Приказав охранникам вывести «гостей» и усадить в их машину, Андрей Дмитриевич остался с Грошевым-старшим, чтобы узнать подробности «решения вопроса» с Гусевым и внимательно теперь уже, с помощью своего «ручного» нотариуса, изучить полученные документы, а также наметить очередные тактические действия. На это ушло не больше получаса. И, наконец, отпустив нотариуса и отправив своих «подопечных» по домам, Ловков достал из бара бутылку коньяка с парой рюмок — можно было немного расслабиться, устал он все-таки.

А вот Гриша, казалось, не чувствовал усталости, хотя он своими руками «уговаривал» председателя совета директоров производственного объединения покинуть свой пост по собственному желанию, а также передать в управление новому владельцу «Радуги» А.Д. Ловкову все учредительные документы фирм «Сигнал» и «Полет», а также акции этих фирм, принадлежащие ему. Долго уговаривал, пока не убедил. Кончилось тем, что Гусев скрепил-таки необходимые документы своими подписями. Их заверил нотариус, который терпеливо ожидал в коридоре своего приглашения…

Но начало «разговора», делился своими впечатлениями Грошев, все-таки было трудным, поскольку Сергей считал Грошева своим, ну, если не близким другом, то хорошим знакомым, которому всегда доверял. И даже когда полковнику МВД после бурного развода с женой, едва не стоившего ему карьеры, негде было приклонить голову, Сергей просто предоставил дяде Грише, как еще при жизни отца, называл его, возможность пожить в своей однокомнатной квартире. Она досталась жене Гусева в наследство от ее покойной матушки, и продавать ее они не решались, держали, что называется, про «черный день», в наступление которого, естественно, не хотелось верить. Так вот, прожив в ней больше года, Грошев настолько привык считать эту уютную квартирку своей, что уже и не собирался выезжать, когда встал в полный рост вопрос о лишении Гусева его собственности в объединении. Сам бы Грошев, может, как-то еще и пожалел Сережку с его симпатичной бабенкой, которую, между делом и с большой охотой, и сам определил бы ей при случае удобную стойку. Нет, не в том смысле, чтоб по-ментовски, сразу — за ухи и в койку! Можно было бы Ленку и поуговаривать какое-то время, чтоб сама, по-доброму, почти по-родственному… Приласкать, самому возбудиться и ее воодушевить, ну а уж потом — в полный отрыв, до упора, до поросячьего визга! Ух, сильна девка, ядрена мать!..

Словом, может, он и ограничился бы той квартиркой, но когда Андрей вообще поставил вопрос ребром, у Грошева уже никакого другого выбора не оставалось, и пришлось действовать решительно и даже жестоко…

Сережка — сильный мужик, борьбой в молодости увлекался, да и сам вроде не тупой, но тут просто уперся, как бык какой. Пришлось им вдвоем со Степаном показать Гусеву, к чему приводит нелепое упрямство. Ну, и показали, конечно.

С учредительными документами, в конце концов, покончили, а вот когда Грошев положил перед Сережкой расписку, в которой было сказано, что Гусев должен ему один миллион двести тысяч рублей, тут снова возник конфликт, закончившийся тем, что упрямца пришлось отливать водой — Степан чуть было не перестарался. Но и тут закончилось тем, что Гусев, словно одумался, и согласился подписать, спросил только, за что? Как это, за что, вот интересный вопрос! У него же есть большая квартира, где они с Ленкой проживают? Вот она столько и стоит. Давай, решай — либо-либо. Не желаешь деньгами, выезжай на хрен из квартиры в свою «однушку»… А Ленку можешь, так уж и быть, там оставить. Вот за нее, видать, испугался Гусек, как называл иногда сына своего друга Грошев.

Итак, все необходимые подписи на документах о передаче собственности в другие руки были проставлены. И вот теперь Григорий, будто бы застеснявшись посмотреть в глаза Сергею, словно между делом, заметил, что было бы, наверное, очень правильно, если бы Гусек «отписал» уж заодно ему еще и ту, тещину квартиру, в которой Грошев проживал до сего дня. Как-никак, если вспомнить, все ж таки были они большими друзьями с отцом Сережки…

В конце концов, Гусевы могут снимать ее у него, он не варвар, понимает, что людям где-то жить надо… Это просто суровая действительность заставляет быть жестким, свои законы диктует, надо понять. Нынче ведь все решает не закон, а право сильного. Это Грошев цитировал своего коллегу Ловкова, тот любил эту фразу повторять, будто убеждал и себя, и других.

Не понимал Грошев, что такой его цинизм был наглым уже сверх всякой меры, но ведь где-то ж и отставному полковнику милиции жить надо?! Кажется, и Сережка это правильно понял, и честно пообещал передать Ленке, что та квартира, которая принадлежит ей, должна быть передана Грошеву в счет погашения денежного долга. Нет, не того, что на миллион двести, а вроде какого-то другого? Вот тут Гусек окончательно запутался в своих долгах, расклеился и даже уточнять не стал, а просто подмахнул очередную расписку без всяких уже уговоров.

Рассказывая об этом, Грошев смеялся, настолько все происходившее казалось ему нереальным. Но ведь все же получилось! И Григорий подумал, что было бы совсем уже «круто», если б Ленка перешла к нему вместе со своей квартирой. Намекнуть ей, что ли, ради шутки? Или еще рано, потом? На хрен такая сладкая бабенка Сережке, если у того теперь нет вообще ничего, кроме бывшего борцовского здоровья? Это у Григория появилась шутка такая, потому что удача вскружила ему голову…

Грошев очень хорошо чувствовал себя в эту минуту, настоящим мужиком себя ощущал, у которого в руках сосредоточилась такая сила, которая сильней любого несовершенного, во всех смыслах, закона. Сумасшедшая удача, да только малость с опозданием пришла! Ее бы, да чуток пораньше… Ну, ничего, и сейчас еще не поздно, много чего еще есть впереди! И, по правде говоря, эту уверенность в необъятных своих возможностях он обретал, лишь соприкасаясь постоянно с Андреем, с его потрясающим стратегическим талантом… Так что торопиться пока, может, и не стоит, придет момент, и капризная, задастенькая Ленка сама окажется в пределах досягаемости, то есть и в своей бывшей квартире, и, разумеется, в удобной для обозрения позе.

Конечно, об этих своих воображаемых перспективах Григорий не стал рассказывать Ловкову, незачем было. Он доложил только по существу, ну, и еще немного добавил о своих впечатлениях. Поработали, одним словом, и Гусек со всем согласился, видя, что другого выхода у него просто нет.

— А ты уверен, что каких-нибудь неприятных последствий с его стороны не возникнет? Что сумел по-нашему убедить его?

— Да о чем ты говоришь! — уверенно ответил Грошев. — Какие там последствия? Я ж его, — Грошев со смешком крутанул кулак об кулак, — окончательно уделал. Не мужик он, слабак, как ты и говорил. Поупирался, видно, из чисто спортивного упрямства. Папаша его тоже таким был, но все равно — слабеньким, сомневающимся. А с Гуськом мы честно договорились завтра решить окончательно вопросы по обеим квартирам.

— Не сорвется? Он, что же, прямо так, запросто, и согласился все отдать? — удивился Ловков, нутром опытного, прожженного зверюги чуя какую-то, неясную пока ему фальшь. Или недосказанность.

— Спрашиваешь! — удовлетворенно развел руками Грошев. — Да и наш нотариус присутствовал, может подтвердить.

— Ну, молодец, раз сумел договориться… — И Ловков тут же переключился на другую мысль. — Они уехали? А куда отправились, ты проверил?

— Да куда ж еще, по домам, конечно. И сказано, чтоб завтра с утра пораньше, не хрена спать, были на фирме. Они ж должны нам всю документацию приготовить к передаче… А сейчас с ними Гарька мой отправился — для общего контроля, ну, и вообще… сам понимаешь, чтоб ненужного базара по дороге не возникло.

— Кто повез-то?

— Да сам Уткин и сел за руль, он покрепче Гуська оказался. Не, нормальный мужик. Или ты его пощадил все-таки, а? По доброте своей душевной? — Грошев чувствовал, как к нему возвращалось его привычное, радужное спокойствие.

— А ты что, разве сам не собираешься в этом лично удостовериться? Ты — старый, битый вол-чара?

— Да ну, зачем, — Грошев поморщился, — там же и так есть уже… Нет, если ты скажешь, тогда — без вопросов.

В этот момент в кармане Грошева запиликал сотовый телефон.

— Интересно, кто бы это?.. Гарька? А чего ему?.. Слушаю, какие проблемы?.. — Григорий молчал, жуя губами, а сам с тревогой смотрел, как на его глазах каменело лицо Андрея. И, наконец, не выдержал сам, взорвался и заорал на сына: — Да какого ж ты?! Сразу надо было! Чем ты занимался?! Да ладно оправдываться! Плохо, Гарька, очень плохо, сейчас буду думать! — Он растерянно посмотрел на Ловкова. — Хреново получается, надо срочно чего-то придумать… Значит, не доделали мы этих… Ладно, — он нервничал, но старался скрыть свою растерянность, — погоди… сейчас вспомню, кто у меня в этом районе?.. Ничего, закроем… вот же б…! — Он в сердцах выматерился. — Ты понимаешь, как нас кинули эти двое?.. Петух же на все согласился сразу, и Гарька его отпустил, не стал затягивать его присутствие здесь, чтоб он тут не отсвечивал. Мы ж ведь решили Петуха временно оставить при себе? Ну, пусть бы он со своей хренотенью финансовой сам разбирался, так? И ему незачем было встречаться с этими двумя — после нашей «беседы». Так эти двое… из «птичника»… они, знаешь, чего выкинули?

— Это ты должен был знать, — холодно перебил его Ловков. — Твоя задача — добиться нужного решения и проследить за четким его исполнением. В чем дело, Григорий? Где они? Впрочем, кажется, я уже догадываюсь…

— Точно, в госпитале, в Сокольниках! Ну, мерзавцы, дышать им не позволю!

— Ну вот, ты и доигрался, — сухо бросил Ловков. — Выкручивайся теперь немедленно, какими хочешь способами и любыми, доступными тебе средствами. Любыми, Гриша!.. Не понимаю я, чем твой Игорь занимался? Ты поставил перед ним задачу? Или обошелся опять общими словами? Гриша, объясни мне, что с тобой делается? О чем ты думаешь? Приди в себя, наконец, черт возьми!

— Андрей, я тебе обещаю… — Грошев прямо на глазах, видел Ловков, превращался в свирепого зверя. — Я их всех уделаю… как цуциков поганых…

— А зачем же тебе сразу всех? — неожиданно вкрадчивым голосом проговорил Андрей Дмитриевич. — Ты объясни мне, с какой целью мы тут им про женушек их драгоценных рассказывали? Разве они нам нужны все? Или недостаточно какой-нибудь одной из них для «доверительного» разговора наедине?

— Так ведь… — Григорий метнул исподлобья неуверенный взгляд, тоже отмеченный Лобковым.

— Ну, если ты действительно неуверен в себе, тогда, сам понимаешь, чем тебе следует заниматься… Кто тебя заставляет кровь пускать? Или ты уже иначе не умеешь со своими корешами? В общем, так: даю тебе час на полную разборку, понял? Свободен. Через час доложишь о результатах… — И уже у двери кабинета Грошева догнала грозная заключительная фраза Андрея: — Реальных результатах, Гриша!

Грошев почувствовал ужасно неприятный холодок между лопатками, даже удивился: давно такого мерзкого ощущения не испытывал. Выскочив из кабинета, он стал торопливо выбирать в меню номер сына. Нажал вызов. Ждал с нетерпением, даже со злостью, не понимая, почему тот тянет с ответом.

Наконец услышал торопливое и приглушенное:

— Слушаю, только не надо громко, папа…

— Что еще случилось?! — заорал Грошев.

— Да тут, понимаешь… В общем, обошли они. нас! Нет слов от возмущения!

— Короче! — прорычал Грошев-старший. — Возмущается он еще!..

— Да я его, блин, Петуха-то отправил, чтоб он не маячил в офисе, ну, и с этими не пересекался, так он, падла… Я думаю, все-таки это — его работа. Подозреваю, что он вышел и, надо понимать, сходу стал названивать своим. Не знаю, что он мог им рассказать. В общем, мы поехали на Щелковскую, Уткин был за рулем, сказал, что может вести машину. Я подумал и говорю: ладно, только побыстрей, у меня сегодня еще дел невпроворот. Он кивнул только. И вдруг ни с того ни с сего, я не понял даже, он резко свернул налево за метро «Сокольниками». Короче, папа, я сообразить не успел, как он уже подрулил к военному госпиталю на Оленьем, ну, к которому, я вспомнил сейчас, наша фирма приписана. Я ж там не был никогда, не знал, думал он просто дорогу покороче выбрал. А там уже из двух тачек, гляжу, человек десять десантируются! И все — к нам навстречу. Я только и успел выскочить, да — к воротам! Во, блин, как ловко успели сработать! Не знаю, чего теперь делать. И подходить к ним не могу, просто боюсь, их же тут — целая толпа теперь! Еще какие-то подъехали. Потом некоторые уехали куда-то. Тут машин пять было, а сейчас две остались. Даже послушать, о чем базарят, не могу, не слышно, я далеко от них стою. За воротами. Пап, я не знаю, чего дальше делать будем? — совсем уж по-мальчишески «заскулил» сын.

С трудом сдерживая разрывающую грудь ярость, Горшев процедил:

— А ты чего сам-то можешь предложить? Ты ж на месте, тебе, адвокату, ядрена мать, видней! Или не так?! — сорвался он на визг.

— Да, видней, а толку-то что?.. — словно от мухи, отмахнулся Игорь. — Тут надо действовать только через медицинское начальство, так я думаю. Чтоб ментовка твоя вышла на руководство госпиталя, или на клинику, я не знаю, кому кто тут подчиняется, а уж те, в свою очередь, могли бы хотя бы придержать собственных врачей. Ну, или изъять, как это делается, акты обследований. Только мне это тоже представляется не очень реальным. Эти ж пролетарии умственного труда, мать их, могут нахрапом действовать, хай поднимут, надавят на врачей! В общем, батя, как бы вся ваша с Андрей Дмитричем операция не накрылась… этим… медным тазом. У меня нехорошее предчувствие, ей-богу… И я не знаю, какой суд примет…

— Да пошел ты со своей дурью!.. — снова взорвался Грошев. — Ишь ты, предчувствия у него! Какой еще суд?! Приказал: следить! А ты чего делал? Ворон ловил?! Вот и проворонил все на свете, юрист, твою… Не уходи, я подъеду. Ты где конкретно?

— Возле ворот, с правой стороны…

— Ладно, дежурь, найдем!.. Значит, говоришь, они все сейчас там? И Петух — тоже с ними?

— Не, пап, этого не вижу. А ты чего хочешь?

— Теперь это уже не твое дело! — рявкнул Грошев и со злостью бросил телефон в карман. Положение, видел он, становилось действительно очень скверным. А намек Андрея насчет баб этих, из «птичника», он, конечно, прекрасно понял, не мальчишка. И с большой личной радостью провернул бы операцию с ними, кабы только не одно обстоятельство. Это Андрею просто решить проблему, как убрать кирпич с дороги. Но он — стратег, а здесь нужна тактика, не везде можно обойтись одной мужской беседой, вот как с этими… Он не сомневался уже, что, раз события потеряли управление, даже частично, нужно срочно менять и тактику, недаром же столько лет службе в оперативнорозыскном бюро отдал, школа серьезная. Лихости не любит. А у этих дома наверняка уже доброхоты возле подъездов дежурят, если даже у госпиталя десантировались.

Жены Уткина и Гусева — Катя и Лена, были в ужасе.

Мужья их после жестокой и безобразной экзекуции — то, что произошло с ними, иначе и назвать было нельзя, — сразу от врачей из поликлиники военного госпиталя, где были зафиксированы следы побоев: ссадины и гематомы фактически по всему телу у каждого из пострадавших, получили на руки акты экспертиз и немедленно, с почетным эскортом из своих сотрудников, отправились на «Радугу». Там, стараниями Николая Петухова, уже подготовили экстренное производственное совещание. Думали подробно проинформировать только руководителей производственных подразделений, но, прослышав о творящихся насилиях, собралось гораздо больше народа. Это ведь, по сути, судьбы всех и каждого решались.

Прибывшие руководители производственного объединения достаточно подробно рассказали возмущенным коллегам о тех издевательствах, коим подверглись в офисе единоличного владельца акций «Радуги», затем предъявили для общего обозрения акты медицинского обследования. Сказали и о том, что врачи в госпитале, осматривавшие их, то есть хирург с рентгенологом, пока заметных нарушений в деятельности внутренних органов, как и переломов или трещин, не обнаружили, зафиксировав у обоих лишь сотрясение мозга. Гусеву, на долю которого выпало явно худшее испытание, чем Уткину, предложили немедленную госпитализацию. Но пострадавшие в один голос заявили, что не могут, не имеют морального права перед сотнями людей, которые доверили им свои судьбы. Может, и пафосно прозвучало, но ни у кого не вызвало сомнения, что сказано было искренно. И врачи, посовещавшись, их отпустили, но велели Сергею Сергеевичу отлежаться дома хотя бы с недельку, а затем обоим пройти более широкое медицинское обследование. Наивные люди!..

Ну, а внешние телесные повреждения, перечисленные в медицинских заключениях, они были нужны, скорее, правоохранительным органам, а не самим пострадавшим. И теперь у них были все основания предполагать, что изверги попытаются как можно скорее ликвидировать следы своих истязательств. И для начала наверняка попробуют хотя бы смикшировать документальную сторону дела. А это значит, что будет оказано определенное давление, в первую очередь, на врачей. Правда, госпиталь военный, но у Ловкова с Грошевым наверняка остались свои старые связи в собственных силовых структурах, а следовательно, никому теперь расслабляться нельзя. И речь у руководства «Радуги» должна пойти о том, в первую очередь, каким образом аннулировать теперь подписанные под угрозой расправы документы. Но разве их можно аннулировать? Наверное, только через суд… Вот то-то и оно…

Прощаясь, врач-хирург посоветовала им в одиночестве на людях пока не появляться — всякое случается в подобных ситуациях и всего предусмотреть невозможно. Но то, что им надо непременно обратиться в правоохранительные органы, в прокуратуру, это бесспорно.

На собрании поднялась волна возмущения. Народ потребовал немедленно связаться Генеральной прокуратурой, куда прямо сегодня же написать подробное заявление, а уж передать его по назначению найдется кому. А кроме того, предложили выйти с письмом на президентскую администрацию. Это ж какой беспредел в стране творится! Да что в стране — в Москве! А может, прямо к Лужкову? Нет, здесь лучше сперва подумать. Но общее мнение свелось к тому, что нельзя терпеть, чтобы два в недавнем прошлом «защитника справедливости», оба — полковники в отставке, один — из госбезопасности, а второй — из министерства внутренних дел, занимались самым настоящим разбоем! Да где ж у нас Основной закон?! Нет, такие вещи спускать ни в коем случае нельзя…

Потерпевшие решили провести ближайшую ночь вместе, и жалобу составить, и жен, по возможности, оградить — эти ж негодяи теперь, когда почувствовали, что у них дело срывается, на все способны… могут Даже на убийства решиться.

Правда, Николай, провожая Павла с Сергеем домой к Уткиным, сказал, что самому ему опасаться нет причины. Он со всеми условиями там, у Игоря, юриста, согласился, все, что тот положил перед ним, подписал, и с их стороны к нему не должно быть никаких формальных претензий. Так что, ни за себя, ни за жену с двумя детьми он не боится, хотя и постарается отправить их куда-нибудь подальше, на время, пока будет длиться это разбирательство, то есть, от греха. Он не верил, что хозяин может решиться на крайние меры.

Мужчины не хотели поначалу посвящать своих жен, уже с нетерпением ожидавших их в квартире Уткиных, во все события тяжелого дня. Достаточно было бы ограничиться известием о неожиданном конфликте, возникшем между руководством «Радуги» и ее нынешним фактическим хозяином и переросшем в безобразную разборку бандитского толка. Но надо ж было знать Ленку!

Свой бойцовский и непримиримый темперамент она отточила в не такие уж и далекие, тяжкие еще времена, когда вынуждена была, вместо того, чтобы рожать детей и жизни радоваться, торговать на Черкизовском вещевом рынке турецким шмотьем: жрать-то ведь хотелось каждый день! А ее любимый муж, с его организаторскими способностями и недюжинным талантом управленца, тем временем занимался ремонтом машин в мастерской у «грузинского предпринимателя», наряду с такими же, как и он, бедолагами-учеными. И занимались они этим, крайне необходимым стране и стремительно набиравшей силу буржуазии делом до той поры, пока Николая не встретил старый, школьный еще друг его, живший в доме напротив, — Паша Уткин. Было это в конце девяностых годов, после чего они слили воедино свои усилия, и вот — результат: поднимающееся, действительно нужное государству производство, да плюс еще две фирмы, потерявшиеся было в неразберихе российской воровской «экономики», но узревшие уже не на словах, а на деле свои новые перспективы.

И все это дело, созданное и затем и восстановленное трудом многих заинтересованных людей, собрались разрушить до основания какие-то проходимцы из силовых структур?! Гневу не было границ…

Но особо разъярило Ленку именно то обстоятельство, что издевался над ее Сережкой не кто иной, как близкий знакомый отца ее мужа дядя Гриша, друживший с ним, а после перенесший свои «добрые», как он утверждал, чувства и на молодых Гусевых. «Гуськом» ласково звал он Сережку, мерзавец распоследний! В квартире ему своей бесплатно разрешили жить, оплачивай только коммунальные услуги, одолжили, можно сказать, так он, что же, навсегда теперь решил ею завладеть?! Да не бывать такому! Ленка готова была его растерзать. Ну, если и не прикончить сразу, то хотя бы высказать в грязную его рожу все, что она теперь о нем думает! А квартиры ему не видать, кем бы он там ни был! Никто он сейчас! Пенсионер, ментяра проворовавшийся и чуть не уволенный со службы! Жена его, негодяя, бросила!.. Но вот почему его тогда из органов с треском не поперли, просто уму непостижимо! Наверное, все-таки чья-то мохнатая рука «подмазала», где надо…

Словом, Ленка бушевала, с ее языка веером летели грозные и матерные словечки, коими так богат мир разношерстного и разноплеменного российского базара. Уже мужчины, да и Катя тоже, оставили попытки снизить уровень ее возмущения, перевести угрозы в шутку, что ли… Ничего не добились, только еще больше разозлили. И вот тут она вдруг выкинула номер, который заставил всех всерьез задуматься над тем, правильно ли они действуют? Не навлекают ли на свои головы еще больших бед?..

Никто не заметил, как Ленка взяла свой сотовый и отыскала записанный там телефонный номер Грошева. Ей было наплевать, что поздно, что все устали, а весь день у мужей прошел в госпитале, — она хотела услышать голос изверга.

Григорий Александрович не имел Ленкиного номера в своем меню и не понял, кто звонит, а потому спокойно сказал, что слушает.

— Грошев, это ты, сукин сын? — услышал он громкий и взволнованный голос.

Вот тут все в квартире Уткиных и поняли, что сию минуту может быть срыв, и хотели прервать связь, но Ленка уже храбро ринулась в бой.

— Ну что, старый мерзавец, дошел уже до последней точки?! Старпер поганый, ты еще и на мою квартиру позарился, подонок? Так вот слушай меня и запоминай, сукин ты сын, а не родственник! Ишь ты, гаденыш, другом семьи прикидываешься!..

Обескураженный таким невиданным напором, Грошев не сразу сообразил, что ответить, и выдавил нечто нечленораздельное, но Ленка его яростно оборвала:

— Захлопни свою вонючую пасть и слушай! Чтоб завтра же утром тебя не было в моей квартире, ты понял, подлец?.. А если попытаешься в ней остаться, я церемониться с тобой, поганцем старым, не стану, а позову ребят с рынка, и они тебе пасть порвут, вонючка ты дерьмовая! Все! Я повторять не буду! — и в конце выдала вообще совершенно невообразимую матерную тираду.

Ленка резко отключила свой сотовый и победоносным взглядом окинула остальных: мол, как я его! Оцените по достоинству! Но реакция оказалась для нее неожиданной: «народ» удрученно молчал.

— Вы чего? Я что-то не то сказала? — удивилась женщина. — Так он же — дерьмо! Трусливое, поганое дерьмо… Вот послушайте… Ты, Паша, говорил, как этот козел твой, из госбезопасности, расписывал тебе, что они с твоей Катькой будут делать, так? А ты думаешь, что это у них одни слова, и они не будут, а только попугают?! Так вот, запомни: еще как будут! И тот козел — станет первым среди них Катьку насиловать. А ты, Сережка, тоже ничего не знаешь, я ведь тебе не говорила, потому что не хотела клин между этим дружком твоего отца и тобой загонять. Но он, к твоему сведению, уже не раз мне всякие грязные намеки делал! «А чего ты, девонька, мол, стесняешься? Или думаешь, что я уже старый конь, так хошь, хоть щас покажу? У меня еще получше некоторых молодых будет. И уж наверняка покрепче, чем у твоего Гусенка!» Что, съел? — яростно заорала она, почти срывая голос. — Вот так! А ты считал его другом семьи!.. Сучара он поганый, ментяра гнилой, слышать это имя больше не хочу!

Вконец растерянные мужчины ошарашено молчали, не решаясь даже и взглянуть друг другу в глаза. Многое они понимали в жизни, и знали, что эти полковники теперь, ну, и остальные с ними, не остановятся. Если их самих не остановить… Но откуда Ленка, спокойная, в общем, женщина, набралась таких выражений? Не знай ее, так прямо уголовница с бесконечными «ходками»!

— А я еще недавно у себя, в Черкизове, и не такое про этих гадов слышала! — воинственно вскинулась она снова. — Их же, как клопов вонючих, давить надо, а не сопли распускать!

— Успокойся, успокойся, Леночка… В общем, так скажу, девочки, — мрачно начал Уткин. — Самое вам время сейчас подумать о том, куда бы на недельку-другую отъехать из Москвы. К родственникам каким-нибудь, а лучше — к подругам, о которых никто здесь не знает. И посидеть там молча.

— Это зачем? — опять взвилась Ленка. — Неужели вы их испугались?!

— Нет, никто никого не боится, — вмешался Гусев, — но только мне кажется, Леночек мой дорогой, ты маленько поторопилась. Не надо было бы злить их и, тем более, не пугать. Их тоже не испугаешь, хотя мы уже сделали сегодня первый шаг, обратившись к медикам. Конечно, они теперь постараются все это дело прикрыть, а связи у них немалые, если не огромные, можешь поверить мне. Но что сделано, то сделано. Давайте-ка прямо с утра и попробуем вас спрятать.

— Я никуда не поеду, — спокойно заявила Катя. — Еще чего захотели! Чтоб я испугалась каких-то угроз?!

— А ты не хочешь понять, — вмешался Павел, — что в данный момент как раз именно ты для меня и есть самая главная моя опасность? Я ни о чем другом не смогу думать, ни о каких делах, кроме твоей безопасности. Ты — предмет шантажа, понимаешь это? Увезут, и у меня ничего не останется, даже сил для борьбы с ними, потому что они станут диктовать мне любые условия! Это тебе, надеюсь, понятно? И я буду вынужден их принять… Лю-бы-е! Катюша, надо же головой думать…

— А я чего делаю? — упрямо возразила Катя.

— Думаешь, но не о том, — примирительно заговорил Павел. — Ленка, и тебя, особенно после этого твоего демарша, все сказанное тоже касается в полной мере. Давайте, девочки, подумайте, куда, а мы постараемся завтра обеспечить ваш тайный отъезд. Чтоб развязать себе руки и действовать с уверенностью, что с вами ничего не случится. Думайте, умоляю вас!..

— Да чего тут думать? — вздохнула Катя. — Дайте-ка, я лучше позвоню Светке. Может, она чего умного подскажет.

— Кто это? — спросила Лена.

— А я сейчас вспомнила: у нее муж Иван тоже работает в милиции, только я не знаю, в какой. Может, правильнее было бы все-таки со знающим человеком посоветоваться? А Светка — моя приятельница, я с ней иногда у Нины, ну, у нашей парикмахерши, пересекаюсь. И болтаем, чтоб не скучно было.

— Ну, позвони, Катюш, — покорным голосом откликнулся ее муж, мрачно уставившийся в окно.

Во дворе к вечеру съезжались машины. С большинством их хозяев Павел был знаком, многим даже помогал советами, а то и чинил, но это решительно ничем его не успокаивало. Вот так подъедет чья-нибудь тачка, а Катька, как назло, отправится мусор в бак выбрасывать, поскольку о мусоропроводе в их доме только мечтают. Выйдет — и не вернется… Нет, такого допустить нельзя. А в том, что угроза Ловкова вполне реальна, он ни минуты не сомневался. Он же — иезуит проклятый!..

— Светка, привет! Слушай, тут у меня такое дело. Но только не к тебе, а если бы ты позволила, то к твоему мужу. Нельзя?

Подруга, очевидно, удивилась — судя по выражению лица Кати, — но Ивана подозвала к трубке.

— Слушаю вас, здравствуйте, — вежливо заговорил Иван Рогожин. — У вас, надо понимать, — с юморком спросил он, — заботы по моей части? Только вы знаете, чем я занимаюсь?

— Нет, Света мне не говорила.

— Я бандитов ловлю, а к разным квартирным драмам и соседским разборкам отношения стараюсь не иметь. Этим другие занимаются.

— Иван, вы простите, но у меня дело очень серьезное, и связано оно с конкретными, именно бандитскими действиями на фирме у моего мужа…

— Это с рейдерством что-нибудь связанное?

— Простите, сейчас… — Она отодвинула трубку от уха и спросила у мужа: — Иван спросил про рейдерство, это — что?

— Не совсем то, хотя… — Павел усмехнулся. — Знаешь, что, дай-ка лучше трубочку мне. Я наверняка правильнее объясню. Если можно, разумеется. И еще, спроси хотя бы, это удобно, беспокоить так поздно занятого человека. Может, он ужинает, ты бы все-таки поинтересовалась… — укорил он жену. Но Катя уже словно почувствовала присутствие возможной удачи.

— Иван, скажите, мог бы мой муж, его Пашей зовут, задать вам несколько вопросов? Дело касается именно его и партнеров. Их зверски избили сегодня, требуя, чтобы они передали свои предприятия в управление бандиту, служившему в госбезопасности. И еще там есть один, но тот — из МВД. Оба отставные полковники, представляете, а ведут себя, как чистые уголовники.

— Передайте ему трубку, попытаюсь понять, что вас беспокоит. А Светка потом просит не бросать трубку, она тоже что-то сказать вам хочет…

Разговор двух знающих людей, которым с первых слов уже ясно, что они понимают друг друга, длился недолго. Сначала Павел, стараясь избежать лишних подробностей и уж вовсе не расписывать тот кошмар, который они с Сергеем пережили сегодня, и что, кстати, зафиксировано в медицинских заключениях, рассказал о сути проблемы с тремя фирмами. От первого денежного займа полковника Ловкова до его собственного целенаправленного «вползания» в успешно развивающееся дело, причем дело государственной важности, но которое его самого, со всей очевидностью, не устраивало. Короче говоря, бывший полковник ФСБ сознательно приготовил производственному объединению быстрые, однако и весьма прибыльные для себя похороны. Ну, а дальше проинформировал и обо всем остальном, включающем избиения и угрозы женам руководителей. Короче говоря, что делать в этой ситуации? С кем разговаривать? Кому жаловаться? Хотят вот в Генеральную прокуратуру завтра отнести жалобу, но ведь ясно, что пройдет много времени, а эти высокопоставленные бандиты уже ни перед чем не остановятся и доведут свой разбой до логического завершения, лишив государство нужной ему продукции, а сотни людей — работы. Прятаться от них, что ли? А кто тогда будет сражаться и отстаивать производство?..

Назвал он и фамилии обоих отставных полковников. Не забыл и о недавнем «взрыве» разъяренной Ленки. Та, слушая, только огорченно качала головой: надо же, как эти мужики несчастные поняли ее искреннюю заботу о них! Никакой благодарности, одни насмешки. И насупилась обиженно.

А потом в течение еще, примерно, десяти-пятнадцати минут Павел молчал, только живая и бурча в трубку: «Угу… Понятно…» Закончив разговор словами признательности, он передал трубку жене и повернулся к друзьям.

— Знаете, кое в чем он, в самом деле, помог. Сейчас расскажу, пусть Катюшка закончит свой дамский треп.

Но Катя услышала и обиделась, правда, лишь погрозила мужу кулачком, а затем стала что-то старательно записывать на листке бумаги. Наконец, положила трубку и победоносно взглянула на мужа:

— Ну? Так кто из нас двоих был прав?

— Ты, конечно, — Павел развел руки в стороны, — потому что, если б не ты…

— Попрошу не скоморошничать и не подлизываться. Докладывай, а мне Светка еще один интересный адресок подсказала. Но это — позже…

На столе заместителя начальника управления медицинской службы Московского военного округа полковника Тягаева раздался телефонный звонок. Валентин Евсеевич мельком взглянул на настольные часы: седьмой час, поздновато бы для просителей. По городскому номеру можно было ожидать звонков только от них. Или от «высокого» руководства. Хотя «больших начальников» их смазливые секретарши предпочитали обычно соединять на сотовые телефоны. Для соблюдения особой секретности, очевидно.

— Полковник Тягаев, слушаю вас, — привычно ответил Валентин Евсеевич.

— Здравствуй, Валя, — услышал он рокочущий басок одного их «больших». — Я тебя не отрываю?

— Какой разговор, Петр Константинович, — подобострастно ответил Тягаев, — для вас — всегда!

— Ну, и прекрасно, дружок, — снова пророкотал довольный абонент. — Послушай меня, тут одно мелкое дельце… Я не собираюсь, сам понимаешь, копаться в нем, да и тебе, думаю, не следует терять свое драгоценное время. А просто попрошу я тебя о маленьком одолжении…

Минуту спустя, положив трубку на базу, полковник поднял ее снова и, раскрыв перед собой телефонный справочник медицинских учреждений Министерства обороны, сосредоточенных в Москве, нашел нужный номер.

— Тягаев говорит, — начальственным голосом сказал он в трубку, когда в приемной главного врача госпиталя сняли трубку, и приятный женский голос произнес:

— Здравствуйте, приемная Никанорова… Здравствуйте еще раз, Валентин… э-э… Евсеевич. Внимательно вас слушаю.

— Где Никаноров? — не снизошел до вежливости полковник.

— Евгений Борисович в отпуске, Валентин Евсеевич, — ответила секретарша, не показывая своего удивления по поводу того, что начальство ничего не знает о своих же подчиненных.

— Я не в том смысле, — понял свою оплошность Тягаев, — меня интересует, когда вернется и кто его замещает?

— Вернется через неделю, Валентин Евсеевич, а замещает его Алексей Александрович Севастьянов, вас соединить?

— Давай, — недовольно буркнул Тягаев. С Никакноровым они были, в общем-то, знакомы, а этого Севастьянова полковник знал больше понаслышке. Ну, впрочем, неважно. И услышал вкрадчивый тихий голос:

— Майор медслужбы Севастьянов слушает, товарищ полковник.

«Ну, это уже лучше, — подумал Тягаев, — а то придется еще власть применять. Нет, они сами понять должны..»

— У вас там, сегодня, что ли, были двое, ни имевших отношения к нам, ну, нашей службе, пострадавших… якобы… Экспертизу проводили… Короче, майор, остановите это дело, а все акты, если таковые имеются, в чем сомневаюсь, отправьте в корзину. Это распоряжение. Вам ясно?

— Так точно, товарищ полковник.

— Отлично, исполняйте… Да, майор, можете мне не докладывать, сами, сами заканчивайте…

«Ну вот, всего и делов-то… — удовлетворенно подумал Тягаев, опуская трубку на место и расправляя, словно затекшие от долгого сидения, плечи. — А то все сложности какие-то у них… Интересно, чем там и кому те пострадавшие «насолили», если уж сам Петр Константинович взялся помогать?»…

Но дело было сделано, приказ отдан, а остальное уже не интересовало полковника Тягаева: меньше знаешь — крепче спишь… А кстати, между прочим-то, чего это посторонние делали в закрытом для «непричастных» пациентов госпитале? Впрочем, время нынче коммерческое, каждый вынужден сам решать свои финансовые проблемы по-своему… Главное, чтоб без головной боли…

Заместитель главного врача Севастьянов попросил Лидочку принести материалы по поводу сегодняшнего обследования в хирургии, очевидно, двоих посторонних пациентов. А вместе с документами и объяснение заведующей хирургическим отделением Елизаветы Сергеевны Лисовой, по какой причине сие обследование вообще проводилось в госпитале? Но если она сама еще на месте, то пусть тоже поднимется в кабинет «главного».

Лисова, пожилая женщина предпенсионного возраста, достаточно еще красивая и привлекательная для своих лет, вошла с достоинством, удивленно взглянув на Севастьянова, и остановилась в ожидании приглашения присесть. Она не любила и, больше того, не уважала заместителя главного врача — карьериста и просто «сукиного сына», как того называли знающие сослуживцы. Он внимательно посмотрел на доктора, отметил ее независимость, хмыкнул и рукой показал на стул напротив письменного стола, за которым «восседал», твердо полагая, что однажды останется в кабинете уже полным его хозяином.

— Можете мне объяснить, — сухо начал Севастьянов, — на каком основании сегодня в вашем отделении проводилось медицинское освидетельствование двух посторонних лиц?

— Могу, — тем же мало приятным, почти «скрипучим» тоном стала отвечать Лисова.

Елизавета Сергеевна уже начала понимать, какие тут, в этом кабинете, наверняка недавно, разыгрывались неприличные комбинации: она ведь расспрашивала избитых с откровенной, профессиональной жестокостью людей, и те рассказали, в чем заключалась причина. Вот, значит, куда теперь дело повернулось! Ну, что ж, речь, видимо, пойдет уже не о врачебной этике, а о тайных «педалях», на которые так быстро поторопились нажать преступники. Увы, опоздали! Эти молодые люди не только объяснили ей смысл ситуации, в которой оказались, благодаря исключительно своей стойкости, но и предугадали, по сути, как могут начать развиваться события дальше. Вот она и не стала откладывать на завтра оформление актов экспертиз, а сделала это сразу. На что, к слову, имела полное право. Да, опоздали, господа хорошие… Сухая усмешка лишь слегка тронула ее губы, но Севастьянов мгновенно «усек» и нахмурился:

— Не понимаю, что веселого вы усматриваете в моих словах?

— В ваших? — удивилась Лисова. — Ничего я не усматриваю. Да будет вам известно, Алексей Александрович, что все обследования проведены на абсолютно законных основаниях. В соответствии с распоряжением по управлению медслужбы… не помню входящий номер, но могу для вас посмотреть… к нашей организации приписан ряд производственных объединений, находящихся на территории административного округа, с целью оказания их рабочим и служащим необходимой медицинской помощи. Евгений Борисович лично занимался этим вопросом и утвердил список наших клиентов, которым мы оказываем соответствующую медицинскую помощь на коммерческой основе. Так что о каких-то нарушениях не может быть и речи.

И она равнодушно замолчала. А Севастьянов вдруг почувствовал, что попал в такой скверный просак, откуда ему теперь вот так, запросто, и не выскочить пожалуй, и это обстоятельство его только разозлило.

— А что, избавиться от них нельзя… было? — брезгливо сказал он.

— Зачем, они исправно переводят деньги.

— А дезавуировать, так сказать, э-э… не получится?

— Вы сомневаетесь в моих профессиональных знаниях?

— Ни в коем случае. Вы неправильно меня поняли. Дело совсем в другом. Там, кажется, какая-то темная история, смахивающая на провокацию, а я не хотел бы, чтобы доброе имя нашего госпиталя, и ваше в частности, трепали в связи с какими-то темными делами.

— Ценю вашу заботу, Алексей Александрович, особенно о моей врачебной деятельности, но вынуждена вам возразить. Речь в данном случае идет не об интригах, а о конкретных ссадинах и гематомах. И я не вдавалась в историю их происхождения.

— Значит, вы считаете, что поступили правильно?

— Разумеется.

— А что там, собственно, было? — он нахмурился, чувствуя уже свою полную беспомощность.

— Два человека, причем они руководители крупного производственного объединения, были безжалостно избиты. Мы зафиксировали многочисленные внешние повреждения, но рентген показал, что тяжких внутренних у пациентов, к счастью, нет. Правда, одному из них, опять-таки согласно договоренности с их предприятием, была предложена госпитализация с диагнозом сотрясение мозга, но пациент отказался. Тогда им были выданы акты экспертиз, по их просьбе, для предоставления последних в правоохранительные органы. Очевидно, с целью возбуждения уголовных дел по фактам избиений и нанесений телесных увечий.

— Но зачем же вы так скоропалительно выдали-то? — совсем уже огорчился Севастьянов. — Есть же порядок… сроки, наконец?..

— Все зависит, как вы знаете, Алексей Александрович, от степени занятости врача и просьбы пострадавшего. Нарушений я тут не вижу… У вас есть еще ко мне вопросы, Алексей Александрович? У меня не все дела на сегодня завершены.

— Та-ак…

Севастьянов совершенно уже не представлял, как ему сейчас реагировать на то, что произошло.

Звонить и оправдываться? Но ведь Тягаев и не требовал доклада об исполнении. «Сами, сами… — мысленно, конечно, передразнил Севастьянов своего начальника. Вот тебе и «сами»… с усами… И какой теперь выход?»

— Знаете, что, Елизавета Сергеевна, а принесите-ка вы мне те ваши заключения. Они, вероятно, остались в медицинских картах? Вот и хорошо, а я посмотрю… Благодарю вас, свободны, — и он, не поднимая глаз, потянулся к телефонной трубке, демонстрируя свою крайнюю занятость.

Лисова поднялась и молча вышла из кабинета.

Через десять минут секретарша Лидочка, тонко цокая высокими каблучками, внесла в его кабинет две медицинские карты и молча повернулась, чтобы уйти. А Севастьянов с непонятной для себя тоской вдруг обратил внимание на то, что ему б не над этой шелухой сейчас размышлять, а подмигнуть бы Лидочке, да намекнуть, что ее изумительные женские прелести так и толкают его на самое отчаянное нарушение всех мыслимых законов нравственности и субординации. Он ведь слышал, что Лидочка, в отдельных ситуациях и при определенных обстоятельствах, вовсе не строит из себя неприступную твердыню. И решительный натиск возбужденного страстным желанием противника якобы не раз заканчивался полной его «викторией». Он уже рот открыл, чтобы попытаться выразить нечто… невыразимое, но опоздал: Лидочка с гордым и убийственным равнодушием к его распаленным мечтам уже «зацокала» к двери на своих умопомрачительных ножках. И ему осталось только с тоской посмотреть на ее фигурку, затянутую в возбуждающе короткий белоснежный халат, который так шел ей… к лицу.

Бессильная ярость вдруг вспыхнула в Севастьянове, он готов был разорвать, уничтожить две эти совсем тоненькие медицинские карты, но… неожиданно передумал. Открыв нижний ящик письменного стола, небрежно сунул их между какими-то бумажными папками. Не было пациентов, вот и весь сказ. Никогда не было. Нет документа — нет и пациента…

Ничего большего майор Севастьянов сейчас не мог сделать для полковника Тягаева. Да, да, для полковника, у которого, в свою очередь, был, вероятно, другой полковник… или даже генерал. Он с раздражением сплюнул в сторону и подумал, что нет ничего худшего, нежели должность заместителя. Был бы, к примеру, Никаноров, тот, возможно, и послал бы того же Тягаева по определенному маршруту, потому что Никаноров — это видная фигура в медицине, а Тягаев — пусть и важный, однако всего лишь чиновник. И он, Севастьянов, — тоже чиновник… слушая которого эта старая стерва Лисова может позволить себе наглую усмешку. Давно пора ее… на пенсию, куда же еще… А свято место пусто не бывает… Всегда найдется тот, или та, кто с успехом заменит «на боевом посту» неудобного подчиненного.

Увы, даже и эта мысль не утешала майора медицинской службы Севастьянова, хотя и откладывала на время возможную казнь…