Голованов не ошибся, предположив, что, оставшись в будний день дома, Игнат вряд ли будет отлеживать бока на домашнем диване и постарается с пользой для себя любимого потратить это время. Как говорится, совместить приятное с полезным. Однако на улице парень нарисовался не в тот же момент, когда уехал на свою фирму отец, а тремя часами позже, видимо, соблюдая какие-то правила общения со своим пушером. С собой у него был только пробковый шлем для езды на мотороллере, и теперь уже не оставалось сомнений, что он будет делать дальше.

Не дожидаясь, когда Игнат выкатит из дворницкой каморки свою блестящую игрушку, Голованов включил зажигание и, еще раз покосившись в сторону своего подопечного, снялся с точки наблюдения, и не прошло минуты, как он уже выруливал на смрадно гудящий Кутузовский проспект. С трудом вписался в сплошной, словно фантастическая разноцветная змея, зловонный поток из машин и непроизвольно выругался беззлобным матерком:

– Элитный район, мать твою!.. И за что только эти придурки такие «бабки» платят?

Под словом «придурки» он имел в виду ту часть новоиспеченных москвичей с безразмерным кошельком в кармане, миллионными счетами в зарубежных банках, которые готовы были заплатить риэлтерам любые деньги, лишь бы заиметь квартиру в «престижном» доме на Кутузовском проспекте, и очень удивлялся тому, как мог клюнуть на «непрестижность» этого московского района коренной москвич Дмитрий Шумилов? Спросил об этом как-то Турецкого, и тот сказал, что досталась она ему от отца с матерью, которые еще в советское время получили ее за разработку какого-то необыкновенного лекарства, которым долгое время пользовали только кремлевских небожителей да их жен.

И еще он сказал тогда, что разработанная в лаборатории Шумилова «Клюква» – это, судя по всему, продолжение иммунной темы, которую в свое время, но заданию все того же советского правительства, начал его отец.

«А что ж сынок его, внучок лауреата Государственной премии, так обгадился?» – задал он Турецкому вопрос, которого не мог не задать, и, видимо, задел его за живое, совершенно забыв о том, что Турецкий – крестный отец Игната.

«Ты бы еще спросил, как это мы умудрились такую страну в тартарары пустить!» – огрызнулся Турецкий, и более к этой теме они не возвращались.

Голованову, можно сказать, повезло. Кутузовский проспект хоть и был переполнен иномарками, промеж которых затесались скромные отечественные «Жигули», однако он все-таки двигался, а не стоял на месте в одной сплошной пробке, и уже вскоре Голованов проехал светофор, на котором его «сделал» в прошлый раз наследник Дмитрия Шумилова. На этом отрезке проспекта было уже чуток посвободнее, и Голованов, проехав до очередного съезда к домам, где бы мог иметь свой интерес Игнат, притормозил неподалеку от небольшой парковки, решив дожидаться Игната именно здесь.

Теперь он уже не сомневался, что на этот раз не упустит парня. С точки, на которой он остановился, просматривалась не только проезжая часть Кутузовского проспекта, но и тротуар, на который мог бы свернуть этот сопляк на мотороллере. То ли из-за того, что этот мальчишка обошел его в прошлый раз, как грудного сосунка, то ли еще неизвестно по каким причинам, но Голованов злился на него и иначе, как сопляк, даже мысленно не называл.

Всматриваясь в шевелящуюся массу машин, которая текла мимо него, и не видя в этой массе приметного пробкового шлема, начавший нервничать Голованов вдруг подумал о том, что пожалуй неправ был Турецкий, который отверг его предложение обратиться за помощью к генералу Васильеву. И еще подумал о том, что, окажись на месте Игната кто-нибудь из посторонних, не столь близких ему людей, он бы обязательно поставил в известность контору генерала Васильева, а тут...

Хоть и крестный, но все-таки отец, со всеми вытекающими последствиями. «Мальчику» надо было жить, учиться и работать, причем учиться не иначе как в Сорбонне, а «клиент» конторы генерала Васильева – это уже печать на всю оставшуюся жизнь, чего, видимо, и не хотел допускать Турецкий.

И опять Голованов негромко выругался, помянув на этот раз самого Турецкого. Хорошо, конечно, было бы, если они сумеют своими силами сначала перехватить, а затем изолировать Игната, а если не получится?..

Накручивая себя возможными последствиями подобного варианта, Голованов едва не пропустил промелькнувший в потоке машин пробковый шлем, который уходил дальше по Кутузовскому проспекту, и тут же, выкручивая баранку, вписался следом за ним в ревущий поток.

Ему повезло. Движение на этом отрезке проспекта не было столь насыщенным, как в его горловине, и он теперь не упускал из вида приметный пробковый шлем, хозяин которого тоже, видимо, решил соблюдать на этот раз все правила уличного движения. То ли он уже принял свою дозу и теперь не хотел засвечиваться перед милицией, то ли его пушер назначил для встречи какой-то определенный час, у Игната еще оставалось время и он не очень-то поспешал. Однако как бы то ни было, но Голованов без особого напряга вел мотороллер Игната по Кутузовскому проспекту, и когда тот стал прижиматься к правому крайнему ряду, он тут же перестроился следом за ним.

Впереди показался съезд к огромному, вытянутому дому с аркой, за которым просматривалось еще несколько домов, и Голованов теперь уже знал, куда свернет Игнат.

И не ошибся в своем предположении. Игнат свернул под арку, и Голованов, чтобы не засветиться, вынужден был оставить машину на небольшой площадке у торца дома, где дожидались своих хозяев еще четыре иномарки.

Предположив, что Игнат мог бы и перепровериться, перед тем как зайти в подъезд своего благодетеля, Голованов сунул ключи от машины в карман, и под аркой дома уже прошел походкой уставшего до чертиков человека. Осмотрелся, оказавшись в небольшом, засаженном тополями дворе.

Игната не было, зато у дальнего подъезда замер в ожидании хозяина его мотороллер.

Конечно, было бы неплохо узнать еще и номер той берлоги, в которую нырнул этот щенок, но это уже грозило риском быть засвеченным, чего Голованов не мог допустить, и он прошел к обшарпанной скамейке под тополем, откуда хорошо просматривался подъезд дома, напротив которого стоял мотороллер. Теперь оставалось только ждать, чтобы уже окончательно убедиться в том, что именно здесь, в этом подъезде отоваривается дурью этот сопляк, и приехал он именно за дурью, а не к девчонке, которая ждет его с тех самых пор, как ее мать ушла на работу.

Игната не было ровно полчаса, и когда он с силой распахнул дверь подъезда, Голованов уже не сомневался в том, что парень не только отоварился дурью, но и принял «для затравки» первоначальную дозу.

Теперь можно было возвращаться в «Глорию», однако он все-таки решил «проводить» парня до дома, «так, на всякий случай», чтобы потом не изводить себя упреками, случись вдруг что-нибудь с ним по дороге.

Забыв свой мобильник дома, Голованов смог позвонить Турецкому только ближе к вечеру, когда приехал в «Глорию», и, рассказав ему о «доме с аркой», где «мальчишечка отоваривается наркотой», спросил, не скрывая злости:

– Что думаете делать, Александр Борисович? – В подобных случаях он величал его по имени-отчеству, а не привычным «Саша». – Будете ждать у моря погоды, считая, что все это разрешится само собой? Или все-таки...

– Ты опять предлагаешь вариант Васильева?

– Да!

– Пока что исключено!

– Но почему, Саша?! Почему?

– Сегодня мне позвонил отец Игната, Шумилов, и... Короче говоря, он уже знает, что его сын увлекся дурью, но при всем при этом продолжает утверждать, что все это всего лишь детская блажь, так сказать, дань нынешней моде, мол, именно так у Игната выплескивается переходный возраст, однако при всем при этом просил помочь ему с Игнатом, но только...

– Только без милиции! – усмехнувшись в трубку, закончил его мысль Голованов.

– Да, без нее, родимой.

– Но ты-то понимаешь, что, идя на поводу у его папаши, которому не светит, чтобы ему тыкали в глаза сыном-наркоманом, мы можем упустить парня!

– Я то понимаю, – повысил голос Турецкий, несколько оскорбленно покоробленный словом «упустить», с силой произнесенное Головановым. – Да и сам Шумилов, как я думаю, плевать хотел на твое общественное мнение. Здесь, Сева, все гораздо сложнее...

– Это ты так думаешь! – вклинился в монолог Турецкого Голованов. – Да, ты, Александр Борисович Турецкий, следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России! Потому что ты, Саша, защищаешь сейчас честь семьи своего друга, его имя, а заодно... прости меня, Саша, и себя, любимого. Потому что окажись под колпаком оперов Васильева твой крестник...

Голованов оборвал себя на полуслове, и только его тяжелое дыхание выдавало его состояние.

– Ты все сказал? – угрюмо произнес Турецкий, задетый за живое словами Голованова.

– Думал, что все, – устало произнес Голованов. – В общем, Саша, ты можешь поступать, как считаешь нужным, все-таки Игнат твой крестник, да и папаша его с шорами на глазах живет. Но я все эти дни наблюдал за парнем, видел, как день ото дня, когда заканчиваются его домашние припасы, меняется его настроение и каким он становится в последний день. И хочу тебя заверить, Саша, если не принять каких-то срочных и радикальных мер...

– Хорошо, я тебя понял, – перебил Голованова Турецкий. – Но мне надо подумать и все серьезно взвесить.

Помолчал и добавил негромко:

– Ты уж извини меня за грубость.

– Ничего, бывало и хуже.

– Извини! И дома что-то с Ириной не клеится, да еще Шумилов с Игнатом... Извини! И еще одно. Не в службу, а в дружбу... Попаси еще немного Игната. Боюсь, как бы он не натворил чего-нибудь в эти дни.

В этот вечер Голованов напомнил о себе Турецкому еще раз, но уже звонком по домашнему телефону.

– Ирина дома? – спросил он, когда в телефонной трубке послышался голос Турецкого.

– А где же еще ей быть в это время?

– Ты бы не мог пригласить ее к телефону?

– Что, не хватило времени в «Глории» наговориться?

Судя по его взвинченности, можно было бы догадаться, что позвонил Голованов не совсем в удобный час, что Александр Борисович опять попер на жену, однако Голованову уже надоели все их разборки, участие в которых принимал едва ли не весь состав «Глории», и он уже чуть жестче попросил:

– И все-таки, позови!

– Господи, как же все хотят мою жену! – вдруг взвился Турецкий. – То Плетнев домогался, теперь вот ты...

– Идиот! – громыхнул басом Голованов, и в этот момент трубку взяла Ирина.

– Сева, ты?

– А кто же еще скажет твоему ненаглядному, что он полный идиот?

– М-да, – согласилась с ним Ирина, – пожалуй, только ты. Но было бы лучше, если бы ты сказал ему об этом не по телефону, а в глаза. А я подтвержу этот диагноз.

– Обидится, пожалуй, – хмыкнул Голованов.

– Ничего, на обиженных воду возят. Может, и поумнеет после хорошей встряски.

Она замолчала было, видимо думая о чем-то своем, однако тут же спохватилась и как-то очень устало произнесла:

– Прости, Сева, ты что-то хотел спросить?

– Точнее попросить.

– О чем?

– Тебе твой Турецкий уже рассказал об Игнате? Я имею в виду его сегодняшний вояж к оптовику.

– Да, конечно, – чисто по-бабьи вздохнула она. – Такое несчастье с парнем!

– А его папаша, как сказал мне твой Турецкий, продолжает убеждать себя и всех нас, что у мальчика переходный период, можно сказать, ломка голоса, и все это образуется само собой.

Он замолчал было, но тут же сорвался в крик:

– Этот идиот Шумилов, он что, думает, что, как только он отправит своего отпрыска в эту говенную Сорбонну, так там все сразу и закончится?! Хрена! Там его сразу же подберут ушлые университетские ребятишки, как только почувствуют его реакцию на дурь. И вот это, Ира, уже будет конец! Если не тюрьма, то...

Голованов замолчал, оборвав себя на полуслове, молчала и Ирина Генриховна. Наконец спросила негромко:

– Что ты предлагаешь?

– Чтобы ты подключилась к этому делу.

– Но как?

– Ты должна переговорить с отцом Игната. Как мать, как женщина, как психолог в конце концов. И убедить его в необходимости проведения обыска в комнате Игната.

– Ты хоть понимаешь, о чем ты говоришь? – взорвалась Ирина Генриховна.

– Ты меня не поняла. Я имел в виду не обыск в прямом смысле этого слова, а возможность ткнуть отца носом в ту дурь, которой сейчас пользуется его сынок. Может, это убедит его в реальности происходящего.

– А ты уверен, что Игнат эту гадость хранит дома?

– Абсолютно!

Ирина Генриховна долго, очень долго молчала, видимо не решаясь принять окончательное решение, и когда заговорила, то в ее голосе уже были просящие нотки:

– Может, ты все-таки переговоришь с Сашей? Все-таки он, а не я крестила Игната.

– Не уверен, что он сможет врубиться в ситуацию. Слишком много завязано сейчас на Игнате.

Снова долгое, какое-то очень тяжелое молчание, и наконец:

– Хорошо! Я... я попробую поговорить с ним, но... Сам понимаешь, обещать что-либо не могу.

– И все-таки постарайся убедить Шумилова. Буду ждать твоего звонка.

Телефонный звонок раздался во втором часу ночи, когда Голованов уже почти разуверился в мыслительных способностях Шумилова-старшего, который оказался не в состоянии примерить на себя существующую в России реальность. Звонил Турецкий.

– Вот уж не думал, что армейский спецназ еще и дипломатическим хитростям обучают, – пробурчал он, когда Голованов взял трубку. И уже более миролюбиво: – Договорились на завтра, на утро, когда Игнат в школу уйдет. Не возражаешь?

Пропустив мимо ушей язвительное «не возражаешь?», без которого Турецкий был бы не Турецким, Голованов пробурчал маловразумительное «Рад слышать» и уже в свою очередь спросил:

– Надеюсь, его мачехи тоже не будет дома?

– Что ж ты меня, за идиота, что ли, держишь? – уже окончательно обиделся Турецкий, и в телефонной трубке послышались короткие гудки «отбоя».

К дому на Кутузовском, в котором жили Шумиловы, они подъехали немного раньше намеченного времени, и пришлось минут двадцать просидеть в машине, прежде чем распахнутся двери подъезда и на крыльце обозначится складная фигурка молодой блондинки, которая должна была заменить Игнату его мать. По крайней мере, именно так хотелось бы думать Шумилову-старшему, когда он привел ее к себе домой, чтобы познакомить с сыном. Турецкий не стал расспрашивать Шумилова, удался ли ему этот эксперимент, однако тот факт, что Игнат подсел на наркотики, говорил о многом.

Впрочем, и винить ее было нельзя. И Турецкий, и Ирина Генриховна не понаслышке знали, что даже в самых, казалось бы, надежных и счастливых московских семьях взрослеющим наследникам не удается избежать столь страшного искуса, как наркотики. А в случае с Игнатом это только подтвердилось.

Перекинув элегантную спортивную сумку через плечо, блондинка подошла к «рено» темно-вишневого цвета, с необыкновенной грациозностью в каждом движении открыла дверцу и довольно профессионально вывела машину с парковочной стоянки, где, казалось бы, даже яблоку негде было упасть.

Судя по всему, спешила в свой фитнес-клуб, которому, по признанию Шумилова, отдавала львиную часть свободного времени. А свободного времени у нее было едва ли не на целые сутки.

Проводив новенькую иномарку глазами, Ирина Генриховна, как следователь на допросе, ощупала глазами притихших мужчин и, уничтожающе пробормотав «Идиоты! Кобели несчастные!», кивком показала на дверцу машины.

Шумилов-старший уже ждал гостей в просторной, ярко освещенной прихожей. Видимо, не очень-то расположенный к «светскому» разговору, что сразу же бросалось в глаза, он пожал мужчинам руки, кивнул Ирине Генриховне и видимо чисто автоматически предложил:

– Кофе? Коньяк?

Не очень-то рассчитывавшего на более теплую встречу, Голованова все же передернуло от той откровенной неприязни, которая разила от отца Игната, и он, стараясь не переключаться на хозяина квартиры, негромко произнес:

– Благодарю. Но сначала хотелось бы...

– Посмотреть комнату Игната, – вклинился Турецкий, видимо опасаясь спецназовской «дипломатичности» Голованова, которая в одночасье могла бы испортить ночной разговор с Шумиловым, с таким трудом давшийся и ему самому, и Шумилову, но главное – Ирине.

– Да, конечно, – кивком головы подтвердила Ирина Генриховна. – Сначала дело, а потом уж и кофейку можно будет выпить.

– В таком случае, прошу! – угрюмо произнес Шумилов и отступил на шаг в сторону, пропуская «гостей» в комнату сына, дверь которой была приоткрыта.

– Он что, я имею в виду Игната, никогда не закрывает свою комнату? – спросил Голованов, с порога рассматривая просторную, светлую комнату, которая, видимо, когда-то была «детской», а затем превратилась в берлогу взрослеющего парня.

– А зачем ему ее от нас закрывать, если он знает, что ни я, ни тем более Зоя в его комнату не войдем без спроса!

Теперь уже в его голосе звучала откровенная неприязнь к человеку, который будет рыться в личных вещах ЕГО СЫНА, все это было страшно неприятно, однако Голованов и это постарался пропустить мимо ушей. Хотя... хотя так бы хотелось послать этого надутого индюка куда-нибудь подальше, хлопнуть дверью, а потом высказать все Турецкому: и о нем самом, любимом, и о его дружке Шумилове, которому его «Клюква» застила глаза.

– Ну-у, а убирает-то кто в его комнате? – как можно спокойнее спросил Голованов.

– С тех пор как я развелся с Леной, то есть с его матерью, он сам и убирает.

– Что ж, похвально, – резонно заметил Голованов, проходя в комнату.

Красивый, сработанный под красное дерево книжный шкаф, полки которого были забиты как классикой, так и современной литературой, диван-кровать, прикрытая небрежно брошенным на нее китайским покрывалом, рабочий стол и компьютерный уголок, также сработанные под красное дерево, телевизор с плоским экраном, небольшой бельевой шкаф и довольно симпатичный журнальный столик с двумя креслами из красной кожи.

Комната дышала комфортом, и чувствовалось, что ее хозяин любит оставаться в ней один.

Голованов вопросительно покосился на Турецкого, как бы прося его о помощи в предстоящей процедуре, однако Александр Борисович, видимо чувствуя какую-то неловкость от присутствия Шумилова, даже глаза отвел, уходя от прямого взгляда Голованова, и Голованову стоило сил, чтобы не выругаться матом.

Однако на помощь ему тут же пришла Ирина Генриховна.

– Дима, так ты позволишь нам?..

Она не договорила и повела рукой в сторону двухтумбового стола, заваленного учебниками и тетрадями, книгами по химии, по которым, судя по всему, Игнат готовил себя к Сорбонне, и еще какой-то дополнительной литературой.

– На то вы и здесь, но... Но это уже без меня! Да и кофе надо приготовить.

Он круто повернулся, чтобы уйти, но его остановил голос Голованова:

– А вот этого демарша, господин Шумилов, делать не надо! И если вас коробит мое присутствие, то уж лучше я уйду.

Видимо не ожидавший ничего подобного, Шумилов как-то сразу обмяк, на его лице отобразилось смятение.

– Зачем вы так?.. Я же... я же сам пригласил вас...

– В таком случае присядьте, пожалуйста, в кресло!

Это был последний всплеск Шумилова, и он послушно опустился в кресло.

Голованов между тем прошел к столу, дернул на себя за ручки один ящичек, второй, третий... и когда не поддался рывку самый нижний ящик правой тумбы, он удовлетворенно хмыкнул и опустился на колени, прощупывая углы ящика.

К нему подалась было Ирина Генриховна, однако Турецкий остановил ее движением руки, и в комнате зависла напряженная, почти гробовая тишина.

Голованов между тем запустил руку в пространственную пустоту между днищем ящика и полом, какое-то время проводил там какие-то манипуляции и удовлетворенно крякнул, поднимаясь с колен.

Потянул на себя ручку ящика, и когда он выдвинулся наполовину, повернулся лицом к Шумилову, на которого больно было в этот момент смотреть. Был он бледный, как полотно, у него дергался нервным тиком правый глаз, и казалось, что еще минута-другая и мужика хватит удар.

– Прошу вас, подойдите сюда.

К столу подошли все трое одновременно, и Голованов начал поочередно доставать из ящичка старые, еще за прошлые классы тетради, которые неизвестно зачем хранились в тайничке рабочего стола Игната. Когда выложил на стол все, что было в ящике, аккуратно приподнял вырезанную по форме днища фанерку, которая прикрывала собой четыре плоских пакетика с каким-то белым порошком.

В какую-то секунду Голованову показалось, что Шумилова «хватит кондратий», и он негромко попросил:

– Ира, срочно воды! Но лучше рюмку коньяка.

– Не надо! Мне уже лучше, – через силу произнес Шумилов и, опираясь правой рукой о край стола, левой взял из ящичка один из пакетиков. Спросил каким-то совершенно чужим голосом: – Героин?

Теперь он обращался только к Голованову.

– Вряд ли. Похоже, что кока.

– Кокаин?

– Да. Но надо, конечно, проверять.

Без лишней суеты, не торопясь, он развернул пакетик, попробовал порошок на язык.

– Да, судя по всему кока, но грязная. Я этой дряни в Афганистане столько навидался, что даже мог на вкус определить, балованная она или нет. А эта... эта точно балованная.

Он аккуратно завернул пакетик, положил его на прежнее место, после чего прикрыл пакетики фанеркой и в прежнем порядке заложил его тетрадями Игната.

Все это время Шумилов находился в какой-то прострации, и только когда Голованов стал задвигать ящик стола, он вдруг словно очнулся, в его голосе снова появилась прежняя сила:

– Вы... вы что?! Вы его ставите на место?

– А вы что же, хотите, чтобы ваш сын увидел, что мы рылись в нем?

– Но ведь это же... это же наркотик! Кокаин!

– Да, кокаин! И поэтому лучше будет, если мы все это обсудим в более спокойной обстановке.

– Но ведь он же... он же будет...

– Я рад, что вы самолично убедились в этом! Но сейчас главное самим не наделать ошибок. Кстати, то же самое могут сказать и ваши друзья. Ирина... Ирина Генриховна...

– Да, Дима, – кивнула головой Ирина Генриховна. – Сева... то есть Всеволод Михайлович, он прав. И... и послушай его... пожалуйста.

Турецкий стоял словно воды в рот набрав. Видимо, и он не ожидал ничего подобного, когда просил Голованова «поводить немного» его крестника.

Кофе варила Ирина Генриховна, а мужчины перебирали варианты разрекламированных и малоизвестных наркологических клиник, где мог бы пройти реабилитацию Игнат. Было уже выпито полбутылки коньяка, и хозяин дома стал возвращаться в свое обычное состояние. А вместе с этим к нему стала возвращаться его утренняя агрессивность, но теперь уже направленная на Игната.

– Я его запру... запру в клинике! И он не выйдет оттуда, пока я самолично не убежусь в том, что навсегда, нав-се-гда покончил с этой дрянью!

– Нет такого слова «убежусь», – попыталась было сбить его тон Ирина Генриховна, но это принесло обратный результат.

– Это не имеет значения! – взвился Шумилов. – Я говорю о том, что больше я не дам ему ни копейки, и никакая Сорбонна ему не светит, пока он...

Голованов молчал, позволяя выплеснуть свои чувства отцу парня, зато вмешался Турецкий:

– А может все гораздо проще? – негромко произнес он, разливая по рюмкам коньяк.

– Не понял!

– А чего тут понимать? – произнес Турецкий, ставя бутылку на стол. – Может, тебе просто надо перестать быть тем сукиным сыном, который думает только о своей «Клюкве» да о том еще, как бы бабок побольше сбить за эту клюкву.

– Чего-о? Ты о чем это? – снова взвился Шумилов.

– Да все о том же, – устало произнес Турецкий. – Ты помешан на своей разработке, а о сыне...

– Так это же все ради него, ради Игната!

– Сомневаюсь! – продолжал мордовать Шумилова Турецкий. – Ты вспоминаешь о своем сыне только тогда, когда заполняешь анкету для загранпаспорта!

– Да как ты... как ты смеешь? – сунулся к Турецкому вконец оглушенный Шумилов.

– Смею! И потому смею, что это я крестил его в церкви Петра и Павла! А ты... ты лишил пацана его матери! Женился на какой-то девчонке, которая не намного старше его... И что ты хочешь после этого? Сыновней любви, взаимопонимания и уважения? Нет уж, хре-ну-шки! За все, Дима, надо платить, за все!

Забыв о кофе, Ирина Генриховна с удивлением смотрела на мужа. За все годы, что они прожили вместе, она не слышала от него ничего подобного. «Браво, Турецкий, браво!» – хотелось крикнуть ей, но она мудро молчала, искоса поглядывая на Шумилова.

А из того словно весь воздух выпустили. Еще минуту назад самоуверенный, импозантный и вальяжный, теперь он был похож на изношенного стареющего пердуна, которого загнали в баню к голым бабам, и он, вконец растерявшийся, стоит дурак дураком, не зная, что ему делать.

– Зачем ты меня так, Саша? – едва слышно выдавил он из себя.

– Зачем, спрашиваешь? Да потому, чтобы ты, наконец-то, снова стал его отцом! Отцом, а не кошельком с деньгами! И надо, чтобы он, Игнат, это прочувствовал.

– А если я уже опоздал? – с какой-то тоской в голосе, словно побитая собака, произнес Шумилов.

– Дима, да о чем ты! – тронула его за плечо Ирина Генриховна. – Стать отцом никогда не поздно. Тем более таким отцом, каким ты был раньше, а Игнат... Игнат ведь и остался после вашего развода с тобой, а не с Леной только потому, что безумно любил тебя. Но главное... главное сейчас – это вырвать его из того окружения и из того влияния, под которое он попал. И это позволь сделать нашим мужчинам.

Она замолчала, покосилась краешком глаза на Голованова, которому, судя по его виду, и коньяк в глотку не лез.

– Кстати, я бы на твоем месте спасибо сказала Всеволоду Михайловичу, а не бычилась на него, как беременная мышь на отравленную крупу. Ведь это он заставил нас звонить тебе, хотя от его предложения, должна тебе признаться, даже я поначалу была шокирована, не говоря уж о твоем Турецком.

– Забыли об этом, – буркнул Голованов, не привыкший к подобным излияниям. – Сейчас главное – нейтрализовать пушера, который приручил к себе Игната.

– Слушай, Дима, – повернулся к Шумилову Турецкий, – а ты не мог бы припомнить какого-нибудь случая или эксцесса с Игнатом, когда что-то тебя в нем насторожило? Ну-у, ты меня понимаешь? Или его поведение показалось тебе каким-то странным, возможно неадекватным, но ты не обратил тогда на это особого внимания. И который ты мог бы считать точкой отсчета его болезни.

– Да я сам об этом уже третью ночь думаю, не сплю, перелопачивая в памяти все, что касалось Игната. Места себе не нахожу, что упустил его в какой-то момент.

– И что?

– Ну, ручаться, конечно, не могу, но каким-то он не таким стал с тех пор, как с девушкой этой стал встречаться... как ее...

– С Настей? – подсказал Турецкий.

– Да, с Настей! А ты-то откуда об этом знаешь?

– Случайно повстречал в парке, – не моргнув глазом, соврал Турецкий. – Игнат и представил меня, как своего дядю. Но насколько мне показалось...

– Возможно, я и ошибаюсь, – заторопился Шумилов. – Возможно, я принял его влюбленность за нечто неадекватное, но... Не знаю я, Саша, не знаю, и теперь уже виню только себя!

Шумилов едва не плакал, и на этого сильного, в общем-то, мужика было больно смотреть.

Когда уже прощались, стоя в прихожей, Турецкий спросил, как о чем-то совершенно постороннем:

– Глеб, случаем, не объявлялся на горизонте? Может, прозванивался?

Шумилов отрицательно качнул головой.

– Я бы тебе сразу об этом сказал.

И тут же, словно до него дошло, о чем спрашивает Турецкий:

– А что... считаешь, он может позвонить?

Турецкий невозмутимо пожал плечами.

– Возможно, все возможно. И если он будет звонить, постарайся выяснить, где он.

Покосился глазом на Шумилова, которого можно было действительно пожалеть в эту минуту, и уже с порога добавил:

– А если он сам позвонит мне, будет еще лучше. Это в его же интересах.

Как «особо трезвая», машину вела Ирина Генриховна, а Турецкий кемарил, закрыв глаза. Прерывистый легкий сон и полуявь, и то же время усиленная работа мозга, когда Турецкий пытался вытащить из уголков памяти что-то очень важное для него, – это его состояние Ирине Генриховне было хорошо известно, и она в такие минуты старалась не отвлекать мужа излишними вопросами. А Турецкий вновь и вновь заставлял себя проанализировать вынужденное признание Шумилова, когда тот сказал, что Игнат «каким-то не таким стал с тех самых пор, как стал встречаться с девушкой Настей». И вспоминал собственное впечатление, которое произвела на него эта молодая, красивая львица, к которой его крестник прилип, кажется, намертво. А еще он пытался восстановить в памяти тот разговор по телефону, когда он договаривался с Игнатом о предстоящей встрече.

Он хорошо помнил, что позвонил Игнату в субботу вечером, и уж было договорился с ним о встрече в кафушке, как вдруг услышал в трубке немного хрипловатый женский голос, который сразу же поразил его тем, что подобный голос мог прорезаться только у затяжной курильщицы.

«Ты чего, Игнат? Мы же с тобой договаривались!»

И в этом вскрике, это тоже он хорошо помнил, было столько откровенного возмущения «безответственным поведением Игната», что тому впору было начинать каяться, а ему, Турецкому, просить прощения, что он нарушил чьи-то планы.

Он ждал реакции крестника, и она последовала тут же.

«Тише ты!» – почти прошипел Игнат, видимо, зажимая ладонью телефонную трубку, так что окончания реплики Турецкий уже не слышал. Однако и без того можно было догадаться, что Игнат в комнате не один, а с какой-то прокуренной девицей, что, в общем-то, вполне объяснимо для семнадцатилетнего парня, в котором играют гормоны, а девица эта имеет на него довольно сильное влияние. А возможно, и далеко идущие виды.

«Игнат, ты меня слышишь?» – нарушил он несколько затянувшуюся паузу.

«Да, дядя Саша?»

И в этот самый момент его ухо обожгло слово «Идиот!», произнесенное все тем же прокуренным женским голосом. Судя по всему, его крестник слишком рано отнял ладонь от телефонной трубки, и теперь Турецкому надо было делать вид, что он ничего не слышал.

«Ну так как, крестничек? – миролюбиво произнес он. – Я имею в виду мое предложение в кафушке посидеть».

Он ждал ответа, но уже знал, что Игнат найдет десяток самых веских причин, чтобы отложить эту встречу. И не ошибся.

Шумилов-младший пробормотал что-то маловразумительное, однако надо было на что-то решаться, что-то говорить – все-таки звонил «Сам Дядя Саша Турецкий», и он извиняющимся голосом едва слышно промямлил:

«Простите, дядя Саша, но... В общем, завтра никак не смогу встретиться».

«Чего так?»

«Да вы понимаете, тут такое дело... Уже договорились с ребятами встретиться, и отказаться от этого...»

Чувствовалось, что относительно «ребят» Игнат врет как сивый мерин, и, в общем-то, можно было надавить на парня, однако он счел за лучшее принять игру Игната.

«Жалко, конечно, но, как говорится, хозяин – барин. Если обещал, значит, обещал».

«Так, может, в другой раз?» – суетливым голосом предложил Игнат.

«Хорошо, буду звонить на следующей неделе. Но ты уж постарайся выкроить для меня часок. Разговор есть».

«А что за разговор?»

«Ну-у, разговор, пожалуй, не телефонный, так что при встрече. Бывай!»

Он не хотел раньше времени открываться Игнату в том, что и он, и Ирина Генриховна уже догадываются о его увлечении наркотиками, и поэтому юлил как мог.

«Счастливо, дядя Саша!» – с явным облегчением выпалил Игнат и положил трубку.

Он тогда не придал особого значения той суетливой поспешности, с которой Игнат бросил телефонную трубку, как впрочем и тому женскому голосу, но сейчас, перелопачивая в памяти все то, что было связано с его крестником, он вдруг припомнил то свое удивление, когда Игнат представил его Насте и она произнесла какие-то обязательные в подобных случаях слова.

Он уже слышал этот голос! Да, слышал, но вот только когда и где?

Впрочем, в тот момент ему было уже не до женских голосов, прокуренных, жестких или ласково-убаюкивающих, как только что взбитая перина, и только сейчас он вспомнил вдруг, где слышал этот голос раньше.

«Идиот! – И еще: – Ты чего, Игнат? Мы же с тобой договаривались!»

Правда, в парке он был смягчен.

Турецкий открыл глаза, повернулся к Ирине Генриховне.

– Как ты думаешь, могла бы девушка, даже очень красивая, втянуть Игната в эту дрянь? Ведь он же всегда был вполне самостоятельным парнем.

– Самостоятельным в чем?

– Ну-у, в своих поступках, в отстаивании своего личного мнения. К тому же это его решение остаться с отцом, а не с матерью после развода...

На лице Ирины Генриховны застыло нечто напоминающее язвительную усмешку, и она негромко произнесла:

– Господи, Турецкий, ведь это совершенно разные вещи! И если ты имеешь в виду ту самую Настю, с которой видел Игната, значит, так оно и есть.

– И что же делать?

– Не знаю! – вздохнула Ирина Генриховна. – Но точно знаю одно. Дров сейчас можно наломать столько, что потом вовек не расхлебаешь.