Случилось то, на что менее всего мог рассчитывать Турецкий. Позвонил Шумилов и совершенно потухшим голосом произнес:

– Повидаться бы надо, Саша. И... как можно быстрей.

Чувствовалось, что на этот телефонный звонок он решился после мучительных раздумий, и в то же время эта настоятельная просьба, почти крик души: «...и как можно быстрей!»

– Что, взломали лабораторию и украли очередную «Клюкву»? – не очень-то тактично «пошутил» Турецкий, размышляя в то же время, чем вызван этот звонок. После встречи с Игнатом в парке прошло несколько дней, как он не появлялся на фирме Шумилова, и теперь этот звонок...

– Какую к черту «Клюкву»?! – возмутился Шумилов. – Хуже! С Игнатом что-то творится, а что – понять не могу. Впрочем, кажется, могу, но... но это страшно, Саша.

Он замолчал, видимо боясь сказать Турецкому то, о чем думал все это время, и Александр Борисович не торопил его. Впрочем, не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться об истинной причине звонка. И Турецкий, мгновенно сделавший «стойку», не ошибся.

– В общем, Саша, даже не знаю, как тебе сказать, но... но, как мне кажется, Игнат подсел на наркотики.

Сказал и тут же заторопился словами, пытаясь хоть как-то смягчить свой диагноз:

– Возможно, конечно, что я ошибаюсь, но... но уж очень...

– Неадекватно себя ведет? – подсказал Турецкий.

– Да! Пожалуй, так.

– Ты сейчас на работе?

– Да, только что приехал. Из дома. Хотел было с Игнатом поговорить, но что-то упустил я, Саша.

«Сына упустил!» – хотел было сказать Турецкий, однако сдержался и, прекрасно понимая, что сейчас не тот момент, чтобы предъявлять вконец сломавшемуся человеку подобные обвинения, как можно спокойнее произнес:

– Жди! Я сейчас подъеду.

Опустив на рычажки телефонную трубку, Турецкий еще раз поблагодарил мысленно Бога за то, что его семью минула чаша сия, и уже чисто автоматически набрал номер телефона «Глории», куда еще утром уехала Ирина. Можно было бы, конечно, позвонить и на ее мобильный номер, но его сердце все еще продолжала грызть так и незарубцевавшаяся ревность к Плетневу, и он, не в силах перебороть себя, время от времени звонил в офис «Глории», чтобы лишний раз убедиться в том, что его Ирина действительно дежурит в «Глории», а не мочалит своим телом плетневскую постель, пока его Васька торчит в школе. От одной только мысли об этом у него зашкаливало давление, и ему уж даже белый свет был не мил.

Однако Ирина даже малейшим намеком не давала ему повода подумать о себе что-то непотребное, и он, почти раздваиваясь в сознании, уже начинал порой думать, что, может, он действительно неправ, заподозрив Ирину в том, что она крутит шашни с Плетневым, и в то же время ничего не мог с собой поделать.

Дождавшись, когда Ирина поднимет телефонную трубку, он рассказал ей о звонке Шумилова, на что она только вздохнула по-бабьи, и как о чем-то давно решенном, сказал ей, что выложит Шумилову всю правду по Игнату.

– Ты бы особо-то не горячился, – остудила его праведный пыл Ирина Генриховна. – Правду рассказать да дровишек наломать при этом, особого ума не надо. Тем более в таком деле. А вот заставить Шумилова развернуться к сыну лицом...

– Ну и что ты конкретно предлагаешь? – не очень-то учтиво перебил ее Турецкий, раздраженный тем, что его, хоть и бывшего, но все-таки «важняка» Генеральной прокуратуры России, опять начинает поучать жена, неизвестно кем возведенная в ранг психолога-криминалиста.

– Трудно, конечно, сказать что-либо конкретное, – даже не обратив внимания на этот его всплеск, негромко произнесла Ирина Генриховна, – однако прошу тебя быть с Шумиловым поделикатнее, все-таки отец, и не наломать дров. Жалко, конечно, что меня при этом не будет, но... Короче говоря, постарайся не открывать ему все карты, мы и сами пока что всего не знаем.

– Что же мне, прикажешь его жалеть, если он Игната упустил? – взвился Турецкий.

– Можно и пожалеть иной раз, – все так же негромко произнесла Ирина Генриховна. – И даже правдой поступиться.

– Ну, знаешь ли!..

И он почти бросил трубку.

Взведенный разговором с женой, Турецкий прошел в ванную комнату, однако, пока брился и одевался, его раздражение понемногу рассосалось, и он уже более спокойно позвонил на мобильник Голованова, который, кажется, уже сжился с отведенной ему ролью «пастуха» из службы негласного наблюдения. Не вдаваясь в подробности, спросил, что с Шумиловыми?

– Живут своей естественной жизнью, – скучающим голосом отозвался Голованов. – Бабенка Шумилова, я имею в виду его молодую жену, с утра пораньше умоталась поправлять здоровье в свой фитнес-клуб, ну а сам хозяин уехал к девяти на работу. Правда, как-то не в себе был, когда выскочил из подъезда. Будто завел мужика кто-то. Рванул дверцу машины так, словно вырвать ее хотел вместе с петлями, после чего ударил по газам и...

Он замолчал было, но, видимо, все-таки решив поделиться с Турецким своими выводами, произнес, усмехнувшись:

– Видать, бабенка эта своими фитнесами вконец мужика расстроила.

– А что наш подопечный?

– Пока еще не показывался. Хотя в это время ему уже давно пора в школе сидеть.

«В школе сидеть...»

– Тебе все это не кажется странным? – спросил Турецкий. – Взвинченный отец, у которого сынок, судя по всему, в очередной раз потребовал деньжат, и его отсидка дома, вместо того чтобы идти в школу?

– Ты имеешь в виду очередную ходку за дурью? – насторожился Голованов.

– Да.

– Я уже думал об этом. И как только он нарисуется со своим мотороллером...

– Только не упусти на этот раз!

– Постараюсь!

Отключив мобильник, Турецкий все еще продолжал держать его в руке, размышляя о том, будет ли правильным, если он позвонит Игнату перед тем, как ехать к его отцу, и решив, что это, пожалуй, не помешает, набрал номер телефона квартиры Шумиловых.

– Слушаю? – отозвался Игнат.

– Привет, это тебя мент поганый беспокоит, – напомнив о разговоре в парке и в то же время довольно миролюбиво поздоровался с ним Турецкий. – Не хотел бы поговорить со своим «дядей Сашей»?

– Уже поговорили! – сказал, словно отрезал Игнат. – И вообще, какой вы к черту «дядя»?!

В трубке надрывались короткие гудки «отбоя», а Турецкий все еще продолжал ее держать около уха.

«Какой вы к черту дядя»?!

М-да, ради подобной концовки стоило крестить сына друга, а потом бороться за его жизнь.

Не получилось нужного разговора и с отцом Игната, хотя Турецкий не особенно и рассчитывал на взаимопонимание. Шумилов-старший, видимо поддаваясь чисто родительскому чувству, когда мать, страшась смотреть правде в глаза, пытается выдать желаемое за действительное, не хотел даже думать о том, что ЕГО ИГНАТ, ЕГО СЫН, которого он уже видел продолжателем своего дела и готовил его для Сорбонны, довольно плотно сел на наркотики. И он не переставал твердить Турецкому, что это всего лишь «юношеская шалость», хоть и страшная по своей сущности, но все-таки «дань времени», о которой «его мальчик сразу же забудет», как только сдаст последний экзамен и «уберется из этой чертовой Москвы».

– Хорошо, – соглашался с ним Турецкий, – пусть будет по-твоему. Но чего ты в таком случае хочешь от меня?

– Чтобы ты оградил его от этого окружения!

– От какого «окружения»?

– От тех, кто пытается пристрастить его к наркотикам.

– И как же ты все это видишь? Я имею в виду «ограждение от окружения»?

– Я... я не знаю. Но может... может, к нему охрану приставить? Я ведь в состоянии проплатить любой контракт.

– Это ничего не даст!

– Но почему?!

– Да потому что в школу, тем более на уроки, твоего охранника никто не пустит, а если Игнату понадобится дурь, то ее и в школу ему принесут.

– Неужели ты думаешь...

– Я не думаю, я знаю это!

– Но что же в таком случае делать? – вырвалось у Шумилова, и он глазами больной, побитой собаки уставился на Турецкого. – Что делать, Саша?!

И уже как последний довод:

– Ведь он... он же твой крестник!

«Ага, крестник, пославший крестного папочку на хер!» – едва не вырвалось у Турецкого, однако он нашел в себе силы сдержаться и, как бы ставя точку в этом бесполезном разговоре, уставшим голосом произнес:

– Хорошо, со своей стороны я попытаюсь сделать все что смогу. Но и ты не сиди сложа руки.

– А я-то что могу сделать? – вырвалось у Шумилова. – Он ведь меня даже слушать не хочет.

– У тебя есть люди, которые могли бы вывести нас на приличную частную клинику?

– Ты имеешь в виду наркологическую клинику? – мгновенно насторожился Шумилов.

– Естественно, не для венерических больных!

– Ну-у, можно, конечно, найти. Но ведь не думаешь же ты, что Игнат настолько далеко зашел, что ему потребуется серьезная реабилитация?

– Не знаю, пока ничего не знаю, но о клинике такой все-таки позаботься.

После разговора с Шумиловым, у которого вконец испортилось настроение, Турецкий, пересилив все еще режущую неприязнь к Плетневу, зашел в кабинет начальника службы собственной безопасности, который теперь занимал Антон. Заставил себя поздороваться с ним за руку, вроде бы даже улыбнулся ему и негромко спросил, присаживаясь в кресло подле журнального столика:

– Что-нибудь новенького есть?

– Только что собирался тебе звонить.

– Даже так! – удивился Турецкий. – И что за новость?

– Прозвонился Петя Щеткин и, можно сказать, обрадовал.

Плетнев говорил в привычной для него манере, и это не могло не взбесить Турецкого.

– Ну же! – потребовал он.

– Короче говоря, есть предварительное заключение патологоанатома, и...

– Ну?!

– Савина никто не убивал. А умер он от обширного инфаркта, как заверил Щеткина трупный доктор.

– Не понял!

– Вот и я то же самое сказал Петру, – как бы винясь в столь неожиданной для всех новости, пробурчал Плетнев.

– А он что? Я имею в виду Щеткина.

– Сказал, что и сам не очень-то поверил в этот диагноз, но... Короче говоря, мол, а почему бы и Савину не умереть от инфаркта, если от этой чумы двадцать первого века умирают сотни тысяч людей в одной только России.

– Да, железная логика, – хмыкнул Турецкий. – Но главное, при таком раскладе с того же Щеткина снимается еще одна головная боль. Помер Максим, да и хрен бы с ним. На одно уголовное дело меньше, да и убийцу искать не надо.

В Турецком просыпался следователь по особо важным делам, и он уже не мог оставаться всего лишь частным детективом, который по предоплате работает на очередного заказчика. И Плетнев, кажется, почувствовал это.

– Сам-то веришь в подобное? – спросил Турецкий, доставая из кармашка мобильный телефон.

– Всякое, конечно, случается, – уклончиво ответил Плетнев. – Я даже был свидетелем, как один спецназовец, правда первогодок начинающий, прыгнул с парашютом и его хватил все тот же инфаркт еще до того, как он успел за кольцо дернуть. Как вцепился в него рукой мертвой хваткой, так и в землю свечкой вошел.

– Ну, здесь, положим, не прыжки с парашютом, а всего лишь ночное дежурство в лаборатории, да и...

В этот момент в мобильнике прорезался голос Шумилова, и Турецкий, не вдаваясь в подробности, спросил:

– Дима, вопрос на засыпку. Когда принимаешь сотрудников на работу, твой отдел кадров как-то учитывает состояние здоровья претендентов?

– Ну-у, в общем-то да, – не очень-то уверенно произнес Шумилов. – По крайней мере, требуем справку из того же психоневралогического диспансера, ну и... А почему ты заинтересовался?

– Ну, об этом чуть позже, а пока что... Твой Савин жаловался когда-нибудь на сердце?

– С чего бы?! – удивился Шумилов. – Сердце! Я, положим, еще мог бы предъявить ему свои претензии относительно спиртного, но чтобы сердце...

– Может, он просто никому никогда не говорил об этом? Все-таки двадцать восемь лет... и в этом возрасте жаловаться на сердце?

– Да ты о чем, Саша! – возмутился Шумилов. – Савин в теннис как бог играл, а на корте, как тебе известно, слишком долго с больным сердцем не побегаешь.

М-да, на корте с больным сердцем действительно много не побегаешь.

Этот ответ человека, который хорошо знал Савина, расставлял все точки над i, и Турецкий, поблагодарив Шумилова, повернулся лицом к Плетневу.

– Слышал, что сказал Шумилов?

– Ну!

– И что теперь скажешь относительно обширного инфаркта? – Он сделал ударение на слове «теперь».

Явно обиженный непонятным для него «наездом» со стороны Турецкого, Плетнев пожал своими широченными плечами.

– Ну, во-первых, этот диагноз не я поставил, а трупный доктор, а я всего лишь передал тебе то, что сказал мне Щеткин, а во-вторых...

Он уж хотел было сказать, а не пойти ли тебе куда-нибудь подальше со своими претензиями, господин Турецкий, однако Александр каким-то образом уловил это его желание и иным тоном произнес:

– Ладно, Антон, прости и... и не бери в голову. Видимо, накатило что-то. А сейчас давай-ка еще разок пройдем в лабораторию да посмотрим, где и как лежал Савин. Не верится мне что-то в этот самый инфаркт...

Осмотр лаборатории, где уже ничего не напоминало о той страшной ночи, когда был убит Савин, перспективный ученый, подписавший контракт с Шумиловской фирмой, – Турецкий даже в мыслях не допускал возможности естественной смерти от инфаркта, – не дал ничего нового, и он решил напрямую переговорить с экспертом, который проводил вскрытие Савина. Однако до этого надо было переговорить с Щеткиным, который по линии уголовного розыска вел это дело. Хотя бы по телефону.

– Привет, Петро! – произнес Турецкий, когда в трубке послышался знакомый голос муровского опера. И тут же продолжил без какой-либо подготовки: – Сам-то веришь в то, что Плетневу сказал?

– Ты о Савине? – на всякий случай уточнил Щеткин.

– Естественно, о ком же еще!

– Всякое случается, – уклонился от прямого ответа Щеткин. – Я помню, мы в футбол как-то играли с комитетчиками, так один из них прямо на поле коньки откинул. Рванул бедолага стометровку, а сердечко-то хреноватым оказалось. Инфаркт! Нас тогда после того случая всех поголовно на диспансеризацию погнали. Так что, Александр Борисович...

– Надеюсь, больше никто из вас в предынфарктном состоянии не оказался? – не удержался, чтобы не съязвить, Турецкий. – А то тут один про спецназовца мне рассказал, у которого парашют не раскрылся, второй – про ослабленного водярой комитетчика, а мне нужно квалифицированное заключение квалифицированного эксперта. Кстати, кто делал вскрытие?

– Квалифицированней не бывает! – хмыкнул Щеткин, давно уже переставший обижаться на неоправданные выпады Турецкого, которого он в официальной обстановке величал не иначе как Александром Борисовичем.

«Может, климакс у мужика, – оправдывал он очередной, ничем, казалось бы, не оправданный выпад Турецкого. – Поработаете с его, так, может, кукареку закукарекаете».

– Кто делал-то?

– Школьников! – усмехнувшись, ответил Щеткин и замолчал, пытаясь уловить реакцию Турецкого.

Яков Ильич Школьников считался на Москве зубром от судебно-медицинской экспертизы, и его не знал разве только следак-недоучка из тех, кем заменяли постепенно многоопытных следователей МВД и прокуратуры.

Видимо, ничего подобного Турецкий не ожидал, и поэтому его реакция была соответствующей:

– Хорошо, созвонимся. Спасибо за информацию.

– Что, тот самый Школьников? – спросил Плетнев.

– Да.

– Так, может, с ним поговорить?

– Можно, конечно, – уже без прежнего оптимизма в голосе согласился с Плетневым Турецкий. – Но дело в том, что этот человек не ошибается.

Плетнев на это только плечами пожал. Мол, и старуху бывает проруха. К тому же такого не бывает, чтобы человек никогда не ошибался.

Школьников отозвался сразу же, словно все это время ждал звонка бывшего «важняка» Генеральной прокуратуры.

– Рад слышать бодрый голос почетного пенсионера! – хрипловатым фальцетом застрекотал он в трубку, и уже по одному этому можно было догадаться, что Яков Ильич остается верен своему железному правилу: «Без “ворошиловского стакана” к трупу не подходить». А «ворошиловский стакан» – это двести пятьдесят грамм «кристалловской» водки. Впрочем, на похмельную голову не отказывался он и от портвейна. – Чем могу послужить?

Сказав пару дежурных, но приятных Школьникову фраз, Турецкий перешел к делу:

– С Савиным вы работали?

– Ну! Петька Щеткин уговорил. Сказал, что «сам господин Турецкий» ждет результатов.

– И что? – пропустив подначку Школьникова мимо ушей, спросил Турецкий.

– Инфаркт, голубчик мой, обширный инфаркт, но никак не убийство. Хотя, должен признаться, ни с чем подобным я давно уже не встречался. И когда вскрыл твоего подопечного...

Это уже был тот самый «приговор», который не подлежал обжалованию, и Турецкий не мог не спросить:

– А как же рана на голове и проломленный череп?!

– Судя по всему, все это произошло одновременно, но окончательный ответ будет дан в заключении.

– То есть, – не отставал Турецкий, – произошло что-то такое, что в буквальном смысле ввергло Савина в панику, инфаркт и тут же удар по голове?

– Ну-у, – замялся Яков Ильич, – возможен, конечно, и подобный сценарий, но, повторяю...

Он замолчал и вдруг совершенно неожиданно предложил:

– Впрочем, чего это мы все по телефону да по телефону? Приезжай! Да бутылку с собой прихвати, давно уже не виделись.

Яков Ильич Школьников оставался все таким же замшелым и в то же время удивительно приятным доктором, каким его знал Турецкий пять, десять и двадцать лет назад, когда пришел работать в прокуратуру и на первом же «трупе» столкнулся с этим зубром, который уже тогда считался корифеем в среде судебно-медицинских экспертов, причем неподкупным экспертом, слово которого стоило многого. Еще в те годы между молодым следователем и опытнейшим экспертом пролегло нечто такое, что связывало их взаимной симпатией до последнего времени, и когда Школьников встретил на пороге морга Турецкого, он не мог не обнять его.

– Ну-ко, дядько, покажись, каким ты стал на пенсии? – приговаривал он, разглядывая Турецкого, и тут же спросил, дабы не затягивать вступительную часть встречи:

– Водку купил?

– И пива тоже.

– Вот это молодец! – похвалил его Яков Ильич, однако тут же спросил настороженно: – «Кристалловскую», надеюсь?

– Обижать изволите, гражданин начальник.

– Тогда пошли.

Он провел Турецкого в небольшой кабинет, где в это время никого не было, достал из своего стола два стакана из тонкого стекла, протер один из них голой рукой, что должно было означать высшее расположение к гостю, и поставил его перед Турецким.

– Наливай! Но только по чуть-чуть. Я еще утром бутылку ополовинил, а вечером мы с моей Сарой в гости приглашены.

Когда усидели за разговором принесенную Турецким бутылку водки, Школьников выцедил в стаканы оставшиеся капли, как бы встряхнулся и совершенно трезвым голосом приказал:

– Пошли! Я тебе на месте все покажу и все расскажу. Но должен заверить тебя сразу, что это все-таки инфаркт, а не убийство, хотя и тот удар по голове мог также оказаться для этого чудика смертельным.

– Как говорится, – хмыкнул Турецкий, шагая следом за Школьниковым по гулкому коридору, – приговор окончательный и обжалованию не подлежит?

– Можешь, конечно, и обжаловать, если тебе, пенсионеру, не хрена больше делать, но можешь поверить мне пока что на слово. Я тут, когда тебя поджидал, еще разок посмотрел твоего чудика, и должен тебе сказать... Короче говоря, впечатление такое, будто у него в сердце петарда взорвалась. Обширный инфаркт. И это несмотря на то, что парень-то, в общем-то, еще совсем молодой, пожалуй, и до тридцати не дожил.

– Двадцать восемь.

– Вот и я о том же говорю. И еще можно было бы понять, если бы его организм совершенно изношенным был, а то ведь...

– То есть, сильно пьющим? – уточнил Турецкий.

– Ну! – покосился на него Яков Ильич. – А то ведь в нем всего лишь ноль-четыре промилле обнаружено, а это пара рюмок коньяка. Согласись, от подобного количества еще никто не умирал!

В этот момент они прошли в полутемное помещение, Школьников включил верхний свет, и Турецкий увидел каталку, на которой, наполовину прикрытый серой простынкой, лежал Савин...