Обезвоживание мозговых капилляров достигло критической точки. Гипоксия, вызванная отеком атроцитов, увеличивалась с неимоверной быстротой. Я выпил три литра водопроводной воды и потом долго стоял над унитазом. В совокупности с пятнадцатиминутным холодным душем эта операция принесла свои результаты: я был полностью готов для глубокого оздоровительного сна.
До начала рабочего дня оставалось двадцать минут.
Я не мог найти свою машину. Не помнил, куда ее поставил два дня назад. А может быть, ее сперли. Я сел на скамейку возле магазина «Тимур», вынул сигарету, но не мог взять ее в рот: я вчера не только перепил, но и перекурил. Где же все-таки моя тачка?.. «Моя» — это не совсем точно. Мой отчим, директор Мосспортторга, бывший партийный работник, деляга и махинатор, перепуганный кампанией против хозяйственных жуликов, рассовал свои «трудовые сбережения»: дачу оформил на мою мать, «Жигули», на которых ездит сам, записал на имя дочери от первого брака, а очередь на «Москвич»-универсал передал мне. Он выложил денежки при покупке автомобиля под условием, что я оформлю полную его страховку, которую и буду платить сам. Он поверил моему чекистскому (по его выражению) слову — по первому его требованию продать машину указанному им лицу и деньги передать ему. Отчим рисковал минимально: я написал долговую расписку на имя моей матери на полную стоимость машины. Я старался не думать о вчерашнем. Не то чтобы меня мучили угрызения совести — я не считал себя коварным соблазнителем. Как, между прочим, и соблазненным подростком. Я просто не знал, что мне делать. Как вести себя с Ким. Я почти реально ощутил ее ласковые руки на моем затылке и даже потрогал свою голову, чтобы прогнать это ощущение… Я запутался. Я себя ненавидел… Я вчера встретил девушку, которая должна была стать моей судьбой. Она ушла с Гречанником. Они просто ушли. А я настроил себя на дикую ревность. Ну что, подойти к Ким и сказать: «Извини, мы не должны были этого делать. Мне нужна другая». Весь ужас был в том, что именно так я и чувствовал. Но даже под угрозой расстрела я бы не мог так сказать. Сволочь. Почему я все испортил? В эту секунду я вспомнил, где оставил машину, у кинотеатра «Горизонт».
* * *
По графику работы с практикантами я должен был с утра со Светланой Беловой ехать в микрорайон Матвеевское и проникнуть в прорабское помещение. Сам прораб уже сидел в тюрьме, и мне надлежало пригласить понятых и произвести изъятие документов по всем правилам уголовного процесса. Для следствия это было не так уж важно (копии документов уже были в распоряжении бухгалтера-эксперта), но Пархоменко настаивал на демонстрации практикантке рутинной работы следователя, в данном случае — так называемой «выемки».
На работу я опоздал на час. Мне надо было найти Лану, но я просто-напросто боялся открывать двери кабинетов, боялся встречи с Ким… Я направился прямо в кабинет к Пархоменко.
— Леонид Васильевич, извините за опоздание…
— Ах, о чем вы говорите, Александр Борисович! Вы столько перерабатываете…
Ослиное лицо зампрокурора города приобрело выражение некоторой приятности. Но что это он такой любезный сегодня? И тут же я понял причину столь неожиданной перемены: в полуоткрытую дверь в «комнате отдыха» я увидел Лану. Она сидела за маленьким столиком, заваленным папками, и что-то писала. Пархоменко перехватил мой взгляд:
— Чтобы не терять времени даром, я поручил Светлане Николаевне составить статистическую справку прекращенных дел…
Старый бабник, со злостью подумал я (хотя Пархоменко было всего тридцать девять лет), пристроил себе девочку под боком, да еще разыгрывает передо мной спектакль. Не хватало еще в соперники заместителя прокурора Москвы… Значит, наша поездка откладывается на неопределенное время — составление этой дурацкой справки займет не меньше двух дней.
— Тогда я займусь своими делами, Леонид Васильевич.
— Да-да, товарищ Турецкий, займитесь. Ответственность на нас сейчас лежит очень большая…
Его понесло… Лана подняла зеленые глаза от бумаг — в них плясали насмешливые чертики.
— …Центральный комитет возложил на прокуратуру задачу — быть координатором всей правовой системы в стране! — не унимался Пархоменко. — Наша задача — выявлять любое преступление, злоупотребление, даже проступок. Поэтому главное сейчас… поэтому наш коллектив…
Пархоменко запнулся, подыскивая слова, и я не преминул воспользоваться передышкой.
— Я пошел работать, Леонид Васильевич! — сказал я с энтузиазмом и выкатился из его кабинета.
Одному ехать на стройку не было никакого смысла. И вообще работать не было никакою смысла: больше всего на свете мне хотелось спать. И я пошел к Меркулову.
— Константин Дмитриевич, я сейчас еду в район проспекта Вернадского (это я придумал только сейчас, стоя перед Меркуловым), давайте вашу квитанцию, я зайду в химчистку насчет вашей дубленки.
— Что-нибудь случилось, Саша? Я вздрогнул:
— Где?
— Я не знаю — где.
— С кем?
— С тобой…
— А что?
— Ты выглядишь, как будто вышел из тюрьмы… Он долго рылся в карманах, нашел розовый листочек, протянул его мне…
— Поезжай, проветрись. И выпей таблетку седальгина: помогает… И еще у меня будет к тебе большая просьба: когда не хочешь отвечать на вопросы, — а это иногда с нормальными людьми встречается, — так мне и скажи: «Сегодня на вопросы не отвечаю». И тогда я не буду их задавать…
Ну зачем я наврал насчет проспекта Вернадского. Гораздо проще было сказать, что не могу работать, голова разламывается с перепоя. Это Пархоменко можно вешать лапшу на уши, и даже нужно. Для того не существуют понятия: восприятие, интуиция, сомнение. Документ, подпись, звонок из ЦК — это для него факты.
— Седальгин — то у тебя есть?
— Нет…
Он опять порылся в карманах и вытащил начатый блок таблеток.
— На, выпей сразу две…
— Спасибо большое… Костя, ты меня прости, я сегодня не в своей тарелке…
— И выпей двойной кофе, только не сразу, через час…
Через два часа я вернулся и победно выложил перед Меркуловым оформленные по всем правилам документы на получение из приходной кассы 373 рублей.
— Они что, с ума сошли?
— Мало, конечно…
— Да я же купил ее уже подержанную у соседа по дому за три сотни!
— Ты за них не переживай, они твое дубло кому-нибудь за шесть сотен перевалили.
— Но ведь это же из государственного кармана…
— Константин Дмитриевич, если государство не может обеспечить сохранность личной собственности…
— Хорошо, хорошо. Не дури… Спасибо тебе… Да, Саша, только что ко мне приезжал полковник Балакирев из комитета. Его отделение занимается взрывом в метро по их линии, и они оперативным путем вышли на этого «Фауста». В Ереване действует подпольная организация НОПА — национально-освободительная партия Армении. Ее возглавляет Фауст Акопович Геворкян. Кажется, он артист цирка.
— Ну, вот и славно. Раскрыли так раскрыли. Мне то что? Фауст. Армяне любят своих детей называть именами из литературной классики: Гамлет, Изольда…
А куда девался «террорист» Святов, у него что — имя не подходящее для гебистов? Интересно узнать, что это за «оперативный путь», которым они вышли на эту… как ты сказал — КНОПА?
— Не фиглярничай, Саша. Судя по сводкам МВД, это та самая группа, которая устраивала беспорядки во время ноябрьских демонстраций в Ереване.
— Ну да. Знаю. Поджигали мусорные урны. И их привлекли за хулиганство.
— Я вижу, тебе не нравится эта версия.
— Да нет, почему не нравится? Гладкая версия.
Я старался убедить Меркулова, а точнее — самого себя, что это дело меня не касается. Но перед глазами стояла страшная картина. Десятки обугленных тел… С госбезопасностью не поспоришь. Они из чего хочешь дело состряпают.
— Ну что ты там бормочешь? Тебя все еще снедают профессиональные амбиции? Саша, если объективность такова…
— Как не можем чего-то, так говорим «объективность»! Прости, Костя, что перебил.
— Да нет, ничего… — Меркулов задумался. Потом хлопнул себя ладонью по лбу: — Ой, слушай, совсем забыл — тебя там в твоем кабинете ждет высокая такая… Белова.
Я с напускной медлительностью вышел из меркуловского кабинета. Закинув ногу за ногу, Лана читала «Соцзаконность».
— У меня к вам просьба, Александр. Вы можете проверить эту справку, прежде чем я покажу ее начальнику? Может быть, что-нибудь не так…
Я сразу увидел, что все сделано правильно. Только не понимал, как она успела так быстро.
— Вы неважно себя чувствуете? — спросила она.
— Да нет, ничего… — не совсем уверенно ответил я и непроизвольно глянул на свое отражение в стенке шкафа.
— Пойдемте обедать, — неожиданно для себя самого предложил я, — потом поедем в Матвеевское… если для вас не будет поздно.
— А я люблю поздние прогулки, — то ли шутя, то ли серьезно сказала она.
Народу в ресторане «Варшава» было немного. Есть мне ничего не хотелось, и я уставился в меню, будучи не в состоянии даже читать названия блюд.
— Знаешь, Александр, я хочу мороженого…
Ну, конечно, мороженое! Я даже не заметил, что Лана перешла на «ты». Мы пили горячий ароматный кофе и ели мороженое, перекидывались ничего не значащими фразами. Но я видел интерес в ее зеленых глазах, вокруг которых собирались еле заметные морщинки, когда она улыбалась. Сколько ей лет? Двадцать пять? Двадцать шесть? И вообще, что я о ней знаю? Вот она положила загорелую руку на белоснежную скатерть, и я увидел на безымянном пальце тоненькую светлую полоску — след от обручального кольца?
Все мои утренние сомнения и похмельные недомогания сменились какой-то легкостью. Если мы — молчали, молчание не тяготило, если говорили, я находил, во всяком случае мне так казалось, нужные слова и верную интонацию. Я был вполне доволен собой…
В Матвеевское приехали только к четырем часам. Я надеялся часа за два управиться с проклятой выемкой. Но не тут-то было. Прорабская помещалась в задрипанном вагончике, уныло стоявшем посреди строительной площадки. Рабочие закончили смену, и, кроме сторожа, вокруг не было ни души. До ближайшего ЖЭКа мы топали по пыли минут пятнадцать. Наконец мне удалось заарканить двух понятых — подвыпившую дворничиху и самого управдома.
Когда мы, наконец, открыли вагончик, сбив топором тяжелый навесной замок, то я пришел в ужас: количество документов превышало предполагаемое раз в двадцать пять.
До глубокого вечера мы сортировали транспортные накладные, рабочие наряды, акты — процентовки, счета, сметы и калькуляции. Лана быстро вошла в курс дела и без малейшего проявления скуки или недовольства разгребала очередной ящик.
— Вот еще строительно-монтажное управление номер тридцать. Поставка за февраль. Крупнопанельные блоки Очаковского домостроительного комбината…
Она протянула пачку измятых листков. Я же вместо документов взял ее за запястье и не отпускал. И снова, как вчера, когда мы танцевали, мне почудилось ответное волнение, хотя руку она высвободила.
Дворничиха пихнула домоуправа под ребро: гляди, мол, следователь-то наш — шустрый.
Я вел машину по извилистой «сталинской» дороге. Слева в зелени утопали белые здания Купцовской больницы, бывшей резиденции генералиссимуса. Справа — склон, переходящий в жидкий лесок, где текла Сетунь. Пышные волосы Ланы бились от ветра, она их придерживала, высоко подняв локти. Я невольно косил глаза и думал, какая она красивая… Лана слегка нахмурилась, достала из сумки косынку и странно повязала ее через лоб к затылку. Косынка прижала волосы к вискам, и это совершенно изменило ее лицо, сделало его грубым и жестким. Я потянул косынку за кончик, стремясь снова освободить Ланины волосы. Она схватила мою руку и с такой силой отшвырнула ее, что я от неожиданности выпустил руль. Машина вильнула в сторону, запрыгала вниз по склону и, въехав в сиреневый куст, заглохла.
— Ты что, сумасшедшая? — заорал я, хватая ее за плечи.
Запрокидывая голову, она засмеялась. Мои руки скользнули по ее груди и сомкнулись у нее между лопатками. Она кинула сильное тело навстречу, одновременно отталкивая меня ладонями. Мы боролись, сжимая друг друга в объятиях, искали губы и не давали их для поцелуя. Это была прелюдия, и мы знали это, инстинктивно продлевая ее, доводя себя до той точки накала, когда уже не помнишь, как все произошло, как случилось, что мы оказались на этой пахнущей земляникой поляне, а наши одежды были брошены Бог знает где.
Она обещала прийти ко мне завтра. И весь этот день я только о том и думал. Работал как одержимый, и все мне удавалось. Даже бумажная писанина приносила радость. Иногда брал страх: а вдруг что-нибудь случится, вдруг я попаду в аварию, вдруг меня вызовут на ночное дежурство… или просто она не придет, и я снова брался за работу с удвоенной энергией, подгоняя время.
— Турецкий, ты занят? Я не заметил, как открылась дверь, — на пороге стояла Ким. Ну вот. Вот сейчас мне надо жестко все поставить на место.
— Мне надо с тобой поговорить, Турецкий.
Я почувствовал раздражение от того, что она называет меня «Турецкий».
— Нет-нет, ты не думай, что я… — Она испуганно посмотрела на меня, и я увидел, что она очень бледная. Господи, не хватало, чтобы она в меня влюбилась! У меня вылетели из головы все слова, которые приготовился ей сказать. Я подошел к ней и взял за руку. Рука Ким дрожала.
— Послушай, Ким, ты должна понять… Мы же взрослые люди… — «Что за чушь я несу?» Я остановился, не зная, что же еще сказать.
— Нет, Турецкий, послушай меня. — Не называй, пожалуйста, меня «Турецким». У меня есть имя.
— Хорошо Турецкий, то есть Саша.
— Турецкого вызывает Леонид Васильевич, — донеслось из селектора, и я сорвался с места, предательски счастливый от возможности избежать дальнейшего объяснения.
— Извини, Ким, мы поговорим попозже.
— Можно я тебе позвоню, Ту… Саша?
Я даже обрадовался возможности объясниться по телефону.
— Ага позвони, запиши номер.
Лана пришла ко мне ровно в девять часов. Я к этому времени вымыл всю квартиру и притащил из ресторана всякой всячины.
Она вошла, и я забыл об этих приготовлениях. Я вообще перестал соображать, где мы находимся. Она принесла с собой все запахи вчерашней земляничной поляны. Я вспомнил, что должна позвонить Ким, протянул руку и отключил телефон. И мы вновь и вновь погружались в глубину древнего, никому не ведомого до нас ритма сплетенных тел…
Я проснулся от какого-то звука, что-то разбудило ценя. А может быть, это было еще во сне, потому что вокруг была полная тишина, прерываемая шуршащими по мокрому асфальту шинами. Сколько я спал — минут пятнадцать? Двадцать?
— Сколько времени? — шепотом спросила Лана. Я включил свет и поразился — было больше двух часов ночи.
— Я должна идти.
— Должна? Почему? Она засмеялась.
— Не хочу превращать это в кухонный роман. — В кухонный?
— Ну да, с мытьем посуды после утреннего кофе и разгуливанием в шлепанцах по неубранной комнате.
— Я тебя провожу.
Она опять засмеялась.
— Мне до дома десять минут медленным шагом.
Она стала одеваться, и я не слышал, как она ушла, потому что сразу уснул глубоким умиротворенным сном. Во сне я пытался что-то вспомнить, но никак не мог, я спорил с кем-то и чему-то удивлялся, но к утру я напрочь забыл, что совершалось со мной в моих сновидениях.