Последние дни Настя не находила себе места. «Как он там?» – думала она все время о Георгии. Сначала было не так. То есть она переживала, конечно, но у нее хватало энергии и на концерты, и на студию, где шла запись ее нового диска, она даже дала по инерции один сольник: спрос на нее перед Новым годом был большой. Но чем дальше, тем больше ее мысли занимал Георгий, тем сильнее одолевало ее желание увидеть, узнать, как он, хотя бы посидеть рядом, подержать за руку… И это при том, что она прекрасно знала, что увидеть-то его как раз и не может. И не в том дело, что ее не пустят в кремлевку – уж тут-то она со своими связями что-нибудь да придумала. Но, навестив его, она бы тут же предала огласке их связь, а вот этого-то Настя как раз не хотела ни за что на свете. Она знала, что Георгий, несмотря на всю силу его чувства, очень опасается такой огласки, и нисколько на осуждала его, напротив, очень хорошо понимала – у него жена, дочурки… Если б речь у них шла о женитьбе – было бы одно, а так, когда ни он, ни она даже и не помышляют об этом… нет. Она правда понимала его – ей даже приятна была такая его верность семье. Ведь если бы это была ее семья, неужели бы она не гордилась тем, что у нее такой мужик?!

Самое ужасное началось через неделю, когда, вновь и вновь прокручивая в голове события, предшествовавшие ужасному покушению, Настя все сильнее задумывалась о своей собственной вине в том, что произошло.

Ну, во-первых, Лерик. Когда-то, еще будучи совсем начинающей певичкой, пришедшей к тому же совсем из другого мира – она кончала театральное училище, не какую-нибудь Гнесинку, – она сошлась с этим самим Валерой Плотниковым, и они жили как муж и жена. Он стал ее любовником, продюсером, даже педагогом по вокалу. Ну, скажем, любовник из него был так себе, продюсер тоже, но, как ни странно, дела у них пошли, и пошли неплохо. Лерик округлился, стал вальяжным, начал разговаривать с ней свысока, не понимая того, что сам как был мальчик на побегушках, так им и остался, несмотря на свое музыкальное образование и амбиции. А она превратилась в настоящую эстрадную артистку, и порой ей казалось, что она мчится куда-то на скором поезде, а он, Лерик, остался сзади, на станции, которую ее поезд давно уже проскочил. И, сообразив наконец, что к чему, он настоял на том, чтобы они зарегистрировали брак, она согласилась, и вся эта канитель тянулась еще какое-то время, пока она не поняла наконец, что просто не может больше видеть его рядом… Но все это неважно, а важно то, что они расстались, и он исчез из ее жизни, оставив ей свою машину – тот самый «ниссан», – вместе с водителем, который к тому же был ими в первое время нанят и как охранник тоже. Оставил и квартиру у Никитских ворот. Квартира была по нынешним временам так себе, да и машина далеко не новая, и можно было бы поторговаться – Лерик крепко тогда ее подвел, сорвав гастроли по стране, – но она подумала, подумала – и плюнула… Квартира не очень? Зато место отличное. Машина не новая? Так на ходу же! Большая представительская машина. Зато она эту рожу с двойным подбородком больше видеть не будет. Да и, кстати, он тоже не голым ушел – ему перепала половина прав на все ее программы, сделанные до их официального, то есть зафиксированного судом разрыва.

Ну разбежались и разбежались. Главное – никаких друг к другу претензий. Несколько раз встречались после этого на людях – и ничего, как будто и не было у них общего прошлого, хотя и старался Лерик при этих встречах делать страдальческую рожу – для нее, чтобы видела, как он переживает. Но то было раньше. А в тот злосчастный вечер на тебе – будто какая муха его укусила! Начал нарываться, как бы ревновать, угрожать и ей, и Георгию, и видно было, что куражится он даже не столько перед ней, сколько перед сопровождавшими его двумя амбалами. Она решила, что это телохранители, что поэтому он такой и бесстрашный-то. Но кто-то потом шепнул ей на ухо, что это никакие не телохранители, а любовники… Джамал, что ли? Или кто еще сказал? Тьфу, гадость какая! Но вообще-то на Лерика это похоже… Всякие уродства… Всегда его тянуло к какой-нибудь пакости…

Сейчас она уже не помнит толком, с чего все началось и когда он возник, этот пьяный уже Лерик. Он еще в зале все приглашал ее танцевать, все зудел: неужели ей, мол, лучше быть с каким-то грызуном (это он так грузина переиначил – Георгия, стало быть, зацепил), чем с ним? Вот все они, суки русские, такие – на чернож… их тянет. И все время: что, мол, Настька на его торгашеские деньги польстилась, богатенький он, да? А за деньги знаешь кто в койку ложится?…

У, сволочь такая, все перевернул, все обгадил… Ну она и приварила плюху по морде его сальной, и послала на три веселых буквы… И, честно говоря, думала, что вопрос снят – тем более что он успел ей сказать, что чуть ли не через час улетает. Похвастался: далеко летит, на Урал, на гастроли с новой певицей. Ну и слава богу, и попутный ветер вам обоим в корму.

Однако Лерик так просто не исчез, встретил их со своими уродами, когда они с Георгием выходили из ресторана. Георгий в это время на ходу разговаривал о чем-то с Джамалом, который вышел их проводить, – весь вечер разговаривали, и тут чего-то не договорили. И пока они занимались друг другом, Лерик начал внаглую к ней вязаться, и по всему было видно – хочет завести Георгия, спровоцировать его.

Стоит, как на сцене, и вслух, на публику, обсуждает, какая у нее, у Насти, задница, и даже предложил своим амбалам пощупать, проверить, у кого лучше, – он, мол, как бывший родственник, разрешает. И с этими словами, гадина, сначала пощупал у одного из своих дружков, а потом полез к ней, уже засунул руку под ее размахаистый свингер. Она бы и сама с огромным удовольствием съездила ему еще раз по морде – у нее не заржавеет, да не успела – слетевший сверху Георгий врезал на ходу ногой сначала одному из Лериковых дружков, а потом, уже рукой, приварил и самому Лерику, да так хорошо, что она даже в ладони захлопала от удовольствия. Вот что значит настоящий мужик – все по-мужски делает! Но, увы, это был не конец, потому что второй Лериков дружок вытащил огромный раскладной нож, какой она видела только в кино, и заорал куда-то в сторону автостоянки: «Давай сюда, братаны! Грузины наших мочат!» – и пошел, играя своим складнем, на Георгия. Спасибо Джамалу – подоспел, сделал ему подсечку сбоку. А сам схватил Настю за плечо и сказал, тяжело дыша ей шашлычно-винным духом в лицо:

– Хлебом тебя прошу, Настя, увези Георгия к себе! Это ж «чичики», чеченская мафия, они его, наверно, раньше пасли… А может, и нет, но так просто уйти не дадут. Ребята слишком серьезные. Мне кажется, они знают, кто такой Георгий, и без твоего Лерика. Поэтому ему лучше, от греха, переночевать у тебя. Береженого и Бог бережет! Я тут попробую с ними разобраться, земляки все же… но пусть эти отморозки хоть одну ночь не знают, где он. – И тут же отвернулся, грозно крикнул куда-то в темноту: – Ну, давай по одному, падлы, на толковище!

Он еще кричал, а она уже увидела бегущих на помощь Лериковым амбалам черноголовых отморозков и, к ужасу своему, заметила в руках у одного из них большой, тяжелый пистолет.

Она кинулась к Георгию, повисла на нем: «Миленький, уедем, уедем, миленький!» И он, словно просыпаясь от гипноза, сначала нехотя, а потом все быстрее побежал за ней к «ниссану». Едва они ввалились в салон, Иван дал по газам, и вовремя – сзади взвыла милицейская сирена, ей было и страшновато, и весело, и почему-то жутко мерзло все, что было не прикрытого ее шубкой-душегрейкой (дурацкая мода, в такой только по пляжу на Канарах каких-нибудь разгуливать!). Он гладил ее по голове своей большой сильной рукой, а она прижималась к нему и представляла, как они сейчас приедут и сразу заберутся в постель, поставят у кровати бутылку вина, будут отпивать понемножку и греть друг друга…

Но, конечно, все вышло совсем не так. Сначала он не находил себе места – переживал, что бросил Джамала, потом начал порываться ехать домой. А в конце концов, когда она объяснила ему все так, как объяснил ей Джамал, попросил ее выйти, оставить его на кухне одного:

– Дай домой позвоню. С женой говорить буду, понимаешь? Раз ночевать не пришел – доложу хотя бы, что жив. А то волноваться будет…

Как уж он там со своей Софико переговорил, она не знает, а только ничего у них той ночью в постели не вышло, как она ни старалась.

Она думала: «Не страшно! Ночью не получилось, получится утром». Она знала свою утреннюю силу… Но утром тоже ничего не было, утром он уехал, чтобы встретиться в дороге с этими гадами…

Тогда у нее, конечно, и в мыслях не было кому-то про тот вечер говорить, но чем больше проходило времени, тем сильнее она понимала, что просто обязана рассказать обо всем тому самому следователю, которого видела мельком в «Стройинвесте». Помнится, Шалва тогда сказал, что это именно он расследует покушение на Георгия…

Почему она должна говорить со следователем?

Да потому, что он еще только ищет, кто это сделал, а она уже знает! Они думают – это какие-то специальные киллеры, а это бандиты, черная шелупонь. Выследили их каким-то образом, а потом Георгия встретили, отомстили за драку. Того, которого ударил ногой, он очень сильно приложил, там может и челюсть быть сломана, и что угодно… А уж если потом кого-то еще и прикончили, да если за них там как следует милиция взялась – это точно они!…

Джамал – вот молодец. Хорошо все сразу сообразил… Очень уж он переживал, Джамал, – ну как же, бывший друг, вроде через столько времени встретились, а тут такое… А уж как он ее упрашивал: ну уговори ты его, Настя, пойти в эту «Околицу». Так хочу посидеть с ним с глазу на глаз, так хочу помириться… Она и уговорила… На его, Георгия, голову… Да и помириться-то, похоже, у них все-таки не вышло. Не дело женщине лезть в мужские дела, а все же ужасно хотелось ей узнать – почему поссорились, почему никак не помирятся…

Гордые очень оба, вот что. Кавказские горячие мужики…

Вообще-то она считала Джамала неплохим малым. Говнистый, правда, но это потому, что шибко богатый. Зато к женщинам своим хорошо относится. Был у нее с ним роман, потому и знает Настя, что к чему. Он хотел всерьез с ней закрутить, а потом говорит, честно: «Нет, Настя. Просто так не хочу, а замуж все равно тебя не возьму, русскую». Она засмеялась тогда, чтобы обиду не показать, а потом, вроде как в шутку, и говорит ему: «А ты познакомь меня с другом». Вот он и познакомил. Сначала отдарился -знатное кольцо подарил, знает, дьявол, подходы, а потом познакомил, вернее, сделал так, что они познакомились, показал ей его… А почему она так сказала? Да хотела настоящего мужика. Вот такого, кстати, как Георгий. А то липнет всякое дерьмо… Обычно говорят – мухи на дерьмо летят, а тут наоборот: дерьмо к ней, к мухе, липнуть начало.

Она помнила, что какой-то милицейский генерал так и сказал по телевизору: дело передано в Мосгорпрокуратуру. Конечно, она сроду ни в какой прокуратуре не была, но узнать, где именно находится городская, особого труда не составило. Она, правда, подумала, не стоит ли позвонить Шалве, уточнить про того следователя, но потом махнула рукой. Сказал же генерал – Мосгорпрокуратура, чего еще гадать? Уж кому и верить, как не генералу, а там-то, в прокуратуре, она этого следователя найдет!

Проблема заключалась в другом. Во-первых, в чем идти – чтобы и не слишком вызывающе, не на сцену все-таки собралась, и чтобы понятно было, что она не какая-нибудь… что она артистка, даже, извините, знаменитость… На это у нее ушло часа полтора: то пиджак с юбкой не гармонируют, то блузка не та, а которая та – оказалась почему-то прожжена сигаретой на самом видном месте. Долго пришлось ломать голову и над сапогами. У нее были сапоги на выход – совсем супер, и она их даже надела, и они с ее длинной, в пол, юбкой смотрелись просто классно. Но, едва оценив эту красоту, она вспомнила еще об одном ужасе: у нее теперь ведь не было машины! То есть машина была, ее давнишние «Жигули», но не поведет же она машину сама – по центру города, да еще в самый разгар московской зимы, да еще не садившись за руль целых три года… Нет, увы, придется ехать на метро, ужас какой! Все будут смотреть на нее, узнавать, тыкать пальцами. А потом, в такой длинной юбке, в таких сапогах – да и по московским улицам, чавкающим снежной кашей!

Но, в конце концов переодевшись еще два раза, она решилась и добралась до прокуратуры на удивление быстро. И хотя ей было противно в тесном вагоне метро, где, кстати, никто и не думал на нее смотреть, Настя даже подумала потом, что, если б на машине, получилось бы раза в два медленнее, а вот ехать в холодном, дребезжащем трамвае ей даже понравилось. Правда, трамвай провез ее довольно далеко, так что пришлось возвращаться назад, то и дело глядя на номера домов. Когда же наконец эта чертова прокуратура! У нее начали мерзнуть ноги.

Наконец она увидела аккуратную старинную ограду, а за ней аккуратный усадебный дворик и большое современное здание в несколько этажей. Этакая модерновая сила, использующая беззащитную старину. Настя каким-то чутьем сразу поняла: здесь. Она постояла, поискала глазами вход: вход был рядом с глухими воротами для автомашин – небольшая будочка проходной. Она подошла ближе, прочла вывеску: «Прокуратура города Москвы» – и шагнула внутрь. Тут был турникет, а командовал им находящийся за стеклянной выгородкой молодой милиционер. Посмотрев на посетителя, оказавшегося у окошка этой выгородки на какие-то полминуты раньше нее, Настя вдруг поняла, что ей тоже обязательно понадобится паспорт. В ужасе сунулась она в сумочку – о счастье, паспорт был здесь, совсем недавно она пользовалась им, когда Иван, царство ему небесное, выкупал в кассе ее билет на самолет.

Когда мужчина, опередивший ее, исчез за турникетом, она наклонилась к окошку, улыбнулась одной из самых очаровательных своих улыбок. Но то ли этот милиционеришка никогда не смотрел телевизор, то ли считал, что на службе не может терять угрюмость, даже видя перед собой известную всей стране певицу, а только он спросил довольно сухо и в то же время несколько раздраженно:

– Что вы хотели?

– Как – что? – удивилась Настя. – Я хочу пройти к следователю.

– Вас приглашали? – деловито спросил милиционер, раскрывая большую амбарную книгу. – Как ваша фамилия?

Немного все же обиженная тем, что он ее не узнал, Настя сказала:

– Моя фамилия Величанская.

Милиционер кивнул и принялся искать фамилию в своей книге, ведя по странице желтым, обкуренным пальцем. Наконец, пройдя страницу сначала сверху вниз, а потом снизу вверх, он сказал ей еще, как показалось Насте, суше:

– Вас здесь нет.

– А меня там и не должно быть, понимаете? Меня никто не приглашал, я сама пришла… Я хочу сделать важное заявление насчет покушения на Топуридзе Георгия Андреевича, заместителя председателя московского правительства… – И, видя, что милиционер за стеклом удивленно распахнул глаза, быстро добавила: – Я виделась уже с одним вашим следователем… Симпатичный такой мужчина… Вот мне бы опять к нему, если можно…

Милиционер сначала посмотрел на Настю как на слабоумную, но потом стал еще более серьезен, чем прежде, хотя дальше, кажется, уже и некуда было, и, приложив к уху трубку местного телефона, сделал ей знак: подождите, мол. «Кто у нас дело Топуридзе ведет? – услышала она через некоторое время. – Ну да, стрельба в Клеонтьевском. Якимцев? Ладно, спасибо. За нами не заржавеет». Наконец милиционер из стеклянной коробки, повесив трубку, снова обратился к ней:

– Ваш следователь – Якимцев Евгений Павлович.

– Нет, – перебила она. – Того не так звали… Того звали Александр Борисович…

– Александр Борисович? – удивился милиционер. – Вы ничего не путаете? – спросил он с сомнением и снова взялся за трубку.

– Ничего я не путаю, – рассердилась Настя. – Сама слышала…

Милиционер спорить не стал. Он терпеливо дождался, когда освободится нужный ему номер.

– Извиняй, Федя, опять я. Есть у нас такой следователь в следственной части – Александр Борисович?… Фамилия, говоришь? – Он бросил на Настю быстрый оценивающий взгляд. – Фамилию не знаем… Где, говоришь? В Генпрокуратуре? – Он снова посмотрел на Настю и повесил трубку: – Вы слышали? Нет у нас такого следователя. А Якимцев есть. Пойдете к нему?

Она хотела было повернуться и уйти, но, вспомнив, с какими трудами добиралась сюда, сказала, будто делала одолжение:

– Ладно, пойду.

Она думала, что он наконец откроет перед ней турникет, но он сказал, заставив ее еще раз пожалеть о своем поступке:

– Сейчас выйдете, пройдете метров двадцать и примерно через дом увидите вывеску «Прием граждан», обратитесь туда, скажите, что вам надо к следователю Якимцеву.

«Машина бессердечная!» – ругала его про себя Настя, снова выходя на холодную улицу.

Дом для посетителей оказался много непригляднее, чем дом для прокуроров, да и проход здесь был не в пример проще – она даже подумала, что если бы знала, куда идти, то не стала бы даже обращаться к дежурному милиционеру.

Но зато этот узнал ее сразу. Тут же оформил пропуск, тут же объяснил ей, как найти нужный кабинет в следственной части Мосгорпрокуратуры. И все это улыбаясь какой-то хорошей детской улыбкой.

– Будете уходить – пропуск не забудьте отметить, – напомнил он ей, не переставая улыбаться.

«Ну хоть так, – подумала Настя. – Хоть шерсти клок».

Однако напрасно она решила, что дальше у нее все пойдет складно. В указанной в пропуске комнате почему-то никого не было. Не было никого рядом, кто мог бы объяснить, в чем дело. Она еще раз дернула дверь, уговаривая себя не выходить, как она это называла, из берегов. Мало ли, отошел человек. Но минуты шли за минутами, а в кабинет все никто не возвращался.

Вот уж здесь-то ее узнавали – сначала одна местная девчушка, увидав ее, изумленно вытаращила глаза и потом, сколько шла по коридору, столько оглядывалась, пока не скрылась за поворотом коридора. Однако не прошло и минуты, как та же девица снова прошествовала мимо, ведя с собой еще одну, которая, миновав Настю, начала так же поминутно оглядываться, как и первая. Когда их стало трое и они остановились чуть поодаль, будто говоря о чем-то своем, а на самом деле не сводя с нее обалделых глаз, Настя не выдержала.

– Девочки, – громко и властно, как будто в зале, общаясь с публикой, обратилась к ним Настя, – вы не могли бы узнать, когда будет хозяин вот этой комнаты?

И тут же все ожило: пока одна побежала куда-то узнавать, когда появится Якимцев, две другие толклись возле нее, донимали вопросами: «Ой, а это правда вы? А вы к нам зачем, по делу, да?» Через минуту та, что убегала, вернулась:

– Ой, вы знаете, Евгения Павловича в данный момент нет на месте, но, если у вас важное дело, вас может принять сам Юрий Степанович!

– Замечательно, – откликнулась Настя тем самым специальным «сценическим» голосом, который безотказно приводил в трепет ее поклонников. – А если, значит, дело не важное, то он меня не примет… А, собственно, кто такой Юрий Степанович? Кто такой Евгений Павлович – я уже знаю.

– Юрий Степанович? – удивились девчушки. – Это старший советник юстиции Калинченко, заместитель начальника следственного управления… Он же начальник следственной части горпрокуратуры

Настя снова представила себе метро, прикинула, сколько времени она уже потеряла… черт с ним – Калинченко так Калинченко. Она усмехнулась.

– Ну что ж, давайте проводите меня к замначальника, если считаете, что до начальника я еще носом не вышла!

Девчонки загалдели что-то, оправдываясь.

– Ну как же, как же, как же! – Калинченко встал из-за стола и, держа руки врастопыр, будто собирался заключить Настю в объятия, пошел навстречу. – Такая редкая птица, извините, и в наших краях! Садитесь, пожалуйста. – Он галантно подвел ее к своему столу, предложил сесть на сиротливо стоящий рядом стул для посетителей. Немного замялся, попросил: – Пропуск ваш дайте, пожалуйста. – Она протянула бумажку, которую так и держала в руке, гадая, зачем она этому боссу понадобилась, – сразу отметить хочет, что ли? Но тут же все разъяснилось, когда замначальника следственного управления Московской городской прокуратуры, дальнозорко отставив бумажку от лица, прочел вслух: «Величанская Анастасия Янисовна». Ну вот, ну вот, – радостно сказал он, узнав, как ее зовут, и, очевидно, чувствуя от этого облегчение, – Анастасия. А то, понимаешь, Анаис… Вот я вам сразу пропуск и отмечу, Анастасия Янисовна, чтобы потом, не дай бог, не забыть, верно?

Однако несмотря на всю эту галантерейность Калинченко ей не понравился – не любила рыхлых мужиков, что тут поделаешь, а у этого еще и глаз какой-то блудливый… Не в смысле сексуальных поползновений, а в том смысле, что плохо, когда взрослый мужик имеет такой лживый, такой бегающий взгляд. «Сволочь, наверно», – подумала она.

– Я вообще-то хотела к следователю, который занимается делом о покушении на заместителя премьера московского правительства Топуридзе…

Он закивал, разразившись довольным смешком: в самую, мол, точку попали.

– Это как раз я и есть. Я руководитель следственной бригады, которая распутывает это дело.

– Вы следователь? – недоверчиво спросила она.

– Ну я же вам сказал – руководитель бригады. Так что смело можете рассказывать мне все, что собирались. Я, правда, не очень понимаю, как такая замечательная женщина может иметь хоть какое-то отношение к этому преступлению, но выслушать вас готов в любом случае.

– И улыбнулся не без лукавства: – Такая уж у меня работа. – И тут же поднял руку, заметив, что она собирается что-то возразить; этим жестом он как бы останавливал ее, привлекал ее внимание к вещам много более интересным. – Что будете, Анастасия Янисовна, кофе, чай?

– Это что, обязательно? – довольно резко спросила Настя, чувствуя, что все идет совсем не так, как ей представлялось. – Ну хорошо, если без этого нельзя – пусть будет чай.

– Ну зачем же вы так, Анастасия… м-м… Яновна…

– Янисовна, – машинально поправила она.

– Да-да, конечно, извините. Зачем же так? Мы ведь к вам с открытым сердцем, что называется…

Она смотрела на него и почему-то вспоминала, как однажды в студенческой юности загорала с подружками за городом, на пляже, и вдруг возле них остановился вот такой же рыхлый, лысоватый, только был он в ярких плавках, мужичок, достал из плавок удостоверение: "Я оперативный сотрудник управления внутренних дел, пытаюсь пресечь антиобщественное поведение и прошу оказать помощь! Они долго хохотали потом, вспоминая этого толстячка. Может, он и вправду хотел «пресечь», но уж больно глупо это выглядело: голый, полупьяный, а удостоверение в плавках оставил, понадеялся, что оно ему и голому даст власть. И вообще, оперативник, а сам просит помощи у девчонок в купальниках… ужасно этот вот Калинченко похож на того борца за порядок! Может, это он и был?

– Я вообще-то хотела рассказать все Александру Борисовичу, я с ним тут познакомилась…

Конечно, это было преувеличение, но Настя не видела тут ничего зазорного. Хозяин же кабинета среагировал мгновенно – не на ее небольшую неправду, на сам факт ее знакомства.

– Какому такому Александру Борисовичу, – тут же спросил он, – и где это вы познакомились? – Настя даже удивилась, как быстро может измениться человек в лице. – Вы уж не имеете ли в виду Александра Борисовича Турецкого?

– Да-да, как раз его! – обрадовалась Настя, что вспомнила-таки забытую фамилию. – У меня тут на днях был концерт в одной фирме… в «Стройинвесте», а он там как раз у них что-то искал… и он мне, знаете, понравился…

– Следователь Турецкий никакого отношения к расследованию интересующего вас дела не имеет, а за то, что он что-то, как вы говорите, искал, он, скорее всего, будет наказан. – Теперь Калинченко был сух и официален, и Настя поняла, что, сама того не желая, наступила ему на больную мозоль.

– Ну не знаю, – сказала Настя равнодушно. – Это ваши проблемы, мне это неинтересно. Может, я тогда пойду, раз моя информация никого не интересует?

И снова Калинченко мгновенно переменился, стал до приторности сладким.

– Ну что вы, что вы, Анастасия… Давайте плюнем на все, это действительно наши проблемы, я с вами совершенно согласен. Зачем же вам уходить? Сейчас чаек принесут, а вы пока давайте, давайте рассказывайте, что вы там припасли для этого вашего Турецкого.

– Он не мой, он ваш, – сердито буркнула Настя.

Но как бы то ни было, она рассказала ему и о драке возле ресторана, и о том, что они с Топуридзе сели в ее машину, и о своих подозрениях насчет чеченцев…

Он внимательно слушал ее, время от времени прерывая какими-то неожиданными и не вполне понятными ей вопросами.

– Подождите, подождите, – останавливал он ее вдруг. – Значит, как вы говорите, кто там еще был?

– Я вообще-то про это ничего не говорила, – огрызнулась Настя. – И по-моему, это к делу совершенно не относится.

– Относится, и еще как относится, уважаемая Анастасия Янисовна!

В конце концов, не видя в этом ничего зазорного, она назвала всех, кто был за столом в то вечер, – и Джамала, и Дворяницкого, и Рождественского, хотя последнего, наверно, вполне можно было и не поминать.

– Ну так, ну так, – довольно потирал руки, слушая ее, Калинченко. – А как вы сами-то думаете, почему они собрались все вместе, такая разношерстная компания?

Настю все это не на шутку начинало злить. Ей казалось, что самое главное – это «чичики» и ее машина, на которой Георгий уехал из ресторана и на которой потом ехал утром, а этот все расспрашивал – дотошно, въедливо – о том, кто был за столом, о чем разговаривали. Нехотя она рассказала о том, как кавказцы втроем вспоминали молодость и какой-то дурацкий ансамбль, сильно запавший им в душу. Однако она видела, что хозяину кабинета нужно что-то другое, что ему не интересно ни про ансамбль, ни про молодость кавказцев; ему нужно было что-то жареное. И назло ему, она сказала:

– Хотите, спою эту их песню?

– Ну да, ну да, – забормотал Калинченко, немного смущенный ее натиском. – Нет, песню не надо, голубушка. Вообще-то вы так много всякого интересного рассказываете, я вот думаю, может, мне стенографистку позвать, а? Как считаете?

– Как хотите, – равнодушно сказала Настя. – Я, собственно, все уже рассказала, больше мне и рассказывать-то нечего.

– Ну как же нечего, как же нечего, – остановил он ее. – Мы еще с вами не договорили. – Ей показалось, что у него по губам скользнула какая-то нехорошая, злорадная улыбка. – Значит, – уточнил он, – в разгар драки вы и Георгий Андреевич сели в вашу машину… Машина какой марки?

Она еще раз назвала марку, сообщила, что машину вел ее личный водитель, что машина у нее по доверенности.

– А кто ее владелец? – тут же уточнил Калинченко, хотя пять минут назад она уже все это ему рассказала.

Он все записывал теперь, каждое ее слово, и лицо его становилось все довольнее и довольнее.

– Ну-с, и куда же, значит, вы потом поехали?

Настя еще дома обдумывала этот разговор, и ей почему-то казалось, что этот вот деликатный момент – куда поехали, где ночевал Георгий – ей удастся как-нибудь обойти. Святая простота!

– Послушайте… Простите, забыла, как вас зо-вут…

– Юрий Степанович.

– Простите, Юрий Степанович, может, не надо об этом? Ведь главное-то совсем в другом, почему вы не хотите меня услышать! Главное в том, что на нас напали бандиты, которые, как мне кажется, вполне могли потом из чувства мести стрелять в Георгия Андреевича. Ведь вы же ищете тех, кто стрелял, они ведь даже убили одного человека, насколько я знаю, а вы все спрашиваете неизвестно о чем…

– Э нет, милочка, уж это мне лучше знать, в чем главное. Тут все важно. Так что рассказывайте, рассказывайте, не стесняйтесь, как у доктора…

– Хорошо, я расскажу, если так надо. Но я могу надеяться, что сообщенная мной информация никуда не выйдет из вашего кабинета? Вернее, из вашего здания… Ну не пойдет дальше органов… – Она запуталась.

– Вы что, не доверяете нам, работникам правопорядка? – напористо спросил Калинченко. – Вы, кажется, не о том думаете, дорогая Анастасия.

– Нет, я думаю как раз о том. Тут интимные секреты других лиц, очень хороших, очень порядочных, и мне не хотелось бы… понимаете? Дадите мужское слово, что не используете это во вред Георгию Андреевичу?…

Калинченко уже и не думал скрывать торжества, которое расцвело на его лице.

– Ну что вы, милочка, какие тут могут быть мужские слова! Это ж следствие. Давайте, давайте рассказывайте.

– А если не стану?

– Как это – не станете? Не имеете права, не станете – расценю это как отказ от дачи показаний.

– Ну хорошо, если вы считаете, что это надо для раскрытия преступления, пожалуйста… Но только я вас все же прошу… У человека жена, девочки, понимаете?… Я если скажу, то скажу только потому, что не хочу, чтобы его снова…

– А вы считаете, что это может быть снова? Почему?

– Ну не знаю… Мне так кажется…

– Ладно, оставим это пока. Итак, куда вы потом поехали?

– Но все же я вас очень прошу… Мы поехали ко мне, решили, что так будет лучше…

– Это в каком же смысле?

– В том смысле, что если бы Топуридзе начали преследовать эти уголовники, которые напали сначала на меня, а потом на него, – они бы не смогли его найти, даже зная, где он живет.

– Ну да, ну да, – сказал Калинченко со своей паскудной улыбочкой, выводящей Настю из себя. – Какое милое объяснение… Скажите, а давно вы состоите с Топуридзе в связи?

– Вы еще спросите, в какой позе, – не выдержала Настя, но мгновенно взяла себя в руки. – А ведь я могу и послать вас, полковник. И очень далеко, между прочим. Ведь я сама к вам пришла, добровольно, чтобы помочь найти убийц, а вы все норовите в грязном белье ковыряться, норовите из следствия устроить какую-то похабень… Я могу в Генеральную прокуратуру пойти с жалобой на прокуратуру городскую…

– Ну, ну, ну, вы давайте-ка не кипятитесь, Анастасия, здесь ведь государственное учреждение, между прочим. Это вы там, вне этого здания, артистка, певица и все такое. А здесь вы просто дающая показания свидетельница. Показания, которые, кстати, вы просто обязаны были дать, а не утаивать от следствия столько времени. А грубить мне не надо, грубить незачем, да и не идет вам. И, кстати, я не полковник, а старший советник юстиции…

– Да? – издевательски-равнодушно спросила она, чувствуя, что с каждым словом делает себе хуже – этот урод, которого она, кажется, недооценила, обретал с каждой минутой все большую власть над ней. Она вздохнула. Нет, пока еще не поздно, надо вставать и уносить отсюда ноги…

А он, видя ее подавленность, сказал вдруг, не переставая улыбаться:

– А кстати, дайте-ка мне ваш пропуск, хочу уточнить кое-что.

И она как дура снова поддалась, поверила, протянула ему пропуск.

Он взял эту ничего для нее не значащую бумажку, многозначительно положил ее перед собой и торжественно объявил ей:

– Так вот, дорогая Анастасия… м… По совокупности того, что вы мне сейчас рассказали, а главное – принимая во внимание обстоятельство, что вы отказываетесь сообщить следствию многое из того, что вам по этому преступлению известно, вынужден произвести ваше задержание.

– Это с какой же стати? – спросила ошеломленная Настя. И добавила, во второй раз за сегодня вспомнив свою бурную студенческую юность: – Ты чего, милый, ох…л, что ли?

В кабинете повисла нехорошая, не предвещающая ничего доброго тишина, но Настя уже была готова ко всему, а главное – драться до конца. Уж чему-чему, а этому она за годы своего восхождения на олимп научилась замечательно.

– Но-но, – важно сказал Калинченко, раздуваясь от собственной значимости. – Попрошу в учреждении без этого… без этих ваших штучек… Если до сих пор не поняли, поясню. Я имею право, гражданка Величанская, задержать вас по подозрению в соучастии в преступлении, выразившемся в подготовке покушения на жизнь должностного лица… Вот и выйдет тебе, милочка, твоя интимная жизнь бочком-с, раз не хочешь помочь следствию. Как говорится, ты все пела – это дело, ну а теперь придется поплясать на нарах в СИЗО…

– Слушай ты, гондон штопаный, – мило улыбнулась ему Настя. – Если ты сейчас же меня не выпустишь отсюда, я тебе обещаю: икать будешь – до самой смерти, понял? Будешь икать и горевать, что дожил до того дня, когда ты, мудак, пошел на такое… А впрочем, я тебе так и так этого не забуду. Чтобы какое-то ничтожество меня, заслуженную артистку республики, выставило шлюхой, да еще заставило матом ругаться, – нет, милок, – передразнила она, – это тебе с рук не сойдет!

Конечно же он не собирался ее сажать в камеру, хотел просто попугать, чтобы сбросила свою спесь и кололась по-настоящему. И конечно же теперь, после того что она ему тут наговорила, каких оскорблений набросала, он показал бы ей и заслуженную артистку, и гондон этот штопаный (надо ж такое изобрести! верно говорят, что никакому мужику в ругани с бабой не сравниться!). Но он понимал, что как ему ни хочется, а позволить себе такого он, увы, не может. Пока. Был бы он у себя, в родном городе, – урыл бы ее так, что никто бы и не вспомнил, что такая была на свете. А так – на новенького да на чужой территории, не на своей, – пожалуй, можно и шею свернуть. Хрен ее знает, эту заносчивую московскую шлюху, – вдруг она да еще с каким-нибудь кремлевским тузом спит. А чего, у них, у артисток, это запросто. И тогда погоришь из-за какой-то сучки, и дыма не останется, эту-то ведь и мэр, и сам генеральный прокурор знает, и даже президент с нею как-то снимался… Ишь вырядилась, как будто не в прокуратуру, а на блядки пришла.

– Хорошо, – сказал он наконец, не поднимая головы. – Подождите в коридоре. Сейчас оформим протокол, дам вам на подпись – и вы свободны. Пока.

А– а, поджал хвост! Она торжествовала и не думала даже скрывать этого.

– А я, миленький, – откликнулась она с издевкой, – ничего тебе подписывать не буду. И вообще, я тебе тут ничего не рассказывала, понял?

– Ну-ну, Анастасия Янисовна, – недобро хмыкнул он, – бросьте в игрушки играть. – Вы же не маленькая, и следствие еще не закончилось, и неизвестно еще, куда оно вывезет. Я думаю, рыльце-то у вашего Георгия Андреевича тоже в пуху, иначе зачем бы его стрелять? А? Так что давайте-ка, дорогая, держаться в рамочках!

Нашел– таки, сволочь, чем снова ее испугать. Господи, и как бабы с такими гнидами живут!…