Турецкий заглянул в прихожую, прислушался. Вошел, прикрыл дверь, но запирать не стал. Он допускал, что его могут поджидать и внутри квартиры, и тогда придется быстро отступать. Но здесь никого не было. Ни засады, ни Ирины. Зато вокруг следы грубого обыска.
Турецкий осмотрел большую комнату: одна половина ее перерыта полностью, вторая — не тронута. Обыск кто-то прервал. Скорее всего, Ирина. Детально изучать обстановку было некогда. Александр Борисович переоделся. Достал из-под дивана здоровенный агеевский пистолет (вот пригодился, кто бы думал?), проверил обойму, спрятал сзади за ремень брюк.
На кухне из настенного шкафчика вынул жестяную банку с сахаром, запустил в нее руку, вытащил свернутые в трубочку и обтянутые полиэтиленовой пленкой несколько зеленых банкнот.
По стеночке подошел к окну, осторожно выглянул. Оперативники по-прежнему были на посту. Уплетали пирожки из «Русского бистро».
Теперь нужно было как-то выбираться.
Он осторожно спустился по лестнице на первый этаж. Позвонил в квартиру, окна которой выходили на улицу. Послышались шаркающие шаги за дверью. Там, внутри, смотрели в глазок. Дверь приоткрылась на длину цепочки. Раздался старческий кашель.
— Александр, ты, что ли?
— Я, Семеновна.
Семеновна сбросила цепочку.
— А сосед говорит, что тебя посадили. Вот трепло-то, я ему сразу так и сказала: Александр сам тебя посадит, когда узнает.
Турецкий вошел в квартиру.
— За мной не заржавеет.
Семеновна, золотая старуха, даже не спросила, что происходит. Живо убрала цветы с подоконника. Турецкий осторожно, памятуя о ранении, выбрался на улицу. Благодарно кивнул соседке. Семеновна перекрестила его вслед.