Глава 1

Бывший генерал МВД, а ныне охотовед ОАО «Зверопромхоз Пятигорье» Вячеслав Иванович Грязнов заканчивал священнодействовать с самым настоящим — из Японии — бразильским кофе, доводя его на разогретой плите до «пенки», как вдруг ожил стоявший на холодильнике в его избе телефон.

— Пятигорье? — негромко кашлянув, спросил басок.

— Оно самое.

— Я бы хотел поговорить с Грязновым… товарищем Грязновым, — поправился обладатель баска.

Подобного обращения Вячеслав Иванович давно не слышал и немного опешил.

— Да?.. Слушаю вас.

— Вячеслав Иванович?

— Так точно! Простите, с кем имею честь?..

Короткое замешательство оборвали негромкий кашель и быстрая фраза:

— Это не суть важно, главное, что вы — это вы.

Звонивший явно волновался, что не могло не насторожить Грязнова. За годы работы охотоведом он поимел уже столько провокаций со стороны браконьеров, что мог составить для себя небольшую энциклопедию человеческой подлости, зависти и нечистоплотности, да и угроз телефонных наслышался столько, что их хватило бы на всю оставшуюся жизнь. Поначалу не верил, но, когда столкнулся с этим лицом к лицу, оказалось, что Пятигорье по своим человеческим страстям ничем не уступает той же Москве, просто масштаб преступлений несколько меньше.

— И все-таки?

Однако обладатель явно измененного голоса не думал представляться:

— Вячеслав Иванович, это действительно не суть важно. Главное то, что я вам сейчас скажу.

С досадой покосившись на турку, которую теперь придется кипятить по новой, Грязнов хотел уж было послать абонента куда подальше, однако что-то заставило его воздержаться от резкости.

— Ну, коли вам «не суть важно»… Да говорите же наконец, не молчите, слушаю вас! — последнее уже произнес с откровенным раздражением.

— Простите ради бога, — снова «затянул» тот, — вы действительно генерал Грязнов, который был начальником московского МУРа?

МУР! Московский уголовный розыск…

Все что угодно предполагал услышать Грязнов от неизвестного абонента, но только не напоминание о МУРе. В лицо дохнуло давно забытой аббревиатурой, екнуло где-то под ложечкой, однако звонивший сказал «московский МУР», и это заставило его несколько улыбнуться, но в то же время не могло и не насторожить.

— А это что, тоже важно? — спросил он.

Телефонная трубка словно засопела:

— Нет, ну-у, если бы это были не вы…

— Ладно, кончайте тянуть резину! Грязнов слушает!

Резкий тон, которым были брошены эти слова, сделал свое дело. И когда звонивший закончил свой сбивчивый рассказ и в трубке послышались короткие гудки «отбоя», Вячеслав Иванович уже забыл и про утренний кофе, и про бутерброд с кетой семужного посола, произведенной им лично по местным рецептам.

Невольно подумав, не провокация ли этот звонок, снял трубку и, когда послышался заспанный еще голос телефонистки с АТС, спросил, кто мог звонить ему в такую рань.

— Хабаровск.

— А точнее? Номер абонента можно узнать?

Какое-то время в трубке слышались монотонные шумы, наполненные характерным шорохом, и наконец все тот же заспанный голос ответил:

— Звонок заказной, звонили с Главпочтамта, так что ничем помочь не могу.

Поблагодарив телефонистку, Вячеслав Иванович положил трубку на рычажки и, вспомнив про кофе, вновь прошел к плите. Звонок на телефонную станцию был для успокоения собственной совести — иного ответа он и ожидать не мог, так что надо было заканчивать с завтраком и думать, какие действия следует предпринять в подобной ситуации.

Контора зверопромхоза, которую язык не поворачивался назвать офисом, находилась в центре поселка, и пока Грязнов шел от дома до «офиса» с выцветшим российским флагом на крыше, он успел перездороваться с доброй половиной промысловиков, вынужденных заниматься рыбалкой да собственными огородами в ожидании открытия сезона охоты.

Начало лета… самая тоскливая для охотников пора.

Вдыхая полной грудью настоянный сосновым ароматом воздух, которым он все никак не мог надышаться, Вячеслав Иванович поднялся на высокое, добротно срубленное крыльцо и точно так же, как в первый день своего появления в Пятигорье, обернулся к солнцу, зависшему над сопкой Восточной, мысленно обращаясь к нему с просьбой о даровании удачного дня, как это делали наши далекие предки. Он наслаждался и не мог насладиться первородной красотой природы, которая несравнима ни с какими благами, имевшимися у него в Москве.

Аккуратный, добротно срубленный поселок тянулся по широкому распадку, защищенному от ветров пятью лесистыми сопками, вершинки которых нежились в лучах искристого утреннего солнца. И те охотники, которые поставили здесь свои первые заимки полтора века назад, видимо, понимали толк не только в охоте с рыбалкой, но и чувствовали красоту. Подобное утро было достойно кисти великого художника, и Грязнов сожалел порой, что родился на этот свет милиционером, а не живописцем. Впрочем, как говорят мудрецы, каждому — свое.

Пройдя обитый кедровой вагонкой коридор, который еще дышал ночной свежестью, Грязнов толкнул дверь кабинета неизменного директора Пятигорья, который даже в самые трудные годы смог удержать хозяйство на плаву. Верный своей привычке раньше всех приходить на работу, массивный, как трехстворчатый шкаф, Полуэктов уже возвышался над рабочим столом, что означало — он весь в делах и весь во внимании.

— Чего у тебя? — прогудел тот, пожав Грязнову руку.

Они уже давно были на дружеской ноге, и Вячеславу Ивановичу не надо было делать каких-либо извиняющихся экивоков, чтобы перейти к сути утреннего телефонного звонка. Как-никак, а позвонили все-таки ему, генерал-майору милиции, а не хозяину Пятигорья, что, в общем-то, могло бы у любого другого директора вызвать определенное недовольство.

— Сначала один вопрос.

— Ну?

— Тебя предупреждали о готовящейся акции по тиграм?

На широком лице Полуэктова застыла маска вопросительного недоумения, которая секунду спустя преобразовалась в язвительную ухмылку.

— Вон ты о чем!.. А я уж думал, не браконьера ли на тигровой тропе взял.

— Не понял!

— А чего тут понимать? Вчера, чуть ли не за полночь, позвонил Кешка Безносов, да ты его знаешь — охотовед из Стожар, и сказал, будто бы слушок прошел, что из Хабаровска кто-то из промысловиков получил уже проплаченный заказ на уссурийского тигра и не сегодня завтра его шкуру должны переправить в город. Так что твой вопрос и ночной звонок Безносова… Кстати, — оживился Полуэктов, — ты не уточнил, случаем, кто этот наш доброхот-доброжелатель?

— Знаю только, что звонили из Хабаровска, с Главпочтамта.

— Выходит, инкогнито? — с язвинкой в голосе усмехнулся Полуэктов.

— Выходит, что так, — кивнул Грязнов. — Знать бы только, для чего это надо было звонившему.

Полуэктов пожал широченными плечами.

— Да бог ведает… Впрочем, мало ли шибанутых шизиков на этом свете? Втемяшилось кому-нибудь в голову, и давай звонить-названивать в охотхозяйства. Может, он считает себя спасителем дальневосточной тайги, а на самом-то деле его давно ждут в хабаровской психушке.

— Не похоже, — позволил себе не согласиться Грязнов.

— Отчего так? — удивился Полуэктов.

— Да как тебе сказать… Та категория шизиков, о которых ты говоришь, они более прямолинейны и нахраписты, а этот… Понимаешь, он сначала долго уточнял, тот ли я Грязнов, который был начальником МУРа, и только после этого перешел к рассказу о тигре. А это уже несколько иной расклад.

— Ну, насчет «расклада», положим, ты мне голову не морочь, хоть ты и начальник МУРа. Эти ревнители природы со своим колокольным набатом и до президентов добираются, так что здесь все в точечку, а вот откуда он мог узнать, что охотовед Пятигорья Грязнов в недалеком прошлом возглавлял столичный уголовный розыск, во что даже наши пятигорцы не верят, — вот это вопрос.

С трудом выбравшись из-за стола, Полуэктов сразу же заполнил собой добрую половину кабинета и, пройдя к холодильнику, достал запотевшую бутылку «Нарзана».

— Будешь?

— По утрам? Нарзан? — усмехнулся Грязнов. — Только с похмелья. Причем с тяжелого похмела.

— Ну как знаешь, — Полуэктов пожал плечами и, сунув горлышко бутылки в рот, казалось, в один глоток опустошил ее содержимое. Крякнув от удовольствия, поставил пустую бутылку на подоконник и только после этого повернулся к Грязнову.

— Знаешь, прочищает.

— Мозги?

— И мозги тоже. И вот что я подумал. Ведь этот гаденыш не зря уточнил, тот ли ты Грязнов, который служил в МУРе. После того как он позвонил вчера Безносову и тот, мягко говоря, не отреагировал на него должным образом, он и перезвонил тебе, каким-то образом узнав, что пятигорский охотовед — это не просто охотовед, а большой милицейский чин.

— Ну-у, это, положим, в прошлом, — уточнил Грязнов.

— Не имеет значения, — отмахнулся Полуэктов. — Милицейский генерал он и в Африке — генерал. И если это действительно так, то генерал, по его мнению, всенепременно должен отреагировать на такой звонок. И он, должен тебе сказать, попал в самое яблочко. Ты всполошился и уже готов поднять на ноги весь регион, бросив его в тайгу на защиту тигриной семьи. А это, должен тебе признаться, уже несколько меняет характер и направленность твоего звонка.

— Ну, во-первых, не моего звонка, а этого хмыря из Хабаровска, а во-вторых… Ты меня окончательно запутал своими выкладками, и я уже ничего не могу понять.

— А ты раскинь своими милицейскими мозгами и сразу все поймешь, — полушутя-полусерьезно посоветовал Полуэктов. — Сейчас самый что ни на есть проход кеты: Браконьерами все протоки по Амуру забиты, и вся милиция с рыбоохраной и охотоведами брошены на это дело. А у хабаровского инкогнито, судя по всему, большой интерес в нашем районе, и он…

— Не добившись желаемого успеха от телефонного звонка Безносову, — подхватив полуэктовскую догадку, развил ее Грязнов, — звонит бывшему начальнику МУРа, зная, что тот должен, просто обязан отреагировать на это предупреждение?

— Вот именно, обязан отреагировать. И он, видимо, хорошо знает, что именно тебе, генералу Грязнову, пойдут на помощь, сняв для этой цели милицейские посты с реки и бросив их на несколько дней, а возможно и на недельку-другую, в тайгу. Так что, дорогой мой, наплюй и забудь.

Грязнов «наплевал» и «забыл», благо надо было составлять карту промысловых точек на осенний заброс в тайгу. И вспомнил он об утреннем звонке из Хабаровска уже поздним вечером, вернувшись домой и заваривая душистый чай на успокоительных травках. Вспомнил, и снова что-то неприятное зашевелилось в его груди. Впрочем, если говорить честно, не давал покоя даже не сам тигр, за шкуру которого было кому-то проплачено полнокровной валютой, а тот факт, что «инкогнито», как нарек добровольного информатора Полуэктов, звонил не столько охотоведу Грязнову, сколько генералу милиции Грязнову, который по своей прежней работе был завязан на организованном криминальном мире России.

 

Глава 2

Это был подарок судьбы.

К вечеру, когда парашютисты из команды Шаманина уже с ног валились, забивая уходящий по распадку пожар, над сопками загустились тучи, в верховье Дальнего урочища громыхнули первые раскаты грома, почерневшее небо прорезали длиннющие стрелы молний, и на тайгу обрушился страшной силы ливень, окончательно забивший расползающиеся очажки огня.

Ближе к утру потянуло свежим ветерком, дождь прекратился, и Шаманин наконец-то выбрался из палатки, которую едва успели натянуть, опередив ливень.

Над сопками еще лохматились разбегающиеся тучи, однако в белесые прорехи уже пытались пробиться солнечные лучи, высвечивающие вершинки деревьев на сопках. Сергей сладко потянулся, на глаз определив, что денек будет погожим. И если их сегодня вывезут с этого пожара, то можно будет покайфовать пару дней в поселке.

Отыскав глазами бочажок с дождевой водой, где можно было бы и руки сполоснуть, и лицо умыть, он уже направился было к ложбинке, как вдруг услышал за спиной шорох и увидел выбирающегося из-под опущенного полога Кричевского, который все эти дни провел вместе с командой парашютистов на пожаре и даже умудрился сдружиться с ребятами.

— Господи, вот уж, право, кому не спится!.. — беззлобно пробормотал Шаманин, догадываясь, с чего это вдруг столичный эколог, командированный российским отделением «Гринписа» в Хабаровский край, поменял комфорт теплого спального мешка на выжженный, черный горельник, пропитанный прогорклой вонью пожарища. Тот хотел буквально все потрогать собственными руками, хотел узнать, что такое экология Дальневосточной тайги, и, будучи таким же молодым, как парашютисты, желал на собственной шкуре прочувствовать не только «романтику» и «героику» работы парашютиста-пожарного, но и увидеть воочию все последствия, которые несет в себе глубинный таежный пожар. Он не стеснялся расспрашивать, казалось бы, о самых элементарных вещах, и когда укладывались ночью спать, разложив под спальники нарубленный лапник, попросил, чтобы его взяли на обход пожара. «Оно тебе надо — ноги ломать?» — отозвался кто-то из парней, однако Кричевский настаивал.

— Сергей! — позвал он, наконец-то выбравшись из палатки. — Ты же обещал.

— Прости, Женька, не могу, — качнул головой Шаманин.

— Но ты же обещал!

— Ну, во-первых, не обещал, а сказал, что утро вечера мудренее, а потом это даже не обход, а пробежка по краю горельника.

— Думаешь, в ногах мешаться буду? — Кричевский насупился, понимая в то же время, что ему, москвичу «повышенной упитанности», не угнаться за жилистым парашютистом, который при росте метр восемьдесят весил не более семидесяти килограммов и мог сутки не спать на пожаре, прокладывая минерализованные полосы и разваливая тяжеленной бензопилой «Дружба» вековые кедры.

— Господи, да о чем ты! Ноги… мешаться… Просто у меня действительно ни одной лишней минуты нет. Летнаб уже сидит в Стожарах на рации, а я…

Он, видимо, хотел сказать: «А я здесь с тобой лясы точу», но только рукой махнул и добавил устало:

— Еще набегаешься по горельнику. Обещаю.

Развернулся и спорым широким шагом зашагал вверх по утоптанной траве, которой не коснулся огонь. Буквально через сотню метров он заглубился в горельник, в лицо дохнул напоенный дождевой влагой теплый воздух, и только здесь, в задымленном горельнике, он смог оценить ту опасность, которая грозила Дальнему урочищу и окружающим сопкам, не случись обрушившегося на тайгу ливня. Он и сбил верховой огонь, а последующий ночной дождь притушил тлеющие головешки и полуобгоревшие пни, наполняя черной от сажи, прогорклой водой травяную и хвойную подстилку.

С осторожностью пробираясь в буреломных завалах, Шаманин прошел горельник и спорым шагом поднялся на пологую вершинку невысокой сопки. Надо было уточнить площадь пожара и наметить опорные полосы для встречного отжига, случись вдруг сильный низовой ветер, который способен раздуть едва тлеющие головешки.

Здесь еще жила нетронутая огнем тайга, и он не мог надышаться подогретым смолистым воздухом.

Моля Бога, чтобы только не было ветра, спустился в седловину и уже хотел было идти обратно к табору, как вдруг что-то его остановило. Под корневищем вывороченной старой ели лежали останки задранного изюбря, от которого тянулась по зеленой траве кровяная полоса.

Невольно насторожившись, он положил руку на висевший у пояса нож, сделал шаг назад и, только когда прислонился к стволу ели, проследил взглядом кровяную полосу, которая уходила к двум корявым березам.

Деревья словно срослись, стоя подле друг друга, были обвиты густыми зарослями лимонника, и поэтому Сергей поначалу не заметил то, отчего затем инстинктивно пригнулся и отпрянул в сторону…

Тигр!

Поднял, защищаясь, руку с ножом, и только мгновение спустя до него дошло, что тигр этот мертв и висит на коротких веревках, подтянутый за лапы к мощным сучьям размашистой березы.

— Мать твою!.. — выругался Сергей, не понимая, что все это могло значить.

Присел на корточки, автоматически потянувшись рукой к лимоннику, сорвал несколько листочков, и только после того, как мозги прочистились от остро-лимонной горечи, засунул нож в чехольчик и подошел к вытянувшемуся во всю длину тигру.

Подтянутый к сучьям за лапы, полосатый зверюга казался еще больше и страшнее, нежели в жизни. И красивее. Даже кровь, запекшаяся на его шкуре, не смогла изуродовать эту красоту.

Шаманин качнул тушу тигра и удивленно поцокал языком. На глаз было видно, что весил этот зверь не менее центнера, и надо быть не просто сильным, а очень сильным и сноровистым мужиком, чтобы суметь так вот, за лапы, подвесить его на березе.

— Аккуратный, гад! — Сергей выругался, внимательно осматривая теперь уже никому не страшного зверя. — За шкурой, видать, охотился, сволочь!

Он раздвинул у основания шейного позвонка спекшуюся от крови шерсть и увидел входное пулевое отверстие. Судя по всему, браконьер, стрелявший в тигра, человеком был опытным и хладнокровным, если сумел одним прицельным выстрелом из карабина завалить такую махину.

Стараясь не смотреть на подвешенного за ноги тигра — зрелище было не из приятных, Шаманин обошел по периметру полянку. Напротив вывернутого корневища, под которым лежал задранный изюбрь, что-то ему показалось подозрительным, и он подошел поближе, всмотрелся в крону ближайших деревьев.

На шикарной разлапистой березе была сделана засидка, откуда, видимо, и стреляли в занятого трапезой тигра.

— Вот, значит, как он тебя, — пробормотал Сергей. — Специально караулил, гад. Около лежки. Да, видать, спугнуло что-то, не успел шкуру снять.

«Пожар? — размышлял он, прикидывая на глаз расстояние до горельника. — Вряд ли. Выходит, нас увидел, когда на склон прыгали. И свалил, дожидаясь “лучших времен”».

Похоже, так все и было. Сергей еще раз обошел место, где был убит тигр. Чисто профессионально потянул носом смолистый, гарью отдающий воздух и все тем же спорым шагом направился туда, где разбила свой табор присланная на помощь пожарным команда леспромхозовских мужиков во главе с бригадиром и начальником стожаровской охотинспекции Безносовым. Вкратце рассказав о своей находке, Шаманин ожидал бурного всплеска негодования, однако был удивлен последовавшей реакцией.

— Выходит, правда, — скривился в вымученной гримасе Безносов. — Выходит, не врал тот мужик насчет шкуры для президента.

— Какого еще президента? — не понял Шаманин.

— Видать, для нашего президента, для российского, — не очень-то охотно пробурчал Безносов. И тут же пояснил.

В его ведомство несколько дней назад поступил довольно странный телефонный звонок из Хабаровска, от которого он попросту отмахнулся. Оказывается, кто-то из поселковых получил оплаченный заказ на уссурийского тигра, шкура которого якобы должна пойти в подарок российскому президенту от дальневосточных промысловиков-охотников.

— И… и что?

— Да ничего, — скривился словно от зубной боли Безносов. — Сам понимаешь, насколько все это дико звучало, что… Короче говоря, подумали, что все это сплошная лажа, чтобы наши силы распылить на время путины по тайге. М-да… Тем более что этот информатор даже не назвал ни имени своего, ни отчества.

Судя по растерянному выражению, Безносов никак не мог поверить в случившееся, а когда наконец-то до него дошел смысл известия, принесенного Сергеем, он выругался и тут же превратился в ответственного стожаровского охотоведа, который должен брать инициативу в свои руки.

— Значит, так, Серега! Мыс тобой шуруем на седловинку и посмотрим относительно следов. Вдруг что-то осталось, за что зацепиться можно будет. К тому же надо мужиков понадежнее подобрать из леспромхозовских, да волокушу смастерить для тигра. Вертолет вряд ли в той седловинке сядет…

К буреломному завалу у березовой полянки, где устроил свою запасную лежку пришлый в этих местах уссурийский тигр, они дошли довольно быстро. Безносов, которого в Стожарах называли просто Кеша, с генами предков-охотников впитавший отвращение ко всякому бессмысленному убийству, — а убийство тигра, шкура которого должна пойти в подарок, он именно таковым и считал, — по-хозяйски неторопливо осмотрел подвешенного на веревках зверя и только после этого подошел к разлапистой старой березе, в кроне которой была сделана засидка.

Не обращая внимания на стоящего поодаль Шаманина и что-то бормоча себе под нос, он обошел березу вокруг, зачем-то потрогал ладонью ободранный с одного бока ствол и, видимо удостоверившись в чем-то, повернулся к Шаманину.

— Одно могу сказать точно: тот, кто стрелял, не очень-то хороший охотник, но меткий, зараза. И если он действительно наш, стожаровский, найдем.

Он вернулся к окровавленной туше, достал из самодельного чехла тонкий, острый нож, раздвинул густую шерсть на загривке и, сделав надрез, выковырял застрявшую в позвонке пулю. Аккуратно обтер ее о брезентовые штаны и хотел было уже положить ее в карман, как вдруг лицо его напряглось, и он, покосившись на Шаманина, словно выдавил из себя:

— Слушай, Серега… а пулька-то моя.

— Чего-о-о? — не понял Сергей. — Ты чего буровишь-то? Или браги ночью перепились?

— Пулька, говорю, моя, — пропустив мимо ушей намек на ночную попойку под шум дождя, повторил Безносов. — Я таких несколько штук сделал. Еще по весне. Видишь заточку? Так это, если вдруг медведь-шатунишко встретится, чтобы сразу наповал…

Шаманин верил и не верил услышанному.

— А как же… как же она могла здесь оказаться?..

И он показал на тигра.

— Не знаю. Убей меня Бог, сказать не смогу.

— И все-таки?

Безносов сморщился, с силой потер виски.

— Знаешь… не хочу, конечно, грешить зря, но несколько таких пулек я одному человеку дал, из леспромхозовских. Он тогда пристал ко мне как репей: продай да продай, и даже водяры литруху выставил. Вот я и…

— Ты можешь говорить внятней?! Кому?

— Да ты его знаешь вроде бы. Тюркину. Он тогда как раз из трактористов в сторожа перевелся, на здоровье сильно жаловался. И его оставили на отработанной лесосеке технику сторожить. А я этот участок принимал как раз. Ну, разговорились как-то за чаем, он и признался, что шатунишку боится. Появился, мол, неподалеку бродит. Я и дал ему пяток патронов с такой вот насечкой.

— И что?

— Да ничего. Он обрадовался сильно, литр водки выставил, на том и расстались.

Безносов замолчал, угрюмо уставившись на тигра, молчал и Шаманин. Наконец спросил негромко:

— Ты его видел после этого?

— Конечно, — охотовед пожал плечами. — Кстати, лесосека та недалеко отсюда. Можно хоть пешком через сопку дойти, хоть протокой спуститься.

— То есть ты хочешь сказать?..

— Ну! — кивком подтвердил Безносов. — Этот гад безвылазно на своей лесосеке сидит, там его и спеленать можно будет.

— А это точно твоя пулька?

— Лучше не спрашивай, — в вымученной улыбке скривился Безносов. — Я же эту сердцевинку своими собственными руками подтачивал, и мне ли ее не узнать.

Когда в седловину поднялся бригадир вальщиков Евтеев, Безносов вкратце пересказал ему суть дела, и бригадир, недолго думая, решил спуститься с ним вдвоем по речной протоке к лесосеке, где, возможно, до сих пор мог находиться Виктор Тюркин, и, если удастся, задержать его до выяснения всех обстоятельств.

В общем-то, как резюмировал Евтеев, все было ясно и важно было только не упустить плечистого тракториста леспромхоза, который вдруг ни с того ни с сего подался с хорошо оплачиваемой работы в сторожа, теряя при этом немалые деньги.

Шаманин хмуро кивал, понимая охотничий настрой мужиков. Его беспокоило другое: отсутствие какого-либо оружия на таборе. Объявление о пожаре в Дальнем урочище застало парашютистов врасплох, собирались на скорую руку, — и никто из его команды даже «тулку» шестнадцатого калибра не захватил. А идти на пару без оружия на хорошо вооруженного преступника, которому за убитого тигра может грозить тюрьма, это не блинами с красной икрой баловаться.

— Может, кого-нибудь из моих парашютистов прихватить? — Шаманин поглядел на жилистого, но не очень плечистого охотоведа. — Все-таки шесть рук — не четыре кулака, надежней будет.

На что раззадорившийся Безносов только по плечу его похлопал:

— Обижаешь, однако, Серега. Вспомни, сколько я браконьеров взял? Да и лодчонка-то — резиновая, дай-то бог, чтобы двоих выдержала.

— Тебе видней, конечно, — не стал спорить Шаманин и, напоследок посмотрев на тигра, круто развернулся и зашагал к табору. Надо было успеть осмотреть по пути нижнюю кромку пожарища: не остался ли где очажок или тлеющий, не залитый дождем пенек.

Загребая сапогами выжженную низовым огнем землю, он вышел на пологую подошву сопки, где теперь только чернели одинокие, как воткнутые в кусок хозяйственного мыла спички, обожженные стволы валютного кедра. В отдельных местах все еще курился дымок, и здесь, видимо, придется оставить на окарауливание леспромхозовских мужиков, которые вместе с парашютистами горбатились на пожаре.

Цепко охватывая взглядом особо опасные места и взбивая сапогом черный, жирный пепел, Шаманин обходил особо опасные, вызывающие тревогу очажки, медленно продвигаясь по дымящемуся склону пологой сопки и мысленно набрасывая план окарауливания этого участка.

В общем-то, здесь все было ясно, и он уже подумывал срезать дорогу к табору, как вдруг его взгляд остановился на выжженном, черном, резко сужающемся клине, который своим острием как бы врезался в буреломную чащобу. Похоже, именно там и начался пожар, слизнувший чуть ли не весь склон сопки.

Сергей заторопился. Теперь-то ему стало окончательно ясно, что пожар этот случился не от разряда сухой грозы, — тогда картина была бы совершенной иной, — а явился следствием дела рук человеческих.

Выйдя на середину выжженного клина, он огляделся: никого и ничего, кроме обугленных деревьев да прогоревшей земли под ногами.

Выругался, давая волю своим чувствам и, загребая сапогами пепел, направился в дальний угол тупого треугольника, который своим основанием уходил строго вверх по склону. Здесь он внимательно осмотрелся, пытаясь найти хоть какие-нибудь следы человека. В одном месте, почти у самой вершины треугольника, ему бросилась в глаза огромная лиственница. Поначалу он даже не смог сообразить, чем же она показалась ему подозрительной, просто догадался, что именно от нее и пошел пожар. Хоть и стояла она в глубине пожарища, но обгорела больше всех, и уже одно это говорило само за себя.

Внимательно осмотревшись, он почти наяву представил разыгравшуюся здесь драму. Какой-то недоумок развел под этим деревом костер и, видимо, то ли заснул, то ли пошел проверять сети, которыми в этом месте перекрыл протоку. А долго ли смолистому дереву схватиться огнем?

Шаманин подошел к обгоревшей лиственнице и вдруг остановился, насторожившись. Почти под самым корневищем чернел залепленный сажей и копотью глубокий, щелистый провал.

Принюхавшись, почувствовал запах, который перебивал даже вонь гари. Так сильно могла разить только сгоревшая рыба. Причем не килограмм и не два. И даже не десять.

Сразу же возникло ощущение опасности. Однако вокруг было совершенно спокойно, и только в кустах у реки трещала болтливая сорока.

Обойдя прогоревшую дыру, он увидел под слоем пепла обозначившиеся контуры массивной деревянной дверцы с кольцом. Потянул кольцо на себя, и снизу шибануло смрадом сгоревшей рыбы. Пробуя носком сапога земляные ступеньки, Сергей спустился в землянку.

Из щели, в которую вырвался на волю огонь, падал дневной свет, преломлялся в поднятой копоти, и от этого выжженное нутро землянки казалось каким-то нереальным.

Здесь не только хранили, но и коптили выпотрошенную от икры кету.

— Эй!.. Есть кто живой? — на всякий случай окликнул Шаманин, привыкая глазами к полумраку.

Ни звука.

Он осмотрелся еще раз и, стараясь не угодить в какую-нибудь дыру, прошел в дальний угол. Глаза уже успели свыкнуться с сумеречным светом, и он смог разобрать неплохо оборудованное убранство землянки.

Сиротливо чернела жестяная печка-буржуйка, открытая дверца висела на одной петле. Видимо, отсюда и вывалилась та самая головешка, от которой сначала занялся деревянный настил, затем огонь подкрался к нарам, остов которых сиротливо торчал напротив печурки, после чего схватился огнем грубо сколоченный стол, рухнувший вместе с большим эмалированным тазом, предназначенным для прогонки икры. Ну а потом уже схватились жирным огнем прокопченные тушки кеты, развешанные под потолком землянки. Улов, похоже, был богатым, мужичок просидел здесь, видно, не один день.

В глубокой нише, что темнела в дальнем конце землянки, Сергей разглядел несколько разбитых бутылей, из которых растеклась по полу темно-бурая, схватившаяся корочкой жижа.

Икра! Килограммов сто, если не больше.

М-да, дело тут было поставлено на широкую ногу.

Удивленно покачав головой, Шаманин представил, как хозяева этой землянки ставят на ночь крупноячеистые сети, а ранним утром, по солнышку, выбирают из ячей икорную кету, которая испокон веков идет сюда на нерест. А потрошили рыбу в отводной протоке, чтобы рыбинспектора на себя не навести.

Потрогав носком сапога икорную жижу, Сергей присел на корточки подле обгоревшего массивного стола. Рядом валялись лопнувшие пачки соли, останки ящиков из-под продуктов. Сиротливо отсвечивали зеленым стеклом пустые винные бутылки. Подняв одну из них, Шаманин смахнул с наклейки копоть, прочитал до боли знакомое название. Портвейн «Южный» — изделие местного производства.

— Пережрали, видать, ребятки, — пробормотал он и вдруг наткнулся взглядом на вещь, которая заставила его податься вперед. Около рассыпанной пачки соли лежал широкий охотничий нож с самодельной костяной ручкой.

Все еще не веря своим глазам, он поднял нож, рукавом протер рукоять, на которой проступили две коряво вырезанные буквы, и не в силах сдержаться, матерно выругался.

«СК». Пожалуй, он лучше кого бы то ни было знал, что это за «СК», оставивший свой автограф в землянке.

Сунул нож в карман и выбрался на воздух. Пока поднимался к табору, созрело окончательное решение: команде и летнабу пока что ничего не говорить, ну а дальше видно будет.

 

Глава 3

Сидя на веслах, Безносов вел верткую резиновую лодку вдоль пологого берега реки Стожарки, от которого, словно вспугнутые зайцы, разбегались невысокие лесистые взгорки. Плыли молча, и уже через час он подогнал лодчонку к заросшему густым березняком мысу, который острым углом врезался в широченную в этом месте песчаную отмель.

Евтеев вопросительно посмотрел на охотоведа.

— Дальше пешком пойдем, — пояснил тот.

— Чего так? — удивился Евтеев, который хоть и вырос в Стожарах, однако не очень-то разбирался в таежных премудростях.

— Боюсь, если Тюркин действительно на лесосеке, то может заметить нас на воде. Считай, что приплыли.

Безносов выпрыгнул из зашуршавшей по прибрежной гальке лодчонке и, пока Евтеев разминал затекшие от неудобного сидения ноги, вытащил ее подальше на берег. Как говорится, от греха подальше.

Виктора Тюркина они увидели сразу же, как только вышли к неровной кромке леса, за которой светлела огромная поляна с навесом для трейлеров, двумя хозяйственными постройками и деревянным вагончиком. Присев на корточки, тот качал ручным велосипедным насосом резиновую лодку. Рядом горбился большой, до отказа набитый замызганный рюкзак. Чуть сбоку, у стенки вагончика, стояли охотничий карабин, из которого, видимо, и был убит тигр, и старенькая двустволка двенадцатого калибра.

— Ишь, гаденыш! Основательно собрался, — пробормотал Безносов. — Видать, в Стожары намылился. От греха подальше, если вдруг на пожаре убитого тигра найдут.

Евтеев согласно кивнул, соображая в то же время, как бы без лишнего риска обезоружить мужика. Потом-то заломать его особого труда не составит, хоть и был тот мужиком крепким, жилистым, заматеревшим, да и весил, пожалуй, поболее бригадира. Однако два года службы в морской пехоте и три года там же — по контракту, — это пять лет почти каждодневных тренировок, что само собой говорит о многом.

— Сторож с-с-сучий! — сквозь зубы выругался Евтеев, прикидывая, как бы получше отвлечь его внимание и помешать спустить лодку на воду. Спустит — пиши пропало. На реке его, вооруженного карабином, хрен возьмешь.

— Слушай, Кеша, — повернулся к затаившемуся охотнику Евтеев, — а если мы сделаем так? Я сейчас поляну леском обегу, чтобы сзади зайти, а ты оставайся здесь. И как только я рукой махну, выйди, как бы невзначай, на край поляны и крикни что-нибудь. Можешь даже, поздороваться с этим гадом.

— Зачем?

— Надо как-то его от оружия отвлечь.

— Ясно, — кивнул Безносов, но тут же спохватился: — А что, если он стрелять начнет?

Евтеев пожал плечами.

— Стрелять… Вроде бы не должен. На кой хрен ему это нужно, если он будет видеть, что ты без своей пукалки. Короче, не боись. Я рядом буду.

Кивнув без особого энтузиазма, Безносов все-таки не удержался, чтобы не дать совет напоследок:

— Ладно, я-то здесь справлюсь, но и ты смотри, чтобы под ногами сучок какой не треснул. Если это действительно Тюркин тигра завалил, а больше некому, то он сейчас, как волк раненый, настороже держится и может так в глотку мертвой хваткой вцепиться, что мало не покажется.

— Не боись, Кеша, — успокоил Безносова Евтеев. — И не таких в Чечне брали.

— Чечня, мать бы вашу… — пробормотал Безносов: — Там Чечня, а тут тайга. И где один Тюркин с карабином пройдет, там трем чеченцам делать не хрена.

Однако бригадир его уже не слышал, тренированным легким шагом заглубляясь в тайгу.

Притаившись за необъятным стволом ели, обвитой перепутавшимися лианами разросшегося лимонника, Безносов наблюдал за леспромхозовским сторожем, который, казалось, делал обычную повседневную работу, методично качая воздух велосипедным насосом. И только изредка вскидывал голову, подолгу всматриваясь в свежий тракторный след, теряющийся в тайге. И это не могло не настораживать.

— Он ждет кого-то, что ли? — бормотал Безносов, время от времени поглядывая на противоположную сторону поляны, где должен был появиться Евтеев.

Тревога нарастала, и он вздохнул облегченно, когда увидел за деревьями знакомую камуфляжную форму и поднятую руку с зажатой в кулаке веткой.

Трижды глубоко вздохнув, Безносов вышел из-за спасительной ели, сделал шаг… другой и остановился на краю поляны.

От склонившегося над лодкой Тюркина его отделяло метров пятьдесят, не больше, однако тот продолжал все так же размеренно-спокойно работать насосом, и только отброшенный в сторону накомарник говорил о том, как он спешит.

И вдруг… Тот словно почувствовал на себе пристальный взгляд. Замер, оставаясь в полусогнутом положении, как вдруг резко выпрямился и наткнулся взглядом на Безносова. Моргнул глазами, словно отгоняя от себя наваждение, и вдруг, будто боясь удара в спину, отпрыгнул в сторону. Рывком схватил карабин, передернул затвор, загоняя в ствол патрон…

И снова замер.

Какое-то время он неподвижно стоял, широко расставив ноги и, видимо, лихорадочно соображая, не видение ли это, и если не видение, то что бы это могло значить. Палец на спусковом крючке, ствол направлен в грудь Безносова.

С такого расстояния не промахнешься. Даже если ручонки дрожат и глаза заплыли от непомерного количества браги.

Не шевелился и Безносов. Пожалуй, только сейчас он понял, какую смертельную игру они затеяли с этим человеком. То, что именно Тюркин завалил тигра в Дальнем урочище, сомнения уже не вызывало. И от осознания того, что загнанный в угол браконьер может выстрелить в любую минуту, Безносов вдруг почувствовал, как неприятнотоскливый холодок разлился под сердцем. В какой-то момент в голову торкнулась предательская мыслишка, что благоразумнее было бы развернуться сейчас да уйти, однако, не зная, как поведет себя в этой ситуации Евтеев, он продолжал стоять оцепенело под наведенным на него стволом.

Наконец он все-таки разжал ссохшиеся губы и негромко произнес, пытаясь звуком собственного голоса заглушить свой страх:

— Ты чего это? Не белены, случаем, объелся?

Тюркин молчал, стараясь разглядеть, нет ли еще кого-нибудь в зарослях лимонника.

— Ты чего, Витька? — уже более раскованно повторил Безносов. — Или не признал? Это ж я, сосед твой! Безносов, не узнал?

Видимо, убедившись, что в кустах и за деревьями больше никого нет, и в то же время не понимая, каким таким чудом здесь мог оказаться начальник районной охотинспекции, Тюркин чуток опустил ствол карабина. Долго, с прищуром, словно видел его впервые, рассматривал Безносова и вдруг усмехнулся кривой, вымученной ухмылкой:

— Безносов, говоришь? Теперь вот вижу, что ты действительно Безносов. Только я врубиться не могу, с чего бы ты это на лесосеку приперся?

Безносов чуток продвинулся вперед.

— Ну вот, узнал, слава богу, и то хорошо.

— И что скажешь, сосед? — хмуро спросил Тюркин, не снимая пальца со спускового крючка. — Ну же! Я слушаю тебя!

Показывая свое миролюбие и то, что он здесь один и без оружия, Безносов поднял правую руку.

— Да вот, понимаешь ли… за помощью к тебе пришел.

— Чего?.. — поначалу даже не понял Тюркин.

— За помощью, говорю, к тебе прислали… с пожара, — уже более уверенно проговорил Безносов, сделав еще один шаг вперед. — Техники не хватает. Парашютисты просили парочку тракторов пригнать.

— Пару тракторов, говоришь?..

Тюркин прищурился на Безносова и долго, с нарастающей неприязнью смотрел на него.

— Ты что, за идиота меня держишь? Если бы трактора понадобились, так за ними кто-нибудь из трактористов пожаловал бы.

И он вдруг рассмеялся, зло и раскатисто. Словно все это время сдерживал рвущийся из глотки смех.

— Охотовед гребаный…

Безносов пожал плечами. Мол, твое дело — верить или нет, но так уж вышло, что за трактором меня послали, а не Гошу Пупкина из мехколонны. Он сделал было еще один шаг вперед, на что Тюркин предостерегающе поднял ствол:

— Еще шаг…

Безносов остановился было в нерешительности, но, увидев, как метнулся от кустов к вагончику Евтеев, сказал то единственное, что могло бы сейчас отвлечь внимание Тюркина от происходящего за его спиной:

— Это ты тигра завалил?

— Чего-о-о? — выдохнул Тюркин и, перехватив удобнее ложе карабина, шагнул к охотоведу. — Тигра, говоришь? А я-то голову здесь ломаю…

Он прищурился на невысокого и не очень-то плечистого Безносова, шагнул было еще, но что-то задержало его шаг — он резко обернулся, вскинул карабин и одновременно с выстрелом, сбитый страшным ударом в лицо, отлетел в сторону…

Не успевший даже сообразить, что к чему, Безносов увидел, как на Тюркина прыгнул Евтеев и с силой вывернул ему руку, крича:

— Ремень давай! Быстрей! Да не свой. Со штанов… со штанов у него снимай!

Связав поливающего страшенным матом мужика, они подтащили его к вагончику, прислонили спиной к дощатой стенке, заставив сесть на землю. И только тут Безносов заметил кровь, темным пятном расползающуюся по разорванному рукаву бригадира.

— Михалыч…

Однако Евтеев, поглощенный охотничьим азартом, даже внимания не обратил на ранение.

— Задел, сволочь, малость, — отмахнулся он и кивнул на неподъемный, казалось, рюкзак: — Гляди, чем этот сучонок запасся.

«Сучонок» Тюркин запасся, как оказалось, хорошо выделанной шкурой медведя-двухлетка и красавицы рыси. И то и другое на черном рынке стоило немалых денег. Причем платили в валюте.

Покосившись на Тюркина, который, казалось, вошел в состояние ступора, тупо уставившись на уходящий в тайгу тракторный след, Безносов повернулся к Евтееву.

— Что делать будем, Михалыч? Рука-то вон… — И он кивнул на рукав куртки-энцефалитки, по которому расползалось кровяное пятно.

— Перевязать бы надо, — невольно сморщившись от боли, качнул рукой Евтеев.

— Да, сейчас… конечно! — засуетился Безносов, срывая с плеча куртку.

Располосовал ее на ленты, помог Евтееву высвободить из наполненного кровью рукава энцефалитки прошитую пулей руку.

Рана была сквозная, и Евтеев даже взбодрился немного. Покосился на прислоненного к вагончику Тюркина и даже плюнул от досады.

— Угораздило же тебя курок спустить, паскуда! И Бога благодари, что кость не задета, а то бы…

— Ты бы лучше о своей жопе подумал, — презрительно скривившись, отозвался Тюркин. — Да корешку своему поганому скажи, — кивнул он в сторону Безносова, — что недолго ему осталось народ пугать да в инспекторах ходить. Улицу будет метлой мести, перед прокуратурой. И этот день вы еще попомните!

Замолчал и хохотнул язвительно, смачно сплюнув в траву.

— Ну что ж, каждому — свое, — заставил себя улыбнуться Евтеев. — Но этих слов, сучонок гребаный, я тебе не забуду.

— Испугал ежа голой жопой.

— Давай, давай, бубни, — отозвался Евтеев, трогая рукой сочившуюся кровью рану. — А посему расклад будет такой.

Он уже взял на себя руководство по задержанию Тюркина, и Безносов не противился этому.

— Потуже затяни скрутку и быстрым пехом чеши на табор. Доложишь все как есть, и как только за парашютистами пришлют «вертушку», по пути заберете и нас. Да, вот что еще. Свяжись по рации с Мотченко, нехай камеру в СИЗО готовит.

Он покосился на Тюркина, однако тот будто не слышал бригадира, продолжая чесаться спиной о доски вагончика.

— А как же ты здесь… один? — участливо спросил Безносов. — Да и рука…

— А что, есть варианты? — огрызнулся Евтеев. — Не мне же на табор тащиться.

Пожар в Дальнем урочище команда Шаманина добила только к полудню. До конца измотанные парашютисты и леспромхозовские работяги из последних сил стащили на очищенную для вертолета поляну ранцы, парашюты, лопаты, топоры и грабли и стали ждать «вертушку».

Вертолет прилетел, когда уже вовсю припекало солнце, были простираны и высушены у костра портянки, мужики смыли с себя зловонную жирную копоть таежного пожарища, и теперь кто подкреплялся разогретой на костре тушенкой с ломтем черствого хлеба, а кто гонял чаи с сгущенкой.

Теперь уже все знали и про убитого тигра, и о том, что Евтеев с Безносовым взяли с поличным Тюркина, который, якобы охраняя леспромхозовское добро на отработанной лесосеке, промышлял крупного зверя.

Когда погрузились в гудящую машину и расселись на жестких дюралевых скамейках, все мгновенно отключились, и следующие полчаса пролетели, как одна минута. Даже Безносов и Кричевский, буквально пораженный кощунственным, по его определению, убийством уссурийского тигра, сладко кемарили, устроившись на разложенных спальниках. Только Шаманин находился в состоянии непонятной полудремы, хотя глаза закрывались как бы сами собой. После того как он обошел нижнюю кромку выгоревшей сопки, откуда и начался пожар, и обнаружил под высоченным кедром сгоревшую землянку, он уже больше ни о чем не мог думать. Полусгоревший самодельный охотничий нож, который он нашел в землянке и который видел до этого не единожды, мог принадлежать только одному человеку. И если убит тигр, сторож леспромхоза Тюркин и хозяин этого ножа как-то связаны между собой…

Тяжелые мысли отгоняли сон, и все-таки в какой-то момент он закемарил, свесив голову.

Проснулся от того, что вертолет круто наклонился левым бортом, выписал огромную дугу над поредевшей лесосекой и, мелко задрожав, мягко опустился на траву. С трудом разлепив слипающиеся глаза, Шаманин увидел бортмеханика, который уже поднялся со своего «насеста» в кабине и готовился открыть дверцу. Правда, лицо у парня выражало тревогу и он подавал какие-то знаки руками, пытаясь в то же время перекричать шум работающей машины.

Шаманин насторожился. За этот день столько всего случилось, что он уже не ждал ничего хорошего.

Поднявшись со скамейки, он вопросительно кивнул охотоведу, однако Безносов недоуменно пожал плечами. Бортмеханик между тем открыл запор, потянул на себя заскрипевшую дверцу и тут же спрыгнул на землю. Следом за ним спрыгнули Безносов, Шаманин и Кричевский.

То, что они увидели, могло сразить наповал даже привычных к смерти людей.

Под окошком деревянного вагончика, ткнувшись размозженной выстрелом головой в землю и выкинув вперед руку, которой он все еще сжимал изношенный приклад «тулки», лежал леспромхозовский сторож Тюркин. А неподалеку, неуклюже подогнув под себя перевязанную руку, уткнулся лицом в крохотный островок травы бригадир комплексной бригады Евтеев, бывший морпех, прошедший Чечню. Рядом с ним, под рукой, лежал охотничий карабин, от пули которого, судя по всему, и нашел свою смерть неугомонный Тюркин.

— Что они здесь, дуэль, что ли, устроили? — раздался басок командира машины, и тут же замолчал, видимо сообразив, что его комментарии здесь излишни.

Первым пришел в себя Безносов. Пробормотав что-то маловразумительное, он подошел к уткнувшемуся лицом в траву Евтееву, из-под которого расползалось кровавое пятно. Осторожно, двумя пальцами, прощупал на шее уже безжизненную вену и, повернувшись лицом к остановившемуся за его спиной Шаманину, развел руками.

— Но может… может, он еще жив? — нарушил сгустившуюся тишину Кричевский. — Может, ему…

— Какой, на хрен, жив! — оборвал гринписовца Безносов. — Он же в грудь его, дуплетом. И я… я еще удивляюсь, как это у Евтеева сил хватило карабин вскинуть.

Поднявшись с корточек, он подошел к мертвому Тюркину, на запястье левой руки которого висел брючный ремень, и матерно выругался, проклиная себя за то, что не затянул петлю потуже.

— Может, связаться со Стожарами? — как бы советуясь с Шаманиным, спросил командир машины.

— Да, конечно! Пускай срочно милицию присылают.