Утром Грязнов улетел в Штаты. А окончательно оклемавшийся Турецкий наказал ему вернуться с золотыми медалями и занялся наконец собственным отравителем.

Полякова ему привели в тот же кабинет. Нельзя было сказать, что со спокойного по-прежнему эстонского бизнесмена за сутки, проведенные на Петровке, 38, сошел весь лоск. Но что-то действительно в нем изменилось. Несколько лихорадочный блеск глаз выдавал, по крайней мере, внутреннее волнение.

«Играет, что ли? – спросил себя Турецкий. – От ответа на этот простой вопрос зависит очень многое».

Он придвинул пачку сигарет, пепельницу и сказал:

– Пива уже не предлагаю. Проехали. – Сам Турецкий чувствовал себя так, как если бы накануне прилично перебрал.

– Я не курю, – решительно отказался Поляков, – бросил лет пять назад. Знаете, много раз пытался, и ничего не выходило. А тут как-то сидел на одной деловой встрече часов пять, курил, курил, и вдруг в глазах потемнело. И тут я почувствовал, что если сделаю еще хоть одну затяжку, просто свалюсь со стула. И с тех пор – как отрезало.

Турецкий, который собирался было закурить, посмотрел с сомнением на пачку «Кэмела» и убрал ее в стол.

– Александр Борисович, – церемонно сказал Поляков. – Я приношу свои извинения за то, что с вами сотворил, но, к несчастью, это была единственная возможность остаться здесь. Я, надеюсь, могу вас называть не гражданином следователем, а по имени-отчеству?

Турецкий кивнул. И тут же спросил, уже понимая, каков будет ответ:

– То есть вы хотите сказать, что специально вырубили меня, чтобы вас задержали?

– Именно, – подтвердил Поляков с удовольствием.

– Почему же вы так хотели спрятаться именно в тюрьме, от кого вам нужна защита?

– Спрятаться я уже вряд ли где смогу. Я теперь зомби, на мне клеймо. Я здесь отчасти затем, чтобы получить что-то вроде индульгенции…

– Это вы ошиблись адресом, в Ватикан надо было обращаться.

– Вы не понимаете. Чтобы получить индульгенцию и сразу же поделиться с вами этим большим человеческим счастьем.

– Действительно, не понимаю, – сознался Турецкий.

– Это опасное заявление для следователя, – улыбнулся Поляков.

– Объяснитесь, если возможно.

– А если нет?

– Тогда мне придется изымать ваши соображения самостоятельно, – начиная раздражаться, сказал Турецкий. – Такая уж работа. Слишком много разных дел связано с вашей неординарной персоной. Но давайте кончать этот абстрактный разговор. Я готов еще раз отведать клофелина, только бы разобраться в том, что вы наворотили.

– А скажите, Александр Борисович, что было в камере хранения, которую я вам назвал?

– Вы хотите сказать, что не знаете этого?

– Конечно, нет. Или, может быть, вы нашли там мои отпечатки пальцев? – насмешливо спросил Поляков. – А я-то гадаю, зачем с меня их тут снимали.

– Мы нашли их в другом месте, – спокойно заметил Турецкий.

– Да, я понимаю, в машине «скорой помощи». Ну так я от этого не отказываюсь.

– И может быть, не откажетесь от убийства санитара Менжеги?

– Не откажусь, – охотно согласился Поляков.

Турецкий не поверил своим ушам.

– Повторить? – усмехнулся Поляков, открывая идеальные зубы. – А лучше давайте все с начала. Лады, как вы говорите?

– Это я и хотел предложить. Итак, когда вы познакомились с Менжегой?

– Простите, я все же хотел бы узнать, что именно нашли в камере хранения?

«А что я теряю? – подумал Турецкий. – Тем более, скорей всего, Поляков и сам это знает».

И он сказал:

– Там были яуфы с пленкой.

– Что такое яуфы?

– Металлические коробки, в которых хранится кинопленка, – теряя терпение, объяснил Турецкий.

– То есть там было кино?

– Да.

Поляков хлопнул себя по лбу:

– Как же я не догадался. И какое же?

– Не знаю, я еще не смотрел.

– Я имею в виду – наше или иностранное?

– Да какая разница, в конце концов?!

– Может, и никакой, а может, и существенная. А вы разве не понимаете, откуда оно взялось, вы, следователь?! Вы же были недавно в Сочи!

И тут Турецкий поперхнулся. Действительно, как он мог забыть! В первый же день Трофимов рассказал ему, что из внеконкурсной программы фестиваля пропало тринадцать фильмов, и по этому поводу разразился приличный скандал. И вот они где выплыли. Да, кстати, ведь нашлись только два фильма, а где же остальные? Еще и это теперь добавилось, не говоря уже о каком-то мифическом Принце, о котором обмолвился Поляков.

– Откуда в таком случае вы знали про этот тайник? – недоверчиво спросил Турецкий.

– От Менжеги.

– Тогда я еще раз спрашиваю: когда вы с ним познакомились?

– Неделю назад. Он пришел в мою фирму в Таллине, представился как корреспондент какой-то местной русскоязычной газеты. Потом, естественно, выяснилось, что таковой вообще не существует. Самое странное, что он даже предварительно был записан на прием, причем якобы по моей просьбе. Очевидно, кто-то сумел поговорить с секретаршей моим голосом. А я тогда взял себе за правило не упускать ни единой возможности для общения со средствами массовой информации, потому что надо же было людям объяснить, что реально произошло. На «Ренате» ведь и русских пассажиров было много. Люди могли просто перестать плавать через Балтику.

– А вы считаете, без вас это было непонятно. Лучше бы сменили этот широковещательный тон, Поляков. Очнитесь, вы уже не на телевидении.

– А я туда не напрашивался. Меня просто подловили. Кто-то в гостинице узнал и позвонил на НТВ.

– В какой именно: в «Космосе», «Славянской», «Интуристе», «Измайловской»? Вы ведь меняли их в Москве каждый день, не правда ли?

– Ого, вы проследили почти весь мой путь. Я польщен таким вниманием.

– К сожалению, вам тогда повезло. Мои коллеги каждый раз опаздывали. А когда вы поменяли документы, они и вовсе вас потеряли.

– Понятно. Но я прятался не от вас.

– От Принца?

– От Принца.

Турецкий вспомнил, что Вэлле Климовой в подвале дома Киряковых выкололи на бедре букву "П". Привет от Принца.

– А что же Менжега?

– Его правая рука. Теперь уже, к счастью, отрезанная.

– О чем был ваш разговор с Менжегой в Таллине?

– Ни о чем. Он с ходу стал угрожать непонятно чем непонятно за что. Из его немногих слов выходило, что катастрофа «Ренаты» – это спланированная акция, которая была направлена конкретно против меня.

– Кем?

– Он не сказал. Там звучало только «мы» да "я". Какой-то абстрактный бред.

– Вячеслав Георгиевич, вы же не уголовник, откуда взялась эта кличка – Поляк?

Поляков пожал плечами.

– А позвольте полюбопытствовать, Александр Борисович, как вас в детстве приятели звали? Наверно, Турок? Так что же вы спрашиваете? Такие вещи сопровождают нас всю жизнь. Они как бы ниоткуда не берутся и никуда не исчезают.

– Да вы философ. – Турецкий вдруг стал чем-то весьма доволен.

– Любой бы на моем месте им оказался. Когда на тебя ни с того ни с сего устраивают охоту, а на твоих близких – облаву, и все это – без малейших причин, поневоле начинаешь задумываться о вещах глобальных, о том, до чего нет дела в повседневной суете. Но скажите, чему вы так по-детски улыбаетесь? Я надеюсь, сюда сейчас не несут какие-нибудь специальные клещи для выдергивания ногтей?

– Все очень просто. Обратите внимание, что сами вы ни разу себя Поляком не называли. Не задумываетесь, откуда я могу вас знать под таким именем?

Поляков молчал.

– Это ваш первый прокол.

– Да какой там первый, – наконец махнул рукой Поляков, – я уже весь в дырках, как дуршлаг.

– Хорошо, давайте пока оставим это. У нас с вами работы невпроворот. Короче говоря, вы не поверили «журналисту» и прогнали его.

– Вроде того, – скривился Поляков. – Только поверил я почти сразу, а исчез он без моей помощи.

– Каким же образом вы умудрились его найти?

– Ценой в две изувеченные ноги моего сына. Этот ублюдок всего-то несколько дней тому устроился работать на «скорую помощь», но это просто прикрытие. Имея работу у Принца, он мог, наверно, озолотить все свое генеалогическое древо, если только знал, что это такое.

– А вы знали вообще, что он живет – или хотя бы жил – в Сочи?

– Впервые от вас это слышу. Но стал догадываться, когда вы мне сказали, что именно нашли в камере хранения.

– Почему?

– Сроки исчезновения фильмов, насколько я помню из прессы, и время появления Менжеги в Москве почти совпадают.

– Отнюдь, вы ошибаетесь, есть разница в несколько дней.

– Эта пауза для меня малосущественна.

– Это для вас. Но за это время Менжега успел устроить миленький пожарчик в одной сочинской фирме. – Турецкий тоже сыграл в открытую. – Название «Свет» вам о чем-нибудь говорит?

Поляков вздрогнул, как от пощечины.

– Если я не ошибаюсь, это фирма Герата Климова. – Турецкий пристально смотрел ему в глаза и внес необходимые коррективы: – Бывшая фирма. Покойного Климова.

– Что?! Как? Когда?

– Вы были близкими друзьями?

Поляков вытер со лба выступивший пот.

– Скорее близкими собеседниками. Мы общались исключительно по телефону. Виделись крайне редко, может быть, раз в год, не чаще.

– Но по телефону часто общались? Именно по телефону? – нехорошо улыбаясь, уточнил Турецкий.

– К чему эти нелепые вопросы?

– У вас есть какое-нибудь недвижимое имущество в Сочи или в Адлере? Возможно, оформленное на подставное лицо?

– Нет и никогда не было.

– Вы знаете в Сочи братьев Киряковых?

– Нет.

– Тогда вам, может быть, знаком человек по имени Батон?

– Какой еще Батон?! К чему эти нелепые вопросы?!

– Хорошо, продолжайте, на чем остановились.

После продолжительной паузы с видимой неохотой Поляков снова заговорил:

– У Менжеги был племянник, собкор по Прибалтике крупной московской газеты. Я имею в виду не свою фирму, а целых три страны… Если я не ошибаюсь, парню было лет тридцать с хвостиком. Я его в жизни никогда не видел и имею к нему отношение лишь таким косвенным образом, что его угораздило оказаться в числе погибших на принадлежащем мне пароме «Рената». Знал ли дядя, что парому будет крышка, когда отплывал племянник, мне не ведомо. Вполне можно от такого монстра и этого ожидать. Очень мне жаль, что вам с ним познакомиться не придется, – поделился заветным Поляков. – А может, и наоборот, он не знал, что там, среди пассажиров, путешествует его родственник-корреспондент. Важно одно. После гибели парня Менжега-старший переделал его редакционные документы под себя, чем не без успеха и пользовался, я полагаю. Ну, естественно, в редакции об этом ни черта не знали, я туда звонил еще в самом начале, когда пытался распутать этот клубок. Ну а раз вы говорите, что он в Москву только-только из Сочи вернулся, то этот дедушка был просто метеором. Вы только вдумайтесь! Значит, жил себе старик у самого синего моря. Потом бах: метнулся в Таллин, Полякова-старшего припугнуть. Тут же обратно, в Сочи, зажег «Свет» – и сразу же в Москву, моментально устроился на работу и с ходу Полякова-младшего проучил. Да это просто суперагент. – Последние слова он произнес почти с яростью.

И тут только Турецкий заметил, как у невозмутимого Полякова задрожали руки. Он протянул ему стакан с водой, но Поляков жестом попросил сигарету. И лишь несколько раз с наслаждением затянувшись, он продолжил:

– Я взял эту мразь, когда она, он то бишь, спал. Я связал его, а на шее затянул ремень. Я даже не собирался измываться над ним, как он это делал с моим мальчиком. Я хотел просто все выяснить. Я нашел в этой машине упаковку клофелина и все время держал ее наготове, обещая ему в случае чего скормить.

Выяснилось, что старик еще недостаточно пожил на этом свете, чтобы срочно отправляться на тот. Это он очень убедительно говорил. Сказал, что есть человек, известный как Принц, а точнее – Эдуард Владимиров. Который всю свою жизнь специализируется на том, что пускает по миру тех, кто ему особенно не понравился. И достиг в этом виде спорта просто небывалых вершин. Что еще? Человек весьма своеобразный. Безумно любит кино. Уж не знаю, каким образом, Менжега спер с «Кинотавра» столько новых фильмов, но то, что это для его шефа, – абсолютно достоверно. Чувствуете размах хулиганства? Это Менжега, а не я уложил все эти сокровища в камеру хранения. А я просто вытащил из него эту информацию и потом поменял код на ячейках. Боюсь, Принца теперь ждет разочарование, – ухмыльнулся Поляков. – Вы вряд ли согласитесь показать ему новое кино.

– Чем можно аргументировать некоторые ваши показания о Менжеге? А также…

– А также где в таком случае остальные фильмы? Угадал?

Удивленный в очередной раз проницательностью своего оппонента, Турецкий только кивнул.

– Там же, где были первые. Пять соседних ячеек вправо. Цените мою откровенность, Александр Борисович? Играю в открытую, потому что от вас мне нужны только вот эти стены. Конечно, от Принца и они вряд ли спасут, но уж протяну я здесь побольше, чем на свежем воздухе…

«Уж очень свободно, – подумал Турецкий, – он о Принце распространяется. Действительно ли знает о нем только со слов Менжеги?»

– Код назовите.

– Тот же самый. Все ячейки заперты на одни и те же цифры и буквы. Что, обидно? Представляю: фактически целые сутки они были у вас под рукой. И еще, чуть не забыл, – продолжал Поляков. – В крайней ячейке лежат также все документы Менжеги, в том числе – переделанное редакционное удостоверение, а также его пистолет, до которого я не дотрагивался, а только завернул его в носовой платок. Которым и камеры открывал-закрывал. Потому вы там никаких отпечатков пальцев и не нашли, верно ведь? Кстати, я так и забыл купить себе новый платок. А еще там лежит кассета, на которую я записал весь наш разговор со стариком.

– Действительно?! – Турецкий даже выскочил из-за стола и заходил по кабинету. – Ну и ну. Нервы у вас, однако. На первый раз закончим, сейчас у меня будет встреча еще с одним человеком по вашему делу. Последний вопрос. Менжега еще что-нибудь важное говорил?

– Он сказал: последним смеется тот, кто стреляет первым.

– Что это значит?

– Ничего особенного. Каким-то немыслимым образом он высвободил руку, вытащил пистолет и попытался выстрелить. Вот после этого я его и придушил.

Турецкий открыл рот.

«Жизнь прекрасна и удивительна. Но почему же он стирал свои отпечатки на камере хранения, если через некоторое время сам ко мне пришел? Что же?…»

– А теперь, предваряя ваш последний вопрос, Александр Борисович, о том, на что я затратил время от беседы с Менжегой и до нашей с вами незабываемой встречи в баре «Хольстен», я скажу только, что ездил в аэропорт Шереметьево. Ведь провожают самолеты совсем не так, как поезда.