1

Слово — не стрела, да острее стрелы.

Русская пословица

Люди делают зло только себе, когда хотят делать зло другим существам.

Лев Толстой, «Ассирийский царь Асархадон»

Наступающий день не грозил Кириллу Валентиновичу Степанцову никакими огорчениями. И потому, деловито завершая домашний завтрак, чтобы затем сесть в уже ожидающий его у подъезда комфортабельный автомобиль «ауди» и отправиться на службу, он мысленно «просматривал» свой дневной план.

Ситуация, которая сложилась в Высшем арбитражном суде Российской Федерации, оставляла желать, мягко выражаясь, лучшего. Было уже известно в определенных кругах, что нынешний Председатель Арбитражного суда досиживает последние месяцы, если не недели, перед уходом в отставку. И за этот пост, через который, как высказались недавно в одной солидной газете, обеспечивается и оформляется процесс перераспределения собственности; то есть, другими словами, решаются хозяйственные споры, рассматриваются дела о ложных банкротствах, налагаются штрафы и санкционируется арест акций, уже давно ведется серьезная борьба различных групп влияния.

Как ни старался Кирилл Валентинович сохранять максимально объективную и осторожную позицию, не обошлось без определенного давления и на него. Более того, он странным образом едва не оказался в эпицентре крупнейшего в последние годы судебного разбирательства, которое затеяла Генеральная прокуратура, естественно, с подачи Кремля, против нефтегазового холдинга, когда обвинила последний в уклонении от уплаты налогов и ряде других хозяйственно-финансовых махинаций.

Невольно (или вольно?) получилось так, что кандидатура Степанкова в качестве будущего Председателя Арбитражного суда РФ странным образом устроила бы обе стороны — и кремлевскую Администрацию, и представителей холдинга. То ли они рассчитывали на его бескомпромиссную объективность, то ли, наоборот, на управляемость, сказать трудно, да и сам Кирилл Валентинович не взялся бы обсуждать с кем-то мотивы своего возможного назначения. Просто нашлись некоторые информаторы, которые и донесли до него точку зрения «верхов» и назвали его фамилию, ибо она действительно рассматривается всерьез.

Но одновременно с этим, как ему опять-таки стало известно из определенных источников, его кандидатура именно на этом посту не устраивала экономико-хозяйственный блок министров в правительстве, имевших, очевидно, своего, более предсказуемого (либо послушного, либо просто нужного им) претендента. Однако, как говорится на Руси, «улита едет, когда-то будет», а Кирилл Валентинович, словно боясь ненароком, «неловким движением» спугнуть судьбу, честно продолжал исполнять свою должность заместителя Председателя Арбитражного суда и старательно делал вид, что сплетни и пересуды вокруг его имени вряд ли имеют под собой серьезную почву. Надо заниматься текущими делами, которых всегда хватало.

За столом, помимо самого Кирилла Валентиновича, находились его супруга Анна Карловна и дочь-акселератка, студентка Института международных отношений: Женщины негромко, но заинтересованно обсуждали животрепещущий вопрос о том, разрешат ли в конце концов родственники развод Саиду с Жади и соединит ли она свою судьбу с Лукасом. Проблема, конечно, очень важная, недаром вся страна, забыв о своих нескончаемых проблемах, приникает вечерами к экранам телевизоров, чтобы душевно прикоснуться к мелодраматической судьбе героев очередного бесконечного бразильского сериала. А может, в этом и есть определенная сермяжная правда? Надоела проклятая политика, пятна крови на экранах, постоянные теракты и сытые, самодовольные ряшки политиков? Не исключено, не исключено…

На этой зыбкой почве пустых и безвкусных сериалов у Кирилла Валентиновича возникали прежде конфликты с супругой и дочерью, основанные на взаимном непониманий и постоянно грозившие перерасти в банальный семейный скандал. Но однажды, пожалев собственные нервы, он просто перестал обращать внимание на их чисто женские пристрастия, продемонстрировав тем самым, что он выше этой пошлости. Что поделаешь, если миллионы людей, как те клоны, предпочитают синтетическую жвачку здоровой и сытной пище? И кто он, чтобы диктовать им собственные взгляды?..

Он уже допивал кофе, когда раздался телефонный звонок.

Кирилл Валентинович терпеть не мог, когда его отрывали от приема пищи, и брал трубку лишь в исключительных обстоятельствах. Но пока он раздумывал, каковыми следует считать сегодняшние обстоятельства, жена, обменявшись с ним взглядом, поднялась, сняла трубку и вышла с ней из столовой в коридор, прикрыв за собой стеклянные двери. В самом деле, почему должны звонить обязательно ему? А не дочери, например, у нее ведь своя, кстати, достаточно активная жизнь.

Он одним глотком допил кофе, встал и направился в кабинет, чтобы собрать в папку проработанные еще с вечера материалы, когда в столовую возвратилась Анна и решительно протянула ему телефонную трубку.

— Кто это? — недовольно поморщился он.

Но жена невразумительно пожала плечами и недовольно ответила:

— Я так, и не поняла, из какой-то компании, там длинное название, я не запомнила. В общем, какой-то «Нефтегаз». То ли президент, то ли помощник срочно просят. Как будто нельзя на работу позвонить! Послушай меня… — Жена явно «становилась в позу». — Они совсем охамели! Никакого уважения! Звонят, когда хотят!

— Ну, не шуми, не шуми, — успокоил ее Степанцов и, морщась от ее командного голоса, взял трубку. — Я у телефона. С кем, простите, разговариваю?

— Здравствуйте, Кирилл Валентинович, — заторопился незнакомый голос. — Вас беспокоит помощник президента акционерной компании «Югнефтегазстрой» Кошкин Иван Иванович. Разрешите соединить вас с моим шефом? Поверьте, дело касается вас лично и не терпит отлагательства. Так я попрошу Бориса Евгеньевича Рольника поднять трубочку? Вы не станете возражать? Благодарю вас, Кирилл Валентинович, — с чувством закончил Кошкин, так и не дав сказать ни слова в ответ.

А может, на этом и строилась его манера общения? Не дать возможности возразить? Или послать к черту какого-то Рольника? Стоп! Как он его назвал, Борисом Евгеньевичем? Ах, ну да, конечно, это ж именно они, как говорил Петя, помощник Степанцова, якобы «положили на него глаз»! Но с какой стати они звонят до-мой, да еще, как уверяет этот Кошкин, по делу, которое не терпит отлагательства и касается лично его, Кирилла Валентиновича? Абсурд какой-то! Что за дела?!

— Кирилл Валентинович? — снова зазвучал в трубке голос, на этот раз мягкий и почти убаюкивающий. — Извините моего помощника, это скорее моя, а не его вина. Я попросил срочно соединиться с вами вот по какому поводу. Вы, простите, сегодняшнюю прессу, конечно, еще не видели? — И, словно предваряя недоумение собеседника, голосом, полным сожаления и сочувствия, добавил: — Ну, вам это удовольствие, извините за выражение, еще предстоит. Тогда я не стану обсуждать вопрос, а просто скажу вам, Кирилл Валентинович, что все мы в нашей компании на вашей стороне и не верим ни единому слову этой печатной гадости. Вы, насколько нам известно, высокообразованный юрист с огромным практическим стажем. У вас, надо полагать, найдутся и формы, и способы защиты, но! Если у вас появится хоть одна просьба о помощи, можете рассчитывать на нашу поддержку. У нас отлично поставлена служба безопасности, и она к вашим услугам. Вот все, что я хотел вам сказать. Еще раз извините. Все наши телефоны, которыми вы можете в любую минуту воспользоваться, переданы в ваш секретариат. Всего вам доброго и, как говорят у нас, на Руси Великой, не берите в голову. Собака лает, а караван идет.

— Благодарю, — растерянно сказал Степанков и почувствовал под рубашкой стекающие по спине струйки холодного пота.

Этого еще не хватало! Что за пресса?! Какая поддержка?! И при чем здесь собаки… караваны? Пословица, кстати, совсем не русская, так что и Русь Великая тоже ни при чем. Нет, это какой-то сумасшедший дом…

— Ну и чего они от тебя хотят? — сварливым тоном спросила жена.

— Я еще и сам, прости, не понял, — отчего-то даже пугаясь собственных слов, ответил Кирилл Валентинович.

Он отдал трубку жене и, вернувшись к столу, налил себе бокал боржоми. Стал пить медленными глотками, но рука дрогнула, и он облился, чертыхнувшись при этом: ну вот, а теперь придется рубашку менять, будь они все прокляты!

«Югнефтегазстрой»… Он не мог не знать этой акционерной компании. Ведь совсем неравно, в конце прошлого года, рассматривался их иск к холдингу «Сибургнефть», и дело закончилось полной победой «Юга». Кирилл Валентинович сам писал, что имущественные претензии «Сибурга» к «Югу» не имеют оснований, и предложил оставить их протест без удовлетворения. И Президиум Высшего арбитражного суда согласился с ним.

Да, но телефонный звонок ведь не просто так! Что-то произошло, но что?..

С нарастающей тревогой в душе Степанцов отправился в спальню, чтобы сменить сорочку, и по дороге его догнал новый телефонный звонок.

«Не стану брать трубку, — уже сердито сказал он себе, — что бы ни случилось! Пусть хоть земля треснет, черта им всем лысого!»

Однако жена догнала в спальне и с ожесточением сунула ему в руку трубку. А на немой вопрос кинула Почти с ненавистью:

— Петя, ну кто ж еще! Уже не просит, а требует! По-моему, ты распустил их со своим мягким характером. Ладишь со всеми, вот и никакого к тебе уважения!.. Я ему выдала, чтоб порядок помнил.

— Перестань! — Он уже понял, что на этот раз звонил помощник. Знал и то, что Петру слишком хорошо известны его привычки, чтобы он позволил себе побеспокоить шефа без крайней необходимости. — Слушаю тебя, Петр Степанович, ты уже в присутствии? Что так рано? Какие проблемы?

Он постарался слегка шутливым тоном как бы смикшировать излишнюю резкость супруги, да и собственное раздражение.

— Приношу извинения, Кирилл Валентинович, но у меня на трубке некто Камышлов Сергей Нилович. Он сказал, что вы его хорошо знаете, и просит срочно соединить. его с вами для весьма важного разговора. Для вас, Кирилл Валентинович, — он так и сказал. Я ответил, что вы будете у себя в течение ближайшего часа. Но он настаивает. Дело, говорит, весьма срочное. Вот я и решил сперва выяснить ваше отношение… Извините, если…

— Не извиняйся, ты сделал все правильно. Быстренько продиктуй ему номер этого телефона и попроси от моего имени: пусть не сочтет за труд и перезвонит.

— Что-нибудь действительно серьезное? — забеспокоилась жена.

— Не знаю, — Кирилл Валентинович пожал плечами. — Но Сергей зря настаивать не будет. А что там у него, понятия не имею. На, положи трубку на место, а я пройду в кабинет и, когда перезвонят, подниму трубку сам…

— Привет, Кир! — услышал он, несколько минут спустя. — Как настроение в связи с открывающейся перспективой?

— Привет, Сережа, ты о чем? — Кирилл Валентинович, пересиливая себя, сделал вид, что не понял вопроса.

— Да будет тебе! — как-то странно засмеялся Сергей Нилович.

В прошлом они в самом деле чуть не стали закадычными друзьями, все к тому шло, да вот служебные пути разошлись, а с ними и общие интересы. Сергей пошел по партийной линии, а Кирилл — по юридической. Но они продолжали изредка созваниваться, встречались, правда, нечасто. Сережа теперь занимал не слишком «громкий», зато весьма ответственный пост в Администрации Президента, и, хотя должности своей не афишировал, в узких кругах было известно, что он отвечает за кадровые вопросы и именно через его отдел, как когда-то через соответствующую инстанцию ЦК КПСС, проходят теперь практически все важнейшие номенклатурные назначения.

— Шучу, — ответил Кирилл Валентинович, — уж кому и знать-то, как не тебе, старина… Так что это за страсти господни ты обрушил на моего помощника? Он даже растерялся, представляешь?

— Могу себе представить… — снова с непонятной уклончивость ответил Сергей. — Ты не слишком торопишься? Пяток минут есть?

— Сережа, для тебя? — Кирилл Валентинович даже развел руками, будто собеседник мог видеть его жест. — А что ты сразу сюда не позвонил? Тебе же известен мой домашний телефон?

— А я еще не на службе, я с дороги, из машины звоню. Чего хочу спросить-то, Кирюша, ты с прессой у нас как, дружишь?

— Во всяком случае, стараюсь не ссориться, хотя получается с трудом, — осторожно ответил Кирилл и подумал, что вот и этот тоже о прессе. Но что же могло случиться? — Тебе ведь лучше, чем кому другому, знакомы наши трудности. Помнишь, поди, как над «советским правосудием» на заре перестройки издевалась так называемая свободная пресса? Чего нам тогда только не Приписывали! Всякое бывало, но… ничего, пережили. Устоялось. Забылось. Так мне кажется.

— В принципе да. Но, к сожалению, никак у нас не получается полностью отрешиться от. прошлого. Никак, Кир. А насчет прессы я вот почему интересовался. Ты газеты читаешь, хоть изредка?

— Вот именно, изредка. А что, пропустил что-нибудь важное?

— Да вот есть такой еженедельник, называется «Секретная почта». Питается тем, что им отстегивает Лубянка, ну и собственные их корреспонденты тоже стараются, носами роют землю. У них в редколлегии с десяток западных, публицистов, в том числе из бывших диссидентов. Надеюсь, не надо объяснять, как они относятся к нашему с тобой светлому прошлому?

— Разумеется. Но только я эту «почту» никогда не держал в руках. В киоске у нас, в Малом Харитоньевском, кажется, видел, а так… — Сказал и вдруг опять почувствовал странный холодок, волной пробежавший по спине. Даже поежился от внезапного озноба.

— Ну, тогда ты уж не побрезгай, возьми последний номер и открой двадцатую страницу. Там опубликован очень скверный и, я бы сказал, клеветнический материал, который, к сожалению, непосредственно касается конкретно тебя, старина. С упоминанием твоей фамилии.

— И о чем речь? — совсем уже упавшим голосом спросил Степанцов.

— Ну, зачем же я буду пересказывать тебе статью на две газетные полосы? Ты уж наберись терпения, сам посмотри. Это я советую на случай неожиданных к тебе вопросов, которые могут в самые ближайшие дни возникнуть кое у кого. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю?

— С трудом, Сережа, — сипло ответил Кирилл Валентинович. — Я же не видел статьи.

— А ее, я полагаю, вообще никто еще не видел. Это уж мне, как говорится, по долгу службы приходится.

— И что, по-твоему? Какая может быть реакция?

— Любая, Кир. К сожалению, еще и непредсказуемая. Советую тебе, не теряя времени, напрячь собственные силы и поднять те кадры, с которыми ты когда-то работал. Вот и пусть они добром теперь отплатят, найдут автора. Тебе, кстати, фамилия Метельский ни о чем не говорит?

— Никогда не слышал. А кто это?

— Так вот он и есть автор статьи. Возможно, аноним.

— А… если поговорить с редактором этого… еженедельника? — неуверенно спросил Кирилл Валентинович.

— Ну, это само собой, да только у него же наверняка перед носом закон о печати лежит, в котором каждое слово жирным фломастером подчеркнуто. Кто тебе выдаст своего автора или информатора? Нет, тут надо бы, я думаю, собственными силами. Впрочем, попробуй. Ну, ладно, извини. Я сожалею, что расстроил, но ситуация теперь очень неопределенная складывается. Да и с другой стороны жмут. И я не уверен, что все вдруг может резко повернуться в другую сторону, понимаешь?

— С трудом понимаю. Пытаюсь, во всяком случае… Сейчас же пошлю водителя… Ну а ты, Сережа, сугубо между нами, сам-то что скажешь? Действительно убийственно?

— Точнее сказать, неуместно. И с определенным расчетом именно на данную конкретную ситуацию. Но в принципе, скорее, самоубийственно, извини за такую игру слов. Ну ладно, больше не могу задерживать твое внимание, сам посмотри. Созвонимся. Ах, как все это не вовремя!..

В трубке зазвучали короткие гудки.

Через пять минут пришедший в себя Кирилл Валентинович Степанцов дал указание водителю Саше, дежурившему у подъезда в машине, срочно найти последний номер еженедельника «Секретная почта»…

Через полчаса Кирилл Валентинович раскрыл его на двадцатой странице…

Саша в это время извинялся перед Анной Карловной, что долго искал, в трех ближайших киосках еженедельника уже не было — разобрали.

А еще полчаса спустя, заметно растерявший свою молодцеватость и подтянутость, расплывшийся в широком кресле и уронивший руки, с кипой газетных листов — в одной и с очками — в другой, пожилой мужчина с иссеченными морщинами лицом устало подумал о том, что зря не держит дома положенного ему по закону табельного оружия. Пожалуй, такое решение было бы самым правильным и радикальным в данной отвратительной ситуации. Потому что начать сейчас оправдываться — значит немедленно вылить на себя новые ушаты грязи. А некто, написавший этот мерзкий пасквиль и скрывшийся под псевдонимом Метельский, вероятно, только того и ждет… Кто он, этот Метельский?.. Чей заказ выполняет?..

Так что же, ехать на службу и там открыть сейф? Или все же попытаться найти иной выход? Послушаться Сережу? Но ведь и его голос почему-то был сочувствующим и неуверенным, вот в чем беда… И еще это неоднократно повторенное им «к сожалению»… Очень похоже на приговор… пусть и вынесенный другом.

Им выгодно, если он окончит жизнь самоубийством? Они хотят этого?..

Они? А кто «они»? Кому выгодно? Почему это он с ходу так решил? И почему сразу во множественном числе?

А с другой стороны, неважно теперь кто — он или они… Так вот, если они ждут, что он станет оправдываться, то сильно ошибаются. Оправдываться — это значит и в самом деле немедленно подписать себе смертный приговор. Нет, не дождутся! И выход найдется. И самоубийца — тоже. Этот намек Сергея, больше похожий на игру слов, он как-то не сразу понял. А ведь Серега говорил не просто, абы что-то сказать или напугать, у них же там, на самом верху, все со своим подтекстом.

И коли оно так, пусть сама судьба накажет клеветника. С помощью правосудия…

 

2

Телефонной звонок был определенно неприятным.

Константину Дмитриевичу Меркулову, который вышел от генерального прокурора, озабоченный более чем серьезными проблемами, возникшими в последнее время в Северо-Кавказском регионе, где снова активизировались боевики и где расследование очередных преступлений ведется ни шатко ни валко., сейчас меньше всего хотелось заниматься с Арбитражным судом их частными вопросами.

Пока он внимательно просматривал материалы, наработанные оперативно-следственными бригадами, сам генеральный прокурор, почему-то брезгливо морщась, разговаривал по телефону с кем-то из, видимо, хорошо ему знакомых. Он и реплики бросал, словно через губу:

— Я сочувствую… Понимаю… Да, конечно…

Поднявший голову Меркулов заметил, что генеральный недовольно скривился и при этом смысл последней сказанной им фразы прозвучал для настойчивого абонента в совершенно противоположном ключе — не «да, конечно», как было сказано, а «нет, конечно», что изобразило лицо генерального прокурора.

Меркулов негромко хмыкнул, уловив эту метаморфозу. Генеральный же поднял на своего заместителя взгляд и с каким-то мстительным торжеством ухмыльнулся.

— Я понял тебя, — сказал наконец в трубку. Но, сам понимаешь, такие дела… Хорошо, хорошо, ты ведь знаком с Меркуловым? Ну, конечно! Так я ему выскажу свое мнение по этому поводу, а уж ты попробуй сам с ним договориться. Нет, он сейчас сильно занят, однако для тебя, думаю, всегда отыщет возможность… Договорились, держи в курсе.

Меркулов продолжал в упор смотреть на генерального прокурора, а тот, как бы извиняясь, опустил голову, поскреб пальцами лысеющий затылок, даже поерзал на стуле. И не выдержал назревающего напряжения, которое явно накапливалось в его кабинете. Снова поморщился, будто собирался сообщить нечто неприятное, да просто не знал еще, как подойти к вопросу. И решился:

— Константин Дмитриевич, ну, ты же знаешь Кирилла… Валентиновича Степанцова?

— Это какой? — не сразу сообразил, о ком речь, Меркулов.

— Да из Арбитражного. Заместитель Васильцова. У него неприятности. Ты газет не читаешь?

— Только то, что необходимо, а сплетни не собираю, — неожиданно угрюмо ответил Меркулов. — Но я-то при чем? Если у него неприятности, он опытный юрист, пусть сам и занимается собственными проблемами. Нам-то с вами зачем еще и его проблемы?

— Да я ж то же самое ему и сказал, ты слышал… Хм, черт возьми… Ты, конечно, прав, но…

Кажется, генеральный вспомнил, что говорил-то он по телефону своему собеседнику как раз прямо противоположное. Это он на лице изображал презрение и сомнение. Значит, был уже в курсе. А вот Константин Дмитриевич, занятый поистине горящими вопросами, ничего не знал, да и не собирался знать.

— Словом, Константин Дмитриевич, сними ты с меня этот груз, сделай милость, просто по-товарищески прошу.

Разговор в таком тоне всегда делал Меркулова беспомощным. Вот если бы генеральный приказал ему, как делал это обычно, то есть попросил в приказном тоне, тогда другое дело — черта бы лысого он чего добился, уж кто-кто, а заместитель прокурора по следствиям мог стоять каменной глыбой. А вот так… ничего не поделаешь, слаб человек.

— Ты просто подъедь к нему в Малый Харитоньевский, где они сидят.

Меркулов сморщился, как от зубной боли, от этого прокурорского «подъедь» и поторопился «сменить пластинку».

— Подъеду, раз вам это необходимо, — сухо ответил он.

— Ага, и выслушай, чего ему надо. Впрочем, я примерно догадываюсь.

— А что конкретно?

— Нет уж, я не буду рассказывать, пусть сам излагает. Зачем тебе информация из вторых рук? А потом посмотри, кто там у тебя поменьше занят, условно, конечно, и поручи заняться. Считай, что это также и лично моя к тебе просьба. А будут затруднения, обращайся сразу. Кстати, скажи своей Клавдии, чтоб она принесла тебе последний номер еженедельника «Секретная почта», посмотри. В качестве предварительной информации. Ну, ладно, пойдем дальше. Итак, в Администрации, ну, и у меня тоже, складывается все более твердое убеждение, что руководитель прокуратуры Южного федерального округа со своими прямыми обязанностями справляется скверно, и я боюсь, что нам предложат его заменить. Твое мнение, Константин Дмитриевич, я уже понял. Но кого можем предложить? Подумай, не торопись, и пойми, что от нашего принципиального решения зависит ряд дальнейших адекватных действий. Я пока не тороплю, а завтра давай вернемся к этому вопросу. Переходим к следующему…

Итак, повешенное ему на шею какое-то дело, размышлял Меркулов, выходя в коридор, генеральному прокурору явно не нравилось. И его решение по данному вопросу, скорее всего, вызвано тем, что он прекрасно знает, как умеет Константин Дмитриевич «развязывать» в конечном счете всякого рода пакостные узлы. А какие неприятности — либо нечто иное, хуже этого, — могли появиться у заместителя Председателя Арбитражного суда? И отчего брезгливо морщился генеральный прокурор, спихивая со своих плеч просьбу высокого государственного сановника?

Ехать в Малый Харитоньевский не хотелось. Да и потом, чем же это заместитель генерального прокурора менее значителен заместителя Председателя Арбитражного суда? Тебе надо, сам и «приедь», что ли! Фу, как нехорошо…

Меркулов передал Клавдии Сергеевне, своей неизменной секретарше, просьбу насчет «Секретной почты» и открыл дверь, чтобы проследовать в свой кабинет, но Клавдия, улыбнувшись чему-то, сказала:

— А вам, Константин Дмитриевич, только что звонил Степанцов, интересовался, когда вы придете к себе, и убедительно просил меня немедленно соединить его с вами. Не вас с ним, а именно его, я так поняла.

— Ох и дипломат же ты, Клавдия! — улыбнулся и Меркулов. — Значит, надо понимать, это не моя, а его инициатива? Ты мне, таким образом, как бы позицию готовишь? Ну, хитра!

Клавдия довольно рассмеялась.

— Ладно, соедини меня с ним. Или его со мной, как желаешь. И газетку, газетку принеси, пожалуйста.

— Что сначала? — спросила догадливая секретарша.

— Знаешь, дай-ка сперва газету, а потом, когда я тебе скажу, соедини. Так будет правильнее…

Чтение не заняло и пятнадцати минут. Зато с ходу объяснило нелицеприятную мимику генерального прокурора.

Обычно дела такого рода называют «тухлыми». Не только в том смысле, что расследование их носит бесперспективный характер. Да, следствие может действительно длиться бесконечно по причине недоказуемости отдельных положений и обвинений, высказанных неким Метельским в газетном материале. Фамилию, конечно, можно проверить, однако здесь, скорее всего, анонимный автор. Подобные статьи под собственным именем вряд ли кто-то рискнет публиковать. Но, с другой стороны, розыск анонима, а затем и сам факт выдвижения против него обвинений в злостной клевете, использовании печатного слова для пропаганды клеветнических измышлений в адрес ответственного государственного чиновника также могут выглядеть совершенно неубедительно и в определенной степени нелепо и пародийно, если у анонима вдруг окажутся доказательства его правоты. И что тогда? Общественная смерть чиновника! И зачем же ему в таком случае весь этот сыр-бор?

Меркулов вспомнил. В шестидесятых годах, когда он учился на юридическом факультете МГУ, к студентам на лекции нередко приглашали выступать известных юристов — ученых и практиков, журналистов, людей других творческих профессий, делившихся с аудиторией секретами своего мастерства. Большое впечатление, помнится, оставил известный в ту пору фельетонист, работавший долгие годы в газете «Известия», Григорий Рыклин. Этот невысокий, кряжистый старик с белой копной волос рассказывал серьезным скрипучим голосом, с навязчивым еврейским акцентом, который тогда называли одесским, о таких вещах и жизненных ситуациях, что аудитория постоянно взрывалась смехом. А вот один из его советов, обращенный уже напрямую к студентам факультета журналистики, также присутствовавшим на той встрече, хорошо запомнился Константину Дмитриевичу.

«Когда ви пишете фельетон, — учил мэтр молодых, — так ви должны знать, что можете оперировать всего только пятью процентами тех отрицательных, убийственных фактов, которыми располагаете. А остальные девяносто пять процентов ви должны аккуратно сложить, — он показал ладонями, как плотно складываются бумажные листы, — и сунуть себе под жопу. И сидеть на них, и чтоб никто ничего не знал. Потому что когда вас визовут наверх, — сухой указательный палец мэтра указал в потолок, — чтобы взять за эту самую жопу, так ви винимите то, что под ней уже лежало, и предъявите вашим критикам. И это будет единственное ваше оправдание. И спасение!..»

А что, если аноним тоже когда-то мог пройти «школу» фельетониста Рыклина? И хорошо запомнить его завет? Ведь тогда эта статья — просто цветочки по сравнению с тем, что, возможно, откроется дальше. Нет, какая-то темная история, скандальная, грязная. Непристойная, короче говоря…

«Ну, хорошо, — сделал окончательный вывод Меркулов, — послушаем, что ему вообще надо, а затем попробуем вникнуть в частности…»

Только вот кто конкретно станет вникать? Непонятно, кому поручить? Это ж только генеральный способен предложить поручить дело кому-то, кто сейчас не особо занят, будто в Генеральной прокуратуре таковые вообще имеются. Нет, не получится. Новичок шею себе сломает, а задействовать опытных следователей совесть не позволяет, вот. и думай…

— Клавдия, — сказал он, тяжко вздохнув, секретарше, — соединяй…

— Константин Дмитриевич, возможно, вы уже в курсе… — усталым и взволнованным голосом начал Степанцов.

— Уже, уже, — чтобы избежать экивоков и перейти к делу, перебил Меркулов. — Так в чем, собственно, заключается ваша просьба? Мне генеральный сказал именно как о просьбе.

— Все правильно. Только мне не хотелось бы обсуждать вопрос по телефону. И если, бы вы…

— Да, разумеется, по телефону такие вещи обсуждать как-то… неловко, что ли. Но беда в том, что я именно сегодня чрезвычайно занят, вы же знаете, что у нас происходит в Южном федеральном округе. Вероятно, по этой причине мне придется задержаться на службе допоздна. В то время как ваша проблема, насколько могу догадываться, тоже не терпит отлагательства? — Сказал и похвалил себя за находчивость.

— Если вы найдете минутку, чтобы принять меня, поверьте… — снова начал Степанцов, и снова Константин Дмитриевич не совсем вежливо перебил его:

— Я, конечно, найду, если вас такой вариант устроит.

— Устроит без всяких условий, просто назначьте удобное для вас время.

— Так чего откладывать-то? Прямо сейчас и подъезжайте.

— Благодарю вас, Константин Дмитриевич! — с чувством произнес несчастным голосом Степанцов. — Я выезжаю, с вашего позволения…

— Жду, — сказал Меркулов и подумал, что с ними со всеми надо обращаться только таким вот образом. Иначе они забываются и наглеют.

 

3

Самое первое и наиболее, пожалуй, точное сравнение, которое пришла в голову Константину Дмитриевичу, когда он оглядел устало опустившегося в кресло у круглого столика, что стоял в углу его кабинета, гостя, было — сдутый воздушный шарик. Продаются такие сейчас — яркие, праздничные — не то зайцы, не то мишки — толстые, сверкающие, но если из них начинает понемногу выходить воздух, они становятся вялыми и некрасивыми. Вот так же примерно выглядел и тяжело дышащий (видно, лифтом не воспользовался, поднимался пешком) зампредседателя Арбитражного суда. А ведь не стар еще, только подбирается к шестидесяти годам, почти ровесник. А каким выглядел в свое время молодцом! Эх, милый, и как же это тебя так угораздило!

Подумал вот Меркулов, почему-то не испытывавший ни малейшего сочувствия к Степанцову, и едва не улыбнулся. А уж это было бы вовсе не уместно. Просто снова мелькнула мысль, что, окажись здесь Сашка Турецкий, он наверняка нашел бы для гостя другое образное сравнение. Но у Сани, известно же, все образные сравнения вечно в одном и вечно непристойном ключе, ну, босяк!

Однако почему именно Турецкий пришел сейчас в голову? Так вот же и разгадка! Он ведь в отпуск собирается, значит, и текущие дела свои более-менее разгреб. А кому же поручать кляузное и дурно пахнущее дело, которое и расследовать-то придется почти в приватном порядке, как не помощнику генерального прокурора? Все логично! Да и сам генеральный вряд ли возражать станет, если ему этот вопрос аккуратно поднести на блюдечке. А Сане, кстати, и по инстанциям легче будет скакать, все-таки помощник, значит, особо доверенное лицо. И разговаривать он с кремлевской публикой давно научился. Нет, тут есть здравая идея, но послушаем для начала пострадавшего. Что-то вид у него, мягко говоря, непрезентабельный…

Как и предполагал Меркулов, Степанцов собрался излиться здесь, перед ним, потоками оправданий и привести десятки доказательств того, что все факты, приведенные в довольно обширной статье, больше напоминавшей разгромный фельетон советских времен (вот почему, вероятно, и вспомнился Рыклин, великий мастер в том жанре!), являются вымышленными. Что сама статья — со всеми передергиваниями и откровенной ложью — это злобное сведение счетов. Каких и за что — интересный, конечно, вопрос.

С этой целью Кирилл Валентинович выложил на стол две отрезанные полосы из еженедельника «Секретная почта», методично и старательно исчерканные красным карандашом и испещренные какими-то мелкими заметками на полях. То есть было видно, что человек основательно потрудился над опубликованным материалом.

— Вот, я хотел бы буквально по каждому пункту предъявленных мне обвинений, если вы позволите, Константин Дмитриевич…

Меркулову стало нехорошо.

— Но, может быть, нам стоит поступить иначе и пожалеть и ваше и мое драгоценное время? — предложил в свою очередь он. — Вы мне выскажете только самую суть ваших возражений, а заметки свои оставите, чтобы с ними мог внимательно ознакомиться тот следователь, которому будет поручено расследование вашего дела? Так мы убьем сразу двух зайцев — и время сократим, и мне будет легче определиться со следователем. И в конечном счете вникнуть в существо вашей проблемы.

— Давайте так, — послушно согласился Степанцов.

Он был, казалось, заранее согласен со всем, что мог ему предложить Меркулов. И вместе с осознанием того, что Константин Дмитриевич, пожалуй, искренне готов помочь ему, возвращалось привычное спокойствие. А тот испуг, который он испытал сразу после прочтения статьи, то жуткое состояние полнейшей беспомощности перед грязными обвинениями теперь постепенно уступали место уверенности в том, что все обойдется. Уж кто такой Меркулов и какие дела ему приходилось распутывать, Кириллу Валентиновичу было хорошо, известно. И если зампрокурора сейчас спокоен, значит, не видит причин для чрезмерного волнения. Так это или нет на самом деле, Степанцов с абсолютной уверенностью сказать все-таки не мог, но очень хотелось верить.

— Тогда я коротко отмечу, Константин Дмитриевич, только тезисы, так сказать…

— Прошу вас, — ответил Меркулов, надевая очки и придвигая к себе листок бумаги для записей по ходу беседы. — Давайте начнем вот с чего. Как вы полагаете, почему эта статья появилась в печати именно сейчас, а не раньше? Ведь факты коррупции, будем называть вещи своими именами, в которых вас обвиняют, имели место…

— Бог с вами, Константин Дмитриевич! — Степанцов даже всплеснул руками.

— Подождите, я же не утверждаю этого, я просто следую за логикой автора статьи. Итак, были они или не были — неважно, но все это происходило давно. Почему они не тогда же, а именно сегодня стали предметом, так сказать, «общественного возмущения»?

— Я, собственно, и сам хотел с этого начать…

И Степанцов заговорил о том, что в последнее время из разных источников, в том числе и из околокремлевских кругов, произошли как бы утечки информации о том, что в Администрации недовольны Председателем Высшего арбитражного суда РФ Васильцовым. Тому есть множество причин, помимо преклонного возраста, и здесь не место их обсуждать. Разумеется, посадить своего человека в кресло председателя — мечта любой олигархической группы, поскольку самым лакомым куском была и остается собственность, которую можно еще делить, распределять и перераспределять, объявлять о несостоятельности, то есть банкротстве, тех или иных организаций и так далее. Идут разговоры о нескольких кандидатах на этот пост. Есть немало желающих занять его, но, как известно, этот вопрос на контроле у самого Президента. И в последнее время из ряда заслуживающих доверия источников до Кирилла Валентиновича дошли слухи о том, что среди наиболее вероятных претендентов на председательское кресло может быть рассмотрена и его кандидатура. Это не было неожиданностью для Степанцова, разговоры такие уже шли, но, как всегда, в плане предположений. И вот теперь, когда вроде бы наступила ясность, появилась эта клеветническая статейка. Что называется, как раз вовремя. К столу. К обеду…

Причем и факты в ней все подобраны именно таким образом, чтобы убедить общественность, что с приходом этого человека на пост Председателя Высшего арбитражного суда понятие «справедливость», если оно вообще существует в этом обществе — да-да, такова постановка вопроса в статье! — будет окончательно похерено раз и навсегда!

В этом, собственно, и пафос статьи.

А дальше приводятся примеры того, как в прошлом уже решал подобные вопросы господин кандидат в председатели и каков, соответственно, его моральный облик.

Открытым текстом это не сказано, но за каждым примером коррумпированности ответственного государственного лица стоит резко отрицательный образ лживого, насквозь прогнившего и погрязшего во взяточничестве Степанцова, которого и на пушечный выстрел нельзя допускать до судебной власти. А дальше следует фраза, которая с головой выдает автора. Он пишет: «Однажды, в конце семидесятых годов, это было уже сделано, и в результате пострадало множество невинных людей, которых лишь по причине их несогласия с тоталитарным режимом тогда еще «товарищ судья» Степанцов со злорадством истинного вампира отправлял в места не столь отдаленные. Достаточно поднять дела тех не столь уж и давних лет…»

Вот они, где корни! Так что автор вполне может оказаться из тех, кто был осужден за диссидентскую, антисоциалистическую деятельность. Не сотни их, конечно, проходили перед лицом народного судьи Степанцов, может, от силы десяток-другой, но они были, и он этого не скрывает. Был Закон, были и его строгие исполнители.

Но, с другой стороны, и факты, приведенные в статье, подобраны с явной тенденциозностью. Причем взяты именно такие, при разборе которых совершенно невозможно как доказать вину «героя», так и полностью отрицать ее.

Вот один из таких примеров:

«Постановление по делу о признании права собственности…» и так далее, «принятому к производству в порядке надзора по протесту заместителя Председателя… Оставить решение Федерального арбитражного суда без изменения, а протест без удовлетворения».

Что можно сказать? Под постановлением стоят подписи всех членов Президиума Высшего арбитражного суда РФ. Естественно, истец недоволен, но мстит почему-то именно тому, кто внес протест. Это справедливо?

Но можно ведь и так поставить вопрос: судейский чиновник взял крупную взятку, выдал определенные гарантии, но ничего не сделал! И сослался: мол, я, к сожалению, не один, другие были против. Реальное обвинение? Вполне, если иметь в виду именно такую ситуацию. Но ее-то не было! И ни подтвердить, и ни опровергнуть — это же типичная тактика любого демагога. Облил человека грязью с головы до ног и предлагает: сам отмывайся и доказывай всем, что ты не верблюд, не ишак, не… сукин сын, взяточник!

И так решительно по всему тексту…

Степанцов ткнул в свои подчеркивания на газетных полосах и устало бросил карандаш.

— Ну, хорошо, — кивнул Меркулов, — я согласен с вами, что большинство… Вы настаиваете, что все? — добавил он, увидев протестующий жест Степанцова. — Пусть все факты передернуты и не имеют под собой оснований к обвинению вас во взяточничестве и коррумпированности, пусть. Но касаемо. морального облика… хм, в смысле этих развлекательных эпизодов с девицами легкого поведения, это как?

— Ну, Константин Дмитриевич! — огорченно развел руками Степанцов. — Ну, какой из меня, извините, «моральный разложенец»? У меня единственная жена, взрослая дочь — студентка, излишеств я себе практически никаких не позволяю. Бывает, конечно… правильнее сказать, бывало, что и собирались по-приятельски, и поддавали, и подружки были, но это ж когда?! Теперь уж и не упомнить! Как же можно всякое лыко в строку? Не понимаю…

— Значит, отрицаете?

— Отрицаю! — категорически отрезал Степанцов и помрачнел, словно его попытались уличить в чем-то паскудном.

— Значит, за этой публикацией лично вы видите политику? Одну только политику?

— И ничего кроме! — затряс головой Степанцов. — По всем перечисленным в мой адрес обвинениям есть официальные постановления. Канцелярия Высшего арбитражного суда вам их охотно представит. Товарищ, которому вы поручите, может все это посмотреть и убедиться лично. А касательно сплетен и этой заключительной грязи о моральном облике? Не знаю, может, вы посоветуете мне в суд обратиться, чтобы защитить собственное имя? И вызвать газету в качестве ответчика, если они не назовут автора?

— Я бы не возражал, если бы был абсолютно уверен, что подобное судебное разбирательство не нанесет вам куда большего вреда, нежели быстрое и негромкое расследование. А почему, кстати, вы решили именно в Генеральную прокуратуру обратиться?

Степанцов посмотрел на него такими глазами, что Константин Дмитриевич только вздохнул. Ну, правильно, любая милиция пошлет его подальше. Несмотря на его высокий пост. А московские суды наверняка настолько завалены подобными делами о защите чести и достоинства, что ранее чем через год никакого решения не примут. А Генеральная прокуратура — как же! — она должна забегать от такой чести!

Меркулов почувствовал нарастающее в нем раздражение и поморщился. Опять его старательно втягивают в проклятую политику, в постоянную грызню на высшем уровне, главным выигрышем в которой является «доступ к телу», как говаривали еще с брежневских времен.

Но ведь в статье этого Метельского… Ну да, и по этому поводу Степанцовым было сказано, что он уже пытался восстановить в памяти все дела, которые, так или иначе, проходили через его руки, — в поисках некогда обиженного им человека, но даже ничего близкого припомнить не смог, не было в его жизни Метельского! Никогда не было, он безусловно и категорически отвечает за свои слова. Это что же, выходит, ничья личная обида в материале просматриваться не должна? Но тогда зачем же упоминание о прошлых «заслугах» Степанцова? Нет, тут не все так просто, как представляется на первый взгляд. Да, возможно, не исключена и политика.

Но у Меркулова мелькнуло другое соображение. Он обратил особое внимание на то обстоятельство, что основной, если так можно выразиться, пафос этой статьи заключается вовсе не в том, чтобы открыто обозначить какую-то политику. И опубликована статья вовсе не в «желтом» издании, а в приличном еженедельнике, имеющем хороший тираж и пользующемся определенным интересом на Лубянке, не для того, чтобы перекрыть дыхание некоему Степанцову и не допустить того занять кресло Председателя Высшего арбитражного суда, хотя, по большому счету, и это не исключено. А написана она исключительно затем, чтобы просто уничтожить, смешать с грязью человека, которого автор, кем бы он ни был, за такового не считает. Интуиция подсказывала такую версию, как опять сказал бы Саня Турецкий.

«Тьфу, будь ты неладен! Ох, и дождешься ты у меня, Александр свет-Борисович!» — Меркулов даже мысленно погрозил своему другу пальцем и внимательно посмотрел на Кирилла Валентиновича — что тот скажет? Но Степанцов продолжал всячески отвергать любые личные мотивы — политика, и только политика, грязная игра, к которой лично он никогда не имел отношения и не желал бы и впредь иметь.

Категорично и… неубедительно. А если что и вызывало доверие к его словам, так это сам факт слишком «своевременного» опубликования пасквиля. Да, удачнее момента, чтобы напрочь выбить человека из седла, не придумаешь.

— Один вопрос, как говорится, не для печати, Кирилл Валентинович, — не зная, что делать и чем завершить беседу, сказал Меркулов.

— Любой, — поспешил Степанцов, — от вас в этой ситуации у меня секретов быть не может. — Он помолчал, словно что-то прикидывая, и добавил: — Слушай, Костя, ну что мы с тобой все на «вы»? Как будто не знаем друг друга больше четверти века? Я понимаю — при посторонних, а так-то? Давай по-простому, а?

— Давай, — улыбнувшись, пожал плечами Меркулов. — Ну а если, положа руку на сердце, все эти грязные намеки на девок… всякие «банные дела»… — Он ткнул кончиком своего карандаша в газетную полосу, в большой отчеркнутый абзац, касающийся «аморалки». — Тут вот… как нам быть? А вдруг вещественные, так сказать, свидетельства остались? И будут неожиданно предъявлены? Мы ж с тобой не первый день живем на свете и всякое повидали, да и в газетах, и по телевидению демонстрировали. И что у нас получится? Маленькая ложь относительно остальных обвинений, которые могут в самом деле оказаться несостоятельными, окажется подобной бомбе и задавит своим общественным взрывом все остальное.

Степанцов, поправив очки, близоруко наклонился над текстом, снова пробежал глазами, задумался, возможно, делая вид, что вспоминает, но отрицательно покачал головой.

«Ну, что ж, — подумал Меркулов, принимая окончательное решение, — Саня, конечно, не обрадуется и будет по-своему прав. Однако не выполнить личного поручения своего прямого начальства, то есть генерального прокурора, он не сможет. А зная его принципиальную въедливость в подобных вопросах и отсутствие всякой щепетильности, когда речь заходит о людях, которым выставлены подобные обвинения, можно сказать с уверенностью, что вся подноготная Кирилла Валентиновича будет им раскручена до донышка и выставлена напоказ. Сколько это займет времени, одному Богу известно. Но если они хотят иметь результат, они его получат».

Меркулов имел в виду и генерального, и тех, кто курировал Степанцова, проча его в председатели, — его тайных собеседников, имена которых Кирилл Валентинович так ведь и не раскрыл, словом, всех остальных, по-своему заинтересованных в этом деле. Другое дело, каким он будет — желаемый результат? И насколько окажется к месту? И вообще, не уйдет ли уже к тому времени их поезд?

Вот, пожалуй, и все выводы, которые Константин Дмитриевич сумел сделать для себя из состоявшейся «чрезвычайно важной и абсолютно откровенной» беседы. Кажется, заместитель председателя покинул его кабинет отчасти успокоенным. И забрав свои листы с пометами, которые Меркулову, сделавшему для себя все необходимые записи, больше не требовались. Возможно, Степанцеву самому теперь будет на кого сослаться, и это ему, вновь обретшему уверенность, видимо, не только помогло утешиться, но и возвратило привычное сознание собственной значительности. А может быть, он действительно не видел за собой никакого греха и обвинения в свой адрес считал происками врагов, которые решили столь низким, недостойным образом перекрыть возможность лично ему, а затем Президенту и, наконец, самой системе двигаться к дальнейшему совершенству — именно в такой вот последовательности.

«Коли так, — сказал себе Меркулов, провожая Степанцова до дверей своего кабинета, — тем лучше. Интересно, а чем сейчас занимается наш Александр Борисович?»

И когда Степанцов с гордым видом прошествовал через приемную, лишь слегка повернув голову в сторону почтительно привставшей секретарши, Константин Дмитриевич чуть слышно хмыкнул и, приветливо кивнув ей, громко, чтоб услышал уходящий, сказал:

— Клавдия Сергеевна, сделайте одолжение, поищите, пожалуйста, Александра Борисовича Турецкого и пригласите ко мне, он мне очень нужен.

Уж ему-то было известно о том, какие нежные чувства питает эта крупная и добрая женщина (прежде их называли дебелыми) к Сане, и вряд ли их можно было бы назвать материнскими, а потому она сейчас вдребезги разобьется, но достанет Турецкого из-под земли. С морского дна. Из заоблачных высот. Да хоть из-за пазухи.

— Хм… — смущенно отводя глаза, Меркулов закрыл за собой дверь.

 

4

— Приглашали, Константин Дмитриевич? — Александр Борисович имел вид сугубо деловой, как и положено помощнику генерального прокурора. Хотелось бы сказать еще — и недоступный, но Костя ведь свой человек, а вот другие пристают постоянно, зная общительный характер Турецкого и его патологическое неумение отказывать кому-либо в настоятельных просьбах.

— Клавдия тебе верно доложила, — улыбнулся Меркулов. — Я не перестаю удивляться! Стоит ей услыхать твое имя, Саня, и по лицу, я не говорю обо всем остальном, прямо-таки разливается полярное сияние! И чем ты их берешь?

— Не трожь заветного, Костя, — нарочито серьезно ответил Турецкий. — Девушка до сих пор не может простить себе, что энное количество лет назад один молодой, безумно обаятельный и перспективный «важняк» случайно просквозил мимо ее пристального внимания. Отсюда соответствующие комплексы. Иногда их приходится немного того, — он изобразил ладонью поглаживание чего-то «мягкого и пушистого», — но полностью избавиться от них уже, конечно, поздно — возраст не тот. Верный возраст, Костя, смысл понятен? Человек вступил в тот возраст, когда из всех замечательных качеств характера у него сохраняется только одно — верность идеалам.

— Гляди, как ты о себе-то мнишь?

— При чем здесь я? А ты на себя посмотри, проанализируй собственные чувства. Ну, что?

— Да ну тебя к черту! — засмеялся Меркулов. — Философ…

— Так зачем позвали-то? Намекаете на конец рабочего дня? — И Турецкий демонстративно обернулся к сейфу Меркулова, где у того нечаянно отыскивалась к случаю бутылочка хорошего коньяка.

— Не торопись, да и повода у тебя, думаю, пока нет.

— Та-ак, — многозначительно протянул Турецкий, откидываясь на спинку стула и с вызовом забрасывая ногу на ногу, — значит, приготовили лучшему другу очередную отвратительную пакость и даже не испытываете по этому поводу никаких угрызений? Господи, и с кем ты свел меня на заре моей чистой, безгрешной юности! — Он вскинул глаза к потолку, обнаруживая паутину в углу, где ее не доставал веник уборщицы. — В чьи безжалостные, черные руки вверг мою хрупкую, светлую судьбу! За что, о Господи?! — И продолжил сварливым голосом: — Уж я ли Тебе свечки не ставил в храме Твоем, что на Комсомольском проспекте? Я ли Ирке не напоминал тоже ставить при случае?

— Ну-ну! Кончай причитать! Не на базаре. И не на похоронах собственной невинности.

— А где? деловито осведомился Турецкий, нависая над столом и в упор, проницательно глядя Меркулову в глаза. — Насчет невинности не совсем, уверен, но вот поторговаться я не прочь. Слушай, уважаемый мой, а что это у тебя тут делал гусь из Арбитражного суда? Уж не он ли причина того, что ты готов отправить меня вместо сладкого турецкого побережья в горькую и глухую сибирскую тайгу, а? Колись!

— А при чем здесь суд? — Меркулов нерешительно пожал плечами.

— А при том, что я, Костя, зная твое великое отвращение к бульварной прессе, с изумлением вижу на твоем столе свеженький экземпляр «Секретной почты», которую, по моей информации, тебе доставили из библиотеки сразу, едва ты вышел от моего босса. Не надо иметь семь пядей во лбу, Костя, чтобы понять, какую скверную бяку вы с генеральным затеяли в отношении меня. Я уже подбил все бабки, чтобы наконец улизнуть от вас в отпуск и не возвращаться в свое прогнившее стойло, где со дня на день, того и гляди, зацветет проклятый тополь, а ты знаешь, что у меня на этот чертов пух стойкая аллергия. Он всегда вышибает меня из рабочего состояния.

— По-моему, слишком многословно, нет? Да и где ты видел в окрестностях нашей конторы эти свои тополя? Нет, тут что-то новенькое. Просто смыться хочешь.

— Защищаюсь, как могу, — Турецкий развел руками.

— А про это тебе что известно? — Меркулов подвинул к нему газету.

— Все. — Турецкий брезгливо, одним пальцем отодвинул ее обратно. — Ты забываешь, что я не только однажды успел поработать в газете, но еще и эту их кухню носом за версту чую. Где мясо несвежее положили и перчику добавили, чтоб скверный запах отбить, где…

— Значит, читал?

— А что в этом удивительного? Я — человек простой, из обывателей, сплетни люблю, примочки всякие, особенно когда они меня напрямую не касаются.

— Так это же прекрасно! — воскликнул Меркулов. — Оказывается, тебя мне сам Бог послал! И кому ж как не тебе… На-ка вот, нечто вроде памятки… — Он протянул Турецкому исписанный крупным почерком лист бумаги. — Прогляди уж, не сочти за труд.

— Ну и что вы тут изобразили? — Турецкий стал бегло читать, произнося вслух отдельные слова и фразы. — Так… ага, личное указание… А как же! Иначе ведь я могу взбрыкнуть… Погоди, а при чем здесь это ваше, господа, совершенно бездарное своей неопределенностью выражение «как бы в приватном порядке»? Мы теперь разве частная контора? Частный сыск? Так переадресуйте гуся к Дениске Грязнову, в его «Глорию». Ребята хоть заработают на очередном скандале, а мне зачем? У меня на отпуск деньги уже отложены… Ладно, не сверкай очами, читаю, читаю… Ага, вот оно самое… ну-ну, а я все жду, где ж, наконец, политика-то свое мерзкое рыльце высунет?.. Понятно. Костя, это твой собственный текст? Или со слов написано?

— Ну… и со слов тоже.

— То есть в смысле от души?

— Саня, не морочь мне…

— Что?

— Ничего не морочь! — почти взорвался Меркулов. — Ну что ты, словно дитя малое? И капризное? Не тот ему шарик, понимаешь, дали. «Как бы» ему не нравится! Мне тоже не нравится! Но что есть, то есть.

— Костя, а знаешь, ведь в твоей показной ярости проглядывает нечто этакое фрейдистское, — заулыбался Турецкий. — Чего-то ты, мужественный мой, скрываешь от лучшего друга. И свинья, которую ты ему старательно подсовываешь, вовсе не так безобидна. Давай уж, колись, что ли, до конца. Тебе ж и самому эта хреновня не нравится.

— Фу, Саня!

— Ну, пусть проще, пусть фигня! Ведь так?

— Так. И политика, которой здесь намешано без меры, тоже. Только меня не оставляет мысль, что ни какой политики вообще здесь и близко нет. Ты его знаешь, этого Степанцова?

— А зачем? Мы вместе не служили-с. Он из наших?

— Не знаю, что ты имеешь в виду, потому что от тебя никогда прямого ответа не услышишь, вечно с этими, с…

— С подъелдыкиваниями, Костя, да?

— Нет такого слова! — почему-то взвился Меркулов.

— Да? — сделал большие глаза Турецкий. — А нам, например, со Славкой Грязновым нравится.

— Вам вообще всякая чушь нравится! Один — «подъедь», понимаешь, другой…

— А-а, вон в чем дело! — засмеялся Александр Борисович. — Это тебе генеральный с настроением подгадил? Он и мне вчера говорит: «Подъедь на Краснопресненскую…», а я отвечаю: «Слушаюсь, вашство, прям щас и подъехаю!» Только он все равно не понял, вот и ты зря пафос растрачиваешь, Костя. Давай вернемся к нашим баранам, в смысле к гусю. Что ты про него знаешь такое, что мне неизвестно?

— А что тебе вообще известно?

— Только то, где он работает. А есть ли жена, дети — не в курсе. Но могу. Самого, кажется, встречал. Если супруга похожа на него, это — кошмар. А вот дочки, например, могли бы быть вполне, так я думаю. Не то? — Он наивным взглядом уставился на Меркулова.

— Не придуривайся, старый ведь уже, а все туда же…

— Костя, куда? Что ты все время говоришь загадками? — взмолился Турецкий.

— Ладно, черт с тобой, так и быть, налью тебе одну рюмку, — сказал Меркулов и закряхтел, поднимаясь. — И как только не стыдно! До чего ж мир стал продажным!

— Увы, Костя, — печально согласился Александр Борисович, тоже поднимаясь к книжным полкам, где в одном из ящичков у Меркулова стояли рюмки и вазочки с печеньем, конфетами либо какими-нибудь фруктами — просто так, на всякий случай, для близких людей.

Конечно, он читал эту статью. Просто так, от нечего делать, вечером, перед сном, листая еженедельник, в котором всегда находилась какая-нибудь любопытная фактура, особенно связанная с замечательной советской действительностью, со шпионажем, тайными политическими играми и прочим, почти абстрактным теперь, как сострил не то Михаил Жванецкий, не то Михаил Задорнов, «нашим непредсказуемым прошлым».

Но вот сама статья не то чтобы разочаровала, а как-то и живого интереса тоже не вызвала. Показалось, что кто-то сводит счеты. И сам литературный уровень — отдельные выражения, словарный, так сказать, запас — все это было ниже того, который являлся обычным и характерным для данного еженедельника. Писателей приглашали, известных публицистов, специалистов, знавших проблемы так, что от зубов отскакивали. А это? Повод в очередной раз пожать плечами и перевернуть страницу? Пожалуй, именно так. Да и на кого из ныне существующих политиков, ну, пускай все-таки за редким исключением, не выливали ушаты помоев? Ничего необычного, каждый сам знал, когда рвался в политику, что его ожидает. Так чем тот же Степанцов лучше или хуже? А ничем.

Ну, откровенные намеки на полное моральное разложение — это, разумеется, серьезно, да вот только сами намеки ими и остаются, если нет конкретных доказательств. А без них никто дела не возбудит, как кому бы и не хотелось этого. Но прямых доказательств, будя по тексту и тону статьи, у автора, Метельского этого, видно, нет, да и никогда не было — слухами питался.

Опять же авторские уверения почтенной публики в том, что фигурант в свое время, на заре, так сказать, нарождающегося в Советском Союзе правозащитного движения, будучи народным судьей, отправлял несчастных диссидентов в лагеря, так это тоже не бог весть какое открытие.

Пустословие это, рассчитанное на глупого обывателя либо чрезмерно зацикленного на «правовых свободах» бывшего диссидента. И это будет, пожалуй, правильнее всего. Вот откуда ветер дует. Обиженный! Даже смертельно оскорбленный! Который никогда и ни за что не простит мерзкому судье прежних своих унижений.

Ну и все остальные обвинения — примерно в том же ключе. А смысл этого бесконечного текста, вероятно, в одном: вор уже есть, давайте сюда срочно палача! Потому и название у статьи такое броское, привлекающее внимание — «Требуется палач». Прочитайте и поймете, для кого. И понятно также, почему прибежал к Косте, созвонившись предварительно с генеральным прокурором, Степанцов. Прибежал, подгоняемый, видно, недобрыми предчувствиями, а ушел полный надежд на удачный и бескровный исход. А в самом деле, кто бы на его месте улыбался, подходя к плахе? Он — опытный юрист, прекрасно понимает всю казуистику момента, и для него уверение того же заместителя генерального прокурора, что, мол, поможем, разберемся, не дадим тебя в обиду, лучшее из всех других обещаний.

Итак, генеральный указал, Костя «дружески приказал», а ты, Саня, разбирайся в этом «тухлом» деле. У тебя хоть и генеральские погоны на плечах, но ты — следователь и, значит, знаешь, как это делается. Вот и флаг тебе в руки! В смысле — респиратор, когда копать начнешь…

Примерно в таком тоне закончилась у них беседа в кабинете Меркулова после того, как они прикончили-таки бутылку древнего, в смысле еще советского, армянского коньяка. Под сухое печенье и три сочные груши, которые разделили по-братски.

Ну хотя бы общую диспозицию выяснили, и то, как говорится, хлеб.

Объяснил Костя Александру и свое выражение «в приватном порядке». В общем, расследование не должно быть громким. К нему не следовало привлекать внимание прессы, поскольку журналисты, едва почуют запах «жареного», немедленно слетятся, как та стая воронов. А ситуация с Арбитражным судом складывается, судя по всему, таким образом, что никакая огласка — тем более подобного рода — им не нужна. Даже противопоказана. Ибо может вызвать резкие встречные телодвижения в правительстве и Администрации, а это опять перестановки в верхних судебных эшелонах, опять противостояния и опять новое напряжение — и в экономике, и в обществе — вместо обещанной и уже широко разрекламированной стабильности.

— Ты все правильно понял, Саня?

— Я думаю, что все понял правильно, Костя. Но один вопрос остался.

— Господи, давай, только учти, выпить у меня больше нечего.

— Действительно, не посылать же Клавдию…

— Ты с ума сошел?! — воззрился на Александра Меркулов.

— Да нет, недалеко, но лучше уж я сам схожу, зерно? Загляну теперь в собственный сейф, вдруг чего-нибудь завалялось? А то наша девушка может истолковать такой посыл, извини за выражение, неправильно. И возмечтать, верно?

— Босяк! Что тебе еще непонятно? — почти простонал Меркулов.

— Мне непонятно, кто понесет расходы по данному расследованию. А если вдруг придется куда-то выехать? А вдруг то, — Турецкий изобразил ладонью в воздухе нечто неопределенное, — или… другое? Ты, что ль, будешь выписывать мне командировочные?

— Это с какой стати ты собираешься куда-то выезжать? — возмутился Меркулов, вытирая платком влажный лоб — душно стало в кабинете.

— Интуиция, Костя, исключительно интуиция, мать этих… версий.

— Ты с матерью-то поосторожней. Лично я не вижу необходимости.

— И я пока не вижу, но мало ли? Вам ведь необходимо приватное расследование, да? Значит, и от вас помощи не жди. И опять-таки это значит, что я реальную помощь смогу получить только от частных структур. От Дениски, скажем. Ты ж ведь не полезешь в файлы судебных инстанций, Верно? И я не полезу. А мне надо. Кому поручить? И почему бесплатно? Бесплатно, Костя, только кошки рожают.

Меркулов захохотал:

— Ты все перепутал— насчет кошек! Я тебе советую встретиться для начала и поговорить с редактором «Почты», может, и секретов-то никаких нет.

— Не прав. Категорически… — Хмель, похоже, на Александра уже действовал, но еще не все им было сказано. — Судя по тону, по форме, по… не знаю, это у меня тоже чисто интуитивно возникло, эта статья не является гордостью сего издания. Может, вынужденная публикация — было кому-то обещано, а теперь вот — почти конфуз. А может, специально — и тон, и язык настолько деревянные, чтоб, условно говоря, никакая лексическая экспертиза не могла обнаружить концов. Не исключено? Как видишь, нет. А послать он меня, этот твой редактор, вправе так же далеко, как и всех остальных. Не к чему придраться-то. И еще, Костя, там у них, в редколлегии, до едреной матери иностранцев. И натуральных, и бывших наших, так что интересы могут обозначиться самые неожиданные и разнообразные. Так что, каждого брать за глотку и допрашивать? Одну минуточку! Как бы потом нам самим палач не потребовался, фигурально выражаясь, со стороны общественного мнения. Нет, Костя, ты как хочешь, но у меня сомнения. Пойду поищу, вдруг, а?

— Только не качайся, — строго предупредил Меркулов и поднялся из кресла. Сказал себе: — Попросить разве Клавдию заварить чаю покрепче? А то ведь и не остановиться?..

Придя в свой кабинет, Александр Борисович первым делом достал из ящика стола сотовый телефон и нашел в «записной книжке» номер Дениса Грязнова, директора частного охранного предприятия — так официально, а попросту — сыскного агентства «Глория». Нажал вызов, стал ждать. Хорошо, Денис оказался на месте.

— Здравствуй.

— Привет, дядь Сань. Проблемы?

— Твой замечательный Макс далеко?

Макс — это грандиозный, если подходит такой термин, компьютерщик. Бородатый, бесстрашный хакер, он залезал туда, куда даже неоднократно битые, опытные профи лезть побаивались. А он умел, и все тут.

— Нужен, дядь Сань?

— Разумеется, только с твоего разрешения. И абсолютно секретно.

— Понятно, — засмеялся Денис. — У вас с дядькой очередная сомнительная операция?

— При чем здесь Вячеслав? Он пока не в курсе. И ты — смотри мне!

— Даю Макса.

— На проводе, — вот так, по старинке, отозвался Макс, хотя никакого телефонного провода между ним и Турецким, естественно, не было.

— Слушай, бородатый бандит… — начал Турецкий, и Макс перебил:

— Начало впечатляющее. Можно, я налью себе кофе, Сан Борисыч?

— После того, как выслушаешь. Слушай и запоминай, разбойник. Надо влезть в Высший арбитражный суд, покопаться в их кишках и вынуть оттуда все, что только найдется на Степанцова Кирилла Валентиновича. Особое внимание прошу обратить на советский период его деятельности. Он тогда был народным судьей.

— А он кто? — невнятно спросил Макс, похоже, он по привычке уже что-то жевал. Он вообще, когда отрывал свой орлиный взгляд от экрана монитора, сразу начинал что-нибудь жевать и пить кофе. Ну, характер такой.

— А он у нас зампредседателя Высшей арбитражки. Впрочем, тебе-то какая разница?

— Это точно, мне — что уборщица из платного сортира, что генсек. Когда: требуется?

— Дня тебе хватит?

— Бу сделано. Шеф в курсе? — Это он имел в виду Дениса Грязнова.

— Разумеется. Пока. Я сам подскочу, когда скажешь. С меня…

— Банка кофе! — быстро подсказал Макс. Для него это была самая лучшая и взятка, и награда. Он за день выпивал кофе столько же, сколько все семеро сотрудников агентства, включая его директора.

Бутылка, конечно же, отыскалась — хорошо початая, но все же. Да и не бежать ведь на улицу! Тем более Клавдию еще посылать! Скажет же такое Костя!.. Или это не он сказал?

Вернувшись, Александр Борисович торжественно водрузил бутылку на круглый стол, за которым они сидели, отметив укоризненный взгляд Меркулова.

— Тебе что не нравится? Что бутылка уже слегка надпитая? Или вообще сама бутылка?

— Не нравится твоя настойчивость. — Меркулов поиграл лохматыми бровями. — А насчет бутылки? Ничего себе — слегка! С кем это ты? Или уже начал в одиночку? Неужели дошел до такой степени?!

— Охолонись, Костя, бутылка валяется больше года. Случайно забытая некогда песня.

— Ну да, ты забудешь, как же! А почему долго ходил?

— О! Наконец-то проявилась твоя кулацкая сущность! Но и мы тоже не боярских кровей. Сделал кое-какие распоряжения. Ты ж ведь мне не разрешишь обращаться в органы, чтоб те выдали мне всю подноготную фигуранта? Нет. А сам он, если хоть капельку в чем-то замешан, никогда не расколется, так? Значит, условия мои будут следующими. Если они принимаются, я наливаю. Если же нет, уношу бутылку и спускаю ее содержимое в сортир. Есть вопросы?

— Да, говори условия.

— Постановление о возбуждении уголовного дела по факту клеветы в отношении ответственного государственного лица по признакам части третьей статьи сто двадцать девятой УК, фу-у-у… за подписью… хочешь — твоей, хочешь — генерального прокурора, раз! Деньги на бочку для проведения следственных мероприятий, в которых могут быть задействованы неофициальные службы, — два! А три? Про три я еще пока не придумал. Как? Выливать? — Он поднял бутылку.

— Ладно, наливай, куда деваться, постараюсь изыскать для тебя некоторые средства. Постановление будет завтра. Все равно ведь сегодня спать отправишься.

— Ага, и традиционно уговаривать Ирку отложить на потом мечты отдохнуть с мужем на берегу лазурного Средиземного моря.

— Плюнь, — со знанием дела посоветовал Меркулов, — оно, все говорят, вредное для здоровья, а вот Черное — это полезное.

— Ирка думает иначе, и Нинка тоже. — Турецкий задумчиво развел руками, демонстрируя, что сам он как бы и не против такого мнения, да вот супруга с дочкой… — Но тебе, Костя, я скажу со всей ответственностью: чует мое сердце, что ты меня сознательно втягиваешь в какую-то очень скандальную историю.

— С таким предубеждением нельзя приниматься за расследование. — Меркулов поморщился. — Я тебе всю жизнь говорю об этом и — как в пустую бочку! Надоело!

— Так ты накажи меня, Костя! — обрадовался Александр. — Передай дело другому!

— Поздно, Саня, поздно… — вздохнул Меркулов.