1. Контакт

За два последних дня Турецкий не меньше пяти раз встретился с директором агентства «Глория» Денисом Грязновым. Встречи эти проходили, как правило, в машине Грязнова. Турецкий отдавал необходимые распоряжения, Денис отчитывался о проделанной работе. Разговоры занимали не больше получаса, после чего Турецкий выбирался из машины, и Денис, махнув ему на прощание рукой, растворялся в воздухе вместе со своей видавшей виды разъездной «бэхой». Их разговоры напоминали диалоги двух бывалых подпольщиков-революционеров. Времени у обоих было в обрез, поэтому понимать друг друга приходилось с полуслова. Благо это не составляло большой проблемы.

В последнюю встречу Денис сказал Турецкому буквально следующее:

— Утром объект встретился с профессором Самойловым. Самойлов работает над теоретическим обоснованием и разработкой новых видов оружия. Разговор проходил за закрытыми дверями.

— Прослушку наладить не удалось?

Денис с сожалением покачал головой:

— Нет. Объект осторожен, как лиса. У него профессиональное чутье. Но мой Филя Агеев был у Самойлова на лекции в техническом университете. Любимое выражение профессора — «Утро покажет, что вечер прошляпил». И еще одно — «Куй железо, пока тепленькое». Это можно использовать.

— Можно, — согласился Турецкий. — Что еще?

— С любовницей все подтвердилось. Правда, запись сделать не удалось. Объект обнаружил «жучок».

— Ясно. Это все?

— Пока да. Очень сложный объект, Александр Борисович. Чутье у него — просто звериное.

— Продолжай работать, Деник. И скажи Филе, чтоб сильно не высовывался.

— Ладно.

На этом разговор был закончен…

Что ни говори, а сделано за два дня было немало, и наконец работа эта стала давать свои — зримые и весомые — результаты. Звонок «агента в бейсболке» стал первым тому подтверждением.

— Александр Борисович, нам нужно срочно встретиться, — сказал агент, и голос его при этом потерял львиную долю своей прежней невозмутимости.

— Надо так надо, — согласился Турецкий. — Где и когда?

— Сегодня вечером, в сквере… — Агент продиктовал, вернее, описал Турецкому местонахождение сквера и расположение скамейки, на которой собирался его ждать.

Александр Борисович согласился, и встреча состоялась в тот же вечер.

«Агент в бейсболке» выглядел не так, как прежде. От его всегдашней оцепенелой невозмутимости не осталось и следа. По подрагивающим на челюсти желвакам, по напряженно прищуренным глазам было видно, что он изо всех сил старается держать себя в руках. Но, несмотря на все усилия, получалось у него плохо. Агент был вне себя от ярости.

— Ваши люди ходят за мной по пятам, — холодно сказал он. — Они даже подключились к моему телефону. И ведут они меня вполне профессионально.

— Не слишком профессионально, если вы их засекли, — заметил на это Александр Борисович.

Агент качнул головой:

— Это случайность. И заметил я их всего пару раз. Но я постоянно чувствую их незримое присутствие. У таких людей, как мы с вами, Александр Борисович, сильно развита интуиция. Или, как любили раньше говорить сыщики, нюх.

Турецкий закурил и безмятежно помахал перед лицом, разгоняя дым.

— Допустим, — сказал он. — Допустим, за вами действительно кто-то следит. Но почему вы решили, что эти люди работают на меня?

Лицо агента исказила гримаса нетерпения.

— Бросьте, Турецкий, — резко сказал он. — Я ведь не вчера на свет родился и кое-что могу. Беда в том, что обнаружил я их слишком поздно. Я не знаю, с каких пор они меня ведут и прослушивают и что за это время успели выведать. И это меня сильно нервирует.

Александр Борисович стряхнул с сигареты пепел и насмешливо спросил:

— Да что они могли про вас узнать? Вы что, жене изменяете, что ли?

Лицо агента слегка побледнело. Турецкий удивленно поднял брови:

— Вы что, серьезно? Вы в самом деле изменяете супруге? — Затем небрежно пожал плечами и добавил: — Да хотя бы и изменяете, что тут такого необычного? У многих мужиков рыльце в пушку, и ничего — живут. Хотя… — Тут Александр Борисович лукаво покосился на агента. — Как сказал недавно один депутат: «Изменить жене — это все равно, что изменить родине!»

— И опять вы кривляетесь, — неприязненно констатировал агент. — Я не заслуживаю такого обхождения, Александр Борисович. До сих пор я лишь помогал вам. И теперь… В общем, я хочу, чтобы вы выполнили три моих просьбы. Я думаю, что заслуживаю вашего…

— Участия? — с иронией подсказал ему Турецкий.

— Пусть так, — кивнул агент. — Во-первых, вы прикажете парням из «Глории» оставить меня в покое. Это, кстати, в их же интересах. Они мешают мне жить и работать, а я не люблю, когда мне мешают. Во-вторых, вы немедленно, прямо здесь и прямо сейчас, расскажете мне, что вам удалось про меня узнать. И в-третьих, если у вас есть какие-то аудио — и видеоматериалы — вы отдадите их мне.

Некоторое время Александр Борисович молчал, покуривая сигарету и стряхивая пепел в урну. Затем повернулся к агенту и сказал насмешливым голосом:

— А вы смелый человек. Вот смотрю я на вас сейчас и ищу ответ на один забавный вопрос — только никак не могу его найти.

— На какой? — равнодушно спросил агент.

— Да вот не знаю, что мне мешает дать вам по морде? «Прямо здесь и прямо сейчас».

— Это было бы глупо, — сказал агент.

— Ну да, глупо, — согласился Александр Борисович. — Зато от души.

— Вы нарываетесь, Турецкий, — сказал агент.

— Именно это я и делаю. А теперь послушайте меня: наблюдение за вами будет продолжаться столько, сколько я сочту нужным. Материалов на вас мы собрали множество. И измены жене — лишь малая их толика. В общем, мне есть, чем вас урыть, и нарываюсь я не зря.

— И вы пойдете на это? — с сомнением спросил агент.

— Можете в этом не сомневаться, — заверил его Турецкий. — Вы много обо мне знаете и знаете, что я всегда довожу дела до конца.

Некоторое время агент размышлял. Затем с легким вздохом произнес:

— Ну хорошо. Я понял, к чему вы клоните, Турецкий. Признаюсь, я бы и сам с большим удовольствием набил вам морду, но долгий жизненный опыт научил меня одной важной вещи — с кем бы ты ни имел дело, нужно всегда искать компромиссы и уметь договариваться.

— Вот это уже ближе к делу, — кивнул Александр Борисович.

А агент с видом человека, пошедшего на сделку с дьяволом и сбросившим со своих плеч груз ответственности, спросил:

— Итак, что вы от меня хотите?

Турецкий заговорил неторопливым, спокойным голосом:

— Расскажите мне, кто стоит за спиной людей, устроивших охоту на Боровского и обложивших его красными флажками.

Вопрос агенту явно не понравился.

— Вы хотите, чтоб я назвал вам имя? — холодно отозвался он.

— Да.

На плоских губах агента повисла вялая усмешка:

— А разве у государственной машины подавления может быть одно имя?

— У машины — нет, — сказал Александр Борисович. — Но вам не удастся убедить меня в том, что приказы исходят прямо из Кремля.

— Почему?

Тут уже Турецкий вздохнул так, словно ему давно уже надоело повторять одну и ту же прописную истину, причем человеку, у которого явные проблемы со слухом:

— Я не буду перечислять вам факты, которые противоречат этому утверждению. Хотя еще неделю назад я бы с вами, скорей всего, согласился. А сейчас я просто напомню вам ваши же слова… Что вы там говорили насчет нюха?

— Я говорил, что у нас с вами он есть.

— Вот именно. Поэтому хватит метафор, и отвечайте на мой вопрос.

Однако агент вновь качнул головой:

— Я не имею права называть вам имена, Александр Борисович. Это противоречит моей профессиональной этике.

— Ложь, — резко сказал Турецкий. — У вас нет никакой профессиональной этики. Ваша контора всегда руководствуется исключительно соображениями целесообразности.

— Допустим, что так, — признал агент. — Но вы забыли еще об одной вещи. Разговаривая об этом с вами, я подвергаю опасности свою карьеру и свою жизнь.

— Значит, ваша контора и в самом деле причастна к делу Риневича — Боровского, — сделал вывод Александр Борисович.

— В логике вам не откажешь, — заметил агент.

Несколько секунд они буравили друг друга глазами, стараясь проникнуть в мысли, затем Турецкий едва заметно усмехнулся и констатировал:

— Вижу по вашей физиономии, что угадал. Идем дальше. Вы не можете назвать мне имя, которое прошу. Хорошо. Но я сам могу назвать его вам? Как вам такое предложение?

— Попробуйте, — пожал плечами агент.

— Соха — так он любит себя называть. Полагаю, это производное от его звучной и довольно смешной фамилии.

— Нам нет необходимости продолжать этот разговор, — сухо сказал агент.

— Из чего я делаю вывод, что мое предположение правильно. Как этот человек связан с вашими структурами? Почему вы его поддерживаете?

— Я не утверждал ни первого, ни второго.

— Да ну? Не забывайте, что я могу превратить вашу жизнь в ад. Кстати, как поживает профессор, с которым вы встречались вчера утром? Любопытную беседу вы с ним вели.

Взгляд агента стал стеклянным.

— Это невозможно, — тихо проговорил он. — Вы не могли это подслушать. Я принял все меры предосторожности.

— Правда? Ну тогда вам нечего опасаться. — Турецкий выдержал паузу, слегка подбоченился, насупил брови и изрек старческим надтреснутым голоском: — «Утро покажет, что вечер прошляпил». «Куй железо, пока тепленькое».

Агент сглотнул слюну и спросил увядшим голосом:

— Как вам это удалось?

— Пусть это останется моим маленьким секретом, — улыбнулся Турецкий. — Итак?

Широкий лоб агента пронзили глубокие морщины.

— Черт… Ну хорошо. Вы правы насчет Сохи. Я, правда, никогда его так не называл. Он действительно тесно сотрудничает с конторой, о которой вы говорили. Контакты эти очень давние. В свое время он начинал свой бизнес, используя деньги конторы. Тогда, правда, она называлась по-другому.

— И контора решила использовать его в своей игре?

Агент кивнул:

— Да.

— Борьба идет за влияние на президента, не так ли?

— Да.

— Чтобы в конечном счете сделать его марионеткой в ваших руках? В руках силовых структур?

Агент отрицательно покачал головой:

— Не марионеткой. Нашего президента трудно сделать марионеткой, и тот, кто этого не понимает, делает большую ошибку. Просто в последнее время он… оторвался от корней. А человек, так же, как и дерево, не может существовать без корней. — Лицо агента приняло воинственный вид, голос стал жестким: — Его легко повалить. А что касается нашей деятельности, то мы лишь хотим сделать его положение устойчивее.

— Расскажите мне об этом подробнее, — потребовал Александр Борисович.

Агент молчал.

— Ну же, не стесняйтесь, — подбодрил его Турецкий. — Во-первых, вы облегчите душу. А во-вторых, я сниму вас с крючка.

— И навсегда забудете мое имя?

Турецкий кивнул:

— И навсегда забуду ваше имя.

— Что ж… Не знаю, почему, но я вам верю. Кое-что я вам, пожалуй, расскажу… Это ж не первый наш контакт…

Агент тяжело вздохнул, и на этот раз в его лице не было ничего воинственного.

2. Снова след из прошлого

Александр Борисович достал из кармана телефон и блокнот. Нашел в блокноте нужную запись и пощелкал по кнопкам набора.

— Алло, — отозвался в трубке незнакомый мужской голос.

— Здравствуйте. Вас беспокоят из Генеральной прокуратуры.

— Да, я слушаю.

— У вас под рукой ручка и бумага?

— Да.

— Тогда записывайте. Мое имя — Александр Борисович Турецкий. Я — помощник генерального прокурора. А звоню я, чтобы передать вашему хозяину привет от Сергея Жукова. Записали?

— Да, — бесстрастно ответил голос.

— Запишите номер моего сотового… — Александр Борисович продиктовал номер. — И передайте вашему хозяину, что я жду его звонка.

Турецкий отключил телефон, положил его на стол и приготовился ждать. Ждать пришлось недолго. Звонок последовал через пару минут.

Этот дачный участок был совсем не похож на дачные участки, которые Турецкому приходилось видеть до сих пор. Начать с того, что возле дверей двухэтажного, отделанного желтой плиткой дома с мезонином, прямо возле мраморного крыльца, двумя аккуратными рядами росли пальмы в деревянных кадках. Чуть левее крыльца начиналась аллея ухоженных лиственниц, ведущая к белоснежной беседке с мраморными колоннами. Был здесь и фонтан с игривыми амурчиками и обнаженными Венерами, но — по причине холодного времени года — фонтан этот бездействовал.

Двое мрачных парней провели Турецкого по крыльцу, ввели в дом и проводили до самой гостиной, которая своими размерами и обстановкой походила на музейное хранилище, где были собраны предметы хозяйства и культа из всех уголков земли. Правда, в отличие от хранилища, порядок здесь царил просто идеальный.

Хозяин дома сидел на полосатом диванчике в стиле модерн и пил чай с блюдечка. Он был одет в бордовый халат и мягкие восточные туфли с загнутыми носками.

Увидев входящего Турецкого, он отставил чай и с улыбкой поднялся навстречу.

— Здравствуйте, Александр Борисович! — Мужчины пожали друг другу руки. — Рад вас видеть в добром здравии. Вы, кстати, в порядке? Нигде ничего не болит?

— Вашими молитвами, господин Соха, — в тон ему ответил Турецкий.

— Что ж, я рад. Присаживайтесь.

Турецкий сел в кресло, хозяин дома снова забрался на свой полосатый диванчик. Забрался и быстро глянул на охранника, который сопровождал Турецкого. Тот покосился на Александра Борисовича, качнул головой и ответил одними губами:

— Чистый.

После этого хозяин дома еще больше просветлел лицом.

— Чай, кофе, коньяк, вино? — радушно поинтересовался он у Турецкого.

— Спасибо, ничего не хочется.

— Ну как знаете. Кстати, Александр Борисович, почему бы вам не называть меня по имени-отчеству?

Турецкий пожал плечами:

— Я слышал, вам нравится, когда вас называют Сохой. Кстати, это прозвище — производное от «лося сохатого»?

— Именно, — кивнул Лось.

Турецкий усмехнулся:

— Боровский обозвал вас резче, но слово «сохатый» присутствовало и в его определении.

При упоминании о Боровском улыбка сошла с лица Лося. Он нахмурил рыжеватые брови и сказал:

— Если мне не изменяет память, Боровский сейчас в тюрьме. И мне не хочется о нем вспоминать.

— Забавно, — сказал Турецкий. — А я как раз пришел к вам поговорить о Боровском. И еще о Риневиче.

— Эти господа заслуживают жалости, — равнодушным голосом отозвался хозяин дома. — В свое время они были неплохими бизнесменами, но судьба уготовила им неприятный конец. — Лось внимательно посмотрел на Турецкого, и уголки его губ дрогнули. — Александр Борисович, я давно наблюдаю за вашей работой. И работа эта — немного путаная и хаотичная — все же приносит свои плоды.

— Поэтому вы подослали ко мне вашего головореза?

— Не знаю, что он там вам наплел, но объясняется все просто. Я хотел напугать вас, чтобы не слишком сильно совали нос во все эти дела. Вы лично мне симпатичны, Александр Борисович, но ваши действия приносят много неприятностей. Вы, как налим, поднимаете со дна всю муть. И эта муть мешает работать.

— Кому?

— Людям, которые работают на благо страны. Бизнесменам, политикам. Паника, которую вы подняли в связи с делами Ласточкина, Полякова и Боровского, поселила трепет и неуверенность в сердцах многих людей. Хотя вся эта проблема высосана из пальца. Высосана вами, Александр Борисович. Вы, как тот паникер, из-за коего начинается давка, в которой гибнут и калечатся ни в чем не повинные люди. — Лось подался вперед: — Хотите, я сам изложу вам вашу версию — во всех несимпатичных подробностях?

— Попробуйте.

— Вы рассуждаете следующим образом. Приближаются выборы, и сейчас идет борьба за близость к президенту. Точнее, за влияние на президента. Разные групы людей пытаются доказать президенту, что их методы предвыборной борьбы наиболее эффективны. Это как бунт силовиков накануне выборов девяносто шестого года. Они остановили свой выбор на «Юпитере», чтобы доказать свою эффективность. Почему на «Юпитере»? Да потому, что нельзя наехать на какую-то забытую Богом компанию. Это сигнал для всего российского бизнеса. Если мы смогли разобраться даже с «Юпитером», то можем разобраться с кем угодно. Я правильно следую ходу ваших мыслей?

— Приблизительно.

— Ну вот, — удовлетворенно кивнул Лось и откинулся на спинку дивана. — Видите, Александр Борисович, нет ничего проще, чем придумать теорию государственного заговора. И подтянуть под нее необходимые основания и мотивы. Но это чушь! Сказочка для журналистов и неопытных юнцов. Не знаю, как вы-то, опытный, матерый волк, купились на эту чушь?

Лицо Турецкого было задумчивым. Пока Лось говорил, он наблюдал за ним с видом ученого-зоолога, разглядывающего останки реликтового ящера.

— Вы сказали, что Боровского и Риневича погубила судьба, — заговорил Турецкий. — Наверно, это так. Но у этой судьбы есть имя. И имя это — Аркадий Владимирович Лось, хозяин нефтяной компании «Союзнефть». То есть вы.

— Вы мне льстите, — ухмыльнулся Лось.

— Увы, нет. Аркадий Владимирович, за что вы так ненавидели Риневича и Боровского? Чем они вам так насолили?

Лось поднял чашку, слегка взболтнул ее и посмотрел на кружащиеся чаинки.

— Видите ли, Александр Борисович, — медленно проговорил он, — эти два достойных джентльмена попортили мне много крови. И потом, в мире бизнеса не принято питать нежные чувства к конкуренту.

— Значит, они были вашими конкурентами?

Лось пожал плечами и ответил:

— В мире бизнеса все конкуренты. Не сегодня, так завтра. Боровский и Риневич никогда не были моими личными врагами. Одно время мы даже дружили. И до недавних пор поддерживали самые церемонные отношения. — Лось усмехнулся. — Ходили друг к другу в гости и при этом нормально ладили.

— Почему же вы решили уничтожить Риневича и Боровского? За что? Боялись, что когда-нибудь они станут вашими конкурентами?

— Не совсем. Хотя в ваших словах есть доля истины. Все дело в том, что мы уже стали конкурентами. Возможно, Генрих и Алик придавали этому мало значения, но не я.

Лось отхлебнул чаю.

— Видите ли, — продолжил он, — Боровский и Риневич собирались объединить свои компании. Представляете, чем это могло обернуться для страны?

— Вполне, — кивнул Турецкий. — Объединившись, «Дальнефть» и «Юпитер» не зависели бы больше от государства. Они могли делать бизнес так, как им заблагорассудится.

— Вот именно! Они бы продолжали обкрадывать страну, и никаких сдерживающих барьеров! Понимаете? Их карманы стали бы еще полнее, а казна государства…

— Постойте, — перебил олигарха Турецкий. — При чем тут казна? Насколько я понимаю, речь идет не о сокровищах страны, а о благосостоянии сотни-другой российских чиновников, которые кормились и кормятся на взятки, получаемые от нефтебаронов.

— Вы слишком узко мыслите, Александр Сергеевич.

— Борисович.

— Что?

— Александр Борисович, — поправил Турецкий. — Александром Сергеичем был Пушкин. А я — Турецкий.

— Ах да, извините.

— Ничего страшного. Продолжайте.

— Что именно?

— Вы сказали, что завидовали Боровскому и Риневичу.

— Я так сказал?

— А разве нет?

Лось слегка нахмурился:

— Гм… Интересная версия. Ну и почему же я им завидовал?

— Вы припозднились, Аркадий Владимирович. Вы вошли в бизнес чуть позже Боровского и Риневича и не сумели приобрести такой же вес и такое же влияние. Если я не ошибаюсь, вы выступаете вместе с Межпромбанком. А этому банку так и не удалось войти в нефтяной бизнес.

Лось прищурился:

— Кто это вам наплел?

— Сам дошел, — усмехнулся в ответ Турецкий. — Своим умом.

— Забавно. И до чего еще вам удалось дойти «своим умом»?

— Вас поддерживают так называемые «питерские силовики». Именно они были заинтересованы в срыве сделки «Юпитер» — «Дальнефть». Со своей стороны, вы были недовольны тем, что ваша компания «Союзнефть» осталась не у дел. Вам не досталось месторождение Вал Бурцева. И еще вы проиграли аукцион на Алаканском месторождении в Якутии. Вы просто не очень удачливый бизнесмен, который решил проучить своих более удачливых коллег. — Турецкий пожал плечами. — Обыкновенный неудачник.

Толстое лицо Лося пошло багровыми пятнами. Глаза налились кровью, как у быка.

— Да что вы понимаете в бизнесе?! — рявкнул он вдруг. — Вы — мильтон, мент, легавый!

Турецкий иронично поморщился:

— Аркадий Владимирович, где вы нахватались этих слов?

Однако Лось был вне себя от гнева.

— Вы приходите сюда и называете меня неудачником! — кипел он. — А сами-то вы кто? Сраный экономист в ментовской униформе? Сделка между «Юпитером» и «Дальнефтью» не может и не могла состояться — ясно вам?! И я это понял первым! Совместный проект, который готовили Боровский и Риневич, разорителен и вреден. Государственная казна могла недосчитаться миллиардов! Вы говорите, что у чиновников свои интересы? Пусть так! Но в данном деле наши интересы совпали!

— Их интересы в отношении Боровского и Риневича были аморфны и неопределенны, пока вы не вмешались в этот процесс, — сказал Турецкий. — Это вы напугали их. Это с вашей подачи развернулась травля на Боровского. Это вы сталкивали Боровского и Риневича лбами. При чем тут государственная казна?

— Профан! Тупица! А вы знаете, что они собирались тянуть нефтепровод в Китай?

— И что?

— А то, что это было заведомо провальное дело! Дело, которое могло обернуться для страны катастрофой!

— Я слышал, у вас был альтернативный проект, — спокойно заметил Турецкий.

— Был! — яростно кивнул Лось.

— Нефтепровод в Японию? — с пренебрежительной усмешкой осведомился Турецкий, чем еще больше подлил масла в огонь.

Лось чуть не взорвался от ярости, однако взял себя в руки и зачастил с клокочущей, не находящей себе выхода злобой в голосе:

— Я представил конкурентный проект по прокладке трубы в дальневосточный порт Находка с выходом в Японию. Китай — страна непредсказуемая, любые сделки с ней, тем более такие масштабные, чреваты дальнейшими осложнениями. И конечно же это будет большим ударом не только по личному благосостоянию бизнесменов, но и по благосостоянию страны. По крайней мере до тех пор, пока экономика России жестко привязана к сырьевому сектору. Я обосновал проект. Жестко и четко!

— И изложили его президенту.

— И изложил его президенту!

— Не забыв напомнить о политических амбициях Боровского. И о том, что огромная компания будет неуправляемой. И о том, что Риневич и Боровский хотят привлечь партнеров с Запада.

Турецкий говорил спокойно, но с таким жестким напором, что Лось даже опешил.

— Никакой дискуссии с Боровским и Риневичем у вас не было, — продолжил Александр Борисович. — В лицо вы им улыбались, а за спинами плели против них козни и интриги, подключив для этого государственную репрессивную машину. Вы раздавали взятки щедрой рукой и думали, что вам это сойдет с рук. Ваши лапы проникли всюду. Всюду!

Лось снисходительно и брезгливо улыбнулся. Лицо его вновь стало спокойным и скептичным. Похоже, олигарх окончательно взял себя в руки и теперь досадовал на себя за то, что дал волю чувствам.

— Взятки? — спокойно переспросил он. — Вы сказали — взятки? Да, я давал взятки. Я не виноват, что в нашей стране никакой вопрос не решишь, пока не дашь чиновникам на лапу. Это бизнес, господин следователь. Вы никогда не заключали сделок в России, поэтому вам все это и кажется диким.

Турецкий выдержал паузу, словно осмысливал все, сказанное бизнесменом, затем кивнул:

— Ясно. Значит, говорите, во всем виноват бизнес. Аркадий Владимирович, а как ваше здоровье?

— Что?

— Я слышал, после демобилизации из армии вы сильно болели.

Лось насторожился.

— Кто это вам сказал?

Турецкий пожал плечами:

— Я ведь сыщик и пользуюсь любыми источниками. Я знаю об операции, которую вы перенесли. И о том, что ваша болезнь была результатом травмы, полученной в армии. Травмы, которая привела вас к бесплодию.

Лось нахмурился:

— Вы переходите все границы, Турецкий.

— Знаю я и о той армейской драке, в которой участвовали вы, Боровский и Риневич, — продолжил Александр Борисович, не обращая внимания на последнюю реплику Лося. — И о кличке, которая у вас тогда была. Тогда вы еще не были всесильным Сохой, правда? Вас звали просто — Рябой. — Турецкий усмехнулся: — Интересно, Боровский и Риневич — потом, когда закрутилась вся эта чехарда с приватизацией, — узнали в вас того рябого паренька, которому они в молодости надавали подзатыльников? Наверняка ведь нет. Интересно, кто из этих двоих нанес вам тот роковой удар? Кого из них вы ненавидели больше всего?

Лось уставился на Турецкого своими водянистыми, остекленевшими глазами и произнес четко и раздельно:

— Пошел отсюда вон, мент. Убирайся отсюда к чертовой матери, пока я не приказал своим ребятам спустить с тебя шкуру.

Лицо Турецкого напряглось, под смуглой кожей заходили желваки, в глазах сверкнули искры сдерживаемой ярости. Он поднялся с кресла, пару секунд постоял молча, затем усмехнулся и сказал:

— Разговор еще не окончен, Аркадий Владимирович. Но продолжать его мы будем у меня в кабинете. До скорого свидания.

Затем повернулся и пошел к двери.

— Подождите! — окликнул его олигарх.

Александр Борисович остановился и обернулся.

— Вы правильно сделали, что стали копаться в прошлом, — сказал Лось. — Но, выражаясь грамматически, вы не в том месте поставили ударение. Да, драка была. И травму я получил. К сожалению, к врачу я обратился слишком поздно. Дурак был, думал — само пройдет. Но, уверяю вас, Турецкий, Риневич помер не из-за той старой драки. У вас слишком замылился взгляд, вы не видите очевидного.

Турецкий пожал плечами и взялся за ручку двери.

— И не думайте под меня копать! — крикнул ему вслед Лось. — Вы не сможете ничего доказать! Слышите? Вы — мелочь! Сошка, которую я могу раздавить в любой момент!

Александр Борисович вышел из комнаты.

3. Подсказка

«За что же все-таки Боровский убил Риневича? И почему сделал это так публично, поставив тем самым крест не только на своей карьере, но и на своей жизни? Значит, на кон было поставлено что-то, что стоило гораздо дороже карьеры и жизни. По крайней мере, для Генриха Боровского. Но что? Что это могло быть?»

Турецкий остановил машину у светофора.

Какая-то смутная мысль вертелась у него в голове, не находя внятного выражения. Даже не мысль, а лишь намек на мысль, ощущение того, что ответ на мучивший его вопрос находится где-то совсем рядом. Но ухватить это ощущение, поймать его, зафиксировать и превратить в четкую и ясную мысль ему никак не удавалось.

Зажегся зеленый свет. Турецкий тронул машину, и тут в кармане у него зазвонил телефон.

— Алло! — раздался в трубке юношеский баритончик Мишани Камелькова. — Александр Борисович, здравствуйте! Слава богу, я до вас дозвонился! Вы еще не в курсе?

— В курсе чего? — осведомился Турецкий.

Камельков кашлянул и ответил, понизив голос:

— Боровский повесился.

Турецкий почувствовал, как вспотела ладонь, сжимающая трубку.

— Как — повесился? — переспросил он.

— На тряпке какой-то. К койке ее примотал и… Да вы не волнуйтесь, он не насмерть. Слава Богу, вовремя вытащили. Мы вас разыскивали, но у вас телефон был заблокирован.

— Черт! Где он?

— Боровский-то? В лазарете, где ж ему еще быть? Ни с кем не разговаривает, молчит и все время таращится в потолок. Александр Борисович, у вас номер мобильника его жены есть? А то по домашнему прозвониться не можем, никто трубу не берет.

— Не знаю, поищу.

— Ну тогда сами ее и известите, о’кей? Вы сейчас в лазарет?

— Да.

— Ясно. Только врачи к нему пока не пускают. У него там что-то с голосовыми связками. И шок еще не прошел. Хотя вас, может быть, и пустят. Меркулову позвоните, он вас тоже искал.

— Хорошо.

— Да, кстати, — вновь затараторил Камельков, — я обогатил ваш список еще восемью фамилиями.

— Какой список? — не понял Турецкий.

— Ну, список армейских друзей Боровского. Тех, которые на фотографиях. Приедете — покажу. Ладно, до связи!

— Постой… А имя третьего… того, который стоит на снимке с Боровским и Риневичем… худой паренек с большими глазами… ты его узнал?

— Третьего? Да, узнал. Это Розен. Леонид Розен. С ним вообще какая-то чертовщина творится. Два года назад он пропал.

— Как пропал?

— А так. Уволился с работы, продал квартиру и отбыл в неизвестном направлении. С тех пор никто из его знакомых и родственников ничего о нем не слышал. Я, конечно, продолжу поиски, но пока…

— Ладно, Мишань, я понял. Сейчас мне некогда, приеду — договорим.

Александр Борисович отключил связь и сунул телефон в карман. Ему понадобилось не меньше минуты, чтобы прекратить разброд в голове, вызванный внезапным вмешательством Камелькова с его жутким известием, и собрать мысли воедино.

Значит, Боровский пробовал повеситься. Этого и следовало ожидать. Он один знает тайну, и тайна эта такого свойства, что хранить ее невыносимо. И рассказать о ней никому нельзя. И снова у Турецкого возникло ощущение, что он приблизился к разгадке.

Турецкий вновь и вновь прокручивал в голове слова Лося:

«Вы правильно сделали, что стали копаться в прошлом. Но, выражаясь грамматически, вы не в том месте поставили ударение. Да, драка была. Но, уверяю вас, Турецкий, Риневич помер не из-за той старой драки. У вас слишком замылился взгляд, вы не видите очевидного…»

Что имел в виду Лось, говоря об «очевидном»? И почему стоило копаться в прошлом, если Лось был ни при чем. Кого нужно искать? Что за тень настигла Риневича и Боровского из прошлого? Кто отбросил эту тень? И как сумела эта загадочная тень поссорить двух лучших друзей, превратив их в непримиримых врагов?

На повороте невесть откуда взявшийся «мини-ровер» лихо подрезал машину Турецкого. Александр Борисович собрался было отпустить пару ласковых слов в адрес безголового лихача, но тут он заметил, что за рулем сидит девушка, и сдержался. Привычка щадить нежные женские уши от смачной русской похабели взяла верх.

Внезапно Турецкий вспомнил, что нужно дозвониться до жены Боровского, Ляли, и рассказать ей об отчаянном поступке ее мужа. Домашний телефон ее молчит. Где же достать номер ее сотового? Стоп. Да ведь номер-то у нее был совсем легкий. Что-то связанное с годом рождения Боровского…

Турецкий напряг память. «Оператор у меня тот же, что и у вас. И сам номер легко запомнить. Первые три цифры — год рождения Генриха. Четыре другие — дата начала Второй мировой войны», — вспомнил он слова Ляли.

Ну вот, номер известен. Теперь главное, чтоб она соизволила взять трубку.

Тут мысли Турецкого перескочили на слова Мишани Камелькова. Имя третьего парня с фотографии — Леонид Розен — наводило на какое-то воспоминание, но вот на какое? Что-то связанное с Риневичем. С его словами о призраке, о тени из прошлого…

Александр Борисович припомнил детали своего разговора с Диной Друбич. Риневич сказал ей что-то такое об этом призраке. Он как-то обозвал его… Розовый бутон, так, что ли? Или «розовый бутончик»?.. Точно! «Розовый бутончик» — вот как Риневич обозвал эту тень из прошлого.

Розовый бутончик. Леонид Розен.

Александр Борисович вспомнил лицо Леонида Розена, которое он видел на фотографии. Помнится, оно тогда показалось ему странно знакомым. Так-так… Стало быть, следы Розена теряются два года назад. А что такого важного произошло в жизни Риневича или Боровского два года назад?

И в тот момент, когда обогнавшая Турецкого «мини», дергаясь, как паралитичка, и прижимаясь сверх меры к обочине, наддала газу и стала отрываться, Александра Борисовича вдруг осенило. Мысль была такой дикой и такой невообразимой, что он вжал тормозную педаль и, поморщившись от отчаянного визга покрышек, остановил машину.

— Вот черт! — воскликнул Александр Борисович и в приливе эмоций шлепнул себя по лбу ладонью. — Какой же я идиот! Вот она — очевидная вещь!

Теперь он точно знал, с кем ему нужно встретиться.

4. Разгадка

Как показалось Турецкому, со времени их последней встречи Ляля Боровская стала еще красивей. Те же каштановые волосы, те же огромные золотистые глаза, из которых, похоже, исходило сияние, те же чувственные губы, созданные для поцелуев, а не для слов.

Она молча посторонилась, впуская его в просторную прихожую.

— Почему вы не берете трубку? — спросил Турецкий.

Ляля растерянно улыбнулась:

— После того как забрали Генриха, я отключила телефон. Мне так легче… когда ни с кем не нужно разговаривать.

Александр Борисович сурово прищурился:

— Вас больше не интересует судьба вашего мужа?

— Он запретил мне навещать его. Сказал, что не хочет, чтоб я видела его… таким. — Ресницы Боровской дрогнули, и она добавила: — Зверем, посаженным в клетку. — Ляля сделала над собой усилие и вновь улыбнулась: — Что же мы стоим в прихожей? Проходите в комнату. Вы ведь пришли со мной поговорить, а не просто повидать меня, правда?

— Правда.

Они прошли в гостиную.

Усевшись в кресло, Турецкий поразмышлял с полминуты, с чего ему лучше начать (все это время Боровская молча смотрела на него, ожидая, пока он заговорит), и наконец сказал:

— Расскажите мне, что произошло между вашим мужем и Риневичем за день до того, как Риневич был убит.

— А почему вы думаете, что между ними что-то…

— Розовый бутончик, — сказал Турецкий.

Ляля вздрогнула и посмотрела на Александра Борисовича расширившимися глазами:

— Простите, что вы сказали?

— Я сказал «розовый бутончик», — вновь перебил ее Турецкий. — Мне кажется, вам давно пора все мне рассказать. Вашего мужа может спасти только правда. Чего бы она вам обоим ни стоила.

Ляля нервно прикусила губу. В глазах ее появились тревога и сомнение. Видно было, что принять решение ей очень непросто.

— Генрих защищает вашу честь, — сказал Турецкий. — И его можно понять. Но не думаю, что ваша честь слишком сильно пострадает, если вы мне все расскажете. Ваша проблема надуманная. Даже если то, о чем вы мне расскажете, вызовет кривотолки и сплетни… — Александр Борисович пожал плечами. — Что ж, любая шумиха рано или поздно утихает. Подумайте об этом, Ляля. На одной чаше весов — людская молва, на другой — жизнь вашего мужа. Вы должны принять решение, и принять его прямо сейчас. Что для вас важнее?

Ляля тяжело, прерывисто вздохнула.

— Хорошо, — хрипло сказала она. — Я расскажу вам… Если это поможет Генриху, я расскажу вам все. В тот вечер Риневич заехал к нам в гости… сюда, в нашу городскую квартиру. Но Генриха не было дома, он припозднился на работе. Тогда Риневич решил подождать Генриха. Мы были в квартире вдвоем. И… — Ляля приложила пальцы к вискам, словно у нее внезапно заболела голова. — И он был пьян…

…Риневич отхлебнул виски, затем встряхнул стакан и послушал, как кусочки льда постукивают о стеклянные стенки. Потом поднял стакан к глазам и посмотрел сквозь него на Лялю, прищурив левый глаз. Усмехнулся и спросил:

— Ну и как вы тут?

— Ты о чем? — не поняла Ляля.

— Еще не надоели друг другу?

Ляля улыбнулась:

— А почему мы должны друг другу надоесть?

— Ну мало ли, — пожал плечами Риневич. Он вновь отхлебнул виски и поставил стакан на стол. — Все-таки у вас очень необычный брак. — Риневич ухмыльнулся. — Можно сказать — один на миллион! Если не на миллиард.

Ляля пожала плечами и сухо ответила:

— У нас обычный брак. Такой же, как у всех.

— Да ну? — Риневич нагло прищурился. — Обычный брак? У вас? У моих лучших друзей? Да не может быть!

Ляля отвела взгляд и сказала негромким голосом:

— Олег, почему ты так себя ведешь?

— Как?

— Вот так… нагло. — Ляля вновь подняла взгляд на Риневича. — И еще — ты говоришь таким тоном, будто знаешь о нас с Генрихом что-то плохое.

Физиономия Риневича изобразила добродушие.

— Ну что ты, золотце. Разве я могу подумать о вас с Генрихом что-то плохое? Ведь вы же мои лучшие друзья. — Он залпом допил виски, брякнул стакан на стол и весело сказал: — Знаешь что, а включи-ка музыку! Помнишь, как мы с тобой тогда танцевали? В нашу первую встречу. Я еще сказал, что буду ждать, пока Геня надоест тебе, а потом использую свой шанс. Давай, как тогда, а? Ведь мы с тех пор ни разу не танцевали.

— Олег, я не думаю, что это хорошая идея. Я слишком устала за день и…

— Да брось ты, бутончик! — небрежно и весело перебил ее Риневич. — Ты ведь мой розовый бутончик. Я всегда называл тебя так в своем воображении.

Он встал с кресла, обошел столик и остановился перед Лялей. Затем сделал неуклюжий реверанс и дурашливо произнес:

— Силь ву пле, мадам! Ра-азрешите пригласить вас на кадриль-мандриль! Па де тру-а, и все такое!

Ляля нахмурилась, но Риневич крепко обхватил ее предплечье своими крепкими пальцами и почти рывком поднял на ноги.

— Что ты себе позволяешь! — вскрикнула Ляля. — Немедленно отпусти мою…

И тут Риневич поцеловал ее в губы — грубо, смачно, больно. Ляля вырвалась и влепила Риневичу пощечину. Голова Риневича мотнулась в сторону, но он не выпустил Лялю из объятий, наоборот, прижал ее к себе еще крепче.

— Вот это удар! — насмешливо сказал он. — Я думал, ты — мой розовый бутончик, а ты просто боксер какой-то. Майк Тайсон в юбке. Пардон, в платье. Кстати, давно хотел поинтересоваться, а что у тебя под платьем?

— Олег, ты пьян. Сейчас придет Генрих. Отпусти меня и уходи, пока не поздно.

Риневич сделал грустное лицо и, паясничая, вздохнул:

— В том-то и дело, бутончик. Боюсь, что уже слишком поздно.

Неожиданно его рука быстро скользнула по бедру Ляли и тут же оказалась у нее между ног. Ляля вскрикнула и изо всех сил оттолкнула от себя Риневича. Однако не тут-то было. Риневич лишь пьяно хохотнул в ответ, затем развернул Лялю и швырнул ее лицом на диван. Его сильные пальцы впились в ее волосы.

— Не нравятся мои поцелуи, сука? — рявкнул он, вдавливая рукой голову Ляли в диван. — А как насчет остального?

— Олег, пожалуйста… — стонала Ляля. — Пожалуйста, не надо…

Риневич грубо задрал ей платье.

— Ну-ка, посмотрим, что тут у тебя, бутончик… О! Да у тебя тут все, как у нормальной бабы! Значит, тебе можно засадить?

Ляля напряглась и попыталась вырваться, но алкоголь и какая-то странная, клокочущая, глухая ярость удвоили силы Риневича. Он засмеялся:

— Гляди-ка — чудеса медицины! Интересно, почувствую я себя педиком, когда буду тебя трахать, или нет? Ну-ка, попробуем.

Риневич принялся расстегивать ширинку. Однако попробовать он не успел.

Чья-то сильная рука схватила насильника за шиворот, оторвала его от Ляли и отшвырнула к стене. Риневич ударился спиной о радиатор батареи и застонал от боли. Однако быстро поднял голову и, увидев надвигающегося на него Генриха Боровского, молниеносным движением выхватил из кармана пиджака револьвер и направил его на своего бывшего друга.

— А ну стоять! — визгливо крикнул он.

Однако Боровский не остановился, тогда Риневич быстро перевел пистолет на Лялю.

— Стоять, я сказал! — снова рявкнул он.

Боровский остановился как вкопанный. Ляля тяжело поднялась с колен, оправила порванное платье, села на диван и закрыла ладонями лицо.

— Вот так-то лучше, — похвалил Риневич. — А то ишь какой грозный! Прямо как каменный гость!

Он натянуто засмеялся. Лицо Боровского оставалось бледным и неподвижным. Риневич перестал смеяться и воскликнул, указывая пистолетом на оцепеневшую Лялю и повысив голос почти до хриплого визга:

— Геня, старина, ты пойми — он же мужик! Тебе не противно, когда ты вспоминаешь, как мы когда-то были в душе? Ты же видел его член!

Боровский молчал. Из его широкой груди вырывался хрип, кулаки были крепко сжаты, он не спускал потемневших глаз с Риневича.

— Ладно, — миролюбиво сказал Риневич. — Ты сейчас слишком взволнован. Надеюсь, ты все поймешь и успокоишься. Ты ведь всегда умел трезво оценить ситуацию. Пойми, старина, я не могу допустить, чтобы мой друг жил с мужиком. Ладно бы еще с мужиком, а то с этой… тварью из преисподней.

Боровский ринулся на Риневича, но тот вновь поднял револьвер, направив его на Лялю:

— Стоять!

Боровский резко остановился, словно натолкнулся на невидимую стену.

— Ишь, какой горячий, — ухмыльнулся Риневич. — Только дернись — обоих положу! — Он сощурил свои водянистые блекло-голубые глаза и сказал угрожающим голосом: — Завтра, Геня… Завтра об этом узнают все газеты. Я сделаю это для твоего же блага, старик. Иначе эта тварь, этот гребаный гермафродит не оставит тебя в покое.

Густые брови Боровского сошлись над переносицей, превратившись в сплошную черную полосу.

— Ты не посмеешь, — тихо сказал он.

— Я? — Риневич рассмеялся. — Еще как посмею! Ты меня знаешь, Геня, я всегда выполняю свои обещания. Но ты можешь все исправить. Нет, правда, сделай все сам! Вышвырни эту мразь из своего дома! Тогда все останется в тайне, и ты будешь жить, как прежде, как нормальный мужик.

Боровский молчал. Его сжатые кулаки побелели.

— Ладно, — миролюбиво сказал Риневич. — Даю тебе на размышление сутки. Решай. — Он поднялся на ноги, по-прежнему держа Лялю в прицеле револьвера. — А сейчас я удаляюсь. И не вздумай делать резких движений. Ты знаешь, я умею пользоваться этой игрушкой.

Риневич медленно, по стеночке, дошел до конца комнаты и нырнул в полутемную прихожую. Через мгновение Генрих и Ляля услышали, как хлопнула входная дверь.

— Вот так все и случилось, — сказала Ляля. — Я хотела уйти, но Генрих запретил мне. — Взгляд Ляли был опущен в стол, щеки ее порозовели, но глаза оставались сухими. — Я думала, что если я уйду, у него все наладится, — сказала она своим хрипловатым, низким голосом. — Но он не позволил мне уйти. Он сказал, что любит меня так же крепко, как все эти годы. Я сказала: «А как же Риневич? Ведь он выполнит свое обещание». А Генрих ответил: «Не выполнит. Не такой он идиот. В любом случае — доверься мне, я решу эту проблему». — Ляля вздохнула и добавила: — Вот и решил.

Лицо Турецкого было сосредоточенным, но за этой сосредоточенностью прятались смущение и растерянность.

— Н-да, — сказал он задумчиво, поглядывая на мужчину… (женщину?) из-под нахмуренных бровей. — Значит, вы сделали операцию два года назад?

Ляля кивнула:

— Да. Это Генрих помог мне решиться. Он нашел меня два года назад. Сказал, что в Москве давно уже делают такие операции и что он все оплатит. Сначала я не хотела… мне было страшно, понимаете? Но Генрих все время был рядом со мной. В конце концов он убедил меня. А потом… — Ляля подняла взгляд на Турецкого и сказала глубоким, четким голосом: — Потом мы поженились. Мы с Генрихом любили друг друга. И поверьте мне, это не просто слова.

Турецкому захотелось курить. Он рассеянно захлопал себя по карманам.

— Скажите, Александр Борисович, — снова заговорила Ляля, — мой рассказ как-то поможет Генриху?

— Думаю, да, — кивнул Турецкий. — Теперь можно доказать, что он действовал в состоянии аффекта. А это уже совсем другая статья.

Ляля шевельнула губами и тихо спросила:

— И вы… сделаете это?

— Это моя работа, — ответил Турецкий.

Тогда Ляля улыбнулась и произнесла всего лишь одно слово, и это было слово «спасибо».