Эта история, или акция, как назвал ее в свое время Турецкий, ни по каким материалам Аллы Стериной, разумеется, не проходила. И вряд ли кто-нибудь, кроме троих человек, знали о ней. Нет, ну, может, еще тот капитан иногда вспоминал забавный случай с улыбкой, привозя на «Остров любви» очередные парочки, а так никому не было интересно.

А ведь она имела-таки продолжение, сыгравшее, кстати, свою отдельную роль в той эпопее…

Дверь каюты, куда спустился тогда Александр Борисович, была приоткрыта. Не настолько, чтобы разглядеть постороннему, «кто-кто в домике живет?», но изнутри позволяла увидеть, по каким каютам расходятся пассажиры. И бравая, сексапильная помощница, пока Турецкий проводил время на палубе, занималась именно этим наблюдением. На билетах-то не было номеров кают.

Он закрыл за собой дверь и без слов задал вопрос, на который Света ответила утвердительным кивком. И добавила:

— Напротив, первая слева.

— Один?

— Нет, двойная.

— Тогда до речного вокзала наш не появится. Пойдем пить кофе… И что-нибудь вкусненькое в клювы бросим. Я, кажется, проголодался на этой охоте.

Буфет был в конце коридора, дверь его открыта настежь, и Турецкий с прекрасной дамой уселся так, чтобы видеть весь коридор до самой лестницы. Света, поменявшая свое восхитительное короткое платье на модные короткие джинсы, сидела спиной к двери, и у Александра оставалась в запасе возможность пригнуться в случае необходимости. А такая необходимость могла быть вызвана разными обстоятельствами. Ну, например, если бы «папарацци» полез вдруг в драку, нарываясь на публичный скандал. Или у него в каюте находился сообщник по «бизнесу». Всякое могло случиться.

Но все опасения оказались напрасными. За всю обратную дорогу тот так ни разу из своей каюты и не вышел: возможно, ему действительно было неловко за свой внешний облик, который, впрочем, вполне соответствовал образу человека со столь невысокими моральными устоями. Тема оказалась интересной, и Александр с увлечением стал ее развивать перед благодарной и восхищенной слушательницей. Она звонко смеялась, невольно заставляя публику в буфете оборачиваться к ней и приветливо улыбаться.

Дорога обратно всегда короче, и когда яхта начала чалиться, Александр Борисович со Светланой одними из первых сошли на причал. И вот тут уже закурили, будто на судне существовал запрет. Курили, никуда не торопясь. И дождались.

Последним, очевидно испытывая все-таки определенное смущение, сошел «папарацци» с кофром через плечо. Да, его смущали взгляды: слишком выразительной была «профессиональная работа», как выразился Турецкий. И только ступив уже на причал, он поднял глаза и увидел Турецкого с дамой, с веселой общительностью махавшего ему рукой.

Парень запнулся. Решил, что снова бить будут? Но на лице Александра Борисовича сверкала радостная улыбка.

— Костя, привет! — закричал он. — Извини, сразу как-то не узнал тебя! Как жизнь молодая?

Парень оторопел. Даже рот открыл. А Турецкий махал ему рукой, приглашая подойти ближе. И тот решился.

Александр Борисович видел, еще перед отходом, что парень с большим кофром, как и ожидалось, приехал на портовую автостоянку на машине. Обыкновенный «жигуленок» зеленого цвета.

А сейчас парень, нерешительно подходя, во все глаза разглядывал этого непонятного мужика и его женщину, совсем не напоминающую ту, на острове, со вскинутыми голыми ногами. Словно сместилось что-то… И «эта» тоже приветливо улыбается ему… А может, он все-таки ошибся? Знают-то они его откуда? Элементарные соображения ему и в голову не приходили.

— Слышь, Кость, — продолжил между тем дружелюбный Турецкий, — ты на своей в город? Не подкинешь нас с моей… — он с неподдельным восторгом кивнул на девушку, — до центра? Бензин мой!

— Да я… — затянул Костя.

— Чего — ты? А это тебе зачем? — Турецкий небрежно мазнул себя пальцем по щеке. — С корабля сигал?

«Папарацци» был в полном замешательстве. И тогда Турецкий — с одной стороны, и Светлана — с другой, весело, как старые приятели, подхватили Костю под руки и побежали-потащили его к зеленой машине. Тот почему-то и не сопротивлялся. Совсем, видно, обалдел от неожиданности.

Светлана села сзади, а Турецкий заботливо подсадил водителя и забрался на переднее сиденье с другой стороны.

Казалось, Костя уже чисто машинально включил двигатель, и они поехали. А когда выбрались на проспект Космонавтов, Турецкий попросил водителя ни минутку остановиться.

— Костя, — проникновенным голосом начал он. — Скажи мне, пожалуйста, какой хрен тебя заставил заниматься этой… — он оглянулся на Свету и закончил: — фигней? А ты еще, ко всему прочему, оказался и неумным человеком, Костя. Тебе чего надо было сделать? Объект дали? Задачу поставили? Вот и хорошо. Идешь ко мне и говоришь: «Сан Борисыч, тут такое дело… вот, и гонорар такой. Чего будем предпринимать?» А что я тебе отвечаю? «Молодец, Костя. Раз это им надо, значит, сделаем. А как, давай вместе подумаем. И чтоб вроде бы все было так, и, если разобраться, все не так, понимаешь?» Ну, ты-то — профи, да и я не пальцем деланный. Дал бы толковый совет. А ты и им материал бы представил, и гонорар соответствующий заработал бы, и от меня получил бы уж точно не меньше — за сообразительность. Понял теперь?

— Чего понял? — Костя «не врубался».

— За что подмастерью от мастера постоянно доставалось? Вот так, дорогой. А теперь сиди в галоше. Вместо того, чтоб рюмку поставить… мне. За долготерпение мое… Ну? Вот она — твоя карта, — Турецкий вынул из кармана карту памяти. — Больше скажу. Могу тебе ее вернуть, но… с условием. Примешь? Отдам. Нет? Ходи пустой. И еще добавлю: больше такая удача тебе не засветит. Даже последний кадр, такой восхитительный, смазался, ну надо же!

Костя смотрел недоверчиво, но, видимо, жажда, обуявшая каждого папарацци, переломила недоверие.

— Условие… как-кое? — спросил, заикаясь.

— Все покажешь и скажешь, кто послал. И если я не обнаружу на карте никакого для себя серьезного компромата — несерьезного может быть у тебя сколько угодно, — тогда отдам. Пользуйся. А то, что мы с ней в кадре вдвоем, — он кивнул на девушку, — так это не компромат никакой, ее ко мне специально ваш прокурор прикрепил, приставил, чтоб следить, присутствовать и ему докладывать, и губернатор ваш такое решение лично одобрил. Я с ним разговаривал днями. За обедом у него дома. И начальник ГУВД — этот генерал ваш Лаптев, тоже полностью в курсе. Только знать это твоему заказчику совершенно ни к чему, поскольку сам факт твоего задания — уже приличный компромат на тех, кто тебе сделал этот заказ, ты теперь понял?

Парень соображал туго. Но соображал. Поднимал голову, смотрел на «пассажира», снова опускал и думал.

— Ладно. Посмотреть можно у меня дома, — он кивнул наконец.

— Так у меня в гостинице тоже есть ноутбук. Не возражаешь?

Водитель пожал плечами и надавил на газ…

Перед дверью в номер Турецкий предупредил Костю:

— Здесь держи язык за зубами, повсюду прослушивают, — и приложил к губам палец.

Вставил карту в ноутбук, который достал из сумки и подключил к сети, и начал выводить на экран снимки, сделанные фотографом. Были они, в общем, безобидными. Объекты «брались» со спины, с боков. То видно на снимке, что это — Турецкий, то видно, что Светлана, а в общем, ничего интересного. Спереди снимать «папарацци», видимо, не решался.

Но один из кадров Турецкого рассмешил. Он показал его Светлане, и та смущенно шлепнула Сашу по загривку. Они шли по вечереющей набережной, вероятно накануне, и рука Турецкого опустилась гораздо ниже талии девушки, определенно чем-то «манипулируя». Ну, мелкое хулиганство, смешно, но не более. Если неизвестны персонажи, вполне может сойти просто за шутку фотографа, пусть и солененькую.

А вот в одном из эпизодов «на яхте» Турецкий увидел прямо-таки художественное совершенство. Они со Светой стояли, наклонившись на поручни верхней палубы и повернув лица друг к другу. В глазах у девушки — сплошное очарование, у него — чистый восторг. И все это — на фоне роскошного пейзажа реки, вызолоченной солнцем. Прямо-таки выставочный экземпляр.

— Этот покупаю, — сказал Турецкий и вынул бумажник. — Светлана, хочу тебе сделать подарок, выполненный рукой действительно настоящего мастера. Сколько, Костя?.. За сотню продашь?..

Он перекинул кадр к себе в ноутбук и стал просматривать дальше. Больше ничто не привлекло его внимания: ну, стоят или идут мужчина и женщина. Улыбаются, разговаривают. Сидят за столиком в кафе, в буфете на яхте. Поднимаются по крутой тропинке в гору. Зато платье на девушке — нет слов, полный отпад! Даже кажется, что оно чем-то отдаленно напоминает шикарную, хрустящую «пачку» балерины с ногами такой дивной красоты, что у любого балетомана сердце зашкалит… А вот самого «последнего» кадра на карте не было. Да, недолго работал фотохудожник. Но почему именно к нему обратились за компроматом? Уже «прославился» в этом жанре?

Костя неопределенно пожал плечами: ну, есть маленько… Однако Турецкий понял по неохотному ответу, что у ментов определенно имеется на парня досье. Попался в их поле зрения на чем-нибудь, вроде «порнушки» или на мелкой наркоте, вот и «тянут» его теперь и в хвост, и в гриву. Видик-то у Кости такой, что ему всегда не хватает денег именно на покупку очередной дозы. Беспокойный, глаза бегают, потеет…

— Ну, что ж, — констатировал Турецкий, — вопросов нет. Работай, если это их устроит. А теперь давай мне заказчика… Ну-ка, выйдем, — предложил он Косте, взглядом указывая на стены вокруг себя. В коридоре отошли к окну, Турецкий огляделся, держа в руке карту памяти. — Запомнил теперь, в чем ты был неправ?

Костя кивнул.

— Давай заказчика — кто он и откуда? Впрочем, я догадываюсь, но проверка не помешает. И карта — твоя.

— Он только фамилию свою назвал, когда «корочки» однажды показывал, но я не успел тогда посмотреть. Такой, на боксера похож. Зоткин — фамилия. Не знаю, откуда он. Наверное, опер. Просто сказал, что нужно на вас все, что получится.

Мы в моей машине за вами ехали, за черной «Волгой», он и показал. Ну, я и… А гонорар — кошкины слезы, пятьсот рублей.

Турецкий вспомнил тощую и жалкую пачку пятидесятирублевых купюр. Невелик провинциальный гонорар, это даже и не тридцать сребреников.

— А куда ты должен доставить? И — сроки? Когда?

— Он сказал: сегодня сам заедет в конце дня, и чтоб я «откатал» уже, что есть.

— Он на машине?

— Обычный милицейский «УАЗ». Старый.

— Ну, и «откатай»… Ах, какой славный был тот кадр! — Турецкий мечтательно возвел очи к потолку. — Жаль, конечно, если такая красота к этим засранцам попадет. И нашел же ты, понимаешь, кому Венеру Милосскую показывать!.. Ну, ладно, а перед ними оправдайся за свой фингал тем, что самое главное у тебя чуть было не получилось. Пока, понимаешь? И пусть подождут. Ты нарвался на нас, когда мы уже на травке расположились, но у тебя под ногой ветка хрустнула. А я сразу вскочил, ну а ты еле ноги унес. Потому что я был без брюк и догонять не стал. Но вот в следующий раз… Ты, мол, слышал, как мы договаривались потом с капитаном днями повторить поездку. Очень люкс нам на его яхте понравился… Да, а как этот твой Зоткин выглядит? Опиши, ты же — художник!

Костя маленько «расцвел», похвала истинного ценителя всегда расслабляет «большого художника». И он описал довольно-таки подробно характерную внешность того человека, которого, как он проговорился нечаянно, видел не раз. Не впервые выполняет подобные заказы. И чем-то этот опер уж очень напомнил Турецкому субъективный портрет одного из мучителей, данный в показаниях — не то Нины, не то Маркина. А если это — одно и то же лицо, любопытно будет проследить, откуда оно. Из Пригородного, где допрашивали Маркина? Или из Богоявленска, из того дома, в подвале которого держали Нину? Так надо поехать и посмотреть. Хотя успел уже и там побывать Турецкий, сопровождаемый участковым и Ниной. И фотографии этого дома в своем деле имел, и даже имя хозяина, точнее, хозяйки, знал.

Но, что опять-таки весьма интересно, да и характерно для местных борцов с преступностью, следователь Иннокентьев, «прошедший» якобы по следам пострадавшей Нины Крюковой, по его уверениям, не нашел сперва самого дома, потом подвала в нем не обнаружил, а затем уж и вообще каких-либо следов насилия в том, тщательно вымытом подвале, где все равно пованивало застарелым дерьмецом, напоминая мимолетное торжество Нины Крюковой.

И даже одежду Нины, переданную ему для проведения судебно-медицинской экспертизы, следователь-дознаватель потерял. Впрочем, не он сам потерял, а, оказывается, курьер, который повез вещественное доказательство из отделения в лабораторию к судебно-медицинскому эксперту. Что ж, когда все из рук валится, случается и такое. Неудача за неудачей, и ничьей здесь вины…

А вот в другом вопросе официальному следствию не повезло. Капитан Дергунов, постоянно почитывающий в домашних условиях криминальную хронику, не сомневался в подобном исходе, и все материалы, которые передавал дознавателю Иконникову, продублировал, включая «тесты», сделанные травматологом Ларисой Игнатьевной. Насчет «генетики» у них было трудновато, но дубликаты материала оставались. И Александр Борисович, познакомившийся с «тетей Ларой», как звали ее соседи в Богоявленске, немедленно получил «исходный материал». А Светлана, пока он отвлекал на себя внимание «хвостов», отправила тесты с проводницей в Москву, в Центральную генетическую лабораторию. На Казанском вокзале поезд должен был встретить «человек Грязнова» и доставить к шефу коробку конфет, в которой, обернутая в вату, находилась пробирка. Генетический анализ — процедура долгая, и на скорый ответ Турецкий не рассчитывал. Впрочем, у него еще было время, и многое тогда оставалось еще неясным.

И вот тоже, кстати. Никаких следов происшествия с красной машиной, убившей прохожего на перекрестке улиц Волкова и Парковой, кроме короткой информации в сводке происшествий, Александр Борисович, как ни старался, нигде обнаружить не смог. Очевидно, и вся сводка за тот день как-то затерялась. Лишь в записной книжке участкового Дергунова только и осталась запись. Но ведь он мог и ошибиться? Мало ли, что говорит, будто сам читал? Он же человек все-таки, а не машина.

Хотя и та ошибается… Словом, все исчезло, кошка слизнула.

И уголовного дела тоже не возбуждали — за отсутствием, как оказалось, самого события преступления. Не было. Ничего и никого не было: ни бомжа, ни машины, ни уличного перекрестка, где ее увидел свидетель, ни самого свидетеля, — где-то затерялась и его фамилия. Вот как надо работать! Ну да, для полного и окончательного спокойствия не хватало только парочки «свежих» покойников, — и тогда кругом идеальный порядок!

Дергунов помогал и сказал, что и впредь поможет, он уже и так по уши влез в расследование и, похоже, отказываться от этой своей миссии не собирается. Правды хочет участковый уполномоченный. Как бы не оказался он последним из прежней славной плеяды участковых, о которых романы писали и кино снимали… Великая коррупция, вольготно шагающая по России, всех, даже самых когда-то принципиальных, портит…

Слежение за любознательным заказчиком неожиданно дало Турецкому желанный результат. Вооружившись собственной фотокамерой, взятой с собой из Москвы для некоторых «спецнужд», Александр Борисович, сидя возле подъезда редакции «Городских новостей» на заднем сиденье машины Дергунова, терпеливо ожидал заказчика. И он появился в самом конце рабочего дня, когда сотрудники уже расходились по домам, оставляя дежурных.

Этот «квадратный» мужик, возрастом на вид что-нибудь около сорока лет, довольно точно описанный Костей и легко узнаваемый из показаний обоих пострадавших, ловко выпрыгнул с водительского сиденья «УАЗика» и бодро проскочил в, помещение редакции, даже не предъявляя вахтеру своего удостоверения. Значит, он был здесь известен. Через большое витринное стекло Турецкому было видно, как тот только кивнул небрежно и легко побежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Спортивный «дяденька», накачанный, свежий вид имеет. Хорошо, значит, умеет допрашивать.

Турецкий «взял» его и в фас, и в профиль — на подходе к подъезду. С этим — порядок. Теперь оставалось узнать, куда он отсюда поедет. А заодно, если Дергунову удастся номер его машины «пробить», станет ясно, чей он вообще.

Выйдя из подъезда редакции, мужик остановился и вынул из большого черного конверта снимки. Раскинул их в руке веером и стал рассматривать, очевидно, по новой…

Турецкому захотелось узнать, какое впечатление произвели они на этого опера. Видно, ничего особенного. Тот равнодушно сдвинул их в стопку, сунул обратно в конверт и, открыв дверцу, небрежно кинул конверт на сиденье, после чего залез в машину и сам. Похоже, остался недоволен…

И они отправились за «отчалившим» от тротуарного бордюра «козлом».

Как и предполагалось, след привел их в Пригородное отделение милиции. Вот с этого и надо было начинать. С опознания преступника пострадавшими. Пока те еще не совсем забыли лица своих мучителей.

Палачей было больше. Как следовало из показаний Маркина, с ним «работали» трое. С Ниной — двое. Вот теперь их и «вести», и проверять: где один, там наверняка и второй, а там, глядишь, и третий «нарисуется». Но кто позволит проводить опознание с целью установления личностей преступников среди работников органов внутренних дел?

Это и стало теперь основным и почти не решаемым вопросом. Ибо даже сама постановка его в такой плоскости считалась абсурдной. А то, что «отставной» министр оказался в те годы единственным, кто правду про своих «орлов» сказал, так это ж у него, небось, обида за собственную неудачно оборванную карьеру в душе кипела, — любому дураку понятно.

Как-то не очень охотно реагируют «органы» на требования следователей тех же прокуратур. Да и сами прокуратуры редко останавливают свое зоркое внимание на подобных фактах. Чтоб милиционер?! Да вы что?! Вы против своей родной власти выступаете? А кто вам дал такое право? Вот и весь сказ.

Значит, если попытаться «взорвать» это категорическое нежелание руководителей, да хоть бы и тех же «правоохранительных структур», выдавать «своих», надо, прежде всего, начинать попытки с «Верхнего» начальства. Притом нельзя забывать и того, что эти начальники должны быть еще и лично заинтересованы в подобных акциях. Именно лично! Светит им, может быть, нечто такое, что заставляет их лично заняться установлением «законности и справедливости». Или подчиненные не того задели, кого разрешено, субординацию нарушили. Или вообще «покусились» на честь и совесть тех, у кого эти понятия вызывают законную гордость — ну, то есть у проживающих на высшем уровне. Иначе говоря, должны быть соблюдены особые условия, да, впрочем, оговорены и жесткие рамки для принятия «кардинального» решения. И причем тут Основной Закон? Никакого отношения он к конкретному делу не имеет…

В общем, Турецкому нужна была крепкая «рука» и в Москве, и здесь. Либо такая же «рука» для тех, кто оттуда готов передать сюда разрешение на подобную акцию. Либо, наконец, инициатором такой акции должен руководить страх за собственную задницу. И страх основательный.

С этого и надо было начинать… Потому что сейчас никакой местный прокурор — любого уровня, не говоря об областных судьях, не подпишет постановления не то что на задержание и обыски дома и на службе пока подозреваемого в преступлениях оперативного уполномоченного, но даже и на вызов для допроса, хотя бы того же Зоткина. Но ведь кто-то ж должен был это сделать?..

И у Александра Борисовича созрела мысль. Правда, старая, как мир, но вечно молодая в каждой похожей ситуации. Как говорили древние? Разделяй и властвуй! Что для этого надо? Вбить клин между якобы объединенными в единый, мощный кулак коррупции главными руководителями силовых структур. Не может всеобщая коррупция объединить надолго эти «структуры», чего бы они сами для этого ни предпринимали. Каждый, или каждая, обязательно захочет урвать кусок побольше, даже и в ущерб соседу. А чего еще можно ожидать от победно шествующего по Руси доморощенного капитализма?! Только отчаянной борьбы за каждый жирный и обязательно украденный кусок — природы, власти, ну, и всего прочего.

Вбить клин! Иной раз эта нехитрая штуковина, простейшее приспособление, помогающее расколоть и самое твердое дерево, и даже камень, с успехом делает то, на что не способен даже крепкий и остро отточенный топор.

И Александр Борисович решил обратиться тогда, как обычно — в трудных ситуациях, к собственной «крыше». У них же есть крыша? Иначе бы они не были столь беззастенчиво наглыми. Вот и у нас тоже… Но без наглости, лучше — с умом… К такому он пришел выводу.

Не жалея своего времени и опираясь на помощь участкового Дергунова, Турецкий организовал наблюдение за входными дверями подъезда Пригородного ОВД. И очень скоро он смог разложить перед собой некоторый «веер», подобный тому, который с явным неудовольствием рассматривал у редакционных дверей майор милиции Федор Федорович Зоткин. Этот фигурант был установлен благодаря той же, безвозмездной помощи Павла Антоновича.

И, наконец, добрый десяток одинаково отпечатанных фотографий лиц, входивших и выходивших из здания ОВД, был выложен в один ряд, чтобы быть предъявленным Нине Крюковой для опознания.

Но перед этим серьезным актом, который все-таки мог бы оказать на женщину негативное влияние, Александр Борисович, переговорив с Павлом Антоновичем, написал повестку с вызовом в прокуратуру в качестве свидетеля водителю автобуса номер 28 Сергею Федоровичу Васильченко. А повез тому эту повестку не курьер прокуратуры, а сам Дергунов, чтоб боязливый «водила» не стал финтить — во-первых. Да и предупредить его надо было, что преступники вот-вот будут арестованы и что опасаться за себя и семью переселенцу уже не стоило.

Правда, Александр Борисович не шибко надеялся на память водителя — перед его глазами каждый день вереницы людей проходят, а эти — когда были! Но — вдруг! Такое свидетельство было важно для следствия именно тем, что оно помогало проследить всю цепочку действий преступников.

Предупреждение подействовало, Васильченко приехал вместе с участковым уполномоченным и, внимательно поглядев на снимки, определил в конце концов «тех двоих», имен которых он, естественно, не знал, но милицейские погоны на одном из них запомнил. И указал, на ком конкретно. Хорошая у него оказалась память, что с удовольствием и констатировал Турецкий, одетый в генеральский китель — для большего впечатления. Васильченко подписал все-таки с опаской протокол опознания и с явным облегчением отбыл домой.

А вот по поводу проведения опознания преступников самой Ниной приходилось учитывать и такой момент. Опознание Турецкий решил провести тоже в официальной обстановке. То есть в кабинете прокуратуры, в присутствии младшего юриста и понятых. Конечно, рисковал немного: с тех пор испуганная Нина могла и забыть физиономии насильников — от страха и желания поскорее избавиться от своего кошмара. А потом негоже, конечно, было и генералу самому с фотоаппаратом в засаде у здания милиции сидеть. Но Александр Борисович никогда не гнушался настоящей оперативной работы, да и учитель у него был в ту пору великий — сам Славка Грязнов, сыщик, что называется, от Бога.

Сообщать о своем решении прокурору Григорию Никифоровичу Дремову Турецкий не стал. Следственное мероприятие производилось в рамках общего расследования дела Маркина. Хотя было известно, что производство по уголовному делу Крюковой так и осталось «висяком»: никаких доказательств, кроме самого факта изнасилования, подтвержденного заключением врача из травмопункта, у следствия так и не появилось. И уж тем более никто не собирался соединять оба дела Маркина и Крюковой в одном производстве. Так что, узнай прокурор об этом мероприятии заранее, он наверняка предпринял бы все усилия не допустить его. Кстати, не по этой ли причине «догадливые» оперы, с которыми, по всем признакам был связан зампрокурора Муранов, и установили наблюдение за Турецким? Даже собственную сотрудницу готовы были подставить, испортить ей жизнь, лишь бы добыть компромат на москвича. Впрочем, что им всем чужая жизнь!

А, между прочим, когда однажды у Светланы появилось в глазах сомнение относительно одной из очередных акций Александра Борисовича, в которой пришлось поучаствовать и ей, он без всяких колебаний изложил ей свое категорическое и откровенное видение малопочтенных действий прокуратуры — и, в первую очередь, в отношении нее, чтоб у младшего юриста никаких сомнений не оставалось. В том, кто и как ее «использует». Ну, в смысле, — ее профессиональный талант, красоту, невероятное женское обаяние. Он нарочно излагал свое «видение» в превосходных степенях определений, чтобы у нее не оставалось и тени сомнений в его искренности и восхищении. Но тут же в бочку своего меда, щедро вылитого к ногам Светланы, он кинул немножечко, мягко выражаясь, дерьмеца, — якобы исключительно из уверенности в том, что он, тем не менее, глубоко ошибается и готов немедленно пасть перед девушкой на колени, моля ее о прощении. Он и сказал неуверенным тоном: если только она сама не предложила им собственный вариант-«соблазнения» москвича.

Ух, что было, что было!.. Буря! Ураган! Его бы — да в полезное русло! Но…

Турецкий уже взял с себя слово не подавать им всем такого повода, как ни трудно порой симпатичному и не старому мужчине противостоять величайшему из соблазнов…

И вот теперь, едва не одурев от постоянно попадающихся на глаза одинаковых тупых лиц с глазами, лишенными каких-либо мыслей, Александр Борисович сделал, наконец, решительный шаг.

В своем гостиничном номере он не доверял решительно ничему, а постоянно, ежедневно и едва ли не ежечасно проверять номер на «вшивость» просто осточертело. И он, закинув на плечо сумку с ноутбуком и собранными материалами, отправился в гости к младшему юристу.

С мамами Александр Борисович с юности умел разговаривать и устанавливать легкие контакты, это повелось еще с Иркиных теток. Так что и трудностей на этом участке деятельности не предвиделось, что и получилось. И очень скоро он мог без затруднений связаться и с Меркуловым, и Грязновым, передав им всю имеющуюся на руках информацию. Требовался коллективный ум. Александр Борисович очень рассчитывал на то, что оба друга примут самое активное участие в расследовании «друга Сани» уже по одной той причине, что дело столкнулось с непробиваемой стеной «системы». И без конкретного нажима «сверху» оно может тянуться бесконечно.

Он ведь не собирался постоянно проживать в этом городе, даже если бы решением самого губернатора ему, в порядке поощрения за особые усилия по «утоплению» уголовного дела о бандитах из милиции, предложили хорошую квартиру — дверь в дверь с квартирой одной очень обаятельной «младшей юристки» и ее хлопотуньи-мамы, симпатичной женщины вполне еще среднего возраста.

Светлана, естественно, присутствовала при «компьютерных переговорах» Александра Борисовича. Она уже понимала, что «просто Саша» на этом этапе расследования даже и в быту не очень удобен, можно нечаянно оговориться при посторонних, — по приятной привычке, а это — нехорошо и даже опасно.

И Меркулов, и Грязнов приняли активное участие в «селекторном совещании», правильно оценили уровень собранных доказательств и дали несколько дельных советов — каждый с позиции своей епархии. Заодно, кстати, и определили необходимую степень «информированности» Светланы: ее «ежедневные» доклады начальству ведь никто не отменял.

Странно, конечно, что Турецкий тогда как-то сразу поверил девушке. Обычно он действовал осторожней. Но, позволяя ей присутствовать при принятии кардинальных решений, за одну только информацию о которых Светкины «работодатели» заплатили бы огромную цену, он почему-то ни минуты не сомневался в ней. И не в том даже дело, что его риск оказался полностью оправданным: Светлана не подвела, хотя некоторые санкции впоследствии коснулись и ее, — а в том, что девушка сама заявила Саше, что она впервые в жизни ощутила вкус настоящей работы. Ну, ясный перец, как говорится: учитель, воспитай ученика, чтоб было на кого потом сердиться… Пересмешка изречения известного поэта, согласно которому учитель должен учиться у своего ученика. Фраза из ностальгических семидесятых годов, и что бы там ни говорили, в чем бы ни убеждали новые теоретики недавнего прошлого, а юность — всегда прекрасна. И Турецкий никогда в этом не сомневался.

Очень всем понравилась идея Александра Борисовича относительно вбивания клина. Получив единодушное добро, Турецкий сделал конкретный вывод о том, что предложение будет активно проработано, друзья примут все меры к тому, чтобы этот способ перестановки сил был задействован с максимальной отдачей.

Покончив с делами, Александр убрал ноутбук в сумку и вопросительно взглянул в глаза Светланы, смотревшей на него с непонятным выражением. Что-то не так? Нет, оказалось наоборот: все именно так. Просто Света, как она сказала позже, незадолго до отхода московского поезда, которым уезжал Александр, поняла, куда, в чьи руки, кинула ее судьба. И все шуточки и смешочки, все разнообразные Сашины «дурилки» на самом деле были продуманными и четкими действиями профессионального следователя, не допускающего никаких непредвиденных случайностей. Школа? Вероятно. Но именно тогда, в собственной комнате, во время заседания «большого хурала», как сострил Грязнов, она уверовала в окончательную их победу, которую она уже ощущала также и своей. Света, по ее словам, даже изменила собственное отношение к себе. Во всяком случае, признание это ее было красивым и очень приятным для Александра Борисовича.

А способ проведения опознания с Ниной Крюковой был одобрен и в общем и в частностях в том варианте, который и предложил Турецкий. Более того, Меркулов взял на себя миссию договориться и немедленно передать для аналогичного опознания фотографий «действующих лиц» в норвежский госпиталь, где проходил длительный курс лечения лейтенант Маркин.

Вот видишь теперь, девочка, каковы мы! Свои категорически отказались лечить человека, средств нет, не умеют, а норвежцы — чужие, в сущности, люди, просто такие же полицейские, блюстители порядка, поняли беду коллеги из России и взялись помочь, и ведь у них получается! Ну, чем же не повод для повышенного интереса судей, проявленного во французском городе Страсбурге?

Некрасиво, да, и местные «органы» волнуются в ожидании оплеухи из Москвы. Понимают, что не избежать, и пытаются своей мышиной возней заморочить, затуманить, запылить мозги всем, и себе в том числе. Прав был, наверное, отставной министр. Хотя его запоздалый вывод в те, уходящие девяностые годы двадцатого столетия решительно никому не понравился…

Сам акт опознания Александр Борисович назвал тогда первым звонком. А кое для кого он стал и последним…

Появление в здании прокуратуры Нины Крюковой в сопровождении матери и участкового уполномоченного поначалу прошло как-то незаметно. Но очень скоро, едва все в следственном кабинете было подготовлено и уже явились приглашенные Светланой Георгиевной понятые, по коридорам старинного здания словно холодный ветер пронесся.

Опознание началось. Гражданке Крюковой Нине Пахомовне был предъявлен десяток одинаковых фотографий сотрудников милиции — в форме и в повседневной одежде. Среди них она должна была узнать лица своих насильников и мучителей и указать на них. Понятые ждали. Светлана чувствовала, как у нее прерывисто колотится сердце. И она была крайне изумлена абсолютным спокойствием, с которым Александр Борисович излагал ей права и обязанности потерпевшей в соответствии со статьями Конституции и Уголовно-процессуального кодекса.

Затем Нина, с трудом сдерживая себя, волнуясь и дрожа в буквальном смысле, почти без задержки, вынула из ряда фотографических портретов два и отложила в сторону.

— Они… Вот этот — Федя. А второй — Николай. Это они все про Евдокимыча между собой говорили… И твердо решили меня убить, так и сказали, выхода у них другого не было… Меня ж нельзя было после всего, что произошло, отпустить… — Она сдержанно заплакала, вытирая глаза ладонью.

Турецкий протянул ей свой чистый носовой платок, Нина кивнула. Светлана быстро писала протокол. Понятые, слушая Нину, съеживались и оглядывались, будто чего-то серьезно опасались.

Неожиданно без стука открылась дверь, и в кабинет быстрыми шагами вошел прокурор Дремов. Он замер на миг, но, увидев понятых, сидящих на стульях в углу кабинета, сдержанно спросил:

— Могу я узнать, что здесь происходит? — и уперся взглядом в Турецкого, надевшего ради такого случая парадный китель.

— Доброе утро, Григорий Никифорович, — приветливо улыбнулся Турецкий. В кабинете при появлении прокурора встали все, кроме него и потерпевшей. — Ничего чрезвычайного, обычный; рутинный, увы, процесс опознания. Сейчас мы его завершим, подпишем протокол, и, я полагаю, если у вас найдется для нас свободная минутка, зайдем с подробным докладом.

— Это… — прокурор набычился и наклонился над двумя отложенными фотографиями, поднял одну, другую, небрежно швырнул на стол.

— Это — подозреваемые преступники, Григорий Никифорович, — как о чем-то постороннем, пояснил Турецкий. — Насильники и мучители, угрожавшие убить гражданку Крюкову. Их личности уже установлены. Точно такой же процесс опознания в настоящий момент, ну, возможно, часом позже, начнется в Осло, в госпитале, где лечится Маркин. Материалы следствия переданы и в Норвегию с просьбой Генеральной прокуратуры произвести опознание в полном соответствии с международными нормами и соглашениями на этот счет. Вам собирался Константин Дмитриевич сообщить, что он сам занялся этим вопросом, облегчив всем нам процесс передачи материалов для опознания в иностранное государство… И еще, Григорий Никифорович, раз уж речь у нас с вами зашла… Я буду ходатайствовать о возобновлении расследования уголовного дела по факту похищения и насилия, и возможно, мы с вами примем решение о соединении дел Крюковой и Маркина в одном производстве. Так что, если вы позволите, мы сейчас завершим сей акт, отпустим пострадавшую и понятых по домам, после чего я буду просить вас подписать постановление на задержание и обыск дома, а также в служебных помещениях обоих указанных подозреваемых.

Турецкий поднялся и подошел ближе к прокурору, чтобы сказать уже в доверительном тоне, тот нахмурился, насторожился.

— И еще, Григорий Никифорович, хочу вас поставить в известность. В Центральной генетической лаборатории в Москве уже произведен анализ биологических следов, оставленных преступниками на… — он наигранно серьезно скосил взгляд на Нину и сказал: — На белье пострадавшей. Поэтому мы немедленно также возьмем у задержанных материал для проведения сравнительного генетического анализа, чем и определим в абсолютной достоверностью личности насильников. Как вы полагаете, этого нам с вами будет для начала достаточно?

— М-да… — многозначительно промычал прокурор и, никому даже не кивнув, так же стремительно вышел из кабинета.

Светлана с неподдельным испугом взглянула на Сашу, но он подмигнул ей с таким выражением лица, будто предлагал нечто очень интимное, причем немедленно и прямо здесь. У нее голова закружилась от этого абсурда.

— Светлана Георгиевна, давайте заканчивать. Прошу понятых подойти поближе…

Закончив процесс и отпустив всех, они вышли в коридор. Саша взглянул на побледневшую Свету.

— Ты чего? — спросил тихо, одними губами, и, увидев, как она поежилась, улыбнулся: — Все в порядке. Чуть позже обязательно напиши им свой «официальный» отчет о проделанной нами сегодня работе. Ты — трудолюбивая и очень обаятельная девушка, и все у тебя в жизни получится. Но решения принимаю я сам, поэтому ты видишь только последствия, а не процесс принятия решений, в этом твое преимущество. Повали говорить… Я только напишу сейчас постановление на задержание и обыски, чтоб прокурор долго теперь уже не раздумывал… И позвоню Косте.

Она уже прекрасно знала, кто этот Костя в Москве, и кивнула. Краска возвращалась на ее очаровательное лицо…

Немного позже, может, несколькими днями спустя, до Александра Борисовича донеслись слухи о той грозе, что разразилась в кабинете прокурора. Кто об этом узнал, неизвестно. Но — тем не менее, было. Так или не совсем так, рассказывали, что разъяренный Дремов вихрем пронесся в тот день опознания по коридорам на свой этаж, ворвался в кабинет и немедленно вызвал к себе Муранова.

О чем у них там состоялся разговор, если его можно было назвать таковым, никто не знал, но стала известна одна деталь, исходя из которой можно было сделать и многие последующие выводы. Якобы Муранов молчал, и слышан был только голос Дремова. И «текст» речи был непонятен, будто прокурор жевал его, а потом выплевывал изжеванные слова в лицо своего заместителя. Но одна фраза была услышана, и потом повторялась с различными интонациями: «Как ты посмел допустить?!»… В чем состоял ее коронный смысл, почти никто не понял, разве что совсем уж узенький круг лиц. Но Турецкий понял. И Светлана — тоже. А остальных «участников» эта тема не волновала. Их всех взволновала другая новость.

К вечеру того же дня пришло сообщение из Норвегии, где Маркин, лечение которого хоть и не смогло значительно улучшить его здоровье, однако стабилизировало положение, уверенно опознал всех троих своих палачей. Пришлось Александру Борисовичу в спешном порядке написать новое постановление для задержания еще и Фомина. И теперь уже Дремов подписал постановление без звука. Он успел ознакомиться с результатами и протоколами опознаний. Да и Меркулов, вероятно, нашел свободное время в своем плотном графике и позвонил областному прокурору.

Неожиданно Александру Борисовичу позвонил генерал Лаптев — вот уж кого и не чаял услышать Турецкий. О его ведь «людях» шла речь! И он позвонил сам, не дожидаясь приглашения, и решительно заявил, что немедленно дает все необходимые санкции к задержанию мерзавцев, позорящих, и так далее. Он негодовал, и Турецкий надеялся, что искренне. Даже посочувствовал, сказав, что отлично понимает глубокое разочарование и справедливый гнев Андрея Михайловича в отношении преступников, «оборотней», и готов в дальнейшем, вместе, разумеется, с генералом, рука об руку продолжать эту важнейшую для государства борьбу за очищение собственных рядов, и тому подобное. Раскланялись и, как говорили до массового появления у народа «мобильников», «повесили трубки».

А позже Турецкий перезвонил в Москву, Грязнову, и сообщил о состоявшемся разговоре с начальником ГУВД. Вячеслав хохотал. А на недоуменное молчание друга, пояснил:

— Видишь ли, Саня, я постарался максимально доходчиво, по-нашему, по-генеральски, показать Лаптеву, что ему гораздо легче именно сейчас помочь тебе, чем мешать. Ну, в том смысле, что если ты уж взялся, то, как говорит мой собственный опыт, посадишь в любом случае. Но тогда позор запросто ляжет на его седую голову.

— Между нами, он лыс, как хороший, переспелый арбуз. По-моему, в той же степени и интересен.

— Да? Жаль, не знал об этой детали. Ну, неважно, седина — это ему как награда, которую еще надо заслужить. Сам позвонил, значит? Дошло, наверное. Да и как иначе?

— Ну да, и очень вовремя позвонил, мы как раз выезжали на задержание. Поэтому и никаких усилий прилагать не пришлось. Видно, генерал уже знал об этой нашей акции. Да тут, вообще, все знают. Но вот почему те не сбежали, не могу понять. Возможно, уверены были, что над ними — хорошая, надежная «крыша». Придется теперь эту их уверенность маленько поколебать. Как там с новыми анализами, которые мы послали тебе?

— Уже переданы по назначению. В общем, валяй, Саня, уж это ты умеешь. А, кстати, как там один младший юрист, я правильно тебя понял?

— Как всегда, в точку. Но здешние условия не располагают к более тщательному и скрупулезному изучению предмета…

— Во загнул! — снова захохотал Грязнов. — И чем же ты там занимаешься?! Не понимаю тебя, Саня. Ладно, привет и твоему «юристу»!

— Обязательно передам…

Итак, подозреваемые были задержаны. У них были взяты образцы волос — для генетического анализа, и немедленно отправлены в Москву известным уже способом. Затем Турецкий предложил провести следственный эксперимент с выездом на место, где содержалась и подвергалась насилию гражданка Крюкова, похищенная сотрудниками милиции. Нина уже пришла в себя и согласилась помочь в следственном эксперименте, хотя знала заранее, что на месте преступления встретится со своими насильниками и ей придется отвечать на не самые приятные вопросы следователя. Александр Борисович, правда, лично пообещал ей, что постарается ставить вопросы с максимальным тактом, чтобы не травмировать ее женского самолюбия.

И снова по прокуратуре прокатилась волна слухов. Светлана, которую и в мыслях у Турецкого не было никакого желания подозревать, тем не менее клялась, что молчала, чуть ли не в буквальном смысле, набрав в рот воды. Но откуда же тогда «народ» узнал о следственном эксперименте? Никто не мог толком ответить на этот вопрос. Поистине, неисповедимы пути…

Однако, так или иначе, но даже день и час поездки следственной группы в Богоявленск стали известны. А поздним вечером, накануне этого события, произошло нечто вовсе уже непредвиденное.

Возвращаясь с дачи в город, на повороте при выезде к федеральной трассе, малиновый «кроссовер», принадлежавший жене заместителя областного прокурора Муранова, на полном ходу, отчаянно взвизгнув шинами, врезался в тракторную тележку, полную кукурузных початков. Тракторист и подумать не успел, как тележку оторвало от трактора страшным ударом автомобиля. Сам трактор тоже перевернулся, но парень успел выскочить, а вот автомобиль вспыхнул и взорвался.

Дежурная следственно-оперативная бригада, вызванная кем-то из водителей, проезжавших мимо места аварии, обнаружила в догоравшем салоне трупы двоих человек. Двух мнений быть не могло: разумеется, погибли супруги Мурановы. На следующий день, собственно в день проведения следственного эксперимента, в прокуратуре был объявлен траур.

В этой связи, или по иным причинам, теперь уже неважно, следственный эксперимент, переносить который все же не стали, после посещения Мурановской дачи ничего нового в материалы расследования не добавил. Но по наблюдениям Светланы Георгиевны, Александр Борисович, который органически не мог терпеть постных и траурных физиономий, окружающих его без особо веских к тому оснований, был по-прежнему олимпийски спокоен и даже отчасти доволен, будто догадывался о чем-то таком, о чем другим знать было не обязательно или не следовало вообще.

Но ведь, с другой стороны, и расследование семимильными шагами приближалось к своему закономерному финалу. Улики говорили сами за себя. Правда, арестованные работники уголовного розыска, сидевшие в камерах предварительного заключения и немедленно кем-то информированные о трагическом происшествии на шоссе, стали дружно валить все свои грехи на погибшего в аварии Муранова, — дескать, сами они не проявили бы ни малейшей инициативы, кабы не заставили их выполнять прямые указания заместителя прокурора. Кто заставил? Да сам же Муранов и заставил, угрожая предъявить службе собственной безопасности какой-то имеющийся у него против них компромат.

Нехорошо, конечно, сваливать собственные преступления на покойного, но ведь это и не новость на Руси Великой. Да и не только на Руси. Наверное, было бы любопытно узнать, где подобный обычай не существует…

А Турецкий, глядя Светке в глаза, все подмигивал да улыбался загадочно. И девушка утверждалась в своем мнении, что он действительно знал нечто такое, о чем ей, в ее прекрасном возрасте, даже и догадываться было еще рановато. На что она однажды, уже в самом конце расследования и пребывания Александра в городе, намекнула ему, а он расхохотался. Траур в прокуратуре к тому времени уже закончился, и можно было вести себя просто и непосредственно, то есть громко разговаривать и смеяться, ни у кого не вызывая подозрений. Светлане, наблюдавшей, как изменялся прямо на ее глазах Саша, и в голову не могла бы прийти кощунственная мысль о том, что он каким-то боком, даже опосредованно, мог быть и сам причастен к трагедии на шоссе. Вот это был бы уже точно — полнейший абсурд!

И тогда, очевидно, чтобы помочь девушке избавиться от нелепых мыслей, Александр Борисович начал вдруг вспоминать о многочисленных подобных странных случаях из собственной обширной следственной практики. Ему было также известно и о других, достаточно «громких» автомобильных авариях, в которые часто попадали неугодные кому-то или просто опасные своими возможными признаниями либо имеющимся на кого-то компроматом люди. Но при этом не стоит все же в ряду частных случаев сразу искать определенные закономерности, тем более если у тебя нет к тому никаких оснований в виде конкретных свидетельств или прямых улик. А причина его веселого настроения была, разумеется, и прежде всего в том, что любая лошадь, приближаясь к родному дому и видя близкий конец своим долгим дорожным мучениям, обычно радуется и прибавляет шаг. Светлану такое его признание совсем не утешало: прозвучавший «звонок» ведь и ее оповещал о том, что расставание неизбежно…

Кстати, между Александром Борисовичем Турецким и Григорием Никифоровичем Дремовым установились в конце расследования прямо-таки доброжелательные отношения. Ну, не совсем конечно, чтоб прямо-таки дружеские, но Светлана понимала: ведь оба они носили генеральские погоны, а это — другая каста. У нее вон тоже одна звездочка на погоне, но разница была больно уж великой.

«Славная девушка…» — с легкой и светлой, хотя и немного щемящей, улыбкой вспоминал Александр Борисович Светлану Георгиевну Макееву — будущее юридическое «светило», как она сама очень уверенно пообещала ему, целуя и прощаясь на перроне у мягкого вагона вечернего московского поезда…