В уютном отдельном кабинете ресторана «Узбекистан» сидели двое мужчин: Александр Борисович Турецкий и его давний друг и соратник Вячеслав Иванович Грязнов. Успешные люди, как принято сейчас говорить. Лет за двадцать оба сделали прекрасную карьеру. Саша Турецкий, начав со стажера городской прокуратуры, дорос до старшего помощника генерального прокурора, а Слава Грязнов прошел путь от простого опера до руководителя столичного МУРа, а ныне он начальник Управления собственной безопасности МВД. Они любили вспоминать прежние времена и с высоты нынешнего своего возраста и положения подсмеивались над собой тогдашними, когда были мальчишками, щенками… Правда, как говорится в известной шутке, щенками породистыми, что, собственно, и определило нынешний статус обоих.

С тех давних пор переплелись их пути-дорожки так тесно, что более двух десятилетий идут они по жизни рядом. Многое было в их жизни, в том числе и риск, отвага, горечь поражения, «ранние наши потери и поздние наши утраты»…

И если уж продолжить цитировать поэта, сказавшего, что «время — бесстрастный художник, словно по белым страницам, что-то все пишет и пишет по человеческим лицам», то лица друзей за минувшие годы стали значительнее… Пожалуй, чуть строже. И морщины появились, и седина изрядно посеребрила бороду. Но и бес, конечно, присутствовал в положенном ему месте (особенно касаемо Александра Борисовича Турецкого), и глаза часто вспыхивали веселым блеском, убеждая пытливый взор в том, что в душе оба остались отчасти прежними мальчишками, способными радоваться жизни даже в тяжелые минуты.

Собственно, одна из таких минут и собрала их в ресторане «Узбекистан». Турецкий по служебным делам отсутствовал в столице две недели. За полмесяца в таком большом городе, как Москва, много чего может произойти. Вот Грязнов и делился с другом впечатлениями последних двух недель. То есть он собирался ими поделиться. Но вначале, под первую-вторую рюмку, шел обычный разговор.

— Как твои девочки? Где Ирина, Ниночка?

— Отдыхают, как и положено летом девушкам из хорошей семьи, — улыбался Александр, радуясь другу.

— И где нынче отдыхают?

— Отправил в Черногорию.

— Модный курорт, — оценил Грязнов.

— Главное — погода там хорошая. А мы здесь скоро жабрами обрастем, ей-богу. Сколько же может воды вылиться на наши бедные головы в единицу времени?

— А какова единица времени? — поинтересовался Грязнов, наполняя рюмки.

— Ну, скажем, лето две тысячи четвертого.

— Трудно измерить. Лето еще не кончилось.

— Мне кажется, оно и не начиналось.

— Это все, Санечка, глобальное потепление.

— Где же оно, потепление?

— В Сибири, Санечка. Россия, она ведь живет в провинции. Через пару лет сможешь отправлять семейство на отдых куда-нибудь в Пермь или Семипалатинск.

— Не думаю, что Семипалатинск будет мне по карману даже через пару лет, — усмехнулся Турецкий.

Взятки нужно брать, Санечка, взятки. Все берут, а ты не берешь. Красиво ли это?

Кто это — все? Ты, что ли?

Я, дурак старый, не беру. Мы с тобой одной крови. Но… Да что там! Не слышал, что ли, о последнем чепэ? К вам, в Генпрокуратуру, жалоба пришла.

— Так меня ж две недели не было, — напомнил Александр.

Ну да, ты у нас теперь в свите генерального. Официальные мероприятия, пресс-конференции, то да ее… — ревниво произнес Грязнов.

— Это региональные совещания во всех федеральных округах «то да се»? Переезды, перелеты, бессонные ночи? Чечня, что ли, «то да се»? Господь с тобою. Опять парней наших положили. Зампреда убили… Мы гам три дня сидели.

Извини, Саня, — спохватился Вячеслав. — Это и своими мыслями занят, своими проблемами.

Так облегчи душу, я ж вижу, что тебе невтерпеж, — рассмеялся Турецкий. Моторный, нетерпеливый Грязнов тут же начал с места в карьер:

Нет, Сань, каково? Идет мой Колобов по коридору «Беринга», заходит в кабинет начальства и видит гражданина Сидихина, которого три года назад сам задерживал и который вот уже два года должен валить лес в колонии поселка Демино, что в Ленобласти.

— «Беринг» — это что? Сидихин — это кто? — пытался сообразить Турецкий. — Ты, Слава, не тарахти, ты давай по порядку.

— «Беринг» — крупный строительный концерн, — набрав воздуха, замедлил «пулеметную очередь» Грязнов. — Старший оперуполномоченный МУРа Колобов…

— Колобова твоего я знаю, — перебил Турецкий. — Он теперь уж и не твой. Он, насколько я помню, все так же в МУРе трудится, да? А кто такой Сидихин?

— Сидихин — бывший начальник второго отдела ОБЭП. Погорел на взятках. Мой, а он все-таки мой, Колобов участвовал в его задержании всего-то три года назад.

— Это ты уже поведал. Давай дальше.

— Так вот, пару недель назад Колобов нанес визит руководителю концерна «Беринг» в связи с расследованием одного дельца. Входит, значит, в приемную, и что предстает его изумленному взору? Зэка Сидихин в костюме от кутюр сидит в соседнем кабинете, дверь которого распахнута настежь. В то время, как он должен…

— Валить лес в поселке Демино, — снова перебил Турецкий, наполняя рюмки. — Давай-ка хлопнем, а то от твоей трескотни голова болеть начинает.

— Чего это? Раньше не болела, — набычился было Грязнов.

— Да я же прямо с поезда, ночь не спал. Что ты все обижаешься, как барышня, — вздохнул Турецкий.

— Ладно, не буду. Давно не виделись, соскучился, видно, — обезоруживающе улыбнулся Вячеслав Иванович. — Ну, давай по малой. За нас! Хорошие мы мужики.

Турецкий не возражал.

Арнольд Теодорович Трахтенберг, президент рекламного агентства «АРТ», заканчивал работу поздно, не ранее десяти часов вечера. Но нынешний день был исключением. Кабинет одного из самых успешных бизнесменов страны был завален роскошными букетами: Арнольду Теодоровичу стукнуло ровно пятьдесят. Отличный возраст для мужчины.

Арнольд, или, как звали его близкие, Алик, еще раз перелистал страницы праздничного журнала, выпущенного сотрудниками к юбилею шефа. Красочный, яркий буклет с множеством фотографий, коллажей, шаржей и, конечно, стихов. Он пробежал глазами строки:

Примитив, конечно! Звучит что-то подобное чуть не на каждом юбилее. Но все равно приятно. Приятно, когда тебя любят, даже если по обязанности, усмехнулся Трахтенберг, разглядывая в зеркале высокого, лысоватого, слегка обрюзгшего, но вполне обаятельного мужчину.

Часы показывали четверть девятого. Следовало заехать домой переодеться, подхватить супругу и… праздник, праздник! На всю ночь снят красавец теплоход, готовый принять на борт более ста приглашенных. Трудновато уже тусоваться но ночам, но что поделаешь — положение обязывает. Да и завтра суббота — можно позволить себе выходной.

Арнольд включил громкую связь:

— Душа моя, дай отмашку Семену, пусть машину подает. Пора покидать сей казенный дом, труба зовет, понимаешь!

— Арнольд Теодорович! Вы про Сидихина забыли? Он ведь просил аудиенции.

— Черт! Забыл, представляешь? А где он, сиделец наш?

— В комнате переговоров. Уже два часа.

— Ладно, пусть еще посидит, — после минутного раздумья решил Арнольд. — Наш офис все же не колония, верно?

На другом конце провода хихикнули.

— А что ему передать? Вы его не примете?

— Ладно уж, приму бедолагу. Поедет со мной в машине, изложит свои проблемы. Все, через пять минут выхожу.

Обед продолжался…

После недолгого молчания, прерываемого позвякиванием приборов, Турецкий возобновил разговор: — Ну и?.. Что делал зэка Сидихин в концерне «Беринг»?

— Он, понимаешь, руководил строительством светлого будущего, — откликнулся Грязнов. — Выяснилось, что Сидихин работает в «Беринге» менеджером. Как бы будучи одновременно на лесоповале. А когда возмущенный Колобов кинулся за объяснениями к руководителю концерна, тот ответил буквально следующее: «Ты, мент, не бузи, мы Вовчика официально выкупили, по-а-ал? Вот письменный договор с Хозяином».

— То есть? — не понял Турецкий. — Это как?

— А так! Как выяснилось в ходе оперативных мероприятий, руководство деминской колонии официально освобождает своих подопечных за определенную сумму, которая определяется статусом заключенных. А деньги вполне официально перечисляются на расчетный фонд колонии. Как в гостинице. Только там платят за проживание, а здесь за «непроживание». Посуточно, так сказать. И расчетный час есть — полдень. Все как у людей.

— Шутишь?

— Серьезно. Настырный Колобов тут же навел справки, и что ты думаешь? Оказалось, из трехсот семидесяти сидельцев указанной колонии, где мотают сроки преимущественно VIP- персоны, триста душ мирно существуют в своих московских, питерских и прочих, по месту прописки, квартирах.

— И что дальше?

— Дальше мой Колобов настрочил жалобу в ваше ведомство. Тебя как раз не было. И вот два высоких чина — старший помощник по надзору Каменев и заместитель генерального Юрин на «волгешнике» мотанули в колонию. С проверкой, так сказать. А пока они тряслись по шоссе, всю дорогу их обгоняли шустрые иномарки в сопровождении кортежей охраны.

Приехали. И что открылось их изумленному взору? На площадке перед колонией яблоку упасть негде. Все сплошь «мерсами» забито. А на плацу перед колонией, то есть перед двумя дощатыми бараками, весь списочный состав выстроен от «а» до «я». Все триста семьдесят грешных душ. Нормально, да? Кто их о проверке предупредил? До сих пор выясняем. Но дело-то как поставлено, а? Вот я про взятки и говорю.

— М-да-а-а, — Александр затянулся, глядя в окно. — А чему, собственно, удивляться? Факты, в общем-то, известные. Скажем, про деминскую колонию я не слышал, но то, что такса существует на всех этапах, на каждой стадии уголовно-процессуального производства, это-то известно! Да хоть на этапе задержания. Помнишь, журналист из «Комсомольца» шум поднял? Терещенко, кажется. Или как-то похоже. Украинская фамилия, в общем. Его с газовым пистолетом задержали. А у него, дурашки, ста баксов с собой не оказалось. И что? Что было в протоколе, помнишь?

— Помню. Как не помнить? Целое расследование было. В протоколе говорилось о вызывающем, наглом поведении журналиста и нецензурной брани. Вменили вполне серьезную двести двадцать вторую статью УК. Самое смешное, что наглый журналист оказался беременной женщиной из «хогошей евгейской семьи». У нее самое матерное слово — нехороший человек. А газовое оружие она носила, так как хулиганья боялась. Но, как выяснилось, бояться нужно, как ни прискорбно, родной милиции.

— М-да, не повезло девушке. Но вообще-то, Слава, у меня мнение следующее: преступник, конечно, должен в тюрьме сидеть, здесь вопросов нет. Но в том, что его «стригут», тоже беды особой не вижу. Пусть богатенькие Буратины и на пенитенциарную систему пожертвуют. Что здесь такого?

— Они и жертвуют. Правда, не добровольно. Даже термин появился — «бандерлог-пушистик». Слышал?

— Нет, — рассмеялся Турецкий.

— Ну как же! Богатенькие заключенные, в том числе олигархи, — это и есть «пушистики». Да взять хоть Лебединского. Помнишь, он всего три дня в Бутырках прокуковал, а раскрутили его не только на холодильники и телевизоры, но и на Фонд помощи заключенным Бутырской тюрьмы. Так что «пушистиков» все стригут — от начальства до соседей по камере. Возможно, это и неплохо, однако взявший деньги один раз уже не остановится, это-то мы с тобой знаем. И заводит данная хозяйственная деятельность весьма далеко. До вот таких колоний, как в Демино.

— И что же в Демино? Так все и останется?

— По итогам визита в колонию твои коллеги насочиняли гневных докладных. Да только где они пылятся, я не знаю. Пока генеральный со своими замами по городам и весям…

— Ладно, ладно, не ворчи. Не может быть, чтобы ты сам в эту тему не включился.

— Включился, а как же! Пасем Сидихина. Похоже, он опять в Москву направился. Есть такие данные. А у меня на этого проходимца душа отдельно горит. Из-за таких гадов пятно на всех нас ложится. Так что он у меня будет сидеть! Может, сегодня возьмем его. Снимем с трудовой вахты менеджера.

Из кармана Грязнова послышался «Турецкий марш».

— Ага! Вот и орлы мои. Наверное, взяли красавца.

С этими словами Вячеслав Иванович извлек трубку мобильного телефона.

— Что?! Как? Где?! — вскричал он. — Сейчас приеду!

Турецкий поднял брови, задавая безмолвный вопрос.

— Сидихина взорвали! — отключив трубку, вскричал Грязнов.

— Как? Где? — повторил теперь уже Турецкий.

— Поехали, Саня. Все увидим на месте.