Олег Марченко, старший следователь Таллинской городской прокуратуры, сидел в своем кабинете и зубрил неправильные глаголы эстонского языка. Дело было трудным и очень ответственным. Шутка ли, администрация вполне может поставить вопрос о его увольнении, если не будет сдан экзамен. А до него оставалось всего каких-нибудь полторы недели. Поэтому, отложив в сторону все дела, в том числе и самые срочные, включая расследование причин катастрофы парома «Рената», Олег Марченко водил пальцем по учебнику, как первоклассник.

– Урво кайкко дана мигу… Ох, чухонь… – время от времени беззлобно приговаривал он и отвлекался на безутешные мысли:

«Все равно в деле с паромом никаких концов найти не удастся, – рассуждал он, – главное-то вещественное доказательство лежит на дне моря. И доставать его оттуда никому не надо. Даже если это был взрыв, доказать вряд ли получится. А даже если получится, обязательно найдутся силы, которым это невыгодно. И тогда начнутся звонки сверху, приватные беседы всякие, с мягким прессингом… Так что лучше всего очень глубоко не рыть. И сам цел останешься, и никого ненароком не заденешь. Людей-то все равно уже не вернешь…»

Так рассуждал пятидесятитрехлетний советник юстиции Марченко, всю свою жизнь проработавший в органах прокуратуры. За эти годы он успел повидать всякого, но, пожалуй, главным правилом, которое он усвоил, был старый трамвайный принцип «не высовываться». И его можно было понять, ведь сколько голов полетело с плеч за излишнее рвение – не сосчитать. И во времена хрущевской оттепели, и в годы брежневского застоя, не говоря уже о горбачевской перестройке, где-то наверху, в заоблачных властных структурах, всегда находились рычаги, чтобы направить следствие в нужное русло. А с непокорными расправлялись беспощадно. Но по сравнению с тем, что началось в последние годы, все, что творилось раньше, больше напоминало детские шалости. Коррупция приобрела настолько явные и неприкрытые формы, что даже Марченко верилось в это с трудом. Чиновники, почувствовав запах больших денег, которые давал контрабандный провоз через Эстонию нефти и цветных металлов из России на Запад, не боялись ничего, а прокуратуру и подавно. Правительство сквозь пальцы смотрело на свой сверху донизу продажный аппарат. Неужели же он, советник юстиции Марченко, должен был рисковать собственной головой из-за высокой цели защиты правосудия в стране, где это правосудие никому не нужно? Да пошли вы все!…

Видимо, из-за покладистого характера именно Марченко и поручили расследование дела с паромом. Судя по тону Генерального прокурора Эстонии, когда он поручал Марченко это дело, от него требовалось создать видимость бурной деятельности, но в то же время не рыть глубоко. Так он и сделал. Собрал немногочисленные свидетельские показания, осмотрел «место происшествия», таллинское пароходство приобщило к делу кое-какие нужные документы, регулярно давал интервью журналистам, в которых убеждал, что «следствие успешно продвигается». А сам, когда ажиотаж вокруг гибели «Ренаты» немного спал, сел за эстонский язык.

– Райту, пала, кайсво, тыйгу. – Слова никак не хотели запоминаться. Марченко решил сделать перерыв, встал из-за стола и зашел в маленький закуток в углу кабинета, где хранил электрический чайник, чашки, сахар-рафинад в картонной коробке и другие принадлежности для чаепития. Если бы не эта бумага, которая позавчера вечером появилась у него на столе, возможно, Марченко вообще бы не пошел на работу. Следственная бригада исправно корпела над составлением всяческих актов и протоколов на эстонском языке, и здесь он вряд ли был бы полезен. Результаты технической экспертизы обломков парома, найденных спасательными командами, должны были появиться еще не скоро, так что ему в прокуратуре делать было особенно нечего. Но вчера у его ребят прибавилось работы. Дело в том, что к нему поступило заявление от некоего Эмиля Рюйдэ, в котором содержалась жалоба на работника фирмы «Прибалтика» Рейна Мяяхе, который, по выражению Рюйдэ, подверг его необоснованному допросу с целью обвинить в причастности к гибели парома «Рената». Так как в «Прибалтике» работника с таким именем не оказалось, Марченко выяснил, что Мяяхе родственник двух женщин, погибших в катастрофе. Ему приходилось сталкиваться с такими случаями, когда родственники жертв сами пытались найти, а то и задержать преступника. Иногда эти люди приносили большую пользу следствию. Но в данном случае, когда от Марченко не требовалось большого усердия, этот новоявленный Пинкертон, а в особенности сведения, которые он сумел бы добыть, могли только помешать, а то и испортить все дело. Поэтому Марченко распорядился срочно задержать Мяяхе, причем сделать это по возможности тихо и незаметно.

«Неизвестно ведь, что ему уже удалось разнюхать, – рассудил Марченко. – А если какие-то новые данные попадут в прессу, хлопот не оберешься».

Когда снизу позвонил дежурный и сообщил, что привели задержанного, советник юстиции Марченко уже прихлебывал горячий чай с ароматным вишневым вареньем.

– Давай его немедленно ко мне, – сказал он и повесил трубку. Главное в их деле, считал следователь, это внезапность. Допрашивать надо сразу, пока задержанный не оправился от шока, вызванного задержанием. Он еще не успевает привыкнуть к серым стенам изоляторов, к решеткам на окнах, и единственное его желание – это как можно скорее, какими угодно путями выбраться отсюда. И в этом состоянии из него можно вытащить любые сведения, любые признания. Даже в том, чего он никогда не совершал. Поэтому-то Марченко и потребовал к себе Мяяхе сразу, не дожидаясь утра.

Несколько минут спустя в кабинет ввели высокого блондина в аккуратных очках.

«Сразу видно, врач», – с уважением подумал Марченко и вспомнил о своей больной печени.

С приличным твидовым пиджаком задержанного сильно контрастировали измазанные серой глиной ботинки и брюки.

– Добрый вечер, господин Мяяхе, – как можно более миролюбиво сказал Марченко и пригласил его сесть.

Это было довольно странно, но Мяяхе вел себя очень спокойно, не возмущался и не требовал объяснений. Он спокойно сел напротив Марченко и приготовился слушать.

«Характер нордический», – определил следователь. Он любил покладистых. От них, правда, всегда можно ожидать какого-нибудь подвоха, но никому еще не удавалось переиграть Марченко.

– Старший следователь Марченко, – представился он.

Мяяхе никак не отреагировал.

– Вы, я думаю, догадываетесь о причине задержания?

Мяяхе неопределенно кивнул. Собственно говоря, этот кивок можно было рассматривать как угодно: и как «да, догадываюсь», и как простую дань вежливости.

«Хитрая лиса, – подумал советник юстиции. – Знает, что его, как гражданина другой страны, не имеют права допрашивать без сотрудника посольства».

– Я пока не стал оформлять ваше задержание. Оно не зафиксировано ни в каких документах. И это не допрос. Вы можете расценивать его просто как беседу.

– У вас довольно оригинальный способ приглашать людей побеседовать, – заметил Мяяхе, потирая шею, на которой еще были заметны следы от пальцев оперработников.

– Прошу простить. Наши коллеги иногда стараются сверх меры. Я был вынужден прибегнуть к такому способу, чтобы о нашей беседе никому не стало известно. Кстати, это в ваших интересах. И в интересах дела, которое вас так привлекает.

Мяяхе снова ответил ничего не значащим кивком.

– Я веду дело о катастрофе парома «Рената», – продолжил Марченко. – И до нас дошли сведения, что вы со своей стороны предпринимаете какие-то попытки расследовать это дело. И в интересах следствия я хотел бы узнать, удалось ли вам что-нибудь выяснить. Может быть, ваши сведения могли бы помочь нам.

– Хорошо, – сказал Рейн. В конце концов, рано или поздно, им бы все равно заинтересовались. И он рассказал Марченко о своих догадках, о встрече с Рюйдэ и о похоронах Бурцева. В общем, ничего особенного.

– Те версии, о которых вы рассказали, мы уже проработали. И могу вам со всей ответственностью сказать, что они ни к чему не привели. Версия о возможном взрыве на «Ренате» остается в числе рабочих, но появляющиеся новые сведения ее никак не подтверждают. Скажу больше, опровергают. – Это было чистым блефом. Обломки «Ренаты» были только вчера посланы на экспертизу, и никаких заключений еще сделано не было. – Я понимаю ваши чувства. Вы потеряли родных, и желание добиться справедливости совершенно естественно. Но именно для этого и существует следствие. Мы профессионалы и обязательно докопаемся до причин этой страшной катастрофы… – Марченко помолчал, раздумывая, что бы ему еще такое сказать. – Мы работаем для вас.

Рейн не мог скрыть улыбку:

– Да, я вас очень хорошо понимаю.

– Прекрасно. Тогда вы должны отдавать себе отчет, что ваши действия могут серьезно помешать следствию. И вообще, поставить под вопрос его успех. Вы – врач, а мы – криминалисты-профессионалы. Так пусть каждый занимается своим делом. Согласны?

Рейн снова промолчал.

– Я уже не говорю о том, что вы просто не имеете права заниматься расследованием на территории суверенной Эстонии. И если мы вас задержим по всем правилам, никакое посольство не поможет. Так что я предлагаю вам ехать домой в Стокгольм и ждать результатов официального расследования. Заметьте, – Марченко поднял указательный палец, – пока только предлагаю. У меня есть документы, по которым я могу возбудить против вас уголовное преследование. – Он постучал пальцем по толстому листу плексигласа, покрывающему его письменный стол. – Но я пока что не буду давать этим материалам хода. Пока что. При одном условии. Вы покинете Таллин в течение суток.

– Вы не имеете права выдворять меня, – заметил Рейн.

Марченко скривился в неприятной ухмылке:

– А я вас и не выдворяю. Пока что я вам это просто предлагаю. Но повторять я больше не буду. И следующая наша встреча, если она произойдет, будет оформлена со всеми формальностями. Дайте я подпишу ваш пропуск.

Когда Рейн Мяяхе ушел, Марченко еще некоторое время, перед тем как вызвать служебную машину, размышлял, сидя за своим столом.

«Думаю, что я его напугал. Наверняка завтра же уедет в свою Швецию. Эти иностранцы очень боятся неприятностей с властями и стараются всячески их избежать».

На следующее утро Марченко сообщили, что первым рейсом авиакомпании SAS Рейн Мяяхе отбыл в Стокгольм.

– Ну и хорошо, – Марченко облегченно вздохнул и снова достал учебник эстонского языка.