Эдик вышел из будки междугороднего телефона.

Он только что простился с сестрой, оборвал последнюю ниточку, связывающую его с единственным не чужим ему человеком.

Итак, сумка с вещами в камере хранения. В Пулково он вернется завтра утром. Домой решено не возвращаться. Это время – почти сутки – он подарит себе.

Эдик сел в маршрутку, добрался до города, пошел пешком по шумному, многолюдному проспекту. Увидел вывеску: «Силуэт. Салон мужских причесок». Зашел, выбрал глазастую девчушку, увлеченно тараторящую с подругой по профессии.

– К вам можно?

– Что вы желаете? – Девушка окинула взглядом его голову.

– Я хотел изменить цвет волос, – улыбнулся Эдик. – А то, знаете ли, хочется быть неотразимым, а дамы предпочитают жгучих брюнетов, так же как джентльмены – блондинок, тоже не всегда натуральных, – улыбнулся он. – Вы это умеете?

– Я все умею. – Девушка достала картонку с образцами. – Вы хотите совсем черный? «Вороное крыло»?

– Да, давайте остановимся на этом, – указал он на черную прядь.

Девушка развела краситель, намазала его голову, накрыла пленкой, оставила, как она выразилась, «на контакт» и продолжила увлекательную беседу с подругой.

– Таня, вот ты можешь мне объяснить, что происходит? То звонит каждый день по десять раз, утром – вместо будильника, чтобы сказать «доброе утро» и пожелать успешного дня. Вечером – спокойной ночи, да еще среди дня раз пять: как я поела, что я делаю, какое у меня настроение. Это если мы с ним в данный день не встречаемся. А если он у меня – это вообще песня.

– Так что тебя не устраивает, я не пойму?

– Так ты дальше слушай. Я к этому всему привыкаю – к хорошему ведь быстро привыкаешь. Привыкаю просыпаться под его «с добрым утром», засыпать под его «спокойной ночи», я к нему привязываюсь, как кошка. И вдруг, среди полного счастья, он исчезает на две недели, месяц, два месяца. Никаких звонков, никакой информации – где он, что с ним, может, его машина переехала? Ничего не знаю.

– А позвонить самой?

– Так он же не дает мне свой телефон! Мы с ним уже год спим, а у меня нет его телефона! Я сижу дома, жду звонка, никуда не хожу, схожу с ума, худею, теряю сон. Потом напиваюсь с горя и решаю порвать с этой сволочью навсегда. И тут он объявляется. И знаешь, что он мне говорит каждый раз?

– Что?

– Он говорит этаким до омерзения радостным голосом: «Малыш, ты где пропадала?» Нет, ты представляешь, это я пропадала! Пропади он совсем к чертовой матери!

– Может, он женат?

– Черта с два. Я уже справки навела через одного хакера знакомого. У него есть база данных ментовская. Там все жители города – адрес, возраст, семейное положение. Холост он. Живет с мамой. Мне и телефон дали. Но я не хочу звонить, пусть пропадет пропадом.

– Так пусть и пропадет. Забудь.

– Забудешь его, – вздохнула девушка. – Знаешь, как с ним хорошо?

– Тогда терпи.

– Не буду!

– Девушка, а мне еще долго терпеть? – подал голос Эдик.

– Ой, мужчина! Я чуть не забыла про вас.

Она подскочила к Эдику:

– Наклонитесь затылочком пониже, вот так. Вода не горячая?

– Норма.

Ручки в резиновых перчатках осторожно смывали краску, пальчики массировали голову.

– Знаете, все хорошо. Взялось хорошо! Пойдемте к креслу. Стричь будем?

– Да. Мне бы хотелось форму изменить. Что-нибудь классическое. – Он ткнул пальцем в журнал.

– Ага… Попробуем. Правда, у вас волосы на темени коротковаты. Но форму придать можно.

Защелкали ножницы.

– Как укладывать будем?

– Давайте на косой пробор, гладкую, аккуратную голову.

Зажужжал фен, девушка вновь переключилась на подругу.

– Я уж думаю, может, он бандит? Или драгдилер какой? Наркоту перевозит?

– Бабки-то есть у него?

– Особо не бросается. Так, скорее по минимуму. Мне уж надеть совсем нечего. Так хоть бы подарил тряпку какую, гад.

– А костюмчик новый, синий – это откуда?

– Ну… Это он купил. Так я выпросила. Месяц моральных унижений.

– Наташка, все мужики такие. Это по анекдоту. Собралась международная женская конференция. На повестке дня три вопроса: первый – все мужики сволочи, второй – надеть нечего, третий – разное.

Наташа рассмеялась, выключила фен.

– Лаком взбрызнем?

– Пожалуй. Сколько с меня?

– Двести десять.

Эдик расплатился, дал чаевые, вышел на улицу.

Поглядывая на нарядные витрины, думал о невольно подслушанном разговоре. Как знать, может быть, друг этой барышни – один из них, воинов и избранных? Маловероятно, но возможно. Вот такая подружка-болтушка может провалить тщательно спланированное дело.

Как это правильно, что сам никогда не завязывал сколько-нибудь прочных отношений с женщинами. Как, впрочем, и с мужчинами. Даже единоверцами, единомышленниками.

Среди них – люди самых разных национальностей, цвета кожи и волос, характеров и темпераментов. Единственное, что объединяет их, – решимость стоять под знаменем, выполнить свое предназначение.

Впрочем, и здесь он выделяется, его личные цели – особые. Не он служит идее, наоборот – идея должна помочь ему сделать то, что задумано.

Эдик вошел в бутик известного модельера и вышел оттуда в прекрасно сшитом, строгом темно-синем костюме, отлично сидящем на его ладной фигуре. Рубашка, галстук, ботинки – цветовая гамма идеально продумана. Он чувствовал себя великолепно.

Поймал такси и направился к одному небольшому ресторанчику, в котором бывал однажды и который наметил именно для этого вечера. Ресторанчик был неподалеку. Эдик не успел докурить сигарету.

– Какой адрес?

– Здесь, пожалуйста. – Он остановил машину за квартал до нужного дома.

– В гости идете? – добродушно полюбопытствовал водитель, принимая щедрые чаевые.

– Да, – чуть улыбнулся в ответ Эдик. – Попрощаться.

Он вошел в зал и словно погрузился в сладкий сон, в чарующий мир востока. Это был китайский ресторан. Эдик предпочитал китайскую кухню всем прочим за легкость, неожиданное сочетание и изысканность вкусовых ощущений.

Ресторан был прелестен. Тихо звучала музыка. Пол был устлан зелеными, с алой каймой коврами, и по нему бесшумно сновали официантки в шелковых кимоно, расшитых в той же цветовой гамме. Темно-красные диванчики вокруг столиков, покрытых розовыми скатертями. Темно-вишневые перегородки между столами, подвесной потолок из бамбука, увитый зеленью.

Самое главное было в глубине зала: там возвышалась пагода-беседка с красными колоннами и зеленой крышей. Чтобы попасть в пагоду, нужно пройти по горбатому мостику, перекинутому через ручеек, вернее, маленький бассейн с фонтаном, где плавали рыбки.

Внутри беседки – столик на двоих. За столиком сидели узкоглазые, черноволосые девушки в кимоно, с высокими прическами, заколотыми множеством длинных, украшенных камнями шпилек и гребней. Камни, разумеется, были искусственными, но красота девушек – истинная, совершенная красота – еще раз убеждала, что все самое прекрасное происходит из стран Востока.

Он выбрал столик напротив беседки, так, чтобы видеть девушек. Он подойдет к ним, но это позже. Незачем торопить время. Нужно насладиться, насытиться каждым мгновением, ибо жизнь измеряется вовсе не годами, не возрастом, а мгновениями наслаждения, счастья.

Эдик раскрыл меню.

– Что господин будет заказывать? – склонилась перед ним в полупоклоне очаровательная официантка.

В основном в ресторане работали кореянки и вьетнамки, весьма симпатичные, что подразумевало жесткий отбор в заведение.

– Стебли сельдерея с креветками, соленые огурцы в янджоуском соусе. Суп из акульих плавников с крабами, жареная утка с ананасом.

– Напитки?

– Что есть из водок?

– «Русский стандарт», Смирновская…

– Давайте «Русский стандарт», триста граммов. Бутылку воды.

Когда закуски были расставлены, Эдик наполнил рюмку и опрокинул ее всю, залпом.

В этом тоже его отличие от фанатиков – он любил немного выпить.

Он поглощал пищу неторопливо, отдаваясь вкусовым ощущениям, словно любовным переживаниям, глядя на шелковые драпировки в окнах ресторана или на безукоризненно красивых девушек в беседке.

Мысли его между тем текли своим чередом.

…Самые счастливые воспоминания в его жизни связаны с детством, с летом в горном селении, с высоким камнем, на который мог забраться только он.

Там, на этом камне, он был выше всех, он был почти как Всевышний для копошащихся внизу сверстников. Невидим и всемогущ. Выше его был только орел, зорко всматривающийся в распростертую далеко внизу равнину.

Страстное желание оказаться выше орла, выше всех, стать всемогущим вершителем чужих судеб стало мечтой его детства. И эта мечта не растаяла, она лишь обрела другую форму.

Он блестяще учился в училище, он мечтал стать доблестным военачальником. Но паршивый, вечно пьяный замполит Егоров, изгадивший офицерский туалет своей блевотиной, сказал однажды ему, без пяти минут офицеру, сказал в присутствии курсантов-первогодков: «Эй ты, чеченец-пепенец, иди убери там за мной, педрило!»

Когда его, Эдика Рагоева, оттащили от пьяной русской свиньи, у того была сломана челюсть и ключица.

– Ты легко отделался, – крикнул ему Эдик, вырываясь из рук товарищей.

– Ты отделаешься гораздо тяжелее, – сплевывая кровь, процедил полковник.

Его выгнали из училища. Он едва избежал суда. Товарищи, вставшие было на его защиту, тут же и затихли по углам: приближалось время присяги, погонов и назначений…

Эдик попробовал суп – ароматный, в меру горячий, с нежно-розовыми раковыми шейками.

Замечательно вкусно. Он налил себе вторую стопку, одним движением опрокинул ее.

…Он вернулся в Грозный, но мать и отец не могли помочь сыну найти достойное место под солнцем: на его родине будущее определялось происхождением. Его храбрость, его хладнокровие ценили в Абхазии, но там он был наемником. Разве может наемник быть «выше орла»? Нет, конечно. Разве что выше других наемников.

Война в Чечне заставила его вернуться в Грозный. И видит Аллах, он сражался не хуже многих известных командиров. Правда, и у него был уже свой отряд. Но среди полевых командиров его голос мог раздаваться только после представителей знатных тейпов. Он много сделал для победы над федералами, но разве это было оценено так, как он того желал? Нет.

А желал он быть на самом верху, обладать безграничной властью. Или же прославиться на века, стать известным во всех странах, на всех континентах.

Если бы кто-либо мог прочитать его мысли, его сочли бы параноиком. Нет, просто он был маниакально одержим своей идеей, он шел к ней долгие годы и пришел к пониманию того, что добрыми делами не прославишься, нет.

Кто помнит ваятелей православных храмов, зодчих, сотворивших чудо Кижей или Покрова на Нерли? Кто помнит имена мусульман, строивших мечети и минареты Бухары и Самарканда? В конце концов, разве вошло в историю имя хоть одного египтянина – строителя пирамиды Хеопса?

Зато имя человека, который сжег храм богини Афродиты в древнегреческом городе Эфесе, не забыто до сих пор. Герострат – это имя живо в памяти народов почти тридцать веков!

Вот это слава! Настоящая, подлинная, нетленная!

К такой славе он шел через лагеря талибов, через годы тихой, почти неприметной жизни, через испытания, которые ему были даны.

Там, в Астрахани, на городском рынке, его едва не взяли, он чудом сумел выскочить из города.

Он блестяще организовал и осуществил взрыв самолета под Воронежем. Жаль, что обломки не упали на район, где до сих пор живет и попивает водку замполит ракетного училища. Зато он сумел добыть для боевиков сто тысяч долларов – плата за голову Сомова. Почему было не соединить два дела в одно? Пришлось, правда, связаться с Сосновским, с этим жирдяем, который водит дружбу с родовитыми чеченскими кланами. Да только родовитость их зачастую тесно связана с подлостью. Дали понять Сосне, что с его, Рагоева, доли можно скинуть процентов двадцать. И гнусный пигмей Сосна пытался сэкономить на нем, Эдике! Жадное животное! Конечно, Эдик заставил олигарха раскошелиться. Но на это были потрачены три дня из последних семнадцати дней его жизни. Что ж, Сосновский заплатит годами собственной жизни за каждый из этих трех дней.

Большую часть причитающейся ему суммы получит после его смерти сестра – она еще не знает об этом.

Того, что он оставил себе, с большим запасом хватило и на перелеты из города в город, и на расходы на предстоящую операцию, и на этот последний день.

Он показал себя организатором, способным руководить действиями другого человека, находящегося за тысячи верст от него.

Ну, не совсем так. Он был в Хабаровске. Был там до взрыва – упрятав чемодан со взрывчаткой в привокзальную камеру хранения, был там и первого сентября. Рафаэль Лаарба удивился его визиту. Ведь он звонил Эдику накануне в Питер, и вот он здесь.

Он был подавлен, слабый душой абхазец, чуть ли не в милицию собирался с повинной. Эдик предвидел такой вариант и прилетел ночным рейсом. Он долго говорил с Рафиком, готовил его к смерти.

Смешно, Рафик выпил снотворное не сопротивляясь, снова подчинившись чужой воле.

И теперь ему, Эдику, даровано право качнуть маховик истории. Он заслужил честь быть первым, и ему оказали эту честь. Его завтрашний подвиг станет сигнальной ракетой для следующих акций. Мир содрогнется от ужаса, но кто сказал, что этот мир достоин лучшего?

Тогда, в день взрыва, первого сентября, в двадцать часов по Москве, сидя в квартире навеки уснувшего абхазца, Эдик внимательно смотрел телепередачу, посвященную религии. Именно в этой передаче должны были прозвучать ключевые слова. И они прозвучали.

«Фундаменталисты – это люди, которым противен существующий миропорядок, люди, которые хотят изменить окружающее пространство» – эти слова, произнесенные мужчиной с острой бородкой, были предназначены именно ему, Эдику.

Эти слова были паролем, приказом сделать то, что он сделает завтра.

То, что это должно произойти именно завтра, девятого сентября, в день его сорокалетия, следовало из других слов того же козлобородого мужчины: «Моисей сорок лет водил свой народ по пустыне. Его миссия оказалась выполнена ровно через сорок лет».

Конечно, Эдик мог все сделать сам, не ожидая высочайшего дозволения, он прекрасный подрывник, и ему не нужны помощники. Но кто в таком случае прославит его деяние? Кто расскажет миру о том, что именно Эдуард Рагоев начал отсчет нового времени.

Эдик не боялся смерти, он видел ее слишком близко. Несметное количество раз он мог умереть на поле боя. Но Всевышний оставил ему жизнь, значит, он, Эдик, понял свое предназначение правильно.

Единственное, чего он не мог себе позволить, – быть пойманным, судимым, посаженным в тюремную клетку. Кто смеет судить его, Эдуарда Рагоева?

Впрочем, он никому и не позволит этого сделать.

…Рагоев с удовольствием выпил еще водки, теперь под жареную утку в кусочках ананаса. Тихая, чарующая музыка, благодушное состояние сытости, мысли, приведенные в полный порядок, – какой дивный день он себе устроил! И позволит себе еще один подарок – сладострастную ночь, полную восточных изысков любви.

Он подозвал официантку:

– Пожалуйста, пошлите девушкам в беседке бутылку божоле, они его любят. Последнего урожая, пожалуйста.

Девушки в беседке были проститутками. Впрочем, по отношению к ним столь грубые слова не употреблялись, были бы оскорбительны. Девушки были искуснейшими жрицами любви, покорными любой воле господина.

А он, Эдик Рагоев, как раз намеревался стать на свою последнюю ночь их господином.

Девушки жили в двухкомнатной квартирке неподалеку от ресторана. Он был там однажды и знал, что искусство жриц стоит очень дорого. Но оно того стоит.

К тому же он не собирался ночевать у себя дома. Мало ли что…

Его все– таки ищут. Но они, как всегда, опоздают.

Мягкие ковры под ногами, окна, занавешеные шелковыми, расписанными драконами шторами.

Квартира казалась на первый взгляд продолжением зала ресторана. Но мягкий, красноватый свет, струящийся из вмонтированных в стены светильников, создавал ощущение интимности, возбуждал. Он не мог запомнить имен девушек, да и не хотел утруждать себя этим.

Они были для него Маша и Даша. Миниатюрные, словно статуэтки, с точеными обнаженными фигурками и распущенными черными волосами, девушки лежали подле него на широкой тахте, покрытой тончайшими простынями.

Даша завернула в свои блестящие, шелковые волосы его член и начала легонько массировать его.

Маша скользила упругими сосками по его груди, животу, едва касаясь его. Затем прильнула.

Ее кожа была умащена каким-то маслом, благовониями, она скользила по его телу, и эти прикосновения вызвали невероятное возбуждение. По телу Эдика побежали мурашки, он застонал, руки его погрузились в волну длинных волос. Он привстал, нашел губы Маши, уже полураскрытые, готовые к его поцелую.

Даша все поглаживала волосами твердый, словно меч, член и наконец села на него, застонав, выгибая спину. Его член был великоват для нее, и она стонала не столько от боли, сколько от сладостной боли. Эдик сжимал маленькие, упругие грудки ее подруги, не в силах прервать поцелуй, чувствуя, как его могучий красавец все глубже проникает в горячую, влажную женскую плоть.

Время словно остановилось…