Утром состоялась новая встреча с Васильевым. Он привез новый пакет от Ирины — сигареты, продукты.
— Ну, как вы?
— Все еще не могу поверить, что это со мной происходит. Может быть, вся предыдущая жизнь была сон и на самом деле я — отпетый рецидивист?
Васильев улыбнулся:
— Гипотеза не лишена оригинальности, но не конструктивна… Я подумал, раз вы не хотите соревноваться со следствием и опережать его… может быть, воспользуемся другим, еще более действенным способом, чтобы выйти на свободу? Поторгуемся? — Адвокат вопросительно поднял брови.
Турецкий был бесстрастен, он пока не понимал, о чем именно речь, и ждал продолжения.
— Система простая и эффективная. Такие вещи всегда работали на Западе, теперь начинают приживаться у нас. Кстати, давно пора.
— Не отвлекайтесь. Что нужно конкретно?
— Нужно предложить следователю некую информацию, которая перевесит все обвинения в ваш адрес. А лучше не следователю, а кому-то рангом значительно выше. Ведь ясно же, что дело заказное, — вас решили превратить в показательного козла отпущения. Ну, в самом деле, кто буквально, слово в слово, придерживается рамок УПК?! А вы сейчас за всех отдуваетесь. — Адвокат встал, опираясь ладонями на стол, внушительно навис над Турецким. — Надо продемонстрировать, что подследственный Турецкий крайним быть не собирается и покорно терпеть это тупое юридическое буквоедство не намерен! — Васильев сел, подмигнул, сказал на два тона ниже: — У него самого кое-какие тузы в рукаве припрятаны…
Турецкий размышлял. Звучит убедительно. Если только… Адвокат на самом деле пытается выяснить, знает ли Турецкий истинную причину своего ареста, или ему это все равно? И если да, то хочет узнать больше: есть у Турецкого что-то на Максакова, не вошедшее в уголовное дело по Тазабаеву, — какие-то свидетельства или улики, которые могут всплыть в самый неподходящий момент… Интересно, интересно…
Турецкий едва заметно улыбнулся, кивнул:
— Тут действительно есть над чем подумать. И давай на «ты».
Адвокат с удовольствием пожал протянутую руку.
Александр Борисович вернулся в камеру к обеду. Все уже получили свою еду, Турецкий тоже и с миской пошел к своим нарам.
Открылась «кормушка». Рука поставила кружку.
— Морковный сок.
Кулек пошел к двери.
— Отдохни…
Кулек удивленно оглянулся.
— Сядь, я сказал! Турок…
Турецкий внимательно посмотрел на Кардана. Встал, прошел мимо взбешенного Кулька. Принес Кардану кружку. Тот забрал сок, сказал тихо:
— Гастрит у меня, понял?
— Понял.
И еще на полтона ниже.
— А Будильника таки… кончили. Отвечаю.
Турецкий благодарно кивнул.
— Значит, помни. Ты мне должен.
Турецкий, сдвинув брови, кивнул еще раз. Должен, значит, должен.
— Держи ухо востро, — посоветовал Рама, оглядываясь на Кулька. — А еще лучше — грохни его. Ты ему — поперек горла. Не успокоится.
— Не выйдет.
— Почему?
— Потому что в принципе я человек мирный. Как пел Высоцкий: «Бить человека по лицу я с детства не могу».
— Этот, что ли… как его… пацифист?
— Не пацифист. Если меня доведут, если надо защищать родных или друзей, то я уже не смотрю, сильнее я или слабее, могу отгрести или нет. Но при этом всегда помню, что человек отличается от других животных умением говорить. Поэтому не бью первым.
— То человек, а то — Кулек, — веско сказал Рама.
— Не важно.
— Тяжело тебе придется.
— Посмотрим, сказал слепой.