Допрос Крамаренко Турецкий отложил до утра. Нужно было непременно сделать так, чтобы он ничего не смог сообщить Лемеховой раньше времени. Сажать его на ночь в камеру не выход, этим можно только поднять тревогу в стане вероятного противника, весь эффект неожиданности полетит в тартарары.

В половине восьмого Турецкий занял позицию у подъезда крупнопанельной девятиэтажки с покосившейся, загаженной дверью мусоропровода, вывороченным могучей рукой пролетариата домофоном и огороженной металлической сеткой узкой и длинной, как кишка автостоянкой напротив дома. Все машины на ней были покрыты замерзшей грязью: они жались к проезду, состоявшему, как водится, из луж и колдобин, с вечера шел дождь, а ночью подморозило. У выезда несколько пацанов с ведром кипятка зарабатывали на сигареты.

А Крамаренко не заработал на квартиру в престижном районе, подумал Турецкий с некоторой долей злорадства. Не заработал… И черт с ним, мысль угасла, он погрузился в оцепенение, которое бывает рано утром, когда, встав в неурочный час перед поездкой, выпиваешь кофе, чтобы проснуться, потом понимаешь, что можно было спать еще минут двадцать, и томишься неподвижно, сдерживая себя – только бы не взглянуть в несчетный уже раз на часы, чтобы не тронуться умом. Еще он подумал отстраненно, что вещи, которые обычно его раздражают: мусор под ногами, дымящие в открытую третьеклассники, «новые русские», убивающие на ухабах ходовые своих «БМВ» и «мерседесов» и предпочитающие тратиться на их ремонт, вместо того чтобы залатать асфальт перед собственным домом, и прочие неисчислимые гримасы нашего насквозь идиотского существования, сегодня его не задевают. Как будто он видит это не наяву, а смотрит вполглаза дешевое кино, и то с конца, – лишь бы не пропустить начало футбольного матча.

Антон Крамаренко вышел из подъезда без четверти восемь, Турецкого он не узнал и попытался пройти мимо, но «важняк» бесцеремонно преградил ему дорогу.

– А-а, Борис Александрович?! – Он сделал удивленные глаза, как малое дитя.

– Александр Борисович, – поправил Турецкий и показал корочку.

– Я и представить не мог, – еще сильней удивился Крамаренко.

Турецкий указал на служебную «хонду»:

– Садитесь в машину.

Крамаренко засуетился:

– Но я опаздываю… То есть еще пару минут, ну пять, не опаздываю, а потом мне нужно на работу.

Турецкий вспомнил упакованного в резиновый мешок Голика. А сейчас он лежит голый в холодильнике, дожидается вскрытия, и в нескольких шагах ночной дежурный допивает последний чай и готовится сдавать смену. Для него Голик не человек, а учетная единица хранения, заготовка на складе для дальнейшей переработки. А Дмитрий был моложе этого хлыща, завертевшегося при первых признаках опасности как угорь на сковородке, и, судя по всему, в тысячу раз достойнее. Крамаренко неповинен непосредственно в его смерти, Турецкий это понимал и все же с трудом удержался, чтобы не наброситься на прохвоста и не задушить как мерзкую крысу. Он прикусил до крови губу, сжал изо всех сил кулаки и, видимо, изменился в лице, потому что Крамаренко испугался и залепетал:

– Вам плохо, Александр Борисович? Плохо? Сердце?

– Марш в машину! – прошипел Турецкий.

– Зачем?

– Бегом!

Для верности он отвесил Антону Богдановичу легкую оплеуху. Тот, едва устояв на ногах, понял серьезность намерений Турецкого, и задавать вопросов больше не стал – живо сел в машину.

Турецкий привез его в прокуратуру, заставил позвонить Лемеховой, сказаться больным и отпроситься на день с работы. Голос у Крамаренко, когда он разговаривал с начальницей, был таким убитым, что она, наверное, отпустила бы его на неделю, стоило ему лишь заикнуться.

– А теперь поговорим, – многообещающе заявил Турецкий, как только Крамаренко повесил трубку.

– О чем? Я ничего не знаю, мне нечего вам сказать.

– Вот. – Турецкий раскрыл перед ним папку с чистосердечным признанием и объяснительными записками.

– Вот! – Набравшись наглости, Крамаренко ткнул пальцем в резолюцию прокурора: «Дело закрыто…»

– Полоски по краям бумаги узнаёте?

Крамаренко потупился, как нашкодивший мальчишка, и еле слышно пробормотал:

– Да.

– Не слышу!

– Узнаю.

– Распечатано в офисе «Медеи»?

– Да.

– На чем именно?

– На сетевом принтере, он же ксерокс, он же сканер.

– Когда его чинили в последний раз?

– Не помню.

– Вспоминайте!

– Раз десять его чинили, может, сто, я компьютерами не занимаюсь. Все время приходил калека, понятия не имею, кто его взял на такую работу. Ростом метр сорок и с церебральным параличом: ноги переставляет чудовищным усилием воли, руки как клешни, пальцы не слушаются. Может, он и второй Маресьев, но принтер починить не мог, мы ему всем офисом помогали эту дуру разобрать – без толку, как мазал по краям, так и продолжал мазать, еще и бумагу стал зажевывать.

– И Лемехова тоже участвовала в ремонтных работах?

– Да. Представьте себе, даже Ксения Александровна как-то раз этому инвалиду помогала.

– И что, с апреля у вас нет нормального принтера?

– Есть. Этим гробом никто не пользуется уже пару месяцев. Компьютерщику Ксения Александровна устроила привселюдную выволочку, удержала с него ползарплаты, а принтер и ксерокс взяли другие. А тот, по-моему, должны обменять, вроде в Японии заказали аналогичный или похожий… А почему вы вообще меня допрашиваете? Спросите компьютерщика!

– А кто в объяснительной написал, что чистосердечное признание ему подсунули и заставили подписать силой, когда на самом деле сам его составил? Кто, гражданин Крамаренко?!

Он скривил тоскливую мину и ничего не ответил.

В этот момент появилась Лия.

– Оставляю это типа на ваше попечение, Лия Георгиевна, – сказал Турецкий. – Дверь запереть, никому не открывать, к телефону не подходить и его не подпускать. Делайте вид, что никого нет. Запросится по нужде – не выпускать, будет скулить – пристегните наручниками к батарее.

Лия попыталась возразить, но Турецкий, повернувшись к Крамаренко спиной, сделал такое зверское лицо, что она поперхнулась на полуслове.

– Ладно, пойдемте, Крамаренко, – смягчился Турецкий, – выведу вас попудрить носик, чтоб не позорить перед дамой.

"Итак, что мы имеем, – соображал Турецкий. – По сути, еще один спектакль, в котором мне выделили роль, меня о согласии не спросив. Лемехова с самой первой встречи умело ломала комедию. И декольте и рана, нанесенная заведомо сломанной офисной техникой, испуг, беспомощность – все ложь, ловушки для сексуально озабоченных идиотов. Сыграно было, конечно, блестяще. Однако если это ложь, то и ненавязчивое предложение интима, естественно, тоже. Но зачем? Просто психическая атака? Деморализовать потенциального противника, хотя бы частично подчинить своей воле. Чтобы слишком глубоко не рыл, а если все-таки копнет, вспомнил о приятных минутах и по-мужски пожалел?

Или тут что-то другое?

Для чего еще нужно было меня обольщать? Например, чтобы выведать тайны следствия. Но Лемехова ни разу ни о чем ни прямо, ни косвенно не спросила. Тогда? Тогда, например, чтобы втюхать мне дезинформацию, направить по ложному следу.

Это наверняка ближе к истине. Ибо от Лемеховой мы узнали, во-первых, о взрыве на водохранилище, во-вторых, об участии Рыжова в инциденте с машиной-бомбой.

Но взрыв на водохранилище определенно не деза, слишком уж много народу о нем знало. А в принципе, по правилам военной науки ей и полагалось вначале прикормить меня забытыми предыдущим следствием, но достойными внимания фактами – заслужить доверие, короче. А уж потом…

Потом она технично сдала мне Рыжова.

Точно, вся эта сцена с появлением Рыжова еще тогда показалась какой-то ненатуральной. И бабка-консьержка его почему-то пропустила беспрепятственно, хотя передо мной при попытке пройти второй раз чуть костьми не легла. А ведь Рыжов должен бы быть самой что ни на есть персоной нон грата в этом доме. Значит, Лемехова предупредила бабку, значит, знала, что Рыжов придет. А может, сама его и пригласила? И заставила «проболтаться»? Поскольку она его периодически прикармливает, поскольку он ей многим обязан, скорее всего, могла заставить.

Но что именно неправда? Рыжов не заказывал дяде Васе взрывчатку? Искал тротил не для Лещинского? Взрывчатка нужна была для каких-то других целей?

А главное – почему именно Лемехова занялась моим обольщением? Самая эффектная женщина в городе – и таким образом зарабатывает на жизнь? Но кто тогда заплатил ей за это? Или у нее личные интересы? Какие? Я ведь прилетел расследовать убийство Вершинина, а не финансы «Медеи». Или как раз в «Медее» и похоронена причина убийства Вершинина?"

Турецкий изрядно опух от обилия версий. Все из них были в той или иной степени вероятны. Но количеством версий Лемехову наверняка не пронять. Нужны реальные доказательства того, что она сознательно водила следствие за нос. И тогда, если умело провести ответную атаку, можно или возбудить против нее дело, или, что было бы, несомненно, полезнее, выяснить, с чьей подачи она вела столь хитрую игру.

«Важняк» позвонил в кардиологию и справился о состоянии Замкова.

– Улучшается, – ответили ему, – хотя кризис еще окончательно не миновал.

Турецкий поспешил в больницу и, опять обив все без исключения пороги, получил позволение на пятиминутную беседу. Замков уже был не в реанимации, а в одноместной палате, на входе сидел на раскладном стульчике омоновец с книжкой.

Черт, выругался про себя Турецкий, доложит же как пить дать. А посещение Замкова – это и есть тот самый шаг влево (вправо), за который Меркулов обещал расстрел. Пришлось схитрить. Забежав в дежурку, «важняк» энергично и быстро, чтобы не успели рассмотреть, помахал корочкой перед носом у двух молоденьких медсестер и потребовал халат, маску и шапочку. Те, перепуганно переглянувшись, выдали ему все перечисленное. Облачившись во врачебную униформу, Турецкий уверенно пошагал к палате и, даже не взглянув на омоновца, толкнул дверь. Охранник на мгновение оторвался от чтива, но тут же к нему вернулся. Очередной доктор не вызвал у него ни малейшего подозрения.

Замков спал, но Турецкому было не до церемоний, он осторожно потормошил больного за плечо и, когда тот приоткрыл глаза, быстро, без предисловий спросил:

– Вы говорить уже можете?

Тот слабо кивнул в ответ.

– Я приходил к вам пару дней назад, помните? Вы обещали описать мне «буржуя», который заказал вам взрывчатку.

– Бородатый, – еле шевеля потрескавшимися губами, сказал Замков, – лет сорок, красивый, бабам нравится, зовут Евгений.

– Фамилия, отчество?

– Не знаю.

Турецкий коротко поблагодарил и, натянув шапочку пониже на глаза, выскочил из палаты.

Ладно, и без фамилии вполне достаточно. Это Рыжов. Значит, эта часть истории правда. Теперь пора прессовать Рыжова.

Турецкий поехал к нему домой, ловя себя на мысли, что очень многие вещи в этом деле ему приходится делать дважды. Нюх притупился? Хватка ослабла? Нет, скорее, противник попался достойный – так все запутал, что с первого захода ни за что не распутать.

Рыжов, видимо, безмятежно спал. Открыл дверь босиком, в халате, с розовой складкой от подушки на щеке и, увидев Турецкого, попытался тут же ее захлопнуть, но «важняк» вовремя подставил ботинок.

– Просыпайтесь, Евгений Евгеньевич, разговор есть.

– Опять? – простонал тот.

– Опять. – Турецкий проводил его до кухни, подождал, пока он сварит кофе, налил и себе и, только убедившись, что Рыжов окончательно проснулся, спросил: – Скажите, Евгений Евгеньевич, а Лещинский в курсе, что вы пытались купить взрывчатку у дяди Васи?

– Не ваше собачье дело, – огрызнулся Рыжов.

– То есть не в курсе.

– Что нужно-то?! Что вы все меня пугаете?

– Все? Кто это – все?

– Не на чем вам меня прижать! – пропустил вопрос мимо ушей Рыжов. – Не на чем. В той перестрелке я жертва, поняли? Кто стрелял, не знаю, спутали с кем-то. И теракт вы мне не пришьете. Ну собирался купить тол, и что?

– Да, собственно, ничего страшного. Всего лишь статья 175 УК РФ: «Приобретение или сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем». Срок, конечно, небольшой, и доказать будет трудновато, но если ваш уважаемый родственник узнает, что вы хотели его «кинуть» и часть выданных вам денег бессовестно прикарманить, я думаю, поддержки от него вам не видать как собственных ушей. Скорее наоборот, он сильно обидится и будет только способствовать самому суровому для вас наказанию. А может, ребят своих попросит вас проучить…

Пока Турецкий говорил, несчастный жиголо бледнел, зеленел, судорожно гнул в кулаке чайную ложку и выпалил затравленно, чуть ли не со слезой:

– Ну что вам от меня надо?!

– Мне нужна предыстория вашего спонтанного признания насчет тола на квартире у вашей дражайшей бывшей супруги. А взамен я готов доказать, что обстрел «фиата» был организован именно Лемеховой, что вы действительно были жертвой и к вам никаких претензий по поводу этого инцидента быть не должно, что…

– Не надо ничего доказывать! – замахал руками Рыжов. – Не хочу я вообще светиться ни как жертва, ни вообще. Ну она меня попросила при вас намекнуть про эту историю.

– Попросила?

– Ну прижала, грозилась, как и вы, сдать Семену, про перестрелку тоже припомнила, стерва.

– Ладно, понятно. И что из рассказанного вами вчера правда, а что дополнения Лемеховой?

– Все почти правда. И тол нужен был для строительства – отвечаю. Не собирался Семен никого мочить. Только десяти штук она мне не занимала. Я просил, да, но не десять, а две, а она сунула сто баксов «на салфетки, сопли вытирать» и послала подальше.

Странно. Очень странно. Если единственная ложь во всей этой истории – десять тысяч то ли взятые Рыжовым в долг, то ли не взятые, какой резон было Лемеховой вообще городить весь этот огород?

Турецкий не видел логики в действиях Лемеховой. Даже женской логики там не просматривалось. Он попытался восстановить хронологию событий.

Началось все с информации Осипова. Причем каким-то образом эта информация попала одновременно и к нему, и к Соловьеву. И Соловьев сразу испугался. Но почему? Если не готовилось никакого покушения на Бутыгина и Шангина, а это пора принять как аксиому, почему он испугался? Все-таки готовилось покушение на Вершинина? Или собака зарыта в этом пресловутом строительстве и Соловьев не хотел, чтобы вообще возвращались к теме взрывчатки?

Строительство Лещинский ведет для Соловьева? Или там отмываются какие-то деньги?

Но главное – кто руководит Лемеховой? Она не может быть автором интриги. Не может даже напрямую проводить линию губернатора – слишком мелкая она рыбешка. Наверняка и Осипова она не могла направлять. Тогда кто?

Самое обидное, что прижать ее фактически нечем. А надо.

Турецкий позвонил ей в офис с намерением пригласить ее в прокуратуру, больше полуофициальные беседы на ее территории он вести не желал. Но секретарша ответила, что Лемехова на каком-то министерском совещании, которое не закончится раньше шести вечера. А было только около часу дня. Ну и бог с ней, подождем до шести, а пока надо все-таки съездить еще разок в Зеленые Холмы.

На эти Зеленые Холмы что-то уж слишком многое завязано, размышлял Турецкий по дороге. Теоретически именно туда везли краденую взрывчатку, там халтурил Яковлев, там же дачи Бутыгина и Шангина, мимо этого поселка должен был проезжать Вершинин по дороге на рыбалку… А что там делал Яковлев-старший?

«Важняк» на минуту остановился и набрал московский номер Гордеева. В Москве рабочий день, конечно, уже закончился, но Юрий был еще на работе.

– Юрий Петрович? Турецкий беспокоит. Можешь мне вкратце изложить, чем занимается в Златогорске Яковлев-старший?

– Не могу, он от моих услуг отказался, еще до того как уехал в Златогорск, с тех пор я ни о нем, ни от него ничего слышал, – ответил Гордеев.

– А Игорь Яковлев, когда ты с ним встречался, ничего не упоминал о Зеленых Холмах?

– Нет, а что это?

– Поселок дачный, в котором он подрабатывал.

– Нет, извини, ничем не могу помочь.

Ладно, будем разбираться сами.

Подъезжая к поселку, Турецкий среди сосновых стволов заметил удаляющуюся в глубь леса знакомую фигурку. Тот же полушубок, длинные светлые волосы, джинсы, правда, в этот раз были красно-кирпичные, но определенно это была Тая. Притормозив на обочине, «важняк» поспешил за девушкой. За пару километров до поселка болото по краям дороги, слава богу, заканчивалось, и лес подступал прямо к шоссе. Шла она на удивление быстро и на его призывные крики никак не реагировала, ему пришлось перейти на резвую трусцу. Но она заметила Турецкого, только когда он коснулся ее плеча, вздрогнула и содрала с головы наушники:

– Вы меня напугали, Алк.

– Больше не буду, – повинился «важняк». – Что слушаете?

– BSB.

– «Блэк Саббат»?

– «Бэкстрит бойз».

– И гуляете?

– Точно, а как вы догадались? – Она на удивление приятно улыбнулась, в прошлый раз «важняк» как-то не заметил, что у нее такая хорошая улыбка, не соблазнительная, не наглая, а по-детски мягкая.

– Интуиция. На охотницу вы не похожи, на грибницу тоже. – Он улыбнулся в ответ. – Как ваши дела, с Иннокентием помирились?

– Ага, все обошлось, к всеобщему удовольствию. Почетная обязанность материнства отложена на неопределенный срок. По-моему, прогулки помогли, однажды прошагала вот так километров… не знаю даже сколько, в болоте чуть не завязла – и все как рукой сняло.

– А почему здесь гуляете, у вас тоже домик в Зеленых Холмах?

– Нет, я у Инка живу, на даче.

– А он, значит, гулять не любит?

– Не любит, и вообще он в Питер улетел. Какой-то крендель из галереи его скульптурами интересовался, а Инк с ним не пересекся, полетел догонять.

Турецкий мстительно ухмыльнулся. Пусть побегает, гаденыш, поищет Фихтельбаума.

– И не страшно вам тут гулять? Все-таки лес, звери, люди всякие нехорошие могут встретиться…

– Я в детстве карате занималась, а еще у меня вот что есть. – Она вынула из кармана полушубка внушительного вида пистолет. – Газовый, от кабана поможет, от нехорошего человека тоже, а если медведь, я от него просто убегу.

«Важняк» с непривычки сильно устал бегать по лесу и, увидев подходящее толстое поваленное дерево, предложил:

– Может, присядем?

– Ножки болят? – Тая дождалась, когда он усядется, и улеглась рядом, положив голову ему на колени, было немного неудобно, но зато приятно, от нее почему-то пахло спелым крыжовником. Она достала уже знакомую потертую пачку «Мо» и протянула ему:

– Будете?

Он отрицательно замотал головой и, чтобы скрыть охватившее его вдруг смущение, вернулся к прерванному разговору:

– От человека безоружного, может, и поможет. И то, если близко подойдет, а от человека с винтовкой или автоматом вряд ли. Рискуете на случайный выстрел нарваться, – например, охотник глянет, что кусты шевелятся, и пальнет… Тут неподалеку человека убили полгода назад, может, слышали?

– Не думала, что вы такой трусишка, – расхохоталась Тая. – У нас здесь, если охота, батальон егерей по лесу бегает, тут лишь бы кто не охотится. И как того человека убили, я слышала. Бах, бах – и нету дяденьки, а какой зануда был! Однажды пересеклись на водохранилище, мы там козленка жарили, позвали как человека с нами пивка попить, поколбаситься, у нас музычка, весело, – так он такую рожу сделал! Алк, вот вы в судьбу верите? – Она поудобнее умостила голову и выпустила прямо «важняку» в лицо струйку дыма. – Я бы, например, хотела знать, когда конец, чтобы напоследок оттянуться по полной. И тот крендель знал бы, что ни президентом ему не стать, ни императором, что моральный облик беречь ни к чему… У меня парень был. Ну до Инка, его папику гадалка предсказала, что он – не папик, а парень мой бывший, конечно, – умрет в день свадьбы, выпив воды из колодца. Прикол, да? И вот он, значит, надумал жениться, папик заартачился, но делать-то нечего. А гуляли как раз на даче, там и колодец был. Папик этот колодец заколотил гвоздями, завалил всякой дрянью, только что забором не обнес. И что вы думаете? Парень нажрался, лег на колодец и умер. Я сама видела. Круть?

– Супер, – согласился и Турецкий, и пока Тая вновь не ударилась в философию, поспешил уточнить: – Вы сказали «бах, бах», в смысле – очень громкий выстрел?

– Нет, бах, бах – это значит два выстрела. Один, а потом, через минуту наверное, второй.

– А вы ничего не путаете?

– Я что, похожа на маразматичку?

– Нет, разумеется, но мало ли, травка пробрала, плеер орал слишком громко?…

– Да не было у меня плеера, мы с Кацманом любовью занимались. Вы только Инку не проболтайтесь, он вроде бы и не против, но я его вообще иногда не понимаю, то он меня отшивает, то кричит, что повесится, если я его брошу, то ему вообще все по фиг, он лепит. А я без секса дня прожить не могу, мне это постоянно надо и регулярно… Вы как к сексу на природе относитесь? Хвоя, мурашки-букашки всякие, меня это возбуждает, например.

– Что, и этот ваш Кацман может подтвердить, что выстрела было два? – быстро спросил Турецкий, даже покраснев от неловкости.

– Кацман кончился.

– То есть?

– Поехал совсем. – Она красноречиво покрутила пальцем у виска. – С зелеными тусуется, три дозиметра с собой таскает, в каждый помидор свои цацки тычет, на водохранилище в рыбу совал, в воду, орал, что там фон как под Чернобылем, представляете? Даже в Буграх радиацию обнаружил. А позавчера в Москву полетел, в пикете торчать против этих отходов радиоактивных.

– Постойте, а это где было, здесь неподалеку? – «Важняк» абсолютно ничего не понимал и уже стал подозревать, что Тая говорит о каких-то других выстрелах.

– Не здесь, километров восемь-десять отсюда, там, где сейчас крест стоит, – развеяла она его подозрения.

– А вы далеко от дороги были, когда слышали выстрелы?

– Какой вы любопытный, Алк.

– Ну пожалуйста, – взмолился «важняк». – Далеко?

– Рядом, только что за кустами не видно ничего, а так, может, метров двести. Там болото, а потом высоченная стена кустов, к тому же мы не на дереве сидели, а в траве лежали…

– Тая, вспомните, это очень важно, сколько времени прошло между выстрелами, оба были в одной стороне или, может, один на дороге, второй из леса?

– Минута, может, две, и оба на дороге, только один чуть слева от нас, а второй вроде бы справа. Вы все-таки журналист?

– Хуже, – признался Турецкий, – следователь из Генпрокуратуры.

– Фараон, – презрительно скривилась она и тут же вскочила, отряхивая волосы, только что лежавшие на коленях этого самого фараона. – Обидно, вы мне понравились.

– Что, если фараон, обязательно сволочь? – обиделся за профессию «важняк».

– Отвезите меня домой, я устала.

Больше до самой дачи Бутыгина она не сказала ни слова, и у Турецкого было время обдумать новую и совершенно неожиданную информацию. Если выстрелов было два, это все кардинально меняет. Яковлев стрелял один раз, Вершинина убила одна пуля, зачем тогда второй выстрел? А затем, что пуля Яковлева цели не достигла. Не убивал Яковлев Вершинина. Но кто тогда убийца?

– Тая, вы сможете официально подтвердить, что слышали два выстрела? – спросил Турецкий у девушки, помогая ей выбраться из машины.

– Ни за что, – фыркнула она. – И вообще, я с фараонами не разговариваю.

Ничего, во-первых, можно попробовать уговорить ее попозже, пусть остынет. А не согласится, в конце концов, можно отыскать в Москве Кацмана, быть может, он окажется сговорчивее.

А сейчас хотелось бы понять, кто убийца, если не Яковлев? Что мы о нем знаем? Только то, что стрелял он из оружия калибра 7,62. Но это мог быть и другой автомат, и снайперская винтовка, и даже пистолет. Да хоть тот же ТТ. Баллистическая экспертиза, по сути, подтвердила только тот факт, что пуля, выпущенная из автомата Калашникова с расстояния 500-600 метров, могла причинить имеющиеся разрушения черепу человека и стеклам машины. Баллисты только промерили отверстия, рассчитали скорость и убедились, что при такой скорости у пули хватило бы энергии на проделывание трех наших дырок. Но ведь точно такие же дырки мог проделать, например, снайпер, засевший в километре, или человек с пистолетом, находившийся в десяти шагах.

Но Тая с Кацманом слышали два выстрела, – значит, снайпер отпадает, за километр они бы винтовочный выстрел не расслышали, а даже если бы что-то и донеслось, это не выглядело бы как выстрел, так, хлопок.

Друбич. Даже если стрелял не он, то он как минимум скрыл от следствия факт второго выстрела. Значит, он в деле. Нет, это надо обмозговать конкретно, а пока, раз уж приехал, стоит заняться Буграми.

Турецкий планомерно объехал единственную улицу поселка, заглядывая за каждые ворота. Недостроенных домов было всего три, но ни один из них не примыкал вплотную к горе и не нуждался в сваях, о которых упоминал Рыжов. «Важняк» достиг открытых ворот в конце поселка и решил еще немного вокруг покататься. Может, Лещинский строит свое «Ласточкино гнездо» не в поселке, а где-то рядом, просто потом забор продлят, включив его особняк в охраняемую территорию. Асфальт довольно быстро сворачивал, сливаясь с трассой, ведущей на водохранилище, но от асфальта в лес ответвлялось пару грунтовок, разбитых колесами грузовиков. «Важняк» поехал по одной из них и довольно быстро наткнулся на бетонный забор и еще один блокпост у широченных цельножелезных ворот.

Два омоновца с автоматами выскочили из здания и бросились к его машине, на бегу передергивая затворы.

– Поворачивай! – заорал один, а второй, остановившись в двух шагах, прицелился в Турецкого через лобовое стекло.

Медленно, без резких движений двумя пальцами «важняк» выудил из кармана удостоверение и протянул его ближайшему омоновцу. Тот внимательно прочел, но автомат не опустил:

– Все равно не положено. Стратегический объект, без специального пропуска нельзя.

Пришлось развернуться и ехать обратно, не под пули же лезть. И выяснять, какой именно стратегический объект за забором, было бесполезно: все равно не скажут. Выворачивая на асфальт, Турецкий чуть не столкнулся с неожиданно выскочившим из-за поворота огромным мерседесовским фургоном, еле успел соскочить на обочину, а фургон на всех парах понесся к стратегическому объекту. Действительно, должно быть, серьезный объект, если вместо обычных «КамАЗов» туда такие машинки гоняют.

Добравшись до КПП в Зеленых Холмах, он подошел к охраннику и, предъявив корочки, поинтересовался:

– А которая тут дача Лещинского?

– Четвертая слева, – ответил тот.

Четвертым слева был действительно недостроенный трехэтажный особняк, но никаких свай у него не было, это Турецкий хорошо помнил. Неужели придется еще раз прессовать Рыжова, соврал ведь, подлец.

– Скажите, а вчера днем кто дежурил?

– Я.

– И сегодня опять вы?

– Сменщик заболел.

– Ясно. Тут тип один лысый крутился с собакой, с ротвейлером. Что ему было нужно?

– А вам зачем?

– Я веду дело вашего бывшего сослуживца Яковлева, помните такого?

– Понятно. Лысый этот – Игоря какой-то родственник. Приставал, сколько нам тут платят и все такое.

– И что вы ему сказали?

– А ничего не сказал, мне неприятности ни к чему, хочет, пусть идет к начальству и там выясняет.

– Тоже правильно, – согласился «важняк». – А тот стратегический объект в лесу тоже ваше подразделение охраняет?

– Не знаю я ничего, – мгновенно посуровел охранник. – Мне на пост надо.