Расследование продолжалось медленно и нудно — с точки зрения лиц, кровно заинтересованных в том, чтобы вся эта процедура завершилась, утонув как можно скорее и надежнее. Решение Европейского Суда никого не интересовало, не только до него, но еще и до разбирательства, которое будет очень долгим, надо было дожить, а представитель Генпрокуратуры — вот он тут, под боком, занозой торчит и мешает спокойно трудиться «на благо» общественного спокойствия.

И вот с Александром Борисовичем стали пытаться отыскать «общий язык», в основном, люди из «верхнего» руководства.

Как-то на вечерок пригласил губернатор. Приглашение было неожиданным, и Турецкий взял себя в руки, чтобы «выглядеть» соответственно. Но застольный разговор только коснулся слегка самого дела, главным образом речь шла о том, что происходит в столице. Губернатора, часто посещавшего Москву, тем не менее очень интересовало, какие новые веянья и слухи циркулируют «в верхах», каких перемен следует ожидать? Ну и, в первую очередь, каковы перспективы первого срока президентства? Чрезвычайно животрепещущая тема. И где ж, как не в Генеральной прокуратуре, об этом могли знать лучше, чем где-либо еще? Потому понятен и интерес.

Александр Борисович имел на этот счет собственное мнение и не упускал случая выглядеть то немножко фрондером, то мудрым консерватором — в зависимости от тайного желания своего собеседника. Искусство лавирования чрезвычайно серьезно, притом что оно не выдает твоих тайных помыслов, зато иной раз обнажает и фиксирует собеседника в самом невыгодном для него свете. А потом оно устанавливает и некоторое равенство партнеров, повышая, соответственно, взаимную доверительность. Владел Турецкий этим способом мимикрии в достаточной степени. И отдельные «громкие» фамилии упоминал с естественной простотой, совершенно не опасаясь каких-либо разоблачений. Многих из упоминаемых «верхних» чиновников он знал лично, просто в силу своей профессии, но, главным образом, благодаря должности первого помощника генпрокурора. То есть, другими словами, у провинциальной элиты он мог считаться надежным источником эксклюзивной информации. У элиты, а не у среднего чиновничьего звена, которому все эти «имена» были в лучшем случае «до фонаря».

Зная об этой невольной своей роли, Турецкий и не стал развивать тему «милицейского беспредела», которым, собственно, здесь и занимался. Он лишь слегка задел ее почти равнодушной фразой о том, что, мол, все дальнейшее — это уже рутина, а так-то дело уже фактически ясное. И самое время, с его точки зрения, — бросил он без всякого объяснения, — кое-кому начинать «сушить сухари». Умный да поймет. Зато подобная, слегка небрежная уверенность обычно оказывала впечатляющее воздействие на собеседника: ведь не станет же серьезный генерал, прибывший из Москвы, «ваньку валять» перед первым лицом в губернии!

Но, очевидно, губернатору тоже была «до фонаря» эта мышиная возня областных правоохранителей, без всякого сомнения защищавших исключительно честь своих изрядно потрепанных и запачканных мундиров. А на реплику Турецкого по поводу «сухарей» решительно заметил, что давно уже пора выводить на чистую воду некоторых зарвавшихся «защитников порядка», которые все никак не могут отойти от своего старого кайфа конца девяностых годов прошлого века, когда министерская чехарда всем, без исключения, «правоохранителям» развязывала руки.

Из этого посыла Александр Борисович сделал вывод, что и сам губернатор находится под явным прессом каких-то сил, которые чувствуют себя в его губернии, словно в собственной вотчине. Вот бы куда проникнуть! Но не губернатора же об этом просить…

Вечером того же дня, гуляя по набережной, Турецкий связался с Москвой и «достал» у телефона Вячеслава Ивановича Грязнова. Слава завершал свою многолетнюю деятельность в Московском уголовном розыске, поскольку новый министр внутренних дел предложил ему пост начальника Главного управления уголовного розыска страны.

Это было весьма кстати, и Славкин совет мог оказаться наиболее верным.

Пересказав в двух словах о существе дела, о многочисленных процессуальных и фактических нарушениях в производстве по уголовным делам, Турецкий обрисовал в общих, неприглядных тонах атмосферу в губернии в смысле правоохранительной деятельности. Опираясь на собранные факты, Александр Борисович убедился в том, что даже губернатор не в силах, — если он сам того сознательно не желает! — разорвать эту надежно выкованную неизвестными кузнецами цепь коррупции. Нет никаких намеков, или ориентиров, на предмет обнаружения в этой цепи «слабого звена». И в этой связи любое расследование, которое кажется тебе уже близким к завершению, может тянуться бесконечно долго, как ни изображай на лице и в речах своих полной уверенности в близком торжестве справедливости. Ну, какие аргументы еще нужны, если в судебных инстанциях пострадавший получил более двадцати отказов в возбуждении уголовного дела?!

Рассказал, естественно, и о тех основательных подозрениях в том, что главными действующими лицами в применении пыток при допросах являлись как работники следственного аппарата милиции, так и оперативники из отдела уголовного розыска. Короче, «Славка, куда мы с тобой идем и куда заворачиваем?!». Но произнесено это было Александром Борисовичем без всякого намека на ожидаемую ответную реакцию, да и желания жаловаться у друга Сани Грязнов тоже не услышал.

Обычный для Турецкого риторический вопрос! Есть, доказывал Славе Саня, такая синтаксическая, понимаешь ли, фигура речи в великом и могучем, богатом русском языке. Мол, кричи себе, сколько хочешь, все равно не докричишься! Ну, есть фигура — и ладно. А вот чем помочь? Это — вопрос.

Неожиданную помощь друга Александр Борисович почувствовал, когда следующим, после губернатора, к его личности проявил живейший интерес молчавший доселе начальник областного ГУВД генерал Лаптев Андрей Михайлович. Слышал о нем Турецкий, но не встречался: острой нужды пока не просматривалось. К тому же было известно в городе, и Алла тоже упоминала об этом факте, что генерал каким-то волшебным образом переложил свои основные обязанности на заместителя, полковника милиции Ананьева. А этот зам, как и все прочие замы высших должностных лиц в губернии, всегда держат по всем вопросам, касающимся их персонально, жесткую круговую оборону. Фактически непробиваемую. Все журналисты в городе отлично знают об этом и стараются не соваться к ним, чтобы не нарваться на крупные неприятности.

Вполне возможно, предположил Турецкий, что и Алла Стерина, знай она заранее о том, что ее расследование заденет еще одного «влиятельного зама» — Муранова, она б не рискнула и связываться. Но… А потом было поздно: неуемная жажда справедливости затянула ее в свои бездонные омуты. Скажи спасибо, что спасли тебя, и теперь отдыхай себе спокойно…

Надо «представительствовать», решил Турецкий и снова надел китель «с иголочки», что называется — дня торжественных случаев.

Генерал не стал манерничать, по-свойски пожал руку коллеге, показал на накрытый к ужину стол — на двоих, а потом, когда сели и «опрокинули» по первой — за знакомство, неожиданно сказал, что накануне беседовал с их общим знакомым — Грязновым. А тот говорил, что «Саня в курсе», так вот, Андрей Михайлович, да нет, просто — Андрей, хотел бы узнать, что за перемены в ведомстве надвигаются? Тут же, что ни год, министерская чехарда, так к чему идут-то? И в вопросе Андрея Турецкий уловил откровенный отзвук собственной риторики.

К чему идем? Да был уже у них со Славкой разговор, и Костя присутствовал при нем — ему-то куда больше было известно. От нового президента ожидали решительных мер, но пока все текло тихогладко, кое-кто уже поднял голову, спрятанную на время в песок. Ну, как это делают страусы. Но при этом большинство информированных наблюдателей понимали, что пауза сильно затягивается и скоро эти «кое-кто» будут удивлены. Может, кончается срок обещаний, данных новым президентом старому: до поры до времени не трогать созданную тем свою «систему»? Вот, собственно, об этих прогнозах, более похожих на негромко передаваемые сплетни в «высоких» коридорах, и заговорили гость с хозяином.

Оглядываясь в красиво оформленной гостинной, где был накрыт стол, Турецкий видел, что генерал устроился очень неплохо и вряд ли он захочет по своей воле расставаться с таким привычным уютом. Значит, обеспокоен происходящим — ну, раз уж позвал в гости, — но и не в такой степени, чтобы немедленно кидаться на помощь московскому «важняку», у каждого ведь собственная епархия. И, когда они оба неожиданно как-то для себя перешли к расследованию уголовных дел, ибо Турецкий, по сути, вплотную занялся и Ниной Крюковой, Александр Борисович успел заметить мелькнувшее в глазах у Лаптева беспокойство.

То ли он ничего не знал об изнасиловании, то ли умело делал вид, но короткая информация о том деле, прекращенном без всяких к тому оснований — при том, что были грубо сфальсифицированы показания свидетелей и результаты частного расследования журналистки, кстати, немедленно избитой до полусмерти неизвестными лицами у собственного подъезда, утеряны все, без исключения, вещественные доказательства, ну, и так далее, — очень насторожило Андрея Михайловича. Хотелось верить, что искренне. Но, определенно, его еще больше насторожило сообщение Турецкого о том, что, к счастью, заинтересованные лица сумели сохранить все дубликаты «утерянных документов». И с их помощью картина преступлений восстанавливается полностью, что в самое ближайшее время станет тяжкой неожиданностью для преступников.

Словом, у генерала, огорченно потиравшего ладонью лысину, пропал аппетит.

Потом уже Турецкий, «отчитываясь» перед Грязновым по телефону по поводу визита к Лаптеву, прямо спросил у него:

— Славка, чем ты его достал? Он был поначалу такой независимый, аж противно. Хотя мужик, вероятно, неплохой. А потом, когда я его кое с чем познакомил, как бы скукожился. Вроде старого лимона сделался. Даже жалко стало. Так в чем дело? Колись!

Отсмеявшись, Грязнов ответил:

— А я его маленько смутил новым потоком назначений. Ну, намекнул прозрачно, что процесс этот не сиюминутный, и сейчас наверху начнут приглядываться, скорее всего, к областным да губернским кадрам, от своих, столичных, мол, уже с души воротит. Короче, питерские пойдут, с Волги будут задействованы, сибиряки тоже — из тех, кто понадежней. А заодно, ну, как бы невзначай, и твоим расследованием поинтересовался. Это кто-то из молодых уверен, что все — просто, как дважды два, а наше поколение, Саня, ты знаешь, на мякине особо не проведешь. И мои, так сказать, «случайные интересы», как видишь, удобно легли на заранее унавоженную мною же почву.

— Это все прекрасно, но я хотел бы знать…

— Не торопи. А далее, предваряя твои новые длительные расспросы, сообщаю «во первых строках письма» следующее. Это из того, о чем он тебе сам не скажет. Так вот, на его нечеткий ответ, что у тебя, конечно, там что-то продвигается, но… ни шатко ни валко, а причинами лично он не интересовался, поскольку задействована исключительно прокуратура, я ему дал понять следующее, Саня.

— Ну-ка, интересно!

— А ты и слушай, не перебивай. Я ему сказал, что ситуация с Европейским Судом пока еще кое-кому в губернии, да и у нас тут, в центре, кажется пустяковой, если вообще не стоящей выеденного яйца. Но это, мол, большая политическая, я уж не говорю о дипломатии, ошибка. И заключается она в том, что этот самый Европейский Суд — очень влиятельная организация, которая рассматривает дело о грубейшем нарушении в России, а в частности, в такой-то, мать ее, губернии, всех существующих прав и свобод простого гражданина. К тому же милиционера, то есть представителя, сам знаешь, чего. И тем самым Россия, я повторил, грубо нарушившая ею же официально одобренную международную Конвенцию, подписывает против себя приговор, запрещающий ей вступление в европейские торговые и прочие организации, куда безуспешно пробивается все последние годы. Я не стал перечислять эти организации, предположив вслух, что они ему известны не хуже меня, хотя я — в Москве, а он — у себя в губернии. Одним словом, накатывает новый международный скандал. И выход у них только один: в срочном порядке завершить расследование и примерно наказать виновных. А другой вариант не просматривается, дело недаром на контроле у генерального прокурора. Это сделано по прямому указанию президента. Поди теперь, проверь.

— Напугал?

— Нет, я не ставил это целью. Но я уже знал от тебя о том, что ты «гостил» у губернатора, и тонко намекнул… — Грязнов раскатисто захохотал. — Ну, что, мол, у нас нехорошая традиция возвращается: во всех частных вопросах снова, как в прежние времена, власти ждут «совета» или прямого указания от первого лица, как бы начисто снимая с себя любую ответственность за содеянное преступление. Но и губернатор ведь — тоже человек, и ему свойственны заботы о себе и своих близких. Так зачем же он станет вдруг самостоятельно включаться в поиск преступников? Его это дело? Нет. А чье? А почему Ляпкин-Тяпкин спит, а чем он должен заниматься? Как не хочет? Значит, долой Ляпкина-Тяпкина! Что нам, впервые, что ли? Словом, как ты говоришь, «фигура речи» у меня удалась. Раз уж он пожелал немедленно встретиться с тобой. И, можешь быть уверен, он этих «замов», если захочет, вскроет без консервного ножа. Так я думаю? Но если попробует тебе ставить подножку, звони немедленно — днем и ночью.

— Я не уверен, Славка, что накрою для тебя поляну, но хорошую бутылку обязательно поставлю.

— Ладно, я потом скажу, какой коньяк предпочту. Привет!..

Посещение Турецким губернатора и начальника ГУВД не прошло незамеченным «некоторыми силами». Александр Борисович стал замечать более пристальный интерес к своей персоне. Например, сделав своего рода традиционными вечерние прогулки чуть ли не в обнимку со Светланой Георгиевной по набережной, он непременно замечал «нелюбопытные» фигуры прохожих, попадавшихся на глаза наблюдательного сыщика постоянно. Можно было подумать, что и эти вальяжно прохаживающиеся вдоль парапетов мужички тоже пристально любуются красочными закатами в тех краях, где должна была находиться Москва, или еще немного дальше.

Наткнувшись раз-другой на них, Турецкий даже позволил себе раскланяться с ними, на что не заметил никакой ответной реакции. Ну да, первый принцип службы «секретных сотрудников» — топтунов там и прочих — не встречаться взглядами, не реагировать на «телодвижения» своего объекта. Об этом он довольно громко, причем решительно ничего и никого конкретно не имея в виду, немедленно поведал восхищенной Светлане. Та, как обычно, призывно хохотала. «Ну, какое, скажите, — вопрошал Турецкий пустоту над собой, — сердце выдержит этакое жестокое испытание?!» И не находил ответа в глазах своей официальной помощницы, готовой решительно на все.

А, между тем, разговаривая с генералом Лаптевым, Александр Борисович как-то вскользь, после очередной рюмочки, упомянул и об этих «мальчиках». Генерал тогда посмеялся, но, заметил Турецкий, знакомых фигур на набережной, да и в других общественных местах, заметно поубавилось. Исчезли. Но не все, один невысокий и худой, совсем молодой парень, — не ходи он следом, и не привлек бы внимания, — откровенно надоедал своим незаурядным любопытством. Но главная его наглость заключалась в том, что он всегда появлялся с открытой камерой фотоаппарата на ремешке через шею. И с приличным широкоугольным объективом. Так аппараты обычно носят профессионалы-фотографы. Или фотокорреспонденты газет, готовые в любую минуту запечатлеть выдающееся событие для публикации в своем печатном органе. Так вот, у Турецкого никак не пропадала уверенность в том, что этот «шпаненок», как окрестил фотографа Турецкий, только и ждет от него со Светиком компрометирующего снимка. Ждет и ловит. Он надоел.

И тогда Александр Борисович вспомнил о предложении губернатора не зацикливаться только на работе, а давать время от времени хотя бы краткую передышку мозгам. И для этого есть все условия. Можно, к примеру, покататься по реке на отличной яхте. С каютами и хорошим буфетом. Обычно хорошие гости совершают «круиз» на небольшой зеленый остров в нескольких километрах ниже по реке. Там можно купаться, рыбку половить, даже отдохнуть…

Вероятно, губернатору было уже известно и об окружении Турецкого, о славной помощнице, которой, также вероятно, были изначально даны все соответствующие указания. Словом, будет охота, лучшую каюту немедленно предоставят именно ему, Александру Борисовичу. Намек был ясен: мужчина есть мужчина, и его потребности приходится всегда учитывать, так что… какие вопросы?

Вечерком одного из следующих дней, во время прогулки по привычному маршруту, — естественно, уже после посещения темных аллей центрального городского парка, где Светлана, как полностью свой уже человек, присутствовала при очередном разговоре Турецкого с Дергуновым, тайно помогавшим ему в расследовании, — Александра Борисовича вдруг посетила прекрасная идея. И он с ходу поделился ею со своей спутницей.

А как бы это им прокатиться по реке на яхте? Вот губернатор настойчиво советовал. Красоты рисовал, о пейзажах говорил, о мягком песке и других замечательных местах острова, который здесь почему-то называют «Островом любви». А что, правда, есть тому причины?

Разговор шел веселый, громкий, посторонние с улыбкой оборачивались на весьма рискованные шуточки Турецкого. Короче, а не попробовать ли? Ну, в самом деле, если там такая невозможная красота?

Светлана поначалу не поняла смысла сказанного, но Турецкий начал ей так усиленно подмигивать, и это его действие, в свою очередь, вполне сходило за ухаживание, что она немедленно выразила согласие сопутствовать. Тут же договорились на следующий день, Александр Борисович был намерен сделать краткий перерыв.

«Шпаненок» с фотоаппаратом сделал охотничью стойку.

«Ура!», — констатировал Турецкий.

Он и не ошибся. На следующий день на причале, возле роскошной белоснежной иностранной яхты, купленной каким-то местным бизнесменом и сдаваемой им для катаний по реке — довольно дорогое удовольствие, как заметил Турецкий, читая тарифную табличку над окном кассы, — появилась сияющая полным великолепием и очарованием Светлана. Ее легкое и невероятно сексуальное платье вызвало искренний восторг и даже легкую оторопь у Александра Борисовича, пожалевшего, что это великолепие должно будет подвергнуться лишь долгому и внимательному визуальному изучению, но ни грана более. Но он тут же пообещал себе не забыть величия момента и впоследствии постараться возвратиться к нему, пусть и в новых условиях. Ну а как же иначе, если соблазн оказывается столь великим! Однако надо терпеть, как заметил бы все тот же чукча.

Но подлинным подарком для Турецкого было появление на причале «шпаненка» с большим коричневым кофром через плечо, в котором обычно «бойцы» газетного фронта носят все свое профессиональное оружие.

Он не обратил внимания на фотографа, тот — на блестящую парочку — тоже. Хотя логики здесь уже не было никакой. Ну, пусть поиграет в шпиона. Ему же хуже.

Наконец, отошли от причала. Еще короткое время, пока яхта не вышла против потока сильного, почти леденящего ветра на стрежне реки, Светлана и Александр стояли на открытой передней палубе, наблюдая вокруг себя действительную красоту.

Легкое и короткое платье девушки развевалось как белый флаг крупного воинского соединения, готового к почетной сдаче в плен. Турецкий стоял чуть сзади, придерживая Светлану за талию, и чувствовал, как ладонь его уже не желает слушаться и подчиняться и готова в любую ближайшую минуту впиться в податливое и гибкое тело, чем и дать ясный ответ на извечный мужской вопрос: «Кто в доме хозяин?» Потом Светлане стало зябко, и они с Александром спустились к каютам. Любезный капитан, очевидно наблюдавший за прекрасной парой, немедленно выдал им ключи от «их» каюты. Ему звонили и предупредили. Он был сама радость. Они — тоже.

Спускаясь по трапу, Александр Борисович нечаянно столкнулся на ступеньках со «шпаненком». Тот, шмыгая носом — на ветру простудился уже, — поглядел на «неизвестного» ему человека со снисходительной ухмылкой. Он наверняка знал про них со Светиком «та-акое», о чем Турецкому даже и не снилось. И это отлично!

Сидели в буфете и пили кофе со взбитыми сливками. Потихоньку потягивали хорошее сухое вино. «Чавкали» мелкими пирожными — хорошо и старательно проводили время. В буфет, увидел Турецкий в большом настенном зеркале, заглянул, но не вошел фотограф. Ну, конечно, пока для него никакой сенсации не было. Александр подумал уже, что тот и не из газеты, судя по его наглой настойчивости. Газетчики тоже наглы, но они не лезут на глаза, выжидая удобный момент. А этот — так и пер. Может, еще кто-то велел собрать толковый компромат на москвича и его подругу из прокуратуры? Все возможно. Тем более что Саня со Светой не несли на себе даже слабого отблеска славы принцессы Дианы, и в газетной хронике, по идее, им было делать нечего. Разве что уж совсем в «желтой» какой-нибудь газетенке, что возле платных общественных туалетов раздают посетителям бесплатно? Но их корреспондента на эту яхту и не пустили бы, имидж у него не тот. Вместе с «фейс-контролем».

А может, это как раз те, для кого расследование москвича — как кость в горле? Ну, правильнее, наверное, было бы сказать: «Как гость в горле». Турецкий немедленно поделился своей мыслью со Светланой, и та привычно отреагировала звонким и непосредственным смехом. Очаровательная девушка. Вот только в роскошной каюте Александр Борисович чувствовал себя с ней неуютно — пожалуй, впервые в жизни. Ибо не ставил перед собой цели, которая могла бы действительно крепко ее скомпрометировать. Не говоря уже о нем самом.

Наверняка и у губернатора тоже имелись свои доводы. И еще у кого-то. Ему-то с его веселой славой было бы, в общем, наплевать, но он хотел ясности. А ясность требовала трезвости. А трезвость, в свою очередь, — чистоты помыслов. Ну, и поступков. Короче говоря, час испытаний приближался, и Светлана, готовая к придуманной Сашей акции, немного нервничала, хотя никакой серьезной причины для этого не было. Просто они должны были разыграть небольшой спектакль. Красивый и смешной, но только отчасти. А там видно будет.

По большому счету, в душе государственного советника юстиции третьего класса так и не утихла любовь в бессмертной игре прекрасного детства в «казаки-разбойники». Именно эту страсть и почувствовала в нем тонкая в интимном отношении душа Светланы, и потому она охотно согласилась «подыграть» мужчине, который ей, несомненно, очень нравился. Она бы сказала: даже больше, чем очень, но… Здесь же, на яхте, фотокамера могла оказаться где угодно. И Саша предупреждал, да она и сама догадывалась. Жаль, конечно, она же знала, что выглядела сегодня несравненно…

К «Острову любви», заросшему высокими, тенистыми ивами и частым кустарником, за стеной которого нельзя было различить буквально ничего, даже если подойти вплотную, потому и название «намекало», что здесь все спокойно и рассчитано на полный интим, подошли в середине дня. В самую жару. Светлана с Турецким первыми сошли на берег, прихватив с собой целлофановый пакет с бутылками вина и воды, а также несколькими бутербродами. У капитана узнали, сколько времени им отпущено на путешествие по «Острову любви», выходило около полутора часов или чуть больше. Вполне. Хохоча от понятной радости, они побежали наверх по песчаной осыпи к ближайшим кустам. Пляж для купанья, предупредил капитан, находился на противоположной стороне острова. Там же иногда собирались и рыбаки на своих моторках.

«Там хорошо, но мне туда не надо!..» — пел Саша, помогая Светке руками подняться на обрыв. Им было действительно смешно. Поднявшись на кромку обрыва, они оглянулись, увидели яхту с опущенным трапом у кромки воды, и дружно, как дети — проходящему поезду, помахали руками капитану, стоявшему на палубе. Он ответил им поднятой рукой. Но Турецкий успел заметить, что уже несколько в стороне, где, возможно, берег был более пологим, словно стараясь быть менее заметным в своей пятнистой камуфляжной куртке, крался «шпаненок». На груди его болталась камера. Вот он и вышел на охоту. Точнее, на тропу войны, как определил этот шаг Саша, прячась за высокой стеной кустарника и крепко целуя Светку, которая только что не стонала, свисая с его рук. Дорвались, что ли?

— Ну, так, все, — сказал довольным голосом Саша. — Приходи в себя. Теперь, я полагаю, стоны бурной страсти у тебя получатся значительно лучше, чем в каюте.

— Ты — нахал все-таки! — воскликнула девушка, шмыгнув носом: просквозило, вероятно, теперь лечить придется. И на вопросительный взгляд Саши добавила: — И хорошо лечить! — Это она поняла, о чем и он подумал.

— Сделаем, — словно командиру отрапортовал Турецкий. — Обратный путь не близок. Согреешься. Все-таки в таком платье, дорогая моя, да на ветру… Это я не уследил, буду теперь держать ответ перед твоей мамой.

— Можешь быть уверен, — возразила она, — увидев тебя, она легко меня поймет, а ты заслужишь немедленное прощение. Вот если бы только…

— О, не заводи свою песню сначала… — пропел он. — Пошли место искать. Он оттуда, слева будет подходить.

Прошли половину не такого уж и большого острова. Сзади негромко раздавались голоса других пассажиров яхты. Но подходящего места все не находилось. Другие пассажиры направлялись к пляжу, это — напрямую, по широкой, утоптанной сотнями похотливых ног и ножек тропе. Но этот вариант никак не подходил Турецкому.

Прислушиваясь к шумам слева, он повел Свету по узкой тропе к тому месту, куда, возможно, и пробирался фотограф. И неожиданно вышли на небольшую и тень уютную полянку. Старый лень — посредине, шелковистая травка, обилие цветов, солнце со всех сторон и никакого ветра — благодать!

— Вот здесь, — сказал Турецкий.

Светлана послушно уселась на его куртку, положенную на пень, и занялась пакетом. Турецкий отхлебнул вина прямо из горлышка, отдал бутылку Светлане и сказал, что отправился на поиск врага.

Зеленая, защитного цвета рубашка помогала его немудреной маскировке. Примерно зная направление движения фотографа, идущего им наперерез либо навстречу, он не стал уходить далеко от полянки, но начал внимательно прислушиваться к любому шуму в чаще леса. «Шпаненок» наверняка никакого отношения к спецслужбам не имеет, тем хуже ему, значит, и маскироваться не умеет. Ну, что ж, он нам — ага, а мы ему — ого! А тропинка, между прочим, по которой шли к полянке Турецкий с девушкой, пересекая открытое место, снова углублялась в чащу. Вот здесь, видно, и пройдет фотографу особенно если услышит нежные и тягучие звуки, оживляющие самую интимную сторону человеческих отношений. Но только надо знать, когда начать…

Вернувшись по тропе к поляне, Александр слегка раздвинул заросли и увидел Свету на пеньке. Нехорошо, нет доверия. Он быстро выскочил к ней и показал, что нужно сделать. Свою куртку он расстелил с другой стороны пня, а Света с загадочным взглядом улеглась на нее и слегка раздвинутые ноги положила на пень. Саша отошел к тропинке, посмотрел, полюбовался, вернулся и добавил потрясающую деталь: поставил на пень, между ступнями девушки, бутылку вина. Ну, натюрморт! Сам залюбовался. Подошел сбоку и удовлетворенно подмигнул девушке, а она в ответ показала ему язык. И спросила весело:

— Когда стонать?

— Прямо сейчас и начнешь. Я подам сигнал, сам изображу такой стон, что… ладно, одним словом. По моей команде…

И он метнулся обратно в кусты, вдоль тропы, ибо услыхал потрескивание веток под чьими-то ногами. Сам «хрустел», когда шел сюда. Наконец, сбоку, на тропе, послышались отчетливые шаги. Тщательно вглядываясь в приближающегося человека, в котором узнал «шпаненка» с болтающейся у него на шее камерой, Александр обернулся в сторону Светы и, сложив ладони рупором, издал тягучий стон. И тотчас же откликнулась совсем уже страстным призывом Светлана. Ноги ее задвигались над пнем. «Шпаненок» замер: его цель появилась вовремя.

Он крался к поляне, до края которой ему оставалось буквально несколько шагов. Он уже приблизился к своей исходной точке, как осторожный и трусливый зверек, ноздри которого явственно ощущают вкусную добычу…

Присел, поколдовал с камерой, навел ее на пень, по которому — видел и Турецкий — скользили туда-сюда загорелые и очень, кстати, аппетитные ножки Светланы. А с того места, где стоял этот «охотник», была видна и голова девушки, словно перекатывающаяся из стороны в сторону на разостланной куртке.

Александр увидел, как напрягся «шпаненок», желая вскочить в рост и «поймать» в объектив всю сцену. Ясно же, чем люди занимаются, от одних вскриков этой роскошной женщины у него, поди, голова кругом пошла.

И вот, — молодец, Светка! — ее ноги дружно вскинулись вверх, будто девушка сделала стойку на плечах, потом медленно поползли в стороны, и снова сошлись вместе… — ну, гимнастка!

Фотограф вскочил, навел, и… его тут же оглушил сильный боковой удар в челюсть. А второй — ребром ладони по шее, уложил носом на землю.

— Света, — негромко воскликнул Турецкий, поднимая с земли и освобождая с шеи фотографа аппарат, — я кончил. А ты? — И нагло захохотал.

Она сперва замолчала, а потом, ловко вскочив на ноги, со смехом кинулась к нему, обхватила шею руками и влепила в губы страстный поцелуй.

— Ну, и как я?! Чуть-чуть не успела! — заявила, хохоча. — Говори, он-то успел?

— Ты о чем? — Турецкий нахально уставился на нее.

— Саша, — продолжая напряженно улыбаться, процедила девушка, — не зли меня, хуже будет! Ты не представляешь, чем сейчас рискуешь.

— А чего тут представлять? Женской честью и мужской совестью, и ничем больше. Но принципами мы с тобой, кажется, не торгуем… пока, ведь так договорились?

— Вроде того… А с этим — что?

— Сейчас посмотрим…

Турецкий выпотрошил карманы «камуфляжки» парня… Газетчик, все-таки. Папарацци, сукин сын. Удостоверение фотокора «Городских новостей»… Неболецкий Константин Евгеньевич… Надо же! И фамилия-то графская, что ли? Или из польских панов?.. Была в другом кармане еще небольшая пачка перетянутых аптечной резинкой пятидесятирублевых купюр. Гонорар, наверное, за шпионаж? Какие-то гайки, винтики… проволочка, скрученная в кольцо… Ключи какие-то… Билет на яхту… И вот, за пазухой, и запасной объектив в пластмассовой коробке. Внутри коробки, кроме «длиннофокусного» объектива, ничего. Словом, пока — пустой номер.

Александр открыл фотоаппарат и вытащил из него карту памяти. Сунул ее в карман.

— Теперь он нам и не нужен. А эту штучку посмотрим… У тебя есть компьютер?

— А как же?

— Пригласишь, а?

— Подумаю, — резонно ответила девушка. — Посмотрю еще, как вести себя будешь…

— Но ведь пока замечаний нет? — включился в игру Александр.

— Кто знает?.. — многозначительно ответила Светлана и спокойно продолжила: — А что с трупом будем делать?

Вопрос был очень своевременным.

— Думаю, он сам захочет остаться на этом свете.

— И скоро вернется?

— Минут через… — Саша с сомнением посмотрел на лежащего парня, потом перевел взгляд на ребро своей ладони, пожал плечами и ответил: — Минут через десять — пятнадцать, наверное.

— Откуда такая точность?

— Учитель был хороший. Я рассказывал как-то, Славка Грязнов, мой генерал…

— «Мой генерал, мой генерал… — тонко пропела Света. — Ты, конечно, устал, мой генерал…». А давай-ка вернемся в каюту?

— Опять испытание духа? — помрачнел Турецкий, тщательно обтирая носовым платком все предметы, которых касался руками.

— Скорее, моего, — веско ответила девушка. — Я собираю пикник. С бутербродами понятно, а куда бутылки?

— Там, возле причала, видел старую бочку, туда и бросим. Пошли, — он взял Светку под руку.

— Не жалко так оставлять? — она кивнула на парня. Тот, понемногу приходя в себя, тихонько двигал ногами.

— Отходит, — кивнул в ответ Александр.

— Куда отходит? Туда, — девушка вскинула голову к небу, — или сюда?

— Молодец, не теряешь разума, — одобрительно заметил Турецкий и вдруг быстро присел и подхватил девушку на руки, а та даже взвизгнула от неожиданности. — Совсем позабыл, Светка, что на свете есть такие изумительные создания — женщины. Дай-ка я тебя немного поношу на руках, ну хоть до той дороги. Может, вспомню, как и что на свете делается, ага?

— Ага! — восторженно вскрикнула она, уже совершенно забыв о «трупе», прижимаясь к Саше и нетерпеливо обнимая его шею…

На яхте, куда они возвратились первыми из пассажиров, прохаживался один капитан.

— Что так скоро? — удивленно поинтересовался он. — Не понравилось?

— Наоборот, очень красиво. Но… дома, говорят, и стены помогают, — с двусмысленной улыбкой ответил Турецкий капитану.

Тот хмыкнул, кивнул, скользящим взглядом с большим пониманием окинул нижнюю половину тела девушки и мимикой показал Турецкому, что восхищен его выбором. Чуть склонил голову и ушел в рубку…

На яхту вернулись все, кроме фотографа. Капитан медлил. Подходя, Турецкий спросил, почему стоят? Тот пожал плечами и ответил, что опаздывает один пассажир. Можно подождать немного, время еще есть.

— На той стороне, на пляже, стоят несколько катеров, может, этот с ними решил? — спросил толстенький мужичок.

— Вряд ли, они наверняка местные, — не согласился капитан. — Сейчас пойдем…

Возле обрыва появилась, наконец, шатающаяся фигура фотографа. Он хотел спуститься по тропинке аккуратно, но оступился и задом съехал по песчаной осыпи. Поднялся, слабо отряхнулся и пошел к причальным мосткам.

— Быстрей давай! — тонким голосом закричал толстенький, опаздывал он, что ли? — Из-за тебя, раздолбая, стоим вон сколько!

Но фотограф с болтающимся на шее фотоаппаратом словно не слышал. Шатаясь, поднялся на борт, так же шатаясь, прошел к лестнице и едва не свалился по ступенькам вниз. Помогли ему спуститься в каюту. На правой стороне его лица зрел здоровенный багровый синяк.

— Надо же! — сказал капитан, провожая его взглядом.

— Небось, с рыбаками поссорился, — высказал предположение все тот же толстенький. — Они не любят, когда их фотографируют. Это ж — рыбалка, святое дело.

— Вряд ли, — капитан покачал головой и почему-то с легкой усмешкой взглянул на Турецкого, индифферентно прислонившегося спиной к поручням.

— Я тоже думаю, что это не случайная, а вполне профессиональная работа, — он открыто улыбнулся капитану.

А тот, подмигнув в ответ, поднял руку, давая сигнал к отходу…