1
Денис Грязнов.
То утро начиналось в офисе нашей родной «Глории» как обычно. Я торчал с умным видом на своем рабочем месте, у себя в кабинете. Сева Голованов, Кротов и Филя Агеев, основная наша ударная сила, курили на лестнице, трепались. Один только Макс был по-настоящему занят делом: неутомимо выколачивал из своей могучей компьютерной техники какую-то подноготную правду, но и это, похоже, делалось им для себя — дверь компьютерной была нараспашку, что вообще-то случалось очень редко. Взъерошенный Макс то и дело возникал на пороге, смотрел на меня бессмысленными глазами, бросал какую-нибудь неожиданную хреновину, вроде: «Представляешь, у китайцев фиолетовый цвет означает сомнение», — и снова исчезал, едва заслышав, как заскрежетал дисковод, вошедший в соприкосновение с прилетевшей из всемирной сети информацией.
У нас было затишье — такое иногда случалось, поэтому я даже обрадовался, когда услышал в нашей прихожей какие-то голоса. Все же есть справедливость на свете: то было пусто, а то сразу несколько клиентов. Голоса были главным образом женские, отчего даже Макс, выскочивший в очередной раз, чтобы поделиться отловленной им премудростью, на какое-то мгновение прервался, посмотрев в сторону входной двери, а я встал, чтобы встретить долгожданных посетителей, прихватив при этом со стола какую-то папку — для солидности.
Впрочем, как оказалось, радость моя была несколько преждевременной: клиент у нас оказался один, хотя, что называется, представлен был сразу в трех лицах. Лицах трех довольно милых дамочек, нерешительно застывших на пороге нашего роскошного холла. Так уж устроено давно арендуемое нами помещение — с просторной лестничной площадки, чуть ли не прямо с улицы, сначала попадаешь в эту просторную проходную зальцу с пальмами, креслами для посетителей, диваном, журнальными столиками. А уж потом, если такая необходимость не отпадает на первых же минутах, можно попасть и куда-то еще, например в мой кабинет или комнату оперативников.
— Здравствуйте, — сказала одна из дамочек, оказавшаяся чуть побойчее двух других, а может, и не чуть — была она вся яркая, броская, ужасно похожая на очень известную поп-звезду Долли Ласарину, и оттого, наверно, казалась чрезвычайно уверенной в себе — так сказать, имидж обязывал. — Вы кто? — строго спросила она зачем-то увязавшегося за мной Макса, хотя по идее это бы мы с ним должны были задать ей этот самый вопрос.
Наш знаменитый бородач немного ошалел от такого бесцеремонного напора — обычно те, кто к нам обращается, тихи и вежливы и ни на минуту не забывают о том, что они — просители, а мы — вроде как их благодетели.
— Я? — переспросил Макс так недоуменно, будто и впрямь забыл, кто он такой. — Я сотрудник агентства.
Вобще-то Максов видок действовал впечатляюще на любого нового человека — густая, до самых глаз бородища, как у какого-нибудь Карабаса-Барабаса, такая же нечесаная, как и голова, и огромные мудрые глаза. Сейчас же, когда я невольно посмотрел на него взором наших посетительниц, он в своей растерянности почему-то показался мне похожим на деревенского дедка, какого-нибудь пасечника, во сне свалившегося с сеновала — только что соломы не хватало в его спутанных патлах.
Бойкая, та, что спрашивала, повернулась к товаркам:
— Ну и чего мы сюда приперлись-то? Шарашкина контора, и ничего больше. Ну вы посмотрите, — бесцеремонно показала она на толстого нечесаного Макса, — ну какой из него сыщик. Пошли отсюда, девки, поищем что-нибудь посерьезнее.
— А что вам, собственно, надо, — пришел наконец в себя обиженный Макс и повернулся за поддержкой ко мне.
Я шагнул вперед, и взгляды дамочек дружно обратились на меня.
— Совсем другое дело, — буркнула бойкая. — Мы пришли, чтобы сделать заказ, или как там у вас это называется. Нам надо, чтобы кто-то расследовал убийство человека!
— Так бы сразу и сказали, — с гримасой заметил Макс, переставая вообще замечать посетительниц, — дескать, к тебе, шеф, пришли, ты и разбирайся.
Я пригласил клиенток сесть на диван, за один из столиков, что побольше, и, словно с трудом отрываясь от своей никчемной папки с какими-то третьестепенными счетами — пусть видят дамочки, что мы вообще не едим, не спим, а только с утра до вечера распутываем преступления, — торжественно представился:
— Директор детективно-охранного агентства «Глория» Грязнов Денис Андреевич. Располагайтесь, пожалуйста. — Я стоял у дивана как джентльмен и гостеприимный хозяин, ожидая, когда они наконец рассядутся.
— Вы уверены, что справитесь, молодой человек? — заносчиво спросила бойкая, не торопясь оккупировать диван. — У нас, между прочим, дело очень серьезное… Возможно, даже речь идет об этом… о предумышленном убийстве…
— Я весь внимание, — буркнул я вместо ответа на ее идиотский вопрос. И, не дожидаясь, когда они сядут, сам опустился в кресло.
Теперь я мог видеть их всех троих, и от этого зрелища мне почему-то стало весело. Вернее, не почему-то, а оттого, что я сразу вспомнил своего взводного. «Ну, салаги, как у вас жизнь по части женской-то нации?» — ехидно спрашивал он каждый раз у тех, кто возвращался из увольнения. Не без его влияния у меня (да и не только у меня) сложились свои принципы оценки лиц женского пола. В результате я и до сих пор первым делом прикидывал: женился бы я на этой особе или нет. Такой вот у меня был критерий.
К примеру, на «певице», которая вошла первой, я бы жениться ни за что не стал, это однозначно. Как учил нас тот же взводный: «Жена — это тыл, братцы. А слабый тыл — чистая погибель для солдата!» Между прочим, взводный знал, о чем говорил, недаром он был женат на самой знаменитой гарнизонной красавице…
Вторая посетительница была просто не в моем вкусе — небольшого росточка, по-спортивному сбитая, она производила впечатление человека очень целеустремленного и даже сильного. Впрочем, сейчас она молча сверкала по сторонам карими глазами, и видно было, что она постоянно что-то «наматывает на ус», берет на заметку. А вот третья… На третьей я как раз вполне мог бы жениться, если бы этот вопрос встал на повестку дня. Она была очень молода — уж дамой-то ее язык бы назвать не повернулся, и вся какая-то очень естественная — почти ненакрашенная, очень симпатичная, очень русская — этакая сестрица Аленушка, определил я для себя. И еще подумал о несколько странном ощущении: при виде ее хотелось тут же кинуться, чтобы либо помочь ей, либо защитить от недоброты реального мира…
— Нет, но все-таки… — стояла на своем «певица». — У вас есть хоть какое-то документальное подтверждение вашего м-м… профессионализма?..
— Вам что, бумажка нужна или сыщик? — немного рассвирепел я, уловив при этом в глазах «певицы» явную издевку. Но чернявая тут же дернула ее за рукав.
— Ладно тебе, Дарья, кончай выпендриваться! Давай лучше по делу.
«Певица» бросила на нее тот же презрительный взгляд, что достался на мою долю, и сказала, демонстративно не глядя на меня:
— Могли бы, между прочим, предложить даме сесть.
Уела, барыня! А то я ей не предлагал!
— Mea culpa, — как бы возвращая ей издевку, пробормотал я. — Что по-латыни означает: моя вина… — Честно говоря, я рассчитывал, что «певица» с ее-то напором прекрасно усядется и сама, так что, увы, шлея уже попала мне под хвост.
— Ах, пардон! — ляпнул я. — А мне показалось, что вы собираетесь уходить, раз никто не предъявил вам письменных свидетельств… Садитесь, садитесь, пожалуйста.
«Певица» презрительно фыркнула:
— Надо же! Еще и остряк!
Я нисколько не удивился бы, почувствовав, что от нее пахнет вином, вчерашней гулянкой. Я принюхался, благо сидела она ко мне ближе всех. Нет, вином от нее не пахло — только какой-то пряной косметикой. Но все равно жениться бы я на ней не стал ни за какие коврижки. Я даже пожалел, что «сестрица Аленушка», которая мне как раз понравилась, сидит почему-то от меня дальше всех. Интересно, чем она пахнет? Чистым девичьим телом? Хорошим мылом? Да, именно мылом или шампунем, больше от нее ничем не должно было пахнуть, все-таки из сказки девушка…
Суть дела мне излагала почему-то не самая бойкая, а чернявая, которую подруги в процессе разговора именовали то Нюрой, а то и вовсе Нюсей.
— Понимаете, Денис Андреевич, — сказала чернявая, — мы действительно пришли к вам по очень, очень серьезному делу, как уже сказала наша подруга.
— Нисколько не сомневаюсь, — ввернул я, за что тут же и вполне справедливо схлопотал от «певицы».
— А вы все же послушайте, послушайте, — довольно сурово оборвала она, и я подумал, что действительно веду себя несолидно. Раз дамочки пришли, да еще втроем, значит, действительно что-то взволновало их не на шутку!..
— Понимаете, дело в том, что погиб наш хороший знакомый, дорогой всем нам человек, Игорь Кириллович Разумовский. Вы, может, даже читали в газетах о его гибели, это случилось буквально на днях… Если читали — сразу вспомните. Игорь Кириллович был известный бизнесмен. Так вот, у Игоря Кирилловича было довольно необычное хобби — прыжки с парашютом.
— Действительно необычное хобби, — снова не удержался я.
— Это у него от армии, — впервые открыла рот «сестрица Аленушка» и быстро посмотрела на товарок. Чернявая даже подождала немного, не скажет ли «Аленушка» что-нибудь еще, и продолжила:
— Да, от армии. Он когда-то служил в спецназе, так что у него даже значок был — за двести прыжков. Ну такой, знаете, с висюлькой…
Я кивнул — знаю, мол.
— Двести с лишним прыжков! А тут поехал на учебный аэродром под Серпуховом… Теперь все приличные люди авиаспортом занимаются — Якубович, Пельш, другие ведущие, ну потом еще этот… ну в кино все время снимается…
— Хорошо, хорошо, — остановил я ее мучения, — я понял. Итак, поехал ваш знакомый на аэродром и что? Что было дальше, на аэродроме?
— А не раскрылся, видите ли, парашют! — громко сказала вместо чернявой «певица» и с силой хлопнула себя по коленям — похоже, подмывало высказаться покруче, но сдержалась. — Это ж смеху подобно! Эти, на аэродроме, корреспонденту заявили: несчастный случай. Вот скажите, вы поверите? Прыгал, прыгал человек — и в Афгане, и в Чечне, и так просто… а тут нате вам! Сволочи!
— Ну почему же сволочи? — Я действительно не понимал ее возмущения. — Что, по-вашему, не могло быть несчастного случая? Ведь в жизни этого сколько угодно: до поры до времени все было нормально, а тут вдруг бац! Не зря же говорится: кому что на роду написано…
Дамы разочарованно переглянулись между собой.
— Да ни один нормальный человек, который знал Гарика, в такое не поверит! — убежденно воскликнула «певица».
— Послушайте, — снова включилась чернявая, успокаивающе кладя руку ей на колено, — мы именно поэтому к вам и решили прийти, что слишком многое здесь вызывает недоверие. Нам объяснили: смерть произошла в результате того, что не раскрылся парашют. Дело было заведено по факту смерти. Ну вроде бы все понятно: погиб человек, надо хотя бы разобраться. Однако проходит еще несколько дней — один или два, уже не помню, и следователь, ни во что больше не вникая, называет все происшествие, как вы сразу и предположили, несчастным случаем. Все. Дело тут же закрывают в связи с отсутствием события преступления. Но что это такое — несчастный случай в результате нераскрытия парашюта? Это что? Неумелые действия прыгуна? Чья-то халатность при укладке и проверке парашюта? Чьи-то злонамеренные действия? Я в этом ничего не понимаю, но говорят, что, если повредить вытяжной тросик или шнур, парашют может и не раскрыться… А что в реальности установило следствие? Да ничего! Дело открыли и тут же закрыли — так сказать, за очевидностью. И, заметьте, никаких экспертиз, никакой отработки других версий. Больше того, Игоря похоронили спешно, в закрытом гробу, никому из нас даже не дали взглянуть на него при прощании… — На глазах ее показались слезы.
— А в милицию вы обращались? — спросил я уныло. Унылость была вызвана тем, что дело, и на мой взгляд, было очевидно, а стало быть, пока возможности заработка для нас, для «Глории», я здесь не видел. А деньги нам нужны были позарез в течение ближайшей недели — нам предстояли арендные платежи. И поскольку столичная мэрия уже второй раз в этом году поднимала арендную плату, мы автоматически становились банкротами. И вообще, зря я терял с ними время. Какие-то истеричные дамочки, может быть, даже просто любовницы, которым ничего не обломилось при распределении наследства. Этой вот «певице» с голыми плечами наверняка «папик» нужен, какой-нибудь содержатель… Да подобные бабенки такого могут наворотить на пустом месте — и не рад будешь!
— Вот вы спросили насчет милиции, — сказала чернявая Нюся. — Мы обратились, все как положено. А они нам говорят: чего вы, собственно, не в свое дело лезете, если вы ему, покойнику, вообще никто. Мы, говорят, уже все расследовали, произошел несчастный случай. Что вам еще надо? Не мешайте-ка вы людям работать!
— Простите, — остановил я чернявую, — а действительно, кто вы погибшему гражданину?
Повисла какая-то тяжкая пауза, которая мне сильно не понравилась, — похоже, с дамами действительно все так и было, как я предположил.
— Господи, да какое это имеет значение! — с ходу завелась «певица». — Я — старая знакомая погибшего. Это, — она показала на чернявую, — его партнер по бизнесу. А это… — Она состроила какую-то забавную гримасу и посмотрела в сторону «Аленушки».
Заметно было, как «Аленушка» почему-то напряглась, и вообще похоже было, что она с чем-то категорически не согласна. Она сжала губы, отчего лицо ее сразу стало решительным, совсем не тем лицом, на котором только что была написана просьба о помощи.
«Э, да она с характером, — одобрительно подумал я про себя. — Вот решишь, что ангел, женишься на такой, а потом всю жизнь будешь жалеть. Надо же, как обманчива внешность!»
— Позвольте мне, — сказала вдруг «Аленушка», обратившись неизвестно к кому. — Понимаете… Игорь Кириллович — он… ну как бы это сказать…
— А вы, простите, все же кто ему? — спросил я у нее.
— Я? Жена! — прямо, с каким-то даже вызовом, не глядя на спутниц, сказала она. И тут же поправилась немного смущенно, как мне показалось: — Невеста…
— Нет, но какое это все в конце концов имеет значение! — снова возмутилась «певица». — Человека убили, милиция этот факт старается почему-то замять… Не знаю, чтобы не портить отчетность, или, может, чтобы скрыть свою причастность, или увести от ответственности кого-то своего, мало ли! А когда мы, женщины, которые были ему небезразличны, пытаемся привлечь вас, чтобы с вашей помощью установить истину, может быть, даже наказать виновных, вы — вроде бы специалист — не хотите даже толком вникнуть в то, что мы вам говорим. — И закончила совершенно как-то несуразно: — А невест… Невест у Игорька было-перебыло…
«Аленушка» бросила на нее такой затравленный взгляд, что даже мне стало малость нехорошо. Но «певица» этого взгляда словно бы и не заметила, и «Аленушка» замкнулась в себе, снова поджав обиженные губы. И как это я, стреляный воробей, поначалу решил, что на ней можно жениться! Да знаю, знаю я этот тип девиц. Они сплошь и рядом страдают принципиальной честностью: говорят в глаза самую неприятную правду-матку, не думая о том, что причиняют кому-то боль; самый невинный обман оборачивается для них трагедией шекспировских масштабов. Словом, скромница-скромница, а жизнь и себе, и всем, кто рядом, может испортить так, что до самой смерти будешь переживать, зачем ты так поздно ее раскусил…
— Слушайте! — снова решительно взяла вожжи в свои руки чернявая — Мы вам хорошо заплатим! Лена, скажи! — напористо обратилась она к «Аленушке», и та откликнулась, из чего я с удивлением сделал вывод, что ее, оказывается, действительно звали Леной!
— Да-да, — торопливо подтвердила она. — Я хотела сказать, что Игорь Кириллович, он как бы предчувствовал подобную ситуацию и оставил специальную сумму, довольно приличную, в американских долларах. Я об этом узнала уже после его гибели из записки, которую нашла, когда разбиралась с оставшимися после него на работе вещами. Хотите верьте, хотите нет, но я считаю, он предчувствовал то, что с ним должно случиться. Это прямо как мистика какая-то…
— Можно посмотреть на эту записку?
— Да, конечно. Она у меня даже с собой… Вот, пожалуйста.
Я развернул записку. Почерк спокойный — видимо, писал ее автор действительно загодя, в полной безопасности. Я прочел: «Леночка, любимая! Мне не хотелось бы говорить этих слов, которыми я тебе и так уже надоел, да и вообще — любые предсказания, они словно бы накликают беду, но если со мной случится что-то плохое, распорядись деньгами, что лежат в белом конверте в моем сейфе, по своему усмотрению. То есть ты конечно же можешь взять их себе, но я бы очень хотел, чтобы все они или какая-то их часть были потрачены на установление виновников того, что произойдет со мной…» Дата. Подпись.
— Судя по дате, письмо написано не просто загодя, а почти за месяц до злополучного прыжка вашего… м-м… жениха, так?
— Совершенно верно, — подтвердила вместо «Аленушки» чернявая Нюся. — Игорь, очевидно, чувствовал, что за ним охотятся, следят… Я думаю так: кто теперь захапает его фирму, его магазины, наверняка тот и будет, кто его заказал…
Если быть честным, добили меня все же не доводы дамочек. Хотя, наверно, были среди них и те, что могли бы убедить, если бы… если бы мне стали ясны мотивы их хлопот. Добило меня это вот письмо погибшего. И даже не его мистика, не то, что Разумовский заранее знал о своей смерти (что, согласитесь, тоже не может не наводить на размышления), а тот факт, что он завещал заплатить за это расследование приличную сумму. А почему бы, собственно, нам не провести это расследование? Тем более что в этом деле, кажется, есть загадки, на которые никак нельзя закрывать глаза. Тем более что это хорошо оплачивается…
На скорую руку я вытащил из дамочек необходимые данные на погибшего: как зовут, место рождения, записал, где и при каких обстоятельствах произошло трагическое происшествие. Я собирал эти подробности как милицейский следователь и даже подумал, что мне никто не запрещал обратиться за помощью в милицию, хотя, если верить заявительницам, толку от этого обращения не будет никакого. Можно было, конечно, торкнуться на Петровку, в МУР, но родного дядьку, хозяина этого известного всей стране учреждения генерал-майора милиции Грязнова Вячеслава Ивановича, я решил на крайний случай оставить про запас. Не все же время дергать человека по мелочам, надо и совесть иметь…
Напоследок я попросил у посетительниц фотографию погибшего. Дамы с какой-то непонятной мне ревностью посмотрели друг на друга, а потом каждая полезла в свой укромный схрон.
Разбойница вытащила из сумочки кошелек, в клапан которого с внутренней стороны была вставлена игривая фотография: она сама в весьма рискованном купальнике, а на голом плече у нее — голова мужчины с властными правильными чертами энергичного лица. Вот он какой, этот самый владелец магазинов «Милорд», ничего удивительного, что и после смерти его оплакивает целый курятник, этакий хор плакальщиц.
У «сестрицы Аленушки» фотография нашлась довольно большая, на ней у Игоря Кирилловича было сугубо официальное выражение лица — видимо, снимался по какой-то производственной необходимости. У чернявой была маленькая, на паспорт, фотография, спрятанная под обложкой записной книжки. Эта, вероятно, была замужем и спрятала фотку любимого человека так, как если бы прятала от мужа…
Чтобы дамы сразу поняли, что мы тут не лаптем щи хлебаем, я прямо при них дал Максу задание: найти в его огромном досье все относящееся к Игорю Кирилловичу Разумовскому, генеральному директору торговой фирмы «Милорд», известному бизнесмену, владельцу и совладельцу нескольких мощных предприятий самого разного профиля.
Короче говоря, дело неожиданно для меня вдруг как бы само собой пошло, стало даже обретать какие-то реальные очертания, да так шустро, что у меня в голове тут же начал созревать общий план расследования.
— Давайте сделаем так, — предложил я. — Сейчас я позову своих лучших сыщиков, мы все сядем порознь, и каждая из вас расскажет о своих подозрениях, о том, почему она думает, что Игоря Кирилловича убили.
— А зачем порознь? — подозрительно спросила «певица».
— Ну чтобы вы не мешали друг другу, чтобы каждая говорила то, что думает… Чтобы, наконец, получилось быстрее.
— Это правильно, — сказала чернявая.
— Ну и я согласна, — подала голос «певица». — Только вот что… У вас тут курят, нет?
Можно было, конечно, разрешить дамам покурить и здесь, но уж очень все в «Глории», включая самых заядлых курильщиков, не любили сидеть в табачном чаду.
— Ну вообще-то у нас курилка при входе, — начал было я, — но для вас…
— Все понятно! — решительно сказала Долли, вставая. — Не хотите дамам приятное сделать!
— Ладно, не полезем же мы в чужой монастырь со своим уставом! — остановила ее Нюся, вставая тоже. — А ты чего вскочила? — заметила она «Аленушке». — Ты ж не куришь!
— А я за компанию, — усмехнулась «Аленушка».
Галантно решив показать посетительницам, где находится место для курения, уже у входных дверей, не думая ни о чем дурном, лишь как бы невольно ускоряя процесс их исхода, я легко коснулся талии последней в этом шествии — ею была «певица». Та, видимо привычная к грубоватым мужским приставаниям, гневно обернулась:
— Но-но, гражданин начальник! Только без рук!
Я, естественно, отдернул руку — у меня и в мыслях не было ничего такого.
Чернявая, мгновенно оценив ситуацию, ехидно засмеялась, сказав что-то не вполне мне понятное:
— Звезда ты, Дашка, или не звезда? Простые люди к тебе тянутся, а ты бука букой! Эх, Долли, Доли, не понимаешь ты своего счастья! — И как своему, лукаво подмигнула мне: — Правда, Денис Андреевич?
— Не знаю даже, что и сказать — вот до чего вы меня смутили, девушки!
— Ладно прибедняться-то! — сказала разбойница, которую чернявая назвала Долли, и, не обращая никакого внимания на дружно двинувшихся нам навстречу, в офис, моих обкурившихся главных оперативников, довольно фамильярно взяла меня за лацканы, словно собиралась притянуть к себе для поцелуя, и, горячо дыша мне в лицо, пообещала: — Сделайте то, о чем мы вас просим, Денис, и вы увидите, мы умеем быть благодарными.
«Цирк, да и только!» — покраснев, подумал я, наблюдая, с каким изумлением воззрились на меня, стойкого руководителя фирмы, ее лучшие сотрудники.
Филя в нетерпении ждал моего возвращения в офис.
— Слушай, а чего это ты с этой, с Долли Ласариной обнимался?
Я малость опешил:
— Да брось ты, это не она! Просто какая-то похожая шалава, заказчица.
— Дак она шалава и есть, это ж всем известно! — подключился и Сева. — Она это, Денис! Понравился ты ей, наверно, видишь, клинья под тебя бьет. Неужели упустишь такой случай? Ты уж, командир, не посрами родную «Глорию», не ударь в грязь лицом.
— Да пошел ты к черту! — не выдержал я. — Взрослый мужик, а на уме какая-то фигня!.. Вот за это, за то, что ты, Сева, проявляешь к начальству такое неуважение, тебе и придется работать по заявлению этой самой твоей Долли. Глядишь, она и на тебя глаз положит. Понял?
— Пока нет, — засмеялся Сева, — только почему она моя-то? На меня она глаз то ли положит, то ли нет, а на тебя-то уже положила!
Вот такая, братцы, у нас в «Глории» веселенькая атмосфера. Просто не сыщики, а студенты перед сессией.
— Ну раз уж у тебя такая к ней слабость, тебе с ней и толковать, с этой звездой. — Я на скорую руку посвятил мужиков в свою затею: — Значит, так, джентльмены! Сейчас разговариваем с каждой порознь и выявляем в первом приближении все, что может навести на соображения о причинах этого убийства. Если это убийство, конечно, о чем после разговора мы будем знать достоверно… Алексей Петрович, вы беседуете с чернявой, пардон, — я заглянул в блокнот, — с Анной Викторовной. Ты, Филя, и ты, Сева, как я уже сказал… с Дарьей Валентиновной. Ну а я сам — с Еленой Романовной.
— Хитрый, — сказал Сева. — Себе помоложе выбрал.
— Ну, знаешь! Брось завидовать. Хотел звезду — получай звезду!
Когда все кончилось и мы, спровадив наших необычных посетительниц, смогли наконец прийти в себя, я спросил мужиков:
— Ну и что вы обо всем этом думаете?
— А чего тут думать? — легкомысленно бросил Сева Голованов. — Взбесившиеся бабенки, и все дела. Никогда, честно говоря, такого полоумного гарема не видел. И ведь, кажется, должны были бы перегрызться, а они вон вроде как подружки.
— Да, — сказал я. — Аномалия.
— Да какая там аномалия! — не согласился Филя Агеев. — Просто никак не свыкнутся с мыслью, что хахаля больше нет. Или как это там теперь называется? Папик?
— Страшное дело, что с народом творится, — задумчиво поддержал меня Алексей Петрович. — Этакие новые русские женского пола. Видите ли, поверили, что и впрямь можно все купить, и даже саму смерть попробовать переиграть — были б только деньги…
— А что? Почему бы и нет? — воодушевился Сева. — Не вижу причин отказываться от этого дела. Наша главная задача что? Наша главная задача — молотьба и хлебосдача! Вроде бы все это ерунда, а вроде бы и нет, если подумать хотя бы над тем, с чего это наша доблестная и неспешная милиция так поторопилась прикрыть это дело. Ведь всего несколько дней прошло, еще поди и всех обстоятельств толком прояснить не успели! Нет, тут, наверно, все же что-то есть перспективное!
Он иногда бывает очень логичен и убедителен, наш Всеволод Михайлович Голованов, бывший майор и бывший разведчик, о чем свидетельствовал одобрительный гул. Похоже, Сева выразил общее настроение.
— Как бы то ни было, мужики, аванс-то вот он! — Я поднял вверх хорошую пачку зеленых американских денег. — Ну что, мозговой штурм или как?
Теперь, когда мы были близки к консенсусу, как говаривал один товарищ, первым нашим побуждением было сесть в кружок и пересказать друг другу то, что удалось выяснить каждому по отдельности. Мы были готовы обсудить проблему со всех сторон. Такая у нас в «Глории» сложилась традиция.
Начался этот обмен информацией, естественно, с меня:
— Итак, что я теперь, братцы, знаю со слов Елены Романовны? Погибший был бизнесменом, человеком очень богатым, владельцем сети магазинов и прочего разнообразного имущества, а также человеком с очень разнообразными связями. В последнее время у него возникали некие конфликты, связанные с его бизнесом. В частности, Елена Романовна поведала о сравнительно недавнем конфликте на таможне, об аресте партии пришедшего в адрес Разумовского товара. Арест, по ее предположению, был произведен из-за конкурентной борьбы с фирмой некоего Анатолия Суконцева. Кроме того, в этом инциденте, как Елене Романовне показалось, были даже задействованы какие-то уголовные элементы. Она даже утверждает, что один из этих уголовников носит кличку Кент, которая, как вы понимаете, нам пока ничего не говорит. Помимо всего прочего она вскользь упомянула о существовании некоего дневника, в котором погибший фиксировал основные события своей жизни. Думает, что дневник мог бы пролить какой-то свет на случившееся, но не уверена, что может предоставить его нам — покойный несколько раз просил ее «в случае чего» отослать эти записи в ФСБ. Ну это мы еще с ней поработаем…
— Моя «звезда» знает гораздо меньше, — подхватил у меня эстафету Сева. — Она действительно «звезда», то есть больше занята собой, чем окружающим миром. — Сева с легкой обидой фыркнул. — Естественно, ее рассказ подтверждает, что этот Игорь Кириллович был очень большой человек.
— Обижена она на него, — заметил Филя. — Вроде бы собирался на ней жениться, а сам… Одно слово — поматросил и бросил.
— Это как же он ее матросил-то? — с чего-то вдруг заинтересовался Макс. — Вроде девушка не первой молодости и не самая застенчивая…
— Ишь ты! Слепой слепой, а все заметил, — засмеялся Сева. — Да вот так: водил ее на многие официальные мероприятия, знакомил с разными нужными ему людьми и всюду представлял не как знаменитую певицу, а как свою жену…
— А почему он должен был ее представлять как певицу? — не понял Макс.
— Да потому что она и есть знаменитая певица Долли Ласарина! — торжествующе воскликнул Филя.
— Я ж вам столько времени уже втолковываю, — немного даже рассердился Сева. — Дамочка она, сами видели, эффектная, видная, знаменитая, так что желающих с ней познакомиться было хоть отбавляй, и покойный Грант имел с этого свой интерес… В частности, однажды он, как бы хвастаясь ею, познакомил с ней начальника ГУБОПа, с которым, по ее утверждению, у Разумовского были потом какие-то особые отношения, как дружеские, так и деловые. — Заметив, как Макс иронически поднял брови, поспешил уточнить: — Да-да, именно деловые! Ласарина утверждает, что генерал Гуськов был чуть ли не тайным компаньоном погибшего по бизнесу…
— А вот ты его назвал Грантом, — неожиданно заметил Алексей Петрович Кротов. — Это как понять?
— Это?.. Ну не знаю. Она, Ласарина эта, говорит, что его так звали. Я спросил: это что — кличка, прозвище? Не знаю, говорит, наверно, кличка, но, видимо, чем-то дорогая ему самому — вроде бы даже фирму свою поначалу хотел так назвать, только не «Грант», а «Гранд», а потом подумал и назвал «Милорд» — это, мол, одно и то же. Короче, надо будет поковырять, кличка-то приметная, может, где и засвечена.
Кротов удовлетворенно кивнул. Однако сам говорить не спешил.
— Даже, мужики, и не знаю, как вам сказать, — начал наконец свой отчет и он. — Проверьте, хорошо ли сидите, а то не упасть бы! Скажу самое главное: эта самая Нюся, или Анна Викторовна, с которой я говорил, она, чтобы вы знали, офицер для особых поручений при министре внутренних дел. Погибшего Разумовского, или Гранта, знает очень давно. По ее словам, Грант когда-то был сотрудником КГБ, офицером спецназа, потом уволился. Она обещала всячески помогать нам, но у нее совершенно конкретный интерес: она, как и первая клиентка, считает, что после Разумовского остался дневник, содержащий чрезвычайно важные сведения о преступном мире, о коррумпированных чиновниках, о контактах самого Разумовского, то бишь Гранта, с высшим милицейским начальством. Она просит нас, если мы дневник этот найдем, немедленно уведомить ее, поскольку для руководства МВД такой документ должен представлять интерес чрезвычайнейший. Она гарантирует, что вся необходимая для нашего расследования информация, содержащаяся в этом документе, будет нам предоставлена. Между прочим, типичная для полиции и вообще спецслужб позиция: найди секретный материал, отдай, а потом, может быть, тебе обломятся какие-то крохи.
— Ага, — подхватил Сева. — Проходили. Отдай жену дяде, а сам того…
Как ни удивительно, вся эта история, начинавшаяся с не вполне серьезного явления трех дам, оборачивалась вполне серьезным делом. И когда мы все прочувствовали это, когда точно определили, кто чем занимается, наш мозговой штурм как-то сам собой завершился всегдашним полустуденческим балаганом: Севка балагурил, я отбрехивался, попутно уже прикидывая, как лучше развернуть дело.
Я почему-то жалел, что не знал, да и знать, конечно, не мог, что конкретно предшествовало этому необычному визиту. Ужасно меня занимало помимо всего прочего, как это они, такие разные, собрались вместе, почему выбрали именно наше агентство…
Словом, надо честно сознаться, сегодняшняя встреча произвела на меня впечатление: сразу три женщины, и все такие необычные. Будет грустно, если дело, на которое они нас подрядили, окажется зауряднее самого их визита.
Впрочем, те деньги, которые они посулили, компенсируют и это. Во всяком случае, аванс, который я убрал в свой сейф, позволял на это надеяться…
2
Тем же днем неудержимый Макс пустился по заданию Дениса в поиск. Он и так-то на свежего человека производил впечатление страшноватое, а уж когда начинал работать и забывал обо всем на свете, то вкупе со своей дикой бородой и отсутствующим, горящим взглядом становился похож и вовсе не то на сбежавшего из больницы психа, не то на только что вылезшего из своего дупла лешего.
Гоняя свою технику, он то крякал от удовлетворения, то гукал, как филин, то хохотал, то рвал на себе волосы, не замечая никого вокруг. Компьютер в эти экстатические минуты словно заменял ему все остальное: жену, детей, которых у него, впрочем, не было, удовольствия, раздражители — словом, чуть ли не саму жизнь. Но уж и полезный выход от такого полоумия следовал выдающийся. Мало того что Макс был гениальный хакер, у него была на плечах голова и какой-то врожденный талант на поиск — то, что у сыщиков называется нюхом. Уж если Макс брался что-нибудь искать или что-нибудь исследовать, можете быть уверены, он выскребал всю интересующую его информацию до донышка — тому, кто шел по Максову следу, редко светили открытия. Причем решения его были иной раз настолько неожиданными, что, казалось, нормальному человеку они просто не могли бы прийти в голову. Как хороший домушник знает, где чаще всего хозяева прячут деньги или ценности — в белье, в банках с крупой, в цветочных горшках, — так и Макс безошибочно угадывал, где может храниться тот или иной напрочь, казалось бы, похороненный документ. Например, однажды он нашел надежнейшим образом законспирировавшегося афериста, совершившего свое преступление в прошлом, по… трудовой книжке. Часто имея дело с самыми разными документами, он вывел для себя некий алгоритм. Где в бывшей Стране советов следует искать самые ранние документальные свидетельства о человеке, которые как бы сохраняются на всю жизнь? Метрика, приписное свидетельство, паспорт — все это не то. А вот трудовая книжка — свидетельство надежное и стабильное, как могильный памятник. Где именно делаются первые записи, когда человек впервые устраивается на работу, или поступает учиться, окончив среднюю школу, или возвращается из армии? В ней, в трудовой книжке, сопровождающей потом человека всю его жизнь, до выхода на пенсию. И те юношеские сведения так и хранятся в ней в самом первозданном, самом незамутненном виде. Вот так по совету Макса Грязнов-старший, дядя Дениса, и нашел Ицхака Боруховича Кацмана, который, двадцать пять лет скрываясь от преследования, стал постепенно, шаг за шагом Игорем Борисовичем Куницыным… Что и требовалось доказать.
Итак, крича, рыча и гукая, Макс прокачал информацию на погибшего бизнесмена Разумовского. А прокачав, присвистнул:
— Вообще-то, мужики, между нами, девочками, его очень даже было за что убивать. Для начала вы все-таки посмотрите, какие за ним бабки!
У погибшего была богатейшая фирма, о которой мы, собственно, уже знали. Но вот чего мы не знали, так это того, что фирме принадлежит несколько зданий в городе — как жилых, так и административных, что ей принадлежит огромная складская территория с подъездной веткой, огромными ангарами-хранилищами, с расположившимися в них же полулегальными производственными мощностями. И все это, заметьте, в черте города, в Черкизове! Он был владельцем, или совладельцем, многих мебельных производств или отдельных их цехов, у него были акции многих фирм, причем тут были и кондитерская «Большевичка», и водочный «Кристалл», и текстильная «Трехгорка», и не очень понятно чем занимающийся, но богатый «Видео-холдинг» — все больше предприятия, в которых недавно или сравнительно недавно происходил передел собственности, смена хозяев — зачастую с искусственным банкротством, с участием милицейского спецназа. И Макс, и сыщики «Глории» обратили на это внимание сразу же. Кроме того, у Разумовского был большой счет в одном из самых могучих столичных банков «Универ-групп» — счет личный, не «Милорда», а кроме того — валютный счет в одном из швейцарских банков, а также собственное автопредприятие, берущее подряды на перевозку грузов на большие расстояния, своя недвижимость на Кипре, свое охранное предприятие и так далее и тому подобное…
Самое интересное, что разыскал всю эту информацию наш счастливчик Макс не по линии налоговых служб, не через городские департаменты приватизации или управления фондом нежилых помещений, что было бы вполне логично, но почти безрезультатно. Он — хвала Максу! — нашел подробную опись имущества Разумовского, включая и его внушительный счет в «Суисс-банке», в базе одной из частных городских нотариальных контор. Как уж это пришло Максу в голову — один господь бог знает, но пришло совершенно правильно: похоже, положение Разумовского действительно было очень непростым, потому что покойный, понимая, что враги обложили его со всех сторон, и предвидя возможность трагического исхода, загодя составил завещание. Не рано, не поздно, как раз вовремя — как какой-нибудь западный миллионер. Он и был миллионер, только не западный, а наш, и уже одно это обстоятельство само по себе таило массу загадок и, естественно, отгадок тоже. Но этим глориевцам еще только предстояло заняться; сейчас же их до крайности заинтересовало завещание, оформленное на имя Извариной Елены Романовны, 1982 года рождения, проживающей по адресу…
— Интересно, — пробормотал себе под нос младший Грязнов, — кто такая эта самая Елена Романовна… Слушай, Алексей Петрович, — спросил он у Кротова, — как думаешь, мы с ней еще не пересекались? — И вдруг сообразил, хлопнул себя по лбу: — Да ведь это же, наверно, она, ну эта «сестрица Аленушка», которая к нам сюда приходила… Помнишь, она еще, кстати, сказала, что она — невеста Разумовского. Не просто же так, не с кондачка же она это ляпнула! Я думаю, Алексей Петрович, этой дамой хорошо бы заняться вам…
— Интересно, почему именно мне? — с некоторым удивлением спросил Кротов, хотя знал, что просто так Денис свои решения не принимает. Раз говорит — значит, есть у него какие-то существенные соображения. И они действительно у главы фирмы имелись.
— Во-первых, вы примерно того же возраста, что и ее погибший… м-м… жених. Во-вторых, мне кажется, вы на него чем-то похожи… внутренне…
— Ну спасибо за комплимент! — усмехнулся Алексей Петрович.
— Да нет, серьезно! Бывший военный, седина… Она вам доверится.
— Ага, — ни к селу ни к городу вставил Макс, — я бы доверился…
— А тебя никто не просит! — отрезал Денис. — Как бы то ни было, Алексей Петрович, вам легче, чем всем другим, будет найти к ней нужные подходы. Но главное — третье. Я думаю, раз там такие деньги, не исключено, что все может обернуться в любой момент какой-нибудь серьезной заварухой — тут нельзя исключать ни пальбу, ни похищения, ни пытки… А в таком раскладе и ваши бойцовские таланты, и ваши уникальные связи в ФСБ или МВД могут оказаться просто незаменимыми… Во всяком случае, они могут нам пригодиться, и даже очень.
— У меня встречное предложение, Денис. Все, что ты говоришь, в общем-то, резонно. Но может, мы выйдем покурим? А заодно обсудим кое-какие детали твоего плана…
Плана у Дениса никакого пока не было, но он понял, чего добивается Кротов: идея с «Аленушкой» ему не понравилась, но он не хочет обсуждать это при всех и ставить Дениса своим сопротивлением в неудобное положение. Ведь главе «Глории» придется либо настаивать на своем, чтобы не ронять собственное достоинство, либо же поступаться самолюбием, опять-таки в ущерб авторитету.
Они вышли на лестницу, и Денис закурил, а некурящий Кротов сказал с ходу, чтобы не затягивать этот неприятный, как ему казалось, для них обоих разговор.
— Извини меня, — сказал он, — но я полагаю, что заниматься описью имущества Разумовского может и кто-то другой… Нет-нет, пойми меня правильно, — заторопился он, заметив, что Денис собрался что-то возразить. — Если и правда начнется стрельба или, не дай бог, случится похищение, я готов подключиться без разговоров в любой момент, принять участие в любых оперативных действиях. Сейчас же позволь мне заняться тем, что я умею, может быть, лучше всего: позволь мне сделать кое-что, чтобы попробовать найти убийцу. Например, я считаю, что совершенно необходимо срочно съездить на аэродром, поговорить с очевидцами. Кстати, судя по тому, что местная прокуратура поспешила закрыть дело, то есть проявила какой-то свой интерес, эта затея с аэродромом тоже может оказаться весьма небезопасной.
— Наверно, вы правы, — легко согласился Денис. Он был человек разумный. — Вообще, похоже, с этим делом легко и просто никому не покажется. Если я, честно, поначалу думал, что все это какое-нибудь фуфло, то теперь я так вовсе не думаю. Мы еще и шагу не успели ступить, а уже с каждой минутой становится все горячее и горячее…
У Макса было чудовищное чутье, чудовищное. И когда это чутье влекло его куда-то так сильно, что он начинал копать всерьез, Макс становился похож на терьера, который схватил в норе лисицу и пытается ее выволочь на свет божий. Охотник видит только его репец, его напряженные задние лапы, слышит хрипы и визги, но точно знает: пес что-то ухватил и вот-вот вытащит наружу. Наш Макс в таких ситуациях не хрипел и не визжал, он как всегда то хрюкал от удовольствия, то хихикал, то гукал, как филин, — словом, давал волю, как он сам говорил, охотничьим инстинктам.
У него были свои представления о следствии, о том, что именно надлежит искать. Пользуясь тем, что на столичном Митинском рынке можно свободно купить базовые данные практически любой организации, а уж что касаемо архива, прошлого, то и подавно, он своевременно обзавелся целой коллекцией подобного рода дисков. Так что довольно быстро и без особого труда он выведал про гебешное прошлое Разумовского, узнал достоверно, что Разумовский в составе одной из спецгрупп КГБ действовал сначала в Афганистане, потом, в самом начале новой истории России, в Чечне… Словом, у него на руках было довольно четко обозначенное жизнеописание Разумовского вплоть до его увольнения из КГБ и включая его не очень долгую службу во Внешторге и его операции в бывших соцстранах. Здесь была и его давняя судимость. Обнаружив, чем дело кончилось — а кончилось оно, как известно, практически ничем, Макс почему-то объявил торжественно на всю контору:
— Не судите, да не судимы будете!
Что уж он там имел в виду — бог его знает, но когда он докладывал о результатах, мы все поняли, что Макс результатами неудовлетворен и продолжит свои изыскания во что бы то ни стало. Пока же нам надлежало довольствоваться тем, что он уже накопал. Ну и, понятное дело, мы конечно же взяли на заметку и колоритное прошлое нашего персонажа. И его очень странную судимость, когда дело, так бодро начатое двумя охранными ведомствами — ФСБ и МВД, как-то само собой ушло в песок, кончилось пшиком. Кстати, тут мы с Максом особо поломали голову и решили, что он поищет что-нибудь, связанное с кличкой Грант. Чем черт не шутит, когда имеешь дело с таким многогранным товарищем, как этот Разумовский? Ну и, конечно, несколько направлений поиска в связи со сделанным Максом форменным открытием — установлением подлинных размеров наследства покойного, о которых, вполне может быть, в таком полном объеме никто, кроме нас, не знал.
— Ты молоток, Макс! — одобрил его работу Денис. — Мы тобой восхищаемся. Таких гениев, как ты, нет и в самой Америке.
— Говно ваша Америка, — заносчиво сказал Макс.
Гений, гений, а любил, чтобы хвалили, как маленький. И Денис добавил:
— Погоди, погоди, я же не про то! То есть я, конечно, говорю, что ты, Макс, самый лучший. Но это еще не все… Ты, благодаря своим хакерским талантам, нас уже убедил, что эта смерть — не случайность, что Разумовского в принципе было за что убирать… Тут мы, безусловно, падаем в знак благодарности тебе в ножки и сразу же начинаем копать там, где ты нам показал. Но ты, по-моему, пока еще сделал не все, не произвел, так сказать, окончательную зачистку, понимаешь? Маленько недокопал.
— Что ты имеешь в виду конкретно? — не понял слегка обидевшийся Макс.
— Что я имею в виду? — повторил Денис. — Ну вот тебе пример. Рассказали же нам дамочки о скандале на таможне, помнишь? Сначала налоговики возбудили дело против этого Разумовского, даже следователя следственного комитета МВД уже назначили, и вдруг — бах! Следователя МВД по шапке, а на его место — следователь Генпрокуратуры. Да не абы как, а чтобы расследовать вымогательство взятки со стороны предыдущего следователя. Во какой поворот! И вот, естественно, встает вопрос: а что там за этой возней на самом-то деле? Была взятка? И вообще — из-за взятки ли ввязалась в это дело Генпрокуратура?
— Вообще-то что-то там такое было, — начал вспоминать Макс. — Что-то мелькало. Какая-то ошибка в интерполовской ориентировке, что ли… Вообще-то там искали контрабандный груз наркотиков, да, по-моему, не нашли. Ну и чтобы не показать, что наркотики упустили, решили возбудить дело по налоговой службе. Липа, конечно, все это, но Разумовский, если он к наркоте хоть каким-то боком причастен, вполне мог бы сильно загреметь. И лететь бы ему до самого низа, если бы не счастливое сочетание обстоятельств.
— И ты веришь в такие вот сочетания обстоятельств? Ну, брат, не ожидал. И это при твоей-то бороде!
— При чем тут моя борода?
— Борода, как известно, признак мудрости. Или зрелости. Ладно, замнем. Короче, я тебя очень прошу, Максик, пошарь получше по этому самому «Милорду», по последним двум годам. Может, все же найдешь документы, о которых ты говорил … Как ты сказал — мелькало что-то?.. А может, найдется что-нибудь поконкретней того, что ты рассказал?.. Понимаешь? Нам ведь пока совершенно неясны мотивы этого так хитро упрятанного убийства. Понимаешь? — еще раз спросил Денис.
— Куда уж понятнее, — буркнул все еще немного обиженный Макс.
Да он у нас всегда так: сначала обидится, если его чуток против шерсти погладишь, а потом кидается на дело с новой энергией и даже, можно сказать, злобой. В хорошем, конечно, смысле этого слова…
Ну вот, а мы, не дожидаясь, когда Макс произведет эту самую «зачистку», кинулись осваивать те его находки, которые уже бесспорно были у нас в руках. Мы же сыщики, знаете ли, а сыщики в чем-то сродни археологам: сняли один слой, нашли черепок, другой. А от чего черепки, что это был за предмет — фиг его знает, установить пока нельзя. То ли чайник, то ли ночная ваза. Чтобы установить, нужны еще обломки, то бишь черепки, а значит, нужно за первым слоем снять еще один, и все это аккуратненько, чтобы не повредить или, не дай бог, не потерять, а то и вообще не прозевать потенциальную находку в земле или куче другого мусора.
Такая вот у нас, сыщиков, извините, поэзия…
3
Вот уж сколько времени Алексей Петрович Кротов подвизается на ниве частного сыска, и подвизается, кажется, успешно, но каждый раз, начиная новое расследование, он испытывает какое-то внутреннее неудобство: все ему кажется, что в свое время, уйдя из армии, сменив, пусть и не от хорошей жизни, разведку на детективное агентство, он занялся не своим делом.
Его делом было — уйти от слежки, законспирироваться, если надо — передать сведения или найти способ получить их, если надо — вступить в схватку с противником — все равно, врукопашную ли, с использованием ли какого угодно оружия — нож, пистолет, вертолет, танк — все равно! А про автомобиль или автомат — и говорить нечего. Он знал, как не выдать тайну и как заставить говорить противника, знал восточные единоборства и радиосвязь, умел уходить от погони и догонять, не зная ни сна, ни отдыха, умел носить смокинг, курить сигары, соблазнять дам, да мало ли что он умел! И все это было ему теперь как бы и не нужно, словно вся предыдущая его жизнь пошла псу под хвост…
А впрочем, это у него всегда такое настроение, когда новое расследование только-только начинается. Все кажется каким-то мелким, антипатичным, каким-то неразрешимым ребусом, а главное — не знаешь, за что хвататься, с чего начинать. Прямо хоть бросай все и иди наниматься куда-нибудь в охрану или садись на пенсию (вот смеху-то!).
В этом смысле он иногда даже завидовал Денису. Вот ведь черт рыжий! Мальчишка по сравнению с ними со всеми, ничего еще толком в жизни не нюхал, а вот есть у него эта хватка, талант, если угодно: умеет угадать в самом сложном клубке проблем ту ниточку, за которую надо тянуть, чтобы в конце концов все начало распутываться… Главное — правильно сделать этот вот первый шаг, потом-то все покатится словно само собой, словно по рельсам, но поначалу…
Чтобы войти в рабочее состояние, он внимательно перечитал еще раз место в показаниях Елены Извариной, то есть «Аленушки», где говорилось о том, как покойный в последний раз попал на аэродром. Из текста получалось так: Разумовский, словно предвидя, что с ним должно произойти, поначалу от поездки отказывался и поехал в тот раз как бы случайно, за компанию.
— Но почему же он все-таки согласился поехать? — спросил у Извариной Денис.
— Не знаю, — ответила «Аленушка». — Сначала сказал, что, раз я отказалась с ним ехать, он тоже намерен просто побыть дома… Но тут ему позвонил один приятель из его аэродромной компании — Усатый… То есть это у него прозвище такое — Усатый… Хотя у него и правда усы. Да вы наверняка его знаете, он телеведущий. Позвонил: «Приезжай, без тебя компания не компания…» Ну Игорь и дрогнул…
Конечно, надо будет найти этого ведущего, поговорить с ним. Сомнительно, чтобы он сам напрямую был замешан в этом деле, а вот осуществлять волю какого-то заинтересованного лица — почему бы и нет? Но сначала все же аэродром. Прямо на месте порасспрашивать как следует о том, что произошло. У непосредственных очевидцев всегда всплывают в рассказах детали, прошедшие мимо внимания дознавателей.
Собираясь, он подумал, кого ему в этот раз лучше изобразить. Ну не журналистом же туда заявляться. Журналистов, «журналюг», во-первых, недолюбливают. А во-вторых, привечают тогда, когда хотят похвастаться. Пусть даже и бедой. Или когда хотят что-то изменить. А у них там чем хвастаться, что можно изменить? Да они небось досыта все настоялись на ушах, пока начальство и милиция разбирались что к чему. Так что журналист, лишний свидетель позора, им и задаром не нужен. Вряд ли нынче сослужат хорошую службу и его корочки детектива частного агентства… Нет, тут, пожалуй, лучше всего действовать неофициально. Так что пусть он сегодня будет сердобольным другом, однополчанином погибшего. При случае бросит ненароком что-то вроде того, что, мол, вот судьба: в Чечне парень выжил, а здесь… Это должно сработать…
Аэродром оказался милый, какой-то уютно-провинциальный — невысокое здание служб, грунтовое поле, над полем — как-то совсем по-домашнему надувающийся на шесте под ветром полосатый чулок метеорологов. По краям поля — несерьезные спортивные самолеты — все больше «аннушки», тренировочные «Яки» да целая стайка свесивших лопасти вертолетов — тоже все больше стареньких, «Ми-4», которые так удобны для разведки в горах…
От аэродрома веяло чем-то родным, доброжелательным, но и здесь у Алексея Петровича дело не спешило идти: аэродромный персонал, чуть ли не весь умещавшийся в одной комнате, хотя ему и посочувствовал, когда он назвался другом погибшего, за подробностями посоветовал обращаться все же в милицию. При этом ему довольно прозрачно намекнули, что и милиция не заинтересована в том, чтобы подробности несчастного случая стали достоянием широких масс.
— Я не широкие массы, — возразил Алексей Петрович, — я всего-навсего друг. А у вас ведь должен быть журнал полетов, разрешение на прыжки в заданном квадрате или как там у вас это называется… Разве нет? Я сам в армии служил, я знаю…
— Ну у нас тут не армия, — отрезал старший в этой комнате и по возрасту, и, видимо, по положению. — Если милиция даст разрешение — покажем вам все документы какие следует…
— Вот, блин, судьба! — бросил Алексей Петрович давно заготовленную фразу. — В Чечне каждый день по несколько вылетов — и ничего. А здесь — на ровном месте, можно сказать, — и на тебе!
— А где в Чечне? — спросил вдруг второй летун, что помоложе, в форменном пиджаке без погон.
— Ну под Курчалоем, — ответил не задумываясь Алексей Петрович. — Еще в районе Ведено. В Ханкале, конечно, стояли…
— Ладно тебе, Иван, — сказал, услышав это, молодой офицер тому, что постарше. — Что мы конторских крыс из себя строить будем! Покажи ты ему, что можешь…
Офицер, названный Иваном, показал молодому кулак. Он хотел сделать это исподтишка, незаметно, но Алексей Петрович все равно заметил это движение, пока еще не очень хорошо понимая, как его толковать. Впрочем, дело тут же начало и проясняться, поскольку — ах какая жалость! — сразу выяснилось, что журнал офицеры показать все же не смогут. Не смогут по той причине, что как раз сегодня он якобы был изъят для следствия.
— Мы бы и без дневника, так рассказали, что могли. Но тут с нас типа слово взяли, — словно извиняясь, пояснил молодой, — пока следствие не закончится.
Алексей Петрович насторожился еще больше: он прекрасно помнил, как разорялась певица по поводу того, что милиция закрыла дело за отсутствием факта преступления. А раз так, значит, эти двое дурят ему голову. Но для чего? Чем это вызвано?
— А знаете что? — решился вдруг на что-то старший. — Мы вам все же поможем. У меня тут заключение экспертизы, так я вам прочту его из своих рук, чтобы вы знали, в чем там суть дела. Хорошо? Вот видите, бумага на бланке, печать, подпись. — Он показал заключение издали. — Но только при одном условии: все для внутреннего пользования, вы ничего пока не разглашаете. Согласны?
— Согласен, — буркнул Алексей Петрович. Что ему еще оставалось делать в такой ситуации? И старший начал читать, запинаясь, ставя неправильные ударения и кое-что на ходу явно опуская.
«Несчастный случай, — читал Иван, — на аэродроме авиационно-спортивного клуба РОСТО произошел во время прыжка группы парашютистов с высоты 800 метров. Прыжки протекали в условиях внезапно начавшегося сильного порывистого ветра. Спортсмен… ну, это неважно… А, вот. По команде инструктора спортсмен имярек выпрыгнул из салона „Ан-2“… Несмотря на то что прыжок совершался с самым простым и надежным отечественным парашютом Д-5, основной купол парашюта не раскрылся. Конструкция Д-5 предполагает, что в этом случае на высоте 300 метров автоматически раскрывается запасной парашют. Однако на этот раз запасной парашют раскрылся с запозданием в две — две с половиной секунды, что привело к фактически свободному падению спортсмена. В результате ничем не смягченного удара о землю пострадавший мгновенно скончался на месте приземления… Специальная комиссия РОСТО, изучавшая обстоятельства гибели спортсмена, пришла к выводу, что сам парашют находился в абсолютно исправном состоянии. Но при прыжке из-за сильного порыва ветра имел место удар спортсмена о фюзеляж самолета, в результате чего произошел самоотцеп карабина, что, в свою очередь, привело к отказу основного купола парашюта. Установлено также, что так называемая расчековка, автоматическое раскрытие запасного парашюта, началась вовремя, на расчетной трехсотметровой отметке. Однако спортсмен, поддавшись, вероятно, чувству неподконтрольного страха, какое-то время держал запасной купол руками, из-за чего раскрытие произошло на две секунды позже. Как показывают простейшие расчеты, именно этих секунд и не хватило для того, чтобы остановить падение…» Вот такая петрушка, — сказал Иван, убирая бумагу в папку.
— Вы говорите, он в Чечне служил? — уточнил второй летун.
— Мало того, — не моргнув глазом солгал Алексей Петрович, — в ВДВ! — И подумал: «Да простит меня погибший за это вранье».
На всякий случай он все же решил показать летунам фотографию Разумовского. Летуны, переглянувшись, начали внимательно, с неестествено повышенным вниманием всматриваться в нее, причем на этот раз к ним присоединился и третий, до сих пор не подававший признаков жизни.
— Кажется, он, — осторожно изрек наконец Иван.
— А черт его знает, — с сомнением сказал второй. — Тот вроде как помоложе был… А у вас что — какие-то сомнения?
Сомнение у меня было только одно: погибший был слишком опытным парашютистом, чтобы не справиться с каким-то учебным парашютом. Все-таки двести прыжков — это неплохая школа. Я сказал об этом своим собеседникам.
Они быстро переглянулись.
— Двести прыжков! — изумленно присвистнул тот, что помоложе. — Или вы что-то путаете, или погибший от нас что-то скрывал.
Алексей Петрович не стал спорить на тему, кто именно путает и скрывает. Что-то во всем этом было не то.
Что они скрывают? В чем тут дело? Бумага явно правдоподобная. Но почему они так отреагировали на фотографию? Почему такой тайной стал журнал и как это его может не быть на месте, если он, как и у моряков, должен все время находиться на командном пункте — ведь полеты-то продолжаются!.. Еще вопрос: с какой стати столь опытный спортсмен прыгает на примитивном учебном парашюте, да еще и ошибается, как перворазник, хотя из показаний свидетельниц можно было понять, что прыжкам с парашютом Разумовский предпочитал прыжки с парапланом.
Он вспомнил все эти мгновенные переглядывания собеседников, вспомнил, как неожиданно побледнел старший, когда он сказал им про двести прыжков, и вдруг понял: да они же просто запуганы! Как он сразу не понял, что за каждым их словом, за каждым движением стоит смертельный ужас. Да, вряд ли они помогут ему докопаться до правды…
Но понял Алексей Петрович и другое: он на верном пути, а потому просто обязан продолжать поиск, и продолжать его неформальным способом. Сейчас стало совершенно очевидно, что обращение в милицию даст ему еще меньше, чем визит в аэроклуб…
Выйдя за ворота аэродрома, он огляделся. Вот как раз то, что ему надо — питейное заведение. Ресторан, столики с подачей пива и прочими мужскими радостями. Наверняка здесь отмечают удачи и неудачи в воздухе, наверняка завсегдатаи этого заведения из местных могут многое порассказать.
Он прикинул еще раз — имидж человека, разыскивающего однополчанина, годился и здесь. «Проканает!» — неожиданно для самого себя сказал Кротов на воровском жаргоне.
4
Алексей Петрович пристроился к мужикам, сосавшим пиво прямо из горлышка. То ли дело, подумал он, раньше — сидишь где-нибудь с кружкой, потягиваешь… Или стоишь. Но с кружкой. А теперь все на ходу — даже девки и те сосут из бутылки… А больше всего ему не нравилось баночное. Баночное он вообще не признавал еще с тех, с заграничных времен — это не пиво, это моча. Так, для вони, как говорил один его контрактник…
Эти, к которым он пристроился, никуда не бежали, сидели под тентом на открытой веранде рядом с аэродромным полем. Один из них был похож на деревенского — здоровый, мордатый, не по-московски румяный. Одним словом, лимита. Строитель какой-нибудь. Второй был тоже, по всему, не коренной житель. Это был явный люмпен, если не бомж. Причем они с мордатым, похоже, давно знали друг друга, может, даже корешевали, потому как мордатый, судя по всему державший стол, пусть и покровительственно, но все же беседовал с ним о чем-то… семейном, что ли… Но явно не о футболе. Судя опять же по некоторым признакам поведения, Алексей Петрович сразу догадался, что мордатый, в отличие от люмпена, имеет работу. Люмпен же, наверно, таковой не имел, да, видать, не особо к ней и рвался, а слегка покровительственный тон приятеля терпел безо всякого ущерба для собственного самолюбия. Во всяком случае, не похоже было, чтобы он комплексовал по поводу своей социальной неполноценности, больше того, в отличие от мордатого к чужаку был доброжелателен. Когда Кротов спросил, можно ли пристроиться с ними рядом, широко махнул рукой.
— А чего там, вставай, места не купленные.
Второй такое скоропалительное решение не одобрил.
— Мы вообще-то друга ждем, — сообщил он.
На что второй тут же наложил свою резолюцию:
— А ничего страшного. В крайнем случае мы тебя, земеля, потесним. Или откупиться попросим. — Последнее было сказано вроде бы в шутку, но Алексей Петрович подумал, что, наверно, подтекст у люмпена был вполне серьезный: если бы ты, мол, мне поставил, то я бы, хоть и ненадолго, а избавлялся бы от своей зависимости от мордатого. Так что определенная корысть со стороны люмпена тут проглядывалась, и хоть была невелика, эфемерна, а все же могла сослужить Алексею Петровичу хорошую службу.
— Об чем речь! — сказал Кротов, подталкивая к нему одну из своих бутылок. — Если надо — мы завсегда. Мы порядки знаем. — Порядок у жлобов, вроде мордатого, был один: халяву жри хоть в три горла, за свое — удавись. Но немного покривить душой для пользы дела было не грех.
Мордатый не одобрил его щедрого жеста с бутылкой, но говорить ничего не стал, только давал всем своим видом понять, что не одобряет приятеля, тут же откупорившего бутылку, что Кротов для него как был человек чужой, так чужим и остался, а у них двоих — компания. Он даже полуотвернулся от Кротова, чтобы тот не понял по губам, о чем они говорят. Судя по всему, мордатый продолжил тот разговор, который начался у них до его прихода: «А Зинка говорит… А я ей говорю… На футбол, блин, уже не сходи!..»
Разговор у них увядал по мере того, как кончалось пиво. Алексей Петрович на всякий случай проверился, глянул по сторонам. Поблизости никого, кого следовало бы остерегаться. Не принимать же в расчет мужичка с детской коляской. Выгнала небось сноха: мало ли что пенсионер, не хрена зря штаны протирать. Все располагало к беседе, и, улучив момент, Кротов предложил:
— Ну че, мужики, я возьму?
Мордатый опять было дернулся возражать, но люмпен, хитро подмигнув, остановил его. Ему, очевидно, казалось, что Алексей Петрович ничего не заметил.
Кротов взял десяток бутылок пива и три тараньки. Вот теперь он вроде как становился полноправным участником разговора. Он вообще-то пиво не очень жаловал, но тут приходилось делать вид, что он наверху блаженства.
— От не понимаю я, — предложил он тему, — которые баночное пьют. Так, моча какая-то. — Он, конечно, малость придуривался, чтобы перестать окончательно быть белой вороной, но самую малость. А вообще-то ему было сейчас легко — что думал, то и говорил. — Вот в бутылках — это да. Особенно если «Балтика»…
— Не, я больше «Клинское» уважаю, — возразил люмпен.
Тема, придуманная Кротовым, оказалась настолько актуальной, что в конце концов не выдержал и мордатый.
— Это все говно, — сказал он вдруг. — Лично я «Оболонь» уважаю. Даже больше, чем чешское или там немецкое…
— Да ну его, немецкое! — показал свою осведомленность люмпен. — Оно горькое больно. Ну а насчет того, что «Оболонь» — самое лучшее, это ты того… загнул.
— Что загнул?
— Да оно ж хохлацкое, это пиво-то!.. Как оно может быть хорошим, если они нас всех, москалей то есть, ух как не любят! Мы им теперь как будто первые враги на деревне стали! А всё эти коммуняки, блин! Дружба народов, дружба народов! Вот она и пошла боком эта дружба. Не. Ты мне про эту «Оболонь» лучше не говори!
— Ну ты даешь! Я ж про пиво, а вовсе не про Кучму толкую!
— И я про пиво, — был непреклонен люмпен.
Тема оказалась неисчерпаемой, однако тут Алексей Петрович подумал, что пора уже, пора выруливать к его безалкогольной цели.
— Мужики, — сказал он, подталкивая к обоим еще по бутылке, — вы же тут частенько, наверно, стоите? Ну пиво-то пьете? Может, подсобите маленько.
— А чего ж не подсобить! — тут же откликнулся люмпен, снова незаметно подмигнув мордатому. Во всяком случае, ему самому казалось, что незаметно. Дескать, давай, выставим лоха как следует.
Но второй его не поддержал.
— Помочь, конечно, можно, но смотря в чем. Что-то личность у тебя какая-то подозрительная, дядя. Ты чего, опер, что ли?
Да-а, похоже, Алексей Петрович его недооценил. Мордатый-то он мордатый, а видно, уловил несоответствие между его не вполне естественным повышенным интересом к пиву и какой-то непонятной ему целенаправленностью.
— Да ну, какой я опер, вы чего, ребята! Просто братана я ищу, братан у меня пропал несколько дней назад — исчез, как его и не бывало. Ну понятно, тревожимся все: не плохое ли чего случилось. — Алексей Петрович снова оглянулся. Вроде бы дядька-пенсионер прислушивается к разговору. Или ему кажется? Пенсионер тут же демонстративно занялся коляской — он тряс ее одной рукой, не выпуская другой бутылку с пивом…
— Ну это дело серьезное, — согласился люмпен. — Сейчас многие пропадают. Раз — и нету. Он у тебя чем занимался-то?
— Братан-то? Да бизнесом. Типа купи-продай.
— Ах, би-изнесом! — так разочарованно протянул люмпен, как будто этот вымышленный брат занимался бог знает каким постыдным делом. — Может, он захапал себе все денежки из фирмы да и свалил куда-нито за рубеж.
— А чего вы его здесь-то ищете, почему? — спросил мордатый, вдруг назвав Алексея Петровича на «вы».
— А потому что он вроде как здесь пропал-то. Поехал с парашютом прыгать — это он всех предупредил. Сегодня, мол, еду на аэродром с парашютом…того… И пропал.
— А чегой-то он с парашютом? — заинтересовался люмпен, уже сам придвигая к себе очередную бутылку. — Чего это он?
— Да хобби у него такое. Их, этих бизнесменов нынешних, хрен поймешь. Не знают, куда деньги еще потратить, во сколько нахапали. Он вообще-то в десантных войсках служил, вот он сюда и ездил все время — молодость вспомнить…
— А-а, — сказал одобрительно мордатый. — Войска дяди Васи. — И показал Алексею Петровичу запястье, на котором были выколоты крылышки с парашютом и буквы «ВДВ». — Тогда понятно. Это у нас у всех слабость такая… Я вот специально сюда пиво хожу пить, здесь на парашюты посмотреть можно.
— Вот-вот, и братан мой такой же. Все с дружком таким же чокнутым ездил. Дружок у него, телеведущий. Ну этот, усатый, да вы его знаете, его все знают.
Мордатый даже тараньку свою на время оставил в покое.
— Когда, говоришь, он у тебя пропал?
— Да дней семь уж прошло…
— Да, бывает, — сказал мордатый неопределенно, хотя интерес его был явно неслучаен. — Нет, ничего мы про это не знаем, а стало быть, и помочь не можем. Правда? — Он толкнул в бок собиравшегося что-то сказать люмпена. Тот лишь кивнул, не глядя ни на Кротова, ни на мордатого.
И все. Как заколодило. Чего Алексей Петрович только ни делал. Но теперь даже пиво их не брало.
Кротов достал фотографию Разумовского.
— Вот он, братан мой. Видели, нет?
— А хер его знает… Мало ли их тут… — угрюмо сказал мордатый. А люмпен потянул фотографию к себе.
— Ну вроде видел… Ага, он точно с этим усатым с телевидения приезжал… Только они как бы врозь были. Усатый-то, он не прыгает, он летает. Самолет учится водить. А чего ему, бабки есть…
И все.
Только когда Алексею Петровичу надоело вливать в них пиво и они расставались, вконец закосевший люмпен сказал Кротову на ухо, повиснув на прощание у него на плече:
— Слушай, земеля, уходи ты лучше отсюда, покуда цел. Там, блин, ребята очень серьезные замешаны. Брату твоему все равно уже ничем не поможешь, а шею себе запросто свернешь тоже…
Больше ничего Алексею Петровичу выжать из собутыльников не удалось. Но как он понял со всей очевидностью, причиной смерти Разумовского был никакой не несчастный случай, а некие «серьезные ребята». Но почему же, в таком случае, дело было закрыто милицией и вообще, как бы узнать, о каких именно «серьезных ребятах» идет речь, кому понадобилось таким вот экзотическим способом убивать простого бизнесмена…
Кто-то осторожно тронул его сзади за локоть. Алексей Петрович оглянулся. Дедок с коляской. Настороженно зыркая по сторонам, он сказал ему одними губами:
— Я случайно слышал ваш разговор… Вообще-то, я зря, наверно, к вам лезу… у меня принцип такой: никогда не суйся не в свое дело… да и опасно ведь… кому ж охота… Знаете что, ничего я пока не скажу, дайте мне как-нибудь незаметно фотографию посмотреть. — Он толкал впереди себя коляску так, словно закрывал ее своим телом от какой-то опасности. — Давайте вон за те кусты, что ли, зайдем. Как будто отлить. Хорошо? Только вы как бы сами по себе, а я сам по себе.
Он отстал, как будто занимался проснувшимся мальцом, стоял какое-то время склонившись над коляской. Так что Алексею Петровичу пришлось какое-то время его там, за кустами, ждать. Едва поравнявшись с ним, пенсионер протянул руку за фотографией, вгляделся в нее.
— Да, это он… Я, знаете, был случайный свидетель. — Он вернул фотографию, словно она жгла ему руки. — Вот что я хочу вам сказать. Я сам видел, как этот человек, которого вы ищете, — он показал пальцем на тот карман, в который Алексей Петрович спрятал фотографию, — словом, я, может, последний, который видел его живым… Я, знаете ли, дед, меня часто выгоняют с коляской гулять — дыши, мол, воздухом сам и внука прогуливай. Нет, я внука люблю, но тут мне как бы выбора не оставляют, неприятно, знаете ли… Но, извините, не про меня речь. Ну вот, гуляешь, гуляешь и зайдешь, пока тепло, пивка попить… Знаете, считаю, что заслужил за долгую жизнь право хотя бы на это. — Алексей Петрович терпеливо ждал, когда он скажет то, из-за чего рискнул его догнать. И пенсионер, заметив наконец нетерпение на его лице, на этот раз решительнее, чем прежде, оборвал себя. — Извините. Так вот, неделю назад этот человек, которого вы ищете, видимо уже после прыжков, сидел в том кафе, около которого и вы, и я сейчас стояли. Мы многие сюда ходим как в театр — знаете, новые лица, москвичи, да среди них столько известных… Ходим посмотреть на них и многое, поверьте, замечаем. Так вот, москвичи, которые сюда приезжают, они всегда потом идут всей компанией в это кафе, как бы отмечают очередной прыжок или полет. У кого что… Как я понимаю, такая традиция… Так вот, в тот день этот человек, — он снова показал на карман, где лежала фотография, — он сидел один, и мне показалось, он ждал кого-то. А потом к нему подсели несколько человек… И знаете, мне не показалось, что он им был рад. Он, знаете, как среди волков среди них оказался… Он, наверно, был мужественный человек, он не испугался, нет, но стал очень напряжен… Я его еще пожалел мысленно, даже подумал: может, мне на всякий случай милицию вызвать? Может, тут ничего и не случится, но если что-то замышляется нехорошее — милиция наверняка это предотвратит. Но я уже сказал — у меня принцип, поэтому для такого шага мне надо было собраться с силами. — Он вдруг снова прервал себя: — А он вам правда брат, этот человек?
— Нет. — Пенсионер вызвал у него такое трогательное доверие, что Алексей Петрович нарушил все принципы и, не задумываясь, сказал ему правду: — Нет, он мне не брат и не друг. На самом деле я сыщик…
— А-а, — с непонятной интонацией протянул пенсионер. — Ну это даже лучше… Хотя я тоже хорош: правда, что брат, неправда. Какое это имеет значение, верно? Если с человеком беда? Это ж ведь с любым может случиться, верно? Они, гады, как волки, а мы все такие беззащитные, они стаями, а мы все поодиночке… Ну вот, они окружили его, взяли в кольцо… Это было очень похоже на похищение, знаете… Тем более что все они называли друг друга каким-то кличками, как будто это и правда была банда…
— А вы случайно не запомнили эти клички? — встрепенулся Алексей Петрович.
Пенсионер тревожно оглянулся по сторонам, стало видно, что он боится, и боится не на шутку.
— А про это обязательно говорить? — уныло спросил он. — Хотя что я?.. Наверно, я должен это сказать… Того человека, которого вы ищете, они называли Грант. А у этих, у волков, как я говорю, было много кличек — их было человек пять или шесть. Маня, Чугунок, но чаще других называли двоих: какого-то Кента — этот, по-моему, у них был старший — и еще одного, которого звали Мастерила. Они, знаете, были очень похожи на убийц… И вот они так сидели, пока на улице не начались крики: ах, ах, несчастный случай, ах, ах, не раскрылся парашют! Какой ужас!
— И что, действительно кто-то разбился?
— Да-да, действительно. Я хотел пойти посмотреть, но там уже была милиция, они все оцепили, перекрыли выходы на поле. А потом пришла «скорая» и она, знаете, увезла два трупа. Два, вот что удивительно!
— Вы ничего не путаете?
— Да господи боже мой, как я могу путать, если я видел это своими глазами!
— Ну и что было дальше? Вы видели потом, после всего этого человека, которого я ищу?
— Ой, господи, да я же вам об этом и рассказываю. Эти волки, о которых я вам говорил, они вернулись за столик, и все вокруг только и говорили: ах, москвич, ах, друг того усатого, вот рок, вот судьба — и богатый, и здоровый, а вот распорядился господь… Ну и всякое такое… Как ужасно глупо всегда эти слова выглядят рядом со смертью…
— Значит, вы уверены, что этот человек погиб? — спросил у него Алексей Петрович.
— А, господи! Я же вам говорю, я видел, как его увозили. В мешок, на носилки и в карету «скорой». А потом эти… «волки». Один из них сказал, когда крики были сильнее всего: «А молоток ты, Мастерила, классно все заделал! Ни одна сволочь не догадается». А тот, которого звали Кент, тут же цынул на него: «Заткнись, урод!» И тот, знаете, сразу стал как побитая собака…
Вдруг он увидел, что кто-то идет в их сторону, испуганно шарахнулся от Алексея Петровича и решительно двинулся по дорожке в сторону от летного поля.
— Извините, — буркнул он на прощание, — я совсем забыл… Я спешу…
Да, хорошо их тут всех запугали!
— Подождите! — крикнул ему вслед Алексей Петрович. — А вы не знаете, куда его эта «скорая» повезла?
Пенсионер даже остановился.
— Как куда! В нашу больницу, в морг. У нас же тут не Москва… Всегда покойников в больничный морг определяют… — Он не переставая толкал свою коляску, и Алексей Петрович вынужден был чуть ли не бежать за ним, что со стороны, наверно, привлекало к ним лишнее внимание.
— Послушайте, ведь это глупо, — наконец не выдержал он. — Да остановитесь вы!.. Спасибо. Скажите мне самое последнее, и я вас больше не потревожу. «Скорая» ваша была, местная?
— Бригада была точно наша. Я этих мужиков в лицо знаю, я же здесь родился, всю жизнь прожил… Я вам больше не нужен?
— Спасибо вам большое за все, что вы мне рассказали. Спасибо вам за мужество.
— Ну уж издеваться бы не обязательно, — обиженно сказал он.
— Я сказал то, что действительно думаю! — крикнул ему вслед Алексей Петрович.
Зря дед обиделся — Кротов и правда был ему очень благодарен. Самое главное, он теперь знал, где будет искать дальше. Сегодня, пожалуй, уже не успеет, а завтра обязательно наведается в местную больницу…
5
Денис даже немного удивился, увидев на следующий день, с утра, как в офис «Глории» снова входит их давешняя заявительница. Он, честно говоря, не рассчитывал так скоро встретиться с «сестрицей Аленушкой» снова — вроде пока не было такой необходимости. Но вот же «вдова» (ну а как ее еще назвать) появилась чем-то порядком испуганная, явно выбитая из привычной колеи и, волнуясь, сказала ему:
— Знаете, Денис Андреевич, после того, что вчера произошло, я хочу вам все-таки передать кое-какие бумаги покойного Игоря Кирилловича, может быть, хоть они помогут вам в расследовании. — С этими словами она положила руку на основательно чем-то набитый большой пластиковый пакет.
— А что с вами такое случилось? — спросил Денис, зачарованно глядя на этот пакет…
И она ответила, начав рассказывать о том, что же, собственно, выбило ее из седла — то вновь переживая безысходность происходящего, то удивляясь собственному везению.
Кажется, и впрямь существовала какая-то высшая сила, которая если уж и не берегла, то сочувствовала ей.
…Вчера Лена по совету все той же Нюси собралась увезти с работы последние вещи, принадлежавшие Игорю Кирилловичу. Забрала его кожаное пальто, которое с весны ждало своего часа, осенних холодов, были здесь также удобные туфли из необыкновенно мягкой кожи, в которых он ходил на работе, были какие-то мелочи, бумаги, а самое главное — два обнаруженных ею в сейфе тетрадных блока, тех самых, что относились к его дневнику. Лена, увидев их под кипой других бумаг, до которых руки у нее дошли в самый последний момент, обрадовалась им как родным. Обрадовалась тому, во-первых, что оба они были почти наполовину заполнены текстом (один больше, другой меньше). А во-вторых… Денису она об этом не говорила, но как раз планировала в ближайшие выходные поехать в Жуковку, на Игореву дачу.
Она даже созвонилась с Иваном Аверьяновичем, с которым наконец познакомилась, увы, на Игоревых похоронах. Дядька обрадовался ей, как дочке: «Приезжайте, приезжайте, Леночка, хоть чистым воздухом подышите, посмотрите, какой бывает в природе чистый снег, а то киснете там, в этой своей Москве! Приезжайте, буду вас ждать!»
Она решила для себя: наведается в тайник, раз пришла такая необходимость, а заодно вложит новые блоки в тетрадь — от греха подальше. Подальше положишь, поближе возьмешь, любил повторять ее отец. И, как показали дальнейшие события, сделать это — положить подальше — было самое время — похоже, враги Гранта тоже начали охоту за его тайнами.
Однако справедливо говорится, что человек предполагает, а господь располагает. Собрав все в пакет, она доехала до дома, к которому уже почти привыкла, и едва достала ключ, чтобы открыть калитку ограды, как та сама вдруг распахнулась. Над калиткой была установлена камера наблюдения — видимо, дежуривший сегодня охранник, увидев ее на своем экране, поспешил прийти на помощь.
Это был тот самый Александр Федорович, который и с ней, и с Игорем всегда перебрасывался дружескими репликами. Она не была уверена, но, кажется, они с Игорем чуть ли не служили вместе. Во всяком случае, были симпатичны друг другу. И эта симпатия сразу же, с самого первого дня перешла и на нее.
Александр Федорович сидел за своей стойкой, отгороженной от парадного холла прозрачной стеклянной стенкой. Воровато оглянувшись, он поманил ее и сказал, не разжимая губ, что произвело на Лену очень сильное впечатление:
— У вас будет обыск, Елена Романовна, я уже видел постановление. У вас при себе есть, что надо спрятать? Если есть, дайте мне, они сейчас появятся. Я удивляюсь, как вас во дворе-то прозевали, видно, решили, что вы на машине, ждут где-нибудь в гараже… Если успеете, давайте, что нужно, из квартиры — тоже спрячу.
И она, как дурочка, не раздумывая, отдала ему собранный на Басманной пакет. Почему она так сделала? Бог весть. Может, со страху, может, от растерянности. Но уже через какие-то секунды радовалась тому, что поступила именно так, а не иначе. Потому что когда она вышла на своем этаже из лифта, ее тяжело и грубо схватил за предплечье какой-то мужчина в камуфляже и черной вязаной шапочке, которая так легко превращается в печально знаменитую маску, оставляющую вместо лица три дырки на черном фоне: две для глаз и одну для рта. Господи, до чего же хорошо, что пожилой вахтер, пардон, секьюрити, оказался человеком и вовремя предупредил ее.
— Слушаю вас, — совершенно спокойно сказала она мужчине, так спокойно, будто все это происходило не с ней. Хотя, если бы не Александр Федорович, от страха орала бы, наверно, как резаная на весь дом.
— Вы Елена Романовна… Разумовская? — Он явно был, что называется, не в теме. Или представлял не органы, а какую-то самодеятельность. Может, даже бандитов, выдающих себя за работников правопорядка.
— Я Елена Романовна, только не Разумовская, а Изварина. — Она попыталась высвободить руку, но это ей не удалось.
— Неважно, — равнодушно сказал он. — Вот вы-то нам и нужны. Давайте пройдемте! — Он показал ей какое-то удостоверение, в котором Лена ничего не успела разглядеть, кроме его фотографии, жирной печати и казенного герба.
— Куда? — опешила струхнувшая Лена.
— В квартиру.
Где Игорева квартира, он знал, жестко подталкивал ее в ту сторону, а сам говорил в торчащий у него перед носом кривой прутик переговорного устройства:
— Поднимайтесь, хозяйка здесь… Да, понятых не забудьте с улицы прихватить, а то тут такой дом — в понятые никто не пойдет…
— Да что случилось-то! — робко возмутилась Лена, когда мужчина наконец выпустил ее руку, чтобы она могла без помех отпереть дверь.
— Ничего страшного, Елена Романовна. Сейчас у вас, вернее в квартире вашего покойного сожителя, будет произведен обыск.
— Обыск? Почему? Он погиб… его убили… и у него же обыск?
Теперь, когда они вошли в прихожую, он снова придерживал ее за руку. В квартиру пройти не давал, не пускал дальше оставленной приоткрытой входной двери.
Вскоре поднялись и остальные — пять или шесть человек, все в камуфляжной форме и с двумя собаками — одна, овчарка, сразу легла у входа в квартиру — чтобы никого не выпускать. Вторая — не очень большая, но шерстистая, таща за собой женщину-проводника, сразу пошла по комнатам, обнюхивая углы и закоулки — специальность этой, как выяснилось, была искать наркотики. Был тут и еще один сюрприз: помимо тех, что были в камуфляже, неуверенно вошли в коридор и двое в штатском — мужчина и женщина, пойманные на улице, — понятые. Сюрприз заключался в том, что пойманной женщиной оказалась… Нюся, к которой почему-то с подозрительным упорством тянулась четвероногая специалистка по наркотикам. Вновь и вновь обходя квартиру, собака неизменно возвращалась к ней, тыкалась носом в Нюсин плащ и даже пыталась подняться на задние лапы, чтобы вскарабкаться по ее ноге повыше.
— Представляешь, — торопливо рассказывала Нюся, аккуратно отталкивая от себя собачий нос, — иду к тебе в гости, а меня хвать!
Тетка-проводница каждый раз подозрительно смотрела на Нюсю и наконец не выдержала.
— Так. Что у нас в сумочке? — спросила она сурово. Камуфляжные штаны делали ее необыкновенно задастой, а оттого и еще более суровой. — А ну раскройте-ка сумочку!
В сумочке оказались бутерброды с колбасой, которыми Нюся запаслась, выходя утром из дома.
— Вот вам и все наркотики, — криво улыбнулась Лена.
— Ничего, найдем, не сомневайтесь, — сказала, как-то по-мужски супя брови, тетка. — У нас информация верная…
— А все-таки что вы ищете-то? — не поверила в глупость с наркотиками Лена.
— А то вы сами не знаете! — с ненавистью отрезала тетка.
— Это у вас что за собачка, — спросила Нюся, чтобы немного смягчить эту ее суровость.
— У нас это лабрадор, — все так же непримиримо уронила тетка и направилась туда, где шла самая работа — в гостиную, а оттуда в кабинет Игоря Кирилловича.
— Так! — закричал старший. — Хозяйка! Где хозяйка! Идите, присутствуйте, а то потом будете говорить, что мы вам что-то подложили! Понятые здесь?
Понятые были здесь, не было только наркотиков, которые якобы хранились в этой квартире в очень больших количествах. Искали их, надо сказать, довольно странно: то по-настоящему, заглядывая в коробки со стиральным порошком, в кухонные банки, даже в торчащие кверху рожки люстры, а то вдруг начинали зачем-то раскрывать книги, пытаясь что-то из них вытряхнуть, заглядывали в лежащие на столе папки с бумагами, проверяли стержни шариковых ручек, которых в приборе на столе было великое множество. Слава богу, не стали хоть вспарывать диванные подушки…
Искали в письменном столе, в бюро Игоря Кирилловича, под крышкой компьютера, попробовали взломать бюро в его кабинете и тут же почему-то отказались от этой затеи — попросили у Лены ключ, и она его сразу им выдала.
— Все уже успела поспрятать, — злобно сказал, открыв его, старший.
Продолжалось все это часа четыре, если не больше, и в какой-то момент Лене стало понятно, что визитеры не нашли того, что искали, а потому все стали делать ленивее, замедленней. Устали люди, устали собаки, но больше всех устала сама Лена — видно, перенервничала. Она попробовала было подойти к Нюсе, внимательно наблюдавшей, как пришельцы, подняв ковер, простукивают пол, стараясь не обойти ни одну паркетину, но старший прикрикнул на нее:
— С понятыми не разговаривать! — В конце концов тот же старший объявил: — Ну что, радуйся, сучка, что в этот раз мы ничего не нашли. Но это пока, поняла? Пока не нашли!
— А почему вы так себе позволяете разговаривать? — возмутилась за Лену Нюся.
— Ах, виноват, — устало ухмыльнулся старший, — вас забыл спросить.
Но больше не хамил. Лена с благодарностью посмотрела на Нюсю, подписывавшую протокол обыска. Подозвал старший и ее.
— Подпишите. — Он смотрел на нее тяжелым взглядом, изучал. Вдруг спросил: — Вы, собственно, кем покойному приходитесь?
— Я? — снова чего-то испугалась Лена. — Я… невеста.
— Вы здесь прописаны?
— Нет, но мне известно, что я наследница всего этого. — Она повела вокруг рукой.
— Это как же?
— А завещание есть, — не выдержала Нюся. — Они просто не успели зарегистрировать брак, и вот…
— Короче, дамочка здесь не прописана, — истолковал это по-своему старший, — и прав ни на что тут не имеет, поскольку всякое завещание входит в силу только через полгода… Попрошу вас, — он заглянул в протокол, — э-э… Елена… э… Романовна, собрать вещички — и в течение двенадцати часов освободить помещение.
…— Ничего слушать не стал, гад такой, — завершила рассказ Лена. — Мы с Нюсей потом так возмущались! Она говорит: спасибо еще, что не сразу вышибли — у них это просто.
— У кого это у них? — спросил Денис.
— Ну я вот не разглядела удостоверение, а Нюся разглядела, — вздохнула Лена. — Это РУБОП. Нюся считает, что они поэтому и не обратили внимания на то, что мы с ней знакомы… Милиция бы не разрешила…
— Ну вот, уже хоть что-то обозначилось, — сказал Денис. — Хотя, если честно, мало пока что понятно, при чем здесь РУБОП. Какая тут организованная преступность?! Ладно, мы поможем во всем разобраться, — снова неопределенно пообещал он.
— Спасибо, — хлюпая носом, сказала Лена. — Знаете, вышла из дома, забрала свою сумку у охранника и просто не знаю, что дальше делать, так одиноко стало… Ладно хоть Нюся меня поддержала… И знаете что я придумала, Денис Андреевич, насчет того, где жить? Поехала на фирму. Вы у нас там не были, но у нас там очень уютно. Я подумала: ну несколько-то дней я там перекантуюсь, разве нельзя несколько дней или, вернее, ночей поспать на диване? Приезжаю… Ну сколько меня там не было? Всего ничего, несколько часов. А фирма уже опечатана! Бумаги все арестованы, как мне наша главбух сообщила, на складское имущество наложен арест… Вот я и решила прямо с утра ехать опять к вам. Помогите, помогите, Денис Андреевич, я вам хорошо заплачу! Мне бы только узнать — кто это сделал, кто за этим стоит!
И вот тут-то она полезла в ту самую сумку, которую, видно, просто из естественного сочувствия к ней спас секьюрити. Это был большой пластиковый пакет, набитый под завязку. Она едва не скрылась в нем, запустив в пакет руки чуть ли не по локти, потом, буркнув «извините», вытащила свернутое кожаное пальто, положила рядом с собой на диван.
— Тут, знаете, у меня кое-что есть от Игоря… Он не раз говорил последнее время: если со мной что случится — передай вот это, — она вытащила наконец то, что искала — уложенные в отдельный пакет тетрадные блоки, — передай это в ФСБ. Посмотрите, вдруг они вам помогут в расследовании. А заодно и решите — надо это передавать в ФСБ или нет.
— В ФСБ или в милицию?
— Нет, нет, только не в милицию! Из-за милиции у него, по-моему, все эти неприятности и произошли…
— А что это за бумаги? — решил все-таки уточнить обрадованный Денис, не сводивший глаз с пачки извлеченных из пакета тетрадных листов в клеточку, исписанных плотным, буквица к буквице разборчивым почерком.
— Это, как я вам обещала, часть дневника Игоря Кирилловича, — пояснила Лена и с видимой неохотой протянула всю пачку ему. — Даже не знаю, — грустно вздохнула она.
Денис бережно извлек «тетради», перелистнул одну страницу, другую, оживился, спросил, отрываясь от исписанных листков в клеточку:
— Даже не знаю, как вас благодарить, Елена Романовна. Но где же сам-то дневник?
— Точно не знаю… но немножко догадываюсь… Знаете, Денис, я попробую его найти. Если вы, конечно, предварительно скажете, что эти бумаги стоят того…
— Да конечно же, — горячо заверил ее Денис. — И очень даже может быть, что оставленная Игорем Кирилловичем информация сыграет решающую роль в успехе расследования… Только… — он запнулся.
— Что только? — тревожно спросила Лена.
— Только, по-моему, ситуация непредвиденно осложнилась. Мне кажется, Лена, что вам есть смысл пока скрыться.
— Да? И надолго? — с горькой иронией спросила Лена. — Я ведь, между прочим, и обратилась к вам, чтобы вы мне помогли. Послушайте, ну неужели же никто ничего не может сделать? Человека убили — никто ничего не знает. Меня выкидывают на улицу, отбирают фирму, под каким-то липовым предлогом собираются посадить туда кризисного управляющего, о чем мы узнаем в самый последний момент, и опять все делают вид, что ничего не происходит. Я специально обратилась к вам, а вы мне говорите: спрячься и сиди не высовывайся…
— Успокойтесь, пожалуйста, Елена Романовна. Напрасно вы так. Мы ведь вам уже пообещали сделать все, что можно, и мы сделаем! Только поверьте мне на слово, вам все же лучше где-то пересидеть эту заваруху. Береженого, как известно, и бог бережет.
— Да? — неуверенно сказала Лена. — Вы так считаете? И сколько это, по-вашему, должно продолжаться?
— Ну хотя бы несколько дней. Я думаю, что в нынешней ситуации прямой необходимости в вашем присутствии на фирме просто нет. Ведь я правильно понял, что фирма последние дни фактически была под вашим началом?
— Да, вы правильно поняли.
— Ну вот, ну вот. Стало быть, и так и так делать вам там ничего нельзя, раз опечатаны все бумаги, бухгалтерские книги, касса… У вас есть где жить? Может, помочь?
— Нет, спасибо большое.
— Не хотите, как хотите. Только оставьте мне адрес или телефон того места, где вы собираетесь обретаться. А я, если надо будет, вас там найду. Хорошо?
«Куда уж лучше», — грустно усмехнулась про себя Лена.
6
Денис Грязнов.
Иметь с Алексеем Петровичем дело — одно удовольствие. Я уж не говорю про то, что он и внешне весь — военный, военная косточка, пусть уже несколько лет как на гражданке. Честное слово, глядя на него, я сам как-то подтягиваюсь, очень он похож на старого, еще царской закалки офицера. Сухощавый, спортивный, спина прямая, благородная седина, так хорошо всегда у мужчин сочетающаяся со сравнительно еще молодым лицом. Такая седина — она вроде наград, вроде боевых шрамов: сразу видно, человек часто имел дело с опасностями.
Сейчас я слушал его и ловил себя на том, что вряд ли кто-то из нас добыл бы в этой поездке столько же информации. Почему-то там, в подмосковном городке, никто не послал его куда подальше, узнав, что он представитель частного сыскного агентства, почему-то ему, как всегда, удалось разговорить даже не самых разговорчивых очевидцев, опасающихся (и, очевидно, не без основания) за собственное благополучие. Ну а уж то, что у него получилось с местным судмедэкспертом, это и вообще могло иметь место только с одним-единственным из нас из всех — именно с Алексеем Петровичем Кротовым. Потому как судмедэксперт оказался его знакомым еще по Афганистану, и это, конечно, очень поспособствовало успеху миссии Алексея Петровича. Но, пожалуй, лучше все по порядку.
В какой-то момент после разговора с мужиками у пивной ему пришло в голову заглянуть в местные газеты — а как, интересно, они отреагировали на такое нечастое событие, как гибель спортсмена-парашютиста. Он не ошибся: несчастный случай нашел свое отражение в местной прессе. И вот что там было написано. На самолете «Ан-2» группа новичков, имевших 36 часов налета, была поднята на заданную высоту 800 метров. Именно с этой высоты погибший камнем летел до земли, безуспешно пытаясь раскрыть парашют. В итоге — мгновенная смерть при ударе о землю. Расследование было проведено сразу же, по горячим следам. Эксперты пришли к выводу, что в происшедшем действительно сыграло роль роковое стечение обстоятельств: тот самый порыв ветра, удар о самолет, «самоотцеп» карабина и так далее. Было также написано, что спортсмен, вероятнее всего от страха, держал запасной парашют такой мертвой хваткой, что он раскрылся аж на две секунды позже, что и стало фактической причиной гибели парашютиста. Именно этих двух секунд не хватило, чтобы парашют успел затормозить свободное падение тела…
Как ни странно, в газете тоже не было ни имени, ни возраста пострадавшего, и Алексей Петрович даже подумал, а не эту ли публикацию зачитал ему бывший офицер по имени Иван, выдав за заключение экспертизы.
Но из газеты явствовало также, что происшествие имело место в тот самый день, когда погиб Разумовский. Как раз это обстоятельство, а также то, что погибший почему-то совершал прыжок в группе новичков, и укрепило Алексея Петровича в мысли поискать истину у судмедэксперта. Ведь если, как свидетельствовал его информатор у пивной, тело увезли на «скорой», значит, оно должно было неизбежно попасть в руки заведующего патолого-анатомическим отделением местной больницы, поскольку именно он по совместительству был и здешним судмедэкспертом — практика частая в небольших городах Подмосковья…
Этот патологоанатом, лицо которого почему-то показалось Алексею Петровичу страшно знакомым, долго рассказывал о том, насколько уникален этот несчастный случай — просто роковое стечение обстоятельств, и вполне понятно, почему местная прокуратура решила не возбуждать уголовного дела в связи с этой гибелью…
Пока патологоанатом долго и нудно рассказывал обо всем этом, Кротов все мучился, вспоминая, где он мог его видеть раньше. У Алексея Петровича была профессиональная память на лица, и чем дальше, тем все сильнее уверялся он в том, что явно знал медика, даже имел с ним дело. И вдруг тот оборвал себя на полуслове и спросил сам:
— Слушайте, вы весной восемьдесят восьмого под Кандагаром не были?
И тут словно заслонку прорвало, Алексей Петрович разом все вспомнил.
— Ну конечно! Вот откуда я вас знаю! А то замучился совсем — никак не могу сообразить! Вы же, помнится, хирургом были в нашем госпитале…
Медик невесело усмехнулся.
— Да и вы, помнится, были не частным сыщиком, а полковником разведки…
— Майором, — поправил его Алексей Петрович.
Ну конечно, после такого узнавания все стало намного проще.
— Ты понимаешь, майор… — начал судмедэксперт и спохватился: — Ничего, что я на «ты»?
— Ничего, — сказал Кротов. — Меня Алексеем Петровичем зовут. Можно просто Алексеем.
— А я Петр Николаевич, — назвался медик. — Петр, стало быть. Петр — он же камень, как в Евангелии сказано. — Он усмехнулся. Усмехнулся и Кротов, и это означало, что взаимопонимание между бывшими афганцами установилось полное. — Я, значит, вот что могу тебе рассказать, Алексей, по интересующему тебя вопросу… Привезли в тот день с аэродрома двоих. Сначала я осмотрел парня, некоего Федорова, жителя Химок. Сопровождающий милиционер мне объясняет: дескать, вот какой ужас — не раскрылся парашют… Проходит какое-то время — смотрю второго. Около этого почему-то опера. Наши, местные. С ходу объясняют мне: еще один несчастный случай на аэродроме, ругаются: и что это за день такой сегодня! Падение с большой высоты — так, говорят, и пишите. Ну не понравился мне, конечно, этот накат. Что, говорю, увижу, то и напишу. Это вы там, у себя, в обезьянниках командуйте, а здесь командир я. Тогда они заговорили со мной совсем по-другому. Смотри, говорят, лепила, у тебя же семья. Жена в Москве работает, стало быть, часто в электричке ездит, и другой раз очень поздно; дочка, цветок душистый прерий, каждый день в свой девятый класс ходит. Так что смотри сам, тебе, мол, жить… Ну я и дрогнул… Ты вообще видел когда-нибудь человека, упавшего с большой высоты? Это просто мешок — кости все переломаны, множественные кровоизлияния ну и так далее. И все это я только что наблюдал — ну у того парня, которого первым мне на стол положили. А новый, которого опера сопровождали, — весь целехонький. Руки-ноги, цвет кожи, все такое прочее. Я его, как положено, осмотрел — всего-навсего одна травма. И травма, заметь, очень характерная. Но непростая. Я бы сказал, по твоей бывшей специальности. Помнится, у вас — у разведчиков, у диверсантов — есть такой специальный удар для введения в состояние рауша, то бишь легкой потери сознания. Ну ты-то, Алексей, конечно, знаешь, о чем речь: поставленным ударом бьют человека за ухом — и он в отключке. Будь то «язык», будь то часовой — значения не имеет. Ни шума, ни крови, а человек нейтрализован. Но если, между прочим, не рассчитать удара, да особенно если наносить его твердым предметом — рукояткой ли пистолета, свинчаткой, то при некотором навыке летальный исход после такого удара становится неизбежным. А сама травма настолько незаметна, что в определенных условиях под нее можно имитировать смерть от какой-то другой причины — от попадания под колеса автомобиля, от падения с высоты, от гипертонического криза и так далее. Что, собственно, и имело место в том случае, о котором мы сейчас говорим.
— Ну допустим, — согласился Алексей Петрович. — Но как бы то ни было, формально у вас в один день оказались в наличии два погибших парашютиста. Ведь это-то никак не скроешь, тем более что налицо случай, прямо скажем, годящийся для «Книги Гиннесса». Да случись такое — у вас тут, наверно, целый полк следователей землю бы рыл, уже, наверно, и аэроклуб закрыли бы…
— А с чего вы взяли, что имели место два несчастных случая? — не глядя на Кротова, сказал бывший сослуживец, беря в руки скоросшиватель с заключениями экспертизы. — Один. То есть два, конечно, но один в воздухе, а второй — на земле. В воздухе от нераскрытого парашюта погиб некто Разумовский Игорь Кириллович, 45 лет от роду. А Федоров Дмитрий, 26 лет, погиб в результате наезда автомобиля, скрывшегося с места происшествия. Тело Федорова отправлено в город Химки нашей области в металлическом запаянном гробу…
— Я, наверно, не могу этой информацией пользоваться открыто? — спросил задумчиво Алексей Петрович. — Я же тогда подведу тебя под монастырь?
— Да ну вряд ли. Я же одно заключение написал по всей форме — смерть в результате падения с большой высоты, а второе… Ну немного покривил душой… Не знаю, поймете ли вы меня, но у нас тут милиция слов на ветер не бросает, и угроза насчет жены и дочери — это в наших условиях вполне реальная угроза. Я написал, что во втором случае причиной смерти явилась несовместимая с жизнью травма головы, полученная предположительно либо в результате неудачного падения, либо при ударе о какой-нибудь твердый предмет в процессе приземления…Ну а в милиции, похоже, пошли еще дальше, они в своих заключениях просто поменяли покойников местами, так что несчастный случай как бы прикрыл, замаскировал предумышленное травмирование человека, приведшее к летальному исходу.
— То есть, говоря человеческим языком — обычное убийство, — уточнил Алексей Петрович. — Так?
— Так, — кивнул медик. — Но я вам этого не говорил…
Я сидел некоторое время в полном обалдении. Ну что про это скажешь? Ничего не скажешь, кроме того, что дамы наши оказались правы — Разумовского, простого честного бизнесмена, таки убили. Только вот как-то все очень уж сложно задумано для простого-то убийства… Я не заметил, как начал рассуждать вслух:
— Слушайте, Алексей Петрович, ну может, вы что-то проясните, а то я что-то не очень… Ведь смотрите: убрать этого Разумовского было проще пареной репы где-нибудь в городе или по дороге на аэродром и так далее. А его убивают как-то… что называется, через одно место… Каким-то жутко нескладным способом…
— Ну и что же тут нескладного? — не согласился Кротов. — Один профессиональный удар — и все. Да еще в таком месте, где фактически никаких свидетелей, никаких очевидцев. Все что-то вроде видели, а конкретно — никто и ничего. Да и милиция здесь своя, ручная, не то что в столице. Больше того, менты, по всему, точно участвовали в этом деле сами. Без них эта подмена с несчастным случаем вряд ли была бы возможна, о чем, кстати, свидетельствуют и показания моего афганского знакомца…
— Но вы же сами говорите, что ваш этот… пенсионер, он утверждает, что у людей, как бы пленивших Разумовского, были уголовные клички — Мастерила, Кент… Вряд ли уголовники стали бы в открытую действовать в компании с милиционерами. Или что — у милиционеров теперь стали уголовные клички?
— Не знаю, Денис, ничего не знаю. Клички, конечно, надо проверить. По крайней мере будет ясно, какое из наших предположений верно. А потом, почему надо обязательно отметать возможность их взаимодействия? Помните «Восточный экспресс» Агаты Кристи? Читали? Там двенадцать убийц и каждый обязательно должен приложить к убийству руку. А что, если и у нас так же, что, если на Разумовского имели зуб и те и другие и именно поэтому действовали странновато, но зато сообща? Это, конечно, всего лишь мое предположение, но почему бы не проверить и его как рабочую версию?
— Да, пожалуй, — без большой охоты согласился я. — А вы вот мне еще что скажите, Алексей Петрович… Этот удар — ну то, что вы мне про рауш тут говорили, — это обычный удар? Для десантника? То есть как, по-вашему, любой может его применить?
— Да в том-то и дело, что не любой! — вздохнул Алексей Петрович. — Это один их тех спецударов, которым обучают в наших, чекистских школах. Вот я и ломаю голову: какая может быть связь между моей родной некогда Лубянкой и каким-то там коммерсантом. И вообще, есть она, эта связь, или это все чистое совпадение, еще одна случайность? Сейчас ведь много бывших спецназовцев занимаются чем угодно и кому угодно продают свои умения. Возьми хоть меня. — Кротов рассмеялся.
Это был не легкий смех человека, сделавшего свое дело и оттого гуляющего смело. Смех был напряженный, даже невеселый: едва разгадав одну загадку, мы с ходу натыкались на новую. Как в какой-нибудь страшилке про подземелье ужасов: ищешь выход и радуешься, попадая из одной комнаты в другую. Думаешь, что спасен, а оказываешься в ловушке еще более страшной, чем предыдущая…
7
Сначала Денис хотел забрать принесенные «Аленушкой» записи Разумовского домой, прочитать их там в спокойной обстановке, но не удержался — едва к концу дня в «Глории» стало немного потише, раскрыл одну из «тетрадок», чтобы хотя бы понять, о чем там идет речь, и…не смог оторваться, пока не прочитал все. Это была бомба, да какая!
Он пролистал «тетрадку» назад, нашел наиболее поразившее его место, перечитал еще раз.
«…Я не знал, что делать. Взять барсетку? А если он специально мне ее подсовывает? Хорош я буду, если засыплюсь на такой чепухе! Да нет, вроде не похоже, что специально. Просто нажрался товарищ генерал-майор милиции до зеленых, что называется, соплей, вот и вся разгадка. Не думает же он, в конце-то концов, что я ложку в ухо ношу, что я такой лопух, которого можно поймать вот так, за здорово живешь?! Впрочем, давай-ка посмотрим на ситуацию с самого начала еще раз.
Генерал Гуськов сам пригласил меня на этот вечер по случаю Дня милиции в управление на Житной. Я не напрашивался, не давал ему поводов — просто он решил вдруг сделать мне приятное, выделить среди своих негласных, как он говорит, помощничков. Давно замечаю, что он меня выделяет. Даже кликуху придумал самолично: в шутку зовет меня Павликом Морозовым. Я спросил как-то: почему, мол? Да потому, говорит, что ты ради дела мать родную продашь! Продашь или нет?
У меня и в мыслях не было кого-нибудь ему продавать, но его уверенность в моей подлости следовало поддержать, и я кивнул утвердительно. Я ж понимал, что говорил он это без всякого желания обидеть, напротив, вроде как орден мне выдал. И приглашение это на праздничный вечер — тоже вроде как орден. По-другому, мол, наградить не могу, так пусть хоть так…
Ладно, к делу. Был большой концерт — с Бабкиной, с Газмановым, с какими-то мальчиками на подтанцовках. И вдруг в разгар концерта Гуськов вместе со всеми своими пристебаями поднимается с места, не обращая внимания на очередную скачущую по сцене звезду, движется к выходу из конференц-зала, где все это происходит, и на ходу делает мне знак — давай, дескать, до мэнэ. И уже в коридоре, поймав мой недоуменный взгляд, поясняет под дружное хихиканье шестерок:
— Хватит х…ней заниматься! Концерт потом по телевизору посмотришь, пойдем лучше выпьем — и, обернувшись к своим, представляет: — Это, братцы, Игорь Кириллович Разумовский, умнейший человек! В прошлом жулик, типа фарцовщик, расхититель социалистической собственности, а ныне бизнесмен и мой, пардон, консультант по некоторым… оперативным вопросам. Прошу любить и жаловать!
Все опять угодливо заржали — похоже, восприняли эти слова как очередную шутку шефа. Хотя, надо сказать, все тут, до последней буквы, было чистейшей правдой. Ну разве за исключением того, что я его консультант. Точнее было бы меня назвать его информатором и спонсором. Или стукачом и дойной коровой — это уж кому как нравится. Но о таких мелочах знает сравнительно небольшой круг людей, и пусть так оно и остается. Правда, один полковник из свиты Гуськова (коротко не знаком, а знать знаю, фамилия его Суконцев) царапнул меня шибко пронзительным взглядом — холуи завсегда вокруг конкурентов видят. Ну да это ничего, это мы переживем…
Собственно, далеко от зала мы не ушли — тут же, чуть ли не за сценой конференц-зала, был еще один зал — банкетный, где стояли накрытые столы. Здесь же гужевались уже выступившие артисты. Гусь с ходу направился к Долли Ласариной, давней моей приятельнице, не сводя глаз с ее пышного тела, выползавшего из рискованно декольтированного платья, как паста из тюбика. Нагнулся, ловко чмокнул ее в молочную железу, за что был игриво же потрепан по макушке: «Орел у нас Владимир Андреевич, ух орел! Вся бы наша милиция такая была!» Тут же обретались уже многие чины управления. Кого-то из них я знал, кого-то еще нет. Во всяком случае, того генерала, который, расталкивая всех, кинулся к Гусю, я видел впервые.
— Ба, Леня! — вальяжно протянул ему руку Гусь. — Какими судьбами!
Незнакомый мне генерал как-то нервно дернул лицом, улыбкой на улыбку не ответил.
— А то ты не знаешь, — сказал он довольно, как мне показалось, угрюмо. — Как мы с тобой договаривались, специально вот прилетел, чтобы с тобой повидаться.
— Ну молодец, молодец, — все с той же хамоватой вальяжностью прервал его Гуськов. — Бумаги привез?
— Да как же к тебе — и без бумаг! — так же хмуро отозвался тот.
— Ну и молодец! — все с той же едва улавливаемой издевкой одобрил Гусь. — Ладно, давай погодим пока о делах, праздник ведь. Пойдем-ка сначала выпьем, а? Не против?
В процессе этого разговора мы все, гуськовская свита, стояли у него за спиной, почтительно ожидая, когда освободившийся хозяин знаком даст понять, что мы должны делать дальше.
— Кто это? — услышал я полузадушенный шепот рядом с собой.
— Это Стеценко, начальник Хабаровского УВД, — ответил упорно все это время сверливший меня взглядом полковник Суконцев. Все, сука, знает. Ну что ж, не зря я с тобой, дядя, и так давно уж настороже.
— А… — протянул спрашивавший так, будто ему все сразу стало ясно. Мне же, однако, ясно пока ничего не было.
Гулянка быстро набирала обороты, чему, впрочем, я нисколько не удивился — это дело в нашей стране обычное. Несколько насторожился я, лишь обнаружив, что оба генерала — и Гусь, и хабаровский Стеценко, — говоря что-то друг другу на ухо, выкатились из зала — наверно, чтобы где-то уединиться. При этом, похоже, они и на ходу решали какие-то проблемы, касавшиеся лишь их двоих. У меня, если честно, это вызвало что-то вроде уважения: надо же какие служаки — ради дела даже про пьянку забыли!
Слава богу, пока никто еще не лез лобызаться и никто не уговаривал выпить еще по одной — все-таки гулянка носила полуофициальный характер, и свои предпочитали кучковаться со своими. Впрочем, как пить в не вполне дружественной компании, я обучен давным-давно, на заре своей чекистской юности, поэтому голова у меня была свежей, а взгляд не замыливался, был цепким до самого конца. Тем не менее возвращение генералов я таки проглядел — отвлекло зрелище братания с ГУБОПом разбитных эстрадных красавиц вроде Бабкиной. Ну и их, артистов, понять можно: не хочешь видеть у себя «маски-шоу» — обзаведись друзьями среди героев нужного ведомства…
Вернулись мои генералы так же дружно, как и отбыли. Но имелись в этой занимательной картинке и некоторые отличия: во-первых, с руки хабаровского генерала на руку Гуся перекочевала пухлая барсетка, замеченная мною еще раньше (я посмеялся было про себя: надо же, раньше на доклад в столицу с кейсами приезжали, а теперь достаточно и «пидораски», как зовут урки эту кокетливую сумочку для мужчин; ну что в этот своеобразный бумажник может влезть? Дискета?). Во-вторых, Гусь теперь был еще веселее, а хабаровчанин еще угрюмее, хотя, как я понял по каким-то поздравительным выкрикам из толпы, дело у них сладилось. Хабаровчанина хлопали по плечу, поздравляли с чем-то, он кивал в ответ, а сам так остервенело налегал на водочку, словно вливал ее в себя, торопясь заглушить, залить какое-то горе. Наш же, московский, по всему судя, накачивался с радости — эффект был тот же самый. Хотя и не во всем. Хабаровского в конце концов вывел, крепко держа под руку, ясный, как стекло, молодой порученец, приехавший вместе со Стеценко и ждавший своего звездного часа до поры до времени где-то на подступах к банкетному залу. А Гусь, обведя шумное застолье крепко залитым, но все еще орлиным взором, остановил его почему-то на моей персоне.
— А скажи, Игорек, — обратился он ко мне задумчиво через весь стол. — А не западло ли тебе будет отвести товарища генерала посс…?
Ах ты ж, сука! Чего-то подобного я ждал с самого начала и все же прозевал. Один ноль в пользу лампасника… Однако ж дело есть дело, господа.
— Никак нет, товарищ генерал, не западло! — бойко отбарабанил я. — Хорошему человеку почему не оказать посильную помощь!
— Помощь?! Я те дам помощь! — вскинулся Гусь. — Услугу! Понял? Услугу! — И заржал: — Честь, можно сказать, я тебе оказываю!
Что помощь, что услугу — что в лоб, что по лбу. Начистить бы тебе рыло за такие шуточки, да нельзя… Пока…
Я отвел его в просторный, сияющий нарядной финской плиткой туалет. Здесь он властным жестом вдруг остановил меня, предварительно оттолкнувшись, бросил властно, как и положено настоящему генералу:
— Подожди здесь, я сейчас!
Ну хоть на том спасибо! А то я уж думал, не придется ли мне расстегивать генеральскую ширинку и доставать из его широких штанин… дубликатом бесценного груза… И не успел я так подумать, как в это кафельное царство, едва не сбив меня с ног, ворвался запыхавшийся полковник Суконцев. Я хорошо понял все его телодвижения. Еще бы, он шестерил, шестерил, а тут какой-то член с улицы — и все псу под хвост, и у него уже не первое место в очереди к генеральскому заду, а второе… Не дай бог мне, чужаку, перепадет что-то от генеральских щедрот… Вот уж кто и достал бы «дубликат», и направил бы его куда надо, спасая генерала от позорного облития нарядных генеральских панталон… Впрочем, наверное, я излишне зол. Ну не понравился тебе полковник — так зачем же еще так уничижительно о нем думать. Может, во всем остальном он вполне достойный человек?
Как бы то ни было, выждав приличествующее время, Суконцев вежливо проник в кабинку и вскоре, приобняв отключающегося генерала за талию, но уже с застегнутыми, как положено, штанами, повлек его к выходу, даже не удостоив меня на сей раз взглядом. Хотя мог бы — как же, вырвал у меня кусок из клюва. Триумфатор.
Я проводил их верноподданническим взглядом, попутно обнаружив: что-то в генерале стало не так. Нет, то, что он отключился, меня не смущало — зачем же еще и надираться, если не ради этого? Но ведь не просто же так внезапно возникла у меня в голове эта задачка под названием «найди 10 отличий»! И вдруг меня осенило: барсетка! Я даже выглянул в коридор, чтобы визуально убедиться в правильности своей догадки. Точно! Барсетки не было ни у генерала, влекомого по коридору заботливым Суконцевым, ни у самого сердобольного полковника… Не теряя темпа, я кинулся в кабинку, осчастливленную генералом Гуськовым, внимательно ее оглядел. Барсетки нигде не было видно. Странно! Куда он мог ее пристроить, если она вдруг начала ему мешать? Крючок на двери? Он пуст. Можно было бы прямо с ходу положить ее на белоснежный сливной бачок, но уж здесь-то я ее сразу бы увидел… Впрочем, этот бачок — вернее, его крышка — такой скользкий, такой покатый… Я наклонился, заглянул вниз. Вот она! Благородной желтой кожи, пухлая, вызывающе притягательная, как загорелая ляжка какой-нибудь юной совратительницы… Тьфу, гадость!
Я уж совсем было скрючился, чтобы дотянуться и взять эту гадость в руки, но вдруг стремительно выпрямился, пронзенный новой мыслью: «Спокойно, Грант! Это подстава! Проверка на вшивость!» Но уйти отсюда ни с чем я просто уже не мог. Как мне поступить?! Не взял — значит, ведешь себя неестественно, а значит, чужак. Взял — больше некому, значит, расплачивайся. Чем? Вот вопрос. Я на всякий случай проверился — нет ли где-нибудь в этом царстве интимной гигиены камеры слежения? Камеры не было…
Но, может, зря я все усложняю? Дядя пьяный, и почему бы не объяснить эту потерю чистой случайностью? Еще раз оглядевшись, я вытащил из кармана носовой платок, чтобы не оставлять отпечатков пальцев, раскрыл барсетку и невольно присвистнул: она была до упора набита долларами. Н-да, хорошенькая случайность. Я прикинул на глаз: тысяч двести, не меньше… Что я, Штирлиц, что ли, в конце-то концов, чтобы заниматься всякими сложными умозаключениями! Он потерял… вернее, не так… Кто-то потерял — откуда ж знать, что это именно он? Итак, кто-то потерял, я нашел. Спохватится хозяин — отдам, жлобиться не буду. Не сявка, никогда не крысятничал. А если не спохватится?
Штирлиц я, не Штирлиц, а тут, конечно, самое главное бы установить, что это за деньги. Я полагаю, ворованное не грех и еще раз украсть, тогда эти деньги станут как бы отмытыми. Минус на минус, как известно, всегда дает плюс.
Итак, что это за деньги? Я думаю, все станет ясно, узнай я, с чем сегодня поздравляли хабаровского генерала. Потому что уже зная, что собой представляет Гуськов, самое логичное было бы предположить, что в барсетке, привезенной Стеценко в первопрестольную, была взятка за некую услугу. Судя по деньгам — услугу очень серьезную.
Я уже прикинул, как запишу в дневник по давней профессиональной привычке: «В туалете МВД найдена барсетка с двумястами тысяч долларов, предположительно принадлежащая генералу Г. и переданная ему (опять же предположительно) в качестве взятки начальником хабаровского управления генералом Стеценко…»
Зачем тебе это надо, тут же подумал я. Ведь попадись ты ненароком с этими деньгами — висеть тебе подвешенным за ноги и с отрезанной мошонкой, пока не сдохнешь…
Я ждал вечер, ждал еще неделю — ничего не происходило. То есть я понимаю, что давать объявления в газету Гуськов не станет, но какое-то самоличное расследование он мог бы провести, верно? Крепко еще раз поразмыслив, я все же решил, что вряд ли это ловушка, слишком уж она для Гуся тонка. Но если никакой ловушки не было, если Гуськов просто забыл барсетку по пьяни, да еще и не вспомнил о ней, то сколько же у него должно быть таких денег, что он может себе позволить поставить крест на двухстах тысячах зеленых?»
И уже под другим числом, позже:
«А предположение мое оправдалось: вчера было сообщено о назначении генерал-майора милиции Стеценко начальником одного из управлений министерства внутренних дел…»
А несколько позже, судя по приписке Разумовского, долетел до столицы ропот хабаровской братвы: совсем, мол, тамошние легавые оборзели. Уже по второму разу обкладывают тех, кто в городе всякий там бизнес крышует. А сами менты, главное, говорят: «А мы ни при чем, все Москва эта гребаная. Переправили им уже двести тонн зеленых — мало, видите ли, подавай им еще двести на подмазку!» А у них ведь, в Хабаровске, не столица, здесь зеленые лопатой не гребут…
Денис сложил листки, аккуратно завернул их в плотную бумагу. Помогут они искать тех, кто причастен к убийству Игоря Кирилловича, не помогут, а только они обязательно должны быть переправлены в Генпрокуратуру, Турецкому. А может, и самому Меркулову. Подумать страшно, что у них прямо под носом творится! Вот только предварительно он обязательно позвонит Елене Романовне — еще раз поблагодарит и, может быть, подбодрит.
В квартире Разумовского к телефону никто не подходил. Поразмыслив, Денис вспомнил, что Елена Романовна в последний раз оставила ему на всякий случай номер своего мобильного. На этот раз он соединился сразу; трубку взяла она сама, и по тому, как закричала куда-то в глубь квартиры: «Папа, ну сделайте же вы потише!» — он понял, что она не придумала ничего лучше, как вернуться домой, к отцу с матерью.
— Спасибо вам огромное, Елена Романовна! Честное слово, даже не знаю, как вам передать, какое огромное! Вы и представить себе не можете, какое колоссальное значение имеют эти бумаги. И не только для нашего расследования, но не побоюсь высоких слов, если не для всей страны, то для Генпрокуратуры — точно! Эх, если бы можно было подержать в руках их все, весь дневник целиком… Я думаю, тогда справедливость восторжествовала бы неизбежно и быстро. А, Елена Романовна? Помните, вы говорили даже, что примерно догадываетесь, где дневник искать…
— Н-не знаю… Я думала… Хорошо, я попробую, Денис. Что, действительно это поможет найти убийц?
— Обязательно! — горячо воскликнул Денис. — Только вы смотрите, действуйте как можно осторожнее. Это атомная бомба, Лена, а те, кто хотел бы воспользоваться ею, вовсе не ангелы…
8
Денис Грязнов.
Теперь материала, связанного с гибелью Разумовского, у нас было достаточно — количество уже готово было перерастать в качество. Более всего при этом раскладе нас интересовали те самые Кент и Мастерила. Кто-то из них вполне мог быть исполнителем, а кто-то — с очень большой вероятностью — имел выход и на самого заказчика. У Алексея Петровича было свое мнение, а я полагал, что скорее всего это именно Кент, неоднократно фигурировавший в показаниях «Аленушки».
Мы обдумывали ситуацию и так и этак — деваться было некуда. Пришло время звонить дядьке. Мне всегда не нравилось, когда меня начинали хоть и в шутку попрекать родственными связями: «А, мол, конечно, у него все получается — с таким-то дядей еще бы не получилось». Между тем и сам я был давно уже не мальчик, чтоб без обиды выслушивать такое, и дядька мой, знаменитый московский сыщик и начальник МУРа генерал-майор милиции Вячеслав Иванович Грязнов, тоже не больно-то рвался заниматься моими мелкими, на его взгляд, делами. Ну помогал на первых порах, а сейчас-то зачем? Не в детском, чай, садике, испытательные сроки все давным-давно уже вышли.
Поэтому я мысленно поежился, снимая трубку. Нельзя сказать, чтобы я не прибегал никогда к этим звонкам, но все они диктовались крайней необходимостью. Я подумал еще раз: крайняя это необходимость — звонить дядьке насчет убийц Разумовского? И сам себе ответил: да, крайняя, без дядьки когда-то я до них доберусь — ведь нет у меня ни возможностей их допросить, ни юридического права задержать для выяснения обстоятельств дела, свидетелем или участником которых они предположительно являются.
И, вздохнув для успокоения совести, я набрал номер.
— А, племянник! — обрадовался дядя Слава. — Давно тебя не слышал. Как дела?
— Дела — лучше не бывает, — бойко ответил я. Дядька не признавал уныния или пессимизма, и потому отвечать ему положено было быстро, бойко и толково.
Но дядьку на мякине не проведешь.
— А если все в порядке, тогда чего звонишь?
— Фу, как неприветливо, — сказал я. — Неужели же я не могу родному дяде позвонить просто так?
— Что-то ты не больно звонишь просто так, — усмехнулся он.
Я не сразу врубился, что у дядьки в преддверии уикенда и встречи с любимыми мною дядей Костей Меркуловым и дядей Сашей Турецким скорее всего сейчас игривое настроение. Я решил больше не тянуть время разговорами вокруг да около.
— Ладно, дядь Слава, — сказал я специальным «просящим» голосом, — ты как всегда угадал. Помощь твоя нужна.
— Ну! А я что говорю! — обрадовался он. — А то «лучше не бывает»! Так и быть, пользуйся моей добротой. Могу — значит, помогу.
Теперь голос его был совершенно серьезен, и я понимал, что сейчас моя задача, как уже сказано, — изложить все четко, толково и по возможности кратко.
— Понимаешь, взялись мы тут за одно заковыристое дельце… Всеми подробностями нагружать тебя не буду, скажу главное. Погиб человек, и у милиции эта гибель проходит как несчастный случай. А родственники, которые, собственно, к нам и обратились, абсолютно уверены в том, что имело место заказное убийство. Мы стали отрабатывать эту версию и уже вышли на предполагаемых исполнителей. Нам бы с ними поработать, допросить, а у нас теперь, с новым УПК, руки совсем коротки. Так что без тебя тут никак, дядь Слав.
Слышно было, как дядька чего-то закряхтел. А может, мне это показалось, может, это что-то закряхтело в трубке, бывает.
— Ну ты, блин, даешь, Денис! Это что ж, я так и буду с тобой каждый раз как нянька…
Но я сразу понял, что и кряхтенье, и ворчанье — все это притворство. Видимо, в педагогических целях — чтоб знал субординацию. А то я ее не знал!
— Да ладно тебе, дядь Слав. Дело того стоит, сам увидишь!
— Да? — с сомнением переспросил он. — Ну давай попробуем. Что хоть за погибший?
— Погибший — известный предприниматель Разумовский… Да ты, может, в газетах даже видел: «Смерть парашютиста». Он был хозяин сети этих знаменитых магазинов — ну знаешь, которые по всей Москве. «Милорд» называются. Прыгнул с парашютом — хобби у него такое было, а парашют якобы возьми да не раскройся…
— Погоди, погоди… «Милорд»… «Милорд»… что-то знакомое. Что-то недавно было, какое-то шумное дело… Слушай, а это не у них тут на днях война с какими-то «Салаками», что ли, вышла?
— С «сардинами». Как раз у них. Они конкуренты — магазины «Милорд» и «Три сардины».
— Ну да, я и смотрю — вроде знакомое что-то. Кстати, насколько я помню, там, в «Сардинах» этих, сын одного нашего генерала всем заправляет. Так что мы с тобой как бы две команды болельщиков… этих, фанатов…
— Интересная мысль! Ну и за кого ты болеешь?
— Конечно, за своих!
— Ты меня, дядька, обрадовал! Он что — такой стоящий генерал?
— Да вроде ничего. В ГУБОПе служит. Фамилия Суконцев. Толковый генерал, только ходу ему не дают, все на вторых ролях держат. А, вот еще чего вспомнил: из-за этого твоего «Милорда» у нас тут тяжба возникла. Твой любимчик дядя Костя Меркулов, вернее его следователь, вчинил иск нашему следователю, милицейскому, что он, мол, неправильно этого «Милорда» прижал.
— Ну да, это как раз тот самый «Милорд» и есть…
— И ты что, как раз это дело расследуешь? Ну ты, брат Пинкертон, и наглец! Далеко шагнешь, если решил саму Генпрокуратуру с МВД и дальше стравливать!
— Да хватит, дядька, тебе издеваться-то! И в мыслях не было никого стравливать! Я всего-навсего хочу найти того, кто убил этого самого Разумовского, ну и, естественно, заказчиков этого убийства.
— Скромное желание. Мы последние тридцать лет только этим и занимаемся, и как видишь, без работы не сидим… Ладно, может, потом поучишь нас, дураков, как чего надо делать.
— Да дядь Слав! Ты хоть выслушал бы меня, что ли!
Дядя Слава, надо сказать, слушать умел. Так что стоило ему угомониться, как я рассказал ему и про аэродром, и про поход Кротова в морг — словом, про все, что нам удалось накопать. Он ловил все на лету, временами от нетерпения даже покрикивал на меня:
— Дальше, дальше, парень, не тяни мое драгоценное время! Про то, что ты говоришь, я уже все понял. — А когда я кончил, подытожил: — Значит, речь у тебя идет о двух объектах нашего, так сказать, повышенного внимания. Во-первых, это некий Мастерила, во-вторых, некий Кент. Кто такой Мастерила, я примерно в курсе. Это штатный палач, а в общем — шестерка, исполнитель, как говорят, очень высокопрофессиональный. Но тебе скорее тут нужен Кент. Кто такой этот Кент, я знаю подробнее. Это известный московский пахан. Встал сравнительно недавно во главе солнцевской ОПГ. Почему недавно? Отсутствовал по причине отсидки. Года не прошло как он вышел, а у меня уже на него руки чешутся — сил нету. Так что я тебе с удовольствием помогу на него выйти. С удовольствием, — повторил он. — Только, если ты не возражаешь, не прямо сейчас, ладно? Сейчас меня уже ребята в Сандунах ждут, а я тут с тобой горе мыкаю!
— Дядь Слав! А вы давайте все трое после Сандунов — прямо к нам, а? В «Глорию»? Устроите мастер-класс, мы вам в рот посмотрим, а? Посидели бы, поокали, я бы вам пивка выкатил… Рядом же!
— Фу какая гадость! Мастер-класс? Пиво? И все это — после бани? Нет, племяш, не будет тебе счастья на чужой беде! Отдых — есть отдых. Но клятвенно обещаю: буду плескаться в бассейне, буду стонать в коварных лапах массажиста, буду пить коньяк и говорить с друзьями о бабах, но помнить буду тебя одного. Все, парень. До завтра!
Ну конечно, насчет завтра он хватанул. Разговор наш продолжился лишь в понедельник, когда ближе к обеду дядька позвонил мне сам.
— Давай, Пинкертон, лети ко мне. Есть гениальная идея по твоему вопросу.
Если дядьке верить, все идеи у него всегда гениальные. Впрочем, не знаю насчет гениальных, но толковых всегда очень много. Я тут же помчался на Петровку — пешком, ножками. Во-первых, рядом, во-вторых, это ж Центр, движение везде одностороннее — на машине запаришься, пока доедешь. А пешком пройтись и приятно, и даже полезно при нашей-то умственной работе.
— Идея Сашке принадлежит, не мне, — сразу признался он. — Мы в пятницу между делом втроем все думали, пока нас банщики ублажали. Все думали, думали. Значит, так. До этого самого Кента добраться трудно. Мне его брать пока не за что — нет на него ничего толком, одни только косвенные улики. Ты — совсем другое дело. Тебе не надо санкций, тебе не надо выдерживать сроков задержания и так далее. Но я-то — государство, а ты никто, частник, понял?
— Ага, давно уже понял, — сказал я и тут же получил выговор:
— Не перебивай старших! Лучше слушай меня как следует. Итак, что я тебе пытаюсь внушить? А вот что. У тебя другая ответственность, но и другой риск. Даже право на риск — и то другое. Этот Кент чрезвычайно опасен. Последнее время он без охраны не ходит даже до ветру. Если едет куда-то — с ним трое телохранов в машине, включая водилу, да к тому же джип сопровождения — еще человек пять, какое-то якобы охранное агентство. Так что все вооружены по самое не балуйся. Все качки и специалисты по единоборствам. Это одно. Второе — Кент и сам штучка та еще. За ним несколько недоказанных убийств на зоне. Мужик он резкий, взрывной, страха не знает — словом, как урки сами это называют, припадочный. Да плюс чутье у него, как у зверя. Урка он настоящий, — сказал дядька с некоторым даже одобрением. — Спроси, почему я так хорошо все это знаю?
— Для меня постарался?
— Не обольщайся, не обольщайся. Вовсе не потому. Просто есть у меня информация, что через этого Кента попрет в Москву новым трактом наркота. Вот я помаленьку и готовлюсь. Чем раньше мы им займемся, тем лучше для дела. Понял?
— Да уж как не понять! Я только вот идеи не услышал. Какой он страшный, этот Кент — это я понял. Что к нему лучше не подходить: охрана там, чутье — это я тоже понял.
— Так ты что, щенок, смеешься? — грозно насупился дядька. — Я толкую серьезно, а ему все хиханьки. На сколько мы с тобой договорились-то? На ящик коньяка, что ли?
— Да ты чего, дядь Слав! Ни на сколько мы с тобой не договаривались, даже речи не было!
— Раньше не было, а теперь есть. Задача сам видишь, какая трудная — ниоткуда к нему не подберешься. В лоб не возьмешь… Стало быть, два ящика…
— Водки! — успел вставить я.
— А хренушки! Коньяка!..
— Ну тогда дагестанского…
— Нехорошо, племяш, с родным дядей торговаться. И потом… дагестанский — фи… Хотя, впрочем, ладно, примем в расчет твою бедность. Итак, шашки к бою.
— Ага, давай к делу, а то я уже думаю, не придется ли мне этот коньяк самому глушить…
— Но-но-но! Вот это оставь. Не надо пошлых намеков. Люди на тебя мозги тратили, а ты… Ладно, давай серьезно. И слушай меня внимательно. По моей информации, этот самый Кент является правой рукой главаря уральской наркомафии, некоего Никона. Этот пахан сидит сейчас в Бутырке, проходит по другому совсем делу, не связанному с наркотой. Сидит давно и крепко. А дела-то надо делать! Наслышан, наверно, какие в ихнем бизнесе деньги крутятся! Вот я и подумал: должен этот Никон процессом как-то руководить. От дел он не отходил, о чем свидетельствует тот факт, что он прилагал определенные усилия, чтобы перевестись поближе к своему наркопредприятию, так сказать. И знаешь, ему это удалось. Как — пока не знаю, но это для нас с тобой сейчас и не очень важно.
— Хотя, может, и наоборот, — вставил я.
— А я говорю — пока неважно! — настоял на своем дядька. — Ну так вот. Руководить надо, а как? Из тюрьмы — много ли накомандуешь? Это ж не больница, скажем, где есть определенные часы посещений. Значит, должен кто-то из тюремного персонала быть у него связником. Причем, заметь, это должен быть не просто человек, который носит туда-сюда «малявы». В «маляве» много не напишешь. Значит, что-то он передает и на словах. А стало быть, должен с кем-то много встречаться. И не просто с кем-нибудь, а с особо доверенным лицом. А поскольку мы даже толком пока не знаем, где находится логово самого Кента, этот связник — единственная зацепка, единственная пока наша возможность выследить Кента и застать его врасплох. Другого шанса просто нету. Ферштейн?
Я тогда не знал того, что знал дядька Вячеслав Иванович. Не знал, что Кент наш прятался не столько от милиции, в которой у него уже была своя агентура и от которой он в крайнем случае рассчитывал просто откупиться, сколько скрывался от владельцев конфискованной им из мебельных фур наркоты — от чеченцев из клана Исмаиловых, подмявших под себя Толика Суконцева, и не только его.
— Ферштейн, — ответил я дядьке и вздохнул немного разочарованно. Честно говоря, думал я, что старшие товарищи предложат какой-то более прямой и более скорый ход. Более короткий, что ли, и более эффективный.
— Ну, ну, не вздыхай, — осудил меня дядька. — Молод еще. Глуп. Не понимаешь своего счастья. Вот я тут на тебя поработал, пошуршал выписками из нашего центрального архива. Считаю, что вот эта личность наиболее подходит для того, о чем мы с тобой говорили. Любуйся — старший прапорщик внутренней службы Матейко Василий Никифорович. Коридорный у того самого Никона. Попробуй, попытка не пытка.
Я встал.
— Спасибо тебе, конечно, огромное. И, конечно, ты прав — попытка не пытка. Ну а если это не он?
— Если не он, — засмеялся дядька, — я тебе еще одного дам. Или двоих. А ты как думал? Как в детективном романчике: лежишь на диване, играешь на скрипке, а преступник крутится у тебя под дверью, ждет, когда ты его соизволишь разоблачить? Фигушки. Без труда ни рыбку съесть, ни на елку влезть!
И с этим невразумительным напутствием едва не вытолкал меня — дал понять, что у него есть и другие дела, более неотложные, чем мое…
9
Филя Агеев, один из лучших «топтунов» «Глории», ходил за прапорщиком три дня, пока тот наконец не вывел его на Кента. Это было утомительное и малоприятное дело. Вася после смены в Бутырке с парой-тройкой таких же вахлаков в форме, нисколько не похожих на военных людей, обычно шел либо в пивнушку на Масловке, либо на территорию стадиона «Динамо». Культурная программа у тюремщиков была не шибко разнообразная: в пивной они, понятное дело, наливались пивом, это у них называлось «залакировать бутылочку», в Петровском же парке «лакировали» сам лак — просто глушили водку, иногда заедая «мануфактурой», иногда каким-нибудь сиротским плавленым сырком. Это была не жадность, это был некий своеобразный прагматизм. Во всяком случае, деньги, как быстро выяснил «топтун», у Васи водились — нередко, распрощавшись с друзьями, он входил в метро, чтобы, выждав какое-то время, вынырнуть оттуда и купить тут же, в одной из палаток, какую-нибудь жареную курицу, а потом жадно сожрать ее, глуша свободные алкогольные радикалы. Похоже, он вообще любил поесть — пузо его перло из-под форменной куртки, щеки лоснились. «И вот такой мешок, — думал иногда Филя, с отвращением глядя, как Вася грузно косолапит по улице, — фактически распоряжается судьбами десятков людей. Мордует их, унижает, а если есть возможность, то, наверно, и прикладывается ручкой…»
Жил Вася в районе Переделкино, в огромном новом микрорайоне, который одним своим видом наводил на Филю тоску. Не любил он эти новостройки: огромные безликие дома, огромные безжизненные пространства между ними. Не то многоэтажные бараки, которые все равно в конце концов придется ломать, не то поставленное на попа новомосковское кладбище: всем по одинаковому кусочку земли, всем по одинаковой оградке, то бишь квартирке… Неудивительно, что здесь так часто случаются всякие криминальные происшествия, неудивительно, что здесь выводятся люди новой формации — отморозки, не знающие любви к родителям, жалости к маленьким детям, уважения к старикам…
Но как бы то ни было, прапорщик Вася, даже будучи сильно подшофе, исправно шел к своему дому. Филя уже прекрасно знал и сам этот дом, и все подходы к нему. И даже то, что через не запирающуюся камеру мусоросборника можно в случае необходимости выскочить на другую сторону дома — уйти от погони или, наоборот, быстро нагнать кого-нибудь. Ходить, пасти объект здесь было трудно — очень большие открытые пространства. Но поскольку маршрут Филя уже изучил, он позволял себе выходить на Васю и откуда-нибудь сбоку, и, опередив его, пропускать на встречной дорожке.
…Однако в тот вечер Вася, не задержавшийся как обычно с коллегами, прибыв в Переделкино, почему-то не пошел, как у него было заведено, к своему дому — Филя даже чуть не потерял его, когда «объект» непредусмотренно свернул на пешеходную дорожку в березках, как бы опоясывающую Васин микрорайон по внешнему обводу. Местами по ту сторону дорожки был виден настоящий лес. Филя даже слышал голоса ребятишек, которых учительница привела туда на экскурсию. И вот как раз там, на краю лесной опушки, Филя увидел то, что заставило его насторожиться, привести себя в состояние боевой готовности.
— Внимание, кажется, выхожу на объект, — сказал он в микрофон, незаметно пришпиленный к лацкану его куртки. Сказано это было для страхующего Филю Севы Голованова и означало, что Сева в любой момент может понадобиться. Теперь Филя скороговоркой докладывал обо всем, что видел: на опушке черный большой «мерседес», чуть поодаль — джип сопровождения.
— Народу много? — спросил Сева.
— Да народа-то как раз особо и не видно. Но, похоже, в джипе несколько человек. Один, два… Нет, не получается.
— Что не получается? Сосчитать? А если пройти как-нибудь не очень далеко от них — не получится? Ты вот чего, ты подожди, я сейчас подъеду, вдвоем наладим детскую коляску…
Видимо, так хорошо проанализировал Сева кротовский рассказ про события на подмосковном аэродроме, что сейчас, изучив район поиска, предложил использовать детскую коляску тоже для более близкого контакта, как пояснил он. Это была неплохая идея, если учесть, что устройство коляски предусматривало размещение мощного микрофона направленного действия.
Он примчался в момент. На Филю накинули старый плащ, чтобы больше был похож не то на пенсионера, не то на бомжа, коляску поставили на шасси, сунули в нее сверток, похожий на куклу.
— Давай пройди мимо как можно ближе. Особо не рискуй, — сказал Сева, напутствуя друга. — А я подстрахую в случае чего. — Он откинул коврик, показал лежащий там «стечкин». — Если что — падай, а я очередь прямо над головами у них дам. Годится?
Правда, до «стечкина» дело не дошло, но и записать много не получилось — прапорщик уже прощался:
— Значит, до пятницы, Виталий Николаевич?
— Да, так и скажи папане: Кент, мол, в пятницу деньги получает, все сто процентов. Не забудешь?
— Как можно. В пятницу, сто процентов…
— Молоток, красноперый! Насчет места — я тебе сообщу отдельно. — Тут возникла какая-то пауза, потом хозяин «мерса» сказал отрывисто: — На, держи. Нормально тебе?
— В самый раз, — заискивающе прочастил Вася, — в самый раз. Много благодарен.
— Точно говоришь, что папане ничего не надо?
— Обижаешь, Виталий Николаевич. Как на духу!
Сыщики помусолили эту запись так и этак.
Во-первых, они не ошиблись насчет Васи — именно он был связным между Кентом и его паханом Никоном. Во-вторых, судя по всему, встречался он, конечно, именно с Кентом — ведь Вася уважительно называл того Виталием Николаевичем, а Кента по паспорту именно так и звали: Виталий Николаевич Чучин. В-третьих, связной и Кент договорились о встрече на ближайшую пятницу. Причем, по всему судя, эта встреча должна сопровождаться передачей денег. То есть очень вероятно, что Кент и компания намерены сбыть очередную партию «товара» на условиях стопроцентной предоплаты, и можно предположить, что речь идет о некой крупной, может быть даже очень крупной, сделке. Жалко, конечно, что они не знали ни места совершения этой сделки, ни нового места встречи Кента и связного, но как бы то ни было, они нашли этого самого Кента, и это было главное. А уж как они его прихватят и как заставят разговаривать — это вопрос технический.
Вечером они вчетвером — Сева Голованов, Филя, Денис и специально заехавший к ним в «Глорию» Вячеслав Иванович Грязнов — сидели за столом, пили чай и обсасывали ситуацию со всех сторон.
— Конечно, сведений у вас маловато. — Вячеслав Иванович с отвращением отодвинул от себя чашку и сказал с сожалением: — Нет, ребята, организм не обманешь… — Вздохнул. — Мало, я говорю, у вас информации. Их бы еще понаблюдать. Можно было бы даже прослушку поставить, точно адрес этого Кента установить… Но ведь у вас для этого — ни сил, ни времени, верно? И наобум Лазаря тоже действовать нельзя, особенно в такой опасной ситуации. Вот представьте себе, что вы поперли напролом и вдруг выяснили, что ваш Кент живет в коттедже за кирпичным забором. Ну и какие вы предпринимаете действия? Кидаетесь коттедж штурмовать? А что, в таком случае, от вас останется?
— А может, машину захватить? — предложил Филя. — Подключить к этому делу ГАИ — и порядок: дорогу перегородили, «мерса» остановили. Они кричат: за что? А мы им: счас разберемся, а потом уж и поедете. Ну и захват…
— Ага, — сказал Денис неодобрительно. — Мы их задержали, а охрана из джипа и нас всех, и гаишников тут же и положила…
— Н-да, ребята, это вы того, насчет захвата — малость переборщили. — Грязнов-старший поморщился. — Я бы вот чего вам посоветовал. Во-первых, начинать действовать только тогда, когда покупатель наркоту заберет. Иначе и продавцы, и покупатели за нее драться будут — как фрицы за рейхстаг. А вы представляете, какого шороха наделать можно, если эту партию захватить? И вообще, представляете хоть, каких бабок эта наркота стоит?!
— Да уж, — сказал Филя. — Бабки колоссальные.
— Ну вот, поняли, да? Наркоту вы пропускаете, а вот когда этот самый Кент деньги будет принимать, — вот тут уже можно и попробовать. Знаете я что думаю? Они же ведь жлобы, эти урки — деньги увидел и затрясся весь. Я думаю, Кент будет если не получать сам, то уж пересчитывать наверняка. И пересчитывать без свидетелей, это уж как пить дать. То есть он скорей всего будет в салоне какое-то время один. И вот тут-то его и следует прихватить.
— А что, действительно! — воодушевились мы. — Охрану положить на землю, джипу колеса продырявить, а «мерса» угнать. Вячеслав Иванович, как ГАИ — в случае чего не поможет?
— Нет! — сурово отрезал Грязнов.
— Почему? — не понял Филя. — Разве вам нельзя договориться с ГАИ?
— Нет — это в том смысле, что операцию я вам не разрешаю. Все очень сложно, очень неопределенно. Нужно как-то по-другому.
— Ты не можешь нам запрещать, — воспротивился было Денис, но Вячеслав Иванович прервал его:
— Могу, племянничек, и еще как могу. Ты не забывай, что я все-таки как-никак начальник уголовного розыска!
— Да ну, Вячеслав Иванович, что вы, в самом-то деле! — разочарованно протянул Сева. — У нас у всех боевой опыт, об этом-то не забывайте!
— Вот-вот! Вы тоже не забывайте, что здесь не Чечня и не Афган, когда собираетесь затеять здесь пальбу! Огромный город с огромным количеством ничего не подозревающих граждан… Нет, даже подумать страшно. Да и себя вы в любом случае подставляете — не под пулю, так под уголовную статью. Вот что. Давайте-ка понаблюдайте их еще. Может, возникнет какой-то другой вариант, более бескровный… Ты понял меня, Дениска? Никаких боевых действий в городе!
Они потом какое-то время ворчали: что, мол, он нам, командир, что ли? Подумаешь, учредитель «Глории». У нас свое, у него свое. Но потом успокоились: нет так нет. У сыщиков «Глории» и так по этому вроде бы не самому сложному делу хлопот было — выше головы…
И все же до Кента они добрались. И добрались в общем-то, как теперь можно судить, довольно легко. Проще говоря, им повезло, как очень нередко везет людям мужественным и целеустремленным.
Похоже, Кентовы клиенты прибыли в столицу откуда-то со стороны Урала. Во всяком случае, встреча продавцов и покупателей происходила недалеко от Домодедовского аэродрома. Голованов и Филя следовали за ними с целью просто проследить передвижения Кента. Но когда они увидели, что джип охраны остается на основной дороге, на Новокаширском шоссе, а «мерседес» сворачивает на какое-то боковое ответвление, ведущее к старому шоссе, Сева и Филя, не зная, в чем дело, решили все же следовать за «мерсом». Решили по одной простой причине: Кент был именно там. Они ни на что особо и не рассчитывали поначалу, ведь с Кентом в машине было еще трое — два амбала-охранника и водила, судя по шее — малый тоже физически подготовленный. Они прикинули шансы в рукопашной. Амбалы тяжеловаты и хоть, наверно, знакомы с восточными единоборствами, все-таки резвости отбить атаку профессионалов-спецназовцев им вряд ли хватит. Так что настоящую опасность для них представлял, пожалуй, один водила — он мог быть вооружен чем угодно, не зря на нем была очень просторная куртка. Ну и, конечно, сам Кент. Этот высушенный северными отсидками мужичок был легковат для рукопашной, но зато, судя по тому, что они о нем уже знали, в любой схватке был неустрашим и готов идти до самого конца. Оттого, надо полагать, и пер так неудержимо в воровской иерархии наверх…
Сева закатил машину на стоянку перед небольшим придорожным ресторанчиком. Филя вылез, деловито открыл багажник, вытащил домкрат, будто собираясь заняться сменой колеса, а Сева перебрался на заднее сиденье и, изображая спящего, внимательно следил за тем, что творится снаружи. Увидел наконец, что Кент в сопровождении амбалов ушел внутрь, сказал минут через десять:
— Сходи возьми чего-нибудь в буфете.
— Чего? — не понял Филя.
— Чего, чего, — пропел Сева. — Чего-нибудь для отвода глаз. Ну, бутерброды, пару бутылок пива. Понял?.. И посмотри, как они расселись. А еще проверь, что там с водилой. Где он — в машине, рядом? А то я что-то совсем его из вида потерял…
Через несколько минут Филя доложил ему:
— Сидят за столиком у окна. Трое на трое. Пьют пока мало. Кейсы под столом. Большие, как чемоданы… знаешь, такие бывают, дорожные…
— Клиентов разглядел?
— Ну так, в общих чертах.
— Черные? Ну там, цыгане, чечены?
— Да не… Русские. Вернее, славянской наружности.
— Ну а с водилой чего?
— Водила пока в машине. Так что если нам этих хлопцев здесь встречать — он аккурат у нас за спиной окажется.
— Н-да, брат, это уже хреново. Есть сображения?
— Ну у них, наверно, на этом расчет и строился, чтобы он типа их прикрывал. Не дураки же они, в самом — то деле! Ты-то что думаешь?
— Я думаю — третьего бы нам сейчас. Чтобы оттуда, из кабака, хотя бы знак подал — готовьтесь, мол, ребята, они выходят…
Решение пришло к Севе неожиданно.
— Не обратил внимания, у водилы стекло открыто?
Оба старались в сторону «мерседеса» не смотреть — уж кто-кто, а они-то знали, что порой лишний взгляд в сторону объекта как бы электризует воздух, заставляет преследуемого нервничать раньше времени и совершать какие-то непредвиденные поступки.
— Вроде открыто. Он даже курил сидел, дым на улицу пускал, это я точно помню.
— Тогда так. Вот тебе «стечкин». Мы с тобой идем вместе — вон до того бампера, а там разделяемся. Я подхожу к «мерсу» слева, ты справа, чуток отстаешь, как будто вообще ко мне отношения не имеешь. Я типа прошу закурить, ты наставляешь на него пушку. А дальше я для начала вырубаю его — в висок или по макушке, как получится.
— А если с моей стороны стекло закрыто будет?
— Оно наверняка закрыто. Но это ничего, через стекло пушку покажешь. Только постучи предварительно, отвлеки внимание. Смотри как следует брякни, чтобы ему стекло жалко стало.
Увидев направленный на него ствол, водила сразу понял что к чему. Не шумел, не сопротивлялся, разумно поднял руки, правда сказав при этом довольно злобно: «Зря вы это, братаны. Все равно ничего вы с этой тачки не поимеете».
Принял их, чудик, за местных угонщиков. За деревенских придурков, стало быть. На этом месте Сева приложил его по макушке и малость перестарался: некоторой проблемой потом было пристроить вырубленного водилу поестественнее — заснул, мол, человек, откинул головку назад и дрыхнет, утомился. Однако справились и с этим, причем достаточно шустро, так что у них осталось время, чтобы перегнать свою машину, поставить ее впритирку, бок о бок с «мерсом», и даже пошарить у бандюков в «бардачке».
— Смотри-ка, Сев, граната. Видишь — лимонка, Ф-1. Это они, видать, так, на всякий пожарный водиле положили.
— Запал на месте? А ну дай ее мне! — приказал Сева, у которого сейчас башка работала с необыкновенной ясностью. Всегда, между прочим, так было, когда доходило до настоящего дела…
Те трое, которых они ждали, вышли из заведения довольно спорым шагом, оставив покупателей обмывать сделку в одиночестве.
Один амбал нагнулся над водителем, чтобы разбудить его, второй, забежав вперед, услужливо распахнул заднюю дверцу перед Кентом, степенно несущим заветный чемоданчик. Кент даже успел раздраженно бросить водителю:
— Что ж ты, мудила, двери-то не закрываешь? Ведь сказал же, блин, русским языком: запрись на замок и не высовывайся, жди нас!
«Бык», возившийся с водителем, недовольно посмотрел на «шкоду» — мешала — и, поймав Филин взгляд, небрежно тряхнул рукой — отъезжай, мол, чего вперся. Филя, якобы изо всех сил стараясь понять, чего от него хотят, совсем перегнулся к правому окошку, а в следующий момент, не дожидаясь, когда подвох с водителем раскроется, распахнув правую дверцу своей «шкоды», с такой силой ударил висевшего над водителем «быка», что тот, охнув, сполз наземь. Похоже, отключился.
Естественно, теперь им обоим пришлось тут же выскочить из машины. Филя спешил закрепить успех с помощью тяжелого «стечкина», а Сева, зажав на всякий случай в руке лимонку, готовился взять в работу второго амбала.
Еще только распрямляясь после тесноватого шкодовского салона, Сева, пустив в дело левую ногу, успел достать противника в голову как раз в тот момент, когда тот начал к нему разворачиваться всем корпусом. «Все-таки большая масса — это большая масса, — назидательно сказал самому себе тяжеловатый Сева. — Видишь что получается, если за весом не следить — на вид такой громила страшен, а реакция у него хоть немного, да заторможенная». Вот у Кента — у того реакция оказалась отменной: какое-то мгновение — и пушка уже торчала в его синей от татуировки клешне. Но Сева, глядя ему прямо в глаза, как бы никуда больше не торопясь, выдернул чеку и, не отрывая взгляда от злобно сверкающего глазами пахана, просунул руку с гранатой в салон.
— Ты лучше брось пушку-то, Кент, — тихо посоветовал он, а то тут сейчас такое рагу будет!
Кент подумал немного, подумал еще, но пистолет свой отдал только тогда, когда зашедший с другой стороны Филя распахнул еще одну дверцу «мерседеса». Тут же они вдвоем завели Кенту руки за спину, надели на него наручники.
— Что и требовалось доказать, — мудро пробормотал Сева, вставляя чеку на место.
Проделав это, он на всякий случай огляделся. Все произошло столь стремительно, что, похоже, никто из немногочисленных свидетелей — в машинах, на крыльце ресторана — так ничего толком и не заметил. Убедившись в этом, Сева впихнул в салон заваленного им амбала, который пока и не думал приходить в себя, — не бросать же страдальца на виду у всех, верно? И вобще, если бы вокруг никого не было, совсем никого, можно было бы засунуть его в багажник, как, впрочем, и второго, до сих пор сидящего под водительской дверцей. А так пришлось приказать Кенту лечь на пол, после чего Филя и Сева совместными усилиями втянули на заднее сиденье и второго амбала тоже.
— Ты чего, сука! — завопил вдруг Кент. — Ох…л, что ли!
— Заткнись, говно! — рявкнул на него Филя, усердно трамбовавший своих пассажиров. — Подумаешь, наступили на него!.. Все, командир, — сообщил он Севе, забираясь между бесчувственными амбалами и с удовольствием ставя ноги на лежащего внизу Кента. — Посадка окончена, можно ехать.
— Да ты чего? — удивился Сева непонятливости компаньона. — Ты чего, здесь, что ли, собрался ехать? В «мерсе»? А ну давай в нашу машину и кати впереди курсом на старую Каширку. Ищи подходящее место, чтобы с этими уродами политбеседу провести. Да поглядывай, как бы нам на ментов не нарваться…
10
Кент давно уже подсел на иглу, и сейчас ему было тоскливо не столько оттого, что он так по-дурацки попался в лапы каким-то непонятным хмырям, сколько оттого, что на него все сильнее накатывало неудержимое желание уколоться. И это было погано, потому что, если он не сделает укол в течение ближайшего часа, еще через полчаса у него начнется ломка. И главное, доза была у него при себе, в кармане, только вот как воспользоваться этим сейчас, со связанными-то руками? Попробовать уболтать вот этого, что сидит за рулем, может, что-нибудь получится?
И тут сидевший за рулем фраер, что показывал ему гранату, словно прочтя его мысли, заговорил с ним сам:
— Ты чего джип-то на шоссе оставил? — поинтересовался он.
— Тебе-то что за дело? — не удержался от грубости Кент. (Еще чего — будет он со всяким дерьмом церемонии разводить, много чести.)
— Мне-то? — хмыкнул фраер. — Да никакого. Просто хотел понять — совсем ты дурак или просто уже обнаглел до того, что сам себе доказываешь, будто ничего на свете не боишься…
— Много чести кому-то чего-то доказывать, — гордо огрызнулся Кент, но все же снизошел до объяснения: — Эти, ну с которыми я встречался, такое условие поставили: чтобы их трое и нас трое, и никаких подозрительных машин поблизости. — Отвечал он нехотя, сквозь зубы, по-прежнему не очень понимая, что происходит: ни опасности настоящей не чувствовал (а у него на опасность чутье было — как у волка), ни серьезности происходящего — так, не нападение, не захват, а что-то вроде какой-то пионерской игры… Правда, в чемодане у него была огромная сумма денег, но за деньги он почему-то не боялся: вряд ли и среди уголовников найдется смельчак, который рискнул бы выдернуть деньги из-под самого Никона. Может, это менты? Какая-нибудь ФСБ? Как бы это половчей выведать… Увидев, что сидевший на водительском месте мужик после его ответа удовлетворенно кивнул головой, Кент, воспользовавшись этим расположением, осторожно спросил:
— Ты давеча кликуху мою назвал — ты меня знаешь, что ли?
— Наслышан, — сказал водила.
— Ну раз наслышан, может, скажешь, чего от нас надо-то? Может, перетрем все да уладим между собой?
— А чего улаживать? — нехорошо усмехнулся Сева. — Ты чего можешь предложить-то? Бабки? Так бабки мы у тебя и так возьмем. Ты ж, как я понимаю, за наркоту сейчас деньги получил. Верно?
— Ну ты и дурной! — восхитился Кент, стиснутый с двух сторон не приходящими в сознание телохранителями. Уроды чертовы! Проспали, теперь вот расхлебывай за них не пойми что. — Ты даже не знаешь, на что ты руку поднять собрался. Это ж не мои бабки-то. И кто их возьмет — тому ой как худо будет! А я бы тебе из своих отстегнул, по-честному…
— Ну да, — лениво сказал Сева. — Отстегнешь, а потом всю жизнь за ними гоняться будешь, из горла вынимать. Нет, земеля, нам лучше тебя в ментовку сдать со всеми уликами. Пусть с тобой там разбираются — сколько ты наркоты перевез, с кем наваром делишься, а кого уже прикончил…
— Дак вы чего, из ментовки, что ли? — даже обрадовался Кент. — Из ФСБ, да? А я все думаю: что за ребята — братки не братки, воры не воры… На этих, на рэкетиров, тоже не машете. Как-то все, думаю, у них не так, не по-людски… Или охранники какие…
— Ну это мы сейчас проверим, — хмыкнул Сева, сворачивая вслед за «шкодой» с шоссе, — по-людски или не по-людски.
Через пару километров бегущей через лес пустынной бетонки Филя нашел удачное место: достаточно далеко от дороги, глухая лесная опушка, поросшая по краю орешником, — сейчас, по осеннему времени, никто ничего не увидит и не услышит.
Обе машины встали под прикрытием больших разлапистых кустов лещины, и тут Кент впервые по-настоящему забеспокоился.
— Вы чего все же затеяли-то, мужики? Давайте все путем решим, а? По уму?
Голованов, не обращая на него внимания, вытащил из кармана мобильник, набрал номер.
— Ну, дело сделано, — доложил он Денису.
— Вы где? — спросил в свою очередь Денис.
— Не в городе. Недалеко от Белых Столбов, в лесочке. — И добавил специально для Кента: — Место хорошее, глухое. Можем закопать, можем сжечь в ихнем же «мерсе»…
— Ты чего, Сев?! — не врубился Денис. — Ты чего городишь-то?
— Короче, значит, в Москву не везти? Ни в коем случае?
— Ты вот что, — сообразил наконец Денис. — Сюда, конечно, не вези. Хорошо бы и мне поприветствовать, ну да что уж теперь. Но допроси как следует, ничего не забудь. И самое главное — узнай, кто убил Разумовского, надо ж гонорар-то отрабатывать! Только узнай, а не выколачивай. Знаем мы ваши афганские приемчики.
— Да ты чего, Де… — начал было Сева, но вовремя вспомнил: по телефону никаких имен. Поправился: — Ты чего, дедок! Это же убийца, вор!
— Ты все понял? Когда допросишь, обязательно перезвони мне. Обязательно перезвони, я пока с дядькой свяжусь, пусть МУР подключается, самое время!
— Я все понял! — сказал Сева, в большей степени работая «на публику», чем на Дениса. — Кончу их — и перезвоню. Пока. — Он отключился, спрятал трубку в карман. Сказал ждущему своей участи Кенту: — Ну вот, все и решилось. А ты, как говорится, боялась…
Кент злобно дернулся.
Надо было действовать, и действовать быстро, пока не ожила Кентова свита, пока их не начали искать всерьез. Он оглянулся — амбалы начинали подавать признаки жизни; водитель, оторвав голову от подголовника, смотрел на него мутными, ничего не понимающими глазами…
Вдвоем с Филей они снова вырубили их, заставили Кента, вместе с его чемоданом, перейти в их «шкоду» и, проткнув «мерседесу» на прощание все четыре колеса, вернулись на шоссе, чтобы километров через десять, не доезжая до поста ГАИ, снова свернуть в лес…
Кент сидел на пеньке на краю новой поляны, а Сева стоял перед ним.
Ломка уже начинала донимать, наручники нещадно резали руки, и он спросил, стараясь не глядеть на этого здоровенного мужика, чтобы не выдавать лишний раз своей ненависти, — чего впустую глазками сверкать, не в его это правилах. Так, с полуопущенными веками, и спросил у Фили, который показался ему помягче, посговорчивей:
— Сколько?
— Чего сколько? — не понял Филя.
— Сколько хотите с меня получить? — И, забыв, что руки за спиной, для большей наглядности потер там, за спиной, палец о палец.
Сева не удержался, въехал ему со всей страстью в зубы. Въехал, видно, неожиданно и для себя самого. Буркнул:
— Извини.
— Понял, — беззлобно прошепелявил Кент разбитыми губами. — Субботник, значит, как у блядей. Задаром то есть… — И сплюнул.
Сева по многолетнему опыту службы в горячих точках знал, как по-разному ведут себя люди, попавшие в ситуацию смертельной опасности. Есть трусы, которых легко запугать и сделать послушными, даже ни разу не ударив, есть «герои», которым надо, чтобы и они сами, и все, кто вокруг, видели, сколько в них куража. Но в конце концов и эти, как правило, довольно быстро ломаются — кураж обычно кончается одновременно с физическим терпением. А вот иногда встречаются упертые, такие, которым наплевать на то, что вовне; для такого самое главное — не переступить какую-то черту внутри себя самого. Вот у них Кротов, к примеру, как раз такой. И такой же, судя по всему, был вот этот уголовник и убийца. Или он ошибается?
Он резко ударил его с двух сторон по ушам — был такой прием скорого развязывания языка у упертых. И, внимательно следя за реакцией Кента, про себя обрадовался: он ошибся — этот сидевший перед ним на пеньке уголовник оказался неким гибридом. Он, похоже, был упертым рационалистом.
— Хорошо врезал, — сквозь боль сказал Кент. — Не врубаюсь только, за что. Еще раз предлагаю, пацаны: давайте сделаем все путем. — Он или совсем их не боялся, или пока еще не верил, что их надо бояться. — Вы ведь не урки, верно?
— Ну верно.
— И не менты, так?
— Почему решил?
— Какие-то сладкие больно. Вон ты стукнул, а сам вроде как переживаешь…
— Погоди-погоди, — остановил Филя, — с чего взял-то? Мы с тобой еще толком и не говорили даже.
— Вот я про то и толкую: менты бы уже и матюков насовали, и печенку бы отбили, а вы чего-то все мармелад разводите… Не пойму — гебешники, что ли? Или какие инженеры бывшие — решили рэкетом поправить материальное положение? Короче, говорите, чего надо — и разбежались.
— Ага, держи карман! — усмехнулся Филя. — Разбежались, размечтался!
— Никона сдашь? — вдруг в лоб спросил Сева.
— А кто это? — спросил в свою очередь Кент и издевательски усмехнулся.
«Эх, скополаминчику бы! — с тоской подумал Сева, вспомнив последнюю свою „горячую точку“. — Скополамин замечательно язык развязывает».
— Это тот, кто тебе «малявы» чуть не каждый день шлет…
— Не, про это я ничего не знаю.
«Скополаминчику бы, — снова подумал Сева, — сразу бы все рассказал, и про Никона, и про Гранта этого… мать их!» И еще раз ударил Кента по ушам — теперь намного злее, чем раньше.
На этот раз он его достал — Кент мучительно сморщился, замотал головой. Сказал, едва справившись со стиснутой болевым спазмом гортанью:
— Молодец, сучара. Но я б тебе душевнее приварил…
Сева сделал вид, что не слышит.
— Гранта ты замочил? — спросил он, включая диктофон.
— А, вон оно что! — с некоторым даже облегчением протянул Кент, косясь на японскую машинку. — Так бы сразу и сказали. — Он снова потряс головой — видно, последний удар таки потряс его. — Чего вам до Гранта-то — сдох, туда ему и дорога. Хуже нет беды: вор в законе, а ссучился…
— Погоди, погоди, — изумленно остановил его Филя, нарушая все правила: — Кто вор в законе? Грант?
— Ну а про кого вы меня спросили-то? Грант. Законник, а сперва ссучился, на ментовку начал работать, а потом дак и того хуже — общак грабанул. Братва на зоне не зря толкует, что настоящих законников больше не осталось — завели лаврушники моду титулы покупать, ну и пошло-поехало…
Сева выключил диктофон.
— Ты вот чего, — сказал Сева, нажав на «стоп». — Ты кончай тут романы тискать, давай про дело, понял? Или еще по ушам захотел?
— А я чего, не про дело, что ли? Скурвился Грант, а у нас на этот счет закон один — секир-башка… Это… не знаю, как вас и называть-то… следователи, что ли?
— Дознаватели, — буркнул вроде в шутку Сева, но Кент воспринял его слова всерьез.
— Так вот, граждане дознаватели, видите, за какое говно вы меня мучаете! Не стоит оно того, бля буду. Давайте я вам лучше выкуп заплачу — ну вроде как в суде — и разбежимся, а?
— Выкуп?
— Ну пусть не выкуп, а как там… залог, во! Хотите? Вот прямо вам, без всяких расписок и налогов. Сто тысяч за то, что вы меня сейчас отпускаете. Чего жметесь? Мало?
— Ты так и не сказал нам, кто пришил Гранта, — словно не слыша его, мрачно сказал Сева. — Тебе что — еще врезать? Ты меня бойся, урод, я вот этой самой рукой, если что, мозги зараз вышибу!
— Вот я и говорю, что вы не менты, — вздохнул Кент. — Менты бы точно уже бабки взяли…
Сева угрожающе замахнулся, но Филя поймал вдруг напарника за руку, заставил отойти на пару шагов.
— Сева, блин, ты только посмотри на его руки-то! — зашептал он ему на ухо.
— А что там?
— Да он исколотый весь, видишь, дырки от шприца? И глазки — посмотри, как мутнеют. Ты не бей его больше, понял? Он все равно сейчас уже небось ничего не чувствует, у него ломка начинается. Ты пообещай ему дозу — он нам все сам выложит! — И сказал вслух, громко, специально для Кента: — Ты только посмотри на этого хмыря! Возьмешь у него деньги, а он тут же начнет везде звонить, что гебешники от него взятку приняли. Да еще придумает фигню какую-нибудь — что мы, к примеру, за дозу с него деньги слупили, какие захотели…
Кент аж зубами заскрипел:
— Бля буду, мужики, никому ни слова, а? Свалю, а вы потом хоть какие мои показания в дело пускайте — возражать не буду… — Грудь у него под рубахой до синевы была исколота какой-то татуированной похабщиной. — Ну, мужики? Я вам сто тыщ и показания, а вы мне ширнуться дадите и отпускаете. Как?
— Да где мы тебе дозу-то возьмем?
Кент криво усмехнулся:
— Не знаю, как вы, а я бы вам за сто тысяч дозу поискал… Но так и быть, и тут облегчу вашу жизнь: доза у меня с собой, мужики, дозвольте только ширнуться. — Сева и Филя быстро переглянулись — под наркотики Кента можно было и милиции сдать. — Гад буду, — продолжал тот изображать сирену, — все в лучшем виде нарисую! Про все показания дам!
Он уже взахлеб обещал все сразу, понимая, что сам же кончает себя как настоящего, уважаемого всеми вора, но поделать с собой уже ничего не мог — ломка, предчувствие страшного смертного ужаса все сильнее завладевала его существом. Если не уколоться, если не уколоться… это будет смерть… И еще он вдруг подумал, что в случае чего все будет валить на Никона — чего ему сделается, он все равно уже в тюрьме.
— Ну и где они, твои показания-то? — угрюмо спросил его здоровяк, который, сволота, так ловко бил его по ушам.
Кент с ужасом понимал, что вот-вот сломается, он уже не знал, как еще тянуть время, как морочить голову этим непонятным легавым.
— Показания? — туповато переспросил он. — А я их вам сейчас дам! — сказал и сам удивился — были, были в нем еще какие-то силы сопротивляться. — Дадите ширнуться — и сразу все выкладываю.
— Ладно, дадим, — великодушно сказал вдруг здоровяк. — Так кто все же прикончил Гранта? Говоришь — и даем ширнуться.
Кент живо представил, как сейчас расплавит дозу в ложке… как начнется приход и сразу пойдет по всему телу блаженная волна ни с чем не сравнимого кайфа, освобождения от всяческой тяжести… И он дрогнул.
— Есть такой… Мастерила, — сказал он, сглатываая тягучую слюну. — Киллер. Какой-то из ваших, спецназ… бывший. «Альфа», что ли… — И вдруг его осенило: за каким он Никона-то собирался сдавать. Он сдаст генерала, который Мастерилу им подарил. — Только он не наш, этот Мастерила-то. Его один губоповский генерал подослал… Суконцев фамилия, слышали?
Ух как складно все получалось! ГУБОП во всем виноват, а они, урки, ни при чем! Кент с удовольствием наблюдал, как начали встревоженно и туповато переглядываться захватившие его мужики. Что, не ожидали, сучата? Вот так вот, знайте наших!
11
Суконцев сразу отметил, что генерал Гуськов с самого утра появился на службе, что называется, не в духе. И это не могло не навести его на кое-какие нервные размышления, потому что обычно шеф возвращался из своих заграничных поездок вальяжный, непробиваемо уверенный в себе. А сегодня он даже сказал, нехорошо усмехнувшись:
— Все, Сеня, кажется, пришел амбец нашему министру… А стало быть, и нам с тобой тоже. Здесь ничего такого пока не слышно?
— Да нет, Владимир Андреич, все как обычно. Так, бурчат кое-чего, но оно и всегда так вроде…
— Вроде… А там все газеты только и пишут, какой у он у нас с тобой коррумпированный, видите ли. Пугают друг дружку насчет того, что он грязные деньги к ним переводит. Как будто им, сволочам, не все равно! Такой шум подняли, что его счета даже блокировать начали, во как!
Семен Михайлович хотел ехидно спросить: а твои, мол, еще не блокируют? Но, конечно, удержался. Сказал, не поверив:
— Это в хваленой Швейцарии-то?
— А и что из того, что она Швейцария? Они там тоже америкосов слушают, как и все. Америкосы у себя какого-то очередного Япончика-Тайванчика заловили. Мы и знать про такого не знаем, а они, вишь, заловили, а у того паспорт еще советский. Ну и понеслась брехаловка на весь мир: русская мафия, русская мафия! Кстати, тут с нашим-то с тобой Тайванчиком все в порядке? Никакого шухера?
— Да вроде все как было. После той публикации молчат все. Вот только Кент у нас тут днями пропал. Помните такого? Ну что-то вроде зама у Никона… Поехал, как я теперь знаю, бабки за товар получать, получил — и пропал. Братва уже и охрану его за яблочко взяла, и клиентов чуть не к стенке поставила — никто ничего не знает! Прямо чертовщина какая-то! Охранники помнят все до того места, как их вырубили, а дальше — тишина. Ни на какой машине его умыкнули, ни в какую сторону повезли — ничего сказать не могут. Очухались в своем «мерине», на котором приехали, а вокруг лес, а при них ни телефонов, ни оружия, и все колеса у «мерса» проколоты. Ну пока они на дорогу выбрались да пока телефон нашли — след уже совсем остыл. Уж меня Никон чуть ли не со слезой упросил тюряги проверить…
— Почему тюряги-то?
— Да странное какое-то похищение. Никого не убили, даже не связали… Какие-то гуманисты, мать иху…
— Проверил?
— Проверил.
— И ничего, да?
— Так точно. Ничего.
— Слушай, а может, он просто хапнул деньги да рванул? — с сомнением спросил Гуськов.
— Да с какой стати-то, — не согласился Суконцев. — Кент — вор настоящий, он крысятничать не станет. Да он тут и так царь и бог и имеет будь здоров сколько… А потом охрана… Как они рассказывают, эти ребята — конечно, чистой воды похищение…
— Час от часу не легче, — тяжело задумался Гуськов. — Если и правда похищение — не иначе как ФСБ сработало, на них похоже… Слушай, — с надеждой спросил он вдруг у Суконцева, — а может, это какие-нибудь таганские или балашихинские? Ну свои, местные бандюки не поделили чего — вот и понеслась, а? Пустили Кента в распыл, а мы его теперь ищем… почем зря…
— Не похоже, Владимир Андреич. И я проверял, и Никон по своим каналам. Никто из братвы к этому делу не причастен…
— Плохой знак, — задумчиво сказал Гуськов. — Это, знаешь, как грипп. Ты вроде еще здоровый, а он в тебе уже сидит — то корежить тебя всего начнет, то в горле запершит. Похоже, кто-то совсем близко подобрался… Ты вот что… Давай пока займемся неотложными делами, а после обеда сядем, покумекаем, что нам срочно надо предпринять. Да! Эту сучку, Лазуткину, высвистай!
Нюся была не в настроении, первым делом закатила Гуськову скандал — зачем он ее вызывает среди рабочего дня.
— Что я у вас, на службе, что ли? — шипела она, стараясь не сорваться на крик. — Я и так уже под колпаком! Там, на таможне, Генпрокуратура роет, все выясняет, как это помеченные Интерполом фуры вышли из терминала без досмотра, того и гляди на меня выйдут, а тут ты со своими совещаниями…
— А ну помолчи! — рыкнул на нее Гуськов.
— А ты на меня не очень! Я, между прочим, не у тебя служу — у самого министра! — не на шутку обозлилась Нюся.
Но Гуськов словно не слышал этого ее возмущения. Подошел, схватил за кофту на груди, больно натянул ткань на кулак.
— Вот поставлю сейчас прямо на столе в коленно-локтевое положение и будешь стоять раком, пока мне — слышишь — пока мне надо! Служит она, не служит. Мы теперь все друг о друге знаем столько, что и спастись можем только все вместе. Ясно излагаю? Сейчас придет мой Суконцев — сиди и не квакай больше против меня, слушай, о чем идет речь…
Суконцев специально для нее изложил ситуацию с Кентом, и Нюся подумала, что была-таки права, исполнившись сейчас презрения при одном виде Гуськова: эти доблестные генералы как всегда обделались и как всегда в панике стараются найти спасение за женской юбкой, ну и понятное дело, основные задачи стремятся спихнуть на нее. А задачи такие. Во-первых, проверить, не сидит ли где у них в ФСБ Виталий Николаевич Чучин, он же Кент, а во-вторых, позаботиться о дневнике Гранта, ускорить его поиск, пользуясь ее дружбой с не успевшей стать женой вдовой погибшего.
Про дневники они толковали больше всего.
— Самая реальная угроза для нас для всех, — настаивал Гуськов, — это как раз дневники. Все, стервец, знал в таких подробностях, что там всем нам могилка гарантирована…
— А может, их нету, дневников-то? — с надеждой сказал Суконцев. — Ведь вы смотрите: «Милорда» этого мы прочесали от и до. Дома у него обыск провели по всем правилам. Пусто ведь!
— Дневники есть, — презрительно усмехнувшись, сказала Нюся.
— Ну, может, они так и пропадут с его смертью? — не сдавался Суконцев.
Нюся опять не согласилась с ним:
— Не могу ничего определенного пока сказать, но чувствую по себе, что что-то начинает просачиваться наружу…
— Вот и я о том же! — поддержал ее Гуськов. — А у меня чутье на эти дела — будь здоров. Как у ревматика к непогоде кости ломит, так и у меня… А сейчас словно зуд пошел по всему телу… А насчет того, что нигде нету… Не мог он это дело своей юной прошмандовке завещать, как думаете? Какой-нибудь тайничок с деньгами, с драгоценностями — и дневник заодно. Ты вот прикинь на себя, как бы ты сделал? — обратился он к Суконцеву. — Молоденькая любимая жена, этакий цветок… в проруби… а ты знаешь, что скоро тебе конец. Неужели ты бы не доверил ей все самое дорогое, самое заветное?
— Я? — с удивлением глядя на него, переспросил Суконцев. — Да ни в жизнь!
— Ладно, неважно! — подвел итог Гуськов. — Рассмотрим как рабочую версию, коли других нету. Скажи, Анна… — неожиданно официально обратился он к Нюсе. — Как ты думаешь, где он мог устроить свою главную захоронку?
Нюся ненадолго задумалась:
— Ну раз нет дома и нет в офисе, значит, либо в банковской ячейке, либо где-то еще.
— Банковская ячейка отпадает, — сразу сказал Гуськов. — Тут я уже приложил руку, провел оперативно-розыскные мероприятия по обнаружению средств якобы международного преступника Разумовского.
— Ну тогда так. Мог отдать кому-то на сохранение, что маловероятно, либо еще какое-то место, про которое мы пока не знаем. Скажем, еще одна его квартира или какая-нибудь дача, загородный дом… Я думаю так. Если кто и знает о тайнике — если он существует, конечно, — так это наша девочка-целочка. Невеста. И где бы он ни был — в какой-то квартире, на чьей-то даче — она нас туда рано или поздно приведет. А пока она туда не сунулась — нам вроде как и бояться с этой стороны нечего…
— А Кент? — спросил Суконцев.
— А что Кент? Кента даже ФСБ залови — у него против нас ничего нету, одни голые слова. Один поклеп, и все. Ты как думаешь, Нюся? — вдруг обратился к ней Гуськов. — Что ты все молчишь-то?
— А что говорить? Может, давай возьмем эту Грантову невесту, да малость подергаем за волосок-пискун? Небось сразу, все, что надо, вывалит…
Мужики аж переглянулись — такая ненависть прорвалась вдруг в Нюсиных словах.
— Я против! — сразу сказал Суконцев. — Брать — это значит, что ее придется кончать. Мороки не оберешься. А потом в нашем положении еще и мокруху на себя вешать — это как-то уж совсем чересчур. Я против…
И вдруг Нюся вспомнила, что совсем недавно Лена рассказывала ей и Марии Кузьминичне что-то про дачу в Жуковке, про малиновое вино. Тогда она совсем не придала этому рассказу значения. Удивительно: ее поразил не сам факт их совместной поездки за город, а восхищенный Леночкин рассказ о том, как Игорь читал ей на заснеженной дачной дорожке ахматовские строки: «По твердому гребню сугроба в твой белый заснеженный дом такие притихшие оба в молчании нежном идем…» — ну что-то вроде этого. Ах ты ж! Как, блин, красиво! Когда-то он возил и ее на эту дачу, правда не зимой, а летом, и, может, как раз потому никаких стихов ей не читал. «Ладно, — подумала она сейчас, вспоминая все это, — не подохну от зависти. Пусть тебе стихи, а нам подай что посущественнее…»
— Не надо никого мочить, мужики! — чуть не закричала она. — Есть идея. Я только сейчас вспомнила, действительно существует дача. Только она как бы не Грантова, а его дядьки, старого ветерана. Я даже вспомнила, что дед этот киоскером на станции работает. Не сидится ему, видите ли, старому вояке, на пенсии, газеты продает. Вот я и думаю: это будет самое милое дело — девушку туда выманить, а там уж и потрясти ее как следует. Может, даже не мучить, а культурненько, с помощью лекарства поспрошать… А вообще, можно пустить по ее следу и братков, чтобы, если случится что, мы сами остались бы чистые. То есть братки, к примеру, грабят дачу, а мы на зачистке — типа милицейский патруль. Дескать, случайно проезжали мимо, увидели нарушение законности и вмешались. Ну а что при этом погибли и хозяева, и налетчики — чья ж тут вина? Просто роковое стечение обстоятельств.
Она самодовольно посмотрела на генералов. Глаза ее горели от вдохновения.
— А что, — воодушевился Гуськов. — Что-то в этом есть, а Сеня?
— Может быть, — вздохнул тот. — Только как-то все через ж… В смысле — слишком уж хитроумно.
— Вот и хорошо! — быстро возразила Нюся. — Зато чище получится. А то вам все бы дубиной работать…
— Э, брось! — не согласился Гуськов. — Вон как Гранта заделали! Комар носа не подточит!
— Это что — ваша работа? — серьезно глядя на него, спросила Нюся.
— Почему сразу наша! — тут же дал задний ход генерал. — Я просто про то, что изящно кто-то все проделал. С этим, надеюсь, ты не будешь спорить?.. Ладно, может, оно и действительно ничего, это твое предложение, — в раздумье остановил он сам себя. — Тут только до мельчайших деталей надо все продумать. До мелочей. Вот, к примеру, как ты ее выманишь-то?
— А очень просто. Позвонит ей сам этот дядька и попросит приехать проведать старика. А звонить будет кто-нибудь из вас. Сказать, что он себя, мол, плохо чувствует, сердце, мол, прихватило, — она и помчится. Я думаю, если учесть, что она со стариком вообще всего-то один или два раза разговаривала, все пройдет в лучшем виде, подлога не заметит…
На том и порешили: Нюсин план утвердить, разработку его в деталях доверить тоже ей. Большая и нежданная честь.
«Какие ж они сволочи, все эти мужики», — привычно думала Нюся, не отдавая себе отчета, что первым номером за этими анонимными «мужиками» видится ей Грант, которому она все мстит и все никак не может отомстить…
После того их совещания Нюся исчезла почти на неделю, но Гуськов по этому поводу почти не волновался: сказала, что сразу сообщит, когда все будет готово, значит, сообщит. В любом случае прорежется — готово, не готово, неважно, поскольку ей самой-то деваться некуда. Однако она как раз объявилась — доложить, что все получится как надо и даже лучше…
Она не стала, как собиралась сначала, устраивать звонок от имени деда — еще неизвестно, что из этого получится, проколоться можно на какой-нибудь ничего не значащей чепухе за милую душу. Она позвонила сама, чтобы все уж вышло наверняка. Позвонила, конечно, не от своего имени, а якобы она соседка… То есть даже и не совсем соседка, а экономка на соседней даче… Что такое экономка? А это то же самое, что раньше называлось домработницей. Она там все время живет, на даче, караулит ее, а главное — топит. Это ж, знаете, не в городе — надо все время следить за котлом. Упустишь отопление, так порвет трубы, что убытку будет ого-го сколько… Так она убалтывала Лену, завоевывая ее доверие, и вдруг, словно спохватившись, сказала о дяде:
— Так я вам знаете что звоню-то? Я очень об Иване Аверьяновиче беспокоюсь, вон видите, даже телефон ваш нашла, если б вы знали, с каким трудом! А Иван Аверьянович последние дни очень плохо себя чувствует — из дома почти не выходит. У него же, вы знаете, сердце совсем больное. Ну и неудивительно — фронтовик ведь, и вообще — такая тяжелая жизнь человеку досталась! Да и просто старый ведь уже, трудно ему одному. Я тут стала с ним разговаривать, я говорю, может, у вас кто близкие есть — я бы вам вызвала, если сами стесняетесь. Никого, говорит, у меня нету, один я… А потом вот вспомнил про вас… Нет-нет, вы не подумайте, он старик деликатный, чтобы навязываться — упаси боже! Это я сама инициативу проявила. Он такой скромный, у него язык не повернулся бы вам пожаловаться, что он тяжело болен, что ему трудно. А мне почему-то кажется, что вы обязательно ему поможете. У вас такой замечательный молодой голос…
Последнюю фразу она произнесла с заметным сомнением, но Лена, поддавшись на легкую лесть, тут же это сомнение и развеяла — пообещала больного попроведать не откладывая в долгий ящик.
— Так что пока все складывается как нельзя лучше, — весело подвела итог Нюся. — Машину дадите?
— Зачем тебе машина? Ты разве тоже едешь?
— Да в том-то и дело! — чрезвычайно довольная собой, Нюся хлопнула себя от избытка чувств по коленям. — В этом-то самое главное — я ведь с ней еду. Как водитель и как наперсница.
— Вот это молоток! — одобрил генерал. — А это-то как у тебя получилось?
— Будешь смеяться. Да просто Елена, клюшка, не помнит толком, где она, дача-то.
— А то ты помнишь, — с сомнением сказал Гуськов.
— Помню, — сказала Нюся, — я ведь там раньше, чем она, побывала. Так что обещала ей помочь… ну вот и еду. А дальше — дальше уже дело техники.
Снова посидели, покумекали над планом — теперь уже речь у них шла только о конкретных деталях. Так в действующих лицах операции появился Мастерила, предложенный Суконцевым. Поедет сзади, чтобы запомнить дорогу, а потом, если надо, сразу рванет на станцию, чтобы изолировать деда. Мало ли что может получиться, если деда не исключить совсем… Потом зато целый останется, а то ведь, не дай бог, придется глушить как ненужного свидетеля…
Экспедиция у них получилась та еще. Лена ехала, чтобы забрать из тайника дневник, Нюся ехала за ней, чтобы дневник, не дай бог, не ушел на сторону, а у Мастерилы были, что называется, самые широкие полномочия. От Никона у него было поручение вытрясти из несостоявшейся Кентовой марухи должок. Того же хотел и Суконцев, но задание дал более широкое: Мастерила должен был просто-напросто выгрести тайник целиком («Ссыкух мочишь обеих, понял? За это половина бабок чисто твои, не сомневайся. А бумаги все мне, бумаги тебе ни к чему», — завершил свой «инструктаж» Суконцев).
…Остановив машину в каком-то проулке, Мастерила вышел на привокзальную площадь. Настроение у него как всегда, когда он шел на дело, было превосходное. Он вспомнил наставления генерала с лицом лошадиной смерти и потянулся от распиравшей его уверенности, что все у него получится легко и просто и уже к вечеру он станет обладателем несметных сокровищ. А может, вообще ни с кем не делиться? — подумал он, ища киоск прессы.
Впрочем, газетный киоск на площади был один, так что долго искать деда не пришлось — сидел, задремывал в своем скворечнике, благо народу по начавшемуся зимнему-то времени у него между электричками почти не было. Так что задание нейтрализовать деда для Мастерилы оказалось таким легким, как будто он участвовал не в серьезном деле, а в пионерской игре «Зарница».
— Здоров, дидусь! — сказал он, улыбаясь во весь свой щербатый рот. Давно знал: когда вот так, открыто смотришь на человека, он чаще всего потом тебя совсем вспомнить не может. — Дай-ка мне вот эту, что ли… в дорожку. — Он показал на обложку какого-то молодежного глянцевого журнала и тут же поправился: — Нет, лучше вон ту, посисястее. — Это он решил и себе, и деду сделать приятное: которая посисястее, была на обложке более толстого и соответственно более дорогого журнала. Дед был хоть еще и крепок, но уже сильно немолод, так что все должно было получиться в лучшем виде прямо с ходу.
Дед, навидавшийся на станции всяких покупателей, выждал, пока Мастерила положит ему в окошко деньги, несколько купюр, и только тогда протянул журнал своему явно приблатненному покупателю. И в этот самый момент покупатель, пробормотав: «Ой, извини, дед, не ту бумажку дал!» — выхватил у него одну купюру. Руки продавца и покупателя встретились, и старик вдруг почувствовал легкий укол. Прибирая деньги от греха подальше, он успел неодобрительно взглянуть на покупателя, который вроде бы жадно разглядывал свое приобретение. И вдруг понял, что причинивший ему боль приблатненный смотрит не на журнал, а на него — смотрит и чего-то как будто ждет.
В следующий момент сознание его как будто выключилось, и так он и сидел в своем окошке — с деньгами в руке, вытаращенными глазами и открытым ртом.
— Знатно! — одобрил Мастерила эффект, произведенный легким уколом его перстня. Он просунул руку в окошко киоска, дернул за что-то, и окошко со стуком закрылось, заодно явив прилепленную к стеклу табличку: «Технический перерыв».
12
Лена заметно нервничала дорогой, сидела, словно окаменев, плотно прижимала к себе небольшую хозяйственную сумку, в которой у нее лежали те самые вещи, которые она собиралась спрятать в тайнике: пистолет, фотографии, пачка прихваченных на всякий случай уставных документов… Ей не нравилось, что она едет с Нюсей, ей хотелось побывать на даче одной, не нравилось, что их преследует какая-то черная машина.
Но когда, едва уже не у самой дачи, они свернули на улицу, а черный «опель» помчался дальше по своим делам, когда узнала саму улицу, а главное, увидела, какое вокруг безлюдье, — она даже порадовалась про себя, что Нюся, добрая душа, вызвалась поехать с ней. Без Нюси ей, пожалуй, было бы страшновато и неуютно — нигде не горел в окошках свет, не шел из труб дымок, не ходили по дорожкам дачники, да и вообще на снегу почти совсем не было человеческих следов — только собачьи да птичьи…
— Ну что, пойдем сначала эту экономку искать? — предложила Нюся.
Лена пожала плечами:
— А зачем она нам? Нам же теперь Иван Аверьянович нужен, — сказала она. — Наверно, ему врача надо, за лекарством сгонять. Поблагодарить эту тетку мы всегда успеем, верно? Так что пошли в дом!
Дом был заперт, на их крик никто не откликался, и тогда Лена открыла входную дверь своим ключом.
— Иван Аверьянович! — позвала она из прихожей. — Это я, Лена. Помните, мы с вами на похоронах на Игоревых… Я вам на днях еще звонила…
И опять никто ей не ответил. В доме было натоплено, пахло варевом. Очевидно, Иван Аверьянович готовил утром что-то, когда топил печку…
Они обошли все комнаты.
— Странно, — сказала Нюся. — А впрочем, нет, это даже хорошо. Это значит, он либо на работе, либо к врачу пошел. Наверняка ведь в поселке есть какая-нибудь санчасть. А раз ходит — значит, чувствует себя достаточно хорошо, ну не при смерти…
Лена не могла не согласиться с ее доводами.
— Ну что, — сказала она. — Сразу пойдем к экономке или на станцию — может, там что узнаем — или сперва чайку попьем?
Решили сначала выпить чайку — вроде бы дорога не такая уж и длинная была, а все равно ощущение невольно сложилось, будто завершился очень значительный участок пути…
Все здесь навевало Лене воспоминания о ее коротком счастье; жаль, нельзя было ничего рассказать Нюсе, слишком уж это все было личное, интимное… Но одно воспоминание она себе все же позволила вслух, не удержалась:
— Ты давай кипяти чайник, — предложила она Нюсе, — а я спущусь принесу вина… того самого… Я думаю, полрюмочки можно, хоть ты и за рулем?
— Это ж ведь не самогон, как я понимаю, просто домашнее ягодное винцо, да? Тогда можно и целую рюмочку пропустить! Давай тащи!
Все так же, не выпуская из рук привезенную сумочку, Лена спустилась в подвал, прикидывая, как бы побыстрее проделать все то, что она заранее спланировала. И только тут вдруг сообразила, что ничего у нее с тайником не получится — ключ-то был наверху. И ключ, и шифр. Вот незадача! Она быстро сунула сумочку в груду старых носильных вещей, попавшуюся ей на глаза, и отправилась, включая по дороге одну лампочку за другой, в дальнюю кладовку, где держали вино. В какой-то момент ей показалось, что наверху началась какая-то суета, какой-то шум — будто кто-то еще пришел в дом с улицы.
Наверно, Иван Аверьянович вернулся, подумала она. Не стал бы за вино ругаться. Но ничего, она найдет, что ему ответить… Она же никого не хотела обидеть, в самом-то деле…
Лена, конечно, не могла знать, что в доме по Нюсиному знаку появился тот самый человек, что преследовал их на черной машине. А если бы знала — не выходила бы так беззаботно из подпола.
Едва ее голова поднялась над люком подпола и Лена увидела лежащую на полу Нюсю, она сразу поняла, что с той что-то не так. Нюсино тело застыло в какой-то неживой позе, возле головы набежала лужица неприятно красной крови… От неожиданности рука ее дрогнула так сильно, что немного рубинового вина выплеснулось из графина на выскобленные добела половицы, распространяя вокруг нестерпимо сладкий, нестерпимо летний аромат, от которого у нее сразу же заболела голова, да так сильно, что она даже застонала.
— Надо же, блин, какие нежные все стали! — сказал Мастерила, хлопая ее по щекам. Тщетно — обе дамы продолжали оставаться без сознания. «Похоже, перестарался я с этой, с чернявой», — с некоторым сожалением подумал он и сглотнул слюну при виде тихо подрагивающей Нюсиной груди. Вообще-то ему сразу больше понравилась та, что помоложе, но он не отказался бы и от этой…
Ожидая, когда дамы очнутся, он наконец решился спокойно осмотреться, сообразить — куда же это он попал-то? Вид вокруг был для глаза приятный. Если даже ничего не выйдет с заданием, он все равно будет не в убытке — почистит как следует этот вот домишко. Ишь какое все вокруг старое. Он плохо в этом чего понимал, знал только, что за старье хорошо платят. Вот за эти картинки, что на стенах, наверно, можно было бы срубить деньжат… Потом эти часы на камине… Тоже, по всему, старые, тоже небось за них неслабо отвалят…В таких домах обычно хоть в каком-нибудь виде, да присутствует старинное серебро. Не ложки, так чернильный прибор, не чернильный прибор, так какой-нибудь фамильный наградной портсигар… Да вон на камине фотография стоит — рамка и та, кажись, серебряная. А кто это на ней, что за рожи? О, старый знакомец, Грант! А что это за девица с ним? Ексель-моксель, да вон же она, эта девица, валяется без чувств. Типа хозяйка, значит. Он вспомнил ее вдруг — это она бежала тогда через дорогу, когда он следил за Грантом… Надо же, эта вот соплячка — Грантова жена…
Ну чего дальше-то делать? Думай, голова! Ну ладно. Перестарался он с чернявой, которой ему велено подчиняться, но он же может привести ее в чувство! Он нагнулся над Нюсей, осмотрел царапинку на голове, из которой так бурно поначалу пошла кровь. Ничего страшного. Рана неглубокая, все уже запеклось. Вот только волосы слипнутся, но и это не страшно. Неужели он и ее своим перстнем зацепил? Одно только утешает, что перстень уже без отравы, так что ничего страшного с этой не случится…
— Это… Анна Викторовна! — Он бесцеремонно потряс ее за мягкое плечо. — Что дальше-то?
Она в ответ замычала что-то, и он обрадованно начал охаживать Нюсю по щекам. Наконец она села, первым делом прикрыв распахнувшуюся грудь.
— Ты чего же сделал-то, урод? — морщась, спросила она у него.
— Да не рассчитал малость, бывает…
— Не рассчитал он! — скривилась Нюся от новой волны боли. — А подругу-то мою совсем, что ли, уходил? Ты смотри, она нам нужна. Из-за нее весь сыр-бор разгорелся…
Странное дело: Лена слышала все, понимала, что они говорят о ней, но была словно в каком-то оцепенении — то ли не могла пошевельнуться, то ли страшилась Мастерилы.
— Чего с ней дальше-то? — спросил он. — Утюг, что ли, на пузо?
— Давай приводи ее в чувство, — словно не слыша его предложения, сказала Нюся. — А потом я ей укольчик сделаю, чтобы все сама нам порассказала, без всяких там утюгов.
Сквозь полуприкрытые ресницы она старалась разглядеть этого неизвестно откуда взявшегося мужчину. Он был точно такой же, как те, что тогда ходили к Игорю вместе с Хорьком. Что же это, ужаснулась она, Нюська, подлая, с ним заодно? Она его, выходит, и привела сюда? Но ведь она и сама от него схлопотала! Сама получила по затылку тоже! Ну и что? Он же сказал, что не рассчитал малость — ему бы просто краски на пол налить, а он еще и физической силы не пожалел… для убедительности. Сквозь тянущую боль она вдруг вспомнила, как упорно крутилась вокруг нее в последнее время Нюся, как все выпытывала, не оставил ли Игорь после себя какие-нибудь записи. Вот же оно в чем дело! Лена не знала, зачем могли Нюсе понадобиться эти записи, но мало ли! Теперь-то ей немножко известно, как сильна конкурентная борьба на мебельном рынке… Значит, Нюське, скорее всего, нужен дневник… Увидев, что Хорек надвигается на нее, она плотно-плотно смежила веки. Пусть думает, что она без сознания, может, это хоть на какое-то время ее спасет… Ей было страшно…
— Эй ты, хватит дурочку валять! — сказал Мастерила, склонившись над Леной. — Я ж вижу, что ты прочухалась. — И несильно, но как-то очень обидно шлепнул ее со всего маха сначала по одной щеке, потом по другой. Лена не выдержала, открыла испуганные глаза. — О! Заморгала, — удовлетворенно констатировал Мастерила и повернулся к Нюсе. — Слушай, может, сломать ей для разговорчивости пару ребер? И не смертельно, и для дела польза. Как считаешь?
— Я — за, — сказала вдруг эта подлая Нюся. Правда, тут же уточнила: — Но не сейчас. Сначала дело. Может, она и так все скажет. Давай выйди-ка за дверь, я сама с ней поговорю… по-дружески.
Мастерила пожал плечами, поднял с пола графин и, на ходу присосавшись к его горлышку, отправился на кухню.
— Так, Лена, — с ходу взяла быка за рога Нюся. — Мне нужен Игорев дневник. Я знаю, что он где-то здесь, на даче. Я даже думаю, что тебе известно про тайник. Отдай нам дневник добровольно, и сейчас же все разбежимся, как будто ничего и не было. Наслаждайся Гариковым наследством, считай себя его вдовой. На здоровье. А еще я за это помогу тебе освободить фирму из-под ареста.
— И от искусственного банкротства, — подсказала Лена.
— Да, — охотно кивнула Нюся, — и от банкротства тоже.
— А если нет?
— Если нет?.. Ну что ж, тогда тебе будет очень плохо, очень. Я сама женщина, не людоедка, но прикажу этому, — она кивнула в сторону двери, за которой скрылся Мастерила, — чтобы он тебя взял в работу. Я думаю, изнасилование будет самым легким от него наказанием. Соглашайся, соглашайся…
— Эх ты, — презрительно бросила Лена. — А я-то думала, ты Игоря любишь… ревновала к тебе. А ты, оказывается, просто продажная тварь…
— Кто тварь? Я? — сощурив глаза, спросила Нюся и что есть силы ударила Лену в бок острым носком сапога. — Правда, что ли, тебе, дуре, ребра переломать?.. Эй там, на кухне! — крикнула она Мастериле. — Иди подержи эту институтку, а я ей укольчик сделаю.
— Какой укольчик-то? — уточнил Мастерила — любитель анатомии и всяких научных средств достижения истины.
— Сыворотка правды называется, — ухмыльнулась Нюся, готовя шприц.
— Скополамин, что ли? Надо ж, мороки сколько.
— Зато безотказно.
Так они и толковали над замершей от ужаса и унижения Леной. Но что она могла сделать, попав в грубые руки этого уголовника, если Мастерила был в несколько раз сильнее нее.
— А потом чего? — спросил у Нюси дотошный Мастерила.
— Потом? А запрем ее в подполе, и все дела. Спасут — ее счастье, не спасут — хрен бы с ней. Как смотришь?
— А чего мне смотреть? Она меня видела, она тебя видела — ее мочить надо, и все дела…
«У, пидор гнойный! — неожиданно вспомнила Лена одно из отцовских ругательств. — Вонючий хорек!»
Он отпустил ее, даже как-то оттолкнул от себя, и Лена сразу почувствовала действие укола: на нее навалилась какая-то непроглядная тоска, неудержимо захотелось плакать. И в то же время она чувствовала, что какая-то часть ее души осталась прежней, не тронутой вирусом покорности. «Про тайник говорить нельзя, — сопротивлялась что есть мочи эта часть души. — Нельзя, нельзя, потому что я давала слово Игорю. Господи, как это ужасно, что нельзя плюнуть на все, сдаться и заплакать. Но нельзя, нельзя!» Она вдруг поняла, что совсем плохо помнит, кто такой этот Игорь, но то, что он велел ей молчать, помнила отлично. «Я вот что, — подумала она, — я буду отвечать только на прямые вопросы. Например, на вопрос „Сейчас ночь или день?“ можно ответить двумя способами: или сказать „день“ или сказать „фиг его знает“. И то и то будет правдой. И, руководствуясь этими соображениями, остатками задержавшейся в ней логики, она показала врагам, где тайник, но не сказала, как его открыть, потому что после того, как Мастерила снял доски закрома, он спросил у нее:
— Можешь открыть?
И она честно ответила:
— Нет.
Вот если бы он спросил, где ключ или знает ли она шифр, тогда, наверно, да, она помогла бы им открыть маленький сейф. Но он не спросил…
Безуспешно поковырявшись с металлической дверцей, Мастерила не удержался, сначала ударил ее по лицу, потом очень больно пнул в живот.
Она заплакала от боли и обиды и сказала ему почему-то мужским голосом:
— Пидор ты гнойный, вот ты кто!
— Чего?! — взвился Мастерила, но Нюся властно осадила его:
— А ну прекратили этот тюремный балаган!
Неизвестно, чем бы все это кончилось для Лены, скорее всего очень печально, если бы не пришел в себя Иван Аверьянович. Дело в том, что последние годы он по предписанию врачей сидел на лекарствах, стимулирующих умственную деятельность и борющихся с атеросклерозом. Войдя в контакт со всей этой лечебной химией, Мастерилово снадобье, обычно надолго вводящее человека в состояние ступора, неожиданно изменило свои свойства, сделав деда личностью необычайно деятельной и остро соображающей… Ожив, он для начала запер свой киоск, отыскал пристанционного милиционера и рассказал ему, как всего час с небольшим назад его попытался вырубить какой-то хмырь уголовного вида. Сообщил также, что собирается этого хмыря найти, пока не произошло беды много большей. Ничто сейчас не могло разубедить Ивана Аверьяновича в том, что если не ему самому, то его дому угрожает настоящая опасность.
— Поди, Аверьяныч, проспись, — мягко сказал милиционер. Молодой еще, глупый. — Я, — сказал он, — тебя уважаю как нашего ветерана, но, по-моему, тебе надо отдохнуть. А то ты как этот… ну как его, болгарин-то был, которого зонтиком укололи…Ты давай двигай домой, а если что — позвонишь к нам в отделение, поможем. Только зря не звони, понял? А то ребята обидятся и, хуже того, обозлятся.
…Иван Аверьянович даже возликовал, увидев на подъезде к своему дому две легковушки. Значит, не просто так он заподозрил неладное! Есть еще чутье! Или это Елена приехала осматривать свои владения, а он накрутил тут уже черт-те что?
Подумав, он все же решил не переться в дом напрямую, а осторожненько, не обнаруживая себя, сначала все проверить. Еще на улице он услышал глухо, будто из-под земли доносящиеся крики, вернее, сначала он услышал, как плачет какая-то женщина, а еще двое, мужчина и женщина, орут на эту плачущую:
— Говори, сука, как его открыть!
Крики становились тем слышнее, чем больше он приближался к дому, и наконец Иван Аверьянович сообразил: голоса доносятся скорее всего из его собственного подполья, а плачущая женщина — это, очевидно, Лена, которой после смерти Игоря открылся какой-то секрет дома и которая из-за этого самого секрета попала сейчас в самую настоящую беду.
Когда снизу, из подпола, снова донеслись крики, звуки ударов и плач, он стремглав влетел в дом, одним рывком оказался возле люка, ведущего в подполье, и с маху закрыл его. Крышка была тяжелая, с полом заподлицо — сама становилась частью пола и запиралась на мощный кованый засов. «Умели делать в старое время», — блаженно улыбнулся Иван Аверьянович и, с наслаждением слушая доносящиеся из подпола нервные, панические стуки, взялся за телефонную трубку.
— Алло, милиция! Я поймал у себя на даче воров, что теперь с ними делать?.. А вы? Может, все-таки подъедете? А то я старый, десять лет уж как пенсионер. С лишним… А? Адрес? Да ради бога. Осенняя аллея, дача номер 28. Да-да, Разумовский Иван Аверьянович… Я уже одному вашему сообщал, но он мне не поверил, никому, видно, не передавал…
Теперь эти, снизу, грозили убить Лену, если Иван Аверьянович их не выпустит, но он им не поверил. Как будто это так просто — убить человека, зная, что тебя все равно заметут! Квартирная кража — это одно. Убийство — это совсем другое. Да и потом, если честно, угроза на него не подействовала: Лену он совсем не знал. Даже если и погибнет — все равно вместо нее одной поймают сразу двоих преступников.
Наверно, он выживает из ума, снисходительно подумал о себе Иван Аверьянович. Но что с человека возьмешь, тут же хитро улыбнулся он, если ему уже столько лет, да еще стресс, да еще если учесть, что его хотели отравить какой-то дрянью?..
В ожидании милицейского наряда он бесцельно сидел за столом, то слушая, то переставая слушать доносящиеся снизу шумы. Понюхал стоящий на столе пустой графинчик и пожалел, что не может спуститься сейчас в подпол и нацедить себе кружечку-другую замечательно пахучего вина…
13
Денис Грязнов.
После всех наших подвигов мы стали обладателями такого объема информации, какой еще день-два назад нам даже и не снился. И не просто информации, а информации, надо сказать, просто удивительной.
Но начну я все же с того, что, во-первых, мы выполнили свои обязательства перед заказчицей, Еленой Романовной. Теперь мы знали точно, что ее несостоявшегося мужа именно убили, пытаясь это убийство выдать за несчастный случай. Во-вторых, мы знали и кто его убил; мало того, уже могли сообщить заказчице, что убийца арестован и уже, кажется, начал давать признательные показания. Как-то она отреагирует на то, что человек, который пытался похоронить ее в подполе, и убийца ее мужа — одно и то же лицо?! В-третьих, мы предположительно знали уже и заказчика — это был, хотите верьте, хотите нет, заместитель начальника ГУБОПа генерал-майор милиции Суконцев. Был очевиден и мотив этого заказа — Суконцев хотел устранить конкурента собственного сынка, занимающегося тем же самым бизнесом, что и погибший Разумовский. Вообще, действия, направленные на уничтожение этого самого конкурента, проглядывались очень хорошо: специально подстроенное «маски-шоу», искусственное банкротство фирмы Разумовского, которая еще вчера процветала, и назначение внешнего управления. Обычное для нынешней милицейской практики дело: по заказу устранить руками ОМОНа конкурента, парализовав при этом его деятельность путем изъятия документации. Для Суконцева тут и риска-то никакого не было, зато какое удовольствие — порадеть родному чаду. Случайно, что ли, временным управляющим в «Милорде» был назначен именно его любимый Толик?
Словом, мы могли бы с совершенно чистой совестью считать, что гонорар свой отработали, если бы… Если бы в этом потоке обрушившейся на нас информации не обнаружились также сведения, не желавшие укладываться в эту простую и удобную схему: честного бизнесмена заказали недобросовестные конкуренты… Какие именно сведения? А вот, пожалуйста. Честный предприниматель Разумовский, если верить Кенту, на самом деле был воровским авторитетом и даже вором в законе по кличке Грант.
Это же вроде подтверждал и подарочек, сделанный нам Максом. Подгадал Макс, как будто специально отыскал следы какого-то старого-старого дела, когда этого самого Гранта чуть не обвинили в создании бандгруппы, имевшей название «Скауты». Банда действовала под видом охранного предприятия и состояла поголовно из бывших офицеров спецназа. Так что свои «коммерческие» вопросы эти хлопцы, занимавшиеся рэкетом и выколачиванием долгов, решали быстро, надежно и высокопрофессионально. Так профессионально, что попались они, в общем-то, по чистой случайности. А вот что было с этой бандой потом и почему Гранту тогда удалось избежать высшей меры или хотя бы длительного срока — на эти вопросы Макс ответов не нашел, ответы эти кто-то предусмотрительно уничтожил.
Правда, тут возникало одно странное противоречие, которое я никак не мог одолеть. По всему тому, что я уже знал о погибшем, этот самый Грант был совсем не похож на вора в законе и совсем уж не похож на бандита и убийцу, зато очень даже был похож на романтического разведчика, какого-нибудь Штирлица. Ощущение это, возникшее смутно после встречи с его дамами, совершенно окрепло, когда мне удалось частично ознакомиться с его так называемым дневником. Это, несомненно, был удивительный документ. Содержались в нем заметки, что называется, для себя, для души или, как говорил там же сам Разумовский, «для удовлетворения писательского зуда». Но были также записи, носящие оперативный характер: кто, что, когда. И все это говорило о Разумовском как о человеке, стоящем по ту же сторону баррикад, что и я сам. Да, он был бизнесмен, да, он имел дело с уголовниками и с коррумпированными милицейскими чинами. Но в чем это, собственно, противоречит моему предположению, что он похож на сильно скрытого разведчика? Уходят же доктора наук, отставные полковники, артисты и так далее в лоточники или в «челноки». Уходят кадровые офицеры в охранники и в инкассаторы. Так что уж тут невозможного-то, чему удивляться? Такая, ребята, у нас жизнь. Тем более что за этим Грантом, судя по рассказам, всегда водилась какая-то порядочность, какое-то джентльменство и, я бы сказал, какое-то совсем не криминальное восприятие мира… Не хочу сказать, что он был не страшный — какое там! По тому самому делу за его «скаутами» числились десятки убитых. Но убитых противников. Убитых в криминальных войнах, а не на большой дороге… Интересно, были ли за ним заказные убийства? Убивал ли он сам?
Я подумал-подумал и решил спросить об этом Лену, Елену Романовну. Я испытывал к ней колоссальное доверие. Во-первых, похоже, она просто не могла говорить неправду. Во-вторых, она уже не могла повредить своему Игорю Кирилловичу, и все, что она скажет, останется между нами, это я ей обещал. Да и вообще, я же про это спрашиваю не столько для дела, сколько для себя, чтобы понять что-что такое в этой жизни, чего я еще не знаю. А в-третьих, меня подталкивало и то, что она, судя по всему, тоже испытывала к нам доверие. И немалое. Ведь привезла же она именно нам основную часть дневника Разумовского. Привезла, несмотря на пережитой на даче стресс, на подлое предательство Анны Лазуткиной, которую Лена считала чуть ли не лучшей подругой, на то давление, которое оказывали на нее милиция и ФСБ, тоже, оказывается, искавшие этот дневник.
— Скажите, Елена Романовна, — залепил я прямо в лоб, — вы никогда не слышали о том, что Игорь Кириллович — вор в законе?
Она посмотрела на меня с болезненным недоумением.
— Вы что, с ума сошли? Да мало ли кто что говорит! Только, по-моему, в такое способен поверить разве что сумасшедший. Знаете какой это был человек! Да он мне стихи читал, если хотите знать!
Я внимательно смотрел на нее — она говорила как-то очень по-детски, что ли, и слишком многословно, отчего мне, конечно, все же примерещилась за ее словами некоторая неуверенность…
— Подождите, подождите, Елена Романовна, — остановил я ее. — Я ведь ничего не утверждаю, я никого ни в чем не обвиняю, я только спрашиваю. Потому что знаете, чем больше я вникаю в дело о гибели Игоря Кирилловича, тем сильнее испытываю ощущение какой-то его двойственности. Вот я и проверяю себя — случайно это или нет. Не слышали ли вы чего-нибудь такого, не возникало ли и у вас каких-либо сомнений, подозрений… может быть, неявных, неоформленных, так сказать?..
Какое-то трудное раздумье отразилось на ее лице, словно она знала что-то, что подтверждало мою мысль, но очень не хотела об этом говорить. Наконец она решилась.
— Знаете, честно говоря, какие-то сомнения на этот счет у меня иногда возникали. Когда я видела, например, как приходят к нему эти… хорьки…
— Это кто еще?
— Ну неважно… Ходили к нему какие-то уголовники… наглые, страшные — сразу видно, что тюремщики…
— Ну и что? Мало ли кто может быть партнером у бизнесмена с таким объемом сделок, верно? Или, может, это были, к примеру, какие-нибудь рэкетиры, так называемая крыша. Мы же с вами в реальном мире живем, куда денешься…
— Нет-нет, уверяю вас, это я поняла бы. Но он с ними говорил вовсе не как с партнерами или вымогателями, один раз даже довольно грубо выпроводил, только что пинков не надавал… А все равно что-то его с ними связывало… Что-то неуловимое… Как будто действительно, как вы говорите, у них какие-то общие дела… — Спохватилась: — Вы же не будете использовать мои слова против Игоря, нет? Это просто мои ощущения, понимаете?
— Нет, использовать не буду, уверяю вас. Во всяком случае, против Игоря Кирилловича — не буду…
Фраза получилась двусмысленная, но Лену она, похоже, устроила. Она так благодарно и трогательно посмотрела на меня, что я снова почувствовал прежнее: если уж на ком и жениться, то только на такой вот «сестрице Аленушке»…
— Понимаете, вот вы сказали о двойственности, но он и для меня как бы раздваивался, что ли… Вот знаете, у меня папа… Он сидел, хотя никто об этом не знает, по нему незаметно. Он нормальный, даже культурный человек, а иногда как сказанет, когда вспомнит свой лагерь, даже нехорошо становится. И это все в нем спокойненько уживается — и нормальная жизнь, и лагерь. Вот так и в Игоре это уживалось, все было перемешано: он вроде как и с плохими людьми в контакте был — с одними дружил, с другими враждовал, и артисты среди его знакомых были, и милицейские генералы, можете про это хотя бы в его дневнике прочесть, и стихи мне читал, и боевых товарищей всегда помнил, всегда кому-нибудь помогал…Я его как-то спросила — как он может быть таким раздвоенным, растроенным, как это он может быть ровным и с плохими, и с хорошими. И знаете что он мне сказал? Он сказал, что иначе не выжить — не будь, мол, сладким, чтобы тебя проглотили, и не будь горьким, чтобы тебя выплюнули. И еще сказал фразу, которую я всегда вспоминаю, когда думаю о его смерти. Он сказал: «Не хочешь, чтобы тебя убили — убей сам». И все же я считаю, что он больше был хороший, порядочный человек, чем… Ну понимаете, не могу я поверить в то, что он был уголовником, и никто меня в этом не убедит!
Чем дольше я размышлял об этом деле, тем явственнее у меня возникало ощущение, что мы, «Глория», прикоснулись к чему-то такому, что выходит за пределы наших возможностей. А поняв это, я стал думать, как уговорить дядьку забрать у нас это все больше расползающееся дело в свои профессиональные руки.
«Дядь Слав, — скажу я ему, — заберите вы ради бога с дядей Сашей у меня этот дневник. Там такие вещи, что просто читать страшно, да и не для скромного детективного агентства вся эта заваруха… Я ведь всего-навсего простой частный сыщик, а тут, понимаешь… Генералы, олигархи, члены администрации, черт в ступе и вся их подноготная. Согласись, что вряд ли кто даст мне допрашивать генералов, тем более милицейских. Другое препятствие — это то, что мы уперлись в наркотики, которые поставляет опять же сынок рубоповского генерала, к тому же повязанный с чеченцами. Кто нас к этому сынку подпустит без большой драки? А ведь, между прочим, деньги от продажи этой наркоты идут скорее всего на войну с нами же, с Россией. Так что это дело — либо для ФСБ, либо для Генпрокуратуры».
Я решил посовещаться с Севой Головановым и с Алексеем Петровичем Кротовым — не будет ли этот шаг выглядеть таким образом, будто мы чего-то испугались — трудностей, опасности, траты средств (а их на новое расследование понадобилось бы очень даже немало). Нет, рассудили они трезво, такое серьезное дело нам просто не потянуть. Тут аппарат нужен, государственная мощь…
И я позвонил дяде Славе, Вячеславу Ивановичу Грязнову, начальнику МУРа.
14
Денис оказался совершенно прав: открытые в связи с последними событиями обстоятельства имели последствия, многократно превосходящие возможности частного агентства «Глория». Дело о гибели предпринимателя Разумовского, затребованное в порядке надзора, обрастая в руках Александра Борисовича Турецкого, следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры, все новыми подробностями, неизбежно превращалось в дело о злоупотреблениях должностными полномочиями высших офицеров МВД. К числу упомянутых обстоятельств, изменивших направленность расследования, можно было отнести и признания взятого с поличным Мастерилы, и показания главаря солнцевской ОПГ по кличке Кент, и информацию, исходящую от офицера ФСБ Лазуткиной А. В., ну и, конечно, дневники погибшего Разумовского, которые, по существу, и дали настоящий толчок тому «большому» делу, для которого, собственно, и понадобился Турецкий.
Перед тем как подать служебную записку на имя Генпрокурора, Турецкий долго сидел у Меркулова — советовался, как сделать все лучше. Это были никакие не закулисные интриги, никакой не сговор — просто оба знали, насколько силен министр внутренних дел — силен не как работник, не как личность, а своими связями на самом верху, своими возможностями. Надежно прикрытый высокими покровителями, он, почуяв опасность, мог пойти на что угодно…
— Надо проделать все так, Саша, чтобы комар носа не подточил. Это, между прочим, касается и твоей служебки. Постарайся, чтобы без лишних слов, чтобы сразу в цель, хорошо?
— Ух, не люблю я писанину, Костя!
— Да кто ж ее любит, — засмеялся Константин Дмитриевич. — А без нее — никак. Особенно в таком вот деле. Он же скользкий, как уж, министр-то. Но мы с тобой будем умнее — мы не по нему вдарим, чтобы сразу оказаться на виду, а по его подручным. И ему хвост прищемим, и сами как мишени не успеем обозначиться. Но! Говорю еще раз: все должно быть, как у Клинта Иствуда, у которого, как тебе известно, все на съемочной площадке работает не просто как часы, а как швейцарские часы, понял! На минное поле выходим…
— Так точно, понял. Как швейцарские часы на минном поле! Сейчас пойду, составлю для начала служебную по дневнику, а ты потом посмотришь глазом мастера и заместителя Генпрокурора — все ли получилось как надо. Хорошо?
— Ты мне вот что скажи, — чувствовалось, сомнения все же не оставляли Константина Дмитриевича. — Это не пустышка, как по-твоему?
— Ты что имеешь в виду? Дневник, что ли? Не-ет, Костя! Поверь на слово: если это пустышка, тогда уж и не знаю, что можно назвать подлинным документом!
— Подожди тарахтеть, Саша! Я вот ведь про что: не будет это все воспринято как беллетристика? Доказательства у тебя хоть какие-нибудь есть? Документальные подтверждения?
— Здрасте вам! А следствие-то на что? Проведем следственную работу — все до копеечки и подтвердится. Ну а для начала — то, что есть…
— Ну тогда давай по пунктам рассказывай, чтоб я знал, что именно у тебя есть.
— Есть протоколы допросов главаря ОПГ, того самого Кента, которого взяли ребята. Этот Кент как раз и был организатором ликвидации Разумовского. Он фактически подтвердил, что убийство было осуществлено по заказу генерал-майора Суконцева. Это раз. То же подтверждается показаниями предполагаемого исполнителя, киллера по кличке Мастерила, и агентом ФСБ Лазуткиной.
— Это те двое, что были взяты на даче?
— Точно так-с. Теперь далее…
— Погоди, погоди, — остановил его Меркулов. — Ты говоришь — Суконцев заказчик. Он что — собирался чем-то с ними расплачиваться?
— Он давно с ними в связке, по всему судя. Я так думаю, он знал про то, что группировка Кента занимается поставкой наркотиков, и по сути дела прикрывал их. Но это требует отдельной разработки, пока маловато фактов.
Меркулов удовлетворенно кивнул.
— Хорошо, валяй, что ты там начал насчет «дальше».
— Итак, у нас уже есть материалы об участии генерала Суконцева в наркобизнесе, свидетельства о получении взяток генерал-лейтенантом милиции Гуськовым, о системе обложения поборами частных фирм и банков столичного региона… Чаще всего это делалось с применением шантажа — угроза присылки милицейского спецназа действовала безотказно. Дальше предлагалось внести определенный взнос, пожертвование так сказать, в один из благотворительных фондов, открытых Гуськовым при главном управлении. А уже из фонда деньги растекались по конкретным карманам…
— Отлично. Ну и каковы твои ближайшие следственные действия?
— Да вот хочу допросить суконцевского сынка — кое-что уточнить у него по поставке наркотиков… Там, кажется, имеет место чеченский след. Представляешь, какой разразится скандал, если окажется, что генералы ГУБОПа финансируют чеченские бандформирования? Ужас! Намерен я также провести предварительную беседу с генералом Гуськовым, посмотреть ему в глаза. Ну и очень бы мне хотелось посетить Бутырку, посмотреть на некоего счастливчика Никона, уральского авторитета, который, благодаря хорошим взяткам, мало того что живет в Бутырке, как в «Национале», так еще и собирается, по слухам, с помощью администрации тюрьмы провести там что-то вроде общероссийского сходняка! Эх, плачет по нашей уголовщине какой-нибудь Дюма-отец! Это ж в дурном сне такое не приснится, честное слово!
— Брось пули отливать, Саша, — не поверил даже многоопытный Меркулов. — Не может этого быть.
— Вот и я тоже так считал еще вчера. Клевета, мол, и поклеп. А теперь вот у меня в руках агентурные данные. — Турецкий потряс в воздухе одной из своих нетолстых пока папок. — Хочешь оставлю?
— Нет-нет, только не это! — поднял руки Меркулов — сдаюсь, мол. — Вот теперь вижу, что ты вошел в раж, и не на шутку. Давай доводи работу до конца — и милости прошу с твоими романами. А сейчас уволь! Мне пока текущих дел — во как хватает! Все, Саша, давай работать. Значит, я помечаю за тобой три пункта. Служебная на имя Генерального по дневнику — нам нужны крепкие, надежные основания для открытия дела, понимаешь? И два протокольчика — допрос младшего Суконцева, поскольку именно через него мы выйдем на старшего и далее — на Гуськова. И допрос этого… бутырского узника, который и из тюряги руководит чуть ли не всем преступным миром…
— Ну ты и хватанул, Костя! Уж не думаешь ли ты, что я в один день все это успею?
— Давай что успеешь, Сашка, ты главное погоняй, погоняй. Скажу тебе по секрету, ты еще ничего всерьез не успел сделать, а я уже испытываю на себе такой прессинг, что не приведи господи. В том числе со стороны Генерального — ему ведь тоже неохота просто так, за здорово живешь с Кремлем ссориться. Так же требует у меня аргументы. И факты, естественно…
Турецкий вернулся к себе, для разгона еще раз пролистал на скорую руку содержимое нового, со страшной силой пухнущего «дела». Вот допрос Кента. Удачно, надо сказать, он его провел, переиграл солнцевского пахана. Тот, судя по всему, готовился лишь к вопросам о недавнем задержании, о том, с кем он в ресторане на Каширке встречался и для чего. Но Турецкий спросил, повергнув Кента в замешательство:
— Что вы делали во главе группы людей в армейской униформе на складах фирмы «Милорд» 18 октября сего года?
Уже в самом этом вопросе содержался еще один фокус, за который Турецкий себя похвалил. Он не спросил, были ли вы там-то и там-то. На такой вопрос любой уважающий себя урка автоматически на всякий случай ответит: нет, не был. Кент, конечно, в конце концов все же сообразил сказать, что не был ни на каких складах 18 числа, но все же неожиданный этот вопрос заметно поубавил ему самоуверенности.
— Ах, не были? — сочувственно удивился Турецкий. — А на видеозаписи вы почему-то очень хорошо получились.
— Какой видеозаписи?
— А той, которую мы получили с одной из складских камер слежения.
— Горбатого лепите, гражданин следователь! — чуть не подскочил Кент. — Они все отключены были…
Вот так он и попался. Ну а дальше пошло намного проще.
— Мастерила? Он не наш, он ваш, — заносчиво ответил Кент на очередной вопрос следователя.
— Это что значит? — уточнил Александр Борисович.
— То и значит, что он либо из ментовки, либо из ФСБ. Он типа киллер. Только киллер не наш, не братвы, а типа у ментов как бы палач штатный…
Кенту так понравился этот интерес следователя к второстепенной, как ему казалось, теме, что он начал увлеченно сдавать Суконцева (а пусть этот хер в лампасах попляшет!). Сначала рассказал, как этот, похожий на смерть, генерал прислал ему Мастерилу, потом про генеральские, совместно с его сынком, дела.
И по тому, как он старательно направлял его в сторону от наркотиков, Турецкий понял: Кент уводит его от главного, как перепелка уводит хищника от выводка.
Сейчас, вчитываясь в протокол допроса, он подумал с усмешкой: «Ничего, порезвись пока, дойдет и до твоего заветного секрета очередь».
Так же бегло проглядел он протоколы допроса Нюси и Мастерилы. Оба они, допрошенные порознь, держались примерно одной версии: она приехала с подругой за город, а он напал на них с целью грабежа. А потом появился хозяин дачи, запер их всех троих в подполе ну и сдал милиции… Да, он виноват, каялся Мастерила, хотел немного разжиться за счет чужого имущества… Он уже давно бомжует, так что по дачам шарить научился незнамо когда. А как же! Такая жизнь — она чему хочешь научит. А дачи… это где еще найдешь столько добра, брошенного на произвол судьбы? Главное, совершенно безопасное дело — это ведь по чистой случайности он залетел… да и то не факт, что его взяли бы, не припутайся эти безумные бабы…
— Глупо, — сказал ему Турецкий. — Я уже знаю, кто вы, я даже знаю, что это именно вы убили Разумовского. Или казнили?
— Ужасти какие, — сказал Мастерила. — Не, начальник, вот убийство не надо мне шить. Я только вот по дачке прошелся да баб этих слегка тюкнул — чтобы, значит, шуму поменьше…
— Но-но, вы меня своими сказками не перебивайте, — остановил его Турецкий, — а послушайте, что я вам скажу. Личность мы вашу установим довольно быстро. И знаете почему? Экспертиза таки подтвердила применение вами приемов, выдающих специальную подготовку. Так что если вас не сдаст Суконцев — знаете такого?.. (Мастерила энергично замотал головой: нет, мол, понятия не имею.) Неважно. Если не через Суконцева, так с помощью кадрового архива КГБ или милицейского спецназа мы вас установим. А насчет вашей версии с ограблением… Хотите устрою вам пару очных ставок? С вашим другом и работодателем по кличке Кент и с Еленой Романовной Извариной… Да-да, той самой, которую вы вначале ударили по голове, а потом с помощью подельницы Лазуткиной попытались выведать у нее некие секреты, для чего прибегли к использованию наркотических средств…
Турецкий, конечно, не знал, что у Мастерилы в запасе есть надежная линия обороны — очень естественная и фактически достоверная версия: на дачу он поехал за Извариной только для того, чтобы выбить из нее долги. Конечно, версия криминальная, но ведь он же никого не убил и даже не ограбил, что ему могут за это припаять? Так, ерунду. Поэтому Мастерила держался довольно уверенно, не сознавался ни в чем, и это его сопротивление лишь усилилось, едва он услышал фамилию Разумовского. И его можно было понять: одно дело бомж и полуневинная кража с пустой дачи. И совсем другое — профессиональный киллер и заказное убийство.
Впрочем, теперь, когда Турецкий уже столько знал о нем, расколоть Мастерилу было делом техники, в этом Александр Борисович не сомневался ни секунды…
Отодвинув папку с протоколами, он взялся за свою служебную записку. Пожалуй, это будет единственное, что он реально сегодня успеет. А то действительно, размахнулись они с Костей. Бутырка, Суконцев-младший, а в перспективе и Гуськов, это, конечно, программа не на один сегодняшний день…
Итак, что он может сказать о дневнике, изучив его, как говорится, в первом приближении?
Дневник Разумовского содержал как бы два раздела, два качественно разных слоя. В одном случае события описывались подробно, с живыми, литературно обрисованными деталями, с метко схваченными говорящими подробностями. По признанию самого автора, подобного рода страницы он писал для себя. Второй же слой записок этого документа носил обычный для спецслужб характер оперативных донесений: строго, точно излагались факты, подробности того или иного события, производился анализ этих событий, делались лаконичные выводы, выдвигались аргументы в пользу того или иного решения возникающей проблемы. Здесь же в качестве иллюстраций приводились выдержки из средств массовой информации, статистические данные, копии документов, свидетельские показания и так далее. Словом, эта часть, как уже сказано, носила характер оперативных донесений.
В силу отсутствия достоверной информации, писал Турецкий, нет возможности утверждать, что Разумовский И. К. вел оперативную часть своего дневника по заданию каких-либо российских спецслужб. В то же время совершенно очевидно, что этот дневник, благодаря несомненным высокопрофессиональным агентурным навыкам Разумовского И. К., а также благодаря своеобразному общественно-социальному положению Разумовского, представляет собой документ уникальной ценности. Здесь суммированы сведения, проливающие свет на многие криминальные события, имевшие широкий общественный резонанс, а также вскрывающие симбиоз высших должностных лиц МВД и криминальных структур. В частности, здесь содержатся обстоятельные сведения о войнах за подряд на строительство Балтийского нефтяного порта под Санкт-Петербургом, о бандитских войнах на ВАЗе и пожаре в Самарском УВД, в результате которого были уничтожены все следственные материалы по ВАЗу, о захвате криминальными структурами руководства Новороссийским грузовым портом, о системе лжеэкспорта, созданной для перекачки и отмывки «черных» денег внутри страны, а также для пересылки этих денег за рубеж. Во всех этих криминальных проявлениях высшие структуры МВД принимали самое активное участие — и как заказчики, и как руководители непосредственных исполнителей.
Далее. В дневнике содержатся подробные сведения о механизме функционирования разнообразных благотворительных фондов, создаваемых под эгидой МВД якобы для социальной поддержки рядовых милиционеров и членов их семей, а на самом деле имеющих главной целью обогащение отдельных высокопоставленных чинов министерства; о переделе сфер влияния в алюминиевом бизнесе, осуществленном также при самом активном участии милицейских структур; о том, что МВД во многих регионах страны контролирует деятельность таможенных терминалов; о том, что отдельные руководители МВД «крышуют» проституцию и наркобизнес, а также поставки медикаментов; о лоббировании (естественно, не безвозмездном) руководством МВД интересов отдельных коммерческих структур и отдельных олигархов, о выполнении так называемых заказов на банкротство конкурирующих фирм, на использование ОМОНа как средства для беззастенчивого рэкета, а также для выбивания долгов и физического устранения неугодных лиц.
Исходя из вышесказанного, можно также сказать, что дневник Разумовского И. К. (Гранта) — документальное свидетельство о беспределе, царящем в ведомстве МВД. Система поголовного взяточничества, лоббирование руководством МВД интересов криминальных структур, фактическое сращение с этими структурами предстают во всей их неприглядности. Здесь, например, приведены факты снабжения видных бизнесменов секретной информацией МВД — оказывается, многие милицейские спецподразделения (такие, как «наружка», «радиоэфир», Следственный комитет), сами того не ведая, выполняют заказы частных лиц и отдельных коммерческих структур. Существует даже некоторый перечень услуг, которые министерство выполняет на коммерческой основе (лоббирование интересов клиентов, решение спорных вопросов, использование деятельности неподконтрольных фондов, гарантирование кредитов и инвестиций и т. д.).
Позволительно заметить, что по мере чтения этого дневника складывается угнетающее впечатление, будто в Российской Федерации в настоящее время все перевернуто с ног на голову. Бандиты — при власти, а те, кто с этими бандитами пытаются бороться, объявляются преступниками и лицами вне закона. Предполагаю также, писал Турецкий, что гибель Разумовского связана именно с тем обстоятельством, что «заказчикам» Разумовского каким-то образом стало известно, что в его дневнике подведены некие итоги преступной деятельности руководства МВД и РУБОПа. Наиболее сильно это ощущение дает себя знать в той части дневника, где речь идет конкретно о «деятельности» заместителя министра генерал-лейтенанта милиции Гуськова В. А. и его ближайшего подчиненного — генерал-майора милиции Суконцева С. М. Позволю даже высказать предположение, что автор дневника помимо прочего готовил почву для возбуждения уголовного дела против замминистра МВД Гуськова и нынешнего руководства МВД вообще. Достаточно сказать, что в дневнике документально, с указанием всех необходимых данных, приводятся многочисленные факты взяточничества со стороны Гуськова и его «соратников», а также приводятся номера счетов в зарубежных банках, на которых заблаговременно аккумулируются эти преступные деньги… В связи с открывшимися обстоятельствами считал бы необходимым открытие дела по ст. ст. УК РФ 285 (Злоупотребление должностными полномочиями) и 290 (Получение взятки)…
15
Толик был готов к тому, что его вызовут на допрос — уже знал, что Генпрокуратура, въедливый следователь Турецкий начали трясти всех, кто имел хоть какое-то отношение к последней партии наркоты, даже следователя МВД Стольникова, который тормознул Грантовы фуры, честь ему и хвала, — и того потащили, не говоря уж о каком-нибудь уголовнике Кенте… Тягали отца, прислали повестку даже самому генералу Гуськову, уж на что у того чин высокий — замминистра! Владимир Андреевич, не привыкший к такому амикошонству, только злобно матерился, а сделать, похоже, ничего толком не мог — что-то неуловимо менялось вокруг отцовых покровителей…Так что к встрече со следователем Толик готовился. И больше всего он ждал страшных вопросов о наркотиках.
Но следователь Турецкий начал его расспрашивать совсем о другом — о том, как давно существует фирма «Три сардины», да как ему удалось так быстро стать преуспевающим бизнесменом, а теперь еще и кризисным управляющим фирмы покойного Разумовского «Милорд».
Он оказался вовсе не таким страшным, каким его описывали, внимательно слушал, не перебивал, записывал что-то на бумажке, и Толик быстро почувствовал себя свободно. «Да он лох из интеллигентов, — почти пренебрежительно думал он о Турецком. — Чего его бояться-то? Его, поди, вокруг пальца обвести можно». Ему даже в какой-то момент привиделось, будто он дает интервью журналисту из глянцевого журнала — он с удовольствием рассказал про свой бизнес, про мебель, про то, как его на первых порах учил всему Разумовский, но сам быстро устарел; если бы не умер, он, Анатолий Суконцев, лучше чувствующий современный рынок, уже его обошел бы…
Он, конечно, не знал и не мог знать о том разговоре, который был у Турецкого с Грязновым-старшим, когда они вдвоем готовили сегодняшнюю встречу.
— Конечно, хорошо бы подкрепить разговор свидетельскими показаниями, да только у нас с этим пока слабовато, — горевал Турецкий.
— Да возьми ты его на понт, и все дела, — подсказал идею Грязнов. — Он ведь не сидел еще?
— Да какое там!
— Ну вот. Ты вспомни-ка его рожу. Наглец, а у самого щечки, как у девочки, губки пухлые. Капризный младенец, папенькин сынок. Расколется на раз, поверь моему опыту.
— Ладно, — подумав, согласился Турецкий, — попробую ему заправить баки, что Кент уже начал давать против него показания. И насчет него, и насчет фур, и насчет братьев Исмаиловых. Про братьев — обязательно.
И вот сейчас, послушав его, Турецкий сказал:
— Похоже, у вас прямо какие-то выдающиеся коммерческие способности, а? Коттедж за городом построили, пять машин в пользование приобрели… И все это меньше чем за год. Наверно, и впрямь талантливый коммерсант? Счета в банках открыли, в зарубежных даже…
— Я? Талантливый?! — Толик не на шутку испугался — не потому, что Турецкий заговорил о коттедже и машинах, а оттого, что Турецкий зачем-то назвал его талантливым, то есть походя обвинил в чем-то, а в чем, не понять. — Нет-нет-нет! Это не я! Это Разумовский — вот он талантливый был…
— А при чем тут Разумовский? — удивился следователь. — О нем у нас разговор еще впереди. Я же вас не о Разумовском, я вас о ваших собственных делах спрашиваю. Очень нам, следствию, интересно знать, откуда у вас за столь короткий срок появились столь обширные средства, и в частности любопытно происхождение тех сумм, которые размещены на вашем счету в швейцарском «Суисс-банке».
Толик покрылся холодным потом…
— Ну это… я ж говорю — бизнес… фирма у меня, — пролепетал Толик.
— Ладно, вернемся к этому разговору потом. Ответьте мне, пожалуйста, вот на какой вопрос. Когда вы познакомились с братьями Исмаиловыми?
На Толика было жалко смотреть.
— А? С братьями? — тупо переспросил он. — С братьями я незнаком…
Турецкий понимающе усмехнулся.
— Эк вас разбирает. Может, вам водички дать?
— Водички? — все так же тупо спросил Толик. — Нет-нет, спасибо… Хотя… а наоборот, можно?
— Наоборот — это что значит? В туалет, что ли?
Толик кивнул. С паническим ужасом он осознавал, что пришла та самая минута, которой он так заранее боялся. Конечно, официально по бумагам «Сардин» братья Исмаиловы не проходили, но раз этот следователь задает вопрос, значит, они до чего-то докопались. Что можно говорить, чего нет? Они страшные, но они должны же понять: не может ведь он брать вину на себя одного!..
— Да-да, гражданин следователь….
— Ну что, полегчало? — участливо спросил Турецкий, когда младший Суконцев был опять готов к продолжению разговора.
— Да, спасибо вам большое! Я вас слушаю.
— Да нет, это я вас слушаю, — усмехнулся Турецкий. — Так, стало быть, вы познакомились с представителями чеченской диаспоры братьями Исмаиловыми…
— С чеченцами? — вскинулся в панике Толик. — Какие негодяи! Они мне сказали, что они азербайджанцы! Что из Баку!
— Вы же буквально несколько минут назад утверждали, что незнакомы с ними.
— Мне показалось, гражданин следователь, что вы меня про чеченцев спрашиваете, а я думал, что они азербайджанцы…
— Оставьте вы эти детские хитрости, Суконцев, для домашнего какого-нибудь представления. Я вас не спрашивал ни про чеченцев, ни про азербайджанцев. Я вас спросил: «Когда вы познакомились с братьями Исмаиловыми?» И вы мне, между прочим, на мой вопрос так и не ответили. Трусите. И знаете почему? Сказать? Потому что вы до смерти боитесь, что я вас спрошу про наркотики.
— Про накротики я вообще ничего не знаю, — не задумываясь, выпалил еще сильнее побледневший Толик. — Я к наркотикам отношения не имею, моя фирма торгует мебелью…
— Бросьте, Суконцев. Неужели вы думаете, я, перед тем как нам встретиться, не проделал работу, чтобы узнать получше, с кем следствию предстоит иметь дело? Знаете, у меня даже есть информация, что последнюю партию героина, пришедшую через Косово, вы похитили, решили утаить от братьев Исмаиловых…
— Я не крал! — Толик даже вскочил от возбуждения. — Клянусь, я ничего не крал. Он пропал, этот чертов героин, неизвестно куда, клянусь вам! Кто-то меня самого ограбил… вернее, подставил кто-то. Это все, я думаю, мой дорогой папаша… «Я тебя спасу, я тебя выручу»! А я теперь должен чуть ли не скрываться!
— Стоп! — остановил его Турецкий, собственно и мечтавший в душе о чем-то подобном. — С этого места давайте помедленнее. Во-первых, при каких обстоятельствах, на каких условиях вы начали заниматься незаконным ввозом наркотических средств в Россию?
Очень многого он, конечно, не знает — не совсем же слепые эти Исмаиловы, чтобы, используя такое вот желеобразное создание, посвящать его во все детали. А с другой стороны, Толик Суконцев наверняка знает, не может не знать многих подробностей этого наркобизнеса. Во всяком случае, что-то о маршрутах транспортировки, о том, что именно произошло в последний раз на таможне, какое участие во всей этой истории принимали Разумовский или генерал-майор милиции Суконцев-старший, он рассказать может. Если не ослаблять на него напора.
И Александр Борисович принялся скрупулезно, методично выжимать из Суконцева-младшего все, что тот способен был сообщить, то и дело возвращаясь к предыдущим вопросам, проверяя и перепроверяя точность показаний генеральского сынка, который выкладывал все, что знал, упоенно сдавая всех налево и направо. Он делал это, определенно ловя какой-то кайф, — похоже, процесс предательства других порождал в его сознании чувство полной безопасности для себя самого.
Но напоследок Турецкий все-таки чуть не довел его до обморока, спросив, не он ли «заказал» Разумовского…
16
Заблуждение думать, что если человек — сволочь, это обязательно должно быть написано у него на лице. У Гуськова на его красной роже ничего не было написано, кроме добродушно-недоуменного отношения и к тому, что он против своей воли оказался в этом кабинете, и к виду ждущего его Турецкого — повестка Гуськову была послана на двенадцать часов, а явился он чуть ли не на час позже.
Показывая всем своим видом, что как бы даже брезгует прикасаться тут к чему-либо, он уселся без приглашения Турецкого на диван.
— Сюда, пожалуйста, — твердо сказал Александр Борисович, показав ему на стул возле своего стола.
Тот снова поморщился недовольно, но все же пересел, вольготно закинув ногу на ногу. Вальяжно спросил:
— Ну что, какие тут у вас проблемы?
Следовало бы, конечно, сказать — это, мол, не у нас, это у вас проблемы. Но сказать так — значит, сразу же свести всю сегодняшнюю встречу к сплошной конфронтации, а с этим спешить не следовало совсем. И Турецкий ответил неопределенно, но вполне корректно:
— У нас к вам возникли кое-какие вопросы, Владимир Андреевич. Хотелось бы получить на них ответы, так сказать, из первых рук.
— Благородно! — хмыкнул Гуськов. — Одни на службе задницы рвут, а другие тем временем под них копают. Что, не стало настоящих преступников, что ли? Что вы все со своими-то воюете?
А ведь он нервничает, подумал Турецкий. Пожалуй, несмотря на внешнюю невозмутимость и флегматичность, как бы подтверждающие уверенность в себе. С чего начать? Перед ним лежал целый список «подвигов» генерала, по которым можно было прямо сейчас задавать вопросы. Он бегло пробежал его глазами:
— с 1997 года по настоящее время Гуськов более 10 раз выезжал на отдых в Турцию, Голландию, Германию, Италию, Таиланд, Багамские острова, по несколько раз в Швейцарию и Францию. Как правило, поездки эти были связаны с поступлением средств и материальных ценностей в Фонд социальной поддержки работников правоохранительных органов;
— в ноябре — декабре прошлого года Гуськов и Суконцев под угрозой применения насилия и распространения позорящих сведений требовали у президента АОЗТ «Файнейшнел Интербрэнд» гражданина США Доуэрса 750 тысяч долларов… 20 января с. г. они же, действуя от имени ГУБОПа, под угрозой применения насилия требовали у руководителя ОАО «Видео-Сервис» (г. Пермь) перевода на счет фонда (или созданного под его эгидой предприятия «Вальтрап») 58 миллионов рублей;
— перевод преступного авторитета Никона из места заключения на Северном Урале в Бутырскую тюрьму (г. Москва); — назначение начальника Хабаровского УВД Стеценко на должность начальника одного из управлений министерства с получением от Стеценко 200 тысяч долларов США в качестве взятки.
Он всерьез примерялся к этому списку. Хорошо бы, конечно, начать со взяток последнего времени — так оно убедительнее. Но беда в том, что взятка доказывается труднее других преступлений, тут надо хватать провинившегося прямо за руку, да с поличным. Невозможно? Почти. Но у него уже практически вызрел план: он хотел начать допрос Гуськова с вопроса об одном из последних посещений им «Суисс-банка», во время которого генерал-лейтенант положил на свой счет около трехсот тысяч долларов — Москве удалось получить эту «священную» для каждого швейцарского банка информацию через прокуратуру Швейцарской республики. Хороший вопрос, еще раз подумал Турецкий, сразу все поставит на место, поскольку говорит о степени осведомленности и нешуточности претензий.
Однако Гуськов на его вопрос ответил сразу, даже не моргнув глазом:
— А что это вы взялись считать в чужом кармане? Положил сбережения, созданные честным трудом. — И широко улыбнулся ему в лицо.
— Ерунду ведь говорите! — не выдержал Александр Борисович. — Это сколько ж лет вам честно трудиться надо, чтобы с вашей-то зарплаты отложить такую сумму?
— Ну почему же ерунду? — с веселой издевкой сказал генерал. — Да и сведения у вас какие-то лживые… Это ж провокация, если хотите знать, и я этого так не оставлю!
— Бросьте, Владимир Андреевич! Сведения самые что ни на есть достоверные. Чуть ли не от Карлы дель Понте.
— Все равно не вижу причин для разговора, — снова не моргнув глазом, возразил генерал. — Заработал и положил. Вы считаете, это какие-то не такие деньги? Ну, к примеру, нечестные? Так это, дорогой мой, еще доказать надо. Не уверен, что у вас это получится.
— Ну почему же не получится? Хотите, я вам даже расскажу, что это за деньги? Ну те триста тысяч зеленых, которые вы сколотили непосильным трудом?
— А почему ж нет? Валяйте, излагайте, что вы там нафантазировали. По крайней мере, у меня уже будут убедительные аргументы, чтобы жаловаться на вас. Я даже, знаете, не о себе уже пекусь, меня пугает, что так ведь любого честного человека ошельмовать можно, а то и затравить такой вот информацией с потолка!
— Действительно, аргументы будут убедительные, — согласился Турецкий. — Так вот. Двести тысяч из этих денег вы получили с хабаровского генерала Стеценко за его назначение на теплое место в столицу. Двести тысяч — это в соответствии с вами же установленной таксой. Не знаю пока, как и с кем вы эти деньги делили, но какая-то часть, и судя по всему немалая, досталась именно вам.
— Наглая ложь, господин государственный советник юстиции, наглая ложь! Я этих денег, как говорится, и в глаза не видел, могу сказать это с абсолютно чистой совестью и даже поклясться на чем-нибудь. На Библии, например.
— Не торопитесь с клятвами, Владимир Андреевич. Деньги, полученные от Стеценко, вы поначалу потеряли — видите, сколько нам известно. Но, и потеряв, умудрились своего не упустить — потребовали от Стеценко, чтобы он заплатил вам и второй раз. И он, бедняга, заплатил, обложив повторной данью свое хабаровское ворье. Так что если даже генерал Стеценко не подтвердит этот факт, то иного рода свидетели у нас всегда будут в изобилии! Главное, нам известно теперь, где их искать.
— Не знаю, что там со Стеценко, я за него не ответчик. А тем более за хабаровских уголовников. Я же лично к названным вами деньгам никакого отношения не имею.
— Уверяю вас, имеете. И знаете почему я так утверждаю? Потому что те потерянные вами двести тысяч — они у нас. Нашлись честные люди в здании на Житной, сдали деньги в казну. Вместе с барсеткой. А на барсетке и на деньгах — ваши отпечатки пальцев. Понимаете? Барсетка, с которой видели вас многие участники того праздничного вечера, где вы и получили свою взятку…
— Фи, Турецкий! Мне много рассказывали о ваших умных и тонких методах. А меня вы почему-то решили взять, как простого уголовника, на понт. Заранее не уважаете, что ли? Зря, непрофессионально это. К тому же не выйдет у вас доказать все эти фантазии, о которых вы только что тут лепетали. Не выйдет, Александр Борисович, дорогой! Кишка у вас, извините, против меня тонка. И вообще, вы, похоже, плохо себе представляете, на кого писю точите…
— Вы позволите мне продолжить? — словно не заметив последнего выпада, ядовито заметил Александр Борисович. И тем не менее генерал воспринял его слова как должное: младший по званию просит у старшего разрешения открыть рот.
— Не надоело еще? — с почти нескрываемым вальяжным хамством спросил абсолютно уверенный в своей безнаказанности Гуськов. — Ну валяй, вытаскивай из рукава, что ты там еще припас…
— Спасибо, — кивнул Турецкий. — Так вот, еще сто тысяч в этой сумме — это деньги, полученные вами от преступного сообщества за перевод в столичную тюрьму уголовного авторитета по кличке Никон.
Генерал демонстративно в этом месте зевнул.
— Ей-богу, даже в голову не приходило, что Генпрокуратура работает на таком непрофессиональном уровне. Снова какие-то фантазии, снова без малейших доказательств. Не позволите ли, господин следователь, мне откланяться? Не вижу необходимости впустую тратить время, тем более что меня ждет работа.
— Ну почему же впустую, Владимир Андреевич? — сладким голосом возразил Турецкий. — По поводу перевода Никона у нас как раз есть все доказательства, и даже, знаете ли, некая ваша расписка, выданная вору в законе по кличке Грант.
— А! — театрально хлопнул себя по лбу Гуськов. — Так вот откуда весь этот бред! Пресловутый дневник, который этот несостоявшийся писатель Грант собирался превратить в роман? Я полагаю, следующим вашим шагом будет моя очная ставка с этим самым Грантом, верно?
— Не устаю вами восхищаться, Владимир Андреевич, — недобро усмехнулся Турецкий. — Прекрасно знаете, что Грант убит — и, кстати, похоже, по вашему же приказу, — а как себя ведете…
— Но-но, не забывайтесь, Турецкий! Что это вы как легко бросаетесь такими тяжкими обвинениями?! Я генерал-лейтенант милиции, а не дешевый убийца, каким я вам привиделся в ваших фантазиях, и извольте с этим считаться!
— Так точно, господин генерал, начинаю считаться прямо с этого мгновения. С кем предпочитаете очную ставку — с самим Никоном или с его ближайшим подручным Кентом, который и организовал по приказу вашего заместителя убийство опасного свидетеля Разумовского, он же вор в законе Грант?
Гуськов хотя и не подал вида, но явно был в замешательстве. Он хотел было огрызнуться: дескать, Разумовский такой же вор в законе, как Турецкий — папа римский, но вовремя удержался от такой глупой пикировки. Он лихорадочно соображал, что же реально Турецкому известно — явно у него, Гуськова, где-то была прореха, утечка информации. Но где? Суконцев? Эта падла Нюська? Губошлеп Толик? Нет, наверно, все же этот Турецкий блефует — что-то слышал, но докопаться по-настоящему пока все же не докопался, иначе разговаривал бы, наверно, совсем по-другому. Они, прокурорские гончие, с виновными так разговаривают, что, бывает, кровь в жилах стынет. Но опасность близка, придвинулась уже настолько, что надо срочно что-то делать. Плохо будет, если, к примеру, Суконцев залетит со своими наркотиками. А ведь говорил он ему: не связывайся ты, мол, Семен, с наркотой, а тем более с чернож… Да и Грант — падла…Нельзя, вообще-то, о покойнике плохо, ну а как еще о нем скажешь? Эх, не надо было Семену его тогда выпускать из Бутырки — прикончили бы прямо там, а потом как-нибудь и сактировали бы…
Но Турецкий и не думал блефовать насчет Никона. Уральский авторитет, доставленный в Генпрокуратуру еще с утра, ждал своего часа, своего выхода на сцену. Об этом Александр Борисович позаботился заблаговременно, прекрасно понимая, что, как только он начнет выкладывать перед Гуськовым свои карты, в Бутырке сразу все переменится, там с ходу попытаются замести следы понадежнее — уж очень вопиющим выглядел сам факт того ослабления режима, которое допустил тюремный персонал. Поэтому Турецкий, прикрываясь необходимостью провести некий следственный эксперимент, свалился сегодня в Бутырку как снег на голову с предписанием начальника ГУИН по Москве, так что и Никона, и Васю, и их тюремное начальство он застал врасплох.
Когда Александр Борисович в сопровождении коридорного и начальника режима вошел в его камеру, Никон сидел за столом, уставленным лакомствами (любил, грешным делом, старый зэк сладкое), смотрел на экран своего огромного телевизора.
Вася делал ему из-за спин начальства предупреждающие знаки, но Никон, сразу все поняв, не обращая на него ни малейшего внимания, даже не шелохнулся, не переменил позы.
— А ну встать! — заорал ошалевший от пикантности этой ситуации начальник режима.
Никон нехотя, через силу встал, не выпуская из рук кружки с чифиром. Над головой у него белел новый лозунг, натянутый прямо под намордником: «Не воруй — государство не любит конкурентов».
— Здорово! — одобрил Турецкий. — Вообще, красиво живешь, Никон.
— Ага, — согласился Никон. — Я вообще люблю, чтоб культурно. У меня и на зоне завсегда так было… — Усмехнулся бесстрашно, нагло пригласил: — Присаживайтесь, граждане начальники, в ногах правды нету. Чем угостить? Коньячком, чифирком? Это — пожалуйста, для хороших людей ничего не жалко…
— Спасибо, спасибо, — усмехнулся Турецкий и покосился на начальника режима. Тот, белый как бумага, исподтишка показывал Никону огромный кулак.
— А чего ж спасибо? — поинтересовался Никон. — Спасибо в стакан не нальешь, как говорили древние старцы. — И засмеялся мелким, дробным смешком — шучу я, мол, граждане начальники…
Очная ставка с Никоном все-таки сдвинула Гуськова с его непробиваемых позиций. Но реакция была странная: генерал не впал в панику, он разозлился. И не просто разозлился, а даже как бы обиделся на Турецкого. Уходя, подошел к нему вплотную, поднял руку, словно собираясь не то дать пощечину, не то потрепать его по щеке. Но, увидев глаза Турецкого, руку убрал — как бы и в последний момент не захотел к чему-либо здесь прикасаться. Сказал сквозь зубы:
— Мальчик! Ты еще мал и глуп и не видал больших огорчений в своей жизни. Но я тебе их устрою! Это ты кого решил возить мордой — меня, генерала, который служит отечеству верой и правдой?.. — И замолчал, как бы задохнулся от злости.
— Ну-ну, флаг вам в руки, господин генерал. А насчет служения отечеству, подобного вашему, знаете как наши предки говаривали? Древние старцы, по терминологии вашего протеже Никона? Неверный слуга господину супостат, вот как они говорили!
— Ну-ну, — сказал теперь генерал. — Пой, ласточка… — И хлопнул дверью.
Вот теперь Турецкий был совершенно уверен: с этого момента механизм огромного следственного дела о коррупции в верхушке МВД пришел в необратимое движение…
17
В одну из пятниц «дядьки», все трое, пожаловали в «Глорию» — дескать, шли по всегдашней традиции в Сандуны, да вот решили заглянуть.
— Помнится, кто-то не так уж и давно приглашал нас всех на посиделки! — весело напомнил старший Грязнов. — Вот мы подумали-подумали и решили осчастливить вас посещением, братцы-кролики. Принять из ваших юных рук по обещанной стопке, а заодно выслушать ваши поздравления.
— А поздравления-то с чем? — решил уточнить любивший полную ясность Макс.
— Здрасте вам! Страна бурлит и клокочет, а эти так называемые сыщики ни хрена, извините, не знают! А по телевизору-то не передавали еще? Чего тянут?
Только Турецкий смог приостановить этот вулкан:
— Слава, перестань дурака валять. Не обращайте внимания, ребята, это он от радости, что мы наконец передали гуськовское дело в суд.
— Во, блин! — обрадовался Сева. — Это что — то самое дело об убийстве Разумовского?
— Ну я бы называл его теперь иначе, — вмешался в разговор обычно молчаливый Меркулов. — Дружными усилиями мы, братцы, завершили дело о преступности в высших эшелонах МВД. — С этими словами Константин Дмитриевич торжественно выставил на стол большую бутылку французского коньяка. — Так что пусть вот эта скромная награда найдет сегодня своих героев.
— Шутка ли, братцы, — подхватил Турецкий, — в итоге даже министра снимают! И все это, можно сказать, благодаря вам, благодаря тому, что вы взялись за это дело!
— Это чего — шутка? — с сомнением спросил Денис. Обратился к Меркулову как к наименее склонному к розыгрышам человеку в этой шебутной компании: — Дядь Кость, это хохма?
— Какая там хохма, Денис! — Меркулов, кажется, даже немного огорчился, что он им не верит. — Какая хохма, если дяде Славе вон премия председателя правительства, мне премия Генпрокурора, а Сашке — аж правительственная награда. Орден «За заслуги перед Отечеством» четвертой степени!
— Так точно-с! — подхватил Грязнов-старший. — Вообще-то четвертая — она затравочная, для начала. Потом третья, потом вторая. Эх, ребята, выкопайте нам еще одно такое дельце, я тоже орден хочу!
— Значит, вот этот пузырь, — бодро сказал Макс, решительно свинчивая бутылке голову, — он вроде как к ордену четвертой степени приравнен? А третья степень к чему? К скольки бутылкам?
— Но-но, борода, ты не зарывайся! — строго окоротил его Сева Голованов — он хоть и сдал в свое время свои награды за Чечню, но цену заслуженной награде, как всякий воевавший человек, знал.
— Выпиваем чисто символически, — объявил Грязнов, не давая даже возникнуть мысли о выяснении отношений. — То есть по пятьдесят граммов на нос.
Что такое пятьдесят граммов таким волкам? Да ничего! И все же застолье даже и так сразу стало получаться шумным и веселым. То смеялись, слушая рассказы Грязнова о том, как он обрабатывал Кента: «Я ему: ты что, не хочешь сотрудничать? — Ох как хочу, гражданин начальник! — Ладно. Ты что-нибудь слышал про дневник? — Так точно, слышал. — И что же ты слышал? — Что прикажете, то и слышал, гражданин начальник». И так дня два — чистый Швейк!
Смеялись, слушая о том, как Турецкий ездил в Бутырку полюбоваться на Никонов «люкс». О том, как явился с повинной генерал Суконцев.
— Этого знаете что добило? — рассказывал Меркулов. — Когда вокруг все запахло жареным, пошел к своему начальнику и другу Гуськову. Что, мол, делать-то, Володя? Тот ему: «А ты застрелись. Я, например, как честный офицер, об этом подумываю. Не знаю только, здесь или в Женеве. Как думаешь, где лучше?»
Ну, понятное дело, под такие разговоры одной бутылкой дело не кончилось — сгоняли еще. И в тот самый момент, когда Грязнов со словами «Чисто символически» поднимал свой бокал за молодую поросль российской криминалистики, искореняющей под французский коньяк самые безобразные формы российской преступности, в «Глории» появились заказчицы — «сестрица Аленушка», то бишь Елена Романовна, и эстрадная красотка Долли Ласарина.
— О, как будто носом чуяла, — восхитилась импровизированному застолью певица. — За что обожаю настоящих мужиков — за изобретательность. Уж что касается повода выпить — завсегда придумают что-нибудь.
— Пардон, пардон! — слегка даже обиделся Грязнов. — У нас повод заслуженный.
— Ну и хорошо. Мы на минутку, вовсе не собираемся вам мешать, — сказала Лена. — Можно вас, Денис? — Она заставила его подняться из-за стола, отойти в сторону. — Мы, собственно, услышали по телевизору сообщение о завершении дела и решили вот с Дашей, что самое время нам с вами произвести расчет. Как договаривались. Я все правильно сказала, Даш? — спросила она подошедшую к ним Долли.
— Все правильно, кроме одного, — громко, своим поставленным голосом заявила Долли, — мы обе всех вас поздравляем. Потому как, извините, скажу красиво, не могу удержаться, наша мечта — отомстить — обернулась вашей мужской победой. Мы в вас с Леной во всех влюблены, и ура!
— Налейте, налейте даме! — закричал Сева. — Вернее, дамам.
— Стоп, мужики! — вдруг остановил всех Кротов. — У меня для начала другое предложение. Все стоя, по-офицерски, пьем за Елену Романовну. Как бывший кадровый разведчик, могу сказать, что видел немного людей, не выдавших тайну даже под действием скополамина. Я всегда восхищался такими людьми, поскольку знал, какого это требует характера и какой чудовищной силы воли. Поверьте мне на слово, это подвиг!
— Да ну, какой там подвиг, — Лена даже невольно чуть-чуть прослезилась. — Просто я тогда сказала себе: отвечай только на прямые вопросы, не предавай Игоря. Ну я и отвечала. Он говорит: можешь открыть сейф? Я говорю: нет… Я ему правду сказала. А вот если б он сказал, к примеру, где ключ — я бы ему ответила. Он просто неправильно спрашивал…
— Все, все, Леночка, не говорите больше ничего! — восхитился и Голованов. — Выпьем за героизм скромной любящей женщины. Потому что женская любовь — она одна в конце концов способна творить на земле чудеса! Итак, господа, бокал на уровне погона!
Да, это были настоящие офицеры, настоящие мужики, хотя и сильно похожие на мальчишек, и Лене небольшое время спустя стало очень хорошо и весело рядом с ними. Так хорошо, что ей даже пришлось устыдить себя: не может она, не имеет права забывать о смерти Игоря. И мысль эта уже не дала ей расслабляться дальше.
Завтра надо было с утра быть на фирме — с «Милорда» сняли арест, милиция вернула ей с извинениями все документы и компьютеры, и когда Долли, возбужденная обществом такого количества мужчин, все-таки начала для них петь, Лена, поманив Дениса, расплатилась с ним в его кабинетике и по-английски исчезла.
— Если что, помните, у вас тут друзья, — сказал на прощание Денис, торжественно припадая к ее руке. Еще месяц назад она бы просто отдернула руку, но сейчас не стала этого делать — ей, если честно, было приятно. — Если что — давайте прямо к нам.
Она засмеялась:
— Прямо как в «Бриллиантовой руке» — будете, мол, на Колыме… Ох нет, лучше уж к вам по такому делу больше не приходить….
— Ну давайте по какому-нибудь другому поводу встретимся, — не отступал Денис.
Словом, расставался каждый с очень приятным чувством, что отныне в городе живет еще один очень симпатичный тебе и очень надежный человек.
При всем при том Лена была просто счастлива сбежать с этого неожиданного праздника. Она понимала, почему всем так весело, но сама, как ни странно, веселиться не могла, ей с какого-то момента все это вдруг стало казаться каким-то предательством по отношению к Игорю. Наверно, потом это пройдет, но сейчас… Нет, лучше сбежать. О Долли она даже не думала — видела, как той комфортно в мужской компании. Она в душе всегда завидовала таким женщинам — ярким, любвеобильным, смачно живущим в свое удовольствие, но завидовала как-то так, умом — каждому, мол, свое. Не завидовать же ей по-настоящему, в самом-то деле!
Она приняла решение так стремительно, что даже не успела толком подумать, куда теперь поедет, знала только, что ей обязательно надо побыть одной, никого не видеть, ни с кем не говорить, ни с кем ничего не обсуждать, не пускать никого в душу ни с советом, ни с сочувствием… И вдруг ее осенило: она не поедет сегодня к родителям в Орехово, она знает, куда поедет, — в Игореву квартиру! Раз сняли арест с фирмы, значит, с квартиры и подавно. А не сняли — не имеет значения, сорвет бумажную ленту, означающую пломбировку, и пусть ей кто-нибудь попробует за это выговорить…
Она удивилась тому, как еще во дворе у нее трепыхнулось сердце — все-таки душа помнила это жилье, даже мечтала о нем…
Лена вошла в холл, поискала глазами охранника — почему-то его не оказалось на привычном рабочем месте. Однако вскоре она расслышала, как из-за перегородки, отделявшей стеклянную скворечню охранников, долетают мужские голоса — один был помоложе, другой принадлежал человеку постарше.
— Что-то ты мне все впариваешь, Федорович, — говорил молодой. — Ну мужика этого жалко, чего говорить. Был наш, офицер, стал вором в законе — судьба сломала, с кем угодно может быть. Ну а с этой-то, со свиристелкой его, чего ты носишься как с писаной торбой? Как будто дочка она тебе…
Лена хотела было уже, не дожидаясь охранника, проскользнуть к лифту, но неодолимое желание дослушать и понять, о чем толкуют эти невидимые люди, заставляло ее оставаться на месте.
— Дочка не дочка, а поставь-ка ты себя на ее место. Ведь ребенок еще, молоденькая совсем, жизнь только начинает, замуж собралась — а он раз, и погибает!
— Ну конечно, стану я теперь каждый раз на место какой-то засранки становиться! — возмутился молодой — Витек, поняла она наконец по голосу. — Этак меня и на самого себя не хватит! Да и вообще — какая тут любовь-то? Захотелось замуж за богатого — и все дела. Ну не вышло. Так это во всем так — когда выходит, а когда и мимо сада. У кого хочешь спроси…
— Дурак ты, — ответил Александр Федорович, — а не лечишься. — Это сказано было вроде бы и шутливо, но в сердцах.
Очень было похоже, что охранники говорят как раз о ней, и если бы это все происходило месяц назад, она бы, наверно, постаралась прошмыгнуть в квартиру незаметно, только и думая: «Боже, какой стыд! Не дай бог, решат, что я подслушиваю!» Но теперь что-то изменилось в ней. Она решительно подошла к конторке охранников, постучала костяшками пальцев по стеклу.
— Эй, вахта! Есть кто!
Тут же из-за перегородки выскочил как ошпаренный Александр Федорович.
— О, Леночка Романовна! Решили вернуться? Ну и молодец, и правильно! Все, можете спокойно подниматься, сегодня специально звонили из милиции, сказали, что арест снят. Я еще удивился — надо же, сами позвонили! Ну, думаю, наверно, новости какие-нибудь по Игорю…
Но она не ответила на его непроизнесенный вопрос, не стала ввязываться в разговор — не хотелось.
— Есть известия, — только и сказала она скупо. — Потом расскажу. А сейчас извините, устала очень…
В квартире все заросло пылью, витал какой-то нежилой дух. Она пошла из комнаты в комнату, раскрывая окна — пусть все проветрится. Вошла в его кабинет, в ту самую «сороковую комнату», постояла, вспоминая. Но разнюниться себе особо не давала. Просто сейчас чайку попьет, книжечку какую-нибудь почитает и в тишине поспит, отойдет от напряжения последних дней.
Но и этой простой ее мечте не суждено было осуществиться. Едва она, попив чаю, переоделась ко сну, как затрезвонил телефон — настойчиво, противно. Пришлось встать.
— Ленка, стерва! — услышала она женский голос, такой пьяный, что Лена не сразу даже поняла, что это Долли. — Что ж ты, сучка, меня одну в этой шарашке бросила?! А впрочем, ладно, — решительно остановила она сама себя. — Я чего звоню-то, подруга. Я ведь у тебя внизу, понимаешь? Поговорить мне с тобой надо, а эти сволочи, ну вахтеры эти ваши, меня не пускают. Они, видите ли, без согласия хозяев гостей пускать не могут. Вот холуи гребаные, скажи, а? — Тут Лене стало слышно, как Долли, видимо забыв про нее, вступила в препирательства с охранником. — Ну ты чего, Витек, в натуре! То глазки на меня пялишь, автограф просишь, а то как будто первый раз видишь! — И опять заговорила с ней: — Лен, ну скажи хоть ты этому уроду, я ему сейчас трубу передам…
— Хорошо, — сказала Лена, подумав, что в этой системе охраны есть, конечно, свои неудобства, но есть и огромные плюсы. Не захоти она сама, и фиг бы Долли к ней прошла. Сказала, услышав наконец голос Витька: — Витя, пропустите, пожалуйста, это действительно ко мне… Как зовут? Долли Ласарина. Да вы что, не видите, она же известная певица, звезда.
— Нам это все равно, — сказал Витя. — Наше дело — чтоб граница на замке.
— Спасибо, — сказала Лена. Но только она повесила трубку, как телефон зазвонил снова.
— Ленка, эти сволочи меня все равно не пускают! — прокричала Долли.
— Слушай, попридержи язык, а то ведь ты его только озлобляешь, охранника-то… Витя, пропустите, пожалуйста.
— Под вашу ответственность, Елена Романовна! — буркнул Витек. — А то вы сказали, что они Долли, а они по паспорту Дарья вовсе. А во-вторых, они пьяные, хоть и артистка. — Чувствовалось, что ситуация доставляет ему удовольствие, почему он и не спешит вешать трубку — ему нужны были свидетели его триумфа. — Проходите, гражданка, — сказал он громко, чтобы слышали они обе — и Лена, и Долли, и добавил, видимо глядя ей вслед: — Деревенская, что ли, как себя ведете.
— Ну зачем вы так, Витя! — мягко укорила его Лена.
— А пусть не выпендривается, — мстительно огрызнулся обычно добродушный Витек. — Не люблю я таких… барынь на вате… Думает, раз я обслуга, мне можно как хочешь хамить, а что сама — пробы ставить негде… — Спохватился. — Извините, Елена Романовна. — И повесил трубку.
Долли явилась в обличье для Лены неожиданном — это была все та же звезда, яркая, в дорогой шубе, сверкающая драгоценностями и в то же время какая-то вся пожухлая, с размазанной от слез тушью…
— Нет, главное, какая сволочь! — сказала она, едва переступив порог. — Он меня столько раз пускал, а теперь только что проституткой не обозвал… — Она бросила шубу в прихожей — именно бросила, даже не попыталась пристроить на вешалку, прошла на кухню, уселась как дома и, положив ногу на ногу, закурила. — Ты чего, правда, что ли, спать ложилась? — спросила она, показав сигаретой на Ленину ночнушку. — Не рада мне, что ли? Ладно, перетерпишь малость. Только дай мне чего-нибудь выпить… — А выпив, вернулась к начатой теме: — Все думают, что я б… Я что — виновата, что звездам положено иметь такой имидж? Я нормальная баба, нормальной ориентации. И хочу того же, что и все — чтоб мужика любить, чтоб, может, даже дети ползали… Хотя нет, про детей не уверена… Дети — бр-р… мороки много… Но я ж не виновата, что не вижу достойных мужиков… Был вот один, да и того… — Она вдруг заплакала. — Это все из-за тебя, из-за сучки паршивой.
Лена побледнела, встала у двери.
— Уходите, пожалуйста, Дарья Валентиновна. Как вам только не стыдно!..
Долли смотрела на нее, словно просыпалась.
— Гм! Стыдно мне! Ты глянь на меня поподробнее, дурочка! Где я, а где стыд. Ладно, прости, это я со зла на тебя налетела. Это не ты, это Нюська сука. Это ж я, гадюка, сама Игорьку ее подсунула, а она его продала! Я-то думала, будет мне потихоньку стучать на него, а она, дурища, сперва в него влюбилась, а потом и предала… когда поняла, что ничего ей не обломится. А то все говорила: «Ах, я сама себе не хозяйка, когда он до меня только дотрагивается, ах, я вся дрожать начинаю…»
— А вы? — угрюмо спросила Лена.
— Что — вы? — не поняла Долли. — А, это? И я тоже… давно…
Лена вдруг заплакала, отворачивая от нее лицо — чтобы не видела. Заплакала и Долли. Поднятая каким-то мощным порывом встала, прижала ее лицо к своей силиконовой груди.
— Бедные мы с тобой, бедные! — Уточнила: — Бабы бедные…
Но Лена по-своему поняла то, что Долли хотела сказать:
— Значит, вы его тоже любили, да?
— «Тоже»! Это не я тоже — это ты тоже, я когда еще на него запала! — Долли криво усмехнулась, подумала, налила две стопки — себе и ей. — Ты небось тогда в первый класс бегала… Таких мужиков-то — настоящих — сейчас и нету больше! Все либо суки бесчувственные, либо психопаты, либо альфонсы. Я к такому прихожу в концертном платье, а он мало того что норовит, не снимая штанов, меня на каком-нибудь столе употребить, так еще при этом и про службу не забывает — штаны спустил, а к телефону кидается тут же, если начальник звонит. Так и бежит с дымящимся…
— А как же вы… Как же вы могли с кем-то еще, если вы другого любили?..
— Эх, молодая ты еще, дурочка! Ну ничего, годок-другой, и сама поймешь, как это бывает, что любишь одного, а заголяешься перед другим…
— Значит, вы его тоже любили, да? — все так же угрюмо повторила Лена и спросила в лоб: — А он вас?
— Ну сначала-то, наверно, тоже… Даже жениться обещал. И я все, дура, думала: а куда он денется! А он, видишь, тебя встретил… — Теперь пришла ее очередь плакать огромными, окрашенными тушью слезами. Пришлось им обеим выпить, потом еще, и как-то понемногу все само собой и переменилось. По крайней мере, в слезы больше не тянуло, они даже что-то спели вдвоем потихоньку, и получилось очень красиво. — Ну я-то ладно, я, как говорится, с ярмарки еду, а ты еще очень даже ничего, — принялась Долли вдруг нахваливать Лену. — Я, знаешь, пригляделась сегодня к носатенькому-то, ну к этому, к сыщику нашему. Очень даже ничего малый. Ух, я бы на твоем месте его пощекотала! — Лена слабо улыбнулась. — Слушай, правда, а чего бы тебе не обратить на него внимание? Ты рожу-то не криви. Игорь Игорем, жалко, да. А живое, как говорится, оно всегда о живом думает. Ты имей в виду: такие вот носатенькие — они в койке ух какие заводные! А что нам, бабам, еще надо? А которые этого не понимают, так они и не бабы вовсе, а так… Жучки… И себя всю жизнь мучают, и всех, кто вокруг. Нет, ты подумай, подумай, сколько их вокруг, недовольных-то. Вон хоть Нюську ту же возьми! Подкатывался к ней генерал — озолочу, говорит. А она морду воротит. Хам — и все. Ну и что, что хам? Переживешь! Зато генерал, штаны с лампасами. А так — ни себе, ни людям. Отказала ему — и вон в какое говно влезла. И нас всех туда же…
Весь этот страстный монолог протекал под периодические возлияния дам, так как выпили они как следует. И потом, обнявшись как сестры, прижавшись друг к другу как к последнему спасению, заснули в одной постели — правда глядя каждая свои сны.
Долли про то, как ее заваливают на сцене цветами, а она, стоя в концертном «полуголом» платье, кланяется и кланяется, не боясь, что вывалятся груди, а на переднем ряду сидит и хлопает ей веселый носатый сыщик Денис.
А Лене снилась тихая морозная ночь на знакомой даче, светящееся рубиновым светом волшебное вино в графине. И его голос, настоящий его голос: «Не верь никогда ничему из того, что про меня говорят. Я не был ни шоколадным, ни шелковым, но я не был и убийцей, а главное — всегда старался быть человеком. Верь мне и помни, и все у тебя будет хорошо».
Все будет хорошо…