырнул на «Запорожец». Китаец шмякнулся о капот, смешно запрокинув ноги. Через секунду он вновь стоял перед Шумахером.

– Ну, гни…

Договорить Шумахер не успел. Один из китайцев неестественно высоко подпрыгнул и достал его горло пяткой. Водитель «БМВ» отлетел в сторону, ударился спиной о свою машину, но на ногах удержался.

В следующее мгновение Шумахер оттолкнулся и выбросил вперед руку. Кулак угодил в лоб ближайшему из противников. Тот запрокинул голову и грохнулся всем телом на асфальт. Кто-то больно приложился к почкам Шумахера, потом к печени и, наконец, ниже паха. Этого он уже не выдержал. Зажав руки между ног, рухнул на колени.

Али-Баба краем глаза заметил начало потасовки за своей спиной и сразу напрягся. Еще с дворового детства он вынес старую как мир истину: лучшая защита -нападение, и поэтому не стал ждать. Замахнувшись змеей, бросился первым. Он орудовал скользким трупом, как резиновой дубинкой.

Китайцы не ожидали такой прыти от бритого здоровяка и получали по шеям и физиономиям щедрые хлесткие удары. Али-Баба присовокуплял к этому пинки ногами, куда мог достать: в живот, бедра, ягодицы. Китайцы крутились вокруг него волчками и ничего не могли сделать.

– Шум, ты там как?… По-лучи!

Вопрос остался без ответа. Его товарищ в это время, заполучив по затылку удар палкой, принял положение лежа, так и не расцепив рук, зажатых между ног.

Одному Али-Бабе приходилось туго. Какой-то умелец намотал на кисть туловище змеи и вырвал оружие из его пальцев. Али-Баба тут же ткнул его растопыренной пятерней в глаза. Китаец взвыл и откатился. Сзади предательски обрушилась палка. Левая рука беспомощно повисла.

«Ну все, достали. Сейчас заклюют, – пронеслось в голове Али-Бабы. – А где же долбаная милиция?»

И, словно услышав его крик, она появилась.

Высокий светловолосый мужчина, довольно молодой, заставил собравшуюся добить Али-Бабу свору двинуться на себя.

Все остальное произошло в течение двух-трех минут. Шесть китайцев (двое так и остались лежать на земле), взяв незнакомца в кольцо, кинулись одновременно. Как мельницы, замелькали руки и ноги. Желтые иностранцы один за другим отлетали в сторону и уже не вставали. Тот, что был с палкой, попытался оглушить ею противника, но незнакомец перехватил ее, вырвал и обломал об его же спину.

Близкая победа обернулась для китайцев внезапным поражением. Не желая проигрывать, один из них, пошатываясь, поднялся с асфальта и вынул из кармана какую-то иглу с пушистым оперением на конце.

– А вот этого не надо, – наставил ему в ухо пистолет неизвестно откуда взявшийся мент, тот самый, что приезжал к Призеру.

Али-Баба с облегчением вздохнул. На этот раз пронесло. Прихрамывая, он побрел приводить в чувство Шумахера.

Пока не приехал наряд милиции, Софрин со взведенным «макаровым» держал разбросанных и стонущих китайцев под контролем.

Али-Баба ухмыльнулся разбитыми губами:

– А шеф нас ждет наверху, в баре. – И, посмотрев на беспомощные тела, добавил: – Они первые начали.

– Верю, – отозвался Софрин. – Вон ему спасибо скажи.

К ним, чуть раскрасневшийся, подходил Солонин. Софрин подумал, что своей сдержанной улыбкой Витька и сам напоминал китайца.

Грязнов. Москва. 6 сентября, 11.20

Меркулов позвонил без пяти одиннадцать.

– Где твой Софрин, Слава?

– Разве сторож я Софрину своему?! – буркнул Грязнов, недовольный тем, что звонок был не на рабочий телефон, а на сотовый. Хотя и этот аппарат по сути был ведомственный, но Грязнов всегда пользовался им скрепя сердце, невольно считая про себя уходящие вместе с минутами центы. Хоть и не из своего кармана, но все равно было жаль. Ничего не мог с собой поделать генерал-майор милиции.

– Ладно, искать его больше не стану, передай сам, что я добился для него разрешения попасть в архивы ГРУ. Пусть делает запрос, залазит туда поскорее и ищет информацию на Артура Гукка.

Грязнов что-то хмуро пробормотал, но на самом деле был, конечно, доволен. И это было уже второе неплохое событие за последнее время. После того как помимо его воли к делу «Кадуева – китайцев» подключился ГУБОП, Грязнов был рад, что оно все-таки перешло к Турецкому. Если бы «китайцев» забрали б губоповцы, это было бы совсем несправедливо. А так, по крайней мере, он все равно будет иметь отношение к тому, что уже начато. Потому что не было еще такого, чтобы Сашка Турецкий без него обходился. От китайцев Ли Цзы и Юань Мэя, которых по наводке Серафимовича взяли довольно быстро, губоповцы ничего особенного не добились. Ли Цзы и Юань Мэй вели себя традиционно. Отрицали абсолютно все, даже самые очевидные и уже доказанные факты. Отрицали причастность к убийству Алешиной, отрицали «наезд» на хозяина гастронома Серафимовича с последующим отнятием у него «ленд ровера», отрицали нападение на тюремный «мерседес». Отрицали даже «разборку» с бабушкинскими бандитами, подчиненными Призеру! То есть то, в чем непосредственно участвовали Солонин с Софриным.

Правда, после того как нашлись два свидетеля помимо оперативника Чуйкова, которые видели, как китайцы выкинули Серафимовича из машины, и Ли Цзы и Юань Мэй поняли, что становятся главными подозреваемыми по делу о нападении на тюремный «мерседес», они тут же «вспомнили», что взяли «ленд ровер» просто покататься, причем с явного согласия хозяина. И примерно с девяти до половины десятого вечера во время убийства Ибрагима Кадуева и сержанта-водителя были в Сандуновских банях. Чему, кстати, тоже нашлось значительное количество свидетелей. А вернуть Серафимовичу машину не могли по той простой причине, что якобы, когда китайцы вышли из бани, то обнаружили, что ее уже угнали. (Турецкий, правда, на удивление Грязнову, допускал такой фантастический вариант.)

А Серафимович, кстати, уверял, что «стрелка», во время которой у него забрали тачку и оставили автограф, «была забита», чтобы обсудить несправедливые, с точки зрения китайцев, условия аренды в гастрономе, где стоял их аптечный киоск. По-видимому, китайцы хотели, чтобы Серафимович им платил за то, что они снимали у него торговую площадь! Словом, все это барахло теперь разгребал Турецкий.

Впрочем, справедливости ради надо было признать, что ГУБОП свое дело тоже сделал. Самое важное (по крайней мере, для Турецкого), что удалось выяснить за прошедшие сутки, – это то, что лекарства, которыми китайцы начали торговать на территории Бабушкинского района, как бы подчиненного Призеру, были… тоже фальшивыми. Как и польские. Неудивительно, что при этом – чрезвычайно дешевыми.

В 14.40 у Грязнова сбылась мечта болельщика: он побеседовал с Призером один на один, хотя для этого пришлось съездить на похороны его герлфренда – Нонны Алешиной. К этому времени Призер уже, конечно, пронюхал, что медикаменты в китайской аптеке были фальшивые, и делал хорошую мину при плохой игре. Дескать, его здоровье обывателя заботит точно так же, как и уважаемого им Вячеслава Ивановича. На что Грязнов не сдержался и сказал:

– Мне здоровье обывателя – до одного места. Мне интересны только две вещи: когда «Локомотив» наконец обует «Спартак» и когда ты, Карамышев, наконец уймешься? Я ведь тебя хорошо помню и в Сараево, и в Альбервиле! Какой был биатлонист! Как бегал, как стрелял! И все второй и второй. Второй и второй. Закомплексовал бедняга и сошел в конце концов. Так ведь было? Думаешь здесь оторваться, на грешной нашей московской земле, раз на Олимпиадах не вышло? Ни фига не получится. Это моя вотчина!

Призер улыбался.

– Так что имей в виду, – закончил Грязнов. – Я тебя посажу так или иначе. Или вообще под пулю подведу. Найду любой дурацкий повод. Ты теперь – мой личный враг. Из-за таких уродов нормальным людям животы режут. А потом лечат левыми таблетками. Быстро колись, какого хрена ты с китайцами не поделил?!

Призер пожал плечами.

– Я, Вячеслав Иванович, люблю, когда на жизнь смотрят широко распахнутыми глазами. А эти мелкие желтолицые оскорбляют мои эстетические чувства.

– Ладно заливать! Тебе активно не понравилось, что китайцы пытались протащить на рынок фальшивые лекарства, после того как поляки его освободили. Так?

Призер снова пожал плечами.

– Отсюда можно предположить, что ты связан с реальным рынком.

Реакции снова не последовало.

Леонид Георгиевич Богачев

Всему достигнутому в жизни Леонид Георгиевич Богачев был обязан в первую очередь самому себе. Положение в обществе, деньги не свалились на него с неба подарком судьбы, а были закономерным итогом многолетних трудов, упорного, энергичного характера. И неудивительно, что корни его успехов находились еще в далеком детстве.

Леня рос в музыкальной семье. Мать преподавала в консерватории сольфеджио, отец был профессиональным композитором, часто востребованным киностудиями и отдельными эстрадными исполнителями. Москва как губка впитывала в себя таланты со всей необъятной страны, давала им шанс, возносила вверх или безжалостно бросала на дно. У маленького Лени с первого дня его рождения было преимущественное положение. В доме Богачевых часто собирались знаменитости, которых основная масса населения могла наблюдать только по телевизору или слушать по радио. Приходили и такие, о которых мало кто знал за исключением очень узкого круга.

Музыкальный Олимп реально вставал перед Леней (мальчик получил в наследство от родителей безупречный слух), вздумай он продолжить семейные традиции. Все вышло, к немалому удивлению родственников и близких знакомых, совсем не так, как планировалось и предсказывалось.

В семь лет Леня пошел сразу в два первых класса: общеобразовательной школы и музыкальной. Он везде успевал, учился хорошо, и родители не могли нарадоваться на подрастающее чадо.

Гром среди ясного неба прогремел после окончания музыкальной школы. Начавший крепнуть характером подросток заявил папе с мамой, что продолжать музыкальный путь он не намерен, а если они будут настаивать, то он просто возненавидит пианино, которое прилежно изучал последние годы. Богачевы-старшие были просто ошарашены, но после безуспешных попыток уговорить, к которым стратегически хитроумно были подключены родня и друзья семьи, оставили атаки и смирились с тем, что посвятить жизнь музыке их сын не хочет.

Последнюю попытку образумить Леню предприняла его тетка по отцу Ольга Семеновна, которую он очень любил и уважал (быть может оттого, что она была человеком немузыкальным). Но и у нее ничего не вышло. Вот тогда и стало окончательно ясно, что сломить упорство наследника не удастся. И от него отстали.

Леня записался в секцию бокса.

Сперва приходил домой с разбитыми губами и ссадинами, чем ввергал мать в состояние, близкое к обмороку. Отец больше молчал, только качал головой и повторял: ну-ну. Вскоре последствия тренировок на лице перестали появляться, и обрадованные родители дружно предположили вслух, что он, наверное, оставил бокс. Леня в очередной раз их огорчил, объяснив, что не оставил, а научился. Как можно было разъяснить им, живущим в своем тесном, замкнутом мире, что таким образом он отвоевывает себе место под солнцем.

А началось все давно, с первых дней в школе. Леня рос полноватым невзрачным ребенком, не гонявшим после уроков в футбол, а спешившим в музыкальную школу. Одноклассники постоянно над ним подшучивали, хотя серьезно зацепить никто не решался: Леня бросался на обидчика, даже если явно было видно, что проиграет. Но и это не подарило ему друга и даже не открыло доступ в компании сверстников. Единственным, с кем можно было пообщаться, оставалось пианино. Постепенно Леня начинал его ненавидеть.

И все же он упорно продолжал ходить в музыкальную школу, решив не расстраивать родных и довести начатое дело до конца.

Проучившись семь положенных лет и блестяще сдав выпускные экзамены, он и сделал то историческое заявление о нежелании серьезно заниматься музыкой, а полученных знаний, по его мнению, вполне хватит для общего развития. С восьмого класса Леня начал заниматься боксом.

За лето перед этим он вытянулся и похудел. В классе его не сразу узнали. А когда стало известно о перемене увлечений, то и посматривать начали с интересом. Вокруг Лени возник ореол таинственности.

Именно в это время он обнаружил в себе тягу к точным наукам. Особенно к новому предмету – химии. И сам удивлялся происходящим в нем переменам.

Расположение класса пришло неожиданно. Праздник Победы его одноклассники отмечали в Чертановском парке, в котором можно было затеряться, как в лесу. На этот раз Леню позвали.

Все проходило прилично и весело: печеная в костре картошка, собранный общими усилиями стол, гитара. Спиртное отсутствовало, за исключением нескольких бутылок пива, да и те прихваченные кем-то чисто в качестве напитка для утоления жажды. Уже было засобирались по домам, когда к залитому водой костру подошли четверо. Явно на два-три года старше, в приличном подпитии и совсем не мирными намерениями.

Просьба получить гитару в прокат была только поводом. Затем последовало предложение одолжить на вечер за бутылку портвейна пару девчонок. Стриженный под бокс здоровяк, видать заводила, уже тянул за руку Машу Орлову – русоволосую гордость класса, самую красивую девушку. Леня отреагировал первым.

Классический прямой в челюсть, только не правой, а левой, сбил парня с ног и отправил в глубокий нокаут. Подскочивший тут же его дружок получил под челюсть и, громко хрюкнув, плюхнулся на задницу. Двое других уже уносили ноги, подгоняемые криками и палками пришедших в себя и осмелевших одноклассников.

Маша Орлова сама подала вмиг оробевшему Лене свою руку и уже не отнимала ее до самого дома.

Так началась первая Ленина любовь. Два года они с Машей не расставались, строили планы на будущее. Всю ночь на выпускном балу протанцевали вместе. Утро готовило им расставание. И хотя оба знали об этом, старались не думать.

К тому времени он твердо знал, куда будет поступать – в МГУ на химический факультет. Родителей это нисколько не удивило. Они давно уже смирились с мыслью об ином пути, выбранном наследником. Оставалось надеяться на внуков как возможных продолжателей музыкальной фамилии Богачевых. Сам Леонид подобной ерундой голову не забивал.

Маша сразу после выпускного уехала в Ленинград готовиться к поступлению в институт гидрометеорологии. В Ленинграде у нее жила бабушка, бывший преподаватель этого вуза. Фамилию Орловых там знали хорошо, и Маша без особого труда поступила, если еще учесть, что закончила школу она с медалью.

Леонид же на вступительных экзаменах с грохотом провалился и через год загремел в армию.

Последним ярким воспоминанием перед армией стала поездка в Ленинград, где они с Машей провели три самых счастливых дня в своей жизни. И первые три ночи.

Два года в спортроте пролетели как один день. Старший сержант Богачев возвращался домой весь в ярко начищенных, блестящих значках. Перед ним лежал весь мир, в котором он твердо решил занять наконец-то свое место.

На этот раз Леонид поступил, на тот же химический факультет Университета. И для него началась новая жизнь.

Он регулярно ездил в Ленинград к Маше, но чувствовал, что в их отношениях появился какой-то холодок, какая-то недосказанность и непонимание. У них были разные жизни и уж совсем разное будущее, которое они себе готовили. В нем не было места друг для друга.

Все разрешилось само собой. После четвертого курса Маша сообщила, что выходит замуж за молодого канадского ученого-океанографа, с которым познакомилась на летней практике. Леонид тяжело перенес это известие, хотя внутренне давно был к нему готов. Он тогда перешел на второй курс.

Спасительным лекарством от депрессии стал Петька Лапин, однокурсник и ближайший товарищ. Он прибегнул к единственно, по его мнению, эффективному средству в таких случаях: забирал с собой Леонида на ночевки в студенческое общежитие. После интенсивной двухнедельной терапии душевная болезнь уступила место «болезни любви».

Петька Лапин оказался специалистом и в излечивании заболеваний подобного рода. Раздобыв у знакомых студентов медиков «бицелин», он десять дней прилежно истязал ягодицы друга болючими уколами. Подобная практика пошла Леониду на пользу. И в дальнейшем он избегал случайных интимных отношений.

Впереди была определенная цель, и он к ней упорно стремился. Первой ступенькой к достижению ее стало поступление на химический факультет. Ее он преодолел. Предстояло преодолеть вторую: закончить учебу. И не просто отсидеть пять лет в аудиториях, а получить достаточные знания, чтобы стать высококлассным специалистом. Леониду уже трудно было разобраться, привлекает ли его химия сама по себе, или им движет желание быть, подобно родителям, настоящим профессионалом в своей области. Он редко над этим задумывался.

Пара университетских романов закончилась ничем. Леонид особо и не жалел. Для себя он давно и окончательно решил, что заведет серьезные отношения и женится, только когда устроится самостоятельно и прочно в жизни. Мама понимала это по-своему. Называла его однолюбом и глупым мальчишкой. Где-то она была права. Маша и впрямь сидела глубоко в подкорке сознания и периодически всплывала оттуда с неизменной детской улыбкой на губах. Леониду казалось, что все это было вчера.

И опять учеба, экзамены, летние стройотряды. И так, по кругу, каждый год. Бокс он не бросил. Но теперь занимался им вместо зарядки дома. Мочалил до третьего пота грушу и спаринговался с воображаемым противником. Как-то пожаловался Петьке, что закис без настоящего поединка. Тот сразу предложил организовать все в общежитии в лучшем виде, комар носа не подточит. Найти двух борзых идиотов, как два пальца об асфальт. Леонид, не раздумывая, предложение отверг.

Вообще Петька всегда его удивлял незаурядными организаторскими способностями и познаниями во многих щепетильных областях. Родом из Зеленограда, он большую часть времени проводил в Москве. Поселившись в общежитии, домой вырывался на выходные, да и то не всегда. В основном, когда гнала нужда. И в свою очередь удивлялся Леониду, проживавшему в шикарной сталинской квартире на Тверской и до сих пор не ставшему в своем районе секс-символом.

Мне бы твои квадратные метры, мечтательно повторял он всякий раз, пребывая в гостях у друга в компании очаровательных девиц.

Впрочем, такие посещения были не часты по причине проживания на одной жилплощади с Леонидом его родителей. Возможность предоставлялась в редкие летние месяцы, когда родня уезжала на подмосковную дачу. И тогда друзья скромно оттягивались.

Нельзя сказать, чтобы Леонид не пользовался успехом у противоположного пола. Высокий, крепко сбитый, накачанный, он привлекал не по годам мужественным видом. Хотя и имел непримечательную внешность: светло-серые, почти бесцветные глаза, редкие рыжеватые волосы, крупный нос. Девушек он покорял исходившими от него волнами обаянием.

По окончании университета Леониду предложили остаться в аспирантуре. Его не привлекала перспектива преподавания и сухой бумагомарательной научной работы. Он жаждал практики, действия. И потому отказался.

Родителям Леонид предусмотрительно об этом не сообщил, боясь расстроить известием о добровольно упущенном престижном, в их понимании, месте. Поделился секретом только с теткой. Ольга Семеновна пожала плечами, мол, тебе виднее. Взрослый человек и решения вполне можешь принимать сам. Но в целом она понимала его и не осуждала. За это он и любил ее: за умение выслушать человека, проникнуться его проблемами и по возможности помочь. Ольга Семеновна пообещала через мужа устроить распределение (он работал в главке Министерства внешней торговли). Леонид и здесь тактично отказался. Диплом он имел более чем приличный и за себя был спокоен.

В результате он оказался в закрытом институте со сравнительно высокой для молодого специалиста зарплатой и обязательными премиальными. Леонид подозревал, что тут не обошлось все же без хлопот тети Оли. Но эти соображения оставил при себе.

НИИ, куда он попал, работал на военных. При входе красовалась скромная вывеска: «Институт химических технологий». И это не было блефом. Если не считать того, что исследования проводились в области создания химического оружия. Возможно, проводились еще какие-то параллельные разработки. Леонид об этом не знал. Он был в курсе работы только своего отдела, отвечавшего за нервно-паралитические газы. И не более. Разговаривать с сотрудниками других отделов на производственные темы строго запрещалось.

Поначалу полная секретность, усиленный пропускной режим и многочисленные, порой доведенные до абсурда инструкции ничуть не смущали. Даже наоборот, увеличивали собственную значимость. Но со временем все эти меры безопасности, направленные на пресечение утечки информации, начали порядком надоедать. Тем более что как молодой здравомыслящий человек он прекрасно понимал полную ненужность и глупость большинства из них. Работа же нравилась. Очень. И поэтому приходилось мириться со всем остальным.

Не обошлось без служебного романа. Новый, видный из себя сотрудник привлек внимание женской половины, которая тут же заявила на него права, отвадив претенденток из других отделов. Леонид наблюдал за происходящим с иронией и удивлением одновременно: мужиков в институте хватало, примерно поровну. Но, как обычно, вскоре перестал ломать над этим голову. Он полностью ушел в работу.

Молодого талантливого специалиста заметили. Несколько раз премировали. И вскоре стали поручать более ответственные участки работы. Леонид с удвоенной энергией принимался за дело. Удача не покидала его – у него все получалось.

Первой на него положила глаз Ираида Кононова, пышнотелая блондинка, года на два старше. Одинокая женщина была явно не удовлетворена жизнью и недвусмысленно обхаживала парня. Когда ее намеки и плоские шутки стали невыносимы, Леонид решил прибегнуть к испытанному способу, взятому из бесценного арсенала Петьки Лапина. Он принялся ухаживать за поступившей на работу в одно время с ним Юлей Коробченко.

Молоденькая скромная брюнетка, лишний раз боявшаяся поднять глаза, была в его руках щитом против домогательств Ираиды и ей подобных. А таких оказалось немало, что лишний раз подтверждало статистику о преобладании женского населения над мужским. Но отношения Леонида и Юли очень скоро переросли в более тесные. И он, сам того не замечая, серьезно увлекся девушкой.

Никто, ни на работе, ни дома, не удивился, когда через год они поженились.

Отец с матерью предлагали жить с ними или разменять квартиру. Леонид не согласился, ссылаясь на льготы у них в институте в получении жилплощади. И молодожены сняли отдельную квартиру.

Юля оказалась великолепной женой и хозяйкой, уступчивой и мягкой. Он пребывал на седьмом небе от счастья. С ребенком решили не спешить. Но родители не прекращали натиск, желая при жизни понянчить внуков. С Юлиными было легче – они жили в Киеве.

На четвертый год их совместной жизни Юля забеременела. Мама Леонида только что не носила ее на руках. В будущем внуке или внучке она несомненно видела музыканта, продолжателя добрых семейных традиций.

Ее мечтам не суждено было сбыться. Хрупкая от природы, Юля при родах умерла, родив мертвого ребенка.

В тридцать лет Леонид потерял сразу двух дорогих ему людей. Тетя Оля увезла его к себе на дачу, где он целый месяц беспробудно пил.

…После смерти жены Леонид Богачев долго втягивался в работу. Но она его и спасла от затянувшейся депрессии. Он, не жалея сил, работал над новыми составами и формулами, не задумываясь, в каких целях и где будет использован конечный продукт. То, что не в мирных, было ясно и последнему дауну. Но Леонид выполнял поставленные перед их НИИ задачи, а если таковые существовали, значит, существовала и государственная необходимость в них. В конечном счете, он сам выбрал этот путь, и сворачивать было поздно.

Леонид и не предполагал, как круто изменит всю его жизнь начавшаяся в стране «перестройка». Перемены в политике, общественном устройстве и сознании затронули и неприступный до того институт. Режимность уже не была настолько строгой, инструкции обязательными, секретность рассекречивалась направо и налево, просачиваясь даже в средства массовой информации, где обильно поливали грязью прежнее, как оказалось, агрессивное правительство. Но самым страшным стало то (главным образом для сотрудников), что государственное финансирование НИИ снизилось до ничтожно малых цифр. Можно было смело заявить: прекратилось вовсе.

Вокруг с поразительной быстротой происходили удивительные вещи. Союзные республики, провозгласив независимость, отпочковывались одна за другой, в срочном порядке придумывая собственные гимн, герб и флаг (вы забыли про тугрики и карбованцы). Еще вчера могучая держава распалась на удельные княжества, с остервенением выясняющие между собой отношения. В основном: кто кому чего должен.

В обстановке демократизации и гуманизации общества началось повальное разоружение. Оказалось, что все, над чем трудился и что создавал институт Леонида, античеловечно и даже преступно. Они остались одни, невостребованные у государства. Но оно же подсказало и выход: перейти на самоокупаемость и мирные рельсы. Бронепоезд НИИ химических технологий оказался довольно тяжелым на подъем, и для него наступили тяжелые времена.

Регулярные до привычности невыплаты зарплат погнали лаборантов, инженеров, технологов на улицу искать другой жизни. В считанные месяцы институт опустел на треть. А после проведенного сокращения, по причине ограниченности фонда зарплаты, наполовину.

Леонид не стал дожидаться сокращения штатов, хотя его оно вряд ли коснулось бы. Сам написал заявление об уходе, чем немало удивил начальника, и покинул стены, в которых провел более семи лет.

Он не жалел о принятом решении. Его деятельная натура требовала движения, роста. А в институте время, казалось, остановилось. Жизнь диктовала новые условия, к которым нужно было приспосабливаться, чтобы выжить. И не просто выжить, а выжить достойно. Леонид интуитивно почувствовал момент, когда надо оказаться в первых рядах зарождающегося класса. Потом догонять он не хотел, да и понимал, что это будет сложнее. Вот так и начал новую страницу в своей биографии.

Вначале торговал перекупленными у поляков джинсами. Небольших сбережений, явившихся стартовым капиталом, пока хватило только на это. Через полгода он уже сам мотался в Польшу, а затем в Турцию за джинсовой продукцией, наводнившей вещевые рынки. Вскоре у него появилось два помощника-продавца. Сам управиться не успевал. А еще через год Леонид сбывал свой товар оптом приезжавшим в Москву челнокам из провинций, а часть менял на черную икру, которую тут же с успехом продавал. Дела шли хорошо, даже очень хорошо, несмотря на возросшую конкуренцию.

Народ, ощутивший упадок отечественной продукции и ее неэстетичность и дорвавшийся до западных и псевдозападных товаров, большую часть своих денег оставлял на рынках. Но это не могло продолжаться вечно.

Леонид начал подумывать об организации собственного производства: небольшого цеха по пошиву джинсовой одежды. Его планы в корне изменил случай.

Как– то ему предложили бартер корейскими калькуляторами. Он рискнул. И удивился результатам. Маленькие счетные машинки улетели в два дня. Попробовал еще раз. Результат тот же. Вот тогда Леонид и взглянул на торговлю с другой стороны. И не только на нее.

Надвигалась новая эпоха. Эпоха компьютеров и другой электронной техники. Эта ниша на рынке была еще не занята. И он опять не стал ждать, пока его опередят.

Вместо цеха арендовал небольшой отдел в одном из центральных комиссионных магазинов и забил его калькуляторами, часами, магнитолами. Ходовой, сравнительно дешевый товар быстро расходился. Леонид едва успевал завозить новый.

У хозяев, впустивших его, наоборот, дела шли хуже некуда. Последовал ряд сокращений. Набегали долги по уплате коммунальных услуг и аренде домоуправлению. Леонид обернул критическую ситуацию с пользой для себя.

Он заключил с домоуправлением договор аренды с правом выкупа помещения магазина-банкрота и стал, таким образом, единственным хозяином. Коллектив, пожелавший остаться, принял на работу почти в полном составе. Здесь он опять выигрывал: кроме штата продавцов приобретал сразу бухгалтера и заведующую. Магазин, переименованный в «ХХ век», начал новую жизнь.

Леонид закупил партию компьютеров, расширил ассортимент бытовой техникой, и фирменный магазинчик на Никитском бульваре процветал. Самым популярным и прибыльным товаром оказались компьютеры. Он не просчитался и, заглядывая в будущее, продумывал иные направления. В одном Леонид был твердо убежден: стоять на месте нельзя, жизнь – это постоянное движение. И неукоснительно следовал своему правилу.

Родные не знали, радоваться или нет его успехам. Не сомневалась только тетя Оля, гордясь тем, что племянник самостоятельно пробивается в жизни, притом в смутное время. Отца и мать Леонид понимал. Они люди другой эпохи и другого духовного мира с присущими ему индивидуальными ценностями. Они вообще редко опускались с небес музыки на землю. В какой-то мере он им завидовал.

Жениться второй раз он не собирался. Хотя и прошло три года, воспоминания о Юле не отпускали, держали в крепких, до сих пор терзающих душу клещах. Почему-то он решил, что заводить с кем-то серьезные отношения предательство по отношению к ее памяти. Другая, рациональная часть мозга убеждала, что это глупо, надо жить дальше. Человек не вечен. И оглядываясь на прошлое, надо думать о будущем.

Леонид в который уже раз спасался работой. Казалось, он сделан из железа и ему нет износа. Если про кого-то и пелось в песне: «ни минуты покоя, ни секунды покоя», так это про него. А по-другому и нельзя было. Вынужденно и осознанно потраченная энергия не пропадала впустую. Его детище росло и крепло

Они появились в канун Нового года. Прилично одетые молодые люди, в дубленках и норковых шапках, с застывшими улыбками на квадратных лицах и пустыми немигающими глазами.

– Добрый вечер, Леонид Георгиевич, – поздоровался здоровяк с маленькими поломанными ушами.

– Чем могу служить? – Леониду хватило одного взгляда, чтобы догадаться, зачем пожаловали гости. Он уже отпустил сотрудников после небольшого праздничного стола и собирался сам уходить. Замешкавшаяся у двери бухгалтер Зина вопросительно посмотрела на него. Леонид отправил и ее.

Гости обступили его кольцом.

– Мы к вам с поздравлениями и пожеланиями удачного бизнеса в наступающем году и за подарками для наших детишек, – сказал все тот же здоровяк. Остальные двое замерли, как статуи, опрометчиво утопив руки в карманах.

Дальше все пошло по написанному неизвестными лихим парням сценарию. Предложение делиться частью от прибыли (другими словами отстегивать) и обещания своей защиты и покровительства. На вопрос о последствиях в случае отказа последовало многозначительное «гм-м» и угроза дурнопахнущему бородатому животному обломать рога.

Говоривший не успел прикурить сигарету. Кулак Леонида впечатал ее в зубы, и она исчезла во рту. Парень схватился за горло и, откашливаясь, рухнул на пол. Оставшаяся парочка не успела вынуть из карманов руки. Получив целую порцию профессиональных жестоких ударов, гости присоединились к онемевшему оратору.

Вынос трех тел стал возможен с помощью знакомого дворника Степаныча. Ребятки оказались довольно тяжелыми. На улице, на морозе, они стали приходить в себя. И очень кстати. Вызванный Леонидом наряд милиции погрузил их в «воронок» тепленькими.

Через два месяца, по договору, Леонид делал последний взнос выкупа за магазин. Теперь он владел им на правах частной собственности.

А еще через неделю магазин полностью сгорел со всем товаром, который находился внутри. Пострадали и квартиры, находящиеся этажом выше. Но не столько от огня, сколько от воды рьяных пожарных. Следствие установило поджог. Леонид догадался, что новогодние гости выждали, пока он станет полноправным хозяином этого помещения, и отомстили несговорчивому парню. Он опять остался ни с чем. Как и тогда, три года назад. Когда добровольно покидал институт.

Леониду Богачеву пришлось все начинать с нуля. Единственное, что у него осталось после пожара в магазине, однокомнатная квартира в Выхине, полученная еще в период работы в НИИ химических технологий. Оставшиеся на банковском счету деньги он выплатил своим работникам и укатил в Крым подышать свежим морским воздухом и решить в одиночестве, как быть дальше.

Март не лучший месяц в Крыму. Местные утверждают, что самый ненастный, с мокрым снегом и ветром. Богачев этого не заметил. Он был погружен в себя и молчаливо созерцал свинцово-серые волны. В Гурзуфе, где он остановился, пустынный пирс находился в полном его распоряжении. Компанию составляли только неугомонные в любое время года чайки. Невдалеке вползал в воду угрюмый Аюдаг. Вспоминая легенду об этой горе, Богачев улыбался и задавался вопросом, а как бы он поступил на месте медведей, если бы на его глазах из-под самого носа уводили дорогое существо, отбирали то, что считал по праву своим. Он преклонялся перед древними животными, не побоявшимися бросить вызов могучему, неукротимому морю.

Спустя десять дней Богачев вернулся в Москву, пообещав себе при первой возможности купить в Крыму небольшой домик. Он снова был полон сил и энергии и имел четкий план дальнейших действий.

Шел 1990 год. Ему исполнилось тридцать пять, а приходилось начинать на голом месте. Это был период возникающих как грибы после дождя бирж. Каждый третий, если не второй, свободный предприниматель считал себя удачливым брокером. Продавалось и покупалось все, разве что не воздух. Да и тот, наверное, по той лишь причине, что его-то как раз и гоняли туда-сюда. Богачев прошел брокерскую школу с самых азов. Присматривался к процессам, происходящим в экономике страны, к рынку. Он наблюдал, запоминал и участвовал во всем этом сумасшедшем действе.

Удачные сделки по продаже металлолома позволили собрать небольшую сумму. На этом он не остановился и замахнулся выше, сообразив, что на сцену выходит повальная продажа за границу цветных металлов.

Поднять такое дело в одиночку, без связей было ему не по силам. Но навязчивая идея не оставляла, заставляя мозг лихорадочно искать выход.

Как раз тогда тяжелым ударом обрушилась на Богачева смерть Ольги Семеновны. Бросив все дела, он вылетел на похороны любимой тетки.

Уже несколько последних лет она проживала в Свердловске, где ее муж, Борис Борисович Ясень, занимал пост губернатора Урала. На похоронах собрались местные и некоторые столичные тузы, особенно близко знавшие Ольгу Семеновну. Богачев был мрачнее тучи. Не такой он представлял себе их встречу (ровно через месяц собирался в гости к ее дню рождения). Но парадокс состоял в том, что даже своей смертью тетя Оля оказала ему неоценимую услугу.

На поминках Борис Борисович, стараясь отвлечься от свалившегося горя, расспрашивал, чем занимается он сейчас, каковы планы. Богачев без утайки все выложил, и Ясень обещал помочь. На следующий день познакомил с несколькими видными уральцами и вручил визитки московских друзей. Казалось, на этом все и закончится.

В Москве Богачев все же связался с людьми, рекомендованными Борисом Борисовичем, и нанес им визиты. Оказалось, что уральский губернатор уже звонил им, предупреждал о его приходе, просил посодействовать. Еще больше удивился Леонид, когда, сняв вечером трубку ожившего телефона, услышал знакомый густой бас. Борис Борисович приглашал в Свердловск на деловые переговоры по его, Богачева, вопросу.

Дальше, с легкой руки Ясеня, все пошло как по маслу. У Богачева не оставалось ни минуты свободного времени. Вот где по настоящему пригодилась его неистощимая энергия и упорство. Он разрывался между Москвой и уральской столицей, зачастил в Тверь и Калининград. Налаживал каналы экспорта, решал транспортные вопросы, контролировал банковские операции. Через год созданная им фирма «Металлэкспо» успешно торговала с ближним зарубежьем цветным металлом, принося ощутимые прибыли.

Борис Борисович выполнил свое обещание, как бы заняв место Ольги Семеновны, которая всегда с любовью, участливо относилась к единственному племяннику. Даже на один день прилетая в Свердловск, обязательно заскакивал к Ясеню.

И все же события последних лет наложили свой отпечаток на характер Богачева. Это уже был не упрямый, но наивный Леня, не бескорыстный, честный трудяга Леонид, а молодой мужчина с деловой хваткой и жестким характером Леонид Георгиевич Богачев. Урок, преподнесенный жизнью в виде выгоревшего дотла магазина «ХХ век», намертво врезался в память. Вывод напрашивался однозначный: не ты, так тебя. Наступила эпоха диких джунглей, где правил один закон – закон силы, а значит, выживал сильнейший.

Богачев хотел выжить, чтобы жить. И не жалел для этого ни своих сил, ни времени. Его успехи были налицо. Фирма «Металлэкспо» имела хорошую репутацию и немалую известность в соответствующих кругах. Он часто появлялся в качестве уважаемого гостя на различных презентациях и выставках. Спонсировал несколько культурных и экономических проектов.

На одной из таких презентаций, которую частично спонсировал он, и появилась на его пути Катя Головина.

Проходило открытие нового дома моделей, где принимали участие как опытные профессионалы, так и начинающие. Катя не была новичком. Она сразу привлекла внимание Богачева обворожительной улыбкой и большими, по-кошачьи зелеными глазами. И двигалась она по подиуму, словно кошка, мягко и грациозно, соблазнительно покачивая узкими бедрами. Богачев быстро ощутил, как давно у него не было женщины.

Неделю спустя, после джентльменских ухаживаний с цветами и ужинами в ресторанах, Катя преподнесла ему в постели урок настоящей женской любви. Такого он не испытывал ни с одной женщиной. Покорная и нежная, она вдруг из домашней кошки превращалась в дикую пантеру и доводила себя и Богачева до умопомрачительного экстаза. Больше они не расставались ни на одну ночь.

Через несколько месяцев Катя забеременела. Богачев решил узаконить отношения. Она не была против. Но повинилась, что у нее был еще один воздыхатель, бывший одноклассник. До постели у них, правда, не доходило, но все равно ей нужно объясниться, потому что встречались они не один год и не два. Богачев сам отвез ее в институт, где работал парень, а через час они уже направлялись к ЗАГСу подавать заявление. Катя украдкой смахивала слезы.

К тому времени у Богачева была трехкомнатная крупногабаритная квартира на Кутузовском проспекте и новенькая «мазда». Он мог себе позволить содержать семью. Оставалось еще осуществить старую мечту: домик в Крыму. Но сейчас его занимало другое – Катя.

Родилась девочка. Ее назвали Юлей, в честь бывшей жены Богачева. Он сам настоял. Катя и родители ничего не имели против. Ребенок унаследовал рыжеватые волосики папы и зеленые глаза матери.

Семейные отношения Леонида и Кати складывались нормально, несмотря на четырнадцатилетнюю разницу в возрасте. Объединял ребенок. Катя оставила работу модели и занималась только дочерью.

Когда Юлечке исполнился месяц, Богачева срочно вызвал к себе в Свердловск Борис Борисович. Срочность удивила, не хотелось оставлять семью, но и не лететь он не мог: большую услугу оказал ему полтора года назад уральский губернатор, по-родственному, из уважения к памяти супруги и личного расположения. И Богачев вылетел на следующий же день.

Борис Борисович встретился с ним в своем рабочем кабинете и два часа разговаривал с глазу на глаз. Его предложение ошеломило. Он предлагал Богачеву возглавить фармацевтический концерн. Сам ссылался на возраст и занимаемый пост, но постоянную поддержку обещал. Леонид в этом нисколько не сомневался.

Борис Борисович рисовал радужные перспективы молодой, только начинающей возрождаться в России отрасли. Вспоминая свою молодость, напрямую связанную с этим направлением. Уж с его связями в подобной области можно было сворачивать горы.

В качестве последнего аргумента он напомнил о химическом образовании Богачева и довольно продолжительной работе в НИИ. Пусть не медицина, но близко.

Для самого Богачева решающим аргументом явилось другое. Цветные металлы постепенно теряли свои позиции на рынке, он это видел. Их запасы катастрофически таяли. Государство все жестче брало под контроль их экспорт. То, что предлагал Ясень, было перспективно. По сути, он становился во главе новой могучей империи, не имевшей пока достойных конкурентов.

От такого предложения просто глупо было отказываться.

Юля росла здоровым, жизнерадостным ребенком. Богачевы не могли нарадоваться. Рядом с ней Леонид чувствовал себя помолодевшим на добрую пару десятков лет. Ей посвящал все свое ограниченное свободное время: вывозил в парк или за город, играл, часами стойко смотрел мультики, посадив себе на колени и за компанию хохоча до слез. Катя понимала все, только не это. Нехорошо крутила пальцем у виска и говорила, что он впал в детство. Богачев отмахивался и не обращал внимания.

У него с дочерью появилось совместное хобби. Поначалу он записывал для нее на видеомагнитофон отечественные мультфильмы, любимым из которых у Юли был «Трое из Простоквашино». Потом начал записывать и покупать импортные, в основном студии Уолта Диснея. Богачев настолько заразился анимацией, что незаметно для себя превратился в ее ярого поклонника. Он собрал видеотеку мультфильмов, которой мог бы позавидовать любой специалист. И уже не знал, для кого продолжает приобретать кассеты и следить за новинками, для себя или для дочери. Но это было неважно.

Когда они усаживались перед телевизором с банкой «кока-колы» для сто первого просмотра приключений Тома и Джерри, Катя исчезала к подруге. В такие часы она чувствовала себя забытой. Богачев не обижался и не изводил подозрениями. Он считал, что его семейная жизнь удалась.

Как-то он пообещал Юле, что обязательно свозит ее в настоящий Диснейленд. И это обещание переросло в новую мечту – мечту для дочери. Прежняя мечта самого Леонида – домик в Крыму, на самом берегу моря – уже осуществилась.

Бабушка, мать Богачева, звонила каждый день и регулярно наведывалась по выходным. С Катей она ладила, от Юли была без ума. И твердо решила сделать из внучки профессионально музыкального человека. Супруги Богачевы ничего не имели против. Катя была двумя руками «за». Ей не довелось получить в детстве хоть какое-нибудь музыкальное образование. Леонид, соглашаясь, улыбался и вспоминал себя (вот будет подарочек для бабушки и дедушки, если любимая внучка, их единственная надежда, повторит его подвиг).

Вместе с дочерью рос и концерн Богачева «Махаон». Разрастался, как спрут, охватывая своими цепкими щупальцами чуть ли не все регионы России. Ясеню просьбами Богачев не докучал. Жалел старика. Да и без него успешно управлялся сам. Структура была продумана тщательно, механизм отлажен. Оставалось только запустить его и поддерживать в рабочем состоянии. Что с успехом выполнил и продолжал выполнять Богачев.

Связи Бориса Борисовича Ясеня и его авторитет служили прочным фундаментом «Махаона». Но деятельная натура Богачева требовала постоянной надстройки здания и расширения его границ. Отечественные медицинские препараты слабо конкурировали с импортными, главным образом в ассортименте. Специалисты концерна тщательно подбирали смешанный ассортимент, но закупка его отнимала много времени. А сеть реализации росла, и потребитель требовал все больше и больше. Как будто за последние пять лет и болеть стали в пять раз больше.

Богачев лихорадочно искал выход, чтобы в минимальные сроки всегда иметь достаточное количество и разнообразие медпрепаратов. Это позволило бы упрочить уже занятые позиции и занять новые.

"Таким выходом явилось сотрудничество с германской фирмой, концерном-производителем «Лотта». Она уже была известна на российском рынке. И на мировом занимала далеко не последнее место. По всем параметрам: ассортименту, качеству, объему продукции «Лотта» как нельзя лучше подходила к планам и запросам «Махаона». Оставался открытым вопрос цены. Большая часть населения не смогла бы покупать дорогие медикаменты. А цены у немцев кусались. Богачев предполагал решить этот вопрос в рабочем порядке.

Оставив временно исполняющим обязанности генерального директора Петра Лапина (он отыскал его и предложил работу у себя, когда набирал штат будущего концерна), Богачев вылетел в Германию, в Хекст. С собой он взял только пресс-секретаря, расторопного и хватающего все на лету Римаса Будвитиса.

В самолете Богачев в который уже раз проигрывал возможные варианты предстоящих переговоров. Немцы народ специфичный. Он это знал. И вести себя с ними нужно соответственно их представлениям о деловых людях и существующим в мире законам бизнеса. А еще – осторожно. Слишком лакомый кусок – огромный российский рынок, который многие хотят отхватить.

Герман Вульф, владелец концерна «Лотта» и по сути фармацевтический король Германии, оказался крупным, упитанным мужчиной лет под шестьдесят. Из-под очков в тонкой золотой оправе оценивающе смотрели маленькие, глубоко посаженные глаза. Он принял Богачева в своем просторном, шикарно обставленном кабинете, куда того доставили прямо из аэропорта встречающие заместитель, телохранители и переводчик. Существовала предварительная договоренность, что переговоры займут два дня.

Они заняли три.

Вульф, безошибочно ориентируясь в положении предполагаемого русского партнера, выдвинул жесткие условия контракта. Отдавая себе полный отчет, что ведет переговоры с наиболее крупным восточным фармацевтическим дельцом, он тем не менее не собирался ни в чем уступать и держался учтиво-снисходительно.

Богачев пытался представить его лет двадцать назад, когда с ним общался Ясень (именно он посоветовал завязать отношения с Вульфом). И не смог. Борис Борисович предупреждал, что немец этот – крепкий орешек. Раздавить может кого угодно, а попробуй его самого раздави! Хребет сломаешь.

Ломать себе хребет Богачев не собирался, но и полностью соглашаться со всеми требованиями Вульфа и идти у него на поводу в его планы не входило. Началась упорная тактическая игра.

По основному условию контракта концерн «Махаон» не должен был продавать в России никаких медпрепаратов, кроме произведенных «Лоттой». Это было кабальное условие, связывающее руки, с одной стороны. А с другой – делало «Махаон» монополистом на медикаменты «Лотты» в России.

Богачев взвесил эти два факта, пытаясь определить, какой из них перевесит. И сделал вывод: надо идти на соглашение с Вульфом, другого выхода сейчас нет. А там – время покажет. Но выторговать что-то в свою пользу все же попытался.

Вульф долго не сдавался, приводил массу аргументов вплоть до американо-иракского конфликта и войны на Балканах (хотя это-то тут было при чем?). Но на один его Богачев находил два своих. И в конце концов маленькое чудо произошло. Педантичный расчетливый немец пошел на уступку. Закупочная цена всех препаратов «Лотты» была снижена для «Махаона» на 12 процентов.

На третий день переговоров контракт подписали.

– Вы далеко пойдете, герр Богачев, – сказал Вульф при расставании в аэропорту и протянул плотную, заросшую рыжими волосами руку. – Приятно было иметь с вами дело.

– Взаимно, – расплылся в улыбке Богачев. – Надеюсь, наше сотрудничество будет таким же приятным.

Вульф пристально посмотрел ему в глаза, словно хотел прочесть, что там у этого нахрапистого русского в голове.

– Ну, как там у вас говорят: ни пуха ни пера, – попрощался он.

– К черту!

Богачев поднялся по трапу. За ним, как тень, последовал Римас Будвитис. Уже в салоне пресс-секретарь глубоко вздохнул:

– Жаль, Германии так и не увидели.

– Еще насмотришься. Начнем с ними работать – надоест, – успокоил его Богачев.

ТУ-154 взмыл в небо, унося к дому. Там ждала семья и ждал своего генерального концерн «Махаон». Богачев возвращался с хорошими, на сегодняшний день, новостями. Он преодолел еще одну ступеньку вверх.

Турецкий. Москва. 7 сентября, 9.20

Определенно он мог утверждать сейчас только одно. Китайцы, которые пришли на рынок вслед за поляками, никоим образом не связаны с концерном «Махаон». Вице-президент Лапин, до обсуждения советом директоров кандидатуры нового президента возглавляющий крупнейшую российскую фармацевтическую компанию, категорически отрицал не только наличие деловых контактов с китайцами, но даже и само возможное знакомство с ними. Информации о том, что покойный Богачев мог вести с азиатскими бизнесменами тайные переговоры, у него также не было.

Кроме того, честно говоря, Турецкий изрядно сомневался, чтобы господа Ли Цзы и Юань Мэй были напрямую причастны к убийству трех поляков на Маршалковской. Хотя их алиби на 30 августа все еще не было доказано, скорей всего одного мерзавца придется отпустить: уже давили из китайского посольства – Ли Цзы оказался знаменитым спортсменом, обладателем 11-го дана в карате-кекусинкай. И вот такого-то фраера Солонин завалил чуть ли не одной левой! Кстати, китаезы уже просили сообщить им, кто именно взял верх в поединке с их чемпионом. Юань Мэю, по крайней мере, удастся прилепить убийство Алешиной: на метательной стрелке были обнаружены именно его «пальчики».

Ну ладно. Кажется, стоило повернуться на сто восемьдесят градусов, и Турецкий уже догадывался, куда именно.

Накануне он добился от Меркулова санкции на наружное наблюдение за Геннадием Андреевичем Карамышевым, а иначе говоря, за Призером. А Грязнов настоял на том, чтобы вели эту наружку те же муровские оперы, которые были задействованы в наблюдении за квартирой Трофимова – Воскресенской.

Виталий Чуйков чувствовал за собой вину, и результаты не замедлили сказаться. Уже утром следующего дня он привез Турецкому на Большую Дмитровку пачку фотографий, на которых Призер был снят с неизвестным мужчиной лет шестидесяти с густыми седыми бровями и академической бородой клинышком.

– Это было здорово, – признался Чуйков. – Вечером после похорон Призер поехал справлять поминки по Алешиной в «Краб Хаус».

– Это что такое?

– Морской ресторан на Тверской, 6. Дорого, изысканно.

– Совсем отстал от жизни, – вздохнул Турецкий. – И вряд ли догоню. Дальше?

– Ну, я уж решил, что он будет по дорогой подруге до утра убиваться. А он был там всего-то полчаса, после чего удрал через черный выход.

– Откуда знаешь? Или ты туда вошел, корочкой во все стороны размахивая?

– Обижаете, Сан Борисыч. Да я вообще не входил, с улицы наблюдал.

– Как же с улицы можно было увидеть, что он сматывается? – удивился Турецкий. – Или он стоял прямо у окна и у него было испуганное выражение лица?!

– Нет, конечно. Просто у него на одежде к тому времени уже были «жучок» с «маячком», так что я его элементарно вел вслепую.

– Отлично, Виталик. Но как же ты его Призеру прицепил? У него такие мордовороты – не подойдешь.

– Это не я, – простодушно сознался Чуйков. – Это Вячеслав Иваныч еще раньше, когда на похоронах с ним беседовал.

– Грязнов? Сам?! Ну и ну! – Турецкий был поражен и восхищен одновременно. Он тут же набрал номер своего приятеля, одновременно сделав жест Чуйкову, дескать, зажми уши: – Слава? Ну ты просто Штирлиц какой-то. И наглец! Как почему? Да ведь тогда еще не было санкции на прослушивание! И неизвестно было, нужен ли мне Призер вообще.

– Ну уж в этом-то я не сомневался, – спокойно возразил Грязнов. – Ты получил что хотел? Ну так будь доволен и не мешай работать.

– Ладно, рассказывай, – повернулся Турецкий к Чуйкову.

Чуйков. Москва, 6 сентября, 21.15

В 21.50 из двора «Краб Хауса» «БМВ» Призера, не выезжая на Тверскую, но и не петляя и не проверяя наличие «хвоста», поехал на юго-восток.

Одно из двух, рассуждал Чуйков. Либо Призер обнаружил «жучок» и теперь морочит ему голову, либо, наоборот, совершенно уверен в том, что за ним никто не следит. Как показали дальнейшие события, верным было второе предположение.

«БМВ» и следовавший за ним на расстоянии трехсот метров радиофицированный «Москвич» Чуйкова проделали больше чем часовой путь, прежде чем добрались до места назначения. В нескольких сотнях метров от станции метро «Домодедовская» они свернули с Каширского шоссе и выехали на Шепиловскую улицу. Остановились возле третьего подъезда жилого шестнадцатиэтажного дома.

Чуйков как раз выехал из-за угла, когда Призер, оставив своих телохранителей в машине, зашел в дом. Сказав перед этим единственную фразу:

– Да там же еще нет никого! Ох уж мне эти ученые козлы. Али, дай ключи.

Чуйков обратил внимание, что возле подъезда висят две доски с перечнем находящихся здесь учреждений. Дом был не только жилой: различные конторы арендовали здесь помещения.

Как же узнать, куда именно приехал Призер? Чуйков достал бинокль для ночного слежения, чтобы прочитать названия контор, сосредоточенных в подъезде. Потом ему пришло в голову: а почему, собственно, конторы? Может, он приехал к кому-то в гости? Хотя нет, это не похоже на вход в жилой подъезд…

Тут в двух окнах первого этажа зажегся свет. Если это Призер, задача значительно упрощается. Однако с точностью утверждать ничего было нельзя: Призер молчал.

Чуйков ждал, сам не зная чего. Впрочем, ведь именно в этом и заключалась его работа.

В 23.30 во двор въехала белая «Волга». Она остановилась неподалеку от «БМВ». Из нее вышел немолодой мужчина с бородкой и подошел к иномарке. Обменявшись парой слов с сидевшими там Али-Бабой и Шумахером, он вошел в подъезд. Через минуту после этого Чуйков наконец снова услышал голос Призера:

– Заставляете ждать, Антон Сергеевич, нехорошо. Понимаю, что ученые – люди рассеянные, а большие ученые – вдвойне, но – нехорошо.

– Виноват, Геннадий Андреевич, прошу покорно извинить, но – объективные обстоятельства, узнаете – будете довольны всенепременно.

– Оставьте этот великорусский стиль, – поморщился Призер. – Он вам не идет… Ну-ну, не обижайтесь, – добавил он после паузы. – Говорите покороче, зачем позвали?

– Мы на грани переворота, Геннадий Андреевич! Фактически это решенный вопрос. Просто в настоящий момент…

– Все ясно. Сколько?

– Я не знаю, – растерялся собеседник. – Я еще не готов. Раф подготовит докладную и…

– Так зачем вы меня звали?! – начал закипать Призер.

– Я хотел показать последние результаты. Поверьте, это нечто феноменальное…

– Слушай, отец! – зашипел Призер, и Чуйков подумал, что он, вероятно, взял своего собеседника за грудки. – Мне твои результаты до одного места! Просто сделайте это наконец, и все. Уловил?

Хлопнула дверь. Через минуту Призер вышел из дома и сел в «БМВ». Пожилой бородатый мужчина проводил его до машины. Оба молчали. Чуйков подождал, пока бандиты отъедут, а бородатый вернется, и быстро приблизился к подъезду. Перед ним на выбор было пять кнопок, соответствующих пяти учреждениям: Закрытое акционерное общество «Спортинвентарь», Ассоциация бывших политзаключенных Орехово, Центр профессиональной подготовки бухгалтеров «Перспектива» и Кабинет рефлексотерапии. Не задумываясь Чуйков ткнул в первую. Через несколько минут дверь открыл бородатый. При ближайшем рассмотрении у него оказались седые лохматые брови. На нем был белый халат, а из нагрудного кармана торчали две пробирки.

– Чем могу? – хмуро осведомился он, глядя на пришельца поверх очков.

– Извините, – весело сказал Чуйков, наклонив голову набок, – я звоню в рефлексотерапию, а они что-то не отзываются и не отзываются. Нерв зажало, зараза такая, просто сил нет! – И он подвигал скрюченной шеей.

Турецкий. Москва. 7 сентября, 12.55

Меньше двух часов понадобилось Турецкому, чтобы идентифицировать личность пожилого бородатого мужчины с великорусской манерой разговора. Им оказался Антон Сергеевич Швейцер, доктор биохимических наук, член-корреспондент РАН и замдиректора Института фармакологии.

Помещение на Шепиловской улице, в котором размещалась фармакологическая лаборатория, принадлежало фирме «Спортинвентарь», специализировавшейся на экипировке для зимних видов спорта. Конькобежный спорт, лыжные гонки, биатлон. Подозрения Турецкого стремительно нарастали.

Согласовав этот вопрос с Меркуловым и сделав несколько звонков, Турецкий заслал туда пожарную инспекцию, которая выявила тотальные нарушения норм безопасности и опечатала все помещения, принадлежащие ЗАО «Спортинвентарь». Дальнейшее было делом техники. Вновь подключенные к проблеме сотрудники Управления по борьбе с организованной преступностью в своем банке данных нашли неопровержимые доказательства того, что оформленное на подставных лиц ЗАО «Спортинвентарь» реально принадлежит Карамышеву. Имея на руках эти данные, Турецкому оставалось только ждать. И ждать пришлось недолго.

Когда пожарные опечатывали помещение, там находился только один сотрудник Швейцера – Рафаэль Биллялетдинов. Кстати, тоже доктор наук, двадцатидевятилетний вундеркинд. Он пытался объяснить, что этого делать категорически нельзя, потому что в лаборатории сейчас проводится важнейший эксперимент, идет химическая реакция, при которой он должен постоянно находиться. Но видя, что пожарники непреклонны в своем решении, Биллялетдинов вынес из лаборатории два ящика, погрузил их в свою «шкоду» и понесся в юго-западном наравлении – в Глаголево. Что и требовалось доказать.

Около семи часов вечера Биллялетдинов въехал на территорию особняка Призера, который в это время плавал в бассейне. Призер вылез, растерся огромным полотенцем и приказал двум бритоголовым подчиненным разместить Биллялетдинова вместе с его оборудованием в доме и снабдить всем необходимым по первому требованию.

После этого он стал звонить пропавшему Швейцеру (тот уже полтора часа находился в кабинете Турецкого и по второму кругу отвечал на вопросы следователя Генпрокуратуры, чего Призер, естественно, не знал). Но даже если бы он дозвонился, то разговаривать бы не смог, потому что внезапно стало шумно. К его территории стремительно приближался вертолет, небольшая «стрекоза» опускалась чуть ли не на бортик бассейна. Одновременно стали стучать в ворота.

Али– Баба и Шумахер выскочили из дома с оружием, но Призер остановил их одним движением глаз. Он уже понял, что это не конкурирующая группировка и даже не китайцы.

Из вертолета вылезал собственной персоной Вячеслав Иванович Грязнов. Его сопровождали трое вооруженных до зубов оперов.

– Открой ворота, – не здороваясь, сказал Грязнов. – Там две машины с моими людьми.

– А если нет? – весело поинтересовался Призер.

– Взорву, – коротко пообещал начальник МУРа, и Призер понял, что он не шутит. – Можешь звонить своему адвокату.

Тут из дома вышел довольный Биллялетдинов и сказал, близоруко щурясь:

– Геннадий Андреич, забыл сказать, когда я сюда ехал, сзади было чисто.

– Кретин, – застонал Призер. – Ну, кретин!

Генеральная прокуратура

Меркулову К. Д.

РАПОРТ No 19

1. Доктор биохимических наук, член-корреспондент РАН и замдиректора Института фармакологии Швейцер А. С. уже довольно продолжительное время находится в состоянии войны со своим непосредственным шефом – академиком и руководителем того же института – Кудрявцевым С. В. Кудрявцев, являясь представителем ортодоксальной школы, всячески блокировал новейшие исследования Швейцера, связанные с синтезом группы основных медпрепаратов, аналогичных по своим свойствам давно синтезированным на Западе. Больше трех лет назад Кудрявцев обвинил Швейцера «в шарлатанстве, погоне за дешевой славой и сиюминутным результатом, затмивших такому талантливому в недавнем прошлом ученому всякие представления о научной этике и чувстве долга». Конец цитаты (смысл которой мне, честно говоря, так и остался неясен).

2. Следствием этого, по словам Швейцера, явилось то, что он устал от идиотских споров и в родном институте больше не отклонялся от генеральной линии, зато стал искать альтернативные варианты реализации своих идей. Прекрасно понимая, что любой институт или лаборатория, занимающаяся смежными проблемами, немедленно предаст огласке эффектные промежуточные результаты его работы, не дожидаясь ее окончания, Швейцер пошел на риск. Он предложил сотрудничество тем людям, которые не жаждут бесплатной рекламы и предпочитают даже во время реального успеха оставаться в тени. Так на сцене появился лидер бабушкинской группировки Карамышев Г. А., больше известный как Призер.

Последние события подтверждают, что у Призера появились собственные амбиции в аптечном бизнесе.

3. Так или иначе, но Призер три года финансировал полуподпольный отдел НИИ фармакологии, в котором разрабатываются отечественные аналоги современных западных лекарств с принципиально более низкой себестоимостью. И в настоящее время это уже практически решенный вопрос.

4. То есть у бабушкинских бандитов появлялся повод убрать Леонида Богачева, монополиста-фармацевта, в основном импортирующего дорогостоящие западные лекарства, который мог реально мешать внедрению на рынок новых российских препаратов.

5. Первый допрос Карамышева Г. А. (Призера), проведенный через час после его задержания, никаких результатов не дал. По его утверждению, с Богачевым у него не было никаких отношений, ни хороших, ни плохих: они просто не были знакомы.

Турецкий. 21 час 50 минут. 7 сентября.