– Вот что значит – молодость! – бодро воскликнул Гордеев, увидев Володю, открывшего ему дверь. – Синяк желтеет на глазах, и вы, очевидно – (это слово он произнес с нажимом), – уже вновь нравитесь девушкам.

Володя вздохнул. Все-таки довольно часто он не мог уловить, когда этот московский гость говорил серьезно, а когда подтрунивал. Но вот только над кем? Не над самим ли собой?

Гордеев был если не доволен, то, во всяком случае, не испытывал уныния. Материал накапливался. Ежедневные переговоры с Турецким и Ириной Федосеевой давали результаты, с лихвой окупавшие затраты, которые делал он, выкладывая немалые рублики за междугородный телефон.

Пресса всегда обладала тонким чутьем на всяческого рода сенсации и скандалы. После первой федосеевской публикации и радиосообщений о выстрелах в Булавинске уже не надо было уговаривать кого-либо обратить внимание на материал. Тема была открыта, и уже газеты, а не Гордеев или Турецкий искали новую информацию. Постепенно слово «Булавинск» начинало втираться в верхние строчки словаря масс-медиа, отыскивая себе местечко позаметнее рядом со словами-знаками, словами-символами, рядом с «Чечней», «Севастополем», «Чубайсом», «Немцовым»…

Правда, некоторые из изданий опубликовали было во вторник сообщения о том, что псевдодемократические силы Усть-Басаргинской области, поддерживаемые лжереформаторами в Москве, хотят сместить всенародно избранного мэра Булавинска Сергея Вялина, попытавшегося противостоять в своем промышленном городе приватизации «по Чубайсу», но заметочки были куцыми, без каких-либо фактов и, что называется, впечатления не производили.

Зато уже в среду утром на факсах этих и других подобных газет, включая «Советскую Россию», «Правду-5» и «Завтра», лежало сообщение более любопытное, хотя и достаточно лаконичное.

Это же сообщение в утренние часы среды читали и в пресс-центре КПРФ и, по правде сказать, не знали, что с ним делать.

В полутора десятках строчек было слишком много возможностей для развертывания самых различных кампаний, чтобы руководство партии могло оставить эти строчки без внимания. Вновь и вновь партийные аналитики читали:

"Как стало известно, прошлогодний скандал о бесследном исчезновении средств, выделенных на проведение кампании в поддержку кандидатуры Геннадия Зюганова на президентских выборах 1996 года в Усть-Басаргинской области и в городе Булавинске, вскоре получит новое развитие.

Арестованный по другому делу и находящийся в следственном изоляторе Булавинска некий гражданин Шапиев, являвшийся казначеем местного отделения КПРФ, ответственным за расходование вышеназванных средств, смог обеспечить передачу сведений, подтверждающих, что он лично непричастен к хищению. Известно, что выборный фонд формировался как из пожертвований граждан, так и, главным образом, различных коммерческих и производственных структур".

Конечно, можно было бы объявить все это провокацией, если бы в действительности с деньгами все было в порядке. Однако история с пропажей денег и, между прочим, не только, все это помнили, булавинских коммунистов – не была дымом без огня…

Получили в среду свое и читатели «Булавинских ведомостей». Под любимой в городе рубрикой на первой полосе «Что происходит?» появилось изложение сообщений центральной прессы о подозрительных смертях в Булавинске, а завершалась сводка заметкой «Еще одна таинственная жертва», где сообщалось о гибели Елены Борисовой, дочери директора бывшего колхозного рынка Ковряжкина-Барина, убийство которого так и не было раскрыто.

Информацию эту вставил в полосу на свой страх и риск дежуривший по номеру Роман Самарин, так как не надеялся, что ставший после смерти Льва Чащина главным редактором его приятель Бронислав Лемешонок эти материалы пропустит.

Предчувствия Артема не обманули. Лемешонок был неплохим, наверное, человеком, но совсем не журналистом. Он мог подготовить яркий материал, но только если знал, что этот материал имеет поддержку у влиятельных людей. Он был мастером заказных статей, но собственную инициативу предпочитал не проявлять. Собственно, он потому и ходил в первых заместителях у Чащина, что Лев всегда брал всю ответственность на себя, но в то же время был уверен: любое его поручение Лемешонок выполнит точка в точку. Правда, и от себя ничегошеньки не добавит, даже если это потребуется.

Когда Льва убили, как-то так получилось, что Лемешонок пересел в его кресло без особых обсуждений. Все-таки штат газеты был невелик, в ней собрались профессионалы, которые любили «брать материал», но не очень любили заниматься повседневными делами издания: бумагой, типографией, распространением…

Опоминаться стали, когда увидели: газета теряет читателей, начинает «протухать», «ложиться под власть». Лемешонок уже по складу своего характера не мог продолжить чащинскую линию газеты – хронографа времени, сенсаций, происшествий, скандалов. Если у Льва был девиз по отношению к героям, антигероям и влиятельным фигурам времени: «В тени не спрячетесь!» – то Лемешонок, можно сказать, неукоснительно соблюдал правило: «Не стой на солнцепеке!» Так что, когда Артем, воспользовавшийся отлучкой Лемешонка в Усть-Басаргино, кое-как убедил Машу Преображенскую, ведущего редактора, все-таки еще чащинского призыва и склада журналистку, что надо откликнуться на происходящие в городе события если не самостоятельным материалом, то хотя бы перепечаткой, он не питал никаких иллюзий на то, что все обойдется. Лемешонок едва ли захочет сделать вид, что он попросту не придал этой информации значения, хотя Артем, зная начальство и наступая на горло собственному голосу, убрал из сообщений все упоминания о Вялине. Он был репортером, начинавшим свой журналистский путь уже в перестройку, не ведал, что такое страх советского времени, а о страхах нового времени предпочитал не думать, прекрасно понимая: стоит лишь сделать один маленький шажок к отступлению, как через короткое время ты уже начнешь бежать сломя голову…

Конечно, имея представление о важнейшем принципе поведения подчиненного: помочь начальству понять, что совершенное деяние не противоречит его, начальства, выгодам, Артем мог бы совершить определенные профилактические действия в этом направлении и, в частности, напомнить Лемешонку о падающем тираже газеты и о том, что конкуренция прессы растет с каждым месяцем, что на газетных развалах Булавинска все больше центральных изданий, наконец, он мог бы ясно подчеркнуть, что сами «Ведомости» никакой инициативы не проявили, но лишь изложили то, что весь город уже несколько дней знает из других источников… Однако Артем ничего этого не стал делать.

Он прекрасно понимал, что Лемешонок теперь даже не захочет играть в страуса. Разговор с Пантелеевым ясно показал Артему, что гибель Елены Борисовой представала теперь не каким-то таинственным происшествием, а уже эпизодом в череде зловещих событий. И Лемешонок должен был определиться, а как он определится – Артем Самарин мог предполагать, исходя из опыта работы газеты после смерти Чащина. Поэтому, когда утром в среду у него в квартире должен был бы надрываться телефон, он не надрывался. Отключив аппарат, Артем залег спать после дежурства…

А Гордеев стоял перед Володей и даже не спрашивал, почему Иноземцев оказался утром у Лиды. «Впрочем, какое ему дело?» – одновременно думал о себе Юрий Петрович и Володя о Юрии Петровиче.

Гордеев размахивал «Булавинскими ведомостями» с дайджестом, подготовленным Артемом Самариным, еще не зная о разговоре Лиды в прокуратуре, после которого она со вчерашнего вечера не вставала с дивана и даже пыталась несколько раз закурить от тоски. Правда, табачный дым душил ее, она кашляла и ломала очередную сигарету…

Он совсем взвеселился, увидев на кухне две бутылки «Булавинской анисовой» (одну Дмитро Лукич, как намеревался, уже успел после смены «покуштуваты», или, говоря на братском русском языке, выкушать), а когда Володя сообщил ему, что в квартире Андреевых видеокассеты просматривали, очевидно, покойный Николаев и его начальник в угро майор Урманцев Василий Антонович, Гордеев чуть не пустился в пляс.

Однако Лида не появлялась (Юрий Петрович, грешным делом, подумал было, что у них с Володей дело наладилось и она, возможно, еще в постели).

– А Лида дома? – удивленно спросил господин адвокат, и Иноземцеву пришлось пересказывать ему то, что он знал о встрече своей безответной любимой с Кочеровым и Константиновым.

Конечно, Гордеев был немного наивен. Своеобразно наивен. Для адвоката-профессионала ему не хватало одного важнейшего качества, которое, впрочем, не приобретается жизненным опытом, а дается – или не дается – от роду. Гордееву не хватало желания понимать, что далеко не все люди на свете ведут себя так, как привык вести себя он.

Юрий Петрович вовсе не был чужд склонности к красиво заплетенной интриге, к созданию ситуаций, когда лжи ничего не оставалось делать, как показывать свои ослиные уши. Однако он все никак не мог поверить, что подлость, как и глупость, границ не знает и всегда наготове для явления во всей своей обессиливающей мерзости.

Правда, не извлекая из очередного столкновения с подлостью каких-либо обобщающих выводов и продолжая верить в «восстановление погибающего человека» (читателем Достоевского Гордеев был запойным), Юрий Петрович все же при этом словно встряхивался и не успокаивался, пока не настигал обидчика, с тем чтобы проучить его примерно. Он не знал в отвратительных подробностях, как, впрочем, не знал и Иноземцев, что было сказано Лиде в кабинете прокуратуры, однако отныне у Кочерова и Константинова был такой враг, из схватки с которым не было иного выхода, кроме как полной погибели – или их, или его.

Нет, Гордеев не жаждал кровопускания, вообще ему нередко казалось, что дуэльное разрешение споров – одна из самых простых форм выяснения отношений между людьми. Сейчас же для господина адвоката было делом чести добиться того, чтобы и Кочеров, и Константинов вовсе вылетели из прокуратуры. Игоря Вадимовича в деле он уже насмотрелся и до случая с Лидой, а о Константинове немало зловещего рассказала уже Мария Гавриловна, тетка Николая Новицкого.

Собственно, история с Лидиным походом в прокуратуру только прибавила Гордееву боевой злости и укрепила его в уверенности, что в ближайшие дни своего он добьется: Андреев выйдет из СИЗО, а следом они выручат и Новицкого.

Во вторник Турецкий сработал молниеносно: узнав от Гордеева, что Ингу Новицкую снимал с рейса в Усть-Басаргинском аэропорту капитана ФСБ Александр Аршинов со товарищи, он обратился к зональному прокурору, курирующему Усть-Басаргинскую область, и попросил разобраться в происходящем в его зоне. В частности, содействовать в установлении местонахождения гражданки Новицкой, по неизвестной причине снятой такого-то числа в аэропорту с рейса «Усть-Басаргино – Москва» капитаном Усть-Басаргинского облуправления ФСБ Аршиновым…

Вновь после этого разговора пришлось Александру Борисовичу браться за телефон и звонить Ирине Федосеевой, объясняя, что факс, который только что прошел к ней от Гордеева, совершенно правдив, что это не версия и дочь погибшего два с лишним года назад директора булавинского рынка действительно накануне смерти передала важные документы, которые не сегодня завтра окажутся в Москве.

Правда, когда Гордеев позвонил Ирине Федосеевой, у них возник спор не спор, а некоторое обсуждение проблемы.

Федосеева прямо заявила, что первая корреспонденция из Булавинска – об убийстве оперативника – смотрелась в их газете вполне естественно, однако череда сенсационных информаций из Булавинска в кругах людей, прекрасно понимающих, что такое современная российская пресса, уже вызовет довольно целенаправленные выводы. Более того, их главный редактор может запросто выбросить ее из издания, посчитав, что Ирина отрабатывает чей-то заказ, не поставив его, редактора, об этом в известность.

– Но если это заказ, то заказ бескорыстный, не так ли? – спросил Гордеев. – Разве вы слышали шелест купюр в моих пальцах, разве я сулил вам хоть доллар, хоть рубль гонорару? И никто иной не сулил…

– Но ведь этого никому не докажешь, в это никто не поверит! – воскликнула Ирина. – В конце концов, может быть, вы, пользуясь знакомством со мной, втягиваете… втянули нашу газету в какие-то разборки за передел власти! Можно это исключить? В конце концов и Вялин начал давать свои объяснения происходящему в Булавинске…

Гордеев не стал спорить:

– Доказывать что-либо не буду. Но если вы перечитаете мои информации и то, что передает для обнародования пресс-служба Вялина, то увидите: у меня действительные факты, да еще со смягчением, – (здесь, конечно, Юрий Петрович добросовестно лукавил: хотя и самые благородные обещания, но все же Гордеев Вялину лишь приписывал, что, очевидно, и приводило Сергея Максимовича в состояние бешеной ярости, вызывающей самоубийственные поступки). – А у вялинских спичрайтеров – общие слова, пустословие и празднословие.

Ирина молчала, и господин адвокат прибавил фразу почти отеческую:

– И потом, мне хотелось сделать доброе дело: дать возможность поработать не на кого-то, а на себя. Ведь говорить правду легко и приятно, а выручать безвинно посаженных в тюрягу и вовсе дело святое!

И повесил трубку.

Затем Гордеев перезвонил Вадиму Райскому и попросил переговорить с девушкой и, применив все свое обаяние и красноречие, убедить ее не падать духом, а все же помочь ему, Гордееву, довести его правое дело до успешного исхода.

Может быть, в последний раз, но разговор с Ириной помог – в среду по масс-медиа ходило сообщение о том, что в Булавинске обнаружена погибшая при подозрительных обстоятельствах дочь расстрелянного киллером директора рынка и что причиной ее смерти могли быть документы о странном бизнесе нынешнего мэра Вялина, переданные ею оперативнику, также убитому в эти дни.

Собственно, это исходящее из Москвы сообщение одновременно и спасло Артема Самарина от гнева его шефа – Лемешонка, и вместе с тем заставило серьезно подумать над тем, как бы не стать очередной жертвой в булавинском мартирологе последних дней.

Когда Артем, худо-бедно выспавшись, появился около трех часов в редакции, первый же встреченный им сотрудник сообщил, чтобы он немедленно отправлялся к Лемешонку.

Главный был лаконичен:

– Откуда взял информацию о гибели Борисовой?

Вместо ответа Артем показал сводку происшествий ОВД.

– Но здесь не указано, что это дочка Ковряжкина!

– Об этом говорят на всех рынках – не только на колхозном, но и на «Вялинском»… – простодушно ответил Самарин, хотя взгляд его на Лемешонка выглядел сожалеющим.

– А почему же Москва трубит на всю страну о том, что к этой смерти причастен Вялин? – спросил главный редактор, скорее расставляя все точки над "и" в московском сообщении, чем передавая то, что в нем было сказано в действительности.

– Вот у Москвы и надо спрашивать!

– А ты туда ничего не передавал?

Артем развел руками:

– Я не предполагал ничего такого, а, кроме того, замечу: рынок Барина Вялину так и не перешел.

– Кого это теперь интересует, – вздохнул Лемешонок. – Я тебя никуда не отпускал, но, если ты на несколько дней исчезнешь, прогул тебе не запишут.

– Но ведь если я сейчас начну прятаться, меня точно примут за информатора Москвы! – воскликнул Артем.

Лемешонок встал за столом во весь свой рост, а он у него был далеко за сто восемьдесят.

– Вот видишь, что ты натворил! Теперь думай! А я все, что мог, тебе уже сказал…