1. Скользкая тема

У Генриха Игоревича теперь было достаточно времени на воспоминания. Прежде его никогда не хватало. А теперь полились, словно из рога изобилия. И все далеко не самые приятные.

Да вот хоть и та журналистка…

Она была так юна и так свежа, что Боровский проникся к ней симпатией. По молодости лет она явно бравировала своей независимостью и смелостью и вела себя довольно вызывающе, поэтому Генрих Игоревич покровительственно ей улыбнулся и произнес менторским тоном:

— Леночка, вы должны быть тактичней, общаясь с людьми, подобными мне. Я считаю, что утверждения нашей прессы о решающем влиянии банкиров на власть являются сильно преувеличенными. Я уверен, что власть не должна обслуживать бизнес. Этого и не происходит.

— Вот как? — подняла брови журналистка и ответила Боровскому такой же холодновато-покровительственной улыбкой. (Боровский, усмотрев в этом издевку, нахмурился.) — Но ведь идея залоговых аукционов как раз и означает то, что правительство идет в услужение к нескольким крупным банкирам. И вы в их числе. В сущности, вы даете правительству кредит в обмен на акции лучших российских предприятий. Вы уже практически приобрели в свою собственность недавно созданный холдинг «Юпитер». Этак вы и весь сырьевой бизнес России приберете к рукам.

На этот раз Боровский решил не скрывать своего раздражения:

— Милая моя, вы сводите весь этот сложнейший процесс к простому разделу сфер влияния между крупнейшими российскими банками. А это неверно.

Но журналистка не сдавалась. Похоже, она тоже была крепким орешком.

— Генрих Игоревич, — спокойно и четко произнесла она, — но ведь то, что вы сейчас говорите, абсолютная неправда. В политической элите курсируют сведения о том, что вы оказывали давление на президента через его дочь. В свое время вы вместе с вашими друзьями-банкирами осыпали ее бесконечными подарками. Покупали ей драгоценности и автомобили. И тем самым добивались особого расположения президента. Разве это не так?

Журналистка явно зарвалась. Некоторое время Боровский молчал, затем ответил очень холодно, почти жестоко:

— Ну раз наш разговор перешел на уровень слухов и сплетен, я считаю, что пора его закончить.

— Да, но…

— Я же сказал: разговор окончен. — Боровский глянул на журналистку таким испепеляющим взглядом, что на ее красивых свежих щечках проступила бледность. — До свидания, — добавил он с металлом в голосе. — И мой вам совет: поменьше слушайте и распространяйте сплетни, иначе из-за вас могут пострадать невинные люди.

Журналистка вскочила со стула. Она тяжело дышала, губы ее слегка побелели. Девушка явно была взволнована. Когда она заговорила, голос у нее дрожал и срывался, но она не замолчала, пока не высказала Боровскому все, что думала:

— Мне кажется, из-за вас они уже пострадали! И еще настрадаются. Вы, бизнесмены и банкиры, губите и обкрадываете Россию. И вам еще придется за это ответить. Пусть не скоро, пусть через десять или пятнадцать лет, но ограбленный вами народ ответит вам тем же.

— Убирайтесь вон, — устало сказал ей Боровский.

Девушка развернулась и выскочила из кабинета.

«Офис Генриха Боровского расположен в старом особняке, в одном из самых мрачных переулков Москвы. По периметру постройка обнесена высоким забором с колючей проволокой. Во внутренним дворе — масса охранников в черном обмундировании или в дорогих темно-серых костюмах. Прямо как из фильмов про ФБР или ЦРУ…»

Боровский вспомнил, как оторвался от чтения статьи, взял с журнального столика бокал с коньяком, отпил глоток, поставил бокал на место и продолжил читать:

«Этот тридцатидвухлетний молодой человек, держащийся с подчеркнутой скромностью, входит в число самых богатых бизнесменов России и возглавляет настоящую империю. Холдинг Боровского включает в себя банки, заводы по производству титана и магния, пищевые комбинаты и т. д. и т. п. На какие деньги воздвигнута эта империя, спросите вы? Ответ прост. На наши с вами».

Если бы кто-то посторонний увидел лицо Боровского, бесстрастное, как у статуи, он бы просто поразился, как оно вдруг исказилось, словно у Генриха внезапно заболел зуб.

«Давайте проследим основные этапы карьерного роста этого нувориша российского розлива. Начав свою карьеру с работы в московском комсомоле, в 1987 году Боровский основал торговый кооператив на деньги, которые ему дала партия. А всего год спустя он создал собственный банк.

В начале девяностых Боровский работал в правительстве, он занимал пост экономического советника премьер-министра. Потом совершил очередное карьерное восхождение и стал уже заместителем министра топлива и энергетики России. Тем временем банк Боровского богател не по дням, а по часам. Он наживался на всем и продолжает наживаться. Обслуживает счета московского правительства и федеральных структур. Вместе с тем торговые компании, основанные Боровским, получают весомую прибыль от торговли нефтью, зерном и металлами.

На мой вопрос: «Кто вы, господин Боровский?» — Боровский ответил просто: «Я всего лишь менеджер. Менеджер, который делает все, чтобы холдинг, в котором он работает, добился успеха». Говоря это, г-н Боровский имел в виду холдинг «Юпитер» — вторую по величине нефтяную компанию России, полноправным владельцем которой он фактически является…»

Генрих Игоревич отложил газету.

— «Карьерное восхождение», — неприязненно проговорил он. Затем поморщился и добавил: — Какая чушь! Да и деньги на первые сделки мне дали цеховики, а не партия. И откуда она только это взяла?

Он взял бокал и одним глотком допил коньяк.

Дверь спальни распахнулась, и на пороге появилась жена. Она была одета в крикливо-красный халат с золотыми драконами и цветами. Влажные волосы жены были замотаны полотенцем. Ее лицо, на котором по причине позднего часа и принятия душа не было макияжа, показалось Генриху Игоревичу блеклым и невыразительным.

Жена прошла в спальню и села на край кровати.

— Что ты читаешь? — спросила она.

— Газету, — ответил Боровский.

— Ту самую?

— Угу.

Жена протянула руку и ласковым движением погладила Боровского по упитанной щеке.

— Охота тебе портить себе настроение? — с улыбкой сказала она. — Плюнь ты на эту гадость. Большим людям всегда завидовали.

— Значит, я «большой»? — усмехнулся Боровский.

Жена весело кивнула:

— Еще какой! Для меня ты такой большой, что заслоняешь собой весь мир!

Непонятно почему, но пафос жены вызвал в душе Боровского острый приступ раздражения. Он знал, что жена обожает его и что каждое его грубое слово больно ранит ее, но не сдержался и сказал резковатым голосом:

— И почему только тебе нравятся такие слова?

— Какие? — все еще улыбаясь, спросила жена.

— Да вот такие. — Боровский скорчил гримасу и передразнил тонким голосом: — «Заслоняешь собой весь мир». Ну что это за выражение? Мы с тобой что, в мексиканском сериале?

— Не понимаю, почему ты сердишься, — тихо сказала жена (улыбка уже сошла с ее губ). — Тебе испортила настроение эта девчонка-журналист, а ты вымещаешь зло на мне. Что ж, это очень по-мужски. Может, еще ударишь меня?

Боровский поморщился:

— Не говори глупости.

— Глупости? Послушать тебя, так я вообще, кроме глупостей, ничего не говорю. С утра до вечера одни только глупости! Тяжело тебе, должно быть, живется с такой тупоголовой дурехой.

Боровский разозлился. Упреки в отсутствии мужественности (а чем еще была эта мерзкая фразочка — «Очень по-мужски»?) бесили Генриха Игоревича, и жена это знала. Он был уверен, что она нарочно сказала это, чтобы вывести его из себя.

— Слушай, — с угрозой произнес Боровский, — не начинай. А то я начну, и мало не покажется.

Жена хотела что-то сказать, но вместо этого лишь пренебрежительно махнула рукой.

Этот жест окончательно взбесил Генриха Игоревича, но он сделал над собой усилие и, чтобы не доставлять удовольствия жене, притворился спокойным и невозмутимым.

— Заткнись, если не хочешь проблем, — сказал Боровский.

Жена фыркнула:

— Герой, нечего сказать. Ты бы по ночам в постели был таким героем.

Ладони Боровского сжались в кулаки.

— Что ты сказала? — тихо, с угрозой переспросил он.

— Что слышал, — бесстрашно ответила жена. — Ты перестал обращать на меня внимание. Я не привлекаю тебя как женщина. Я только одного не могу понять: это я такая страшная или тебя женщины вообще не интересуют?

Сердце у Боровского учащенно забилось, так, словно его уличили в грехе, который он тщательно скрывал и до сих пор считал, что никто этого не замечает. Генрих Игоревич нарочито поморщился и произнес усталым, почти равнодушным голосом:

— Что за чушь ты несешь?

— Раньше я думала, что у тебя есть любовница, — продолжила, не обращая внимания на его реплику, жена, — но теперь знаю точно — никакой любовницы нет.

— Знаешь точно? — усмехнулся Боровский.

Она кивнула:

— Да. Я… Я нанимала частного детектива.

Генрих Игоревич засмеялся:

— Частного детектива! Придумает же! Золотце, а у тебя все в порядке с головой? По-моему, ты насмотрелась фильмов с Бельмондо и у тебя поехала крыша.

Однако лицо жены было серьезным и сосредоточенным.

— Нет, Генрих. Это правда. Я наняла человека. Он бывший мент. Он следил за тобой — с утра до вечера. Целых две недели.

Боровский открыл рот. Он был удивлен, так удивлен, что даже забыл разозлиться. Наконец он сказал:

— Ты сама до этого додумалась или кто подсказал?

— Сама, — кивнула жена. — И теперь я знаю точно, что любовницы у тебя нет. Но лучше мне от этого не стало. — Она внимательно посмотрела на мужа и слегка прищурилась. — Скажи, Генрих, зачем ты ездил в больницу два дня назад?

— Зубы лечил, — машинально выпалил Боровский.

Но жена покачала головой:

— Ложь. Ты был на приеме у врача-психиатра. Зачем ты к нему ходил? У тебя какие-то проблемы? Что это за проблемы? Прошу тебя, расскажи мне, и я попытаюсь тебе помочь.

Боровский сдвинул черные брови и глухо проклокотал:

— Дура.

Жена усмехнулась:

— Опять ложь. Я, в отличие от тебя, к психиатру не хожу. Скажи мне, дорогой, почему ты не хочешь детей? Мы ведь женаты уже несколько лет.

Боровский растерялся. Жена никогда еще не позволяла себе разговаривать с ним в таком тоне, и поэтому он не знал, как себя с ней вести. Вместо того чтобы взорваться и обрушиться на жену со всей яростью, он лишь пожал плечами и ответил:

— Я тебе говорил это тысячу раз — я еще не готов стать отцом.

— Ну вот, — ухмыльнулась жена. — Опять ты отделываешься пустыми пошлыми фразами.

Ответить Генрих не успел, неожиданно жена положила ему руку на грудь и сказала мягким и даже ласковым голосом:

— Милый, пожалуйста, скажи мне, что ты от меня скрываешь? Почему ты перестал со мной разговаривать? Почему не хочешь заняться со мной любовью? Почему ты стонешь во сне?

— А я стонал во сне? — поднял брови Боровский.

Жена кивнула:

— Да. И очень часто. Я просыпаюсь по ночам от твоих стонов, но я боюсь тебя разбудить. Боюсь твоего пустого взгляда. Ты знаешь, у тебя по ночам бывает такой взгляд, как будто ты только что воскрес из мертвых. Ты смотришь на меня и не узнаешь. Господи, мне так страшно смотреть на тебя по ночам.

— Ну так не смотри. Какого черта ты на меня вообще пялишься? Может, ты ведьма, а? Ну скажи, ты ведьма? Что ты делаешь со мной по ночам, когда я сплю? Что ты мне внушаешь?!

Боровский схватил жену за плечо и сильно тряхнул. Она вскрикнула и, с трудом высвободившись от его хватки, вскочила с кровати.

— Не смей меня трогать, импотент проклятый! — крикнула она и тут же осеклась от ужаса, увидев, какой чудовищный эффект эти слова произвели на Боровского. Лицо его было бледным как полотно, налитые кровью глаза пылали.

Жена повернулась и кинулась вон из спальни. Боровский не смог совладать со своей яростью. Он откинул одеяло и одним прыжком настиг жену, схватил ее за плечо, развернул и наотмашь ударил ее ладонью по лицу. Жена вскрикнула и отлетела к шкафу, ударившись спиной об дверцу. Боровский снова бросился к ней и ударил ее еще два или три раза. Жена упала на пол и завыла, прикрыв голову руками. Лишь услышав этот испуганный вой, Генрих Игоревич пришел в себя. Он стоял над скулящей женой тяжело дыша и сжимая кулаки.

Боровский посмотрел на жену, потом поднял руки и в некотором удивлении посмотрел на свои ладони. Казалось, он никак не мог взять в толк, как получилось, что жена лежит на полу, а он, уважаемый бизнесмен Боровский, интеллигент и добряк, как говорили о нем друзья, стоит над ней, и его ладони еще чувствуют тяжесть и огонь ударов.

— Черт… — смятенно проговорил Генрих Игоревич. — Кажется, я немного… Я… С тобой все нормально? — хрипло спросил он жену.

Жена перестала выть и теперь лишь тихонько поскуливала, как побитая собака, глядя на мужа расширившимися от ужаса глазами.

— Прости. Я не… Я не знаю, что на меня нашло.

Он протянул ей руку, чтобы помочь встать, но жена отпрянула, словно он поднес к ее лицу нож. Боровский убрал руку.

— Прости, — снова сказал он, затем развернулся и вышел из спальни.

2. Сны…

Боровский шел тогда по ночной улице, кутаясь в теплый плащ с поднятым воротом. Ветер был порывистым и влажным. Светили тусклые фонари. Прохожих было мало. Никто и ничто не отвлекало Генриха Игоревича от мыслей о себе. Мысли эти были пугающими и неприятными.

Сны. Она сказала, что он стонет во сне. Что же это за сны, которые приносят ему столько мучений? И чье лицо, по-прежнему, из ночи в ночь, из года в год является к нему по ночам? Прокручивать в голове разговор с женой и размышлять о нем Боровскому было тревожно. И это притом, что сам он считал себя человеком отважным и хладнокровным. Лишь эти два качества — вкупе, может быть, с расчетливостью и умением налаживать контакты с людьми — сделали его тем, кто он есть — богатым и уважаемым человеком. Но вспоминать свои сны он боялся. Было во всем этом что-то нездоровое и грязное, и, пытаясь время от времени проанализировать свои сны, Боровский неизменно проникался к себе чувством гадливости, что вносило в его душу еще больший разлад и, как следствие, еще большее огорчение.

«Черт, и придет же такое в голову — нанять частного детектива! — думал Генрих Игоревич. — Прямо как в американских фильмах. И ведь даже охрана ничего не заподозрила! Насколько чисто работал, стервец! Надо бы узнать, кто такой; если и впрямь так хорош, то ему самое место в моей службе безопасности».

Мысли о частном детективе освежили в его памяти воспоминание о походе к психиатру. Дело было в Институте психиатрии имени Ганнушкина, а доктором был не кто иной, как знаменитый профессор Белкин.

Профессор старался быть вежливым и предупредительным, и все равно разговор с этим чужим пожилым человеком в белом халате казался Боровскому унизительным.

— Понимаете, Генрих Игоревич, — с отеческой улыбкой говорил Белкин, — обычно людям это сложно понять. Только недавно ученые нашли некоторые очень тонкие изменения в одном из отделов мозга, гипоталамусе. Там есть маленький нервный центр, который отвечает за половую идентичность, идентификацию себя по половому признаку. Так вот, подозреваю, что в данном случае этот центр, несмотря на то что он в мужском теле, такой же, как у всех женщин, а тело — другое, то есть мужское. Для этого есть специальный научный термин — «транссексуальность».

Профессор замолчал и выжидательно посмотрел на Боровского.

— Значит, вы считаете, что со мной все в порядке? — тихо спросил Генрих Игоревич.

Профессор Белкин ободряюще улыбнулся и кивнул:

— По крайней мере, у меня нет оснований считать иначе. Все, что вы мне рассказали, говорит о том, что сами вы — вполне нормальный человек. А что касается остального… — Он пожал тощими, стариковскими плечами. — У меня только одна рекомендация: как можно быстрее сделать операцию. Поверьте мне, операция решит все проблемы.

— И вы гарантируете, что операция пройдет успешно?

Профессор щипнул пальцами седую бородку.

— Ну стопроцентной гарантии не бывает никогда и ни в чем. Но я бы на вашем месте особо не волновался. Вы знаете, Генрих Игоревич, был у меня один пациент. Вполне приличный и мужественный молодой человек. Так вот, он долго считал себя… э-э… неправильно ориентированным мужчиной. И вот однажды, чтобы проверить это, он сблизился с девушкой. Вроде все было нормально, но его не покидало странное ощущение, что во всем этом… я имею в виду любовный процесс… нет обычного для телесной любви соединения мужского и женского начала. А есть две женщины, отнюдь не лесбиянки, на одну из которых почему-то надето мужское тело. Девушка, с которой он сблизился, тоже заметила это. Она ему так и сказала: «Я чувствую, что ты не мужчина».

— И что потом?

— Он пришел ко мне на прием.

— И как?

— Замечательно! — Профессор добродушно улыбнулся. — Он поверил моим рекомендация, решился, и вскоре все наладилось. Поверьте мне, это единственный способ. Да-да. И, пожалуйста, не смотрите на меня, как на доктора Франкенштейна. На дворе конец двадцатого века, и медицина давно уже научилась претворять в жизнь многие фантастические проекты прошлого.

— Проекты? — Боровский усмехнулся. — Такое ощущение, что я на заводе.

— Что ж, можно сказать и так, — не обиделся профессор. — Есть ведь такая наука — генная инженерия. И этот технический термин в применении к живым существам абсолютно никого не смущает.

И Белкин вновь улыбнулся — добродушно и дружелюбно, как добрый волшебник из старой сказки.

Лицо профессора, которое так выпукло и детально всплыло в памяти Боровского, показалось ему в этот миг противным и фальшивым. Начал накрапывать дождь. Генрих Игоревич, продолжая шагать по тротуару, сунул руки в карманы и ссутулился.

Что ж, по крайней мере, профессор Белкин неплохо соображает в своем дьявольском ремесле. И к его рекомендациям действительно стоит прислушаться. Боровский остановился, несколько секунд стоял совершенно неподвижно, затем сунул руку в карман и достал телефон. Если бы жена узнала, кому он звонил, она бы сильно удивилась.

3. Грести в одном направлении

— Ну что, Геня, давай, что ли, дернем за армию? Все-таки, как ни крути, а она сделала из нас с тобой людей.

— Да уж, — усмехнулся Боровский, вытирая потный лоб краем простыни.

Они чокнулись пивными кружками и сделали по доброму глотку.

— Уф-ф, хорошо! — блаженно произнес Риневич и откинулся на спинку плетеного кресла. — Ты, я смотрю, относишься к моему тосту с большим скепсисом, — вновь заговорил он. — А зря. Вспомни, какими мы были до армии. Шпана, шелупонь подзаборная. А из армии пришли двумя здоровыми мужиками, знающими, что им нужно от жизни. А помнишь ту драку? Ну в самом начале службы. Там еще был такой прыщавый… Черт, забыл, как его звали…

— Рябой, — напомнил Боровский.

Риневич усмехнулся и кивнул:

— Точно. Помню, как Розен его метелил. Бросился на плечи и давай башку царапать. Прямо как гарпия! Помнишь?

— Еще бы, — отозвался Боровский. — Такое не забывается.

— Да-а… было времечко.

Риневич отхлебнул холодного пива и принялся разделывать огромного красного рака.

Бизнесмены были уже изрядно под градусом. За годы, прошедшие с армии, о которой Риневич так любил вспоминать, оба друга мало изменились. Риневич остался таким же худым и белобрысым. Вот разве что волосы чуть поредели, да бородку себе отрастил. Что касается Генриха, то лицо его стало еще круглее и приятней, а под носом появились аккуратные темные усики. Его черные волосы уже стали серебриться на висках, но это Боровского нисколько не старило, наоборот, придавало его красивому лицу еще больше изящества и благообразия.

— Да-а… — снова произнес Риневич. — Помню, Геныч, как мы с тобою начинали… Как и все в этой жизни — вместе.

— Вместе, но по-разному, — заметил Боровский. — Мне, в отличие от тебя, пришлось здорово попотеть.

Риневич вяло махнул ладонью.

— Да брось ты прибедняться. В залоговых аукционах ты получил побольше меня.

Боровский покачал головой:

— Ты говорил о самом начале. А начал я с малого, и деньги мне дал совсем не Хозяин. Ты просто получил свой бизнес в подарок.

Риневич, которому эта тема совсем не нравилась, пожал плечами:

— Какая разница, кто как начинал? Главное, что мы преуспели. И до сих пор живы. Как говорится, иных уж нет, а те далече, а мы с тобой — вот, сидим в простынях, как греческие патриции, и пьем себе пиво.

— Римские, — поправил Генрих.

— Что?

Боровский повторил:

— Римские патриции. И сидели они не в простынях, а в тогах.

Риневич кивнул:

— Вот именно. Кстати, экспромт: «О том, что мы сидели в тогах, покажут в пятницу в „Итогах“. — Он улыбнулся своей шутке и спросил Генриха: — Как тебе?

— Здорово, — кивнул Боровский. — Родись ты на десять лет раньше, стал бы поэтом.

Риневич хмыкнул:

— Я и в своей шкуре неплохо себя чувствую.

Он допил пиво, затем протянул руку и достал из холодильника новую бутылку.

— И вообще, Геня, кончай гнать негатив. Я же знаю, ты человек необидчивый. Да и членами меряться нам с тобой не пристало, мы ведь друзья со школы, чего нам делить?

Ответить Боровский не успел. Тихо скрипнула тяжелая дубовая дверь, и в предбанник вошел красный, распаренный, приземистый и толстый человек с растрепанными рыжеватыми волосами и рябоватым лицом.

— О! — воскликнул, завидев его, Риневич. — А вот и наш Лось!

— За лося ответишь, — шутливо отозвался толстяк, подходя к столу. — Ну что, мужчины, пивком балуемся?

— Присоединяйся, Аркадий, — сказал ему Боровский.

Аркадий Владимирович Лось, а именно так звали распаренного толстяка, раскрыл дверцу холодильника, вынул бутылку пива, затем уселся за столик и присоединился к приятелям.

— Ух, хорош парок! — сказал Лось. — Думал, Богу душу отдам.

— Ага, ты отдашь, — весело возразил ему Риневич. — Да у тебя снега зимой не выпросишь.

Лось засмеялся:

— Ну почему не выпросишь? Если дашь хорошую цену — забирай. Еще и с погрузкой помогу.

Риневич хохотнул, а Генрих Боровский отхлебнул пива и сказал с иронией в голосе:

— Да нет у нашего Лося никакой души. Он ее давно дьяволу заложил. За нефтяную вышку.

— Вот в это поверю, — смеясь, кивнул Риневич. — И весьма охотно!

— Злые вы, — «обиделся» Аркадий Владимирович. — А между тем банк, на котором я завязан, от нефтяного бизнеса оттеснили. И не поморщились. Так кто из нас акула? Кто продал душу дьяволу?

— Это бизнес, Аркаша. Кто не успел, тот опоздал. В конце концов, у тебя тоже есть сильные позиции там, где мы с Генрихом еще только-только начинаем разворачиваться.

Боровский отпил пива, поставил кружку на стол и сказал недовольным голосом:

— Ребят, мы же договаривались: о бизнесе сегодня ни слова. Еще немного, и у меня появится ощущение, что я сижу в офисе.

— Вы первые начали, — напомнил Лось.

Риневич кивнул:

— Что было, то было. Мы начали, мы и закончим. Давай, Аркаша, выпей с нами за наши армейские подвиги.

— Вот за это выпью с удовольствием, — кивнул Лось. Насмешливо покосился на Боровского и уточнил: — А что, и правда были подвиги?

— Что ты! — весело отозвался Риневич. — Видел бы ты, как мы расправились с дедами! Ей-богу, никогда больше так не расслаблялся!

— Это ты потом расслаблялся, в госпитале, — насмешливо напомнил ему Боровский. — Пока доктора тебе макушку чинили.

Лось с интересом глянул на Риневича:

— Так ты еще и ранен был?

— Ну да, — ответил за друга Боровский. — А ты думаешь, почему он у нас такой? Вот после того ранения все и началось. Он и жену себе найти не может, потому что ни одна нормальная баба не соглашается жить с сумасшедшим.

— Эт точно! — Лось хлопнул себя ладонью по голой коленке и захохотал.

Риневич легонько поморщился. Он не любил быть объектом насмешек.

— Да ну вас к черту с вашими подколками, — сказал Риневич, с недовольством поглядывая на ухмыляющиеся физиономии коллег. — И вообще, надоели вы мне. Пойду погреюсь.

Он допил пиво, поднялся и направился в сауну. У двери обернулся и спросил:

— Ну, кто со мной?

Желающих не оказалось.

— Ну как хотите, — пожал плечами Риневич и скрылся за дверью предбанника.

Лось проводил его взглядом, затем ухмыльнулся и покачал головой:

— Ну и тип! Крокодила живьем сожрет и не поморщится! — Он покосился на Боровского, словно пытался определить, какое впечатление на того произвела столь радикальная оценка способностей его лучшего друга. Но Боровский остался невозмутимым. Он сидел, откинувшись в кресле, нога на ногу, подрыгивая ногой и потягивая холодное пиво.

Тогда Аркадий Владимирович спросил:

— Вы давно дружите?

— Еще со школы, — ответил Боровский. — Класса с пятого или шестого. Он тогда переехал к нам в город и пошел в нашу школу.

— Ясно, — кивнул Лось. — Ну и как?

— Что «как»? — не понял Боровский.

— В детстве он был таким же сумасшедшим?

Черные брови Боровского чуть-чуть приподнялись:

— А разве он сумасшедший?

— Ну ты ведь сам сказал, — напомнил ему Аркадий Владимирович.

Боровский усмехнулся и небрежно ответил:

— Это была шутка.

— Понимаю, — вновь кивнул Лось. — Только знаешь… Иногда мне кажется, что у него в голове и впрямь не все дома. Ты только не подумай, что я на Алика наезжаю, но… — Лось выдержал многозначительную паузу и лишь затем продолжил: — Ты, например, заметил, каким жестким становится его взгляд, когда он чем-то недоволен?

— Ну и что?

Лось пожал плечами:

— Да ничего. Просто у меня мурашки по коже бегут, когда я вижу этот его взгляд. Такое ощущение, что сразу после разговора он позвонит знакомому киллеру и закажет тебя — вместе со всеми твоими домочадцами. Кстати, может, он за этим и ушел? Сидит сейчас на лавке в сауне и названивает какому-нибудь стрелку.

Боровский дернул уголком рта:

— Хорошая шутка. А если серьезно, то все твои опасения на его счет напрасны. Мы с Олегом пуд соли вместе съели.

— И он никогда тебя не подводил?

Генрих покачал головой:

— Никогда.

— Гм… — Лось почесал плохо выбритый подбородок толстой, волосатой рукой. — Это хорошо. Хорошо, что ты можешь на него положиться. Но ведь всегда бывает первый раз, правда?

— Это не тот случай, — возразил Боровский.

— Ты слишком хорошо думаешь о людях, вот что я тебе скажу. А ведь мы и самих-то себя толком не знаем, не то что других людей. Чужая душа — потемки.

Выдав эту сентенцию, Лось внимательно посмотрел на Боровского.

— Если так рассуждать, то вообще никому верить нельзя, — сказал Боровский.

Аркадий Владимирович горячо кивнул:

— А так и есть! Ну то есть, верить, конечно, можно… Да и доверять тоже. Но человека, которому ты доверился, нельзя выпускать из поля зрения, понимаешь? И ни в коем случае нельзя поворачиваться к нему спиной…

Слушая Лося, Боровский вспомнил свой давнишний разговор с женой, когда она сообщила ему, что нанимала частного детектива. Детектива, чтобы следить за собственным мужем! Надо же до такого додуматься. Господи, как хорошо, что весь этот кошмар остался далеко позади. Развод дался Боровскому нелегко — и физически, и материально, и душевно — но теперь, спустя месяцы после развода, он был доволен такой развязкой.

— Видишь ли, Генрих, — продолжал тем временем Лось, — я не особо верю в равноправное партнерство. В любом союзе один из партнеров имеет больше выгод, чем второй. Что бы он при этом ни говорил.

Боровский прищурился:

— Я не понял, ты на что-то намекаешь, что ли?

Лось добродушно улыбнулся и качнул головой:

— Да нет, конечно. Я просто объясняю тебе свои принципы. Согласись, в них есть здравое зерно.

— Как и во всем остальном, — пожал плечами Боровский.

— И все же вы с Риневичем разные. Настолько разные, что я не могу себе представить, на чем основывается эта ваша многолетняя дружба? Может, он в детстве спас тебе жизнь, что ты так за него цепляешься? Или, наоборот, ты ему?

Боровский вздохнул — беседа с толстяком Лосем всегда утомляла его.

— Слушай, Лось, — недовольно заговорил он, — ну что ты заладил, а? Мы ведь с тобой не на психологическом диспуте. Ну мы с Аликом партнеры по бизнесу. Все наши совместные проекты приносят выгоду нам обоим. По большому счету, нам с ним нечего делить.

— А если будет что? — не унимался Лось.

— Вот тогда мы снова вспомним о нашей дружбе и решим нашу проблему к взаимному удовольствию. Доволен?

Аркадий Владимирович неопределенно пожал плечами.

— Да я просто так интересуюсь… — проговорил он. — Из простого человеческого любопытства.

Боровский ничего на это не ответил. И тогда Лось заговорил вновь.

— Алик гладко начал, — лениво позевывая, сказал он. — И как только ему удалось так ловко втереться в доверие к первому лицу в государстве, ума не приложу.

— Алик всегда умел налаживать контакты.

— Ну да, ну да, — покивал Аркадий Владимирович. — Хотя… налаживать контакты умеем мы все. Но у Риневича есть какое-то особенное обаяние. Ты думаешь, почему Хозяин так хорошо к нему отнесся? Да потому что увидел в нем сына-раздолбая, у которого есть голова на плечах и который готов образумиться, если папа ему поможет. Вот и помог. Или ты не согласен?

— Не знаю. Да и вообще, это их личные дела. К тому же Хозяин облагодетельствовал не его одного. И не со стороны Алик пришел в бизнес.

— Это верно, — неохотно согласился Лось.

— Ты вот тоже свой первый капитал не от бабушки по наследству получил, — напомнил ему Боровский. — КГБ, КПСС… Кто там у тебя еще в родственничках ходил?

— А я этого и не скрываю, — с едва заметным вызовом ответил Лось. — И не вижу в этом ничего зазорного.

— Если попытаться, можно увидеть, — возразил Боровский. — И у тебя, и у Алика, и у меня. Так что не будем об этом. Сейчас мы все в одной лодке и должны помогать друг другу грести.

— Угу. До тех пор, пока движемся в одном направлении.

Боровский лениво пожал плечами:

— Хотя бы и так.

Он опрокинул остатки пива в рот, поднялся с кресла и потопал к двери.

— Ты куда? — спросил его Аркадий Владимирович.

Боровский обернулся и с усмешкой посмотрел на Лося.

— Как куда? В сауну. Или у тебя есть другие варианты?

— А посидеть, пивка попить?

— А я уже попил, — ответил Боровский. — Как только закончишь с пивом, подгребай к нам.

— А не прогоните? — шутливо спросил Лось.

— Только если будешь себя хорошо вести, — в тон ему ответил Боровский. Затем взялся за дверь и вошел в сауну.

Лось долго и задумчиво смотрел на закрывшуюся дверь, потом перевел взгляд на кружку с пивом.

— Если буду себя хорошо вести… — пробормотал он. — Что бы, черт возьми, это значило?

Он вновь посмотрел на дверь, и на этот раз во взгляде его маленьких, зеленоватых глаз уж точно не было ничего хорошего.