Утром состоялась новая встреча с Васильевым. Он привез новый пакет от Ирины — сигареты, продукты.

— Ну, как вы?

— Все еще не могу поверить, что это со мной происходит. Может быть, вся предыдущая жизнь была сон и на самом деле я — отпетый рецидивист?

Васильев улыбнулся:

— Гипотеза не лишена оригинальности, но не конструктивна… Я подумал, раз вы не хотите соревноваться со следствием и опережать его… может быть, воспользуемся другим, еще более действенным способом, чтобы выйти на свободу? Поторгуемся? — Адвокат вопросительно поднял брови.

Турецкий был бесстрастен, он пока не понимал, о чем именно речь, и ждал продолжения.

— Система простая и эффективная. Такие вещи всегда работали на Западе, теперь начинают приживаться у нас. Кстати, давно пора.

— Не отвлекайтесь. Что нужно конкретно?

— Нужно предложить следователю некую информацию, которая перевесит все обвинения в ваш адрес. А лучше не следователю, а кому-то рангом значительно выше. Ведь ясно же, что дело заказное, — вас решили превратить в показательного козла отпущения. Ну, в самом деле, кто буквально, слово в слово, придерживается рамок УПК?! А вы сейчас за всех отдуваетесь. — Адвокат встал, опираясь ладонями на стол, внушительно навис над Турецким. — Надо продемонстрировать, что подследственный Турецкий крайним быть не собирается и покорно терпеть это тупое юридическое буквоедство не намерен! — Васильев сел, подмигнул, сказал на два тона ниже: — У него самого кое-какие тузы в рукаве припрятаны…

Турецкий размышлял. Звучит убедительно. Если только… Адвокат на самом деле пытается выяснить, знает ли Турецкий истинную причину своего ареста, или ему это все равно? И если да, то хочет узнать больше: есть у Турецкого что-то на Максакова, не вошедшее в уголовное дело по Тазабаеву, — какие-то свидетельства или улики, которые могут всплыть в самый неподходящий момент… Интересно, интересно…

Турецкий едва заметно улыбнулся, кивнул:

— Тут действительно есть над чем подумать. И давай на «ты».

Адвокат с удовольствием пожал протянутую руку.

Александр Борисович вернулся в камеру к обеду. Все уже получили свою еду, Турецкий тоже и с миской пошел к своим нарам.

Открылась «кормушка». Рука поставила кружку.

— Морковный сок.

Кулек пошел к двери.

— Отдохни…

Кулек удивленно оглянулся.

— Сядь, я сказал! Турок…

Турецкий внимательно посмотрел на Кардана. Встал, прошел мимо взбешенного Кулька. Принес Кардану кружку. Тот забрал сок, сказал тихо:

— Гастрит у меня, понял?

— Понял.

И еще на полтона ниже.

— А Будильника таки… кончили. Отвечаю.

Турецкий благодарно кивнул.

— Значит, помни. Ты мне должен.

Турецкий, сдвинув брови, кивнул еще раз. Должен, значит, должен.

— Держи ухо востро, — посоветовал Рама, оглядываясь на Кулька. — А еще лучше — грохни его. Ты ему — поперек горла. Не успокоится.

— Не выйдет.

— Почему?

— Потому что в принципе я человек мирный. Как пел Высоцкий: «Бить человека по лицу я с детства не могу».

— Этот, что ли… как его… пацифист?

— Не пацифист. Если меня доведут, если надо защищать родных или друзей, то я уже не смотрю, сильнее я или слабее, могу отгрести или нет. Но при этом всегда помню, что человек отличается от других животных умением говорить. Поэтому не бью первым.

— То человек, а то — Кулек, — веско сказал Рама.

— Не важно.

— Тяжело тебе придется.

— Посмотрим, сказал слепой.