Якимцев позвонил в Склиф, чтобы узнать, может ли он переговорить с пострадавшим, и с некоторым изумлением узнал, что Топуридзе там уже нет – выздоравливать после операции его отправили в один из филиалов ЦКБ. Евгений Павлович было удивился, но потом сообразил, что сделано это было, видимо, не столько по соображениям престижа, сколько ради безопасности Топуридзе. В Склифе в совсем недавнем прошлом было несколько случаев, когда недобитую жертву внаглую кончали прямо в больничной палате… С другой стороны, такая транспортабельность только что прооперированного человека означала, что он вполне в состоянии побеседовать со следователем. По крайней мере как лицо заинтересованное в этом много больше других. Так оно и оказалось.

Через занесенный снегом яблоневый сад Якимцев прошел по широкой, тщательно расчищенной аллее к большому стеклянному фонарю входа в эту по-своему знаменитую больницу, которая до пертурбации лишь снисходила до обслуживания московского начальства и специализировалась на кремлевских небожителях. Да, в такой больнице чем угодно болеть – одно удовольствие. Она и снаружи производила впечатление, а что уж говорить о том великолепии, которое начиналось внутри! Из мраморного вестибюля высокопоставленный страдалец сразу попадал в огромный, залитый светом холл, больше похожий на какую-то оранжерею – растения в кашпо, растения в вазонах, растения в горшках, растения просто вьющиеся по стенам, а между благолепием этих зеленеющих и цветущих кущ – бесшумный и как бы бесплотный, но до приторности вежливый и предупредительный медперсонал в ослепительно белой спецуре – язык не поворачивается назвать эту одежду халатами. И все больше этот персонал – молодые красивые женщины: похоже, как сахар привлекает мух, так и сверкающее великолепие этой спецбольницы неудержимо влечет к себе отборных лекариц – особенно медсестер…

Да, так-то болеть можно, еще раз подумал Якимцев, следуя за взявшейся проводить его до места медсестрой. Между прочим, никто ни о чем не просил -регистраторная сестра, выписав ему пропуск на вход в палату Топуридзе, прежде чем отдать его, позвонила по телефону: «Варя, иди встреть посетителя к твоему больному из десятой». И сестра почти тотчас же спустилась за Якимцевым – хорошенькая, чернявенькая, замечательно молодая. Это было круто – особенно если учесть, что всего несколько минут назад Евгений Павлович на уличной проходной оформил пропуск на вход внутрь больницы. Прямо как ядерный стратегический объект, думал он, время от времени поглядывая на завиток волос, выбившийся из-под шапочки своего гида, – небось, единственная женская вольность, которую она могла себе здесь позволить. А ведь не зря эти прядки у школьниц раньше назывались завлекалочками…

Они поднялись на нужный им третий этаж. Пост был почти рядом с палатой – за приставленным к стене столом ночной дежурной сидел, полуразвалясь, скучающий милиционер с коротким автоматом через плечо. Он нехотя поднялся, когда провожавшая Якимцева сестричка притормозила подле него и демонстративно отошла в сторонку, дав тем самым понять: она свое дело сделала и больше она ни при чем. Пацан с автоматом сначала взял у Якимцева пропуск, потом потребовал удостоверение и долго изучал, прежде чем, важно кивнув головой, милостиво вернуть.

– Проходите, – на всякий случай сказал он, снова опускаясь на свой стул, от которого у него, вероятно, ныло уже все тело. «Ну вряд ли от тебя был бы прок, подумал Якимцев, явись я сюда с недобрыми намерениями…»

Да, снова сказал он себе, открыв дверь в палату, так болеть можно. Ему живо вспомнилось, как он сравнительно недавно навещал лежащую в Первой Градской родную тетку. Тетка лежала в палате на двенадцать человек. Вряд ли кто-нибудь смог бы его убедить, что тетка хоть чем-то хуже человека, который страдал в этой просторной и светлой палате один.

Они разглядывали друг друга, причем больной – с неким настороженным напряжением.

– Здравствуйте, Георгий Андреевич, – поздоровался Якимцев, по возможности смягчая улыбкой то обстоятельство, что Топуридзе, хозяин территории, понятия не имеет, кто к нему явился, и поспешил представиться: – Якимцев… Евгений Павлович. Следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры…

В ответ на это потерпевший, что Якимцеву понравилось, сразу привстал на своих подушках; он теперь как бы и не совсем лежал, давая понять, что относится к визиту следователя со всем возможным уважением. Еще Якимцеву понравилось, что потерпевший был чисто выбрит: при его-то кавказском происхождении не побрейся он с утра – выглядел бы невозможно заросшим. Следит, значит, человек за собой. Вообще он был симпатичный мужик: на хорошей спортивной шее мощная патрицианская голова – волевой подбородок, живые, умные глаза. Между прочим, у чиновников глаза рано становятся неживыми…

– Извините, – сказал он с едва уловимым кавказским акцентом, – что встречаю в постели. – И улыбнулся. – Зато доступ к телу практически свободный.

Эта тень самоиронии Якимцеву тоже понравилась. Словом, человек сумел расположить его к себе сразу же, хотя Якимцев ехал сюда с некоторой опаской – общение с зажравшимися чиновниками большого удовольствия, надо сказать, никому не доставляет.

– Устраивайтесь, как вам удобнее. – Пострадавший повернулся к застывшей на пороге, не уходившей сестре. – Варенька, сколько нам Никита Валентинович времени отпустил? – Якимцев уже знал, что Никита Валентинович был его ведущий послеоперационный врач, профессор медицины. – Десять минут? – Топуридзе перевел на него свой лаково-антрацитный глаз. – Управимся, Евгений Павлович?

– Вряд ли, – вздохнул Якимцев. – Но ведь и выбора у меня нет, верно?

– Слышите, Варенька, – засмеялся потерпевший, – мы согласны. Так что на ближайшие… м-м… пятнадцать, нет, двадцать минут вы свободны.

– Ох, Георгий Андреевич, – не без кокетства томно вздохнула девица. – Через пятнадцать минут чтобы посетителя уже не было. – И выплыла из палаты.

Они посидели, молча глядя друг на друга. Отпущенное время шло вовсю, а Якимцев все не знал, как подступиться к разговору с этим неожиданно живым больным. И вообще, если бы не сильная бледность, не эта больничная обстановка, ему, пожалуй, и в голову не пришло бы числить обитателя палаты довольно тяжело раненным. Наконец он решился.

– Георгий Андреевич, – с осторожностью приступил Якимцев к допросу, – в общих чертах мне ход событий уже известен, но я хотел бы кое-что уточнить, получить сведения, так сказать, из самых первых рук. Я буду говорить и задавать вам вопросы, и, если вы увидите, что в той картине, которая сложилась у следствия, что-то не соответствует вашим впечатлениям, вы меня сразу же по возможности поправляйте, хорошо?

Топуридзе кивнул, всем своим видом показывая, что терпеливо ожидает расспросов.

– Скажите, пожалуйста, – начал Якимцев с того, что, кажется, интересовало его сейчас больше всего остального. – Сколько, по-вашему, было нападающих? Точно, неточно… главное – именно так, как вам в тот день показалось…

– Хм, – усмехнулся было Топуридзе, но тут же задумался. – Знаете, со всей ответственностью могу сказать про двоих. Во-первых, тот, который стрелял из автомата… который меня ранил… И еще один – он стоял у синих «жигулей» на другой стороне переулка… Он сам в тот момент не стрелял, не держал оружия, но мне показалось, что он как бы дирижировал всем ходом теракта…

Это совпадало с той картиной, которая уже почти сложилась в голове у Якимцева. Правда, в его картине у машины значилось двое сообщников стрелявшего. Один – более всего похожий на страхующего киллера. И еще один – скорее всего, водитель.

– Скажите, Георгий Андреевич, а не мог тот, которого вы назвали дирижером, оказаться просто случайным зевакой? Почему вы, собственно, решили, что он имеет ко всему происходящему какое-то отношение? Может, это был всего лишь случайный очевидец, и не более…

Топуридзе на секунду задумался.

– Почему? Да очень просто! Когда у этого, у киллера, перестал стрелять автомат – не знаю, патроны, что ли, кончились, тот, второй, даже шагнул с мостовой и крикнул, как приказал: «Добей гада!» Он, знаете, как будто распалял того, первого…

Это уже становилось интересным.

– Вы не ошибаетесь? – осторожно спросил Якимцев. – Именно так, такими словами и сказал?

Топуридзе посмотрел на него своими умными глазами с легким огорчением, – видимо, давно привык, что собеседники к его словам относятся с должным уважением.

– Нет, я не ошибаюсь. Больше того, этот киллер, не вдаваясь особо в разговоры, разбил стекло и выстрелил Ивану Ивановичу в голову. Контрольный выстрел. Это было ужасно, водитель был уже мертв, но все равно мозги брызнули чуть не по всему салону машины… Я хорошо запомнил этот момент, хотя, честно говоря, был страшно испуган… И, знаете, не боюсь сейчас в этом признаться… Когда все это началось, это было похоже на какое-то кино… Мало ли мы сейчас смотрим всяких боевиков… Он, главное, вышел на дорогу как терминатор какой… спецназовец, что ли… вышел на негнущихся ногах и, как если бы стал поливать меня из шланга, прошелся очередью из автомата… Но и это было еще не страшно, говорю ведь – больше походило на кино. А вот потом, когда меня ранило и раз, и другой, – вот тогда мне стало невероятно страшно: все по-настоящему, и сейчас меня вот-вот убьют… И так, знаете, захотелось жить. – Он улыбнулся Якимцеву своей милой мужественной улыбкой, словно извинялся перед ним за то, что пережил испуг. – Когда меня ранило, я в страхе сполз вниз, на пол. И вот, когда убийца бросил автомат, а потом я увидел руку с пистолетом, я решил, что пистолет – это специально для меня, что этот выстрел предназначается мне… Но, как видите, до меня дело не дошло…

– Но… не хотите же вы сказать, что вас и не собирались убивать? – как можно деликатнее спросил Якимцев. Смешно, ему казалось, что он может обидеть человека предположением, что покушались вовсе не на него.

– Может быть, и так, – немного помолчав, согласился Топуридзе. «Умный человек, – подумал Якимцев. – Сам командует своим самолюбием, а не оно им…» – Хотя точнее было бы сказать так: вся каша все же из-за меня, только вот собирались меня не убивать, а как следует запугать… И все же мне как-то приятнее думать, что мне, скорее всего, просто повезло. Сначала – когда у киллера замолчал автомат, а я еще был жив…

– Автомат заклинило, – успел вставить Якимцев.

– Ну вот, ну вот… А потом везение мое сказалось в том, что я опустился на дно машины. Водитель сразу потерял сознание, но он был жив, стонал, сидя на своем водительском месте, так что убить его не составляло проблемы…

– А вас?

– А я был в сознании, но дверца с моей стороны была заблокирована. И когда я сполз вниз, киллеру надо было либо дверцу выламывать, либо, чтобы добраться до меня, убирать убитого водителя с его места. Или зайти с другой стороны, но на это у него, наверно, уже не оставалось времени…

Как-то это все было мудрено и неубедительно. И вдруг Якимцева осенило.

– Скажите, – спросил он, – ведь вы ехали на «ниссане»?

– Да, – ответил он, – на «ниссане-максима». У меня служебный такой же, но в этот день я ехал на… частнике. Так получилось, что с утра я служебной машиной не захотел воспользоваться…

– Погодите, погодите, – нетерпеливо перебил его Якимцев, палимый своей все укрепляющейся догадкой. – Машина была с каким рулем?

– С каким рулем? – переспросил Топуридзе и вдруг хлопнул себя по лбу: – Вы думаете, мое везение как раз в этом? В том, что на машине правый руль? А ведь и верно! Они же считали, что убивают пассажира, на автопилоте действовали… Вот видите! Верно, у вас, у русских, говорится: что Бог ни делает – все к лучшему!

Он устало откинулся на подушку и теперь лежал, торжествующе сияя своими антрацитными глазами.

– Нет, ну надо же! – в восторге сказал он еще раз. – Все-таки есть везение на свете. Спасибо вам, Евгений Павлович, лишний раз заставили в везение поверить! Скажу своей… вот она обрадуется! Она и так говорит: свечку надо ставить твоему ангелу… Вы даже не понимаете, что вы для меня сейчас сделали! Я выздоровею – самым почетным гостем будете в моем доме! Клянусь! – И снова весело и счастливо сверкнул глазами в сторону следователя.

"Ну вот, теперь пойдет мужик на поправку, – подумал Якимцев. – Страх я у него убил, вот что. Выходит, сам не желая того, я вселил в него веру, что он вроде как заговоренный, а значит, бояться ему нечего! Он был рад за Топуридзе, но время, отпущенное медсестрой, неумолимо иссякало, и Якимцев поспешил вернуться к своим вопросам:

– Скажите, Георгий Андреевич, а вы случайно не заметили, откуда взялся у киллера пистолет? Может, видели, как он его доставал откуда-нибудь из-под пальто. Или, может, слышали откуда-нибудь со стороны пистолетный выстрел. Все-таки выстрел из «макарова» от автоматных отличить, я думаю, не очень сложно…

Топуридзе с каким-то детским удивлением посмотрел на Евгения Павловича: зачем, дескать, он портит ему радость чем-то несерьезным, не имеющим значения.

– Это что – очень важно? Ну был у него пистолет, он его и достал… А вообще – не знаю. Все это так неожиданно и так ужасно… Я и автомат-то толком не слышал, только видел, как прямо у меня на глазах в лобовом стекле одна за другой появляются дырочки – крохотные, аккуратненькие такие. Я, если честно, подумал тогда: надо же, какое хорошее стекло изобрели – совсем осколков нету, стекло почти целое. А потом, когда он попал в меня – сначала один раз, потом второй, мне стало просто очень больно, так больно, что уже ни до чего… Невыносимая боль, знаете… Мне даже, верите ли, плакать захотелось. Честное слово, не стесняюсь признаться в этом – такая была боль… Так что, извините, насчет выстрелов с той стороны ничего сказать не могу. А что, кто-то еще стрелял, да? Тот, коротышка около машины, да?

– Он что, был невысокий? Этот, как вы говорите, дирижер? – тут же уцепился Якимцев за эту случайно вырвавшуюся у пострадавшего подробность.

– А я разве не сказал? Да, мне показалось, что невысокий. И еще, знаете… у него очень какие-то приметные брови… прямо как нарисованные… И потом еще вроде как маска была на нижней части лица – губ не видно. То ли он так натянул ворот свитера, то ли это был шарф – зима все-таки… А он что, тоже стрелял?

Спрашивал с таким интересом, с такой надеждой, будто эта стрельба, если она имела место, еще больше расширяла пределы его везучести.

– Понимаете, один из свидетелей, охранник фирмы «Квант», уверяет нас, что он тоже стрелял. Якобы сделал выстрел в сторону киллера из своего пистолета Макарова. Может, проезжая, вы когда-нибудь обращали внимание: в том месте, где вас обстреляли, есть некая хитрая организация «Квант» – с мраморной лестницей, охраной, бронзовыми табличками…

Топуридзе кивнул:

– «Квант» я знаю. А насчет стрельбы… Нет, ничего сказать не могу… Хотя… знаете, если бы по этим, по киллерам, кто-то сзади, с тыла, начал стрелять, они бы ведь, наверно, на это среагировали, а? Но лично я никакой такой реакции не видел…

– Ну хорошо. Я вижу, вам тяжело продолжать беседу, да и время наше, наверно, истекает, если уже не истекло. Я попытаюсь подытожить, чтобы потом оформить это все в письменном виде и дать вам на подпись. Не возражаете? Итак, вы утверждаете, что, когда у преступника No 1 заклинило автомат, преступник No 2, невысокий человек, с укутанным во что-то черное подбородком, стоявший у машины, крикнул ему: «Убей гада!» И тот, достав пистолет, выстрелил в голову вашему водителю, очевидно принимая его за вас. Он собирался добить и вас, то есть второго человека в машине, не оставив в живых никого, но, видимо, из-за нервозности, а также из-за нехватки времени не сделал этого. Верно?

– Пожалуй, верно, – подтвердил пострадавший.

– Хорошо. А что было дальше?

– Дальше? Дальше кто-то крикнул: «Уходим, Егор!» Это я хорошо слышал. И они оба побежали. По крайней мере, мне были слышны шаги двоих бегущих. Недолго, правда, все-таки, хотя тротуар там и был расчищен, снег на нем оставался. Снег сначала скрипел, а потом, я думаю, просто заглушал их шаги…

– Вы могли бы восстановить этот эпизод в памяти и сказать хотя бы, в одну сторону они бежали или в разные?

Топуридзе ответил не задумываясь:

– Это я могу сказать сразу – они бежали в разные стороны. Один, условно говоря, уходил в сторону Вознесенского переулка, второй, как мне кажется, бежал по Клеонтьевскому в сторону латиноамериканского посольства. И еще мне тогда показалось, что за ними сразу кинулся вдогонку кто-то из очевидцев. Я еще подумал: зря, так можно и жизни лишиться… Хотя… хотя тут я могу ошибаться… Меня сильно мутило, – видимо, уже сказывалась потеря крови, я чувствовал, что под курткой я уже весь мокрый… Я очень тогда боялся умереть. Я подождал еще чуть-чуть из осторожности, все было тихо. Я разблокировал дверь и, можно сказать, выпал на мостовую…

Живо представив эту картину и шарахнувшихся от него, жмущихся по стенкам редких прохожих, Якимцев собрался было уточнить у него еще кое-что насчет стрельбы, но тут в палату вошла та самая сестра, что давеча сопровождала его.

– Что, уже все? – огорченно спросил у нее следователь. – Вышло время, да?

Варя молча кивнула ему – увы, он ее хорошенькую девичью головку совсем не занимал. Ее интересовал только больной. Якимцев посмотрел на Топуридзе глазами этого юного создания. Он ее понимал – хорош был грузин, ничего не скажешь. А если учесть, что однажды этот грузин угодил в список самых богатых людей России, если учесть положение, которое он занимал, – так ему вообще как претенденту на женское сердце цены не было… Супер, как они теперь говорят. Вне конкуренции!

Между тем «супер» перевел взгляд с Вари на Якимцева, оценил его огорченное лицо и сказал вкрадчиво:

– А что, Бася, может, дадите нам еще минут пять, а? Я думаю, ваше начальство ничего даже и не узнает…

– Георгий Андреевич! – охнула Варя. – Вам же вредно!

– Ай! – отмахнулся Топуридзе. – Управитесь, Евгений Павлович? – снова, как и в начале их встречи, спросил он.

– Вряд ли, – снова вздохнул Якимцев. – Но хотя бы так…

– А давайте-ка мы сейчас нашей милой Барбаре взятку дадим! – легко засмеялся Топуридзе и щедрым жестом указал сестре на коробку с шоколадными конфетами, что лежала у него на тумбочке. – Угощайтесь, Варенька, не стесняйтесь. Можете даже все забрать…

Как ни странно, этот грубый прием сработал: Варя согласилась оставить Якимцева в палате еще минут на десять – «Ни в коем случае не больше!».

Якимцев помнил напутствия шефа насчет «клубка единомышленников», насчет того, что все они там, в мэрии, жулики, которые жрут друг друга. Да, пора, пора уже было хоть с какого-то бока начать выяснять, кому это наглое, демонстративное покушение было выгодно.

– Скажите, Георгий Андреевич, а у вас никаких соображений на этот счет? Сами вы никого не подозреваете? Ну, может, кому-то вы перешли дорогу… по роду вашей деятельности… Может, кого-то, извините, оттерли от выгодного заказа, вольно или невольно лишили доходов? А? Или, может, кто-то вам угрожал… Не было такого? Ведь вы же, как я понимаю, всеми валютными операциями московского правительства ведаете, да? Всеми крупными инвестиционными проектами… Если я правильно осведомлен, «Москва-сити», реконструкция Гостиного Двора, реконструкция «Националя», строительство всех гостиниц высшего класса, комплекс в Нагатинской пойме, подряды со строительными инофирмами – это все вы, да? Или я все же неправильно информирован?

– Нет, почему же… И все, что вы перечислили, и многое еще другое… Я действительно как бы распоряжаюсь валютой в Москве… не в одиночку, естественно… Конечно, легче всего предположить, что собака зарыта именно здесь – деньги огромные, а раз так, – значит, тут же и криминалитет – он ведь напрямую заинтересован и в иностранцах, и в самом строительстве. Там же такие огромные капиталы привлекаются – на поставке одной только щебенки, как показывает практика дорожного строительства, миллиардные состояния можно делать, честное слово! Или взять тот же автодром – вот где чуть ли не настоящие мафиозные разборки начались! И все почему? Да потому, что это только говорится – автодром. А ведь там кроме трассы для гонок по «Формуле-1», которая сама по себе стоит сто миллионов долларов, в обязательном порядке должны строиться и гостиницы, и казино, и предприятия торговли и питания… По нашим меркам, это целый Лас-Вегас, хоть и называется все техническим, неинтересным термином – «автодром». Вы только представьте мощь этого проекта, если специально под него из Шереметьева через Пресню, через деловой центр должна будет пройти монорельсовая дорога – транспорт будущего…

Глаза его полыхали теперь сильнее обычного. И Якимцев понял, что перед ним еще один фанатик московского строительства, вроде мэра. Ну вот и понятно, почему мэр хорошо, даже, может, слишком хорошо относится к этому Топуридзе.

– Да, я стою у истоков этих проектов, – продолжал между тем Топуридзе, как-то сразу сменив тон беззаветного энтузиаста на чисто деловой. – И все же в связи с вашим вопросом ничего определенного сказать не могу. Прямых угроз мне давно никаких не было… со времени знаменитого скандала с гостиницей «Балканская»… Помните, когда нашего мэра обвинили публично, по телевидению, в убийстве американского совладельца гостиницы… Обвинение бросили, а доказать ничего ведь не доказали… Обгадили только человека, а потом весь скандал сам собой ушел в песок. Я сразу говорил, что ничего у этих обвинителей не выйдет. Вот тогда-то мне и начали приходить угрозы… Но потом это все как-то само собой устаканилось. Из чего я сделал вывод, что эти угрозы были частью все той же антимэрской кампании. Акция устрашения, и все…

– И все же… А вы можете что-то предположить сами?… Есть ли у вас завистники среди коллег в мэрии или недовольные вами подрядчики, инвесторы?…

Топуридзе, кажется, еще сильнее побледнел от возмущения, хотя вроде бы больше бледнеть ему уже было некуда.

– Кто вам только мог сказать подобную чепуху! Мы в мэрии – одна команда. Мы все друзья, единомышленники! Кто мне мог там завидовать?! Я что, нашел золотую жилу, украл то, что другие не догадались украсть? Подрядами я не занимаюсь, заметьте. И слава богу. В правительстве достаточно людей, которые на этом собаку съели. Это настоящие специалисты – строители, архитекторы, проектировщики. Я же занимаюсь инвестированием капиталов, привлечением капиталов в стройки, которые осуществляет на благо города и горожан московское правительство, – и все, больше ничего. Я распасовщик, диспетчер. Ну, может, главный бухгалтер…

– Но диспетчер, от которого зависит многое, согласитесь, – успел вставить Якимцев.

– Может быть. Хотя вы знаете, что такое инвестиции? Это тот же бартер. Зачастую там нет никаких живых денег. Вложения осуществляются через проектирование, материалы, рабочую силу и так далее. И отдача, возврат вложенных средств, тоже осуществляется зачастую не деньгами, а услугами, допуском к нашим производствам и технологиям, к каким-то дефицитным сырьевым ресурсам…

Он разволновался, словно вступил в какой-то очень давний спор, и Якимцев встревожился, как бы из-за его грузинского темперамента Топуридзе не стало совсем плохо – тогда он опять на какое-то время будет недоступен следователям. И он удержал на самом кончике языка вопрос, который его так и подмывало задать потерпевшему: если инвестиции – бартер, значит, они могут быть использованы как некие неучтенные средства? Как взятки, премии, льготные подряды, как придержанные для прокручивания в собственном банке средства? Он не задал этот вопрос, отложил на потом, но после слов Топуридзе ему сразу на ум пришла информация о ведущихся следственным комитетом МВД проверках соответствия проекту сданной несколько лет назад МКАД – большой Кольцевой дороги вокруг Москвы. Она, эта информация, вполне укладывалась в схему, выстроенную Калинченко, прекрасно ее иллюстрировала: всего на десять сантиметров уже полотно дороги, каждый метр которой стоит сотни тысяч долларов, всего на несколько тонн щебенки меньше, чем по проекту, на каждой сотне метров дороги – и все эти «мелочи» выливаются в десятки, сотни тысяч неучтенных «бартерных» долларов. Не потому ли действительно всегда идет такая драчка за подряды на этих грандиозных московских стройках?

А насчет того, что у них тут, в мэрии, команда… Якимцев уже давно обратил внимание, что они все, как сговорившись, твердят: под руководством мэра – мы команда! И действительно, как он ни искал, пока не мог найти зазор, лазейку в этом монолите, хотя был абсолютно уверен, что никакого монолита по определению быть не может: живые люди, у каждого свой интерес. И все эти крики – «мы команда» – кончатся либо при первом же испуге, либо когда их, членов команды, начнут покупать по отдельности. Нет, Якимцев вовсе не хотел, чтобы доблестная команда мэра развалилась, он хотел лучше понять те противоречия, которые существуют внутри нее. Да, каждый занимается своим делом, но ведь каждый – личность. А стало быть, существует там, внутри, борьба тщеславий, самолюбий и чего там еще. Один считает, что достоин больших ролей, другому недодано благодарности, третий считает, что его бескорыстие могло бы вознаграждаться лучше… Словом, все эти разговоры про «команду» и «монолит» его только настораживали. И вот перед ним был один из временно выпавших кирпичиков этого монолита.

– Скажите, – осторожно запустил зонд Якимцев, – а товарищи вас уже навещали? Вернее, не так спрошу: к вам уже пускают посетителей? Или только родственников?

Топуридзе засмеялся:

– Ну если считать вас родственником… Я же сказал: доступ к телу почти свободный.

– А все же, – настоял на своем Якимцев, улыбнувшись вместе с Топуридзе, – вы мне не ответили.

Георгий Андреевич снова засмеялся, одарив своим антрацитным взглядом.

– Вы у меня первый посетитель. А стало быть, самый дорогой…

Похоже, у этих грузин слово «дорогой», так же как красный перец, идет во все кушанья…

Якимцев задал этот свой вопрос о товарищах потому, что его очень интересовало – даже не столько как следователя, сколько чисто по-человечески, – посещал ли его уже мэр, а еще больше Евгения Павловича просто подмывало спросить Топуридзе о его дружбе с Джамалом Исмаиловым, сделавшим это странноватое заявление насчет того, что если бы их дружба продолжалась, то ничего бы с Топуридзе не случилось… Но видимо, если он хотел задать этот вопрос, с него и следовало начинать разговор – настолько, похоже, это была непростая тема. Тут, конечно, в несколько минут не управишься, а Топуридзе, по всему судя, их беседа уже утомила…

Как бы то ни было, больше он уже ни о чем потерпевшего спросить не успел – решительно прервавшая их Варя на этот раз была неумолима. Единственное, что Якимцев все-таки успел в последний момент, – попросить Георгия Андреевича, чтобы он-таки подумал и вспомнил, не было ли чего необычного вокруг него в последнее время.

Восемь минут ушло на оформление протокола допроса Топуридзе в качестве потерпевшего. Якимцев еще успел разъяснить потерпевшему его права согласно УПК РСФСР. Все эти восемь минут Варя стояла в дверях, затем вежливо, но вполне настойчиво начала теснить следователя к двери. Впрочем, дальше продлевать допрос Якимцев не решился бы и сам: видно было по всему, что Топуридзе очень устал; неестественная, восковая его бледность становилась все заметнее, в чем не было ничего удивительного – столько крови человек потерял, такое ранение, да и операцию перенес нешуточную, чуть ли не шесть часов на столе лежал. Как он еще находил в себе силы держаться таким молодцом!

Нет, положительно он Якимцеву нравился! Особенно после того, как вспомнил, крикнул ему на дорожку:

– Готовься, дорогой! Выйду – обязательно в гости тебя жду!

И, дождавшись, когда Топуридзе распишется в пустых местах протокола, Евгений Павлович тепло распрощался и покинул наконец палату, слыша за спиной, как медсестра строго выговаривает что-то Георгию Андреевичу, а тот пытается отшучиваться.

Милиционер с автоматом равнодушно посмотрел на него, когда он прикрыл за собой дверь палаты, и буркнул:

– Пропуск сдайте внизу!…

Нет, пожалуй, если что – от такого стража проку все-таки будет немного.