После разговора с этим наглецом Турецким он готов был рвать и метать – надо было предпринять что-то решительное против этого бесцеремонного вмешательства в его дела, а он пока не знал – что именно. Вообще, кто здесь хозяин? Он или какой-то там Турецкий? Хрен бы с ним, что он опытный «важняк» – чего он лезет-то куда не просят? Нет, тут, видно, что-то не просто так, тут какая-то игра, подсиживают, суки. И не просто подсиживают, а по-хитрому, в тот самый момент, когда начали появляться хоть какие-то результаты. Что они, в натуре? Хотят у него успех перехватить? Боятся, он выведет кого не надо на чистую воду? И главное – внутри тоже какой-то саботаж идет. Сколько он уже подталкивает этого своего Якимцева: давай, мол, действуй, ищи компромат на мэра и его бражку – нет, блин, жует рукава, все копается по старинке, Шерлок Холмс гребаный, выше мелкой сошки и хвост поднять боится. И вот ведь что характерно. Казалось бы, понял, чего от тебя ждут, – ну возьми подследственного да раскрути. Вон хоть того же Соколова, охранника, – прижми его как следует, запугай, если слов не понимает, пожмакай в пресс-хате – он все что надо сам тебе выложит. Так нет же! Этот валек даже под стражу его брать не собирается. Ах, какая радость, охранник, видите ли, признал киллера. Ну была бы, конечно, радость, если б установка гласила – найти исполнителя. А у тебя-то установка совсем другая! Исполнитель – заказчик, это все дело десятое. Ты найди, кто за ними стоит, кто направляет. Нужен большой скандал, как дал ему понять дружбан Володя, то есть, извините, новый заместитель генерального прокурора Владимир Сергеевич. Его друзьям из администрации президента нужен ха-ароший повод, чтобы достать мэра. Неужели ж он не сделает для хорошего человека того, о чем тот просит? Да быть такого не может, по определению! И главное – сколько он этому дураку Якимцеву говорил: брось ты лизаться с этим, из Генпрокуратуры, хватит… Ты что, не знаешь – они сливки снимут и будут все героями, все в белом, а мы опять в дерьме, хотя и пашем, и все им на блюдечке выкладываем. Отскакивает, как от стенки горох, хоть ты что тут делай!
Почему он и обрадовался-то, когда эта нафуфыренная певичка сама на него выползла со своими дурацкими признаниями… Да, наглая бабенка, конечно, тертая – палец в рот не клади, но хороша. А потом, это даже лучше, что она такая. Была б скромница, глядишь, он ей бы и поверил: чувство, мол, у женщины, оттого и бросилась самоотверженно на защиту дорогого ей человека; а так чего тут голову ломать, блядешка – она и есть блядешка, и не хрен с ней церемониться, в камеру ее, чтоб посговорчивее была, чтоб гонор-то этот дурацкий сошел… Это ж надо, какие горизонты сразу – любовница, да не чья-нибудь, а главного подручного мэра. И главное – огласки боится. Оставьте, мол, это в тайне! Да на одном этом страхе сыграть – и она, и он все выложат… Вот они, суки, все такие – все строят из себя бог знает кого, народных радетелей, а сами… Сами врут, бляди, на каждом шагу, воруют, мужних баб трахают, и сами из себя невинность изображают: я не я, и лошадь не моя. Единственно, что эта сучка правильно ему, конечно, напомнила, что просто так ее трогать нельзя. Артисточка, да еще известная, – вони будет… Ceбе дороже. Ну да ничего, он сделает по-умному. Вот, кстати, у него и повод позвонить лишний раз другу Володе, Владимиру Сергеевичу. Сам же говорил: если что, звони обязательно, советуйся, одна голова хорошо, а две… Пусть Володя добро даст, а уж он тут расстарается, мало ли что она певица! Попарится в общей камере – сама, блин, запросится все рассказать…
В конце концов, он распалил себя так, что уже просто не мог удержаться, чтобы не позвонить.
– Слышь, Володь, – начал он, узнав, что друг и покровитель в кабинете один и может с ним поговорить свободно. – Я к тебе с жалобой. Достали меня, блин, эти гребаные москвичи!
– Это какие такие москвичи тебя достали? – хмыкнул Владимир Сергеевич. – Ты что, хочешь сказать, что не рад в столице работать, Жорик?
– Да ты что! В столице да под твоим началом – даже и не рассказать, как рад. Одно только плохо – не дают ничего делать. Тут прислали одного хрена… с ушами, из вашей Генпрокуратуры – вроде как шефствовать. Но я ж не дурак, понимаю, что соглядатай. Я его в дверь, а он в окно. Я ж не маленький, вижу – не хотят, чтобы я мэру ихнему гробину рыл…
– Погоди, погоди! Это что-то новое. Кого к тебе прислали?
– Нового прокурора зонального по надзору за следствием. Турецкий ему фамилия. Сказали, в помощь посылают. А я ж вижу – над душой только стоит и лишнего шага сделать не дает, да еще тихой сапой моих против меня же и настраивает.
– И ты все эти ужасти терпишь, – засмеялся старый друг. – Да ни в жизнь не поверю! Небось послал его уже куда подальше, а? Скажи честно, послал? По матушке?
– У меня есть один шеф. Это ты, Володя.
– Ну и шуганул бы его, на хрен, и все дела.
– Да как я его шугану-то? Он, блин, с полномочиями от Генпрокуратуры.
– Да ты хозяин у себя в следственной части или не хозяин? – Слышно было, как друг в сердцах ударил кулаком по столу. – Давай обоснуй все потолковее и пиши бумагу на мое имя. Дескать, мешает работать, осуществлять правосудие в деле, взятом на контроль самим генеральным прокурором. И так далее, сооруди сам. Только к такой бумаге позитив нужен. Обязательно нужен позитив. Вот скажи-ка мне – не для отчета, не для бумаги, а просто как старому товарищу: добились вы уже чего-нибудь путного? Так, чтобы при случае можно было ввернуть где надо: вот ребята вовсю стараются, выполняют ответственное поручение генерального прокурора, уже добились чего-то, стоят на верном пути, а отдельные… товарищи, преследующие какие-то свои шкурные интересы, им мешают?… Понимаешь?
– Ну это-то я как раз понимаю, – вздохнул Калинченко. – Я не жалуюсь вовсе, Владимир Сергеевич. – Я просто прошу помочь мне избавиться от ненужной опеки. Чего они не в свое дело лезут-то? Что мы им с тобой, пацаны неопытные, что ли? Курировать они нас будут, видите ли…
Честно говоря, он-то ждал, что Володя, как бывало еще совсем недавно, скажет: «Мешают? Какие проблемы – завтра мешать не будут, уберем!» Но видно, что-то изменилось в жизни, видно, не все мог и друг Володя, хоть и оказался чуть не на самом верху.
– Короче, Склифосовский, ты меня понял? Напрямую я тебе сейчас помочь не могу. Не забывай, я ведь тоже в Москве, как ты, на новенького. Тут сразу все не ухватишь, понимаешь? Хочешь избавиться – пиши телегу. Телеге я ход, какой надо, дам сразу. Теперь насчет дела я тебя спросил. Ты чего отмалчиваешься-то? Ничего не нарыли, что ли?
У Калинченко даже язык занемел от такой несправедливости.
– Не сказал, потому что не успел. Сдвинулось дело, и хорошо сдвинулось. Выколотили мои умельцы из одного придурка аж имя киллера, представляешь?
– Вот и отлично. Значит, брать надо, и все дела.
– Да ведь я ж тебе и пытаюсь объяснить, Володя, я бы взял, да мешают мне, палки в колеса суют!
– Не понял! Это кто же тебе мешает вести такое ответственное следствие?
– Да все куратор этот подосланный, Турецкий! Я вообще считаю, надо всех фигурантов по этому делу прижать как следует… Кого надо – в камере как следует подержать. Вот дело и покатится. Само… Кстати, помнишь, я тебе рассказывал, певица-то, ну эта, ко мне заявилась, Анаис…
– Анаис? – живо заинтересовался собеседник. – Ну помню. Я тебе еще сказал, что ее генеральный наш любит. Ну-ну, и чего она?
– Она? Она-то ничего, кроме того что влюблена в этого грузина, которого подстрелили, как кошка…
– Погоди, погоди, она что, любовница этого Топуридзе? Ну, суки! Ну слуги народа! Надо будет шефу рассказать… Порадовать… Слушай, а она всем дает или только московским? – И заржал, считая, что пошутил, подхихикнул ему и Калинченко. – Ну так и что она? – продолжил разговор заместитель генерального прокурора.
– Знает очень много. Ты тогда сказал – не трогать ее. А я думаю, если ее раскрутить – сразу все раскроем. По-моему, она даже и организаторов, и заказчиков знает… И все они где-то там, ближе к этому самому московскому правительству, нюхом чую…
– Погоди, погоди! Чего ж нюхом-то. Я же не сказал: вообще не трогать, я сказал: аккуратно, чтобы вони не было. Возьми да и прижми дамочку аккуратненько. Ну не мне же тебя учить!
– Она видишь как – рассказала кой-чего вообще, а дальше, конкретно, отказывается. «Ах, не хочу ставить любовника в неловкое положение! У него семья, у него дети, а о нашей связи никто не знает…» И главное – ведет себя так вызывающе… Слушай, Володь, а что, если ее все-таки на нары? Вот запоет, так запоет, гадом буду!
– Э, э, ты чего, Жорик. – Одного этого «Жорика» было достаточно, чтобы понять, что к чему: Жориком друг звал Юрия Степановича либо когда подсмеивался над ним, либо когда тот действительно зарывался. – Ты что, милый! Я тебе втолковываю – ее генеральный прокурор любит, а ты – на нары!
Потом он прервался:
– Подожди, Юрий Степанович, тут текущие бумаги принесли.
Глухая пауза продолжалась долго, минуты три. Калинченко терпеливо ждал – не вешать же трубку. Наконец высокий друг прорезался снова:
– Давай говори, а я буду одновременно бумаги смотреть.
Он еще какое-то время выпытывал подробности допроса певицы и подробности расследования вообще, – видно сразу, повесив трубку, побежит радовать Самого рассказом о проделанной работе и о том, что известная певица Анаис оказалась любовницей не кого иного, как того самого подстреленного махинатора из московского правительства. Он слушал, шуршал бумагами и становился все менее веселым, все менее напористым. А дослушав до конца и уяснив, что хоть и есть прогресс в деле, и даже больший чем в других аналогичных делах, но все же следствию особо пока похвастаться нечем, сказал вдруг, без связи вроде с тем, что Юрий Степанович ему докладывал:
– Слушай, Жорик, а хочешь, я тебе в Чечню поспособствую? В республиканскую прокуратуру? Через полгода вернешься генералом, то есть госсоветником третьего класса, и не надо тебе будет во всем этом дерьме ковыряться, со всякими Турецкими воевать. А? Решайся, дело говорю, как старому другу…
Совсем уже ничего не понимая, Калинченко молчал, сопел. Наконец выдавил:
– Это чего, настоятельная рекомендация? Как несправившемуся?
– Балда ты, Жорик. Все равно ведь всего я тебе сказать не могу. А мое отношение к тебе знаешь – я плохого не посоветую.
– Ну мне вообще-то с женой надо переговорить… дело серьезное, – промямлил Калинченко, хотя на самом деле ни разу в жизни и в голову ему не приходило советоваться с женой.
– Ну смотри, смотри, – неопределенно сказал друг, – трус в Спортлото не играет…
Долго потом Калинченко размышлял над этим странным предложением заместителя генерального прокурора. Что бы этот сон мог обозначать? Что же это за друг, что советует ни с того ни с сего бросить спокойную московскую кормушку и сунуться за здорово живешь в чеченскую мясорубку? Может, конечно, и вернешься оттуда генералом, госсоветником третьего класса, если останешься жив. А если тебя в ящике привезут? Если будет, конечно, что везти? Радоваться тому уже, что похоронят не абы как, а с оркестром и воинскими почестями? Нет, не мог друг, даже если хотел выразить неудовольствие, предложить ему подобное просто так… друзьям такие подлянки не подкладывают… Значит, надо не злобиться, а постараться понять, что Володька хотел этим сказать. А хотел он сказать, скорее всего, вот что: смотри, как бы не сгорел ты, Жорик, с московскими шаркунами. Это раз. И не то сейчас время, чтобы начинать всерьез войну с Москвой, – видать, грядут там, наверху, какие-то перемены. А что, если друг Володя завтра и сам останется без лапы?… Да, тогда все верно – либо не трогай ни этого хлыща Турецкого, ни тем более певичку, либо, если хочешь тронуть, – лучше сразу подпишись на Чечню. Потому как один хрен – что там голову сложишь, что здесь. Только здесь непременно с позором, а там, может, и нет…
Ладно, пока дураком он себя никогда не считал, не будет дураком и теперь.
Вот разве что подумает, – может, ему самому взять на себя какую-то часть этого муторного дела с покушением на грузина, в котором все хотят, как теперь стало ясно, спрятать концы?… Посмотреть еще раз, что там нарыл Сидорчук – с разоренным Топуридзе Универсал-банком, с неуплатой долгов Исмаиловым, которому покровительствует тот же Топуридзе, с воровством на Кольцевых дорогах… Или вот хоть тот случай, когда частный дом обнесли со всех сторон стройкой – явно хотели ведь нагреть руки на этом участке, на этом частном владении. Может, самому возглавить следствие, взять в группу этого опера из МУРа, Сидорчука. А вот когда он доложит, кто такой Топуридзе на самом деле, – тогда не так уж и важно станет, кто в него стрелял. Вор у вора дубинку украл – и все дела. Внутренняя какая-то разборка.
Ну а от этого Топуридзе и до мэра хваленого рукой подать…
А? Почему бы и не попробовать? А уж когда дело будет сделано – вряд ли кто его этим попрекнет и вряд ли его порыв останется не замеченным теми, кто ждал от него этого, что называется, еще вчера…