Любые неприятности в наше время обычно начинаются с ранних телефонных звонков, это Турецкий знал твердо. И, конечно же, позвонил Меркулов.

— Саня, привет. Как дела? Как здоровье? Как у Ирины? Не в ссоре?

— Прекрасное начало. Привет, Костя. Отвечать подробно? Или это у тебя обычный утренний «джентльменский» набор?

Меркулов засмеялся. И Турецкий подумал, что, может быть, ничем утро не грозит, и Костя вовсе не вестник какой-нибудь очередной «бяки», а действительно хочет узнать, все ли в порядке в семье друга… как ни говори. Сто лет вместе…

— Да все нормально: и здоровье, и настроение.

— Правда? — Меркулов продолжал смеяться. — Значит, и у Ирины все в порядке? Это хорошо. Но боюсь, как бы тебе немного не подпортить.

— Так и знал, — брюзгливо констатировал Турецкий. — Ничего иного от тебя я и не ожидал. Так что «джентльменство» снимаю с повестки.

— Ладно, не бурчи. Ты где сейчас?

— Как это, где? Там, куда ты звонишь!

— Чудак, я ж по мобильному!

— А, ну да, на службе служу.

— Чего так рано?

— Костя, ну, какая тебе разница? Взялся портить — порть! Какие там у тебя проблемы?

— Чего ты шумишь? Может, и не испорчу. А проблемы не у меня, а, скорее, у тебя.

— С чего это вдруг? Что случилось?

— Да вот какие-то дамы тебе бесконечно звонят, срочно разыскивают, интересуются. Я даже удивляюсь…

— А чему удивляться? Дамы всегда мной интересовались, в отличие от некоторых. Ну, и кто ж на этот раз?

— Да вот это как раз меня и настораживает, понимаешь ли. Только что был звонок. Вот и хочу ввести тебя в курс дела, я ведь тоже в «присутствии». Звонит, значит, женщина…

— Ты твердо уверен?

— В чем? — Меркулов слегка опешил.

— В том, что звонила женщина, а не девушка, — отомстил-таки Турецкий.

— А-а! — Меркулов захохотал. — Нет, не уверен! Хотя… Она, вообще-то, тобой интересовалась: где ты, куда пропал, почему служебный телефон не отвечает? Поэтому имею некоторые основания полагать, что она, возможно, уже и не девушка. Что, съел?

— Сдаюсь. Так чего она от тебя-то хотела?.. Слушайте может, она решила, что ты — мой приемный папаша, и пожаловалась на то, что твой непутевый «сынок» ее охмурил и бросил? Как ее хоть зовут-то? Чтоб заранее продумать варианты защиты собственной невинности!

— Ишь ты, невинность!.. А знаешь, вполне возможно, что ты и прав. Интерес к твоей личности был явно повышенный. Но меня несколько смутило не это. Фамилия поставила в тупик. Не слыхал доселе, впрочем… Понимаешь ли, Саня, ее фамилия — Стервина. Я удивился: неужели бывают такие фамилии?

— Ка-ак?! — воскликнул Турецкий и облегченно рассмеялся. — Ну, конечно, Боже мой! Алка! Жива, ты смотри! А Стервиной — это я ее однажды в сердцах обозвал. Нет, что ты, Костя, ее фамилия — Стерина. Она журналистка из Нижнего. Все помогать пыталась. Ух, как же она меня доставала тогда! А ты наверняка от меня же о ней и слышал, просто забыл. В начале нового века…

— А в связи с чем… мог слышать?

— Да поганое дело, Костя, из Нижнего… Беспредел милицейский. Ну, то самое, в котором поставил точку Страсбургский суд. Я ж тогда раскопал такие факты, которые позволили возобновить расследование по благополучно похороненному делу. Там же сплошные нарушения были, и никто их не видел. Умели работать.

— Там, я вспоминаю, то ли вышвырнули парня из окна, то ли он сам? Ты об этом?

— Вот-вот, только не вышвырнули, а он действительно сам. Алка работала в местной газете и раскручивала свое «независимое расследование». Потом у них с Интернетом была история, с иностранцами и так далее. Они, вообще, развили в городе бурную деятельность, комитет по борьбе с пытками в милиции организовали. Пыталась мне помогать, и, естественно, требовала от меня полного взаимопонимания. Ну, ты же знаешь, как я люблю настойчивые советы посторонних, вот и… Ты смотри, жива-здорова… Значит, миновала ее горькая чаша? А ведь там ей, помню, было очень не сладко, против милицейской круговой поруки пошла… Так чего ей от меня-то надо? Не сказала?

— Не знаю, говорит, что переехала в Москву из Нижнего, ты прав. И здесь в какую-то нехорошую историю попала. Вот по старой памяти и хотела бы с тобой посоветоваться. Видно, ей очень надо. И голосок, скажу тебе, ничего, не старый, но… очень расстроенный, что ли. Так что прикажешь? Она должна вот-вот мне перезвонить. Я ей сказал, что ты в прокуратуре не работаешь… ну, после всех драматических событий. Она была не в курсе, пришлось в двух словах… Но я, конечно, сказал, что у нас не принято… без согласия. Мол, попробую узнать, перезвоните. В общем, я не знаю, дать ей твой телефон?

— Ну, конечно, у Алки если случается какая-нибудь история, то обязательно нехорошая. А по правде говоря, когда хуже некуда… Конечно, Костя, дай мой рабочий, пусть звонит. Она, в принципе-то, хорошая девка была, умная.

— Девка?

— Не придирайся к слову, тогда еще девушка, наверное. Во всяком случае, была не замужем. А лично у меня и мыслей в ее отношении никаких не могло возникнуть, не моего плана девица. Ни внешностью, ни характером. Интересно, чего ей надо? Наверняка опять чего-нибудь с милицией? Умела она с ними ссориться. Ладно, Костя, перезвоню, утолю уж, так и быть, твое любопытство… Стервина! Смотри-ка, запомнила, чертяка этакая… Знаешь, хорошо попортила она мне крови. Впрочем, если быть справедливым, больше по делу. Правильно тебе представилась, молодец, Стерину я бы ни за что не вспомнил…

Через несколько минут раздался звонок.

— Александр Борисович, здравствуйте, я — Алла.

— Знаю, — Турецкий засмеялся. — Стервина! Что ж ты сама-то себя? Ну, ладно, я… у меня причина была, я же на тебя разозлился, а сама-то зачем, девушка? Неужели прилипло? Бывает же так, скажешь слово, а оно и прилипнет, обидно же, красивая девушка, и с такой фамилией!

— Нет, я никому не рассказывала. Это я просто для того, чтобы вы меня сразу узнали, а то, мол, что за Стерина, откуда она? Беда у меня, Александр Борисович.

— Что такое? Расскажи.

— Я… — девушка замялась. — Не по телефону. Это очень неприятный рассказ.

— Ну, так что, приезжай к нам в «Глорию»…

— А что за «Глория»?

— Это, знаешь ли, агентство частное. Сыскное, розыскное, охранное — тут все, вместе взятое. Есть у нас народ хороший, работаем мы по заказам и так далее.

— О-о-о… по заказам… Это у меня денег не хватит на ваши заказы, я ведь слышала, что такое частные сыщики. У вас небось по тыще долларов за день.

— Нет, перестань, ну, какие тысячи долларов? В общем, есть желание посоветоваться, давай, подъезжай. Адрес наш… записывай: Неглинная — это самый центр, рядом с Сандуновскими банями, спросишь, тебе всякий покажет… Дом номер… ну да, цокольный этаж, на дверях большая вывеска. Звони в дверь, и откроет тебе… — Турецкий увидел внезапно возникшую на пороге кабинета секретаршу агентства Алевтину Григорьевну с чашкой кофе в руках — для него, для Турецкого, разумеется, и повторил: — А дверь тебе откроет очаровательная, прямо-таки невероятного обаяния, молодая женщина, которую зовут Аля. Не Алла, а именно Аля. Алла — это ты, а она у нас — Аля. Алечка — еще и так можно, вот. Или Алевтина Григорьевна, это когда официально. Ну, давай, жду.

— Когда?

— Да хоть сейчас, я пока не очень занят, подъезжай, встретимся, поговорим.

— Ну, хорошо, спасибо, я еду…

— Алле, гараж! — ухмыльнулась Алевтина, ставя кофе на письменный стол. — Перед кем это ты тут расстилаешься, а? Очаровательная… невероятная… что-то я давно таких слов не слышала! Что у нас случилось? От кого, прикажете теперь, вас защищать? Неужто опять обиженные тобой женщины достают? — Она подошла к небольшому зеркалу, в простенке между окнами, посмотрела на себя и так, и этак, повертела головой, определенно любуясь обоими профилями, и сделала вывод: — Неужели ты никогда не утихомиришься?

— Прямо-таки и не понимаю, о чем ты? — сделал изумленный вид Турецкий.

— Врешь, все ты прекрасно понимаешь. Кто такая, перед кем ты… так рассыпался? Ничего, обычное дело, когда вот так, наедине. Хорошо еще, что Алевтине хватало ума устраивать мелкие сцены ревности не при посторонних. А свои поймут и посмеются. Нет, умная девушка…

— Мы с этой Аллой познакомились и, кстати, виделись в последний раз тогда, когда ты еще на горшок ходила.

— Это что ж, четверть века назад? — недоверчиво уставилась Аля на Сашу.

— Меньше, конечно, мажет, лет семь назад.

— А почему же тогда и..?

— Ты про горшок? — наивно спросил он. — Нет, мне всегда очень приятно душевно ощущать твою удивительную молодость — и внешнюю, и вообще. Всякую.

— А я что-то давно ничего подобного не ощущаю!

— Ну, Аленъка, ты ведь знаешь, что у меня законная супруга…

— А незаконных сколько? — уже строго спросила она.

— Одна ты, — Турецкий пожал плечами и простецки улыбнулся.

— Опять врешь. Ох, Турецкий! Ну, как же тебе не стыдно? Когда ты, наконец, станешь серьезным и ответственным… хотя бы в отношении женщин? Это же черт знает что!..

Александр Борисович мог бы сейчас поклясться, что услышал наяву невероятно знакомую ему, скорбно-возмущенную интонацию жены Ирины. Как долгую и печальную песню… Что делается на земле!..

— Можешь мне поверить, — сказал Турецкий, пытаясь уйти от слуховой галлюцинации, — что Алла не идет ни в какое сравнение с тобой. Даже отдаленно. Фасад категорически не тот! Наверняка и все остальное.

— Ну, разве что… — Алевтина глубокомысленно сдвинула бровки и, скользнув по Саше подозрительным взглядом, удалилась в приемную, а Турецкий, внимательно проследив за ее походкой, укоризненно погрозил самому себе указательным пальцем. Что еще он мог предложить себе в качестве приятной компенсации?..

Если Алла и изменилась, то, по мнению Александра Борисовича, не в лучшую сторону. Была молодая, бойкая, стриженная под мальчишку и с таким же независимым и нахальным характером, который предназначен был ей судьбою лишь для того, чтобы она мешала нормально дышать всем, кто ее окружал или соприкасался с нею в своей деятельности. Типичная юная провинциальная газетчица со столичными амбициями. При этом следовало отдать ей должное, Алла не «придуривалась», не разыгрывала роль какой-нибудь неистовой губернской «Марфы-посадницы», а ее действительно, причем, в буквальном смысле, «изнурял» синдром справедливости. За это ей, вероятно, и прощалось коллегами многое из того, за что от других, подобных ей сотрудников, как правило, охотно избавляются в творческих коллективах. Ну, а ее сокрушительную настойчивость Турецкий испытал на себе. И, надо быть справедливым до конца, искренне возненавидел. Не в том смысле, чтобы отравить, зарезать или задушить, а в плане ни-ко-гда больше не встречаться, не пересекаться, не присаживаться на одном гектаре… Но… человек только предполагает… А по прошествии длительного времени всем кажется, что твое прошлое, которое стоило тебе огромных нервов и здоровья, было восхитительным и недооцененным тобою же самим по причине собственного эгоизма и чрезмерной близорукости.

У Аллы был измученный вид, а на лице, лишенном макияжа, тускло светились усталые глаза непонятного серо-голубого оттенка. И задорную прическу молодости заменили серые, почти бесцветные пряди неровно обрезанных волос. М-да, где ты, юность былая?.. А ведь она наверняка еще и не приблизилась к своему «тридцатнику». Жизнь не удалась? Вероятно, в этом и главная причина. А так фигурка вроде ничего, соответствует возрасту, вот только бы одеться девушке помодней, поярче, что ли. Турецкий кашлянул, смущаясь по поводу того, что Алла могла прочитать его мысли, поднялся и протянул девушке руку. Сказал преувеличенно бодро:

— Здравствуй, рад видеть. Садись, кофе хочешь?

Она кивнула, и Турецкий крикнул в предусмотрительно открытую Алевтиной дверь:

— Аленька, давай угостим нашу гостью кофе?.. Ну, рассказывай, я внимательно слушаю. Но прежде — два слова. У вас там тогда все нормально закончилось. Осудили?

— Да, — Алла кивнула, но словно неохотно. — Там еще история, правда, была, но Бог с ней… Александр Борисович, я не просто пожаловаться на судьбу-злодейку, я для себя нормального, человеческого выхода не вижу. Помогите, пожалуйста, разобраться, больше мне и верить некому.

— Что так? Ты же была всегда такая уверенная, жесткая и бескомпромиссная в этом смысле. Укатали, значит, Сивку крутые горки?

— Укатали, Александр Борисович, — она тяжко вздохнула, и глаза ее наполнились слезами.

А это уже — ни в какие ворота! Турецкий не помнил такого, чтобы Алла даже в самых сложных для себя ситуациях готова была пустить слезу. Значит, действительно достали… И ему стало почему-то вдруг пронзительно жалко эту милую, в общем-то, девушку, с явно не сложившейся судьбой. Иначе что бы ее принесло в Москву, которая, как всем известно, слезам не верит?..

«Ведь действительно укатали», — думал он, по мере того, как тянулся ее невеселый рассказ. Когда-то, на заре его службы в прокуратуре, о подобных ситуациях как-то и не задумывались, потому что они просто не могли «иметь место быть», как выражается канцелярская братия. А теперь это — банальность, и попадаются на такие «крючки» разве что наивные провинциалы, по странным обстоятельствам еще не изжившие в своих взглядах веры в честность, справедливость, порядочность, ну, и в прочие химеры, не имеющие права на хождение в новом обществе «трескучих» демократов. А они, дурачки, все еще верят во что-то. Просто клад для всякого рода проходимцев…

Обычная сегодняшняя история. Познакомилась с приличным человеком. Думала, что приличный. Оказался наркоманом и ворюгой. Брат Аллы с его товарищем взялись «вытрясти» из того душу. А тот, сознавшись во всем и пообещав вернуть украденные деньги, махнул в милицию. Взяли, мол, заложником, избивали, деньги требовали. Рай для очередной, надуманной «галочки» в милицейских отчетах! Вот и взяли «мерзавцев» при передаче им «меченых» денег. Кажется, чушь, и доказать обратное просто, но… Товарищ брата, бывший на учете у опытных в таких делах ментов, вдруг «сознался», что целью «базара» был «отъем крупной суммы денег». «Грабителям» предоставили альтернативу: за освобождение из милиции — сто тысяч. В долларах, разумеется, чтоб не мелочиться. В противном случае всем, без исключения, грозила статья 126, часть 2, пункты «а», «в» и «з» Уголовного кодекса — то есть похищение человека, совершенное группой лиц по предварительному сговору, с применением насилия и из корыстных побуждений. И сроки — предположительно от 6 до 15 лет. Ну, или, соответственно, деньги на бочку. А чтоб решение задержанными принималось побыстрее — «висяки» милицию не красят, — применили стандартные меры. Если пластиковой бутылкой, наполненной водой, бить «подозреваемого» по голове и по телу, видимых следов не остается, а вот мозги у него очень скоро проясняются. Сотрясения всякие в расчет не идут, поскольку их легко списать на симуляцию «якобы потерпевшего». Но ребра там всякие, почки и прочие органы — они, безусловно, страдают. Однако, как объясняют в милиции в таких случаях, арестованный вполне мог оказать сопротивление при задержании, или там неловко упасть и скатиться по бетонным ступенькам лестницы, или просто из окна выпрыгнуть неудачно. А чтоб доказать обратное, нужна независимая экспертиза, а где ее взять задержанному, пребывающему в «обезьяннике»? Особенно, когда и адвокат ему назначен судом, и с правозащитниками — никаких контактов. Ну, там всякие сложности, то, другое, короче, частично деньги нашли и передали по всем правилам «чекистской конспирации». Но достали мало, поэтому деньги, разумеется, менты взяли, но дело в суд, тем не менее, передали.

Центральный ОВД, Центральный столичный суд — образцовые предприятия по «производству справедливости». Следственные действия были проведены с блеском, мундир на прокуроре сверкал, а вот подозреваемые не признали выдвинутых против них обвинений, но у судьи не оставалось сомнений: ведь свидетелей избиения не было. Однако в процессе судебного следствия всплыла неожиданная «бяка». Пострадавшая-то, оказалось, передала заявление в милицию о краже и своих подозрениях по поводу вора, только не в Центральный ОВД, а в другой, по месту жительства. И заявление странным образом не потерялось. Да и означенный адвокат не оправдал доверия судебного органа, уцепился за данный факт. Надо же? И так нехорошо всем сразу стало! Это что же, на фальсификацию похоже? Нет, нельзя, чтоб развалилось старательно сфабрикованное дело! Ладно, пусть похищения человека с применением насилия не было, но зато самоуправство-то было? Передача денег была! Вот и переквалифицировали со 126-й на 330-ю статью Уголовного кодекса Российской Федерации. А адвокат воспользовался вновь открывшимися обстоятельствами и добился условного приговора. Хоть что-то…

И по поводу наркомана-вора вопрос как-то вдруг сразу усложнился, перетек в непонятные какие-то инстанции. «Пострадавший» оказался известным в своих кругах геем. А гей-тусовка — уж кому, как не милиции и знать-то об этом! — своих не выдает.

Все можно пережить в конечном счете, да только вот работодатели, особенно в средствах массовой информации, не любят принимать на работу осужденных, даже условно. Вот и пришла Алла спросить совета у единственного в Москве человека, кому могла еще верить, у Александра Борисовича. Это ведь он на ее памяти, вопреки мужественным стараниям провинциальной милиции и прокуратуры, сумел-таки довести до суда дело об очередных «оборотнях» из правоохранительных органов. Модные это были тогда, в первые годы нового века, темы для журналистских размышлений и «частных расследований». Громкие… Только что ж мог бы теперь сделать Александр Борисович?

А рассказ впечатлил. И не хотелось от него просто так отмахиваться. Хотя, с другой стороны, детей, что ли, с этой дамочкой крестить?

Знал Турецкий про этот центральный отдел, и не то, чтоб «зуб имел», но цена этим «фабрикантам» ему была хорошо известна. Как известно и то, ради чего и почем нынче покупаются милицейские должности. Своя, понимаешь ли, такса. Сотрудник, к слову сказать, относительно невысокого уровня, типа начальника отдела, стоит «покупателю» 5 тысяч долларов в месяц. На «евры» еще почему-то не переходят, видно, «американец» привычнее. А тот, который повыше сидит, — его «зарплата» уже 10 тысяч «баксов». Уголовное дело, между прочим, на своего конкурента можно «купить» у следователей за 400 тысяч. Зато, чтобы «развалить» его, придется выложить втрое больше. Всему своя цена, даже доброму делу. Но вот как к такой постановке вопроса привыкнуть, это и есть «большой вопрос»…

— Знаешь, что, Алла? — задумчиво сказал Турецкий. — Дай-ка мне времени немного подумать. Не беспокойся, я верю тебе, потому что знаю, как подобные дела создаются. Но тут другое. Добраться до них нелегко. Есть, конечно, пути, но не уверен, что быстро получится. Мы ж не можем действовать их методами, хотя… кто его знает… Ты о себе-то расскажи…

— А чего рассказывать? После вашего отъезда был суд. А вот когда осужденных отправили на нары, начали разбираться и с теми, кого могли достать. А я больше всех суетилась, они и начали с меня. Много же не надо: раз — выговор, два — выговор, и верни вахтеру удостоверение. Я продержалась какое-то время, а потом уехала сюда, к брату. Он на телевидении, оператор. Один живет, прописал сестрицу. Нашла работу в окружной газете, не бог весть что, но деньги платят. Спонсоры всякие, чтоб о них грамотно писали. А после процесса главным редактором мне было сделано предложение вернуть удостоверение. Вот и все. Сунулась в одно место, в другое, показала резюме, сложностей вроде не было, но как только видели судимость, разводили руками. Вот, Говорят, если б, мол, сняли, тогда… И то, неизвестно еще, как спонсор посмотрит… Я понимаю, еще и внешность у меня… Но выхода нет.

— Оставь мне свои координаты, я подумаю. Не сейчас, в смысле еще не сегодня, но постараюсь что-нибудь придумать. — Он вдруг рассмеялся. — Ты даже не представляешь, как я тебя ненавидел! Но, самое странное, теперь не знаю, за что. Может, потому что ты мне кровь портила своими советами бесконечными, лезла, куда тебя никто не просил? А сейчас думаю, мы тогда все-таки неплохо с тобой поработали… Дело, конечно, прошлое, но, скажу честно, я бы, наверное, и еще с тобой поработал. Хотя беспокойства от тебя было — во! — он провел ладонью над головой.

— Молодая была, многого в жизни не понимала, — оправдалась Алла, грустно улыбнувшись.

— Ишь ты, можно подумать, сильно постарела с тех пор!

— И постарела тоже, не надо лукавить, Александр Борисович, я по вашим глазам сразу увидела. Но… раз уж все равно пришла… да что говорить?..

— Слушай, — он обратил внимание на несколько старомодную кожаную папку на ее коленях, — а у тебя часом нет с собой этого твоего резюме? Надо же, придумали слово! Покажи, если есть.

Алла молча достала и протянула ему пластиковый файл со страничкой печатного текста. Вот так, вся жизнь — на одной страничке. А что, может, еще и неплохо, а то ведь бывает, что и этого — много: одной черточкой между двумя датами дело обходится, как на кладбище…

— Оставишь? Я прочитаю, а завтра позвоню тебе.

— Хотелось бы верить… Ну, спасибо. Там я вложила еще список публикаций, наиболее заметных, с моей точки зрения, и расширенные аннотации к ним, чтоб можно было понять, о чем речь и какие были приняты меры. Не по всем, к сожалению. И еще — адрес и телефон. А если потеряете, не беспокойтесь, у меня еще экземпляр найдется. У брата — компьютер с принтером. Я пойду, да? — она встала, взяла папку под мышку.

— Погоди, у тебя как со средствами-то? На нуле?

— Ничего, не беспокойтесь, брата ведь не уволили. Он — хороший оператор, такими не разбрасываются.

— Ну, хорошо, поезжай, я позвоню. Обязательно. До встречи. Аля тебя проводит…

Он тоже поднялся и пожал ее протянутую руку. Потом, когда она вышла, — ссутулившись и будто пытаясь стать меньше ростом, незаметнее, — походил по кабинету, вернулся к столу и взял в руку резюме. «Стерина Алла Семеновна… год рождения… Образование — высшее… Профессия — журналист… Семейное положение… Обыкновенная анкета…

Вернулась Алевтина, заглянула сбоку в резюме и сказала негромко, как бы в раздумье:

— Я смотрю, старые дела возвращаются?

— Увы, Аленька, они все, в конечном счете, возвращаются — и дела, и люди.

— Так ведь это — в порядке вещей?

— Не уверен… Какие вопросы? — Турецкий поднял голову и невесело улыбнулся.

— А она — профи, Саша?

— Да, — он кивнул и продолжил чтение списка публикаций с их краткой тематической характеристикой.

Публикаций было много. Алла постаралась показать, что называется, товар лицом, за добрый десяток лет составила список. И это ведь только крупные материалы, надо понимать. Пробегая список глазами, Александр Борисович вдруг легко вспомнил те, более чем пятилетней давности, события, в которых принимал личное участие. Интересно, наверное, было бы сейчас перелистать эти материалы, словно посмотреть на происходившее со стороны. Она ведь дотошная была, эта талантливая зануда… Турецкий хмыкнул. А что, наверняка они у нее есть, каждый журналист обязательно собирает свое творческое досье — пусть и в газетных вырезках. Надо будет обязательно попросить…

— Ты сказал: зануда? Или зараза, не поняла?

Александр Борисевич взглянул на Алевтину и подумал, что, вероятно, невольно произнес последнее слово вслух.

— Нет, ни то, ни другое, очевидно, иным в ее профессии быть и нельзя, если хочешь выглядеть честным человеком не только в собственных глазах.

— А ей сейчас совсем плохо, да? Я слышала ее рассказ…

— А вот подслушивать нехорошо.

— Ха-ха! Кто бы говорил!

— Алька, прекрати, по попке нашлепаю!

— Три раза — ха-ха! А ты что, уже знаешь, как ей помочь? Куда ее можно устроить?

— Увы. Попробую переговорить с ребятами из «Новой России», я у них все-таки какой-никакой, а обозреватель… Не обязательно, чтоб брали в штат, есть же и разовые поручения… А к чему ты спрашиваешь? Или тоже имеются какие-нибудь приемлемые идеи? Так выкладывай! Добрые дела, Аленька, к сожалению, обычно даются не так просто, как нам хотелось бы. Вот с подлостью — много проще. Ну, так что имеешь?

— А то, что у меня есть варианты! А один — так просто замечательный. Я подскажу тебе, но с условием, что и ты замолвишь за меня словечко перед Всеволодом Михайловичем.

— О, даже как! Излагай!

— Саша, — заныла она, бросая на Турецкого искоса хитроватый взгляд, — ну, я же ведь следователь по образованию… И по призванию, ты все знаешь… А сижу бумажки перекладываю со стола на стол. А я хочу под твоим руководством… совершенствоваться… а ты не даешь… А ведь обещал, когда в «Глорию» переманивал! А я, дура этакая, поверила честному человеку, а он…

— Не канючь, чего предложить хочешь? Давай конкретно.

— Нет, ну, правда, — уже нормальным тоном заговорила она, — грех ведь в секретаршах профессионального следователя держать. С каким-никаким опытом, между прочим! Я и помогать могу, не обязательно в «оперативке». А эту девушку вполне можно на мой стул посадить, ну, временно хотя бы, чтоб она себя снова человеком почувствовала. Поработает, обвыкнется, а там и судимость снимут. Мы же — не формалисты! Зато я бы, со своей стороны…

— Я понял тебя, — по губам Турецкого скользнула едва заметная усмешка, — ты сообразила, наконец, что Алка никакой реальной опасности для тебя не представляет, и проявила лучшие свои, и в высшей степени гуманные, просто замечательные человеческие качества.

— Ну, вот видишь, как ты? Можешь ведь…

— Нет, в самом деле, молодец, я тебя искренне уважаю за это.

— «Уважаю» меня категорически не устраивает, — на ее лице появилось надменное выражение. — Вот если — «люблю тебя за это», тогда может быть другой разговор.

— Ну, хорошо, согласен. И уважаю, и люблю тебя за это… Постой, а за что — за это? Готова конкретно объяснить?

— Хулиган! — бросила она, но на всякий случай обернулась к двери. — Уж кто бы говорил! — и Алевтина, забрав пустые чашки, вышла из кабинета, вызывающе изгибая свою шикарную талию и покачивая бедрами, — куда там всем этим нынешним моделям-«вешалкам»!

Такая вот чертовка, а ведь дело предложила…

Александр Борисович вернулся снова к столу и положил перед собой резюме, будто решил заново проследить за теми событиями, которые в свое время получили громкий, даже международный резонанс. Но теперь он захотел увидеть все, происходившее тогда, глазами честной, хотя и наивной, по-своему, девушки, только что испытавшей и на себе весь ужас того же самого «правоохранительного» произвола, которому однажды, будучи совсем молодой, начинающей журналисткой, объявила бескомпромиссную борьбу на страницах маленькой провинциальной газеты. И с наивной, опять-таки, уверенностью в своей скорой и окончательной победе… Над чем? Уж не над системой ли? Или только над теми, кто подтягивал эту «систему» под себя? Куда уж дальше, если сам, ушедший в отставку министр заявил о «своих»:

«МВД — не самое крутое бандформирование». Вот так им было сказано, и — точка.

Да, было время, и были уверены, что с оборотнями покончено. Однако они — не в прежнем, так в ином обличье — все равно возвращались… И, в самом деле, может ли быть истребимо племя оборотней?