Он тоже не спал всю ночь. Но тело его было легким, приятно опустошенным, а душа почти парила.

Когда он поднялся, часы показывали шесть утра. Девушки, утомленные ночной работой, приподнялись, вопросительно глядя на господина.

– Отдыхайте, малышки, – ласково произнес он, положив на столик плотную пачку долларов. – Не провожайте меня, дверь я захлопну.

Девушки мурлыкнули в ответ нечто нежно-благодарное и заснули, свернувшись калачиками.

Он принял душ, побрился, уложил феном черные волосы, достал из дипломата упаковку ватных тампонов, шприц и пузырек с вязкой, прозрачной жидкостью. Скрутил два ватных шарика, засунул их глубоко в ноздри. Затем набрал в шприц жидкость из пузырька и сделал несколько уколов, вводя небольшие количества раствора в верхнюю губу, затем – в нижнюю. Губы тут же приобрели несвойственную им полноту. Потом достал из футляра массивные очки вполлица.

Проверил документы, еще раз заглянул в паспорт, затем в зеркало. На него смотрел человек с черными волосами, широким носом и полными, слегка вывернутыми губами. Точь-в точь как на фотографии. Дымчатые очки в роговой оправе завершали образ ученого-востоковеда, направляющегося в служебную командировку.

Он облачился в костюм, сунул документы и бумажник во внутренний карман пиджака и вышел на улицу. Быстро поймал такси, направился в аэропорт.

В камере хранения нашел нужную ячейку, взял дорожную сумку, оглянулся и, убедившись, что вокруг никого нет, извлек из бокового кармана сумки нечто вроде маленького пульта, опустил его в левый карман пиджака. Ненужный теперь дипломат оставил в той же ячейке камеры и прошел в зал ожидания. Регистрация на рейс была объявлена, но он решил не спешить. Взял бланк таможенной декларации, направился к стойке бара, занял место за пустым столиком с чашкой кофе.

Прихлебывая кофе и заполняя декларацию, он внимательно осмотрелся. Народу в зале было немного, стояла небольшая очередь возле стойки с надписью «Рейс No 2348 Санкт-Петербург – Дели», дальше, у другой стойки, шла регистрация на Франкфурт-на-Майне.

Он думал о том, что пассажиры с немецкого рейса будут сегодня вечером возбужденно рассказывать знакомым, что тоже могли бы погибнуть, но, к счастью, все обошлось, беда их миновала… Придет и ваша очередь, подождите. Собственно, об этом он подумал мимоходом. Его больше занимала мысль о том, что уже через час с небольшим он разрушит своей волею и своим презрением к смерти символ целой страны – ядерной державы. Как тут не вспомнить, что пророк побеждал неверных, имея сотню против тысячи? А он один погубит тысячи, и имя его уже сегодня узнает весь мир. И содрогнется? Да!

У газетного киоска стояли несколько туристов и что-то весело обсуждали. Длинный, худой парень в надвинутой на уши бейсболке скользнул по нему взглядом и как будто слегка задержал его.

Нет, показалось. Но что-то неприятное все же кольнуло. Эдик заметил, что перебирает рукой невидимые четки, и убрал руку, мысленно ругая себя за проклятую привычку.

– Там за столиком мужик как будто подозрительный, – весело улыбаясь, словно рассказывая забавный анекдот, проговорил Безухов.

– Что подозрительного? Похож? – Турецкий стоял спиной и не видел мужчину.

– Не похож. Черноволосый, нос широкий, губы толстые. Но рукой шевелит. Будто четки перебирает. Посмотрел на меня, убрал руку со стола, – продолжая посмеиваться, докладывал Безухов.

– Глаза?

– Он в очках дымчатых, не видно. Так, пузырек из кармана достал, вытряхнул на ладонь капсулу желтого цвета, сунул ее в рот. Идет к стойке на Дели. У него сумка дорожная.

– Он тебя узнает, если ты кепку снимешь?

– Не знаю. Но тогда, в кабинете Кашкиной, он на меня внимательно глянул, как бы сфотографировал.

– Тогда у тебя уши торчали. А сейчас – нет. Действуем так…

Регистрация шла своим чередом. Он протянул паспорт на имя Расула Газаева.

– Сумку с собой берете? – спросила девушка за стойкой.

– Нет, в багаж, пожалуйста.

Сумку поставили на весы. Долговязый парень в бейсболке, с каким-то красочно иллюстрированным журналом в руке, протискивался к стойке.

– Девушка, я забыл! У меня в багаже ингалятор остался! А у меня астма! Можно мне вернуть рюкзак? – Он возбужденно размахивал руками и вдруг заехал локтем в лицо Эдика.

Очки съехали набок, Эдик в бешенстве посмотрел на парня, водружая их на место.

– Простите, ради бога, извините, я нечаянно. Понимаете, так боюсь приступа, а ингалятор в рюкзаке, – тараторил юноша, глядя на Эдика, и уронил на пол журнал, которым размахивал.

Левая рука Эдика опустилась в карман, нащупала пульт.

– Успокойтесь, что вы так волнуетесь? Вон аптечный киоск, там, наверное, и ингаляторы есть. Вы сходите и посмотрите. А потом уж решим, доставать ваш багаж или нет, – успокаивающе произнесла девушка за стойкой.

– А я не заметил! Спасибо!

Юноша умчался. Эдик, чуть повернувшись, проследил его путь. Парень действительно что-то покупал в аптечном киоске. Он расслабился, пальцы выпустили коробочку.

– Вот чумовой! – улыбнулась Эдику регистраторша, указывая глазами на парня. – И журнал уронил! Вы не поднимете?

Эдик сделал вид, что вопрос обращен не к нему.

– Возьмите документы, – проговорила девушка, видимо недовольная его неучтивостью.

Эдик протянул руку.

– Я подниму, чего не сделаешь для красивой женщины! – Стоявший чуть в стороне мужчина сделал шаг в сторону Эдика, наклонился перед ним, собираясь поднять журнал.

Одновременно сзади его сильно толкнули в спину. Эдик споткнулся, едва не рухнул на мужчину, все еще копошащегося внизу, от неожиданности выбросил вперед левую руку, упираясь в стойку регистрации. Одновременно что-то мелькнуло в руках регистраторши, левая рука оказалась прищелкнута наручником к вертикальной стойке, правую вывернули назад чьи-то сильные руки.

Он попытался ударить невидимого противника ногой, но на него уже наваливались со всех сторон туристы-спецназовцы.

– Тихо, не дергайся, – процедил один из них.

Парень, стоявший у ларька, обернулся, увидел поверженного Эдика и, сорвав с головы бейсболку, радостно закричал:

– Ур-ра! Взяли, Александр Борисович!

Эдик посмотрел на оттопыренные уши и вспомнил, где он видел этого парня.

Он стиснул зубы, отыскал языком облатку, спрятанную за щекой, и проглотил ее.

В зале началась паника. Пассажиры испуганно шарахались в стороны от повисшего на руках спецназовцев приличного вида черноволосого мужчины.

– Спокойно, товарищи! – громко произнес Турецкий. – Это просто учения. Тренировка группы «Антитеррор». Успокойтесь, все в порядке, учения закончены.

…– Рагоев проглотил капсулу с цианидом. – Александр описывал Меркулову финальную часть операции. – Мгновенная смерть.

– Слава богу. Хоть и грех так говорить. Но страшно даже подумать, чем бы это все могло закончиться!

– Да уж. Бомбочка в сумке была не слабая. Пластиковая, металлоискатель такую не берет. А руку этот гад все время в кармане держал, на пульте, – оживленно рассказывал Грязнов, будто был рядом с террористом.

– Как вы его вычислили?

– По жесту – он все же засыпался на мелочи.

– Молодец, Саша. Вообще, все молодцы. И стажер наш… Как его?

– Безухов.

– Вот-вот. Стоящий парнишка.

– Да, не испугался. Хотя Рагоев в тот момент держал руку в кармане, на пульте.

– Да что же ты ему парнишку-то подсунул, Саша?

– Он должен был все-таки попытаться его опознать. Поэтому очки с лица сбил. У нас сигнал был оговорен: если это скорее Рагоев, чем не Рагоев, – он журнал на пол роняет.

– Что значит – скорее так или не так?

– Он абсолютно изменил внешность. Только глаза и остались… И привычка пальцами перебирать.

– Как раз на мелких привычках и сыпятся профессионалы, – хмыкнул сидевший здесь же Грязнов. – Но мне-то Костя как обидно: мы два часа проболтались в Пулково-1 без толку! А все интересное досталось стажеру!

– Перестань, Слава! Сколько в твоей жизни славных страниц? Пусть и другим что-нибудь достанется. Да и есть еще чем заняться. Рагоев умер, но остались его сообщники. Человек, привыкший писать по-арабски. Нам еще предстоит найти и его, и других.

– Это верно. Что ж, будем искать. Ну а что у вас здесь новенького со всенародно любимым олигархом? – переглянувшись с Турецким, полюбопытствовал Грязнов.

– Есть кое-что новенькое! – оживился Меркулов. – Пока вы отсутствовали, у Самойловича поднакопилась еще пара разговоров Сосновского с исполнителем. Пленка у меня. Послушаем?

– Конечно! – радостно откликнулись друзья.

– Саша, включи магнитофон, тебе ближе… Давайте с самого начала, с того – первого.

Турецкий потянулся, нажал кнопку.

Мужской голос с пленки произнес:

«– Двадцать шестое августа. Первый разговор с Сосновским».

Легкий шелест пленки, и другой, вкрадчивый мужской голос произнес:

"– Здравствуйте.

– Здрасте, здрасте, можете не представляться, я узнал, – это уже характерный говорок олигарха.

– Я насчет обещанного.

– Будет, все будет!

– Когда?

– Ну когда? Когда у меня будет, тогда и у вас.

– Конкретнее.

– Конкретнее – после пятого.

– Хотелось бы раньше.

– Слушайте, я же не печатник Федоров.

– Мы ваши просьбы учитываем.

– Да-да, я помню и ценю. Все идет хорошо, нужно чуть-чуть подождать. Звоните после пятого…"

Пленка снова прошуршала пустотой, и тот же мужской голос объявил:

«– Шестое сентября. Второй разговор с Сосновским».

Несколько секунд молчания, затем:

"– Здравствуйте, вас можно поздравить? – полуутвердительно спросил вкрадчивый голос.

– Здрасте. С чем это?

– Как же? Ваш протеже занял…

– Это вас не касается, и, пожалуйста, без фамилий!

– Что значит – не касается? Неугодный вам человек устранен, прошло собрание акционеров, ваш наместник занял пост. Я жду оплаты своих услуг.

– Разве я отказываюсь? Хочу только заметить, что вы слишком высоко подняли планку.

– То есть все-таки отказываетесь?

– Я этого не сказал. Но нужно реально смотреть на вещи. Ваши амбиции э-э… чрезмерны. Мне и люди говорят: не по чину берет.

– Люди – это кто?

– Ваши люди, ваши. Соплеменники.

– Мои люди вам не известны, – с нажимом на первое слово произнес мужчина. Голос его стал жестким. – И вот что. Вы, кажется, думаете, что оказанная вам услуга ничего не стоит? Голова Сомова стоит ровно столько же, сколько и ваша собственная жизнь.

– Вы меня запугиваете? – взвизгнул олигарх".

С пленки запиликали короткие гудки, затем был объявлен последний номер программы – третий разговор с олигархом, состоявшийся на следующий день.

"– Але, господин Со…

– Черт вас возьми! Что вы устроили? Зачем вы взорвали машину?! – визжал Сосновский.

– У меня нет времени на уговоры.

– Разве я отказываюсь? Вы получите всю сумму сегодня же…"

– Это все. Выключай, Саша.

Турецкий включил магнитофон, посмотрел на Грязнова. Друзья рассмеялись.

– В чем дело?

– Все-таки Рагоев не без юмора был мужик. Точно такую же пленочку, Костя, мы в его берлоге надыбали. Все разговоры с Сосновским записаны. В качестве конферансье, объявляющего дату разговора, выступает сам Эдуард Рагоев. Более того, Костя, – перебил друга Грязнов, – рубоповцы, оставшиеся караулить Эдика в его квартире, включили ночью видик. Нарушение, конечно. Но уже было ясно, что он в квартиру не вернется, так что мы их простили. Так оказалось, что в видике стоит кассета с видеозаписью, где Эдуард Рагоев получил заказ на устранение Сомова. Он сделан в ресторане, через посредника, но фамилия олигарха как заказчика прозвучала.

– Зачем он это сделал? – удивился Меркулов. – Зачем оставил улики?

– Видимо, у него с Сосной свои счеты были. Ты же слышал, что душка-олигарх хотел на Эдике сэкономить. Вот тот и передал Сосне посмертный привет. Типа жадность рождает бедность.

– Он, надо полагать, не был в курсе, что у нас в руках дубликат окажется.

– Что ж, это здорово! Должен вас порадовать: деяния господина Сосновского выделены в отдельное уголовное дело. И ваши материалы будут к нему приобщены. Уголовное дело возбуждено и против ставленника на посту гендиректора «Аэрофлота» Нифонтова, которому инкриминируется превышение служебных полномочий, коммерческий подкуп, злоупотребление полномочиями. Вот так-то, друзья! Как веревочка ни вьется… Но бог с ним, с Сосновским.

– Вернее, черт с ним, – вставил неугомонный Грязнов.

– Главное на сегодня, что люди остались живы, что город остался цел! – вернулся Меркулов к действительно главному событию вчерашнего дня.

– Да, Костя, что правда, то правда! – откликнулся Турецкий. – Здорово мы все-таки его скрутили! Приятно вспомнить! Все четко, как на учениях. Люди вокруг и не поняли ничего. Так и подумали, что спецназ тренируется. А какие у Гоголева девушки работают! Там, Костя, всю регистрацию проводили сотрудницы Виктора. Не сотрудницы – заглядение!

– Твоя слабость к питерским женщинам широко известна, – съязвил Грязнов.

– Разве только к питерским? – удивился Меркулов. – Неужели круг интересов нашего друга настолько сузился?

Они рассмеялись.

– Я вот думаю, что же им двигало, этим Рагоевым? – Меркулов посерьезнел. – По сути, он избрал для себя роль смертника, камикадзе. Что это? Фанатизм? Паранойя?

– Непомерная гордыня, так мне кажется, – откликнулся Турецкий. – Впрочем, фанатизм – тоже своего рода гордыня. Самый страшный грех.

– Саша, ты говорил, что Рагоев проходил подготовку за границей?

– Да, есть такие сведения. Как и его сообщник, Рафаэль Лаарба. Знаете, что мне особенно нравится? Местоположение этих лагерей хорошо известно западным спецслужбам.

– Еще бы было не известно! Им ли, как говорится, бриллиантов не знать? Да кто эти лагеря курировал-то? Еще во времена Афгана? Кто исламских наемников грудью кормил? – горячился Грязнов.

– Но ведь наемничество перерастает в терроризм! А их это не трогает! Это не их головная боль. Не желают слышать, что выпущенного из бутылки джинна уже не остановить. Почему они считают, что их это никогда не коснется?

– Вот так же и беспечный гуляка не оглядывается, входя в парадное. Полагая, что бандиты ходят по другим улицам других городов, – добавил Александр.

– Саня, это прямо-таки философское изречение! Нужно снизить пафос, что ли… – Слава полез в сумку и произнес, доставая коньяк: – Может, позволим себе отметить?

Когда янтарная жидкость была разлита по стопкам, Грязнов провозгласил:

– Давайте за нас! Хорошие мы мужики!

– И будем совсем хорошими, когда сделаем ремонт Моисееву.

– Отстаешь от жизни, старичок! Пока ты загорал в Хабаровске, мои бойцы отремонтировали Семеныча по высшему разряду.

– Ну, Славка! Снимаю шляпу! Молодец! За тебя!

– Торг здесь не уместен. За всех!

Они выпили.

– И день сегодня хороший, – добавил Костя, глядя в окно. – Золотая осень! Десятое сентября две тысячи первого года.