Интересной получилась встреча с прокурором. Представляя, о чем мог говорить с этим Махотиным Константин Дмитриевич, Александр Борисович решил как бы слегка «приоткрыть» то, о чем наверняка не было сказано Меркуловым. Зато можно придать собственной информации форму особого доверия очередного московского следователя к господину областному прокурору. И заодно можно и «вставить» ему, походя, чувствительный «фитиль», маскируя его все той же доверительностью, чтобы посмотреть на реакцию. А не поверит, пускай проверяет, если сможет! Да, впрочем, информация сама по себе незначительная, главное, как ее подать. И пояснить, исключительно из «товарищеских» соображений, какой резонанс она вызвала в московских кругах, – это на фоне покушения на «важняка».

Евгений Михайлович по возрасту был ненамного старше Турецкого, но внешне представлял полную противоположность собранному и поджарому москвичу: толстый и рыхлый, с полусонным взглядом равнодушных, прозрачных, как слеза, глаз. Когда поднялся, чтобы поприветствовать, «личного», так сказать, «представителя», Александру Борисовичу показалось, что тот вышел на работу больным, и специально, чтобы встретить его, Турецкого. И сразу, не сходя, что называется, с места, быстро представившись и назвав себя, с обеспокоенным видом выразил сердечное сочувствие по поводу его болезненного вида.

– Зря вы, ей-богу, зря, честное слово, Евгений Михайлович, приехали на службу. Ну, передали бы секретарше, большое дело, завтра бы встретились. Температуру мерили? Наверняка есть, я бы поостерегся на вашем месте. Погода-то гнилая! Простуду подхватить – самое гиблое дело. – Он говорил фактически без остановки, давя прокурора своей искренней заботой о его здоровье, будто давно все про него знал. – Но уж раз вы решились выйти на работу, то не будем тянуть, верно? Я постараюсь освободить вас «от себя» максимально быстро. – Турецкий обаятельно улыбнулся, как умел это делать перед лицом «высокого начальства», не все же с ним ругаться! – Разрешите присесть?

Турецкий сам носил генеральские погоны, но, обращаясь «за разрешением» тоже к генералу, открыто подчеркивал свое к нему уважение. И тот, очевидно, «клюнул», сонливость его как рукой сняло, даже интерес в глазах появился – льдистый такой, как отметил Александр Борисович, словно у сытого полярного медведя, – но все же интерес. Или, скорее, любопытство.

«Вот и хорошо, – сказал себе Турецкий, – удовлетворим твое любопытство. А самое вкусное в провинции, это, разумеется, – свежие московские сплетни. Значит, пообещаем чего-нибудь…».

– Ну, что ж, – начал он, садясь, – раз уж вы сочли возможным, будучи явно нездоровым, встретиться со мной, позвольте прояснить некоторые вопросы. Не самые важные, вероятно, в нашем с вами деле, но, по-моему, существенные. А на отвлеченные темы, если у вас появится интерес, мы можем поговорить позже, когда вы будете себя лучше чувствовать…

– Да я… – попытался возразить прокурор, привыкший, видимо, к тому, что к его манере выдавливать из себя по слову в час тут привыкли. Но Турецкий этого «не знал», и перебил.

– Не надо, зачем, вы и так «пожертвовали» собой ради меня, я это понимаю и ценю, поверьте, Евгений Михайлович. А спросить я у вас хотел вот о чем. Мне ведь, по ходу дела, обязательно придется «пересекаться», – это он произнес с откровенным юмором, – со следователем, как его?.. Нарышкиным, да, конечно. Он – как? По вашему мнению?

– А вы знакомы? У вас есть что-то против? – насторожился прокурор, пристально глядя на Александра Борисовича.

– Лично у меня, – засмеялся Турецкий, чтобы снизить серьезность вопроса, – ничего нет. Просто я самого себя вспомнил. Ну, те прекрасные годы, когда вместо обстоятельств дела меня в первую очередь интересовали ножки фигуранток. – Продолжая искренне смеяться, он как бы отмахнулся рукой: – Уверен, что и в вашей биографии был такой же «страстный» период! Не мог не быть…

Прокурор продолжал «сверлить» слишком веселого москвича «полярными глазками», но Турецкий «не замечал» его взгляда, увлеченный собственными воспоминаниями.

– Когда Костя мне рассказал… Ой, простите, Евгений Михайлович, разумеется, Константин Дмитриевич… – Александр Борисович мечтательно улыбнулся. – Мы ведь всю жизнь знакомы. Я у него стажером еще в начале восьмидесятых начинал. Можно сказать, вся сознательная жизнь… Да, так вот, когда он мне рассказал о выводах этого Нарышкина, то бишь, о его рабочей версии, я искренне восхитился: наш человек! При виде ножек, которые, как я понял, истинное совершенство, любой бы из нас – в том счастливом возрасте – немедленно выдвинул бы именно такую версию. И, главное, камнем стоял бы на ней. Еще бы, такие перспективы!.. Да, все так, но… Увы, и возраст уже не тот, и обстоятельства, как говорится, не склонны соответствовать нашим мечтам, безвозвратно оставленным в юности… Так что вы, пожалуйста, не относитесь очень уж серьезно к моему вопросу. Я уверен, что и вы прекрасно понимаете… Причем, в первую очередь, и относитесь к такого рода выходкам снисходительно… Ну, короче говоря, посмеялись бы мы, когда бы дело шло о какой-нибудь «бытовухе». Но – увы. Вы, я вижу, и сами прекрасно, лучше моего, понимаете, что дело тут гораздо серьезнее. Впрочем, я не буду повторять того, о чем вы, вероятно, беседовали с Ко… с Меркуловым. Он только просил меня вместе с вами, если у вас будет, разумеется, такая возможность, разобраться также и в ситуации с расследованием, которое вел Ванюшин. Константин Дмитриевич, насколько я понял, высоко ценит ваше умение, порядочность, ну, и прочее. Это, говорил он мне перед вылетом сюда, не комплимент, а констатация известного факта…

И снова расплылся Александр Борисович в самой обаятельной из всех своих мастерски освоенных улыбок. Ну, как устоять было прокурору? Он тоже соизволил «выдавить» скупую ухмылку. Из чего следовал недвусмысленный вывод, что комплимент пришелся вполне «к столу».

Вся дальнейшая беседа состояла в основном из тонких, якобы старательно завуалированных, взаимных комплиментов. А версии Нарышкина прокурор так и не коснулся, словно бы уже давно отказавшись от нее. Видно, дошло до него, что с этой идеей они тут неосмотрительно попали впросак, сели в лужу, и лучше действительно «похоронить» ее, пока «не началось», как в том старом анекдоте.

Пил мужик в ресторане рюмку за рюмкой и приговаривал: «Наливай следующую, пока не началось». Официанту надоело, он и спрашивает: «А когда платить будешь?» И алкаш ответил: «Ну вот, и началось…».

Конечно, хорошо известно, что насмешка – вещь опасная, и можно так попасть «под раздачу», что мало не покажется.

Таким образом, Александр Борисович посчитал, что успешно выполнил первую часть своей задачи: освободил от подозрений Катю, которой всякого рода «вызовы» были абсолютно не нужны, а заодно и у Вали теперь не было необходимости встречаться по данному вопросу с прокуратурой. Похоронили идею, как и не было. Зато теперь будет интересно посмотреть на этого Нарышкина, которому прокурор станет объяснять суть происходящего. Обидно, конечно, но ничего не поделаешь, похотливых «следаков» лечит только насмешка, причем прилюдная. И теперь тот сам должен предложить Турецкому добытые им, но, очевидно, припрятанные до лучших времен, результаты предварительного расследования по делу Геры. Ну а, причинами покушения придется заняться исключительно уже Александру Борисовичу, поручать расследование этого дела тому же Нарышкину было бы просто неумно.

Затем Турецкий перешел к основной своей цели, которую сознательно отнес на второй план, как, скорее, следствие его любопытства, а не камня преткновения. Он попросил Махотина, если тот еще не устал от «назойливости» москвича, совершенно незнакомого со здешней обстановкой, раз уж такой удобный случай выпал, посвятить его в перипетии истории с бывшим начальником УБОПа отставным полковником Краевым. Что за такой «страшный зверь», о котором он, якобы совсем недавно, слышал в «высоких милицейских кругах»?

Говорилось это опять-таки с юмором, который мог оценить исключительно прокурор. Но сам вопрос был задан словно бы между делом, как далеко не самая важная, а, скорее, дополнительная информация, на которой Турецкий вовсе не собирался «зацикливаться». Просто для знания общей обстановки в городе и области.

Для прокурора вопрос был не самым приятным, это заметил Турецкий, но продолжал смотреть вопросительно и с улыбкой, не предвещавшей никакой опасности с его стороны. И Евгений Михайлович, неохотно выдавливая из себя слова, выдал самую простенькую информацию, касавшуюся, в первую очередь, бурной бизнес-деятельности бывшего милицейского начальника. Видимо, прокурор мог бы и не стесняться своих «откровений», наверняка об этом же давно знал и говорил весь город. Во всяком случае Костина информация была полнее и серьезнее. «Стеснялся» прокурор, это было несомненно. Ну и что ж? Зато теперь всегда можно будет сослаться на него, якобы выдавшего Турецкому то, что было неизвестно другим, – поди, проверь: говорил Махотин или нет?

Вот так, шажок за шажком, Александр Борисович потихоньку «подставлял» прокурора в их «сугубо доверительной» беседе. А тот был осторожен, хотя никакого значения его «осторожность» для Турецкого в принципе не имела. Разве тот же Краев поверит, что не «сдал» его прокурор, когда услышит в свой адрес самые серьезные обвинения от известного все-таки московского следователя, прибывшего, как вскоре окажется, по его душу? Как же, как же…

Одним словом, «наговорившись всласть», что особо отметил очень довольный Александр Борисович, и поднимаясь, чтобы, наконец, освободить «больного человека» от своего навязчивого присутствия, он сердечно поблагодарил и высказал предположение, что Евгений Михайлович и в дальнейшем не будет «закрыт» для него. Иначе, как работать? А с Нарышкиным он готов встретиться во второй половине дня. Ибо сейчас очень хотел бы посетить раненого коллегу в больнице.

– Он – славный парень, Гера Ванюшин, – заметил как бы между прочим Турецкий. – Еще, кажется, совсем недавно был моим учеником. Я им на юрфаке курс лекций читал о следственных мероприятиях, потом в помощниках держал, недолго, правда. Он – способный следователь, жаль, что так получилось. Да и Костя просил меня узнать, чем мы можем помочь… Ну а, где-нибудь к пяти, что ли, я бы «пересекся» с Борисом Егоровичем, чтобы посмотреть и обсудить, что он там успел «накопать». Да и Ванюшинские материалы посмотреть. Вы не будете возражать, Евгений Михайлович?

В ответ им было получено твердое заверение, что и Нарышкин, и все остальные в обязательном порядке станут помогать Александру Борисовичу в его расследовании, он может не стесняться, а в любое время обращаться в прокуратуру опять-таки, за любой помощью.

Кстати, и отдельное помещение для московского следователя смогли выделить. Это при их тесноте-то. И Турецкий правильно «оценил» помощь: еще бы, теперь за ним станут наблюдать десятки глаз. И пусть, зато никто не обратит внимания на «незаметных» Колю и Филю, на которых ляжет основной груз сбора доказательств. Сам же Турецкий был намерен развивать активную деятельность исключительно в стенах прокуратуры, а за ее стенами активно демонстрировать абсолютное равнодушие ко всем местным проблемам. Пусть последят и убедятся. И отстанут, в конце концов. Что и было ему нужно в данной ситуации…

Выйдя на улицу, Александр Борисович первым делом позвонил Валентине. Она ответила, что находится в госпитале, назвала адрес. Саша предупредил ее, что «познакомятся» они в госпитале и обязательно у начальника этого лечебного заведения или лечащего врача. А едет он, Турецкий, чтобы посмотреть на раненого следователя, поговорить с врачами о лечении и перспективах его, необходимой помощи и так далее. И еще о своей миссии – от имени Генеральной прокуратуры. С этой целью он и собирается поговорить с супругой своего бывшего коллеги. Это чтоб она знала, как себя вести с ним: не краснела, не улыбалась, демонстрировала полное свое достоинство и даже обиду в адрес Генпрокуратуры, которая до сих пор не удосужилась заговорить о помощи. Сам Турецкий будет смущен, что и заметит врач. О чем и доложит тому, кому потребуется такая информация. А она потребуется, потому что повсюду будут сопровождать глаза.

– Все время, Валечка, помни об этом.

Валя молча выслушала и сказала:

– Хорошо, – спокойным, холодным тоном, очевидно, кто-то находился рядом.

Их «познакомил» начальник госпиталя Судаков, к которому сразу же зашел Турецкий и представился по всей форме, предъявив удостоверение первого помощника Генерального прокурора. И тот, в свою очередь, сообщил, что здесь, в госпитале, в настоящее время как раз находится прилетевшая сегодня из Москвы жена Ванюшина. Он также поинтересовался, знакомы ли они, и удивился, когда Турецкий отрицательно покачал головой.

– Я вас представлю, – охотно предложил он и попросил свою секретаршу найти госпожу Ванюшину и пригласить ее.

А сам он тем временем принялся посвящать Турецкого в подробности диагноза и лечения. О перспективах выразился туманно, кома – вещь непредсказуемая. А положение Ванюшина можно охарактеризовать как стабильно тяжелое. Была проведена операция, но пули извлечь не смогли. Пока. Очень она плохо «сидит», – в предсердной сумке, фактически упирается в сердце. Хирург, который уже оперировал, опасается за печальный исход. Специально для консультации ими вызван известный хирург из Москвы, который должен прилететь не сегодня – завтра. И время поджимает, короче говоря, одно к одному. То есть ничего хорошего. Правда, бывали случаи, когда человек оставался жить, но это, скорее, исключения.

А супруге Ванюшина, естественно, об этом не сказано ни слова, рано еще расстраивать, может, и обойдется, может, окажется тот самый счастливый случай. Но выражение лица Судакова указывало на то, что, скорее всего, по его мнению, не обойдется. Жизнь продолжают поддерживать, однако… Поэтому он и не берет на себя смелость сказать об этом Валентине Андреевне. И Турецкий понял начальника госпиталя так, что тот хочет воспользоваться удобной ситуацией и переложить эту неприятную миссию на плечи Александра Борисовича. Ну, это еще как посмотреть…

Он даже восхитился внутренне, когда увидел, как гордая и неприступная Валя вошла, как спокойно и холодно выслушала начальника госпиталя, а затем и господина Турецкого, лишь кивая вместо ответов. Между тем Александр заметил, что за это короткое время Валя сумела произвести на Судакова неотразимое впечатление, тот так и сиял невольно, поглядывая на нее и совершенно не соответствуя моменту, о котором только что говорил.

«А он – порядочный кобель, – подумал Саша. – Хотя Валя такого пристального внимания, конечно же, стоит. Турецкий, а где были твои глаза?»

Впрочем, собственный вопрос показался ему чисто риторическим, ибо уж сам он-то знал, где они были.

«Значит, что же, совсем уже запутался? Но если нет, то почему взгляды доктора на эту, действительно красивую женщину вызывают у тебя жгучую ревность? Или это только неутолимая жажда постоянно удовлетворять свой собственный приоритет? Сложный вопрос – на засыпку, как говорится… Но это все – чушь по сравнению с тем, что, вероятно, часы Геры уже сочтены. А Валюше действительно придется приготовиться к худшему варианту. Если не произойдет чуда…»

Между прочим, само по себе чудо – не такое уж и… чудо, если рассуждать по правде. Про Турецкого тоже так говорили, не верил уже никто. А Ирка верила. И он поднялся на ноги. И бегает теперь. Снова бегает… куда вот только, это – вопрос… Так что ничего нельзя исключить, надо надеяться до последнего. Вот это он, пожалуй, и скажет сегодня Вале. Хотя, может быть, она сама уже обо всем догадывается, – у этого врача любые его мысли, кажется, на сытой физиономии написаны. Даже фальшивая озабоченность. Ну, конечно, для кого-то – горе, а у него – всего лишь неудачный эпизод в долгой врачебной практике…

Чтобы не обострять своей же игры, Турецкий озабоченным тоном предложил Валентине Андреевне встретиться сегодня же, можно немного позже, когда она освободится, чтобы уточнить кое-какие вопросы, касающиеся финансовой стороны организации дальнейшего ухода за раненым ее мужем. Она не очень охотно с ним согласилась, при этом вопросительно посмотрев на Судакова. А тот, казалось, был готов в лепешку разбиться ради нее. Лишь бы она не уходила так скоро. Но Турецкий передал ей свою визитную карточку с номером мобильного телефона и попросил позвонить, когда она освободится.

Дело в том, что прокурор выделил ему машину, и он готов подъехать за ней. Погода сейчас скверная, холодный дождь, пронизывающий ветер, недолго и серьезно простудиться. Вон, только что разговаривал с прокурором, так на него было просто жалко смотреть, так выглядел болезненно. Да и пришел-то на службу собственно лишь для того, чтобы встретиться с ним, Турецким.

– Здесь хороший народ, понимающий, – серьезно констатировал Александр Борисович, едва заметно подмигнув Вале, – все прониклись вашей бедой, Валентина Андреевна, и искренне сочувствуют. Да и пока остается надежда, что сильный организм Германа Николаевича поможет ему выкарабкаться. Да, будем надеяться.

А вот на что надежда, он не сказал: пусть Судаков сам догадывается, что имеет в виду первый помощник генерального прокурора, предоставив ему право самому подыскивать для себя подходящие слова.

Вообще-то, он подумал, что Валя за те два часа, что провела здесь, уже выяснила для себя основное. И теперь надо заняться организацией постоянного дежурства у постели больного. Об этом он и заговорил с главврачом, полагая, что Валентине договариваться на эту тему с ними будет сложнее. И правильно сделал, он сразу же уловил ее благодарный взгляд, осторожно брошенный на него.

Разумеется, немедленно обнаружились сложности: где взять свободную санитарку или медсестру? Может, супруга предложит кого-то со стороны? Но лучше, конечно, самой. Глаза жены всегда имеют преимущество перед всеми остальными, как ни старайся их заинтересовать в материальном отношении. То есть, другими словами, Судаков хотел, чтобы именно Валя постоянно дежурила здесь, так ему спокойнее. Почему только так, оставалось догадываться, но Турецкий не собирался решать этот кроссворд, слишком красноречивым было предисловие. И он предложил прямо сейчас, не отходя, что называется, от постели больного, договориться с медсестрами. Они вряд ли откажутся от ночных дежурств, если им хорошо заплатить. Но это вовсе не исключает и присутствия в палате жены. Все это Турецкий излагал, исходя из собственного опыта, и начальник вынужден был, к своему неудовольствию, с ним согласиться. Тут же обговорили просьбу со старшей медсестрой, которая очень охотно пообещала посодействовать. Заработки здесь наверняка были мизерными.

Валя сказала, что днем они могут чередоваться с мамой, которая уже была тут и все знает, она и не отказывается. Кажется, шансы доктора падали у него же на глазах, и они у него заметно поскучнели.

«Ах ты, сукин сын!» – думал Турецкий, совершенно не соотнося эти слова с самим собой. Еще чего не хватало! Он решил прямо сегодня же позвонить Косте с тем, чтобы тот срочно обеспечил Валентине приличную материальную помощь от прокуратуры, нечего ссылаться на бедность! Разговор на данную тему был Саше не внове, а вот Вале денежки окажут серьезную материальную поддержку. И пусть Костя только попробует финтить, ему же хуже…

Короче говоря, не прошло и часа, как Валя освободилась, чтобы дать официальные показания по поводу некоторых соображений Александра Борисовича, которые он, как должностное лицо, естественно, тут же и высказал. А для этого им надо было найти подходящее место для разговора под протокол. И с ней, и с ее матерью, которая тоже могла что-то знать о расследовании Германа Николаевича, он ведь жил рядом с ней, возможно, они обменивались мнениями. Аргумент железный, начальник госпиталя вынужден был согласиться с ним и дать свое разрешение на дополнительное дежурство в палате, где находился Герман Николаевич Ванюшин.

Отпустив Валю, которая пошла в палату, чтобы проверить еще раз, что надо будет привезти для мужа, Турецкий не преминул поинтересоваться у Судакова, как же так случилось, что здесь, в его госпитале, посреди бела дня, был убит бизнесмен Неделин? Это что, халатность чья-то или злой умысел кого-то из персонала? Впрочем, времени на выслушивание подробных объяснений и оправданий руководителя медицинского учреждения у московского следователя в данный момент не было, другие дела торопили, но Александр Борисович пообещал Артемию Георгиевичу, таковы были имя и отчество Судакова, в ближайшее время вернуться к этой теме. На этой многообещающей ноте они и расстались.

А еще, уже выходя из кабинета начальника госпиталя, Турецкий подумал, что у того вряд ли снова возникнет острое желание приударить за приятной во всех отношениях женщиной. Этим ходом Александр Борисович словно бы выразил по отношению к нему своеобразное чувство мести: в том смысле, что не цапай – не твое! А чье – это другой разговор…

Пожилой водитель прокурорской «Волги» Николай Митрофанович был, видимо, уже предупрежден своим хозяином, кого придется ему возить, и какие выводы он должен для себя сделать. Александр Борисович, устроившийся в машине, как большой и невоспитанный начальник, на переднем сиденье, сидел вполоборота к Вале, чтобы удобнее было вести с ней разговор фактически ни о чем. И при этом постоянно ловил на себе косые взгляды водителя, будто пытавшегося проникнуть в ход его мыслей. Так же, исподтишка, он поглядывал в зеркальце и на Валю. Возможно, искал какие-то доказательства того, что они могли скрывать и почему? То есть явно был настороже. Александр даже похвалил себя мысленно, что не сел рядом с Валей, наверняка было бы трудно скрыть фактор их давнего знакомства, которое частенько выдает себя, как правило, в интонациях голоса, как этого ни скрывай, ни микшируй. Опытное ухо обязательно услышит.

И в то же время нельзя было поддерживать и слишком официальных отношений, как почти правильно повела себя Валя в кабинете начальника госпиталя. Почти – потому, что в своем положении вполне естественно могла бы либо выказать свою злость по отношению к нерадивым и равнодушным коллегам мужа, либо всплакнуть от горя, что тоже было бы естественно. Но, к счастью, кажется, Судаков этих нюансов не заметил. Все-таки убийство в палате висело на нем очень неприятным грузом, и то, что Москва им заинтересовалась, не обещало ему покоя. И Турецкий, уходя, подтвердил его «догадку» о том, что представитель Генеральной прокуратуры прибыл сюда не только по поводу лечения Ванюшина. Вот и пусть поволнуется еще, – для пользы дела.

А с любопытным водителем – проще. Турецкий уже нашел удобный ход для себя.

– Валентина Андреевна, – произнес он, полуобернувшись к ней, – мне очень важно знать кое-какие привычки вашего супруга. Извините, что я в такую нелегкую для вас минуту вынужден беспокоить вас своими вопросами, но дело, которое начал расследовать Герман Николаевич, отлагательства не терпит, и мы, его коллеги, просто обязаны его завершить. Я понимаю, у вас все мысли там, в госпитале. И по этому поводу хочу сказать следующее. С тем ранением, которое получил ваш муж, люди живут, и достаточно долго. Я разговаривал с Судаковым, всего он вам рассказать не мог, это естественно, но мне он назвал ситуацию весьма нелегкой, но, как говорится, еще не смертельной. Тем более что ожидается опытнейший хирург из Москвы, от Вишневского. Там очень серьезные специалисты. Но пока суд да дело, именно дело не должно стоять на месте… Простите, – он посмотрел ей в глаза и повернулся к водителю: – Николай Митрофанович, надеюсь, вы понимаете, что наш разговор сугубо конфиденциальный? Во всяком случае Евгений Михайлович рекомендовал вас, как человека, которому можно доверять. Так что я прошу иметь в виду мою просьбу…

Турецкий выдержал паузу, дождавшись, когда водитель выразительным жестом отреагирует соответственно моменту, и продолжил, снова повернувшись к Валентине и подмигнув ей левым глазом, – чтоб не видел водитель.

– Вы не вспомните, имел ли обыкновение Герман Николаевич приносить с собой домой какие-либо служебные документы?

Валя задумалась, а потом отрицательно покачала головой:

– Нет, не помню. Он же был всегда очень пунктуальным… Как это называется?.. Ну, чрезвычайно щепетильным, я бы сказала, когда дело касалось его службы и всего, связанного с ней.

– Это хорошо. Мы с ним давно не пересекались по работе, а в прошлом, помню, его даже в пример поставил Меркулов, – как надо относиться к материалам следствия.

– А у вас, Александр Борисович, имеются какие-то подозрения на этот счет?

– Да, собственно, не подозрения вовсе, а, скорее, вопрос. Куда он мог спрятать документы последнего расследования. Их не оказалось при нем. Я имею в виду, в машине, на которой он приехал. И в прокуратуре, в сейфе, что стоит в кабинете, где было его временное рабочее место, тоже почти ничего нет, как сказал мне прокурор. Но ведь такой опытный следователь не мог же за столько времени, почти два месяца, не собрать какого-то материала, верно? Вот я и подумал, что, возможно, он хранил их у кого-нибудь из своих знакомых в этом городе? У него ведь были тут знакомые?

– А что, дома ничего не нашли?

– Нет, иначе б я не спрашивал. Меркулов, который разговаривал, как вы знаете, с вашей сестрой, сказал мне, что она ничего дома не нашла. Ну, уж если хозяйка ничего не обнаружила, то никакой сыщик не найдет тем более. У вас есть сарайчик там или гараж?

– Есть, но мама сказала мне, что в нем ночью кто-то здорово похозяйничал. Замок сломали, перекидали все, что в нем было. А там, по сути, одна старая мебель и хранилась. Машину еще отец добил, кому-то отдал на запчасти, а Катя собиралась купить себе, но так ничего и не купила. А гаражи у нас в городе – дефицит, поэтому до сих пор и не продали. Может быть, там кто-то искал?

– Не исключаю, все возможно. Но, значит, и этот вариант отпадает. Остаются знакомые. Мы сейчас приедем, и вы мне продиктуйте примерный хотя бы список тех, с кем он мог тут пересекаться. А я попробую с каждым снова встретиться и переговорить… Наверное, мне придется взять машину в прокате, нельзя же наглеть, – он усмехнулся взглянув на водителя, – и гонять служебную машину с утра до вечера!

– Если вы обо мне, – отозвался водитель, – то я в полном вашем распоряжении, Александр Борисович, не стесняйтесь, куда надо, туда и поедем.

– Спасибо, конечно, я понимаю, но у вас день все же нормированный, а у нас, увы, нет. Я вовсе не хочу вас эксплуатировать. Так что подскажите, где у вас тут пункт проката, и я на всякий случай арендую ненадолго машинку. Не помешает. Опять же поможет, если придется срочно мчаться в госпиталь. Я ж не стану поднимать вас среди ночи, сам подъеду. Жизнь, Николай Митрофанович, штука непредсказуемая… Так где, говорите?

– На Семеновской есть хороший пункт, я знаю…

– Это далеко?

– Нет, я знаю, где, – отозвалась Валя. – Я подскажу вам.

– Очень хорошо! – бодро воскликнул Турецкий. – Тогда мы и не будем сегодня держать Николая Митрофановича. Я позвоню Махотину, может быть, придется встретить хирурга из Москвы – это сейчас самое главное. Жизненно важное – в прямом смысле, вы согласны, Николай Митрофанович?

– Ну, конечно, – кивнул тот. И по его выражению Турецкий понял, что в глубине души водителю совсем не нравилась перспектива таскаться с москвичом по неизвестным адресам. А что москвич настырный, в этом у него уже не было сомнения. И он с радостью уехал, когда Турецкий с Ванюшиной вышли из машины у ее дома, и Александр Борисович повторил ему, что прямо сейчас и перезвонит прокурору и поблагодарит за поддержку и помощь.

Они зашли в подъезд, и Валя повернулась к нему:

– А ловко ты его… Я так поняла, что он – стукач?

– Ну, а как же! И двух мнений нет. Кстати, а другого пункта проката здесь поблизости нет?

– Я поняла, – она улыбнулась. – Сейчас позвоним, и я узнаю.

– Обязательно позвоним, но только после того, как я проверю всю квартиру. И машину ты возьмешь на свое имя. Поиграем еще немного в шпионов, не возражаешь? – он чуть улыбнулся.

– Поиграем, – с готовностью отозвалась она, – я уверена, что у нас это получится.

«С тобой, – отметил Турецкий. – Живая жизнь сильнее бед и ожиданий… В этом Валя права».

– Слушай, Валюшенька, а в гараже погреба нет случайно? – он сам не понял, откуда у него возник этот вопрос, а она посмотрела на него, как на волшебника.

– Есть. Только маленький. И не погреб, а папин сейф, как он его называл. В углу, под шинами. Надо скорее посмотреть!

– Успеем, – успокоил ее Турецкий. – Когда стемнеет немного… Гера знал об этом?

– Ну, а как же!

– Наверняка папа его посвятил, там же его «заначка» хранилась! Как я не подумала? А ты откуда узнал?

– У меня у самого был гараж – ракушка обыкновенная, возле дома, во дворе. И у соседей – тоже. И у каждого, в том числе и у меня, были в углах такие «сейфы», как ты говоришь. Надобности в них не было никакой, но один сделал, и все остальные – тоже, как мартышки. Психология такая: что-нибудь таить от жен, бутылку водки например, которую собираешься распить с соседом за гаражами, в антисанитарных условиях загаженных кустов. Как будто этого нельзя было сделать дома. Но… вроде как иначе ты – и ненастоящий мужчина…

– Да, – очень непосредственно рассмеялась Валя, – интересная она, ваша психология «настоящих мужчин»! За Германом я такого никогда не замечала. Он – слишком правильный, четкий. Даже во сне не храпел.

– А хотелось бы? – с легкой усмешкой спросил Турецкий и почувствовал неловкость от своего вопроса.

– Чтоб храпел, нет. Я – о другом.

– Не объясняй, я понимаю тебя. Тоскливо бывало, да?

Она долгим взглядом посмотрела на него и опустила глаза.

– Какая теперь разница?.. Что было…

– Не торопись раньше времени. В смысле отпевать.

– А ты сам-то веришь?.. Не надо, Саша. Я тебе благодарна, ты знаешь, не береди рану… Пойдем домой, покормлю тебя, а потом заглянем в гараж. Если он что-то прятал, то только там. Домом он не стал бы рисковать. Это было бы неправильно, – она подчеркнула последнее слово, – понимаешь меня?

– Понимаю, конечно, но иногда очень хочется, чтобы человек поступал неправильно. То есть не по правилам, а по наитию, что ли, под влиянием чувства.

– Вот то-то и оно, – Валя вздохнула. – У нас и ребенка не было потому, что мы морально с ним еще, оказывается, не созрели. И рожать мне было бы неправильно.

– А у нас говорили, что у вас идеальные отношения, и я иногда даже крепко вам завидовал.

– Зря, Саша. Но при маме не будем вести разговоров на эту тему. Ладно? Она ведь до сих пор уверена, что мне страшно повезло в жизни. Такой муж! Она – бывшая учительница русского языка и литературы. И у нее тоже всегда все было бы правильно. Вот только если бы еще муж не пил…

– Бедненькая ты моя, хорошая… – он притянул к себе ее голову и бережно поцеловал ниже щеки, под скулой. И Валя замерла.

Он подержал ее немного, чуть прижимая к себе, и отпустил. Она глубоко вздохнула, посмотрела на него и улыбнулась как-то смущенно, застенчиво, будто девушка, которую впервые поцеловал любимый. Она хотела что-то сказать, даже рот приоткрыла, но передумала и, кивнув, взяла его под руку и пошла к лестнице. Повела в свой дом, – таков был этот жест.

– Ты не смущайся, когда познакомишься с мамой, ее вопросов, любопытства. Она про тебя много знает, так уж получилось…

– Ничего себе, – тихо хмыкнул Саша. – И что же она знает?

– Что ты женат, а я все равно тебя любила…

– Но как же ты… с Катей? – он даже остановился от удивления: уж чего, а такого признания услышать не был готов.

– А я всю жизнь делаю добро другим, улавливаешь? Решилась бы тогда, и тебя увела бы, мне храбрости хватало. Ирину твою пожалела, очень уж влюбленными глазами она смотрела на тебя. И всего-то каких-то десять лет назад… Я и подумала: вон, сколько женаты, а она все глаз с него не сводит. Ошибалась?

– И да, и нет… Всяко случалось. Трудные годы были. Ладно, не будем вспоминать.

– Это верно. От воспоминаний иной раз не тепло, а горько и холодно в душе становится. Но если ты решил бы, Саша, что я могла бы принести тебе душевное облегчение, я бы сделала для этого все, что в моих силах, можешь мне поверить. Независимо ни от кого и ни от каких обстоятельств. Ты только в эти дни не бросай меня, одной просто не выдержать…

– Не бойся, я буду рядом…

Они говорили так, будто приговор был давно уже подписан, и только стража почему-то задержалась, но вот уже слышны ее шаги…

Перед дверью он напомнил:

– Сразу скажи маме, чтоб молчала до тех пор, пока я не осмотрю всю квартиру. И еще спроси, посещали ли ее со времени появления здесь Геры, неважно, кто, – сантехники, телевизионщики и прочие коммунальные службы? Говори с ней шепотом и отходи подальше от электрических розеток, настольных ламп и телефонного аппарата. Сразу скажешь мне, мы выйдем на лестницу. И только потом мы начнем знакомиться, хорошо?

Валя кивнула и доверчиво прижала локтем его ладонь к себе.

Оказалось, что здесь, только за вчерашний день, перебывали представители всех перечисленных Александром служб. Вот так! Он многозначительно взглянул на дочь и мать, смотревших на него несколько ошарашенно. Турецкий усмехнулся, подмигнул им и прижал палец к губам.

– Инструмент, – сказал одними губами, и Валя поняла его, посадила мать на диван, очевидно, тот самый, на котором спала и знала скрип каждой пружинки, а Сашу отвела на кухню и выдвинула ящик кухонного стола. В нем хранился всякий необходимый инструмент: отвертки, молоток, клещи, пассатижи и прочее, вплоть до гвоздей и кнопок.

Вооружившись, Александр Борисович принялся методично исследовать каждую розетку, выключатель, заглянул в телефонный аппарат и даже отвинтил заднюю стенку телевизора. Отмечая очередную «победу над врагом», изымал «жучков», расставленных по квартире. Потом вышел на лестничную клетку и влез в ящик для электрических счетчиков и мест крепления телевизионных антенн и телефонных проводов. И через полчаса мог сказать себе с уверенностью, что работу проделал не зря: постарались «коммунальщики», да и чего им было стесняться старой женщины, которая в современной технике ни «бум-бум».

В конце еще раз прошелся по всей квартире и мысленно поблагодарил Колю Щербака, главного специалиста в «Глории» по части спецтехники, употребляемой обеими враждующими сторонами, который убедил его при отъезде в аэропорт захватить с собой «акулу» – небольшой прибор, фиксирующий наличие в помещении этой самой спецтехники. Небольшую горку пластика и металла Турецкий тщательно завернул в обрывок газеты и, выйдя снова на лестничную площадку, аккуратно спустил это «хозяйство» в мусоропровод.

А «правильная женщина» Ксения Александровна была между тем совсем не старой, напротив, молодилась изо всех сил, будто тяжелое ранение зятя позволило ей обрести дополнительный смысл в жизни. От нее потребовались действия, и это стало ее пробуждением из пенсионерской спячки. Она искренне, как заметил Турецкий, обрадовалась знакомству с ним, и сходу высказала ему комплименты по поводу только что проведенной работы в квартире, стала вспоминать его прошлые дела, очевидно, информированная дочерьми. При этом она лукаво посматривала то на него, то на занятую делом Валентину, которая накрывала на стол к обеду. О Гере спросила вскользь, сказав, что недавно сама звонила и в курсе его физического состояния. И звала она зятя Германн, – слышалось двойное «н» на конце, как у Пушкина. Стариной пахнуло на Турецкого. И еще показалось странным, что и Валя, говоря о муже, тоже называла его не Герой, а Германом, почти официально. Непонятное отношение. Или, наоборот, вполне объяснимое: «правильность» – в основе всего.

А хозяйка тем временем провела его по квартире – большой и с удобным расположением трех комнат. Давно строили, материалов строительных не жалели. Такие дома, в свое время, называли «сталинскими», с массой украшений на фасадах, – обратил внимание Александр Борисович.

В квартире и мебель была полностью из середины прошлого века – массивная, добротная. Но в комнате Кати, куда ему также предложили заглянуть, он с удовольствием увидел и хороший компьютер, и принтер, и прочую современную технику. Это было очень удачно, бегать и искать не надо. Выход в Интернет имеется, значит, информацию можно передавать в Москву без опасений. Если только «они» и в компьютер не влезали. Но «акула» вмешательства не фиксировала, а Ксения Александровна подтвердила, что в комнату Кати они не заходили. Они в основном на кухне орудовали, где кран подтекает, а также в прихожей, где телефон, и в большой комнате – у телевизора. Все правильно, именно там и снимал Турецкий «следы» их пребывания. Молодцы, однако, оперативно сработали. Но это были наверняка не те, конкретно, кто стрелял в Ванюшина, то есть не те же самые, но определенно – одни из «тех».

Потом он позвонил прокурору и недолго, но с большим чувством благодарил того за проявленную заботу о себе. Заодно сообщил, где намерен взять машину напрокат, – на Семеновской. Махотин отнесся к его идее благосклонно: ясно, что отдавать гостю собственную машину – радость не великая, и очень хорошо, что Александр Борисович – вежливый человек, понимающий это.

Турецкий же подумал: «Неужели прокурор играет не в их игры, а в свою собственную? Что ж, тогда с ним можно будет и обменяться кое-какими соображениями. Со ссылкой на высокие инстанции…»

А чуть позже Валя позвонила в справочную и выяснила телефоны еще двух пунктов проката, один из которых был на окраине города. Вот туда и поедем, решил Турецкий, наверняка имеют старье, – на окраину «крутой» хозяин салона не поедет, если только у него нет серьезных для того причин.

Наконец, сели обедать. Памятуя, что впереди масса дел, и все срочные, Александр постарался покончить с пищей побыстрее, но так, чтобы не обидеть и хозяев. Следовало успеть заглянуть в гараж, а затем – в прокатный пункт. Материалы Геры нужны были позарез. Без них действительно всю работу пришлось бы начинать сначала, а уже – ни следов, ни свидетелей. А те, что о чем-то знали, вполне могли и заткнуться, чтобы не пробуждать и не раздражать «страшного зверя», как говорится в сказке. Об этом он и сказал Вале. Она оделась потеплее – на улице было промозгло и сыро, и они отправились в гараж, провожаемые Ксенией Александровной, почему-то смотревшей вслед гостю влюбленными глазами.

Что мог по этому поводу подумать Турецкий? На ум шла только одна фраза, повторявшаяся в разных вариациях: «Ну и семейка, ну, и женщины!», – но при этом сам факт знакомства с ними вызывал у него мягкую улыбку. Валя заметила и спросила, почему он так улыбается? Он поинтересовался, как – так? Но она еще раз взглянула на него, покачала невразумительно головой и не ответила. Ох, уж этот молчаливо-многозначительный «разговор»!..

В гараже царил, что называется, полный бардак. Все, что хранилось, – мебель, бочки, ящики и старые автомобильные баллоны, – было перевернуто, сброшено с полок, раскидано по всему помещению. Не очень, видимо, стеснялись, «шмон» устроили капитальный, но, как обычно для провинции, безалаберный. То есть работали, видимо, профессионалы весьма средней руки, так следовало понимать. Впрочем, Александр подобное наблюдал тоже далеко не впервые.

А про «схрон» он вспомнил вовремя. Пришлось откинуть в сторону несколько пыльных автомобильных баллонов, валявшихся в углу, под которыми, скорее, угадывался, чем имелся в наличии, маленький лючок. Не знаешь, так и не угадаешь. Хитрые были старики. Приподнял лючок Турецкий и увидел картонную коробку из-под обуви. В ней-то и находилась пачка тех самых материалов, из-за которых тяжко пострадал старший следователь по особо важным делам Следственного управления при Прокуратуре России Герман Николаевич Ванюшин. Беглого просмотра Турецкому вполне хватило, чтобы убедиться в этом.