Созвонившись с Мауриным, который не понаслышке знал о трагедии, случившейся со вдовой художника, Голованов по пути в МУР прихватил с собой бутылку водки с колбасной нарезкой и в семь вечера, как и договаривались, входил в кабинет оперов убойного отдела, тихий и уравновешенно-спокойный в этот час. Поднявшись навстречу гостю, Костя с возрастающим интересом покосился на кейс Голованова, который тот с великой осторожностью поставил на стол, и как бы для успокоения собственной совести спросил:

– Думаешь, все-таки стоит?

Голованов удивленно покосился на капитана. Словно разговаривал не со старшим оперуполномоченным Московского уголовного розыска, а с пришельцем из космоса, летающая тарелка которого каким-то чудом оказалась на территории столичного УВД.

– Я даже не думаю, я просто уверен в этом. К тому же мы с тобой не виделись целый век, а это, как ты сам догадываешься... Короче говоря, доставай тару и разливай.

В дополнение к «таре», вполне приличным стопкам из дешевого хрусталя, Маурин выставил на стол бутылку охлажденной минеральной воды, банку шпрот и кучу зелени, которая в этой комнате считалась дежурной закуской.

Хрустальная «тара» была рассчитана на явно непьющий контингент, так что, когда выпили по первой, тут же догнали по второй, и только после этого, зажевав водку разрезанным надвое огурцом, промеж половинок которого довольно уютно уместилась колбасная нарезка, Маурин произнес умиротворенным голосом:

– Ну что, спецназ, колись! Что там у тебя с Самсоновой?

Рассказав о просьбе своего бывшего командира, который не желал верить тому, что генерал Самсонов мог покуситься из-за квартиры на жизнь какой-то старушенции, Голованов, пытаясь уловить реакцию Маурина, покосился на него вопросительным взглядом и, как бы ставя точку в своем рассказе, негромко произнес:

– Вот поэтому, Костик, я и пришел к тебе.

Маурин молчал, барабаня концами пальцев по столу. Наконец поднял на гостя глаза, в которых практически ничего невозможно было прочитать.

– Ты сам-то уже встречался с Самсоновым?

– Естественно!

– И что? Я имею в виду, твое мнение о нем?

Голованов пожал плечами.

– Сложный человек. Весьма сложный. Словно матрешка, внутри которой спрятано еще несколько матрешек, и все они разные.

– Похоже, что действительно так, – согласился с ним Маурин. – А как насчет психологического портрета?

– Сразу, конечно, не разобраться, – тщательно выверяя каждое слово, произнес Голованов, – но думаю, прав был мой командир, уверяя, что Самсонов хоть и мудак полный, но топор поднять на старуху не мог.

– Достоевского вспомнил? – хмыкнул Маурин, разрезая надвое второй огурец и закладывая в него очередной кусок колбасы. – В общем-то ситуация действительно похожая. Только там господин Раскольников заявился к старушке якобы деньжат попросить, а в нашем случае...

– Значит, ты все-таки уверен, что именно он, Самсонов, замочил?

– А вот этого, Сева, я не говорил! – И тут же: – Ну что, еще по махонькой? Для прочищения мозгов!

Когда мозги немного «прочистились», Маурин задумчиво произнес:

– Ты знаешь, когда я с бригадой приехал на труп, то впечатление у меня было такое, будто старушку эту бомжи какие-нибудь замочили или наркоманы, но никак не тот мужик, который первым увидел труп и позвонил по ноль-два.

– Ты имеешь в виду Самсонова?

– А кого же еще? Естественно, Самсонова. Правда, на тот момент я еще не знал, что он отставной генерал.

Это уже было более интересно, и Голованов слушал, не перебивая.

– А мое первое впечатление увиденного, должен тебе заметить, еще не давало осечек, – между тем продолжал Маурин. – То ли какая-то собачья интуиция выработалась за годы работы в МУРе, то ли это дано от Бога, но могу тебя уверить, что я в девяноста случаев из ста оказывался прав.

«Так почему же в таком случае Самсонов?!» – хотел было спросить Голованов, однако Маурин уже давал ответ на этот невысказанный вопрос:

– И если бы все факты доказательства вины Самсонова, правда косвенные, не были повернуты против твоего генерала и если бы молодой, но ушлый следок из прокуратуры не вцепился в эти факты, как собака в кусок мяса, то мы бы этот клубок еще разматывали, разматывали и разматывали.

– А что, собственно, за факты? – насторожился Голованов, не в силах припомнить что-нибудь криминальное из того, о чем рассказал ему Самсонов.

– А он что, постеснялся сказать тебе об этом? – хмыкнул Маурин. – Ну что ж, понимаю генерала. Даже намеком не желает замарать свою честь в глазах других людей.

Он разлил водку по стопкам, поднял свою, приглашая гостя сделать то же самое.

– Ну, за твоего генерала! Чтобы не залетел на зону, как черный ворон в клетку. А то ведь не приживется там со своим генеральским гонором, и еще одна номерная могилка появится на лагерном погосте.

Он опустошил свой стопарь, поставил его на стол и, забыв закусить, произнес:

– Должен тебя сразу предупредить, что те карты, которые легли против твоего генерала, в руках следока оказались козырными и выставлять против них было практически нечего.

– А точнее?

Однако Маурин даже на оперативках у начальника МУРа оставался верен своей привычке пространного изложения вопроса, а тут и вовсе попался благодарный слушатель.

– Ты помнишь, что сказал Воланд относительно москвичей, когда появился на Патриарших прудах? Так вот, он сказал, что это, в общем-то, хорошие люди, но их испортил квартирный вопрос. И он был, пожалуй, прав. Уголовное дело по факту убийства Самсоновой было построено именно на квартирном вопросе.

Он все-таки закусил огурцом с колбаской и, довольный, причмокнул губами.

– А теперь слушай главное. Сам-то генерал где-то на Урале служил, а в Москве снимал небольшую однокомнатную квартирку для дочери, которая уже заканчивает Плехановку. И как только он вышел в отставку, они с женой перебрались в Москву, надеясь приобрести здесь недорогое вторичное жилье. Ну, а цены сейчас сам знаешь какие, и тут-то он вспомнил о родственной, можно сказать, душе, которая жила в Москве.

– Насколько я понимаю, это старушка Самсонова?

– Угадал! Людмила Степановна Самсонова когда-то, в далекой молодости, была первой женой отца нашего с тобой генерала, – теперь уже Маурин говорил «нашего с тобой генерала», и это было хорошим знаком, – но потом он влюбился в другую женщину, которая родила ему маленького прелестного Яшку, и они уехали в Ленинград. Естественно, после развода.

– И отец Якова Борисовича рассказал по пьяни своему сынку о той женщине, которая могла бы быть его матерью, но так и осталась бездетной, зато живет припеваючи замужем в Москве за каким-то большим художником?

– Возможно, так все и было, – согласился с Головановым Маурин. – Но факт тот, что Яков Борисович Самсонов навестил в Москве первую жену своего отца, рассказал ей за чашечкой кофе о своем непутевом отце, о том, как тот сожалел всю свою жизнь, что ушел к другой женщине, и...

– И старушка растаяла?

– Совершенно точно, – подтвердил Маурин. – По крайней мере, именно так утверждает Самсонов. Она, мол, действительно любила в молодости его отца, даже фамилию Самсонова оставила, когда выходила второй раз замуж, ну и увидела в мужике едва ли не своего родного сына.

– К тому же, генерал.

– Думаю, и это сыграло свою роль. Короче говоря, она предложила генералу с его семьей перебираться в ее квартиру на Кутузовском, что наш с тобой Самсонов тут же и сделал. А потом, поимев каким-то образом от Самсоновой доверенность, прописал в этой квартире и жену, и себя, любимого, и свою дочь.

– Но это вполне естественно, – пожал плечами Голованов.

– Да, – согласился с ним Маурин, – если бы не одно «но». Не успели они со всем своим скарбом вселиться в квартиру на Кутузовском и переоформить на себя лицевой счет, как откуда ни возьмись нарисовалась племянница Людмилы Степановны, и старушка вдруг встает на дыбки против нашего генерала. Мол, она знать не знает ни о какой доверенности, он, мол, хитростью вписался в ее квартиру, переведя на себя ее лицевой счет, и она подает на генерала в суд, требуя его выселения из квартиры. Генерал, конечно, в шоке.

– И?..

– Судебное заседание назначается на восемнадцатое апреля, и восемнадцатого апреля Самсонов обнаруживает дверь квартиры на Кутузовском вскрытой, а ее саму убитой.

Маурин замолчал было, однако не выдержал вопросительного взгляда Голованова и вынужден был закончить свою мысль:

– И вполне естественно, что рабочей версией, за которую и ухватился следователь, была версия предумышленного убийства, которое совершил Самсонов в целях завладения квартирой убитой.

– Предумышленное убийство в целях завладения квартирой... – задумавшись и в то же время вслушиваясь в каждое слово, негромко повторил за Мауриным Голованов. – М-да, звучит конечно красиво, я бы даже сказал, очень красиво, и распутать такое дело – честь любому следователю, однако не кажется ли тебе, что все это слишком уж за уши притянуто?

Голованов вопросительно покосился на Маурина, словно ждал поддержки своим словам, и также негромко закончил:

– Я, конечно, Самсонова плохо знаю, но ты-то работал с ним, и должен был понять, что это не тот человек, который смог бы так глупо подставиться. Ему в суд ехать, а он в это же утро мочит старушку, чтобы завладеть ее площадью. Чушь, полная чушь!

– Возможно, ты и прав, – угрюмо отозвался Маурин, который вынужден был признать этим не только «ошибку» со стороны следователя, но и то, что он сам хреновато сработал, копаясь в генеральском дерьме. – Но этот твой всплеск – всего лишь эмоции и голые слова, которым противостоят факты, и факты эти, как пущенная волчком бутылка, горлышком своим показывают на генерала. Вечером, накануне суда, он приехал к Самсоновой, чтобы, если верить, конечно, его словам, попытаться открыть ей глаза на ее племянницу, между ними, якобы, состоялся вполне приятный разговор под торт с чаем, и он уехал, пообещав утром следующего дня заехать за ней перед судом.

– В это время он жил где-то на стороне?

– Да, после скандала с племянницей, чтобы не накалять обстановку, они вынуждены были какое-то время пожить на старой съемной квартире.

– Ну вот видишь! – обрадовался Голованов. – Мужик-то вполне порядочным человеком оказался.

– Да, – вроде бы согласился с ним Маурин, – но это опять-таки все слова и наши с тобой эмоции. А факты говорят о том, что старушка была убита в ночь с семнадцатого на восемнадцатое апреля, причем ближе к вечеру. Также они говорят о том, что дверь квартиры не была взломана, а это значит, что или она сама открыла дверь убийце, или же он открыл ее своим ключом.

– У Самсонова был на тот момент ключ от этой квартиры?

– Утверждает, что отдал его старушке, когда разразился этот скандал с племянницей, однако не исключено, что он еще раньше мог сделать свой собственный ключ.

– Но это уже догадки твоего следователя!

– Я бы сказал, подпорка под выстроенную им версию, – как о чем-то само собой разумеющимся, «подкорректировал» Голованова Маурин. – И она должна сыграть свою роль, когда Самсонову будет предъявлено обвинение.

– Но это же...

Возмущению Голованова, казалось, не было предела.

– Но и это еще не все, – движением руки остановил его Маурин. – Первым, кто обнаружил Самсонову мертвой, был наш генерал, якобы заехавший за ней по пути в суд. И согласись, что звучит это не очень-то правдоподобно.

– А как звучит «правдоподобно»? – отозвался Голованов, начиная понимать ход логического развития обвинения, предъявленного Самсонову.

– Правдоподобно, спрашиваешь, как звучит? – усмехнулся Маурин, разливая водку по стопарям. – Да очень даже просто. Наш с тобой генерал, видимо, действительно решил попробовать в последний раз уговорить Самсонову оставить его в этой злосчастной квартире, и даже торт «Киевский» купил для этой цели, но что-то у них не срослось, старушка заартачилась, может быть даже попросила его убраться вон, и тогда, уже не в силах совладать со своими эмоциями, Самсонов бьет старушку по голове.

– Кастетом? – усмехнулся Голованов.

– Зачем же, кастетом? Возможно даже, вазой из-под цветов, что стояла на столе. Старушка падает со стула на пол, и он, испугавшись содеянного, пытается закомуфлировать убийство под убийство с грабежом. Связывает ей еще теплые руки, заклеивает скотчем рот и уходит, убрав в холодильник остатки торта.

– И что?

– Да то, что наш с тобой генерал забыл что-то, выдающее его как убийцу, на месте преступления, и вынужден был возвратиться утром следующего дня в квартиру Самсоновой. Подчистил свои следы и... и уже после этого позвонил в милицию.

Маурин излагал версию следствия как уже сам собой разумеющейся факт, и Голованов не мог не возмутиться.

– Ты сам-то веришь в то, что говоришь?

– Главное, что в это верит следователь, – не очень-то весело усмехнулся Маурин. – И, как мне кажется, в это же поверит и государственный обвинитель.

Водку выпили молча, и в тот момент, когда Маурин потянулся за столь любимой им колбасой, Голованов задал последний, как ему казалось, вопрос на засыпку:

– Насколько я догадываюсь, из квартиры убитой что-то пропало?

Маурин утвердительно кивнул головой.

– Как показывают и племянница Самсоновой, и наш с тобой генерал, исчезла коллекция статуэток первых лет советской власти и взломан небольшой тайничок, вмонтированный в стену, в котором Самсонова хранила деньги и те драгоценности, которые ей в свое время подарил муж.

– Ну вот же, видишь! – не удержался Голованов. – Это и подтверждает версию ограбления!

– Не скажи! – качнул головой Маурин. – Во-первых, Самсонов мог прихватить с собой коллекцию, чтобы изначально отвести от себя все подозрения. А во-вторых... во-вторых, грабители не могли знать о том тайничке, который был довольно искусно вмонтирован в стену. И лично у меня создалось такое впечатление, что «гость» или «гости» Самсоновой прошли сразу же к тайничку, а не стали рыться в платяном шкафу или в серванте, где обычно держат какие-то сбережения.

– И выходит, что следователь, который вел это дело...

– Совершенно точно! Он и этот момент сумел развернуть против подозреваемого.

– Но это же чушь! – вновь возмутился Голованов.

– Согласен. Но если бы я был на месте Самсонова и если бы мне потребовалось отвести от себя подозрения, я бы сделал точно так же. Кстати, одна только коллекция статуэток, которую еще до войны начал собирать муж Самсоновой, оценивается в несколько сотен тысяч долларов, это же касается и тех драгоценностей, которые она хранила в тайничке.

Маурин замолчал и развел руками.

После первой послеоперационной недели Агеев вроде бы пошел на поправку, по крайней мере в нем пробудился аппетит, и Голованов, затоваренный разрешенными к передаче продуктами, утром следующего дня сидел в четырехместной палате Агеева и рассказывал ему о деле генерала Самсонова, которого надо было вытаскивать из того дерьма, в которое он попал, позарившись на роскошную квартиру вдовы.

– Сам-то веришь в его невиновность? – спросил Агеев, поставив пустую коробочку из-под сока на тумбочку.

– Да как тебе сказать? – замялся Голованов. – Просто надо видеть этого мужика. К тому же рекомендация Варламова и его нижайшая просьба...

– М-да, это уже более серьезно, – вздохнул Агеев. – Если нас с тобой еще может подвести фэйс-контроль, что, в общем-то, тоже нереально, то рекомендация командира... – И тут же добавил: – Ну и что ты намерен предпринять?

– Не знаю, – признался Голованов. – Вчера, после выпитой бутылки с Мауриным, даже руки опустились. Сплошная безнадега.

– А что Турецкий?

– Пока что не разговаривал, но и он вряд ли чем сможет помочь. Тем более, что он сам в сплошной засаде.

– Это относительно той «Клюквы» и убийства?

Голованов кивнул.

Агеев какое-то время молчал, прицеливаясь глазом к пакету с фруктами на тумбочке, наконец произнес негромко:

– А что Маурин? Он действительно не верит в виновность Самсонова?

– Ну, стопроцентно, конечно, ручаться за него не могу, но его никто не дергал за язык, когда он сказал, что на его взгляд убийство старушки дело рук наркоманов или каких-то бомжей. А вся эта паутина, свитая вокруг генерала, это просто попытка закрыть дело, отправив человека на зону.

– Во! – поднял палец Агеев. – А Маурин – муровский волкодав, и ошибаться в подобных вещах он не может. А посему...

Голованов пожал плечами.

– Я бы тоже в это, пожалуй, поверил, если бы не одно «но». Самсонов не дядя Петя из котельной, против которого, при нашей судебно-следственной системе, можно возводить любые обвинения, чтобы только засадить его за решетку. Самсонов хоть и сапог полный по жизни, но он все-таки генерал, причем заслуженный генерал, у которого могут найтись свои покровители, к тому же весьма влиятельные, которые в любой момент могут взять прокурорского следока за жопу. И уверяю тебя, что этот следок не мог не знать этого.

В голосе Голованова послышались металлические нотки, и он зло закончил:

– Знал это, и все-таки решился пойти против Самсонова! И я тебя спрашиваю, почему? Ему что, известно нечто такое, что неизвестно нам с Мауриным, и поэтому он так уверен в своей правоте?

Замолчал было, злыми глазами уставившись на Агеева, и уже чуток ниже тоном, будто из него, словно пар из чайника, вышел весь его гражданский запал, сказал:

– Конечно, в нашей жизни все возможно, но если верить рассказам Самсонова и того же Маурина, я не верю в гражданскую позицию следователя! И в его правоту!

– А если здесь все гораздо проще? – осадил не в меру расшумевшегося Голованова Агеев.

– Не понял!

– А чего тут понимать? – хмыкнул Агеев. – Сам же говорил, что на эту квартиру претендует племянница убитой. Тем более, что никакого завещания, если я, конечно, правильно тебя понял, или той же дарственной, нет. И эта бабенка, пораскинув мозгами, решила развернуть гибель тетушки в свою пользу.

– То есть?..

– Я даже мог бы предположить, что у нее был какой-то выход на прокуратуру, ее свели с этим следователем, и она, пообещав ему определенный процент от рыночной стоимости квартиры, уговорила его утопить твоего генерала, чтобы остаться единоличной владелицей квартиры. Естественно, также через суд. А подобная квартирка на Кутузовском...

– Стоит немало, – подхватил агеевскую мысль Голованов. – И те же двадцать пять процентов от пятисот тысяч долларов...

Он замолчал, но и без того было ясно, что за подобные «бабки» можно и безвинного генерала на зону отправить. Тем более, что еще никто не доказал, что на нем действительно нет крови той старушки.

И все-таки в это не хотелось верить!

– А кто тебя заставляет верить? – удивился Агеев. – Не верь! Однако пошерсти малость ближайшее окружение Самсоновой. Сам же говорил, люди знали, что брать и где брать, когда связали старушке ручонки да кляпом рот заткнули.

Видимо вопреки наказу врача не пить много соков, Агеев все-таки решился вскрыть второй пакет с соком и, уже не в силах сам себя проконтролировать, присосался губами к дырочке. Закрыв глаза от блаженства, какое-то время полежал, откинувшись головой на подушку, и все так же, не открывая глаз, умиротворенно произнес:

– Кстати, о старушке. Я тут много чего успел прочитать из того, на что не хватало времени дома...

– Криминалистика?

– Не только. Ирина тут мне несколько толковых книг по психологии принесла, и должен тебе сказать, что именно ближайшее окружение Самсоновой более всего вписывается в круг подозреваемых. И доказательство тому – ее убийство.

Эту же версию предполагал и Маурин, но как-то очень вяло, и Голованов не мог не потребовать:

– Обоснуй!

– А хрен ли здесь особо обосновывать? – удивился Агеев. – Туточки и без особых обоснований даже ежу все ясно. Во-первых, как ты сам говорил, дверь не была взломана, а это значит, что Самсонова сама впустила убийцу, и во-вторых, на что невозможно не обратить внимания, грабитель все-таки замочил связанную по рукам и ногам старушку, а подобное, как ты сам знаешь, у квартирных воров не в почете.

И уже более спокойно продолжил свою мысль:

– Самсонова хорошо знала человека, которого впустила в дом, очень хорошо, и он уже знал, что замочит ее, когда шел на преступление. Оттого и прихватил с собой что-то тяжелое, чтобы не оставлять своих пальчиков.

Явно уставший Агеев замолчал было, как вдруг рассмеялся тихим смешком.

– Господи, да о чем я тебе тут толкую? Вспомни Достоевского!