Яковлев с Артузом стояли на лестничной площадке двенадцатиэтажного дома на улице Лейтенанта Шмидта. Из квартиры, к которой они прислушивались, доносились шум и звон. Артуз, обнюхав пыльный дерматин двери, не проявил никакого интереса и опустил свое мощное, одинаковое в бедрах, грудной клетке и плечах тело на пол, с явным сомнением воззрившись на хозяина, как бы вопрошая: «А ты уверен, Николай Иванович?»

– Совершенно не уверен, – вполголоса ответил на непрозвучавший вопрос Яковлев. – Но что нам остается?

Человек, живущий в этой квартире, некто Рубинчик, школьный друг Виктора Ключевского, последний из списка выданного Мариной. В ночном клубе, где Рубинчик работает музыкальным менеджером, сказали, что он уже три дня не выходит на работу. Может, тоже в запое. Это пока последняя зацепка, которая у нас есть.

Тут из-за двери шум прекратился, стали слышны гитарные аккорды и неплохо поставленный бархатистый голос с фальшиво-веселой интонацией запел:

Иду по Невскому проспекту, Ко мне подходит урка свой, И говорит он мне: "Анюта! Легавый ходит за тобой! Он целый день канает следом, Тебя он не засек чуть-чуть. Давай вались, а я покеда Его попробую макнуть". Затем из квартиры снова послышался шум. Артуз поднял уши. Иду по Невскому проспекту И оборачиваюсь вслед, Гляжу, за мной канает некто Одетый в кожаный жакет.

Ротвейлер двинулся было к двери, но Николай Иванович остановил его движением руки.

– Дослушаем? – предложил Яковлев Артузу. Тот не возражал.

Недолго счастливы блатные, Пришла беда – от урки весть. И вот мы снова крепостные, Он в Воркуте, а я вот здесь! Иду по Невскому проспекту, Ко мне подходит урка свой, И говорит он мне: "Анюта! Легавый ходит за тобой…"

Вдруг послышались явственные всхлипы. Яковлев, уже не раздумывая, заколотил в дверь.

– Не откроют, будем ломать.

Дверь, однако, довольно скоро отворилась. На пороге раскачивался Лев Собакин собственной персоной (вместе с Ключевским он, что ли, из Москвы вернулся?), а у него за спиной толстый мужик. Толстый размазывал слезы по небритой физиономии.

– Алексей Леонидович? Господин Рубинчик? – Яковлев отодвинул плечом Собакина и вошел в квартиру. Артуз двинулся следом и тут же нырнул в глубь квартиры.

– Д-допустим, Рубинчик. И что?

– Соседи снизу жалуются на ваш вертеп. Что вы себе позволяете? Уже больше одиннадцати вечера.

– Какие соседи, – начал приходить в себя владелец квартиры, – какие соседи?! Соседи снизу на даче, там нет никого, что вы мне вкручиваете?!

– Значит, соседи сверху! – не сдавался Яковлев.

– Какой – сверху?! Какой – сверху?! – заорал Рубинчик. – Да я на последнем этаже живу!!! Вам чего здесь надо, а? Ты кто такой вообще?!

Тут раздалось сдержанное рычания Артуза, и Рубинчик осекся, хотя оно относилось явно не к нему. Яковлев живо двинулся вперед, уже не обращая внимания на несговорчивого хозяина, и нашел на кухне примечательную картину. Атруз сидел на спящем человеке и тряс его, схватив зубами за мятую рубашку. Тот мычал, но не просыпался.

Количество как уже опустошенной тары, так и еще готовых к употреблению бутылок было неправдоподобно велико. Виктор Ключевский – его вмиг узнал Яковлев – лежал на полу посреди всего этого великолепия, в руке у него была зажата закрытая банка пива.

Сорок минут понадобилось, чтобы мало-мальски привести его в чувство, вытащить из квартиры и, погрузив в такси, перевезти к Марине.

После холодного душа, литра кофе и двух тарелок борща он практически пришел в себя и был готов к разговору. Хотя еще довольно долго Николаю Ивановичу пришлось объяснять, кто он такой и зачем так грубо и бесцеремонно прервал душевное общение старых друзей.

– А! Как мы с Игорем тогда пили, а потом голосовали?! – наконец дошел до него смысл вопросов. – Помню, конечно!

Яковлев развернул перед ним крупномасштабную карту Златогорской области, которую специально сегодня купил:

– Рассказывай и показывай.

– Во! – присмотревшись к карте, радостно ткнул пальцем в точку «Дачник 12» Ключевский. – Вот тут у меня типа дача, а вот если на машине, то по этому вот проселку можно, значит, на трассу. Только машина у меня гавкнулась тогда как раз… вот.

– И вы, пьяные, пошли пешком?

– Ага.

– По проселку?

– Не, через лес – так короче.

– И куда вышли?

Ключевский снова воззрился на карту, долго чесал затылок и, наконец, показал на один из изгибов трассы примерно километрах в двадцати пяти от водохранилища.

– Вот тут вылезли на насыпь и, значит, стали голосовать.

– Долго голосовали?

– Не помню, я то спал, то не спал. Помню, Игорек матерился громко, а потом пальнул, у меня аж уши заложило.

– В какую сторону пальнул?

– А черт его знает, пальнул и пальнул. Туда, наверно. – Ключевский приложил палец к карте кончиком к водохранилищу.

Николай Иванович достал из кармана план, нарисованный Игорем (отобрал у Гордеева вместе с тезисами), и сверил с картой. В принципе участок дороги, изображенный Игорем, очертаниями практически совпадал с указанным Ключевским, только на рисунке Игоря место, где они с шурином стояли, было в начале прямого километрового участка, а Ключевский показывал на конец того же участка.

– Виктор, а вы точно сюда вышли? – переспросил он. – Может, левее или правее?

– Я это… конечно, пьяный был, только там в другом месте болото вокруг дороги – и только вот тут вот и можно на трассу попасть.

– А потом, когда голосовали, вы по обочине ходили? Может быть, вот сюда отошли. – Яковлев показал место на трассе, обозначенное Игорем.

– Не, я лично ходить тогда ва-аще уже не мог, я там присел, это… на камешки, и все, потом Игорь пальнул, а я отрубился просто от утомления и помню себя только это… уже в машине. Так что если и ходили, то я типа как лунатик был.

– Ладно, а зачем Игорь взял с собой в увольнение автомат, не знаете?

– Понятия не имею.