1

Машина мчалась с огромной скоростью прямо на меня, и, успев внутренне выматериться, я отскочил в сторону с прытью возбужденной лягушки.

Нет, так быстро они бы не успели, подумал я. То, что рассказал мне последний Маршал Советского Союза, конечно, впечатляло, но чтобы сразу организовать покушение на мою скромную персону, — это вы, господин Турецкий, детективов начитались. Впрочем, я не помню, когда в последний раз читал детективы.

Так, ладно, успокоимся и подумаем. Не стоит так переживать, остановись, приведи дыхание в норму и прикинь к носу: могло это быть покушение?

Если то, что рассказал Киселев, правда и если они действительно хотели бы меня убить, вряд ли бы я сейчас так спокойно рассуждал, стоя посреди дороги. Та машина давно уже исчезла, и водитель ее, наверное, перепуган в эту минуту не меньше моего. А ты, Турецкий, чуть ли не под колеса ему сиганул, задумчивый ты наш…

Справедливости ради нужно сказать, что задуматься было о чем. Не так уж часто нам приходится выслушивать то, о чем рассказал Киселев, хотя как старший следователь по особо важным делам я наслышался и навидался в своей практике такого, что хватило бы мастерам авантюрного романа Тому Кленси и Джону Ле Карре, вместе взятым, на всю жизнь.

И хотя мне очень не хотелось этого делать, память, увы, настырно возвращала меня к утомительному разговору, точнее, странной исповеди маршала Киселева.

Прошу прощения за банальность, но порой он напоминал мне затравленного зверя. Впрочем, не зверя — зверька. Да, так правильней.

Поверьте на слово, это не слишком приятное зрелище, когда большой человек — в прямом и переносном смысле — стремительно меняется на твоих глазах и становится похож то на загнанного зайца, то на высокомерную гиену. Я, правда, никогда не видел высокомерных гиен и не могу отвечать за свои слова с буквальной точностью, но другие сравнения как-то в голову не лезут.

Сначала он молчал. Долго молчал. Четыре с половиной минуты — я машинально отметил время. Причем все эти долгие минуты он не смотрел на меня. Взгляд его был устремлен в пол, и, таким образом, мне была видна только его великолепная лысина. Наконец он поднял голову, и я расстроился: впечатление было такое, что он сию минуту наложит в штаны. Прошу прощения у очередного министра обороны и всего российского генералитета.

Итак, он поднял голову и я, внутренне содрогнувшись, сказал ему:

— Степан Алексеевич! Если вы не можете говорить, то… — и я заткнулся. Он должен был начать говорить, а человеколюбие нужно оставить в покое, авось пригодится в иных ситуациях.

Он будто не расслышал моих слов. За что я уважаю советских генералов, а Киселев стал им в советское время, так именно за то, что уж если они примут решение, что бывает крайне нечасто, то идут до конца.

И пошел такой бред сивой кобылы, что только память о служебном долге заставила меня с серьезным видом слушать маршала и постоянно демонстрировать, что я верю в реальность всего, что с таким усердием он пытался мне втолковать. Впрочем, выражение его лица было адекватно тексту:

— Не уверен, что вы поймете, — начал он. — Ну, да все равно. Когда-нибудь об этом нужно начать говорить, теперь мне уже ясно. Почему бы не вам?

Последнее я воспринял не без оговорок, но до поры до времени решил его не перебивать.

— Действительно, почему бы не вам быть первым, кто сие услышит? — будто беседуя с самим собой, продолжал он. — Хорошо. Скажите, Турецкий, вы слышали что-нибудь о так называемом Стратегическом управлении?

— О чем, простите?

— О Стратегическом управлении, — повторил он терпеливо.

— Нет. — Я покачал головой.

— Конечно, — подтвердил он. — Откуда вам знать о нем?..

Я разозлился.

— Степан Алексеевич, — заявил я, — вы что, издеваетесь надо мной?

Кажется, я повысил голос, но он никак не отреагировал. Он словно изучал в самом себе некую очень важную для себя мысль, и мысль эта, по всей видимости, приводила его в ужас, граничивший с отчаянием.

— Я не могу вам рассказать всего. — Он говорил монотонным и срывающимся голосом одновременно, и в какую-то минуту я подумал, что и сам недалек от испуга. И это начинало меня серьезно беспокоить: в порядке ли его рассудок? — Я и не смог бы вам все рассказать, — продолжал он, — даже если бы и захотел. Просто не знаю всего. Только малую часть. Очень малую…

— Малую часть чего? — осторожно спросил я.

Казалось, только теперь он впервые посмотрел на меня более-менее осмысленным взглядом.

— Не торопитесь, молодой человек, — предупредил он, — не торопитесь. Вообще никогда не торопитесь. Я вот поторопился — и к чему это привело?

— К чему? — словно ласковый доктор, спросил я.

— Не торопитесь, — мрачно повторил он. Нет, он все-таки невменяем. — В свое время и я поторопился вступить в одну организацию. Я думал, что это именно та организация, которая в конечном итоге спасет Россию. Я ошибся.

— Вы говорите про секту Муна? — подсказал я, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Он посмотрел на меня с удивлением.

— Я что, похож на верующего человека? — протянул он. — На сектанта?

— Да нет. — Я пожал плечами. — Просто подумал, что вы меня тут же поправите и назовете наименование вашей организации.

Он вскинул на меня воспаленные глаза и чуть ли не закричал:

— Так я же и говорю вам! Почему вы меня не слушаете? Я ведь только что сказал вам про Стратегическое управление!

— Вы ничего мне про него не сказали! — запротестовал я.

— Мы и представить себе не могли, до какой степени оба ошибались!

— Мы — это кто? — перебил я.

— Мы со Смирновым, — объяснил маршал. — Когда вступали в нее…

— То есть что значит — вступали? — удивился я. — Это что же, вроде бойскаутской организации?

Он покачал головой.

— Я понимаю… Я как-то путано все это объясняю…

— Да уж…

— Ну так вот, — заговорил он после паузы, и я с удивлением услышал в его голосе нечто похожее на твердость духа. — Существует такая организация. Стратегическое управление.

Незаметно для него я вздохнул.

— Все поганое и паскудное, что творится в настоящее время в стране, есть результат деятельности этой организации.

— Вот так, да? — чуть не присвистнул я. — Это как же вас следует понимать? В каком, извините, смысле?

— В прямом! — отрубил он. — Стратегическое управление делает все, чтобы погубить Россию.

— Жидомасонский заговор? — участливо, как больного, спросил я. — Понимаю…

Он посмотрел на меня с неожиданной злостью.

— Ни хрена вы не понимаете! — сообщил мне доблестный муж. — Только корчите из себя… черт знает кого. Если бы вы знали хоть половину из того, что знаю я, вы бы не ерничали.

— Так расскажите, — вполне резонно, как мне кажется, предложил я.

— Рассказать… — проговорил он задумчиво. — Если б я знал, как это сделать. Так, чтоб вы поверили сразу и безоговорочно, Турецкий, если б я только мог.

— Да вы попробуйте! — взмолился я.

Он вздохнул.

— Скажите, Турецкий, вам никогда не казалось, что все, что происходит в России, на самом деле является осуществлением грандиозного злодейского плана? Все эти черные вторники и четверги, весь этот криминал, заказные убийства… наконец, эта нескончаемая война в Чечне? Вам никогда не приходила в голову мысль, что все это — не издержки реформ, не отдельные, так сказать, недостатки, а самая настоящая жестко продуманная реальность? Что именно эти злодейства и определяют не только наше настоящее, но и будущее?

— Каким образом? — поинтересовался я.

— Хороший вопрос, — кивнул он. — Только я не знаю.

— Итак, — сказал я. — Давайте прикинем, насколько правильно я вас понял. Существует некая тайная организация под довольно странным названием «Стратегическое управление». Так?

— Так, — согласился он, причем снова посмотрел на меня с таким неподдельным страхом, что я засомневался, стоит ли продолжать и дальше нагнетать ужасы. Все-таки ночь на дворе.

— И это самое Стратегическое управление, — продолжал я, — устраивает гражданам всякие бяки в виде бандитских разборок и войны в Чечне. Так?

— Так, — снова подтвердил он.

— Но это же ахинея. — Я развел руками.

— Вот-вот, — сказал он. — На этом тоже строился расчет.

— На чем?

— Вот на этом самом, — словно отмахнулся он.

Я взял себя в руки и начал все сначала, причем самым мягким тоном, на который только был способен:

— Послушайте, Степан Алексеевич, допустим, Стратегическое управление. Хорошо. Но подумайте сами: при чем тут война в Чечне? Мы же с вами умные люди. Мы понимаем, что за всем этим стоят деньги и, скажем, нефть, которая, в свою очередь, не просто деньги, а очень большие деньги. Или криминал. Как правило, за всем этим тоже стоят корыстные причины.

Он усмехнулся с трагической миной:

— Только не говорите мне, что наши реформы создают проблему капитала, который, в свою очередь, создает вышеперечисленные проблемы.

— А разве нет? — удивился я.

Он покачал головой:

— В какой-то степени… возможно. Но в очень малой степени. Вы не хотите понять главного.

— Чего же?

— Почему каждый шаг правительства, которому мы с вами служим, — ошибочный? — зашипел он мне в лицо. — Как вы думаете? А?

— Некомпетентны, — предположил я. — Угадал?

Он с шумом выпустил воздух из груди:

— Почти. Они не то чтобы некомпетентны — они, можно сказать, зомбированы.

Час от часу не легче.

— Вы сами-то понимаете, что говорите? — устало спросил я. — Что это за тайны мадридского, пардон, кремлевского двора?

— Самая распространенная ошибка, — заявил он менторским тоном, — это думать, что во главе всего лежат деньги.

Смотри какой бессребреник!

— Ну что вы! — сказал я. — Во главе всего лежит любовь.

Кажется, я устал. Что это я несу?!

Но он, слава Богу, не обратил внимания. Слишком был погружен в самого себя.

— Власть — вот что лежит во главе всего, — сказал он, отрешенно глядя на настольную лампу. — Вот что движет ими. Власть. И только она! Будь она проклята…

— Это вряд ли, — усомнился я.

— Им не нужны деньги, — как заведенный, монотонно говорил Киселев. — Им нужна власть. И это хуже большевизма и фашизма, вместе взятых. Каждая ошибка правительства — результат четко продуманных действий Стратегического управления. Страна летит в пропасть. И подталкивает ее в эту пропасть организация, в которой состою и я.

— Ну так и что это за организация? — небрежно, чтоб не спугнуть, спросил я. Меня уже достало это Стратегическое управление…

— У каждого из нас, рядовых ее членов, свой участок работы. Потом я расскажу вам, за что отвечал лично я. Но сейчас мне хочется, чтоб вы вбили себе в башку: все, что творится в стране, не есть издержки трудного пути, по которому якобы идет российская демократия. Все просто тщательно и виртуозно спланировано и претворено в жизнь.

— Что именно?

— Все!

— Начнем сначала. Война в Чечне?

— Спланирована в середине девяносто второго года. Началась с опозданием на две с половиной недели.

— Ничего себе! Ладно. Расстрел «Белого дома»?

— Хасбулатов и Руцкой были подставлены с самого начала. Операция проведена в те же сроки, что и была зафиксирована в документах, — с точностью до минуты. Ну, может, плюс-минус десять. Минут…

— А жертвы?

— Естественно! Скажу больше. Спланированное фактическое количество жертв и спланированное объявленное количество были идентичны.

— То есть вы хотите сказать, что было спланировано даже количество жертв?

— Да, да! Все произошло именно так, как и было задумано.

— А убийство тележурналиста Листьева тоже дело рук Стратегического управления?

— Это было как раз в ведении Смирнова. Безусловно!

— Что — безусловно?

— Листьева убил человек, направленный к нему Стратегическим управлением. Правда, сам он, я имею в виду убийцу, не знал, кто направлял его руку.

— Есть версия, что Листьев убит из-за больших денег, которые могли уплыть не в те руки…

— Можно рассматривать любую версию. Но его убийство было бы невозможно без санкции Стратегического управления. А оно и дало такую санкцию.

— Ну а журналист Холодов?

— Это была импровизация. Холодов подобрался слишком близко к некоторым секретам. После его устранения возник интересный общественный резонанс. Интересный с точки зрения Стратегического управления. Поэтому, когда такой же резонанс потребовался еще раз, управление дало добро на устранение и тележурналиста Листьева.

— Что-то я не понял. Зачем нужен такой, с позволения сказать, резонанс? И главное — кому?!

— Не пытайтесь угадать логику в действиях Стратегического управления, молодой человек. Это непостижимо даже для такого волка, каковым являюсь я сам.

Или он с ума сошел, или я…

— Если я правильно вас понимаю, — медленно произнес я, — то все, что происходит в общественной жизни страны, в той или иной мере спровоцировано организацией, которую вы называете Стратегическим управлением. Так?

— Это не я так его называю, — раздраженно ответил он. — Это оно само себя так называет.

— Но ведь вы тоже являетесь ее членом, — напомнил я на всякий случай.

— Уже не являюсь, — заявил вдруг маршал.

— То есть как? — растерялся я. — Вы же сами только что…

— Мало ли что! — рассердился он. — Они убили Смирнова, моего друга, который, кстати, был предан им. Он еще не понял того, что понял я.

— Как действовала эта организация? — спросил я. — У них что — свои аналитики, свой центральный комитет? Я правильно вас понимаю?

— Правильно, — быстро глянул он на меня. — Но подробности я расскажу вам потом.

— Почему потом?

— Потому что устал. Второго раза мне уже по самое горло.

— Второго раза? — насторожился я. — Что вы имеете в виду, Степан Алексеевич?

Он удивленно посмотрел на меня.

— Вы что, так ничего и не поняли? — недоуменно спросил он. — Но ведь именно об этом мы со Смирновым и проговорили весь вечер.

Кажется, я только теперь начинал что-то понимать.

— Вы говорили о Стратегическом управлении? — уточнил я на всякий случай.

— Нет, об Алле Пугачевой, — съязвил он. — А о чем же еще?!

— Мало ли…

Он вздохнул.

— Я убеждал его, что нужно идти в прокуратуру.

— А он?

— А что — он? Говорил, что я ничего не понимаю.

— Что он имел в виду?

— Я же говорю — он верил им. Он действительно считал, что они действуют на благо Родины и… всякое такое. Он просто не хотел видеть того, что видел я.

— И поэтому вы поссорились?

Маршал снова шумно вздохнул.

— Да. Поэтому мы поссорились.

На том мы с ним и расстались. Я уже понял, что, скорее всего, от этого поганого дела мне уйти не удастся. Перед моим уходом маршал обещал, что, если завтра днем я навещу его еще раз, и уже официально, по делу об убийстве Смирнова, он передаст в мои руки собственноручное объяснение, где подробно изложит все, что знает о секретной организации.

Ощущения были двойственными. Конечно, это бред. Но — бред в устах человека, который выглядел вполне здоровым. К тому же человека заслуженного — маршала. Впрочем, я не очень силен в нюансах психиатрии.

В эту-то минуту раздумий, когда я уже вышел на улицу, мимо пронесся тот убийца-автомобиль, который едва не сбил меня с ног. Немного поразмыслив, я все-таки решил не искать в этом инциденте происки таинственного Стратегического управления. В конце концов, в машине могли сидеть элементарные хулиганы или какие-нибудь сравнительно безобидные отпетые бандиты. После ужасов, рассказанных Киселевым, любой бритоголовый качок покажется мальчиком-колокольчиком.

— О, мать мою… — громко выругался я.

Я так спешил к маршалу Киселеву, что начисто забыл о Тане Зеркаловой. Не говоря того, что это просто свинство с моей стороны — так поступить с бедной женщиной после всего ею пережитого, это еще в высшей степени глупо — оставлять сейчас ее одну. Хотя, с другой стороны, она должна была встретить оперативно-следственную группу. Так или иначе, я вынужден был снова бежать туда, в квартиру Смирновых.

2

Муровская машина уже стояла у подъезда. Симпатичный такой микроавтобус, за рулем которого сидел усатый водила. Усам его, наверное, позавидовал бы сам Буденный: концы свисали много ниже подбородка.

— Давно приехали? — подойдя к его окошку, спросил я.

Он надменно повернул голову и так же гордо посмотрел на меня.

— Давно.

— Грязнов здесь? — спросил я, чтобы немного сбить с него спесь.

Поймите меня правильно. Я не спал нормально много дней и ночей. Я закончил расследование по очень сложному делу. Эта нынешняя ночь рассматривалась мной как отдохновение от трудов праведных. И что же? Вместо того чтобы отдыхать как полагается, я лицезрел кровавый труп отца моей когда-то очень близкой знакомой. А позже выслушиваю неслыханную ахинею из уст теперь уже бывшего Маршала Советского Союза.

Потому не судите меня строго за то, что я пристал к этому помешанному на своих усах водителю. Я знал, что Грязнову здесь появиться сейчас так же трудно, как, скажем, Косте Меркулову.

Тем неожиданнее был ответ:

— Здесь.

Я уставился на усы:

— Здесь?!

— Здесь, — невозмутимо повторил водитель.

И, как подтверждение его слов, из подъезда вышел Вячеслав Иванович Грязнов, сыщик от Бога и мой хороший давний товарищ.

Завидев меня, он тут же поспешил навстречу.

— Как там Киселев? — без всяких «здравствуйте» спросил он.

— Я просто восхищаюсь твоей проницательностью. Я вложил в свои слова максимум сарказма. — Как это ты догадался, что я именно от него? Очень интересно.

— Элементарно, Ватсон, — легко откликнулся он. — Мне только что сказали, что он был последним, кто приходил к Смирнову. Зеркалова, в свою очередь, показала, что ты здесь уже был и куда-то ушел. Зная твою неуемную энергию, об остальном догадаться было нетрудно.

— Действительно. — Я в восхищении покачал головой. — Вот за что люблю МУР! За смекалку и сообразительность.

— Так что там Киселев?

Рассказывать о нашем с Киселевым разговоре мне было почему-то трудно. Мучили сомнения по поводу здоровья маршала.

— Чего молчишь, Саня? — с удивлением смотрел на меня Грязнов.

Нужно было как-то отвечать. А я действительно был в затруднении. Рассказать ему все — значит поставить себя в дурацкое положение. Стратегическое управление, понимаешь!..

— Слушай, знаешь что? — предложил я ему. — Ты давай-ка сам по-быстрому дуй к нему и обо всем у него расспроси. Составь протокол допроса. Посмотрим, что он и тебе еще наговорит, а потом мы сверим его показания. Идет?

— А почему, собственно? — насторожился Грязнов. — Ты думаешь, что он мог?..

— Ничего я не думаю, — перебил я. — Даже более того, я уверен, что он не убивал Михаила Смирнова. Но это так, частности. Официально подобная версия сохраняется. Сходи сам и допроси. По горячим следам, так сказать.

Я вспомнил, как выглядел Степан Алексеевич перед моим уходом, и поначалу решил, что самое лучшее будет — оставить его в эту ночь в покое. Ведь в конце нашей, так сказать, беседы Киселев понес уже несусветную чушь. Якобы это самое Стратегическое управление, будь оно неладно, уже прибрало к рукам и золотой запас страны, и военно-промышленный комплекс, и энергетический комплекс, и лесной, и еще Бог знает какие комплексы. Словом, такие страхи навел, что я и сам готов был комплексовать. Ну просто очень плох стал Степан Алексеевич перед моим уходом. Так что, конечно, лучше было бы, если бы Грязнов не трогал его. Хотя бы до утра. Но, с другой стороны, и протокол допроса свидетеля или, что не исключено, подозреваемого никогда не повредит следствию.

— Вообще-то он был очень недоволен, когда я уходил. — Лжи в моих словах было немного — смотря под каким углом глядеть на это. — Так что можешь допросить его и завтра. Никуда он не убежит.

— Думаешь? — с сомнением посмотрел на меня Вячеслав. И махнул рукой: — Ладно, пусть пока отдыхает. Ты мне лучше вот что скажи. Твоя контора возьмет это дело к своему производству. Или поручит следствие Мосгорпрокуратуре?

— Слава, солнце мое, — ответил я, — ты что же думаешь, я сплю и вижу, как это дело передают мне? Да берите вы, МУР и горпрокуратура, его со всеми потрохами!

— Начальству виднее, — сказал Грязнов.

Я понял, что устал донельзя. Еще немного, и я нагрублю этому хорошему человеку, своему большому другу. Поэтому я сдержался и спросил:

— Где Таня?

— Таня?

— Ну, Зеркалова, дочь убитого, — объяснил я. — Она наша знакомая. Нельзя же ее сейчас оставлять одну. Хочу отвести ее к нам.

— Молодец! — с иронией посмотрел на меня Грязнов. — Красивая баба никогда не должна оставаться ночью одна.

— Пошел ты! — Тут я разрядился предложением слов так примерно из пятнадцати, и среди них не было ни одного печатного.

Уложив Таню на диване и прикрыв ее пледом, Ирина еще долго сидела около нашей гостьи, слушая, как та постепенно затихала. Таня все еще всхлипывала, но в конце концов лошадиная доза снотворного сделала свое дело, и в итоге потрясенная женщина заснула.

Все это время я просидел на кухне и отчаянно дымил, куря сигареты одну за другой.

Вошла Ирина и поморщилась:

— Форточку бы открыл. Хоть топор вешай…

— Угу, — сказал я.

Она села напротив и внимательно посмотрела мне в глаза.

— Между вами что-то было? — спросила неожиданно.

Я так закашлялся, что, казалось, никогда не перестану. Наконец прохрипел:

— Ты о чем?

— Саша, — нежно проговорила моя жена. — Неужели ты думаешь, что женщины не чувствуют таких элементарных вещей? Ты ошибаешься, Саша.

— Слушай, Ирина! — возмутился я. — О чем ты сейчас говоришь?! У человека только что отца убили! А ты… Как не стыдно, Ира?!

Она кивнула и встала.

— Значит, было. Кобель ты, Саша. — Она еще раз смерила меня взглядом, полным презрения, и вышла.

Ну, было. Мало ли что… Если интересно, я потом и поподробнее могу рассказать об этом романе. Хотя о чем там рассказывать, обыкновенная история. Зачем же из-за пустяка сцены устраивать? Глупость какая-то, ей-богу.

Зазвонил телефон, и я выругался вслух:

— Дадут мне эти сволочи сегодня поспать или нет?

Я снял трубку с аппарата, который стоял тут же, на кухне:

— Турецкий слушает.

Услышав голос в трубке, я чуть не грохнул телефон о стену.

— Это господин старший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры? — ласково спросил меня Грязнов. — С вами говорят из квартиры Степана Алексеевича Киселева.

— Какого хрена тебе там надо? — мрачно поинтересовался я. — Ты же говорил, что не будешь его беспокоить. Он тебе там не надрал еще уши?

— Не успел, — ответил Грязнов. — Александр Борисович, не будешь ли ты так любезен подойти сюда, к нам? Очень тебя прошу.

— Слушай, Грязнов, оставь свои шуточки для сопливых поклонниц, — пока еще спокойно попросил я его. — Я, понимаешь ли, спать хочу. Завтра предвижу тяжелый день, и мне хочется хоть немножечко покоя. Ясно тебе?

— Как сыщик сыщику могу с полной определенностью предсказать, что завтра тебе предстоит действительно тяжелый день, — сообщил он. — Возможно, ты даже не представляешь, Саня, насколько он у тебя будет тяжелый. А насчет покоя… Покой нам только снится. Подойди сюда, и как можно быстрее. Это в твоих же интересах, старик, поверь мне.

— Ну что там у тебя? — устало спросил я. — Степан Алексеевич напускает на тебя страхи, а ты наделал в штаны и некому тебя подтереть? Так, что ли?

— Почти, — серьезно проговорил он. — Я действительно чуть не обделался, когда вошел в эту квартиру. Не догадываешься почему?

— Слава, дай-ка трубочку Степану Алексеев…

— Он мертв, — перебил он меня голосом человека, которому надоели розыгрыши.

— Что?!

— Степан Алексеевич Киселев убит. — Голос Грязнова звучал ровно и официально. И потому убедительно.

Во всяком случае, мне и в голову не пришло не поверить ему. Он, как-никак, занимает в МУРе не последнюю должность первого замнача, да и сам я, как говорится, не помочиться вышел.

Тем не менее я сказал:

— Врешь, — хотя и знал уже, что это правда.

— Александр Борисович, — проникновенно звучал голос Грязнова. — Будьте так добры, приходите к нам. Машину за вами я уже послал.

— Я бы и сам дошел, — перестал я сопротивляться. — Здесь недалеко.

— Ну что вы, — сказал этот иезуит. — Мы же понимаем, как вы устали…

3

Последний Маршал Советского Союза был убит точно так же, как и Михаил Александрович Смирнов. Ему снесли половину черепа.

— О Господи! — только и смог я выдавить из себя.

Грязнов внимательно за мной наблюдал. Я поймал себя на мысли, что точно таким же взглядом, наверное, смотрел на Киселева, когда сообщал ему о смерти Смирнова. И мне стало чуточку не по себе.

— Только не смотри на меня, как солдат на вошь, — сказал я Грязнову. — Можешь взять в нашей следственной части мою развернутую характеристику. Там будет сказано, что Турецкий морально устойчив и не способен к убийству. А это означает, что Киселева я не убивал.

— Знаю я твою моральную устойчивость, — усмехнулся Грязнов. — Свою дочь я бы даже в церковь с тобой не отпустил.

— Разве у тебя есть дочь? — поразился я.

Он поднял руку:

— Это я так, к слову. Но давай-ка к делу. Когда ты расстался с Киселевым?

— Час назад. — Я посмотрел на часы, которые на этот раз благоразумно прихватил с собой. — Нет, почти полтора. А вы давно здесь?

— Как он выглядел, когда ты уходил? — не отвечая на мой вопрос, спросил Грязнов.

Я еще раз посмотрел на убитого и уверенно ответил:

— Лучше.

— Не надо, Саня, — попросил Грязнов. — Не ерничай ладно? Здесь, если ты до сих пор не понял, убийство произошло. И ты был одним из последних, кто видел убитого. Что последним был — не скажу. Доказательств нет. Так что отвечай по существу, очень тебя прошу.

— За презумпцию невиновности — спасибо. — Я не мог не иронизировать, хотя и понимал, что Грязнов психует. — Что знаю, то и скажу. Ты только спрашивай, гражданин начальник. А я тебе все изложу как на духу, век воли не видать.

— Ты чего? — удивился он.

— А ты чего?! — не выдержал и я. — Ты чего тут из себя корчишь? Что ты мне цирк устраиваешь? «Доказательств нет», «отвечай по существу»! Бюрократ!

Он уперся указательным пальцем мне в грудь. Ну прямо шериф из американского кино.

— За оскорбление при исполнении служебных обязанностей можно запросто схлопотать по морде. Понял?

— С «важняком», милый мой, тоже шутки плохи, — напомнил я ему, с кем он имеет дело. — Короче. Что тут произошло? У меня такое ощущение, что убивал их один и тот же человек. Причем одним и тем же способом.

— Да, — согласился он. — Но посмотри, что мы имеем. Я подозреваю, что кто-то хочет убедить нас в том, что сначала Киселев убил Смирнова, а потом покончил с собой.

— Или наоборот, — пробормотал я.

— Не понял, — смотрел на меня Грязнов. — Что значит — наоборот? Сначала покончил с собой, а потом убил Смирнова? У врача давно был, Саня?

Пришлось объяснять.

— Я хочу сказать, — вздохнул я, — что кто-то делает вид, будто хочет убедить нас именно в том, о чем ты так проницательно тут говорил.

— Зачем?

Я развел руками:

— Кто их разберет, этих убийц, — проговорил я. — Мало ли что у них на уме.

— Версия удобоваримая, — согласился Грязнов. — Это вполне имеет право быть.

— Да, — поддержал я его. — Только для завершения удобоваримости не хватает самой малости.

— Чего именно? — насторожился он.

Я снова развел руками:

— Так предсмертной записки же!

Он посмотрел на меня как-то очень уж отстраненно, и я понял, что сейчас последует.

— Саня, — сказал он, — может быть, ты смилостивишься и все-таки расскажешь, что произошло тут между тобой и убитым?

— Хорошо, смилуюсь, — кивнул я. — В общем-то ничего интересного в нашем разговоре не было. В основном речь шла о политике.

— О политике?

— А что тебя удивляет? Сейчас все говорят о политике. До выборов Президента осталось всего ничего.

Он почему-то посмотрел на часы, потом на меня и вдруг сказал:

— Странно.

— Что — странно?

— Странно. У него убили товарища, так? И в это время он разглагольствует о президентских выборах.

— Кто тебе сказал, что мы говорили о выборах? — удивился я.

— Ты, — тоже удивился он.

— Ну ладно. — Я поднял ладони. — Не буду вводить следствие в заблуждение.

— Неужели?

— Можешь мне поверить, — заверил я. — Хорошо. Слушай, давай только выйдем покурим? Пусть дежурный следователь и ребята-оперативники все здесь запротоколируют.

— Если хочешь, — предложил он, — можем вообще выйти из дома и подышать свежим воздухом. А ребята, точно, пусть повкалывают — поищут тут следы и улики.

— Ты даже имеешь возможность проводить меня до дома, — улыбнулся я. — Здесь недалеко.

— Как быстро стало светлеть, — сказал Грязнов, едва мы вышли из подъезда. — Я бы даже сказал — стремительно.

— Да уж, — согласился я.

На улице и вправду было уже светло. Только что была ночь — и вдруг утро.

Некоторое время мы молчали. Наши шаги размеренным стуком нарушали утреннюю тишину.

— Ну? — сказал наконец Грязнов.

— Ну и вот, — сказал я. — Что ты слышал о Стратегическом управлении?

— Это ЦРУ, что ли? — покосился он на меня.

— Нет, отечественное.

Он покачал головой.

— Ничего.

— Ага, — сказал я. — Вот и я ничего не слышал. До сегодняшней ночи.

— Киселев? — коротко спросил он.

— Он.

И мы снова замолчали.

— Ну? — уже раздраженно сказал Слава. — Что ты кота за хвост тянешь?

До самой последней секунды я не был уверен, что расскажу ему все то, о чем поведал мне покойный Киселев. Зачем МУРу знать то, о чем знает Генпрокуратура? И вот только что меня осенило, хотя все и так было ясно, словно Божий день. Если все, что наговорил мне об этом дурацком управлении Киселев, есть бред и ахинея, то я только наврежу себе тем, что ничего об этом не рассказываю. Если же во всем этом есть крупица истины, то уж, во всяком случае, Грязнов заслуживает того, чтобы все знать. Такие, как Грязнов, войны в Чечне не начинают и золотые запасы не воруют. Ну конечно, он должен знать. Мне даже показалось, что расхотелось спать — так на душе полегчало.

— Просто не знаю, с чего начать, — пожал я плечами.

Грязнов вздохнул:

— А ты представь себе, что ты стенографистка, извини за смелость высказывания. И шпарь как по писаному. Я же не заставляю тебя придумывать, фантазировать. Просто воспроизведи. И можешь идти баиньки.

— Ладно, — кивнул я. — Попробую.

И медленно, но верно начал свое «воспроизведение». Поначалу Грязнов слушал меня со скептической ухмылкой на устах, но потом эта ухмылка куда-то пропала. Я догадывался, что в моем рассказе его что-то сильно зацепило, но что именно — до меня пока не доходило. Мне не хотелось пока раскрывать перед ним этот свой интерес, и я продолжал рассказывать, как хорошо смазанный диктофон, если их чем-нибудь смазывают. Я даже стал засыпать от монотонности собственного голоса. И в итоге рассказал все.

— И что ты обо всем этом думаешь? — спросил он, когда я закончил.

Я пожал плечами.

— Одно из двух. Или Киселев впал в старческий маразм, или что-то в этом есть.

— Это не ответ. — Слава серьезно смотрел на меня.

— Грязнов! — взмолился я. — Отпусти ты мою душу грешную на покаяние! Спать хочется — сил нет. Мне пара часов осталось глазки-то сомкнуть. Ну пожа-алста, гражданин нача-альник… — заканючил я.

— Идите, Турецкий, — строго кивнул он мне. — И не забудьте, что все, о чем вы мне сейчас рассказали, является тайной следствия. Обещайте, что никому не расскажете того, что сообщили мне.

— Чтоб я сдох! — поклялся я. — Можно идти?

— Иди. И спасибо за помощь следствию.

— Взаимно, — сказал я и отправился спать.

Пусть помучается, угадывая, что могла означать моя последняя реплика.