Глава 1

Ненависть

Невысокий, щуплый мужчина покинул одну из квартир солидного, сталинской постройки дома. Спустившись вниз на один пролет, он постоял, глядя в окно лестничной клетки, думая о своем.

Как он всех их ненавидел! Всех этих сытых, довольных жизнью граждан. А недовольных он ненавидел еще больше, потому что их мелочные обиды, их претензии к жизни казались ему мышиной возней. Оскорбляли его знание предмета под названием «жизнь».

Это его, а не их швырнули десять лет назад в горнило войны, бессмысленной и беспощадной. Это его, сопливого мальчишку, научили убивать и бояться быть убитым. Каждый день, каждый час. Это он ходил по выжженным солнцем полям, засеянным минами, словно картошкой. Он боялся сделать неверное движение, которое стоило бы ему жизни. Каждый день, каждый час.

Это он сидел в вырытой яме, один на один с вооруженным афгани. Они сидели друг напротив друга, направив стволы друг другу в грудь. Бой затих, это была нейтральная полоса. На которой, как пел бард, «цветы необычайной красоты».

В жизни никаких цветов не было. Был противник, седой афганец, сидящий неподвижно, как изваяние, и не сводящий с него, мальчишки, острого, как у орла, взгляда. Он просто ждал. Потому что первый, кто хоть на секунду ослабил бы внимание, тотчас был бы убит. Они сидели так сутки. Пока не началась атака наших. А могли начать не наши, а совсем наоборот. И тогда он остался бы лежать в яме. Навсегда.

И после этого, после такого везения, подарка судьбы, когда до дембеля оставались считанные дни, прогремел взрыв, сделавший его инвалидом. Хорошо, хоть ноги и руки целы. Но что толку с них, если ни одна женщина не желает общаться с ним больше пяти минут? За исключением двух. И обе годятся ему в матери. С одной он глушит водку. Другая отпаивает его чаем. Потому что, к сожалению, он не может пить помногу и подолгу. Дикие головные боли и судороги — вот плата за мгновения забвения.

Обе женщины его жалеют. Ха! Разве это нужно мужчине от женщины? Он ненавидит и их, этих женщин. Потому что они все равно не могут заменить ему мать. Он ненавидит и мать, которая умерла, пока он воевал, и некому было встретить его после войны, и некому пожалеть. Он ненавидел отца, который бросил их, когда он был еще маленьким мальчиком и так нуждался в его мужской руке, куда так уютно совать детскую ладошку.

У него нет друзей. Потому что с ним тяжело общаться. Он не хочет видеть, как собеседник отворачивается от него, жалея, что увидел и заговорил. Вернее, у него есть два друга. Один — «однорукий бандит» — дает забвение без изнуряющей головной боли. Но это дорогой друг. Он все время требует денег.

Есть и другой друг — компьютер, — он тоже вошел в его жизнь после армии. Этот друг позволяет ему почувствовать себя героем, настоящим мачо, плейбоем. О, сколько их стоит на его полке, дискет с упоительными в своей жестокости играми. Он может просиживать за экраном монитора целыми днями, одним движением «мышки» убивая и уклоняясь от пуль. Он вообще не выключал бы компьютер. Но и за эту радость приходится расплачиваться дикой головной болью. И нужно делать перерыв.

И нужно зарабатывать хоть какие-то деньги. Нужно есть. Одеваться. И время от времени уходить в забвение запоя.

Жирный упырь, который нанял его, думает сыграть свою партию. Посмотрим, как лягут карты…

В любом случае лично он не должен оказаться в проигрыше…

Он отошел от окна, быстро и тихо ступая, поднялся на два этажа выше. Подошел к электросчетчикам, вывешенным в ряд прямо напротив лифта. Посмотрел на движение дисков. Скорость вращения говорила о том, что во всех трех квартирах хозяева находятся дома. И, видимо, телики смотрят. Чего же им еще делать воскресным вечером? Он извлек из сумки небольшую белую коробочку и бутылочку с клеем. Отвинтив колпачок, смазал одну сторону коробочки и, поднявшись на следующую площадку, закрепил ее над квартирным звонком возле одной из дверей. Теперь стало видно, что в центре коробочки был кружок, на котором нарисован колокольчик. Обычная коробка, закрывающая электропроводку для звонка, может, чуть больше размером.

Мужчина быстро и бесшумно начал спускаться по лестнице.

Утром девятнадцатого августа в ОВД «Арбатском» раздался звонок. Дежурный поднял трубку, взглянув на часы. Восемь двадцать. До окончания смены — сорок минут. В девять оперативка… Господи, скорее бы домой, под одеяло.

— Пятьдесят первое отделение. Дежурный слушает.

— Товарищ, у нас взрывное устройство! — прокричал в трубку мужской голос.

— Чего?

— Взрывное устройство. Над дверью квартиры.

— А с чего вы решили, что оно взрывное, это устройство? Как оно выглядит?

— Такая коробка пластиковая для звонков электрических, понимаете? Она висела над дверью.

— Почему «висела»?

— Ее наш электрик снял. Мы его вызывали.

— Зачем?

— Ах, ну что вы все не о том?.. Вызывали, потому что думали, что это он повесил. А он не вешал. Он сейчас его разминирует.

— Кого?

— Устройство! Взрывное!

— Мужчина! Вы проспитесь сначала, потом звоните.

Дежурный бросил трубку.

— Че там? — спросил напарник.

— Да ну их! Как начнут с пятницы бухать, так до понедельника не угомонятся. Взрывное устройство у них, видишь ли!

— Так, а что? — сделал стойку лейтенант, надрессированный на борьбу с терроризмом. — Какое устройство? Мешок с песком? Чего ты трубку-то бросил?

— Какой, блин, мешок? Коробка для звонка над дверью. И какой-то электрик ее уже успешно разминировал.

Телефон снова ожил. Теперь трубку снял лейтенант.

— Пятьдесят первое. Вас слушают.

На этот раз трубка прямо-таки разрывалась от женского вопля.

— Нас хотели взорвать! Почему вы бросаете трубку? Нас чуть не убили!

— Тихо, гражданка! Что произошло?

Женщина, давясь рыданиями, повторила то же, что минуту назад поведал мужской голос.

— Адрес назовите. Староконюшенный, так… — Лейтенант делал запись в журнале. — Ждите, к вам приедут.

— Ну и дурак ты, Гришка. Еще в журнал, главное дело, вписал. Теперь дуй туда за полчаса до конца смены, — вздохнул капитан, отвечавший на первый звонок. — Молодой, резвый, ума-то нет, — меланхолично добавил он.

Минут через двадцать наряд милиции стоял на лестничной клетке пятого этажа дома номер девять в Староконюшенном переулке. У двери тринадцатой квартиры ничего, кроме кнопки звонка, не было. Вернее, над звонком виднелись следы чего-то белесого.

— Клей? — сделал гениальное предположение один из милиционеров.

Остальные кивнули. Лейтенант позвонил. Еще раз.

— Они небось пари заключили с соседями: через сколько минут мы приедем, — предположил все тот же смекалистый мент.

— Тогда у них дверь снесу, — мрачно ответил лейтенант.

Но дверь сносить не пришлось. Послышались осторожные шаги, щелкнул замок, дверь тихо приоткрылась. В проеме показалось холеное, но изрядно напуганное лицо мужчины. Первым делом он взглянул не на милицию, а на то место на стене, которое было испачкано. Мужчина облегченно вздохнул.

— Вот здесь висело, — указал он пальцем на пятно.

— И где же оно сейчас?

— Я не знаю. Его электрик унес.

— Куда?

— Сказал, понесет за дом, на стройку. А нам велел вызывать милицию.

— Ага. А если мы сейчас за домом никакого электрика не найдем, что тогда будет?

Из-за спины мужчины показалась дама с некрасивым, покрытым красными пятнами лицом.

— Что вы такое говорите? — почти закричала она. — Нас всех могли взорвать! Вы позвоните соседям! Они видели! Хорошо, что Круглов согласился прийти! Если бы не он… Вас не дозовешься! Вы только на трупы выезжаете!

— Кто такой Круглов? — невозмутимо спросил лейтенант.

— Электрик наш!

На шум, поднятый нервной дамой, отворились двери соседних квартир. Выползли двое престарелых граждан: мужчина и женщина. Они подтвердили, что да, висело над дверью тринадцатой квартиры взрывное устройство. В виде пластиковой коробочки.

— Да с чего вы все взяли, что оно взрывное? — спросил лейтенант.

— Так внутри тикало! — вскричала нервная дама.

Милиционеры переглянулись, затопали вниз по лестнице.

За домом номер девять, в глубине квартала, стоял полуразрушенный, расселенный дом. Рядом высились два подъемных крана, не подававших признаков жизни.

— Эй, живые есть? — крикнул зычным голосом один из милиционеров.

Из разбитого окна первого этажа кто-то отозвался невнятным мычанием.

Милиционеры переглянулись и кинулись к окну. В углу комнаты с кое-где уцелевшими обоями на куче щебня сидел мужчина, держа в руках части непонятно чего…

Все инстинктивно отпрянули.

— Н-н-н не б-б-б-ойт-т-тесь! В-в-в-се уже! — еле выговорил мужчина.

 

Глава 2

Таланты и поклонники

Теплый августовский вечер вступал в свои права. Тихая московская улочка в центре города, почти безлюдная днем, сейчас наполнилась роскошными автомобилями, которые двигались в одном направлении: к небольшому особнячку кремовых тонов, стоящему в глубине ухоженного сада. «Мерседесы», «ауди», «БМВ», «ситроены» и прочие транспортные средства отнюдь не отечественного «розлива», мягко шурша шинами, замирали перед зеленым газоном. Из авто выпархивали, словно бабочки на огни фонарей, дамы в струящихся нарядах, невообразимых шляпах и с невероятными прическами. Их сопровождали господа в смокингах и без. Изысканную гамму красок разбавляли пестрые летние рубашки, а то и мятые льняные брюки.

Это место, известное в киношной среде как клуб «Шатильон», по четвергам собирало на party свою паству, которую составляли таланты и поклонники: высокопоставленные мастера кисти, пера и кинематографа, маститые режиссеры и критики, их ухоженные, высокооплачиваемые жены, молодые, но уже удачливые дарования, банкиры и прочие вершители судеб. Они фланировали с бокалами в руках по дорожкам, проложенным между журчащими крохотными фонтанчиками. За углом особняка, на краю очаровательной лужайки, находилась сцена. На ней — музыканты, джазмены. Под изящным навесом перед особняком разместились гриль с медленно поворачивающейся тушей теленка и сервированные плетеные столы со стульями. Здесь же — буфетная стойка с многообразием холодных и горячих закусок, а также прохладительных и горячительных напитков.

Публика, ощущая себя в декорациях «фабрики грез», в этаком «павильонном» Голливуде, наслаждалась своей причастностью к избранным, приобщенным к неким таинствам.

Степенная дама в изысканной шляпе с огромными полями, имеющая профессиональное отношение к музыке, прогуливалась со смазливой девушкой — студенткой Гнесинки.

— Ах, милая, ну о чем вы говорите? Крещендова может брать две с половиной октавы? Кто это сказал?

— Она сама и сказала. Я читала интервью. Она добавила только, что для этого нужна удобная теситура.

— Вы меня уморили! Удобная теситура для нее — это полторы октавы. Деточка, вы должны уже знать, что у женских голосов есть «свистковый регистр». Если этот «свисток» считать голосом, то да, тогда можно вытянуть и три октавы. Но мы-то говорим о нормальном грудном голосе. И если иметь в виду его, то у нас певиц с широким диапазоном раз-два и обчелся. Две с половиной октавы берет Ирочка Фатеева, которую мы сейчас услышим. Она сегодня исполняет для нас джаз. Ее бывшая подруга, которая блюдет погоду в доме, еще Калерия и вы, моя радость. Так что я возлагаю на вас большие надежды.

— А Разина?

— Оставьте. Она свой голос давно пропила и прокурила. Сейчас едва вытягивает полторы. И только «внизу».

— А мужчины?

— Вас интересуют мужчины? — подняла бровь преподаватель.

— Только профессионально, — испугалась девушка.

— Кто именно?

— Ну… Виктор Краснов.

— Этот красавчик? Видите ли, о нем сложно говорить. Он использует две манеры пения — академическую и эстрадную. Полагаю, его диапазон не более двух октав. Еще менее интересен Бергус, который при весьма хилом голосе вытворяет просто эквилибристику, переходя на свой знаменитый фальцет. Мне интереснее наш «брат по крови» Саша Ленкин. Вот у него дивный контртенор, настоящий альтовый звук, как у знаменитого кастрата Фаринелли. Впрочем, душа моя, диапазон — это еще не все. И даже совсем не все. Главное — тембр, интонация. Понимаете? Певец должен быть узнаваем. Очень важна проникновенность исполнения, понимаете? А это чудо возникает, когда исполнитель сам преисполнен чувствами, когда ему есть что выплеснуть, когда душа преисполнена гармонии и просто необходимо передать это слушателю, понимаете?

С этими словами дама приобняла девушку за талию. Та изо всех сил старалась не отшатнуться, изображая на хорошеньком личике благодарную улыбку. Улыбка получилась жалкой.

За одним из плетеных столиков тесно сгрудилась компания. На столике стояли вина, закуски. Оттуда доносились взрывы хохота. В центре внимания был полный господин, говоривший густым басом:

— …Но ведь какая реклама, господа! По формуле крови, только у нас, только один раз… И ведь какие люди среди клиентов! Главный энергетик, бывшие премьеры, «настоящие полковники», кого там только нет! С такими людьми худеть не стыдно. И у всех потеря в весе на десятки килограммов!! Ладно, прихожу. Первое, что меня поразило…

— Стоимость процедуры, — подал голос кто-то из слушателей.

— Это ладно, какая-то штука баксов, это ерунда. Сдал кровь, иду к доктору. А он посмотрел на меня так зловеще и говорит голосом Карабаса-Барабаса: «Ну все! Скоро ты, мужик, жрать перестанешь!» Это мне! На «ты»! — Мужчина выдержал эффектную паузу. — Знаете, и я перестал.

Общий хохот.

— Что, вообще?

— Нет. Получаю, значит, список разрешенных продуктов. И получается, что мне можно есть только чечевицу, гречневую кашу и рыбу «ледяную». Господи, я знать не знал, что бывает такая рыба! И никакого алкоголя. Чай и кофе тоже нельзя. Можно только воду. А мы с женой как раз после этого уехали отдыхать в Испанию. И вот представьте: море, солнце, возле пляжа кабачков всяких немерено. Кругом запахи жареного мяса, молодого вина, но никакой чечевицы и гречневой каши! А я не могу ничего другого есть! Просто не могу! Он меня, видимо, зомбировал, эскулап этот. Хорошо, я догадался взять с собой гречневую крупу и чечевицу. Как нас таможня пропускала — это отдельная песня. Они никак не могли врубиться, зачем мне в Испании греча и чечевица. Они два часа изучали мой багаж. Собачку притащили, она всю мою крупу обмусолила. То есть таможня была уверена, что я везу наркоту. И ужасно злилась, что не может ее найти.

— И что дальше?

— Ну все-таки пропустили, как вы уже поняли. Так вот, Маруся моя каждый день баловалась средиземноморской рыбой, шашлыками и стейками, пила литрами молодое вино. А я сидел с ней рядом во всех этих кабачках и злился и ненавидел ее, себя, свой вес, доктора и его метод. Потом, в апартаментах, мы варили мне кашу. Я поедал ее с отвращением. А Маруся в это время на моих глазах объедалась фруктами. Но, представьте, я похудел! На десять кило.

— Еще бы ты не похудел на чечевице! В Ленинграде, во время блокады, тоже толстых не наблюдалось.

— Самое смешное, что моя Маруся, которая ни в чем себе не отказывала, а просто много и с удовольствием плавала, ела фрукты и пила вино, похудела на семь.

Народ снова расхохотался.

— Да все это туфта! — перебила рассказчика дама с весьма крупными формами. — Весь этот бум с доктором Медведевым уже проходит. Это ты, Венечка, засиделся в своем Переделкине, отстал от жизни. Мы тоже ходили с приятельницей. Отдали свои баксы. Получили списки. А приятельница моя — журналистка. Они такое расследование журналистское устроили: пошла к Медведеву через неделю и сдала кровь заново. Как будто в первый раз. И что? Получила список разрешенных продуктов, прямо противоположный первому! Вот тебе и метод. А когда предъявила Медведеву оба списка, он ее обозвал шарлатанкой. Ее! Зачем, мол, было дважды сдавать кровь? Так порядочные люди не поступают!

Новый взрыв смеха.

— Ребята! Все эти диеты вообще полная чушь! Уж сколько перепробовано! Хорошо, ты сбросил десять, двадцать килограммов. И что? Кожа обвисает, как у бульдога. Что прикажешь делать с этим? Следующий этап — пластическая операция. И опять деньги, и немалые.

— Нет, если уж делать инвестиции во внешность, идти нужно только к Нестерову, — воскликнула известная актриса, все еще красивая, но с явными признаками увядания на знакомом всей стране лице.

— Ха, к Нестерову! Это всякий знает, что к нему лучше. Так к нему еще попасть нужно. Запись на полгода вперед! И деньги не те, что у Медведева, а на порядок больше, — возразил кто-то из мужчин.

— Так ведь есть за что платить! Господи, вы же видели!.. — И из уст актрисы посыпались известные фамилии. — Это же чудо, что с ними произошло! Они по десять, пятнадцать лет скинули! Лет, а не килограммов!

— А что он делает, этот Нестеров? Просвети меня, Нелочка, а то, говорят, я безнадежно отстал от жизни. А мне тоже хочется на праздник любви, — пробасил толстый Венечка.

— Я подробностей не знаю. Он проводит курс омоложения. Это недели две. Какие-то уколы. Это все стационарно. У него своя клиника. Но люди выходят — их не узнать! Причем они продолжают молодеть уже после выписки. Как будто волшебные пилюли проглотили. И еще полгода молодеют. И худеют. Потому что обмен веществ повышается, жиры сгорают сами. Молодеют и худеют.

— А потом впадают в детство, — вставил какой-то остряк.

— Потом еще лет десять сохраняют молодость. И не только внешнюю! И мозги лучше работают, память улучшается. А для актеров это очень важно.

— Да что он делает? Может, вливает кровь христианских младенцев? Может, он Мефистофель какой?

— Да-да, что-то в этом роде, — пискнула молоденькая актриса.

— Чушь! Кто бы ему разрешил? Что за Средневековье? Он уже два года работает. К нему не попасть. И недовольных результатом я не знаю. Это ты, Дунечка, молодая еще. По паспорту. И не хочешь конкуренции. Потому что молодость — это твое единственное преимущество, — влепила юной актрисе примадонна.

Дуня залилась краской.

— А я слышала, что его закрыли, вашего Нестерова! Значит, что-то не так, как надо и как можно. А что до молодости, что же это вы, уважаемая Нелли Андреевна, так хотите ее вернуть? При ваших-то талантах и поклонниках?.. Лысых и беззубых, — громким театральным шепотом добавила она.

За столом назревал скандал.

— Фу, девочки, не ссорьтесь! — воскликнул седовласый красавец. — Гляньте-ка вон на ту аллею.

Все, как по команде, развернулись в указанном направлении.

— Видите, наш мэтр, наш режиссер номер один, ведет под руку прелестную Верочку Горбовскую, славу отечественного кинематографа. Между прочим, женщину, любимую собственным мужем, красавцем Олегом, несмотря на десятилетний супружеский стаж и такую же разницу в возрасте… Для актерской среды — случай редкий. Он ведь, кажется, тоже задействован в новом проекте Бояринова?

— Да, они оба — исполнители главных ролей. Вот это и есть настоящее испытание брака на прочность. Только Верочка и Олежка еще с Бояриновым не работали и не знают, что их ожидает, — грустно произнесла молчавшая до сих пор очаровательная блондинка.

Сидящие за столом как-то смущенно отвернулись от аллеи, где прогуливалась пара, и потянулись к бокалам, к сигаретам, к ножам и вилкам…

Только блондинка продолжала следить глазами за парой.

— Я читала сценарий. По ходу действия счастливая супружеская пара терпит полный крах семейных отношений. И вот увидите, так будет и в жизни. Потому что во имя достоверности фильма он рассорит их навеки. Так было со мной и моим Женей, так было со многими. Так было и так будет.

— Рита, ну зачем ты так? — укоризненно произнесла Нелли Андреевна. — Он талантлив, как Бог…

— Как Дьявол, — поправила ее Рита и улыбнулась. — Впрочем, это теперь не моя печаль. Посмотри за столик, где Олег сидит с ребятами из театра. Посмотри, Нелочка.

Украдкой взглянув на крайний столик, где отдыхала после спектакля группа актеров одного из самых популярных московских театров, Нелочка увидела, как Олег Золотарев что-то быстро и громко говорил, улыбаясь одними губами и не глядя на собеседника. А глаза его, большие, черные глаза, встревоженно и напряженно уставились в темную аллею. Туда, где скрылись его жена и Бояринов.

— Фу, прекратите! — вскричал седовласый красавец. — Вон жена Бояринова разгуливает с какой-то барышней и не дергается. А вы-то что всполошились?

Блондинка лишь улыбнулась краешком рта.

— Рита, ты мне прекрати Мону Лизу строить. А то изнасилую тебя прямо здесь, с особым цинизмом.

— А я? — вскричала яркая брюнетка. — Сначала меня, я все-таки законная жена!

Все расхохотались.

— Ребята, а бычок-то зажарился! Чуете? — возопил толстый Венечка. — Я сейчас половину съем, не меньше! А если кто попробует отнять…

— Мы его к Медведеву, на перевоспитание…

Веселье набирало обороты.

— Так вот, душа моя Верочка, это будет очень странный фильм. Сны, сны и сны. Переход из одного в другой, фантазии, которые подсовывает нам подсознание и которые воплощаются в этих снах яркими, красочными картинами, безумными переживаниями. Вам ведь доводилось испытывать в снах животный ужас от преследования жутких злодеев, которых творит причудливая ткань сновидения из знакомых в жизни лиц: управдома, врача-стоматолога и прочих. Доводилось?

Бояринов остановился под фонарем, рассеивающим тьму мягким матовым сиянием, посмотрел глубоким, завораживающим взглядом на стройную женщину, кутающуюся в шаль. Длинные русые волосы струились поверх шали.

— Доводилось, — глубоким, удивительного тембра голосом ответила женщина.

— Они преследуют вас, загоняют в угол, в их руках орудия пыток, вы кричите от ужаса… И просыпаетесь. Ваше сердце бешено колотится, но вы вздыхаете с облегчением: вы дома, в безопасности, рядом мирно посапывает любимый муж… Но в нашем фильме, просыпаясь, вы будете попадать в другой сон, где воплощаются в жизнь самые смелые эротические фантазии, в которых вы никогда не признались бы себе наяву. Вас обнимает не муж, но совсем другой мужчина, и вы, к собственному удивлению, не испытываете стыда, а лишь желание, неукротимое желание… И с безрассудством отдаетесь ему.

— Нечто подобное было…

— Не затрудняйте себя перечислением. Я не хуже вас знаю мировой кинематограф.

— Извините, — смутилась женщина.

— Прощаю, — улыбнулся Бояринов. — Нет ничего нового под солнцем, дорогая Вера. И все ново. Любовь — вечная тема искусства. Но каждый рассказывает одну и ту же историю по-своему. Своими чувствами и словами. Своими героями. Выбором актеров, наконец.

— Я, признаться, удивлена вашим выбором, Антон. В сценарии масса эротических сцен, обнаженка… А у нас простаивает столько молоденьких актрис…

— Верочка, вы кокетничаете. В фильме будут и молоденькие актрисы, если вы внимательно читали сценарий, вы должны были это заметить. Но главные герои — это люди зрелые. Это фильм о благополучной семейной паре, о счастливой паре, но… Жизнь так устроена, что счастье не может длиться вечно, понимаете? Благополучие создает ощущение пресыщенности, скуки. Помните, у Бродского:

Вот о чем этот фильм! Понимаете?

Он взял ее руку в свою, пристально глядя на женщину влюбленными? да, влюбленными глазами!

— Понимаю. — Вера почувствовала, что некий ток пробежал через их ладони, и не смогла убрать руки.

— А что до обнаженки, то вам бояться нечего. У вас прекрасная фигура. И вы чрезвычайно сексуальны. А голос? Один только ваш голос может свести с ума любого. Сексуальность — это ведь понятие вневозрастное. Она или есть, или ее нет. Помните наших знаменитых старух? Не нынешних, которые перекраивают себе физиономии и думают, что нелепая, застывшая маска может вернуть им молодость. Нет, я о тех, прежних старухах, которые не делали никаких операций, которые несли свою старость с гордо поднятой головой и были… сексуальны! Да! А вы еще совсем молодая женщина. Да-да. Не заставляйте меня говорить банальности вроде: женщине столько лет, на сколько она выглядит.

Вера усмехнулась.

— И потом… Зритель знает вас с вашего детства. Сколько вам было, когда вы впервые оказались перед камерой?

— Двенадцать.

— С тех пор вы — героиня романтических, патриотических лент. И ваше появление в эротическом кино — это будет фурор! Признаюсь, именно на вас я делаю главную ставку. На вас, а не на Олега. Он — фон. Но, конечно, не должен об этом знать, понимаете?

Режиссер заговорщически подмигнул, Вера рассмеялась, кивнула.

— Мы все сделаем очень красиво. Катышев оператор от Бога. Ему ничего не нужно объяснять. Все будет размыто, как во сне. Лишь контуры, очертания фигур. Запрокинутое лицо, струящиеся волосы… И главным действующим лицом во всех эротических сценах будет ваш удивительный голос.

Он говорил эти слова, и его собственный голос, обычно высокий и неприятный, звучал неожиданно глубоко. Он обволакивал, этот голос, проникал насквозь. Вера чувствовала, что наполняется, пропитывается его ощущениями, его замыслами и… И ей хочется сделать все, что он от нее потребует.

— Хорошо, я попробую все это сыграть, — улыбнулась она.

— Сыграть? Нет, дорогая. Мы проживем этот фильм. Проживем его все вместе. Ваш талант, талант вашего мужа и мои скромные способности — все это будет положено на алтарь искусства. По рукам?

— По рукам, — эхом откликнулась Горбовская.

Он поднял ее руку, прижал к губам. Она почувствовала на своей коже прикосновение мягких, полных губ. И замерла, как сомнамбула. Мгновение длилось бесконечно долго. Вера не слышала шагов по асфальтовой дорожке и вздрогнула, лишь когда в очерченном фонарем круге света возник муж, Олег Золотарев.

— Вот вы где! — излишне беспечно воскликнул Олег.

Вера инстинктивно попыталась выдернуть руку. Не тут-то было. Бояринов держал ее еще какие-то доли мгновения, внутренне упиваясь напряженным взглядом Олега, прикованным к их соединенным рукам. Лишь тогда, когда счел нужным, он отпустил женщину и повернулся к Золотареву.

— В чем дело, Олег? — холодно спросил мэтр. — Мы работаем!

— Да как-то долго… Я…

— Что значит — долго? Это кто решает, сколько нужно, вы или я?

— Вы, конечно. Просто там поедают теленка, скоро от него ничего не останется. Вот я и пришел за вами, — словно школьник перед учителем, оправдывался Олег.

— При чем здесь теленок? — поморщился Бояринов. Затем вздохнул и улыбнулся. — Впрочем, почему бы действительно не отведать теленка?

Он обнял Веру за плечи, подвел ее к мужу, другой рукой обнял Олега и повел их по дорожке к особнячку, откуда едва доносились джазовая мелодия и людские голоса.

— Дорогие мои! — торжественно произнес Бояринов. — Дорогие мои! От вас зависит будущий фильм. И вы знаете, вернее, должны знать, хоть мы никогда и не работали вместе, что для меня основополагающим является репетиционный процесс. Актеры должны выйти на съемочную площадку абсолютно подготовленными, внутренне пропитанными идеей фильма, как губка водой. А для этого я должен работать с каждым из вас. Придет и ваш черед, Олег. И с вами мы также будем проводить вместе дни и вечера. Я должен зарядить вас обоих. На съемки отведено всего три недели. У нас не будет времени на бесконечные дубли, понимаете?..

Они скрылись в темноте аллеи.

 

Глава 3

Неудавшийся праздник

Приемник был настроен на «Эхо Москвы». Турецкий вел машину, слушая Венедиктова, который расспрашивал министра по труду и социальной защите населения о том, как народу жить дальше. Господин министр бодрым голосом докладывал, что жизнь народная неуклонно улучшается, и, если отдельные граждане этого не понимают, это их личные неприятности. Турецкий, когда видел этого господина на экране или слышал его голос по радио, непременно представлял себе министра школьником, вечно опаздывающим на уроки и систематически не выполняющим домашние задания. Турецкий прямо-таки видел, как будущий министр, глядя правдивыми глазами в лицо училки Марии Ивановны, травил байки о слепой старушке, которую нужно было довести до поликлиники, или об автомобильной катастрофе, в которой он, будущий министр, спас всех, кого только можно спасти, включая безнадежно погибших. В руках будущий министр держал тарелку с лапшой и щедро развешивал ее на уши доброй и доверчивой Марии Ивановны. Правдивое выражение лица министра сохранилось с тех времен доныне, только в роли доверчивой Марии Ивановны выступает теперь все население страны.

Турецкий сидел за рулем собственного «пежо», поскольку перемещался по городу не в служебных, а в сугубо личных целях. У любимой супруги Ирины Генриховны намечался юбилей. Сороковник. Ирина, к удивлению мужа, приближающую дату воспринимала безрадостно, даже с несвойственной ей хандрой. Вот и гостей собирать отказалась, сказав, что женщины эту дату не отмечают.

И Саша решил устроить жене праздник на двоих. Вернее, на троих, ибо куда же без наследницы Ниночки? Замысел был такой: шикарный стол, который готовят они с Нинулей, и не менее шикарный подарок. Саша уже присмотрел очень милое, изящное кольцо с небольшим бриллиантом. Приобретение подарка и было конечной целью поездки А что? Разве не заслужила? Еще как! Сколько бессонных ночей, сколько тревог принесла Ирочке Фроловской ее семейная жизнь! Разве такого счастья желала она себе, когда влюбилась в молодого, но уже подающего большие надежды стажера Сашку Турецкого? Да она ни о чем таком не думала! Влюбилась — и все. Как любит до сих пор, прощая ему и безмерную увлеченность работой, и другие… гм… гм… увлечения. «Она заслужила все золото мира», — пропел Турецкий и неожиданно для себя затормозил.

Мысли о супруге не помешали ему выхватить наметанным глазом стройную девичью фигурку в коротком белом платье, стоящую у тротуара. Девушка отчаянно голосовала. Александр отметил длинные стройные ноги, хорошенькое смуглое личико, короткие каштановые кудри, тонкую руку в браслетах. Рука трепетала, словно крыло раненой птицы. Ну и кто же в такой ситуации не остановится?

— Мне к университету. Подбросите? — с мольбой в голосе спросила девушка, склоняясь к приспущенному стеклу.

— А я было подумал, что вам на пожар. Садитесь, — разрешил Турецкий.

— Ну почти угадали. — Девушка опустилась рядом с ним на сиденье и улыбнулась.

На щеках ее при этом образовались очень милые ямочки. Саша отметил также ряд жемчужно-белых зубов.

«Эх, молодость, молодость, — с легкой грустью подумал Турецкий. — Все натурально, все очаровательно и безо всяких усилий».

— А что, в универе пожар? Вы из пожарной команды?

— Нет, это у меня пожар! Это я горю синим пламенем. Переэкзаменовка. Препод ждет, а я здесь торчу и никто не останавливается! Представляете?

— Но кто-то все же остановился.

— Да, спасибо вам! Ой, я не спросила, а сколько это будет?..

— Считайте, что вам повезло. Перед вами гусар, а гусары с дам не берут-с. Тем более что нам по пути.

— Ой, вот спасибо! Здорово! У меня, честно говоря, финансовый кризис.

— И не только финансовый?

Девушка рассмеялась. Она была очень естественна. Никакого жеманства, кокетства. Легкая такая девушка.

— Да уж. Не только. Имеются и другие проблемы.

— Так вы не отличница? И не комсомолка?

— Нет, я двоечница, — снова рассмеялась девушка. И ямочки опять заиграли на лице.

«Какая у нее удивительная кожа. Нежная, чистая, словно персиковая», — весьма шаблонно подумал Александр и почувствовал некоторое душевное волнение.

— На каких же факультетах держат нынче двоечниц?

— На филфаке. Но я не круглая двоечница. Просто меня женщины-преподаватели не любят.

— Завидуют, ясное дело.

— Чему?

— Молодости и красоте, чему же еще!

— Ну, они у нас и сами еще ничего себе. Хотя, конечно, староваты. Самой молодой — сорок. Это уже почти старость. Вот я ей и пересдаю.

«Сорок — это уже почти старость! Слышала бы Ирина!» — Александр хмыкнул и спросил:

— Что, если не секрет?

— Историю искусств. Искусство северного Возрождения.

— О! Снимаю шляпу. И как, готовы?

— Ну… Не знаю. Можно, я потренируюсь?

Девушка тряхнула кудрями и, не дожидаясь ответа, начала:

— Небольшой стране, включающей территорию нынешней Бельгии и Голландии, суждено было стать в пятнадцатом веке самым ярким после Италии очагом европейского искусства. Нидерландские города, хотя и не были политически самостоятельными…

Александр не слышал слов, наслаждаясь чистым, звонким ее голосом, легким ароматом духов, поглядывая на четкий профиль с прямым, аккуратным носом и слегка выставленным вперед подбородком, выдающим упрямый характер.

— …По праздникам створки алтаря распахивались, и перед прихожанами возникало во всей лучезарности ван-дэйковских красок зрелище, которое должно было в совокупности своих сцен воплощать идею искупления человеческих грехов и грядущего просветления.

— Как-как? — прислушался Александр.

— Идею искупления грехов и грядущего просветления, — на секунду задумавшись, повторила девушка и тряхнула каштановой гривкой.

— Боже, твоя воля! И где это искупление грехов? Где просветление? С пятнадцатого века и поныне никакого просветления. Зато грехов — хоть отбавляй.

— …Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем… — чуть грустно проговорила девушка.

— О, да вы знакомы не только с искусством северного Возрождения, но и с Екклесиастом! — изумился Александр. — Здравствуй, племя молодое, незнакомое! Хочется немедленно познакомиться со столь славной представительницей…

— Настя, — улыбнувшись, перебила его девушка.

— Александр Борисович, — чуть склонил голову Турецкий.

— Я, Александр Борисович, вообще-то больше люблю философию древнего мира. Конфуций, Лао-цзы, притчи царя Соломона, древние греки… Действительно, нет ничего нового под солнцем, и не скажешь лучше, чем-то кто-то из древних уже сказал об этом. Ну вот мы почти приехали. У следующего светофора остановите, пожалуйста.

Саша отметил про себя, что останавливаться ему совсем не хочется.

— Что ж, удачи вам, Настя!

Автомобиль замер у бровки тротуара.

— Знаете что? Вы такой замечательный! Я хотела бы вас отблагодарить.

— Это как же? — навострился Александр.

— Приходите вечером в бар «Голливудские ночи». На Варварке. Я там работаю.

— Стриптизершей? — испугался Турецкий.

— Нет, что вы! Официанткой. Там половина нашего курса подрабатывает. Деньги-то нужны.

— Это точно. Деньги еще никто не отменял. И когда?

— Хоть сегодня. Я как раз сегодня работаю.

— Сегодня вряд ли.

— Ну… Когда захотите. Там интересно. Актеры бывают, режиссеры, всякие шоумены. Я через два дня на третий работаю. Мы открываемся в пять вечера. И до утра. Я вас фирменным коктейлем угощу.

— Спасибо, Настя! Давно меня девушки не угощали. Пожалуй, со времен студенческой юности, — с чувством произнес Турецкий.

— Ну вот и вспомните юность! — Настя стрельнула в государственного советника юстиции озорными черными глазами и выскользнула из машины.

Саша, пережидая красный сигнал светофора, загадал: если она обернется, схожу в ее клуб, что уж такого-то? Если нет… Девушка дошла до перекрестка легкой, стремительной походкой. Еще мгновение — и она исчезнет. Сердце учащенно забилось. Уже на повороте Настя оглянулась, улыбнулась и махнула ему тонкой рукой в браслетах. Турецкий облегченно вздохнул. Сзади нетерпеливо сигналили. Светофор вовсю пылал зеленым. Александр нажал на газ, насвистывая арию Тореадора.

Устроить праздник на троих не удалось. Накануне торжества позвонил Грязнов и заявил, что он все равно заявится поздравить любимую жену лучшего друга, независимо от того, захочет ли его увидеть виновница торжества.

— Захочет! — обрадовался Турецкий.

Ирина рассердилась на самоуправство мужа.

— Ну что ты? Славка же свой человек! — оправдывался Александр.

— А может, я хотя бы в свой праздник хочу побыть с тобой и Ниночкой? Могу я позволить себе такую роскошь раз в сорок лет? Славка придет, вы уйдете на балкон курить и будете говорить только о делах. Что, я не знаю, что ли?

— Клянусь, что говорить будем исключительно о тебе! Чтоб мне сдохнуть!

— Не надо мне пустых обещаний! И я не хочу, чтобы обо мне. Я хочу, чтобы со мной.

— А ты знаешь что? Ты пригласи Тамару. Может, она нашего Славку обворожит, замкнет на себя. И мы будем как бы вдвоем.

— Вот именно — как бы! Тем более что Грязнов не любит эмансипированных женщин.

— Я тоже, — отозвался Александр.

Ирина сердито фыркнула и ушла на кухню.

Тамара — давняя приятельница Ирины по студенческим временам, женщина свободная и приятная во всех отношениях — приглашение приняла с удовольствием.

Но обворожить непреклонного Вячеслава ей не удалось. Вообще весь этот день не задался. С утра Турецкий отправил жену в парикмахерскую, храбро взвалив на себя хлопоты по приготовлению праздничного застолья. Гвоздем программы должны были стать языки по-французски. Подробная инструкция по доведению уже отваренных и «освежеванных» телячьих полуфабрикатов до состояния готового блюда лежала на кухонном столе. Александру надлежало натереть яблоки и сыр. В полученную смесь добавить майонез, множество специй, обмазать этим добром лежащие на поддоне языки, засунуть все это хозяйство в духовку. Контакт двадцать минут при температуре такой-то. Не сводить глаз! Не забыть выключить!

Но во время контакта блюда с духовкой пришел Грязнов. Они приняли по малой, заговорили о работе, черт ее побери. Ушли на балкон курить… Нинка, которой был перепоручен контроль за блюдом, зависла на телефоне… Кончилось тем, что Ирина влетела к ним рассерженной фурией — запах гари распространялся по лестничной клетке. Языки по-французски безнадежно сгорели. И как ни пытались Слава с Александром утешить именинницу, она вдруг горько расплакалась. Тут как раз заявилась эмансипированная Тамара. Увидела подругу в слезах, учуяла запах горелой пищи и понимающе хмыкнула. Затем, уже за столом, провозгласила тост за совершенство женщин и убожество мужчин. Тут уж не выдержал Александр. Схватив рюмки и бутылку «Хеннеси», он увлек Славу на балкон…

Раздражение против Ирины не оставило его и поздним вечером, когда они уже лежали в постели.

— Я одного не понимаю: неужели эти несчастные языки стоят испорченного всем вечера? — процедил сквозь зубы Александр.

— Ты вообще много чего не понимаешь, — откликнулась жена.

Турецкий сердито отвернулся и засопел, делая вид, что спит. Слыша, как тихо всхлипывает Ирина, и почему-то не желая ее утешить.

 

Глава 4

Невидимый меч

Они сидели в небольшом, безлюдном кабачке. Бояринов, оказывается, знал массу таких уединенных местечек в шумной и суетной Москве. Пили вино, поедали всякую морскую живность и говорили, говорили…

— Скажите, Верочка, это ведь не первый ваш брак, правильно?

— Да. Третий. Но, в отличие от двух предыдущих, абсолютно счастливый, — откликнулась Вера Горбовская.

Бояринов лишь рассмеялся этаким мефистофельским смехом.

— Что вы смеетесь, Антон?

— Да полноте! «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Это стало штампом, но все истины банальны.

— Ну почему же нет? А у нас — есть, — с вызовом ответила Вера.

— И чем этот ваш брак отличается от двух предыдущих?

— Чем? — Она задумалась, покусывая веточку зелени. — Знаете, оба предыдущих были стандартны для людей нашей профессии. Полная свобода, параллельность существования.

— Они тоже были актерами, ваши прежние супруги?

— Нет, первый был художником. Это, впрочем, почти то же самое. Если не хуже. Натурщицы и все такое… По молодости казалось унизительным требовать супружеской верности. Тем более что все мы, по сути, живем на площади, все друг друга знают. И всем хорошо известно, кто с кем спит. Единственное средство защиты — делать вид, что тебе безразличны измены мужа, и… изменять самой. Это на самом деле очень разрушительно для брака.

— Да? Но многие актерские семьи именно так и живут. Годами, десятилетиями.

— Да, это так. Но я, видите ли, из очень патриархальной семьи. Мой отец хоть и москвич, но не коренной. Он осел в Москве после института, женившись на маме. А вообще он из сибирской домостроевской семьи. Где по воскресеньям всей семьей лепили пельмени, где мой дед был строг и скор на расправу. И сам отец был таков же. Тоже мог пройтись ремнем.

— По вашим, как я воображаю, нежнейшим ягодицам? — изумился Бояринов.

— Нет, меня он пальцем не трогал. А вот брату доставалось. Мы все побаивались его. Но и любили. Он был кормильцем, защитником. И он, а не мама разрешил мне сниматься еще девчонкой. Он верил в меня.

— А ваши мужья? — напомнил Бояринов, не забывая подливать Вере вина.

— Мужья? Я уже объяснила. Невообразимая легкость бытия. Разъезды, гастроли, съемки, редкие встречи и неизбежная отчужденность. А мне подспудно хотелось стабильности, незыблемости.

— И вы нашли ее в Олеге?

— Да, представьте, — словно стараясь что-то доказать, ответила Вера.

— Он ведь, кажется, моложе вас? Лет на…

— Десять. А что? — опять с вызовом ответила Вера.

Но по тому, как мгновенно залилось краской ее лицо, Бояринов понял, что попал на болевую точку.

— Господи, да абсолютно ничего! На самом деле вы выглядите моложе, чем он.

— Меня совершенно не волнует, как я выгляжу, — надменно произнесла она.

— Вот как? — лукаво улыбнулся Бояринов.

— Вернее, я уверена в себе. И в своей внешности.

— Господи, Верочка! Да я с первой минуту общения уверял вас, что вы — обворожительная женщина. Что вы — вне возраста. Что ваша загадочная сексуальность сведет с ума любого мужчину от семи до семидесяти лет!

Вера рассмеялась.

— Ну наконец-то! А то я уж испугался, что потеряю свою звезду. Поймите, я расспрашиваю вас не из пустого любопытства. Я должен знать о вас и об Олеге все. Как семейный врач, как адвокат, если угодно. Я должен чувствовать своих Ирину и Максима — героев фильма. Эти вымышленные образы, они будут воплощены в ваши с Олегом тела, в ваши души, сердца.

Вера завороженно смотрела на Бояринова. Мягкий, проникающий в сознание голос, который обволакивает, заставляет быть послушной и покорной.

— Так все-таки что вы нашли в Олеге? — с безжалостностью натуралиста, препарирующего нечто живое и трепещущее, вернулся к своему Бояринов.

— Разве я не ответила? Олег — воплощение надежности, преданности. Я чувствую себя с ним защищенной. Дело ведь не в возрасте, как вы сами говорите, Антон. Как женственность не зависит от возраста женщины, так и мужественность определяется отнюдь не годами мужчины.

— Ах, Верочка, как я рад, что судьба свела меня с такой интересной женщиной! Вы — потрясающая! Но почему вы исчезли из киношной жизни? Я не видел ваших работ лет… семь, пожалуй.

— Да. У нас родилась дочь. Поздний ребенок. И Олег всегда был против того, чтобы я работала. Он сам достаточно успешный актер и может прокормить нас с дочерью. А я, признаться, к моменту нашего романа устала от напряженной работы и в театре, и в кино. Я была рада передышке. К тому же в быту я женщина не капризная и довольствуюсь малым.

— То есть он запер вас в клетке, ваш Олег?

— Ну… Почему запер… Я сама…

Голос ее зазвучал неуверенно. Бояринов снова подлил вина в бокалы.

— Как же мне удалось завладеть вами обоими? Я имею в виду, разумеется, предстоящую работу.

— Это я настояла. Когда от вас позвонили с этим предложением, я уговорила Олега. Вы — один из лучших режиссеров…

— Один из лучших? — переспросил Бояринов, и взгляд его вмиг стал жестким и холодным.

— Хорошо, лучший. Я просто не хотела, чтобы вы заподозрили меня в лести, — испуганно поправилась Вера.

— Все правильно, вы умница, — сухо рассмеялся Бояринов. — Так вы получили предложение и настояли на том, чтобы его принять?

— Да. Олег, если честно, сначала был против. Но я его убедила.

— То есть вы все-таки тоже что-то решаете в семье?

— Разумеется. — Теперь уже голос Веры приобрел металлические нотки.

— О! Вот теперь я верю. Верю, что ваш сибирский характер не размяк окончательно перед очарованием молодого супруга. Браво!

— Не размяк, — подтвердила Горбовская. — Кроме того, существует и мотив материальный. Наша дочь часто болеет, и мы решили строить дом за городом. Заработков Олега хватает на жизнь, но для строительства дома этого не достаточно. Он вынужден был смириться и согласиться на ваше предложение.

— Что ж, грех говорить, но нездоровье вашей девочки, дай ей Бог окрепнуть, вернуло вас вашим зрителям, почитателям вашего таланта, среди которых и ваш покорный слуга.

Вера улыбнулась. Она была пьяна этаким легким опьянением не только от вина, но и от свободы, которой давно не ощущала, от того, что эта свобода была ей приятна, как приятно было сознание того, что она нравится, очень нравится Бояринову. И от того, что свобода эта была узаконена, что ли. То есть входила в производственный процесс. И поэтому не вызывала угрызений совести. В конце концов, у них подписан контракт, они с Олегом хорошо заработают. А как работать над ролью, это решает режиссер. А она ни при чем.

«И пусть сегодня он укладывает Сонечку! Пусть разогреет себе ужин, — с непонятным раздражением против мужа подумала Вера. — Я избаловала его. В конце концов, это я принесла нам выгоднейший контракт, это на меня пойдет зритель. Это в меня влюблен режиссер!»

Вера Горбовская вернулась домой глубоко за полночь. Бояринов довез ее на такси до подъезда, вышел из машины и долго еще не отпускал Веру, держа ее руки в своих, что-то говоря, глядя на нее проникновенным взглядом.

Олег видел все это в бинокль. Ему было стыдно, но он смотрел, как Бояринов долго целует руки его жены. Одну, потом другую. Смотрел на ее лицо, раскрасневшееся, с полузакрытыми глазами…

Да что же это? Что же это делается? Вера взглянула на окна, и Олег отшатнулся, нервно заходил по комнате.

Какого черта он дал согласие на эту работу?! Ведь предупреждали его! Ему говорили ребята из театра — не суй голову в пасть ко льву. Но эти предостережения только раззадорили его: смешно ему, молодому, успешному мужчине, ревновать жену, которая старше его на десять лет, к другому мужчине, который годится ему, Олегу, в отцы. Пусть он хоть трижды талантлив и признан!

И Вера — она так дорожила их очагом, их маленькой крепостью, в которую они никого не пускали. И вот оно!

В дверях щелкнул замок. Олег выскочил в прихожую. От Веры распространялся запах вина.

— Ты… пьяна? — изумился Золотарев.

— Нет, просто выпила, — не своим, чужим, холодным голосом ответила Вера. — Как Сонечка?

— Ты вовремя вспомнила о дочери. Она уже три часа как спит.

— И что? Я работала.

— Вино, посиделки неизвестно где, возвращение полночь-заполночь — это что, входит в работу?

— Не кричи — разбудишь дочь.

Она прошла мимо него, поправляя волосы, и он ощутил запах мужского парфюма, исходящий от ее рук.

— От тебя пахнет его запахом! — вскричал Золотарев. — Этим его одэколоном, — с издевкой проговорил он, — как там? «Дерьмо гусара»?

— Ты с ума сошел? Что ты несешь? — раздался ее голос уже из ванной.

Он прошел за ней. Жена мыла руки, разглядывая себя в зеркале. И ее взор был все еще там, на улице, возле машины. Увидев перекошенное от злости лицо мужа, Вера повернулась к нему.

— Ну что ты злишься? Разве так уж часто я возвращаюсь домой поздно? — спокойно проговорила она. — Мне кажется, это впервые за несколько лет. Обычно это я поджидаю тебя до середины ночи.

— Неправда! До какой середины, что ты мелешь?

— Прекрати разговаривать со мной в таком тоне! — В ее голосе появился металл. — Я была с режиссером! Мы работали над ролью! Ты что же, ревнуешь меня к нему? Это же смешно!

Она рассмеялась.

Он схватил ее за плечи, развернул, заставил наклониться, поднял подол шелкового платья. Его движения были грубыми. Он почти хотел причинить ей боль.

— Что ты делаешь? Мне больно! — Она вырывалась. — Пусти! Я не хочу так!

— А я хочу! — сквозь зубы проговорил Олег, не выпуская ее, еще крепче сжимая стройное тело, раздвигая ногами ее ноги. — Я хочу! Я твой муж! И будет так, как хочу я!

Они не спали всю ночь. Впервые они лежали по разным краям широкой постели, не желая касаться друг друга. Словно между ними лежал невидимый, обоюдоострый меч.

— Ну вот, нечто такое же будет и в павильоне. Примерно так же, примерно… — рассеянно говорил Бояринов, пропуская Веру вперед, в большую комнату со светлыми, плотными шторами.

Он прошел к окнам и распахнул их. Осенний ветер ворвался внутрь, надувая парусами плотную ткань. Комната была пуста. Вернее, она была заполнена. Она казалась заполненной огромной, старинной кроватью красного дерева. Темно-синее шелковое покрывало, на котором разметались подушки, зачехленные розовым, бордовым, желтым шелком. Белые стены. Вмонтированные в них светильники с матовыми плафончиками.

Все. Больше в комнате не было ничего. Ни стола, ни стула.

Вера остановилась.

— Ну что же вы? Не робейте. Проходите, осваивайтесь. Завтра нечто подобное будет на съемочной площадке.

Вера подошла к кровати.

— Это ваше супружеское ложе?

— Нет, что вы, помилуйте. — Бояринов рассмеялся. — Мы с Ольгой Андреевной живем параллельно. Не мешаем друг другу. У нее музыка и ученицы, у меня фильмы и актеры. И это нас вполне устраивает. Садитесь, Вера. Я сервирую столик и вернусь.

— Куда же садиться? — улыбнулась она.

— На кровать, куда же еще? Или вам больше нравится сидеть на полу?

— Я больше привыкла к стульям.

— Отвыкайте. Предстоящие две недели вы проведете исключительно в постели. Вы будете в ней спать, есть, любить, страдать. Вы будете в ней жить. Садитесь и обживайтесь.

Он вышел. Вера села на край постели, глядя в окно. Ветер отбросил штору в сторону, и она увидела вишневый сад, полный старых уже, как Фирс, деревьев.

Он привез ее к себе на дачу. В дом, наполненный легендами и призраками, так, по крайней мере, чудилось Вере.

Дверь скрипнула, Бояринов вкатил столик. Вино, фрукты, что-то там еще… Впрочем, совершенно неважно, что именно. Она чувствовала, что ее начинает бить нервная дрожь. И испугалась за себя, за все, что осталось в Москве и к чему она должна будет вернуться. Ну и пусть! Он сам во всем виноват, ее замечательный муж!

— Что с вами, Верочка? Вы дрожите вся.

— Прохладно, — еле выговорила она.

«Да что же это? Нужно взять себя в руки. Я же не девчонка, черт возьми! Неужели я не могу противостоять ему?» — пронеслось в ее мозгу.

— Знаете что? Давайте-ка выпьем коньяку! Осенняя сырость. Нужно было попросить прислугу затопить камин. Я не успел позвонить.

Даже это «прислуга», непременно кольнувшее бы ее раньше, еще две недели тому назад, прошло мимо сознания.

— Давайте! Коньяк и вправду будет кстати.

Он щедро плеснул в пузатые бокалы из бутыли темного стекла. Она и этикетку не рассмотрела. Все было неважно. Кроме того, что она сидела рядом с ним на краю постели, задрапированной синим шелком.

— Ну-с, за успех нашего безнадежного мероприятия! — Бояринов протянул ей бокал, взял другой. Они чокнулись. Его глаза были совсем рядом. Странные, непонятного цвета глаза, которые втягивали ее, словно в черную дыру.

Вера залпом осушила бокал, ничего не почувствовав, словно это была вода, а не коньяк.

Бояринов с легкой усмешкой следил за ней, пригубливая янтарный напиток.

— Однако, как лихо вы расправились с этой французской штучкой!

— Да, очень мягкий коньяк. И ароматный.

— Ну что вы так нервничаете, Вера? — голосом семейного доктора участливо спросил Бояринов.

— Не знаю. Налейте еще, пожалуйста.

Он исполнил ее просьбу. Вера выпила и заговорила отрывисто, быстро, торопясь сказать то, что хотела сказать, пока страх не сковал ее, не сомкнул ее уста:

— Я отвыкла сниматься. Я вдруг поняла, что могу испугаться камеры. Я боюсь, что буду стесняться себя, своего тела… Я боюсь, что завтра сорву съемку…

— Что вы, Верочка, ну что вы? Вы — самая обворожительная женщина из всех, кого я знаю.

Он шептал ей на ухо всякие нежности, а его руки не спеша, со вкусом снимали шаль с ее плеч, расстегивали пуговицы блузки, осторожно гладили ее плечи, шею. Его губы едва касались ее волос, мочки уха, спускались вниз к ключицам, к впадинке между ними. И снова вверх. Он погрузил пальцы в гриву густых волос, перебирая их где-то на затылке, у самой шеи. И от этого по ее коже, по всему телу пробежала сладкая дрожь. Он был очень нежен. Он готовил ее долго, терпеливо, неутомимо. И наступил момент, когда чувство стыда оставило ее, и лишь желание, неукротимое желание захватило, закружило, поглотило ее…

Они возвращались в Москву вечером. Водитель уверенно вел машину, рассекая темноту светом фар. Вера молчала, кутаясь в шаль.

— Ну что ты? — Бояринов обнял ее плечи. — Что опять? Что тебя тревожит?

— Олег как взбесился. Ревнует.

— Да?

Она не видела, как самодовольная усмешка скривила его рот.

— Что ж, пусть слегка поревнует. Такую женщину ревновать не грех. А то он расслабился слишком, твой Олег. Он нужен нам напряженный, как сжатая пружина. Самодовольных героев-любовников пусть играет в своем театре.

И странно, эти жесткие, если не жестокие слова казались ей справедливыми.

Павильон был готов. Каждый из членов съемочной группы находился на своем месте. Первый съемочный день нового проекта Антона Бояринова начался.

— Все готовы? Тишина! Мотор! — раздался властный голос Бояринова.

Перед камерой выскочила девица с неизменным «дубль один». На широкой постели, застеленной темно-синим шелком, полулежала, опершись на руку, Вера. Обнаженные плечи, грудь. Струились по спине густые русые волосы.

Напротив нее в той же позе полулежал ее партнер и муж, Олег Золотарев. Глаза Веры были полузакрыты. Она говорила своим глубоким, чарующим голосом, медленно роняя слова:

— Это было удивительно… Этот сон… Я никогда раньше не видела этого мужчину, я не знаю его… Но… Он был так нежен со мною… Знаешь, он так трепетно касался пальцами моей шеи, лица. — Рука Веры проделала тот же путь, лаская себя, словно незнакомец из сна был здесь, рядом с нею, и водил ее рукой. — И потом… его рука в моих волосах… Его пальцы перебирают пряди, медленно, чувственно. Они добираются до кожи затылка, низко, почти у самой шеи. И от этого дрожь пробегает по телу… — При этих словах обнаженные плечи и грудь Веры покрылись мурашками. — И все, все, что он делал… Ах, как это было восхитительно…

Она открыла глаза, взглянула на партнера. Он смотрел на нее с ужасом.

Он — не герой фильма Максим, а ее муж, Олег Золотарев.

Камера взяла крупный план.

 

Глава 5

Закон парных случаев

Для начала сентября вечер выдался непривычно душным. В большом дворе, окруженном добротными кирпичными домами, прохаживалась дородная дама, скучая и обмахиваясь веером. Дама выгуливала таксу. Кобелек занимался своими делами, то пытаясь прорыть траншею в нарядной клумбе, то обнюхивая «письмена», оставленные братьями по разуму, и, задрав короткую лапу, тут же строчил ответ. Дама уже направилась было домой, когда во двор въехал «форд» и двинулся вдоль полосы газона с намерением припарковаться. Однако привычное место стоянки было занято какой-то «копейкой».

«Форд» остановился, из него вышел молодой мужчина.

— Добрый вечер, Николаша! — промурлыкала дама, подходя к соседу.

— Здрасте, Маргарита Сергеевна! А кто это на мое место машину поставил?

— Понятия не имею. Какая духота сегодня!

— Не, что это за дела? Чья тачка? У нас в доме ни у кого такой развалюхи нет. Кто на мое место встал?

— Кто спал на моей кровати и ел из моей миски? — пошутила Маргарита Сергеевна.

Из-за угла здания появился невысокий, тщедушный мужчина и остановился возле крайнего подъезда.

— Черт знает что! — не принял шутки Николай. — Приезжаешь усталый, выжатый как лимон, а какой-то… чудила занял твое место! Толстяк в ней сидит какой-то. И че? И сколько он будет сидеть?

— Ах, Николаша, ну что вы завелись? Поставьте вашего красавца в другое место. Вон, хоть возле клумбы.

— Да? Там место Вадима Яковлевича. А он куда поставит? Вон он как раз едет.

Действительно, к ним приближался рыжий «сааб». Сделав красивый вираж вокруг клумбы, автомобиль замер. Из него выбрался Климович — полный мужчина лет сорока. Навстречу ему с радостным лаем мчался пес.

— Центик, здравствуй, мой хороший. — Мужчина потрепал таксу за длинные уши. — Николаша, привет! Марго, вы, как всегда, прелестны. — Мужчина подошел к соседям.

— Здрасте, Вадим Яковлевич! Что у нас за бардак? Какой-то придурок поставил машину на мое место…

— Ну и что? Тоже мне проблема. Поставил — уберет. Цент, ну что ты пачкаешь мне брюки? — переключился он на таксу. — Я ничего не принес. Завтра получишь свою косточку.

— Цент, фу! — сердилась дама. — Он вас так любит, Вадик, я ничего не могу с этим поделать!

— А я неравнодушен к его прелестной хозяйке, — мурлыкнул Вадим Яковлевич и тут же выпрямился. Что-то неприятно кольнуло его. За спиной соседки обнаружился сидящий на скамейке неказистый мужчина, который просверлил Вадима Яковлевича быстрым, прямо-таки рентгеновским взглядом. «Фу, как неприятно. Что это за тип?» — подумал тот, но тут же переключился на Николая, который гундосил про занятое кем-то место. Машина тем временем тронулась и, проехав вдоль дома, покинула двор.

— Ага! Отъехал. И с чего стоял, спрашивается? Никто к нему не вышел. Может, сосед какой новый образовался? Никто в третью парадную не въезжал, вы не в курсе?

— Коля, тебе-то что? Вышел — не вышел, въезжал — не въезжал. Тебе место освободили, ставь свою тачку.

— Я завтра в отпуск уезжаю. Меня две недели не будет. Так этот придурок решит, что это его место. А оно мое! — бубнил Николай.

— Если и завтра эта тачка здесь стоять будет, я разберусь. Так что можешь отдыхать спокойно. Как говорится, спи спокойно, дорогой товарищ. А мы будем стоять на посту. Ну, чего застыл? Паркуй свой драндулет.

Этот тон возымел на Николая благотворное действие, подтверждая рекламный слоган о сотруднике банка, умеющем находить нужный язык с каждым из клиентов. «Форд» заурчал и отъехал от подъезда.

— Вадик, как ты умеешь улаживать конфликты! — Маргарита Сергеевна слегка закатила густо подкрашенные глаза.

— А-а, ерунда! Разве это конфликт? У меня таких каждый день по сотне. Как раз по количеству работников и клиентов, радость моя, — улыбнулся Вадим Яковлевич. И вспомнил, что несколько минут назад что-то неприятно его поразило. Он взглянул на скамейку возле подъезда, но щуплый мужичонка исчез, словно его и не было. Оглянулась и Маргарита Сергеевна. И тоже посмотрела на скамейку.

— Что это за тип там ошивался? — спросил Вадим Яковлевич.

— Не знаю, — пожала полными плечами дама. В глубоком декольте колыхнулась внушительных размеров грудь.

— Марго, прекрати меня волновать, — сделав страшные глаза, проурчал Климович.

Женщина гортанно хохотнула, усиленно замахала веером.

— Завтра загляну?

— Да, — шепнула в веер дама.

Щуплый мужичонка тем временем вышел на улицу, прошел квартал и сел в поджидавшую его «копейку».

— Все нормально, я его сфотографировал, — проинформировал водителя мужичонка.

— А когда все это…

— Завтра рано утром приеду. У них кодовый замок. Код я уже знаю… Так что завтра поутру…

— Но…

— Все как договорились! Не паникуйте! Решили пугнуть, — значит, пугнем!

«Я вас завтра всех на уши поставлю, — подумал он про себя, — вы у меня на всю жизнь испугаетесь!»

Ранним утром следующего дня Маргарита Сергеевна, сонно щурясь, запахивая легкий плащ, накинутый прямо на ночную рубашку, выводила своего питомца на прогулку. Цент нетерпеливо лаял возле запертой двери подъезда, натягивая поводок. Маргарита споткнулась о лежащий у двери коврик, мокасин слетел с босой ноги. Чертыхаясь, женщина нагнулась, чтобы впихнуть ногу в мягкую кожу, и увидела коробочку, прикрепленную снизу к деревянной панели двери. Коробочка была небольшая, из пластика, серого цвета, с выдавленным кружком посередине. «Что это?» — подумала было женщина. Но думать было некогда: Цент нетерпеливо перебирал лапами, всем своим видом угрожая справить нужду прямо здесь, на коврике. Маргарита Сергеевна выпустила пса на свободу и последовала за ним.

Утренняя прогулка завершалась, женщина уже повернула к подъезду, когда дверь распахнулась и в проеме возник Вадим Яковлевич Климович.

В этот момент раздался грохот, двери подъезда сорвало с петель и подняло в воздух, из подъезда рвануло пламя и густой черный дым. Послышался звон разбитых стекол, чей-то истошный вопль.

Лишь спустя некоторое время Маргарита Серегеевна поняла, что кричит она сама: на асфальте лежал Климович. В глаза бросилась оторванная нога, лежащая отдельно от развороченного тела. Кровь струилась быстрыми, щедрыми ручьями.

Из окон высовывались соседи, кто-то возник в разбитом взрывом дверном проеме, кто-то уже подбежал к ней, ее что-то спрашивали, слышался испуганный собачий визг. Маргарита Сергеевна сползла на чьи-то руки.

Меркулов вызвал Турецкого телефонным звонком.

— Через пять минут буду, — отозвался Александр Борисович.

Благо разделяли его с Костей несколько десятков метров коридора в здании на Большой Дмитровке. Эту привилегию — соседство с начальством — Александр заслужил еще в ту пору, когда не являлся «генералом от юстиции», как любил поддразнивать его Грязнов, а был равным среди равных. Ну, может быть, чуть-чуть «равнее». Изолированность старшего советника юстиции от коллег, «прописанных» в здании Следственного управления в Благовещенском переулке, имела неоспоримые преимущества: возможность сосредоточиться в тиши собственного кабинета и присутствие в непосредственной близости самого Константина Дмитриевича, что значительно упрощало решение срочных оперативно-следственных задач.

Александр вошел в приемную заместителя генерального прокурора. За столом восседала неизменная Клавдия Сергеевна.

— Привет, Клавдия!

Турецкий устремился к двери начальства.

— Привет — и все? — осведомилась пышнотелая Цирцея.

Турецкий на ходу обернулся, подмигнул подруге суровых буден. Но подмигнул формально, без чувства, что было отмечено чуткой Клавдией. Она окинула Турецкого обиженным взором и отвернулась.

— Проходи, Александр, присаживайся.

Турецкий пожал протянутую руку, сел напротив начальника, а в миру — друга и соратника Кости Меркулова.

— Саня, ты у нас, кажется, давно заказных убийств не расследовал?

— Ну как сказать… Давно — понятие относительное. А что случилось-то?

— Да тут такая штука… Двенадцатого сентября убит председатель Лицензионной палаты в сфере медицинской и фармакологической деятельности. Некто Вадим Климович. Взорван в подъезде своего дома.

— Да, я в «Новостях» слышал. Это в минувший четверг? И что? Кто расследует?

— Боюсь, что ты. Дело в том, что три недели тому назад аналогичный взрыв едва не прогремел у дверей квартиры другого чиновника от медицины — заместителя директора Института по контролю биопрепаратов, господина Литвинова. Тогда чудом удалось избежать беды. Взрывное устройство было обнаружено самим Литвиновым. Никто не пострадал. Но господин Литвинов направил письмо в адрес Генпрокуратуры, в котором указывает на предполагаемого преступника. И предупреждает о возможности повторных попыток убрать его самого или людей, связанных с ним деловыми отношениями.

— А он был связан с этим…

— Климовичем.

— С Климовичем деловыми отношениями?

— Да, они по роду своей профессиональной деятельности пересекались.

— И что? Что он Гекубе? Что ему Гекуба? И что нам за печаль?

— Отец Литвинова какой-то знакомец генерального.

— И что? Мы теперь будем заниматься всеми родственниками и знакомыми кролика?

— Что-о? — Меркулов даже приподнялся из-за стола.

— Это из «Винни Пуха», ты давно не перечитывал детской литературы, — успокоил его Турецкий.

— Ты не забывайся! Мы на службе государственной!

— Но не государевой. Ладно, Костя, не заводись. Просто время уже прошло. Там три недели. Здесь, с выходными, считай четыре дня. По холодным следам искать… Сам знаешь. Кто там из криминалистов был?

— Из городской прокуратуры. Криминалисты установили, что характер взрывного устройства в обоих случаях почти идентичен. Сегодня я объединяю оба дела в одно производство. Руководитель следственно-оперативной группы — ты.

— А Слава?

— Подключай Грязнова. Естественно. Куда ж вы друг без друга? Звони на Новокузнецкую, получи материалы по обоим делам. Ознакомься…

— Спасибо, товарищ начальник. Ни за что бы не догадался ни позвонить, ни ознакомиться…

— Да что с тобой сегодня? — Костя повысил голос и зашевелил бровями.

— Извини. Что-то я и вправду не в себе маленько.

— Так приди в себя. Все. Я вас, Александр Борисович, больше не задерживаю.

Костя уставился глазами в лежащие на столе бумаги. Александр поднялся и вышел.

Прошел мимо Клавдии, изумленной невниманием к своей особе, прошел длинным коридором, кивком отвечая на приветствия коллег, закрылся в собственном кабинете. На душе было мерзко.

И что это он прицепился к Косте? Почему обижает боевую подругу Клаву холодным равнодушием? И, наконец, отчего его раздражает собственная жена, безупречная Ирина Генриховна?

Невозможно было признаться себе, что виной всему тонкая девочка Настя. Девочка, годящаяся ему в дочери. Которую он не видел с той минуты, когда она вышла из его машины и исчезла за поворотом, взмахнув на прощание рукой в браслетах. Девушка, о которой думал непрестанно вот уже несколько дней.

Через пару часов в кабинете Турецкого появился «важняк» из городской прокуратуры, Томилин.

Они были знакомы, пересекались не раз по разного рода служебным делам. Москва — город маленький. Александр приветливо улыбнулся, поднялся навстречу коллеге.

— Привет, Турецкий! — с некоторой долей не то фамильярности, не то пренебрежения поздоровался гость, пожимая протянутую руку.

Александр помнил, что коллега и соратник отличается некоторым гонором. Да к тому же, видимо, обижен, что дело о взрывах передано в Генпрокуратуру. Что как бы означало несостоятельность городского ведомства. Вот ведь парадокс: казалось бы, снимают с тебя тяжкую ношу расследования возможного «висяка» — так радуйся! Ан нет, лицо следователя — сама холодность и неприступность. Ясно, обижен. Саша и сам был таков. И сам бы обиделся в подобной ситуации. Поэтому попытался разрядить обстановку и принял предложенный тон общения.

— Здорово, Томилин. Садись, дружище. Вот не было у бабы забот, так купила порося. Кому это надо: у опытного следака забирать дело и передавать другому…

— Не менее опытному, — закончил Томилин и слегка улыбнулся.

Лед был растоплен.

— Ладно, мы предполагаем, а там… — Турецкий указал пальцем вверх, — располагают. Давай рассказывай, показывай.

— С чего начать? Ну пожалуй, с данных экспертизы.

«Верно, начинаешь с главного», — отметил про себя Турецкий.

— Так вот, по данным взрывотехнической экспертизы оба взрывных устройства, то есть то, в результате действия которого погиб Климович, и то, что не сработало у дверей квартиры Литвинова, — практически идентичны. В обоих случаях использован пластит одинаковой мощности, в обоих случаях упакованный в пластиковую коробочку. Знаешь, такие коробочки скрывают проводочки обычных дверных звонков. Висят в квартирах.

— А висели?

— Одно — снаружи двери в квартиру Литвинова, на стене лестничной площадки. Другое — на двери в подъезде дома, где проживал Климович.

— Первый взрыв не прогремел, как нам известно. Почему?

— Литвинов эту коробочку обнаружил. И вызвал милицию.

— Кто приезжал?

— Из линейного отдела. Пятьдесят первого. Но когда они приехали, устройство уже было обезврежено.

— Кем?

— Электриком.

— Не понял?

— Вот протокол допроса, ознакомься.

— Ознакомлюсь, конечно. А что это за электрик такой? В двух словах?

— Бывший сапер. Воевал в Афгане.

— Его допрашивали?

— А как же! Сколько нервов стоило — это отдельная песня. Он, видишь ли, контуженый. И заикается так, что ответ на первый вопрос: фамилия, имя, отчество — занял минут пять. Пришлось проводить допрос в письменной форме. Он показал, что, поскольку взрывпакет был снабжен таймером — а соседи подтвердили, что оттуда тикало, — он не стал ждать саперов. Во-первых, потому, что опасался за жизнь людей. Действительно, как оказалось, взрыв был запланирован на девять часов. Во-вторых, он, видите ли, сам сапер. И еще посаперистее, так сказать, других… У него инвалидность по «мозгам». Что с него взять?

— Но разминировал удачно?

— Удачно, удачнее некуда. Все в его «пальчиках». Так все замусолил своими ручищами, что ни хрена там больше не найдешь. Впрочем, тот, кто эту бомбу к стенке присобачил, наверняка в перчатках работал.

— А кто допрашивал этого… Литвинова?

— На которого покушались? Я допрашивал.

— Какое он произвел на тебя впечатление?

— Как тебе сказать… Двоякое. С одной стороны, он был напуган случившимся, что понятно. С другой — тут же указал на возможного преступника. Причем довольно определенно. Даже педалировал.

— И кого же он считает возможным преступником?

— Есть такой доктор — Анатолий Нестеров. Не слышал?

— Бог миловал. Я пока без докторов обхожусь.

— Ну этот тебе вряд ли и понадобится. Ты у нас и так Джеймс Бонд.

— Не понял?

— Нестеров руководит частной клиникой «Возрождение». В этой клинике делают операции по омоложению. Очень модное, но совершенно закрытое заведение. Клиенты — звезды шоу-бизнеса, телемены и телевумены и даже политики. Ты давно нашего бывшего президента по телику не видел?

— Недавно видел.

— И как он тебе?

— Статус пенсионера явно пошел ему на пользу.

— Это статус «Возрождения» пошел ему на пользу.

— То есть?

— Ну да. Прошел там курс лечения. Результат — на лице.

— И зачем такому успешному доктору заниматься уголовщиной? В самом крайнем ее варианте?

— А затем. Со слов Литвинова, Лицензионная палата и Институт по контролю биопрепаратов отозвали лицензию, разрешающую клинике Нестерова заниматься своей деятельностью. А очередь на курс лечения — на полгода вперед. И люди уже проплатили этот курс. Улавливаешь?

— Понятно. Убытки.

— Миллионные. В долларах.

— Так. Ну то, что Лицензионная палата, которой руководил Климович, выдает лицензии, — это понятно. А при чем здесь Институт по контролю биопрепаратов, где Литвинов замдиректора?

— Курс омоложения, разработанный Нестеровым, основан на использовании некоего нового биопрепарата. И институт, где служит Литвинов, выдает разрешительные документы на использование любого биопрепарата.

— И что? Отрабатывали вы этого Нестерова?

— Накануне покушения на Литвинова Нестеров был госпитализирован. Обострение ишемической болезни сердца. Выписался из больницы позавчера, то есть в день гибели Климовича. Персонал подтверждает, что больной Нестеров стен данного богоугодного заведения не покидал в течение всего курса лечения. В том числе и восемнадцатого, и в ночь на девятнадцатое августа. Хотя вообще больных на выходные иногда отпускают домой. Но Нестеров живет один, его не отпускали. И в день смерти Климовича он вообще был на глазах у медперсонала. Его осматривал врач перед выпиской, ему готовили документы выписные. Он до тринадцати часов дня весь как на ладони. Абсолютное алиби.

— Ну вряд ли он сам подложил бомбу. Для этого существуют исполнители. Вы за ним наблюдение установили?

— Да, была наружка. Ничего существенного. В больнице он был изолирован. После выписки ежедневный маршрут однообразен до скуки: дом — работа, работа — дом. Я свою наружку снял в связи с переходом дела в твои руки.

— А что по адресу Климовича? Там свидетели взрыва были? Вообще, поквартирный опрос проводили?

— Свидетели есть. Одна дама выгуливала свою шавку, но от нее толку мало. Мадам в шоке: на ее глазах все и произошло. Поквартирный опрос провести не успели. Там выходные наслоились. Народ на дачи разъехался. А сегодня дело у меня забрали. Так что теперь тебе карты в руки, — повторил Томилин. — Давай, Турецкий, двигай! Теперь тебе твое начальство будет вопросы задавать, а ты будешь перед ним отчитываться, как я сейчас перед тобой.

«Верно, что это я? Чужими руками жар загребать — этого за вами, Александр Борисович, раньше не водилось!» — Турецкий вдавил в пепельницу окурок.

— Верно, дружище! — произнес он вслух. — Извини. Все хочется бежать впереди паровоза. Ладно, оставляй бумаги, будут вопросы — я позвоню. Или подъеду, — добавил он, уловив легкую усмешку, скользнувшую по лицу Томилина.

— Вот. — Томилин пододвинул к Александру лежащую на столе папку. — Здесь протоколы осмотра мест происшествия, протоколы допросов свидетелей, данные экспертиз. Короче, все, что нужно было сделать, все сделано. — И опять лицо его приняло несколько отчужденное выражение.

— Хорошо. Спасибо. И не сердись. Не я себе этот геморрой на задницу придумал.

— Понимаю. Ну, бывай!

 

Глава 6

Смертельные игрушки

Из протокола допроса Литвинова М. И. (с применением звукозаписи).

Следователь по особо важным делам прокуратуры города Москвы, Томилин С. Н., в своем кабинете с соблюдением требований ст. 157, 158 и 160 УПК РФ допросил в качестве свидетеля по уголовному делу № 139 Литвинова М. И.

В о п р о с. Марат Игоревич, расскажите, пожалуйста, что произошло с вами вчера, девятнадцатого августа, в доме по адресу Староконюшенный переулок, дом девять, квартира тринадцать, где вы проживаете постоянно вместе с женой, Литвиновой Мариной Ильиничной?

О т в е т. Вчера утром я вышел из квартиры на работу и обратил внимание на пластиковую коробочку, висевшую на стене справа от квартиры.

В о п р о с. Как выглядела эта коробочка?

О т в е т. Квадратная, размером где-то десять на десять сантиметров, белый пластик. В центре — кружок, на котором нарисован колокольчик.

В о п р о с. Эта коробочка привлекла ваше внимание?

О т в е т. Ну да. Я на нее наткнулся взглядом, когда направился к лифту.

В о п р о с. В котором часу это было?

О т в е т. В восемь часов пятнадцать минут утра.

В о п р о с. Вы всегда выходите на работу в это время?

О т в е т. Нет, обычно я выхожу на работу позже, в девять. Но в этот день мне нужно было подготовиться к совещанию, и я вышел раньше.

В о п р о с. Вы увидели эту коробочку — и что дальше?

О т в е т. Я подошел, осмотрел ее. Она оказалась похожа на коробку, где прячут электропроводку к дверному звонку. Мне показалось странным, что эта вещь висит возле моей двери, хотя я ее не вешал. Я позвонил соседям, они тоже не вешали эту коробку. Тогда мы решили вызвать электрика из жилконторы. Думали, что это какое-то устройство, ну там… щиток распределительный. Хотя мне лично показалось, что внутри что-то тикает. Как часы. Это меня насторожило. Хотелось выяснить, в чем дело. А наш электрик — бывший сапер, воевал еще в Афганистане. Он и заподозрил, что это взрывное устройство. Собственно, он его и обезвредил. Потом уже милицию вызвали.

В о п р о с. Что значит — обезвредил?

О т в е т. Он приблизился к этой коробке и тоже услышал, что внутри что-то тикает. Он закричал на нас, чтобы мы немедленно закрылись в квартирах и отошли как можно дальше от дверей. Мы его послушались, он, знаете ли, так страшно закричал… Все испугались. Ну вот, потом он снял коробку, вынес ее на улицу, и за домом, там у нас здание на снос стоит, жильцы уже выселены, так вот, он эту коробку там вскрыл и обезвредил. А мы милицию вызвали.

В о п р о с. А в какое время начинается рабочий день у электромеханика из ЖЭКа?

О т в е т. В девять утра. Мы позвонили ему домой. Он живет в соседнем доме. И мы всегда звоним ему домой, а не в диспетчерскую, потому что туда не дозвониться.

В о п р о с. Хорошо. Скажите, пожалуйста, раньше вы эту коробку не видели?

О т в е т. Нет. Накануне вечером ее не было.

В о п р о с. Вы уверены?

О т в е т. Да. Дело в том, что накануне, в воскресенье, мы с соседями делали уборку на лестничной клетке. Вернее, приглашали для этого людей.

В о п р о с. Что это за люди?

О т в е т. Это молодожены, молодые ребята. Они живут в нашем же доме, в другом подъезде. И подрабатывают таким образом. Дом у нас старый, коммунальные службы особо не стараются, а в грязи жить не хочется. Эти ребята, Сережа и Наташа, приходят раз в месяц, по воскресеньям, и моют окна, стены, лестницу намывают. Мы с соседями скидываемся и оплачиваем их работу. Это недорого. Так вот, они были как раз накануне, восемнадцатого, мыли в том числе и стены. Никакой коробки не было. И они не видели, и мы потом принимали работу — ничего такого не было.

В о п р о с. В какое время была закончена уборка?

О т в е т. Около пяти часов вечера.

В о п р о с. А после этого времени кто-нибудь выходил на лестничную площадку?

О т в е т. Мы с женой не выходили. Вообще у нас на площадке два пенсионера живут. В четырнадцатой квартире Александр Степанович. Он вдовец. Одинок. А в пятнадцатой — Вера Григорьевна. У нее дочь с мужем сейчас в загранкомандировке, она тоже одна. Они в основном дома. Но может быть, и выходили в воскресенье вечером. Не знаю.

В о п р о с. Вы хорошо знаете этих ребят, которые убирают ваш подъезд? В какой квартире они проживают?

О т в е т. Они живут в сорок пятой квартире. Но они здесь абсолютно ни при чем! Это прекрасные ребята. Сережа живет в нашем доме с детства. Мы знакомы семьями. Просто молодежь не хочет сидеть не шее родителей. И правильно делает.

В о п р о с. Дверь вашего подъезда закрывается?

О т в е т. Да. Внизу сидит консьержка.

В о п р о с. Вы уверены, что Сережа с женой ни при чем. Может быть, вы предполагаете, кто причастен к этой акции?

О т в е т. Предполагаю. Я неоднократно получал угрозы в устной форме от господина Нестерова. Он обещал разобраться со мной и со всеми, кто ему мешает.

В о п р о с. Расскажите, пожалуйста, подробно, кто этот Нестеров, кто ему мешает и почему.

О т в е т. Это долгая история. Господин Нестеров организовал частную клинику, где проводится курс омолаживающей терапии с применением биологически активной субстанции. Лицензию на эту деятельность выдавала Лицензионная палата. А для того, чтобы получить ее, нужен целый комплект документов от различных ведомств, в том числе необходимо разрешение и от нашего учреждения, так как в работе доктора Нестерова используется, как я уже говорил, некая биологическая субстанция. Мы ему это разрешение два года тому назад дали. Но с тех пор требования к подобного рода биопрепаратам повысились. Господин Нестеров с этим считаться не хотел. Несмотря на наши неоднократные предупреждения о необходимости соответствовать, так сказать. Вместо того чтобы дорабатывать свой препарат, он начал угрожать, что расправится со всеми, кто будет мешать ему работать.

В о п р о с. Прямо так приходил в ваш кабинет и угрожал?

О т в е т. Всякое было. И у меня в кабинете. Тет-а-тет, разумеется. И по телефону.

В о п р о с. Служебному?

О т в е т. Нет, домашнему.

В о п р о с. Вы знакомы домами?

О т в е т. Я знаком с Анатолием Ивановичем Нестеровым со времен учебы в академии имени Сеченова. Он был моим преподавателем.

В о п р о с. И вы полагаете, что он способен на такое преступление? Врач, бывший преподаватель, сеятель разумного и так далее?

О т в е т. Знаете, люди с годами меняются. А деньги, притом большие, способны изменить человека до неузнаваемости. Разве вы таких метаморфоз не наблюдали? Я — сколько угодно. У Нестерова курс лечения стоит десятки тысяч долларов. И очередь на полгода вперед. Мы запретили ему работать. Он терпит колоссальные убытки.

В о п р о с. А вы не думаете, что взрыв мог быть предназначен кому-либо из ваших соседей?

О т в е т. Кому? Двум одиноким старикам? Зачем?

В о п р о с. Вообще-то вопросы задаю я, смею вам напомнить. Не ходил ли кто-нибудь к вашему одинокому соседу? Он ведь бездетен, так вы сказали?

О т в е т. Да, он живет совершенно уединенно. Моя супруга опекает его. Там, продукты принести, прачечная и так далее. Марина Ильинична водит машину, она не работает, ей это не трудно… Вы, я вижу, как-то скептически воспринимаете мои показания в отношении Нестерова? Напрасно. Но я на них настаиваю. Это мой гражданский долг. Потому что завтра преступление может повториться. И я могу оказаться его жертвой. То, что не удалось один раз, может получиться в следующий. Не со мной, так с кем-нибудь другим…

…Турецкий закрыл папку, заварил кофе, достал пакет с бутербродами. Вот-вот должен был появиться Грязнов, которого он вызвал телефонным звонком сразу после ухода Томилина. И действительно, дверь приотворилась, в проеме возник Вячеслав Иванович собственной персоной.

— Прямо к кофе, — обрадовался Александр. — Давай проходи, нечего косяк подпирать.

— Боже, какой аромат! Распространяется по всем этажам вашего славного ведомства. Где Ирина берет такой кофе?

— Это ты у нее спроси, — отмахнулся Турецкий, разливая кофе по чашечкам.

Грязнов извлек из кармана фляжку. На столе тут же возникли рюмки.

— Тебе в кофе или отдельно?

— Мне, Сашенька, отдельно, я за раздельное питание. Ну-с, что нам нынче ниспослано судьбой? Какой очередной бякой нагрузил тебя досточтимый дон Константин?

— Не меня одного. Не надейся в кустах отлежаться.

— Да уж. С вами не то что не отлежишься, даже не отсидишься.

— Ты не шути. Хирурги вон на себе никогда ничего не показывают.

— Лады, не буду. Давай тяпнем по рюмке и рассказывай, облегчи душу.

Они выпили. Слава принялся за бутерброды, Саша затянулся сигаретой, глотнул кофе и начал:

— Дело, как говорится, в следующем. В течение последнего времени — менее месяца — в нашем славном городе совершаются почти одинаковые покушения на двух чиновников из одной сферы деятельности. Одно из них с летальным исходом, другое…

Турецкий вводил Славу в курс дела, тот шумно глотал обжигающе горячий кофе, кивал.

— …Таким образом, на сегодня в нашем распоряжении один труп и один, как бы это выразиться…

— Несостоявшийся труп, — подсказал Грязнов.

— Вот именно. И этот «несостоявшийся» приходится каким-то кумом или сватом, или сыном свата нашему Генеральному.

— Что обеспечивает нам пристальный контроль со стороны начальства.

— Это точно. Я без тебя прочитал протокол допроса этого Литвинова. Какая-то дурацкая история.

— То есть?

— Ну представь: мужик выходит утром из квартиры, видит на стенке незапланированную коробку, вызывает техника из ЖЭКа, а тот тут же хвать ее — и давай обезвреживать. Что там было в этой коробке — это курам на смех. Пластид, запальное устройство, таймер в виде маленького будильничка. Взрыв был запрограммирован на девять утра. То есть наш взрывник, видимо, весьма стеснен в средствах, раз прибегнул к такому доморощенному типу взрывателя.

— Или не является строгим профи в этом деле.

— Возможно. Так вот, этот электротехник из ЖЭКа все перешерудил, пальцами своими измазал. Нет, ну где ты видел работников коммунальных служб, которые обезвреживают взрывные устройства?

— Я таких не видел, — признался Грязнов.

— А они есть! Почитай его показания свидетельские, — Турецкий протянул Вячеславу папку. — Джеймс Бонд мамин! Не навоевался в Афгане!

Слава зашелестел бумагами.

— Ха! Так здесь и справка медицинская к делу приобщена. Он еще и контуженный. Состоит на учете в психдиспансере!

— Вот именно! И спрос с него как с дитяти малого.

— Ну хорошо. А другой взрыв? Тот, что привел к «летательному» исходу? Там тоже будильник?

— Нет, там радиоуправляемое устройство. В качестве динамика использован радиопейджер. Взрыв произошел в момент, когда был набран соответствующий номер.

— То есть кто-то должен был видеть выходящую из дома жертву и «позвонить на бомбу»?

— Да.

— Соседей погибшего допрашивали?

— Да. Свидетельницей взрыва была одна женщина. Она выгуливала собаку. Томилин от нее ничего не добился. Но подробный поквартирный опрос еще не провели. Лето, отпуска, у Томилина народу мало. А там еще выходные наслоились.

— А что свидетельские показания?

— Самого Литвинова вот, возьми, почитай. Я пока с его женой разберусь.

Турецкий протянул Славе скрепленные степлером листки, два других пододвинул к себе.

— Ты сначала со своей разберись, — промычал вполголоса Слава, водружая на нос очки.

Александр сделал вид, что не расслышал.

Из протокола допроса Литвиновой М. И. (с применением звукозаписи).

В о п р о с. Марина Ильинична, расскажите, пожалуйста, что произошло в вашем доме девятнадцатого августа?

О т в е т. В то утро я провожала мужа на работу. Он вышел из квартиры, я закрыла за ним дверь. Вдруг он звонит, еще и минуты не прошло. Я думала, забыл что-нибудь. Открываю. Марат говорит: Мариша, мол, что это у нас за коробка висит? Где, спрашиваю. А он — за дверью. Я выхожу на площадку, вижу: слева от двери висит пластиковая коробочка.

В о п р о с. С какой стороны? Уточните, пожалуйста.

О т в е т. Слева. То есть если смотреть из квартиры, то справа. А если с площадки — то слева.

В о п р о с. Что было дальше?

О т в е т. Марат позвонил соседям. У нас еще две квартиры на площадке. Вышли соседи, Вера Григорьевна из пятнадцатой квартиры и Александр Степанович из четырнадцатой. Они тоже в недоумении: никто эту коробку не вешал. Тогда Марат позвонил электрику.

В о п р о с. А почему ваш супруг так заинтересовался этой коробкой? Что в ней особенного?

О т в е т. Что вы говорите такое, товарищ следователь?! Там же взрывчатка оказалась!

В о п р о с. Ваш супруг знал, что в коробке окажется взрывчатка?

О т в е т. Нет, конечно! Господь с вами! Но он… нервничал и ожидал чего-нибудь подобного. Его преследовали, ему угрожали. И потом, он услышал, что там, внутри, будто часы работали. Поэтому он проявил вполне понятную осторожность, может быть, даже подозрительность, которая в конечном счете спасла ему жизнь! А вы говорите!

В о п р о с. Я ничего не говорю. Я задаю вопросы. Откуда вам известно, что Марату Игоревичу угрожали?

О т в е т. Он мне сам рассказывал! И потом, нам звонили домой. Мужской голос. Часто трубку брала я и слышала эти угрозы. Звонки были почти ежедневными. Вернее, еженощными. Последний месяц почти каждую ночь, в три часа, как по будильнику.

В о п р о с. И что за звонки? Кто и что говорил?

О т в е т. Звонил мужской голос. И всегда одна и та же фраза: «Я тебя, Литвинов, в порошок сотру». Я очень хорошо помню эти слова.

В о п р о с. А что отвечал муж?

О т в е т. Ну… что его запугать не удастся. Что он выполняет свои служебные обязанности. И будет выполнять их впредь. Но он очень нервничал после этих звонков. Расстраивался. Очень, знаете ли, больно разочаровываться в людях. Тем более в тех, кого раньше уважал, перед кем испытывал пиетет.

В о п р о с. Вам известно, кто угрожал Марату Игоревичу?

О т в е т. Конечно, он всем этим со мной делился. Я его жена, это естественно. Ему угрожал Анатолий Иванович Нестеров. Это бывший преподаватель Марата, еще по институту. Это он обещал расправиться с Маратом! (Всхлипывает.)

В о п р о с. Не плачьте, пожалуйста, Марина Ильинична. Выпейте воды. Вот так. Скажите, вы лично знакомы с Анатолием Ивановичем Нестеровым?

О т в е т. Да, знакома. Мы встречались несколько раз на всяких официальных мероприятиях. Конференции, симпозиумы. После завершения работы обычно бывают банкеты. Марат всегда брал меня с собой. Я видела Нестерова. И голос его слышала. У него характерный такой голос, резкий. Так что по телефону я его узнавала. У меня болит сердце! Я так переволновалась за эти дни! Что вас еще интересует?

В о п р о с. Мы закончили. Распишитесь, пожалуйста, на каждом листке. И вот здесь, что с ваших слов записано верно. Ну вот и все. Спасибо.

Турецкий подошел к окну, глядя на снующих внизу людей. Какой-то неведомый антициклон прочно завис над Москвой, прожаривая столицу яркими солнечными лучами, создавая ощущение затянувшегося лета. «А лето — это маленькая жизнь», — как поется в одной симпатичной песенке. Вон сколько там, в мирной жизни под окном, прелестных женщин в легких разноцветных одеждах. Только у тебя, Турецкий, что зима, что лето — все одним цветом. Темно-серым. Преступление и наказание. Ладно, не ной! Как шутит кто-то из тех же бардов: взялся за грудь — говори что-нибудь!

— Надо бы на этого Литвинова посмотреть своими глазами. Да и с самим доктором Нестеровым тоже интересно увидеться.

Александр повернулся к Грязнову, который все изучал документы в папке по делу о взрывах.

— А почему тебя в первую очередь не интересует погибший Климович?

— Он меня, безусловно, тоже интересует. Но он нам, к сожалению, уже ничего не расскажет. А у Литвинова есть конкретные подозрения. От этого отмахиваться нельзя. Что же касается Климовича, направь туда своих оперативников, пусть прочешут все квартиры в доме погибшего и в близлежащих домах тоже. Время взрыва не такое уж раннее. Восемь утра — люди на работу идут. Кто-то мог во дворе находиться, да и из окон могли что-либо видеть. Надо порасспрашивать, поговорить со свидетелями покушения на Литвинова. А сам, пожалуй, съезжу к этому господину домой, познакомлюсь. И попытаю его по поводу Нестерова. Вот сейчас и позвоним болезному.

Саша отыскал в деле нужный телефон, набрал номер.

— Але, вас слушают, говорите, — раздался дежурно-любезный женский голос.

— Добрый день. Девушка, могу я связаться с Маратом Игоревичем?

— Здравствуйте. Кто его спрашивает?

Турецкий представился.

— Одну минуту. Я доложу. — Саша прямо-таки увидел, как секретарша «подобралась». Никакой дежурной любезности. Сплошная официальность.

Возникла пауза. Турецкий подмигнул Вячеславу. Тот понял мимику друга по-своему и налил в рюмки коньяк.

— Марат Игоревич? Здравствуйте. Вас беспокоит Турецкий Александр Борисович. Старший следователь Генеральной прокуратуры.

— Да-да, мне доложили. Здравствуйте, Александр Борисович. Чем могу служить, так сказать? — ответил довольно густой баритон.

— Хотелось бы встретиться с вами.

— Пожалуйста. Я очень рад, что Генеральная прокуратура обратила внимание на мое письмо. Тем более что мои опасения подтвердились самым ужасным образом. Мне к вам подъехать?

— Пожалуй, лучше я к вам. Чтобы спокойно побеседовать. Обстоятельно, так сказать. Чтобы никто не мешал.

— О, тогда нам лучше увидеться после окончания рабочего дня. А то у меня здесь телефон трещит без умолку, будут отвлекать. Давайте в восемнадцать?

Александр как бы на минуту задумался, зашелестел бумагами.

— Видите ли, в восемнадцать часов я буду по делам в районе Арбата, освобожусь где-то в восемнадцать тридцать. Знаете что, я мог бы заехать к вам домой. Вы ведь там рядом.

— Что ж, пожалуйста, буду рад, — с секундной паузой откликнулся собеседник. — Мы можем поужинать вместе. Жена будет рада.

— Вот это совершенно излишне, — сухо прервал его Турецкий. — Убедительно прошу вас ничего такого не затевать.

— Хорошо, хорошо, — испугался голос. — Значит, в половине седьмого вечера?

— Да. До встречи.

Саша дал отбой.

— Ну что, Сашенька? Отказался от жареной кугочки? Под хогоший агмянский коньячок? — прогнусавил Грязнов.

— У следователя, Вячеслав, голова должна быть ясной, руки чистыми…

— Это у чекиста, ты все перепутал.

— В данном случае неважно. А важно то, что у нас осталось еще по рюмочке своего, не менее хорошего. Давай тяпнем. Я горю желанием посмотреть на господина Литвинова. И его жену, которая, как было обещано, будет мне очень рада.

— Ты там не переусердствуй с женой-то.

— И в мыслях такого нет. Есть, Слава, время обнимать, и есть время уклоняться от объятий, — пафосно произнес Турецкий.

— Что это ты, батенька? Никак Екклисиаста цитируешь? С чего бы это?

— Надо знать и помнить должное, Слава! — не сбавляя пафосности, откликнулся Турецкий. — Ибо храбрость без знания должного превращается в безрассудство.

— Э, ты поосторожней в словах-то, — как бы перепугался Грязнов.

— А осторожность без знания должного превращается в трусость.

— Это ты о ком, я что-то не понял? То есть понятно, что не обо мне, тогда о ком?

— А прямодушие без знания должного превращается в грубость, Славочка! Так сказал великий Конфуций. Лучше не скажешь, так что давай лучше выпьем.

— М-да… Давненько я за тобой такого не наблюдал, — покачал головой Грязнов, внимательно разглядывая друга.

Они выпили, взяли по последнему бутерброду. Слава все разглядывал друга.

— И не таращись на меня. — Александр вдруг почувствовал, что краснеет, чего не водилось за ним лет сто. Он тряхнул головой, словно отгоняя некое наваждение, и уже другим, деловым тоном произнес: — Ну, у меня сегодня Литвинов. Время до вечера есть, займусь сбором информации по доктору Нестерову. Интересно будет сопоставить с мнением Литвинова о кровожадном Пигмалионе.

— Почему — Пигмалионе?

— Так Нестеров творит своих пациентов, как Пигмалион Галатею. А ты, Слава, со своими орлами займись Климовичем.

На том и расстались.

 

Глава 7

Теория относительности

Турецкий подъехал к Литвинову за десять минут до назначенного времени. Припарковался во дворе дома сталинских времен. Отыскал нужный подъезд. Тринадцатая квартира — это пятый этаж. Предпоследний. Александр вошел в подъезд. Часть помещения была отгорожена под каморку консьержки. Наполовину застекленная передняя стена. За ней — молодая женщина с телефонной трубкой в руке. На вошедшего — беглый равнодушный взгляд. Александр двинулся к лифту.

— Вы к кому? — в спину ему крикнула женщина.

— Я в…цатую, — невнятно произнес Турецкий, продолжая движение.

— В какую? — переспросила дежурная.

Но Саша уже скрылся в кабине лифта. Вот так. Пройти ничего не стоит. Гипотетический взрывник мог также запросто проникнуть в подъезд. Если с восемнадцатого на девятнадцатое августа дежурила эта милая барышня. Он вышел из лифта этажом ниже и поднялся на пятый. Итак, квартира тринадцать находится на площадке слева. Шахта лифта — в середине площадки. Широкая лестница окружает ее лентой. Саша подошел к квартире. Коробочка с пластитом висела слева от квартиры, если смотреть с лестничной площадки, — таковы показания жены Литвинова. Справа от двери узкий простенок, далее под прямым углом другая стена с дверью в четырнадцатую квартиру. Это в ту, где проживает одинокий старичок. Турецкий попробовал повторить путь Литвинова. Вот я вышел из квартиры, направился к лифту. Но взрывное устройство остается сзади. Наткнуться на него взглядом, как утверждал на допросе Литвинов, затруднительно. Для этого нужно по крайней мере обернуться. Он и обернулся, чтобы закрыть дверь. Но из протокола следует, что дверь за супругом закрывала Литвинова. Как следует из материалов дела, коробка висела над звонком, довольно высоко. Нужно было глаза на нее поднять, что ли?

Ладно, пока что просто интересно. Саша нажал на кнопку звонка. Послышалась мелодичная трель и тяжелая мужская поступь. Дверь распахнулась. Литвинов оказался полноватым рослым брюнетом.

— Александр Борисович? Милости прошу. — Он отступил, пропуская гостя в просторную прихожую.

Шкафы с витражами, настенные светильники, столик со стеклянной столешницей, рядом удобное, глубокое кресло. Все это выглядело весьма респектабельно.

— Добрый вечер, Марат Игоревич, — улыбнулся Турецкий, протягивая руку.

Ладонь Литвинова оказалась слегка влажной. Волнуется? Впрочем, это естественно. Почему-то все люди волнуются, сталкиваясь с представителями, так сказать, законности. «Так сказать», потому что на соблюдение этой самой законности в основном не рассчитывают, подумал Турецкий, следуя за хозяином по начищенному до блеска дорогому дубовому паркету.

— Нам сюда. — Марат Игоревич открыл небольшую, в приглушенных тонах комнату. — Это мой кабинет, здесь нам будет удобно.

Обширный письменный стол, явно из какого-нибудь антикварного магазина, оттуда же и настольная лампа под зеленым абажуром, и массивные каминные часы. Ноутбук одной из последних моделей. Кожаный диван, маленький столик с двумя креслами. Стеллаж с книгами, бар в виде квадратной этажерки. Коньяк, виски, джин, сок. Александр подумал, что обстановочка тянет на пристанище маститого академика. Впрочем, академики нынче вряд ли так процветают. Скорее, жилище средней руки «нового русского». Хозяин словно прочел его мысли.

— Прошу вас, присаживайтесь. Это моя берлога. — Он широким жестом обвел комнату. — Здесь я отдыхаю и работаю. Сейчас заканчиваю докторскую. Материал давным-давно собран, но все некогда сесть и оформить работу. Текучка. Заместитель директора по научной работе — это, как говорили совсем недавно, прораб перестройки. Директор у нас человек преклонных лет, довольно часто не здоров, так что со всеми вопросами, от сломанного унитаза, прошу прощения за прозу жизни, до организации конференций, симпозиумов, подписания договоров, — со всем этим сотрудники бегут ко мне. Приходится решать кучу проблем, зачастую очень прозаических, далеких от науки.

— Но, видимо, работа эта неплохо оплачивается? — Александр опустился в кресло.

— Да, слава богу, на кусок хлеба зарабатываем. Причем сами, не ждем милостей от государства. Получили наконец право на достойную оплату своего труда. Вот, смогли с женой квартиру отремонтировать — она нам от родителей Марины досталась — и обставить по вкусу. А то помните шутку советских времен? Жена говорит мужу: «Вот мы с тобой умрем, и никто не узнает, какой у нас вкус». Помните эти одинаковые мебельные стенки, обыгранные Рязановым в ежегодно-новогоднем «С легким паром»?

— Помню, конечно. А в чем состоит труд, который теперь успешно оплачивается? Расскажите, пожалуйста, чем занимается ваш институт?

— Мы контролируем все биологические препараты, которые разрабатываются в нашей стране. То есть диагностические тесты, вакцины, иммунные гаммаглобулины, анатоксины и так далее. Все биологическое — живое или убитое, — прежде чем дойти до человека, проходит у нас тщательный контроль и апробацию. И только потом — путевку в жизнь. Если, разумеется, результаты положительные.

— Что ж, замечательно, что государство достойно оплачивает достойный труд.

— Нет, мы на общей тарифной сетке, как и все бюджетники. Просто еще при предыдущем министре здравоохранения получили разрешение заключать договора на проведение своей работы с достойной оплатой этой работы. Ну вот пример: для получения водительских прав, вы ведь платите в ГАИ, чтобы сдать экзамен, так? Нечто подобное и у нас.

«И чем больше раз сдаешь, тем больше плата „за проезд“. Потому никто с первого раза и не сдает», — подумал про себя Турецкий.

— Я вас заговорил! Хотите выпить?

— Нет, благодарю. Во-первых, я за рулем, а во-вторых, у нас с вами деловая встреча.

— Да-да. Но от чашечки кофе не откажетесь?

— Не откажусь.

— Мариша, принеси нам кофе, дорогая! — крикнул в дверь Литвинов.

Из глубины коридора тут же послышались шаги, словно невидимая Мариша стояла наготове, как часовой на границе. Молодая, но очень некрасивая женщина в очках вкатила в кабинет столик. Единственным ее украшением были густые светлые волосы, собранные в прическу. Но и они не могли скрыть слишком широкий нос и очень полные, словно вывороченные губы.

На столике уютно разместились хромированный кофейник, две белоснежные чашечки, столь же ослепительно белые десертные тарелочки, молочник со сливками, сахарница, тарелка с крошечными бутербродами-канапе. Сырокопченая колбаска, икорка, севрюжка — все это было отмечено Турецким. М-да, готовился товарищ! Что ж, это предполагалось, посему перед визитом к Литвинову Турецкий заехал в кафе и перекусил.

— Вот, Мариша, знакомься.

Александр Борисович поднялся навстречу хозяйке дома.

— Это Александр Борисович Турецкий. Из Генеральной прокуратуры. Простите, какая у вас должность? Следователь по… чему?

— По особо важным делам. Госсоветник юстиции третьего класса.

— Это что же за звание, если перевести? Подполковник?

— Нет. Если перевести на армейские чины, генерал-майор.

— О! Мариша, видишь, какие у нас люди в доме! Моя супруга и помощница во всех делах — Марина Ильинична.

Женщина улыбнулась одними губами. Светло-серые глаза за стеклами очков смотрели настороженно.

«Это же надо быть столь совершенно некрасивой», — с сочувствием подумал Саша.

— Очень рад, — вслух произнес он.

Женщина разлила кофе.

— Спасибо, Мариночка, — ласково поблагодарил Литвинов.

Женщина молча удалилась.

— Ну-с, продолжим? — Литвинов пододвинул тяжелую пепельницу из темно-зеленого, почти черного нефрита. — Можете курить, если желаете.

— Спасибо, пока не хочется. Марат Игоревич, после взрыва, который унес жизнь Вадима Яковлевича Климовича, руководство Генпрокуратуры поручило оперативно-следственной группе, которой я руковожу, расследование обоих покушений.

— Да, это такой ужас, что погиб Вадим Яковлевич! Мы часто пересекались по служебным делам. Это был исключительно порядочный человек! Такая потеря! Вот видите, я не зря опасался чего-либо подобного! Надеюсь, теперь, когда следствие в столь квалифицированных руках, преступники будут найдены и наказаны по заслугам.

— Я читал ваши показания. Вы считаете, что взрыв, или взрывы, мог организовать…

— Боюсь, что я не ошибусь, если назову Анатолия Ивановича Нестерова.

— Откуда такая уверенность?

— Ну как же! Я же говорил следователю, который вел дело до вас, как его…

— Томилину.

— Да, я говорил товарищу Томилину, что Нестеров неоднократно угрожал мне. И в моем кабинете служебном, и по телефону.

— Расскажите, пожалуйста, еще раз. Чем занимается Нестеров? Почему он вам угрожал?

— Клиника Нестерова занимается операциями по омоложению. Методика, которую он использует, основана на применении эмбриональной ткани. Это достаточно новый метод. Новый в нашей стране. Вместо привычных уже пластических операций пациенту вводят экстракт эмбриональных клеток человека. Ну… как бы вливают свежую кровь. Эффект, как правило, положительный.

— А откуда берется этот самый экстракт?

— Правильный вопрос. — Литвинов благосклонно кивнул, словно учитель усердному ученику. — Экстракт получают из абортного материала. Вот здесь-то мы и столкнулись с Нестеровым лбами. Видите ли, все, что вводится человеку, должно быть строго регламентировано по очень многим показателям. Иначе возможны непредсказуемые последствия. Ткани, которые получает Нестеров для своих операций, невозможно отконтролировать по всем нужным параметрам. Все материалы различны, так же как все дети рождаются разными. И мало ли что… А вдруг через десять лет у пациента, прошедшего курс лечения у Анатолия Ивановича, обнаружится опухоль или медленная инфекция, приводящая к летальному исходу? Или болезнь Паркинсона или Альцгеймера?

— А у людей, не лечившихся у Нестерова, такие заболевания невозможны?

— Возможны, конечно. Но зачем же устраивать их своими руками? То есть нашими? Если мы даем разрешение на использование препарата, мы несем за это ответственность.

— Но, насколько мне известно, ваш институт уже давал Нестерову разрешение?

— Да, это было два года назад. И под сильным давлением одного очень влиятельного человека.

— Вот как? То есть разрешение можно получить под давлением? — вцепился Александр.

— Нет, я неправильно выразился. — Литвинов поставил чашечку на стол, достал сигаретницу. — Вы не возражаете, я закурю?

— Нет, конечно. Я и сам уже созрел. Так что охотно присоединюсь, если вы не возражаете.

Александр достал свою пачку, жестом отказавшись от предложенных хозяином сигарет.

— Так как вы хотели выразиться?

— Дело в том, что два года назад, когда Нестеров внедрял свой метод, не было каких-либо сведений, порочащих его детище. И действительно, внедрение препарата педалировалось через очень известного человека. Мы не могли не дать добро на разработку Нестерова. Не было оснований.

— А теперь они появились?

— Да! Наука не стоит на месте. За рубежом, где этот метод применяется пару десятков лет, появились публикации о возможных отдаленных последствиях. Вот например, Рональд Рейган делал себе подобную операцию. И что мы видим теперь? В каком он состоянии, знаете? Словно годовалое дитя. Болезнь Альцгеймера. А главная заповедь врача — не навреди! Основной принцип внедрения нового препарата — безопасность! А потом уже эффективность.

— И вы запретили Нестерову работать?

— Мы каждый год проводим контроль серий препарата, который выпускает и использует Анатолий Иванович. В этом году требования ужесточились. Мы сообщили об этом в Лицензионную палату с сопроводительным письмом, в котором обосновываем необходимость доработки препарата Нестерова. Лицензионная палата отозвала лицензию, разрешающую этот вид деятельности. Так что окончательное решение принимала Лицензионная палата.

— И что последовало дальше?

— Нестеров как с цепи сорвался. Прибежал ко мне в кабинет. Кричал, что, дескать, в порошок сотрет. И меня, и Климовича. Все эти угрозы повторялись в течение двух месяцев. И вот видите…

— Он вообще неуравновешенный человек, этот Нестеров?

— Да, в общем-то, слишком спокойным его не назовешь.

— Вы знаете, что накануне того дня, когда вы обнаружили взрывчатку, он попал в больницу по «скорой»?

— Ну и что? — Литвинов на секунду смешался, сделал глоток кофе и продолжил: — Во-первых, он действительно мог нервничать, замышляя убийство. И не сам же он его готовил! Смешно. Сейчас человека убрать ничего не стоит. Вернее, стоит очень дешево. Бомжа можно нанять. Стукнут по голове — и конец.

— Действительно, а что же было не нанять? — как бы про себя осведомился Турецкий.

— Вы меня спрашиваете? — взвился вдруг Литвинов. — Почему я живой перед вами? Ну извините, что не убили! Может, с трупами легче разбираться. Труп уже ничего не скажет! Можно свою версию сочинить!

Александр внимательно смотрел на Литвинова, выдавшего «свечку».

— Это вы извините, я не хотел вас обидеть! — миролюбиво промолвил он. — Просто вы человек умный, я пытаюсь вместе с вами рассуждать, — глядя на гладкую поверхность стола, продолжил он. — Я не понимаю вот чего: зачем Нестерову идти на убийство? Что уж он, такой уголовник потенциальный? Ведь если два года тому назад некто очень-очень влиятельный помог ему открыть свою клинику, то почему же этот «некто» не помог ему еще раз, два года спустя?

— Потому что этот человек уже прошел курс лечения у Нестерова. Ему лет на десять хватит, а больше и не надо — столько не живут. А сделанная услуга ничего не стоит, вы разве не знаете? И потом: это он два года тому назад был очень-очень влиятельным. А теперь уже не очень-очень, понимаете? И что вы думаете, заказ на убийство только уголовники дают? А как жены добропорядочные мужей заказывают? И наоборот? А партнеры по бизнесу? Вы разве не знаете, как это бывает? Приличные люди заказывают других приличных людей! — Литвинов почти кричал.

Турецкий вскинул глаза. На лице хозяина выступили красные пятна. В комнату влетела Марина Ильинична.

— Марат, еще кофе подать? — страдальческим голосом спросила она.

— Нет, Мариша, спасибо, — глухо ответил Литвинов.

— А вам? — Женщина перевела взгляд на Турецкого. Глаза чернели дулами артиллерийских орудий.

— Нет-нет. Мы закончили.

Турецкий поднялся.

— Благодарю вас за беседу, Марат Игоревич. А вас, Марина Ильинична, за превосходный кофе. Если в ходе следствия у меня возникнут еще какие-либо вопросы, надеюсь, вы не откажетесь на них ответить. Возможно, в ближайшие дни вас побеспокоят наши оперативники и следователи, мало ли что нужно будет уточнить, так что заранее прошу извинить за беспокойство. В наших общих интересах скорее выявить и обезвредить преступника. Или преступников.

Марина Ильинична неожиданно всхлипнула.

— Боже мой, когда же это кончится! — сквозь слезы простонала она.

— Мариша, я прошу тебя! — вскричал Литвинов, обнимая жену.

— Нет, подожди, Марат! — Женщина вырвалась и приблизилась к Турецкому.

«Сейчас укусит», — испугался было Александр.

— Сколько нас будут мучить?! — прокричала Марина ему в лицо. — Сначала два месяца угроз, шантажа, телефонных пыток! Он звонил нам днем, по ночам. Почти каждую ночь, в три часа — я время запомнила! Потому что это изо дня в день повторялось! И всегда одна и та же фраза: «Я тебя, Литвинов, в порошок сотру!» От него не было покоя. Марат ходил весь издерганный! Потом мы обнаружили эту коробку, а следователь, который был до вас, он все это рассматривал как чью-то шутку неудачную! Он ничего не принял всерьез! Марату даже охрану не предложили! Мы написали в Генпрокуратуру, и опять ничего — как в вату! Пока не убили человека, никто не шелохнулся! А этим человеком мог быть Марат! Если бы его убили, я бы… со мной бы… — Женщина разрыдалась, уткнувшись в грудь мужа.

— Тише, Мариша, успокойся.

— Марина Ильинична, я понимаю вашу тревогу за мужа и уверяю вас, что будет сделано все, чтобы разобраться в этом деле и наказать виновных. Это я вам обещаю, — твердо произнес Турецкий и вышел в прихожую.

— Я вас провожу, — воскликнул Литвинов, усадив жену на диван и выходя вслед за Турецким. — Вы ее, пожалуйста, извините. Она вся извелась за это время.

— Я понимаю, — кивнул Александр. — Извините и вы меня. Работа у меня такая. Приходится иногда наступать на больные мозоли.

Уже выйдя из квартиры, Турецкий спросил у стоящего в дверях Литвинова:

— Так где же висело это взрывное устройство?

— Вот здесь, справа. — Литвинов поднял руку, указал на бледное меловое пятно на стене.

— Справа от кого? — чуть улыбнулся Турецкий.

— От меня.

— А от меня получается слева! Вот она, теория относительности в действии! — Турецкий еще раз улыбнулся и исчез в кабине лифта.

Бороздя просторы московских проспектов, Саша думал о Литвинове. Что ж, визит удался. Что уяснил для себя Александр? Литвинов беспринципен: то выдает разрешение на работу, то не выдает и нервничает, когда его в этом уличают. А может быть, и продажен. Обстановочка в квартире говорит сама за себя. Надо будет побывать в институте. Благо это рядом, Сивцев Вражек. Дальше. Литвинов уверен, что убийца — Нестеров. Или желает убедить в этом Турецкого. Вон какую тираду выдал про заказные убийства. Получается, что каждый может убить каждого. В жизни что-то такого пока не наблюдается. К счастью. Вообще производит впечатление человека неискреннего, что-то скрывающего.

Вот кто понравился Турецкому, так это жена Литвинова, некрасивая Марина Ильинична. Она была совершенно искренна. И мужа своего любит без памяти, это видно невооруженным глазом. Впрочем, при такой ужасающей некрасивости единственная возможность удержать красавца мужа (а Литвинов, пожалуй, красавец — в опереточном варианте) — это безусловная и бесконечная преданность.

…А у тебя, Турецкий, жена красавица и умница. И тоже бесконечно тебе предана… И куда ты сейчас направляешься? Домой? Нет. Может быть, по служебным делам? К предполагаемому преступнику Нестерову? Тоже нет. Нестеров от правосудия не скрывается. Оставим его на завтра. Вот его-то интересно посмотреть на рабочем месте. Что там за ужасы такие с эмбрионами, прости Господи! Так куда же направляешь ты своего усталого коня, амигос? Уже вечер. Но еще не ночь. Время свиданий…

Так разговаривал сам с собою Александр, боясь признаться, что волнуется как юноша.

Ибо он действительно направлялся на свидание. С девушкой Настей.

 

Глава 8

Девушка-видение

Конечно, он не пошел в ее дурацкий бар. Честно говоря, не хотелось видеть ее в каком-нибудь нелепом наряде официантки, видеть, как заигрывают с ней клиенты, а может быть, запросто и незамысловато похлопывают по аккуратной, круглой попке. А она еще, не дай бог, смеется в ответ. Турецкому не хотелось разрушать очарования, которое вызвала в нем эта девушка. То ли девушка, а то ли виденье. Обернувшаяся на повороте и махнувшая ему тонкой рукой.

«Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я», — мурлыкал вполголоса Турецкий, объезжая стороной наметившееся было ДТП в одном из закоулков, приближающих его к месту свидания.

Он разыскал ее. Еще в день знакомства нашел телефон факультета, заболтал секретаршу, выяснил, у кого из студенток филфака задолженность по истории искусств. Как фамилия? Вересова? Фамилия и имя известны, дальше уже просто. Есть база данных на всех, проживающих в столице. К своим обращаться не хотелось. Он попросил «вычислить» гражданку Вересову Анастасию старшего опера МУРа, Василия Колобова. Мужик свой в доску. Разумеется, Колобову была предложена легенда, согласно которой Анастасия разыскивалась как свидетель по одному из текущих дел. Разумеется, Василий ее отыскал. Уже через сутки Турецкий знал, что Настя родом из Твери. Что данная гражданка проживает в районе метро «Кропоткинская», где снимает вдвоем с подругой однокомнатную квартиру в одном из переулков Пречистенки. Там же временно прописана. Был известен и номер телефона. Турецкий держался больше недели. Но она все не шла из головы, эта девочка-видение. И он решил, что лучше увидеться и избавиться от наваждения. Или…

Он позвонил, она согласилась на встречу. Дальше он не думал. Просто, подъезжая к станции метро, где они должны были встретиться, почувствовал, как колотится сердце. Как тогда, когда она почти исчезла за поворотом и он испугался, что она не обернется.

…— Добрый день, Настя!

— Ой, а я вас не увидела! Здравствуйте.

— Это вам, — он протянул ей чайную розу.

— Спаси-и-бо, — протяжно ответила она, и лицо ее порозовело, озарилось улыбкой. — Какая красивая! Знаете, я очень-очень люблю цветы.

Да, она была очень мила, эта девушка. Теперь, когда он видел ее прямо перед собой, а не в профиль, как тогда, когда подвозил на экзамен, она оказалась еще прелестнее, чем подсказывала ему память. Темно-карие, почти черные глаза, блестящие крупные кольца кудрей. И овал лица… Такой, как… Как у кого? Как у рафаэлевской Мадонны! Ярко очерченный небольшой рот. И все это очень живое, подвижное. Взгляд любопытный и доверчивый одновременно. И одета очень симпатично. Светлые брючки, темно-лиловый топик, открывающий чуть выступающие ключицы и едва заметную ложбинку на груди, легкий светлый пиджачок переброшен через локоть. Лиловые туфельки и сумочка в тон.

Александр глубоко вздохнул, с некоторым трудом продолжил разговор.

— Ну-с, как переэкзаменовка?

— Все нормально, сдала! А что же вы не пришли к нам в бар? Я ведь вас приглашала.

— Решил, что будет лучше, если с приглашения начну я.

— Вы думаете, это даст вам преимущество? — Она стрельнула в него черным глазом.

— Хотелось бы надеяться, — смиренно произнес Турецкий.

— А как вы меня разыскали? — перевела разговор Настасья.

— О, тайна сия велика есть. Еще не время ее разглашать. Предлагаю переместиться в мой драндулет. Я приглашаю вас в некое уютное и довольно забавное заведение. Куда пускают девочек до шестнадцати. Но только тех, которые сдали все экзамены. У вас теперь нет хвостов? Кроме хвоста поклонников, разумеется?

Настя рассмеялась. Кудряшки запрыгали вокруг головы.

— Я нынче бесхвостая. И сгораю от любопытства. Что это за местечко?

— Там мы обо всем и побеседуем.

Он усадил девушку в машину, припаркованную за углом. Они тронулись в путь.

Турецкий долго думал, куда же пригласить барышню, знакомую с искусством северного Возрождения, почитательницу древних мудрецов вообще и Конфуция — в частности.

«Узбекистан» отпадал начисто. Турецкий вовсе не боялся, что его застукают с незнакомой девушкой (мало ли с кем ему приходилось обедать), просто… не тот стиль. Вести в какой-нибудь другой, более шикарный ресторан тоже пока не хотелось. Не из скупости, разумеется. Не хотелось смущать ее, она могла почувствовать себя обязанной, что ли. Почему-то ему казалось, что он чувствует ее, предугадывает ее реакцию. Но, конечно, он мог ошибиться. Тем не менее заведение было выбрано.

— Настя, видите магазин «Школьник»? Нам туда.

Саша остановил машину, помог девушке выбраться. Она смотрела вокруг с веселым любопытством. Он взял ее под руку, повел вдоль здания.

— Вообще-то карандаши, ручки и пенал я уже купила, — заговорщически шепнула она ему на ухо.

— Да? Что ж, это упрощает дело. Тогда нам вот сюда.

Турецкий распахнул дверь, расположенную почти рядом с магазином. Над дверью витиеватыми буквами было начертано название заведения: «Экслибрис». И ниже: «кафе-бар».

Они оказались в небольшом зале в зеленовато-бежевых тонах, с высокими вытянутыми окнами, мягкими диванами. Стены бара были увешаны офортами и литографиями. В середине располагалась кирпичного цвета колонна-этажерка с застекленными полками.

Настя озиралась, разглядывала настенную живопись, подошла к этажерке.

— Ой, а что там? — она указала на крошечные, размером меньше ладони, книжечки, выставленные в витрине.

— Здесь, Настя, хранятся уникальные книжки-миниатюры. Все они изданы вручную тиражом в тридцать — пятьдесят экземпляров.

— Ой, вон «Ворон» Эдгара По! Какая крошечная книжечка! И в кожаном переплете! Какая прелесть! А вон Саша Черный! Тоже с ноготок! Какое чудо!

Она так искренне радовалась! У Саши отлегло от сердца. Все-таки он не ошибся!

— Настя, видите два зернышка? Вон, на подушечке, в коробочке…

Он чуть коснулся ее обнаженного плеча, показывая на половинки тщательно отполированных рисовых зерен. И от этого прикосновения сердце опять заколотилось. «Да что это я как мальчишка!» — испугался сам себя Турецкий.

— Вижу. А что это?

— Вот представьте себе, что на одном из них нарисован Пушкин в цилиндре, а на другом — Лермонтов с усами. Верите?

— Вообще-то вы, Александр Борисович, внушаете доверие. Иначе бы мы сегодня не встретились. Ну чтоб Лермонтов с усами — ну еще туда-сюда, но чтобы Пушкин, и в цилиндре — это просто никуда! — переиначила она Хармса.

— А это действительно так! — голосом шоумена воскликнул Александр. — Георгий, докажем очаровательной даме, что настоящим мужчинам можно и нужно верить всегда!

Молча наблюдавший за ними из-за барной стойки бармен Георгий степенно подошел, отомкнул стеклянную витрину, вынул прозрачную пластиковую коробочку и направился к окну, где стоял маленький столик.

— Ой, да здесь микроскоп! — Настя захлопала в ладоши.

Георгий с видом профессора биологии тонким пинцетом извлек одну из рисовых половинок, положил ее на предметное стекло и затем под микроскоп. Зажглась маленькая лампочка, подающая свет на зеркальце микроскопа. Настя прильнула к окулярам.

— Ой, правда, Пушкин в цилиндре! Нарисован на зернышке! Вот это да! Я такого никогда не видела! Что за Левша это сделал?

Она все не могла оторваться от микроскопа. Турецкий тихо радовался.

— А Лермонтова можно посмотреть?

И она рассматривала другое рисовое зернышко, уже с усатым Михаилом Юрьевичем.

Наконец осмотр достопримечательностей заведения был окончен. Они разместились у окна, за маленьким столиком на двоих.

Официант принес меню и высокую вазу, куда поместили розу.

— Настя, я голоден и надеюсь, вы тоже. Поэтому давайте играть по-крупному.

Настя с некоторой опаской уткнулась в меню. Саша как бы углубился в свое. В действительности же украдкой наблюдал за девушкой. Напряженное выражение ее лица сменилось почти безмятежным. Она расслабилась. И это тоже было частью его замысла. Цены в кафе были весьма умеренны. Настя поняла, что в случае чего может расплатиться сама. Так ему показалось. Но он все-таки мог в ней ошибиться.

— Ну-с? Чем будем закусывать? — осведомился он.

— Даже и не знаю. Ну вот греческий салат, например. Он легкий.

— Я знаю закуску более легкую. Это фирменный салат «Экслибрис».

— А, вижу. Беби-ананас, листья салата, креветки, кукуруза, сладкий перец, апельсин, — читала Настя. — Все это под йогуртом и майонезом. Наверное, ужасно вкусно! И совсем недорого! — вслух изумилась она, слегка покраснела и добавила: — Вполне по карману даже девочке до шестнадцати лет!

Эта ее смесь простодушия и лукавства ужасно нравилась Турецкому.

— Надеюсь, до вашего кармана мы не доберемся. Обойдемся моим.

— Я тоже надеюсь, — ответила она и вдруг посмотрела на него очень серьезным, взрослым взглядом.

«Я надеюсь, что ты меня не обидишь и мне не придется платить за свою доверчивость» — так прочел этот взгляд Турецкий.

— Итак, закуска выбрана! Что далее? Что вы предпочитаете? Рыбу, мясо?

— Рыбу. А что это за блюдо под названием «Рыба ест рыбу»?

— Это дуэт семги и осетрины под соусами из красной и черной икры. Заказываем?

— Нет, это как-то слишком… калорийно. Я бы предпочла форель.

Все-таки держится в рамках своего кошелька. Еще не вполне доверяет…

С этими мыслями Александр сделал заказ: два фирменных салата, форель для дамы и стейк для мужчины. Двести… нет, триста граммов коньяка (пусть нас воспринимают такими, какие мы есть) и бутылку шампанского. Настя отказалась от вина.

Через несколько минут молчаливый официант оставил их наедине с замысловатой закуской, бокалом шампанского, рюмкой коньяка и друг с другом.

— Ну-с, за встречу! — это было самое умное, что смог выдавить из себя Александр Борисович.

— За встречу! — повторила Настя звонким голоском и улыбнулась. Ямочки заиграли на щеках и примирили Турецкого с собственным скудоумием.

Они выпили и принялись за закуску. Турецкому все эти ананасы были по фигу, он предпочел бы хорошую селедку, пусть и под коньяк. Но Настя так наслаждалась блюдом, что Саша и сам заразился ее аппетитом.

— Теперь давайте выпьем за знакомство.

— Давайте.

Выпили за знакомство.

— Настя, расскажите о себе. Откуда вы родом? Вы ведь не москвичка?

— Почему вы так решили? — Настя надменно вскинула бровь.

— Ну… Вы слишком хороши для столичной барышни.

— Вот как? — рассмеялась она. — А вы, простите, коренной москвич?

— Да, есть такой грех. Но мужчин он не очень портит.

— Да, я не москвичка. Я из Твери.

— И жили там с мамой и папой?

— И жила там с мамой и младшей сестрой. А папа с мамой развелись, когда Наташке было два года, а мне пять.

— А кто у вас мама?

— Преподаватель. Английский язык. Папа военный врач. Он в Перми живет.

— И как же мама отпустила вас в шумную Москву?

— А отчего же и не отпустить? Я девушка серьезная, несмотря на отдельно взятые двойки.

— Которые уже исправлены, как мы знаем. Итак, Анастасия — студентка…

— Второго курса. Мне девятнадцать лет, если вас это интересует.

— Мне это совершенно не интересно, — живо откликнулся Турецкий, которого интересовало именно это.

— А вам сорок с хвостиком, — безжалостно выдала Анастасия.

— Это так важно? — огорчился Турецкий.

— Абсолютно неважно. Это ведь вы затеяли сбор анкетных данных.

— Действительно.

Саша почувствовал, что у него взмок лоб. Этого еще не хватало! Анастасия посмотрела на него с сочувствием.

— Александр Борисович! Что вы так напрягаетесь? — осведомилась юная нахалка. — Вы ведь замечательный человек, это сразу видно! Вы так… чудесно меня подвезли на экзамен. Это был настоящий подарок. Если бы я опоздала, Крыса ни за что не приняла бы переэкзаменовку. А благодаря вам и сэкономленным на вас деньгам я еще успела купить ей цветы. Мы расстались подругами. Вот! И вы так здорово выбрали место встречи! Знаете, я очень боялась, что вы повезете меня в какой-нибудь роскошный ресторан и будете растопыренными пальцами швырять валюту. А вы привели меня в это дивное местечко. Я теперь буду его знать. Вы мне его подарили. И вообще… Что-то я еще хотела сказать…

Девушка замолчала. Саша отметил, что она повторила все то, что он о ней думал. Это было все-таки так странно, что он не нашел ничего лучшего, как спросить:

— Настя, вы пьяны?

— Ну да. То есть нет. Просто я с утра ничего не ела. Вернее, со вчерашнего вечера. А что, очень заметно? — Она вскинула испуганные глаза.

— Нет, просто вы столько хорошего мне сказали, я и подумал… — огорчился Александр.

— Так я же все это искренне сказала! — воскликнула Настя. — Знаете, у меня в этом городе нет друга. Есть подружки на курсе. Я снимаю квартиру вместе с очень хорошей девочкой. Но… Вот я уехала из дома и осталась одна в большом городе. Этот город достаточно жесток. Иногда опасен. Почти всегда равнодушен. Мне здесь трудно. Я привыкла жить с открытой душой. Среди людей, которые тебя знают с детства, радуются твоим успехам, жалеют тебя, когда тебе плохо… А здесь никто никого не жалеет.

— Неужели у вас нет поклонников?

— Поклонников? Собственно, на поклонников времени особо не было. Я учусь и работаю. Но один есть. Вернее, был.

— Почему в прошедшем времени? — тайно радуясь, спросил Турецкий.

— Как вам сказать? Вот он привел меня к себе домой, познакомить с родителями. И в глазах его родителей я — аферистка из провинции, которая метит на их жилплощадь. Так унизительно чувствовать это! Они коренные москвичи, а не знают различия между Кантом и карпом. Но дело не в этом. Просто я никогда себе не позволю быть… обузой. А мальчик этого не увидел.

— Ну а работа? Вы ведь говорили, что в вашем баре собираются люди искусства. Это ведь взрослые, интересные люди. Вы такая красивая девушка. Неужели клиенты за вами не ухаживают?

— Ухаживают? Что вы! Строго — нет! Мы на работе. Это исключено. Никто себе ничего такого не позволяет. Я потому и прижилась там. Платят хорошо. И никто не пристает. Приставать к официантке — моветон. А люди искусства такие вещи, как общие заповеди, соблюдают неукоснительно. Не усвоив приличий, не утвердишься.

— Это вы сами придумали?

— Что?

— Последнюю фразу.

— Нет, это Конфуций придумал. Так что наши посетители — народ очень корпоративный и все-таки интеллигентный.

— Почему — все-таки? — рассмеялся Саша.

— Ну… Знаете… Все их общение можно охарактеризовать названием блюда из здешнего меню: «Рыба ест рыбу». Вот они друг друга и поедают с милыми улыбками. Это поначалу даже интересно. Приходите к нам, правда! Увидите кучу знаменитостей.

— Короче говоря, Настя, я понял одно: без моего доброго, отеческого глаза вы здесь если и не пропадете, то затоскуете окончательно! — расхрабрился Турецкий.

— А горячее будет? — прищурясь, спросила девушка.

— И десерт! — пообещал Турецкий.

Потом они с удовольствием продолжили ужин, ей принесли серебристую форель, ему — сочное мясо. И болтали так легко, будто были знакомы давным-давно. Десерт представлял собой мороженое с фруктами. И затем, уже поздним вечером, отвез домой: Мансуровский переулок, дом семь. Настя задремала в дороге, и он боялся ее разбудить.

— Откуда вы знаете, где я живу? — изумилась девушка, открыв глаза у подъезда собственного дома.

— Об этом я расскажу вам в следующий раз. Должна же быть хоть какая-то интрига.

— Хорошо! В следующий раз допрос буду проводить я! — Она прищурила черные глаза, ставшие узкими и кошачьими.

Он довел Настю до квартиры, церемонно поцеловал ей руку и исчез в чреве лифта лишь тогда, когда дверь открылась и соседка по жилплощади возопила:

— Аська! Где тебя черти носят, ведьма?

А и вправду ведьма. Вернее, юная колдунья…

 

Глава 9

Мысли и поступки

Ранним утром его разбудил телефонный звонок. Привычный, как собственная небритая физиономия в утреннем зеркале ванной. Боясь разбудить Ирину, Саша схватил трубку и выскользнул в коридор.

— Але?

— Привет, Саня! — загудел Грязнов. — Где тебя вчера вечером носило? Я уж и на мобильник звонил, так ты его отключил. Красиво это?

— Ладно, значит, так нужно было. Что-нибудь срочное? У нас плохие новости?

— Ну почему же сразу плохие? План на день хочу обсудить. Ты с утра куда?

— Я к Нестерову. В его клинику. Вчера сговорился о встрече. Твои орлы что-нибудь накопали?

— Работают на улице Строителей, где жил Климович. Сегодня закончат. Надо будет обсудить.

— Это непременно. Давай в двенадцать у меня.

— То есть в полдень, а не в полночь, я надеюсь?

— Ты правильно надеешься, моя радость!

— Что это с тобой? Ты меня ни с кем не путаешь? Это Костина Клавдия — твоя радость. Смотри, Ирина услышит — не так поймет.

В коридоре действительно возникла жена.

— Ты с кем? — спросила она, запахивая халатик и направляясь на кухню.

— Это я со Славкой. Тебе привет!

— Большое спасибо. Это очень своевременно. Учитывая время суток.

Саша отметил, что, проходя мимо, она не коснулась его рукой, не взъерошила волосы, не прижалась к нему хоть на мгновение, как это бывало обычно.

— Ладно, Вячеслав, хорош трепаться. До встречи!

Турецкий принял душ, побрился. На кухне его ждал завтрак, пакет с бутербродами. Ирины не было.

— Ириша, ты где?

— Завтракай, я еще полежу. Голова что-то болит, — раздалось из спальни.

Александр позавтракал в одиночестве, зашел в комнату, поцеловал волосы жены. Ему показалось, что она чуть отстранилась. Или показалось?

— Жди меня, моя верная подруга, и я вернусь! — мажорным тоном пообещал он.

— Не пройдет и суток, — откликнулась Ирина.

— Это что? Бунт на корабле? Не позволю! — как бы сердито пророкотал Турецкий, еще раз чмокнул жену и исчез.

«Что это с ней? — думал Саша по пути к доктору Нестерову. — Дуться на мужа не в ее характере. И что уж такого произошло? Ну, пришел вчера поздно. Так это норма, а не исключение. Неужели догадалась? Но о чем? Ничего такого и не было! Накормил девушку ужином, отвез домой».

Но в груди от воспоминания о вчерашнем вечере сладко заныло, словно некий запретный плод был сорван. Если вдуматься, так оно и было. Ибо как сказал Конфуций: «Если у тебя не будет дурных мыслей, не будет и дурных поступков». А если соотнести мысли о Насте с Ириной, то они, безусловно, не были праведными. Но он думал о Насте постоянно. И никуда от этого не деться.

Клиника «Возрождение» доктора Нестерова находилась на Солянке. Компактное здание с белыми колоннами располагалось в глубине улицы. Перед зданием разбита клумба с веселыми ярко-красными цветочками, названия которых Турецкий не знал. Газоны с коротко подстриженной ярко-зеленой травой. Уютные скамеечки, разбросанные здесь и там. Вообще внешний вид учреждения вызывал желание зайти внутрь. Что и было сделано.

— Вы к кому? — поинтересовался на входе охранник.

— К Анатолию Ивановичу Нестерову. Моя фамилия Турецкий.

— Одну минуту.

Охранник набрал телефон внутренней связи, сообщил о визитере.

— Подождите минуту, за вами придут.

Через несколько минут по широкой лестнице, постукивая каблучками, спустилась симпатичная молодая женщина.

— Александр Борисович? — полуутвердительно спросила она. — Пойдемте, Анатолий Иванович вас ждет.

Кабинет руководителя центра находился на втором этаже здания.

— Как у вас здесь строго! Всех посетителей сопровождают столь очаровательные создания? — Саша включил свое обаяние на полную катушку.

— Да, всех. — «Сопровождающее лицо» к чарам Турецкого осталось равнодушным. Он не удостоился и беглого взгляда. Но некоторой «вводной» все же был удостоен: — У нас все в одном корпусе, как видите. И научно-производственная лаборатория, куда посторонним вход строго воспрещен, и клинический отдел. Туда, сами понимаете, тоже с улицы не пускают. Требования как в хирургическом отделении. Поэтому Анатолий Иванович распорядился встречать каждого, кто к нам приходит.

— Строгий он у вас?

Женщина наконец взглянула на Александра и произнесла с некоторым вызовом:

— Он у нас замечательный. Он гениальный ученый, прекрасный доктор и очень хороший человек.

— Ого! Какая блестящая характеристика! Хотелось бы мне, чтобы мои подчиненные отзывались обо мне в таком же духе. Но их зарплата такова, что рассчитывать на комплименты особо не приходится, — поддразнил ее Турецкий.

— Дело не в зарплате, — сухо оборвала его женщина. — Мы последние месяцы вообще почти без зарплаты сидим. Его не за деньги любят.

— И опять-таки завидую вашему начальнику. Приятно сознавать, что любим бескорыстно. Да еще красивой женщиной.

— Его все любят! — оборвала его женщина и, смерив Турецкого весьма недружелюбным взглядом, открыла дверь приемной.

«Что это меня женщины последнее время так не любят? То жена Литвинова волком смотрит, то вот эта милая дамочка прямо-таки презирает. Клавдия холодна и равнодушна. Ирина дуется. Этак можно остаться генералом без войска!» — подумал Александр, входя в комнату, где за столом, возле компьютера сидела пухленькая дама приятной наружности. Секретарь, ясное дело.

— Изабелла Юрьевна, вот Александр Борисович. Перепоручаю его вам.

— Хорошо, Наталия Алексеевна. — Дама взмахнула подкрашенными ресницами и улыбнулась Турецкому: — Анатолий Иванович говорит по телефону. Подождите, пожалуйста. — Она кивнула на горящую кнопку телефонного аппарата.

— Конечно, — улыбнулся в ответ Турецкий.

— Вы присаживайтесь. Хотите кофе?

— Изабелла Юрьевна, хочу предупредить: Александр Борисович будет отвешивать вам дешевые комплименты, так вы не обольщайтесь. Это он так разведку проводит, — выдала на прощание Наталия Алексеевна. — Я буду у себя.

И исчезла. «Не слабо! — оценил про себя Александр. — Кто эта молодая нахалка?» — подумал он и спросил:

— Кто эта любезная дама?

— Семенова Наталия Алексеевна. Правая рука Анатолия Ивановича. Доктор медицинских наук. Очень талантливый экспериментатор.

«У вас тут кто не гений, тот талант. И все экспериментаторы», — молча начал раздражаться Турецкий. А злился он оттого, что не любил ждать. Ждать и догонять — хуже нет. Присказка Грязнова, но и Саша любил ее повторять.

Так пригласил бы доктора к себе, в свое ведомство. Он бы тебя ждал. Хочется увидеть своими глазами как можно больше? Вот не раздражайся и терпи!

Пока Турецкий проводил сам с собой сеанс психотерапии, лампочка на аппарате погасла, раздался мужской голос:

— Изабелла Юрьевна, следователь пришел?

— Да, Александр Борисович в приемной.

— Пригласите.

— Заходите, пожалуйста, Александр Борисович. Профессор вас ждет. — Секретарь была сама любезность.

Турецкий прошел в просторный кабинет. Середину его занимал длинный стол, к концу которого короткой палочкой буквы «т» был приставлен другой, письменный. В углу — столик с компьютером. В другом — низкий, журнальный с двумя креслами. Книжные шкафы, забитые книгами. Мебель светлых тонов, простая, но стильная. Из-за письменного стола поднялся невысокий мужчина-крепыш лет пятидесяти пяти. Круглый лысый череп, умные, внимательные глаза-буравчики, быстрые и лаконичные движения.

— Здравствуйте, Александр Борисович! Прошу садиться. Вот сюда, пожалуйста.

Он указал на один из стульев вдоль длинного стола и сел не на свое, начальничье место, а напротив Александра.

— Чем могу служить?

— Анатолий Иванович, я, собственно, пришел познакомиться и поговорить, что называется, без протокола. Генеральная прокуратура расследует дело по факту гибели председателя Лицензионной палаты Климовича. Он погиб от взрыва, если вы знаете.

— И что же я могу сообщить вам по этому делу? Климовича я знал, очень жаль, что человек погиб насильственной смертью. Вот, собственно, все, что могу сказать.

— Лаконично. Видите ли, я этим делом занимаюсь вторые сутки и в течение всего этого времени слышу вашу фамилию. Так что вы, пожалуйста, настройтесь на длинный и обстоятельный разговор.

— Попробую. От кого же вы слышали мою фамилию? Поскольку Климович отпадает, пусть земля ему будет пухом, предполагаю, что от господина Литвинова?

Нестеров выглядел этаким задиристым бычком. Говорил быстро, громко, и казалось, что он покрикивает на собеседника. Ну да ничего, мы и не таких обламывали.

— Да, в том числе от Литвинова. На него ведь тоже было покушение.

— Я знаю. Меня по этому поводу допрашивали. Литвинов считает, что это я хотел его взорвать, так? Я похож на террориста? Или на сумасшедшего? Или Литвинов полагает, что близкое знакомство с прокурорскими чинами дает ему право сочинять любую ересь?

«А вот навязывать нам свой стиль не получится», — думал Турецкий, стараясь не поддаваться на предложенный темпераментный уровень общения. И сухо спросил:

— У вас были личные разногласия?

— С кем? С Литвиновым или с Климовичем?

— И с тем, и с другим.

— У меня личных, — Нестеров сделал нажим на последнем слове, — разногласий нет. Ни с кем. У меня на это просто нет времени. Что касается разногласий рабочего порядка, то да, были. И с тем, и с другим. Вернее, с Литвиновым. Потому что с подачи Литвинова Лицензионная палата отозвала лицензию. И мы не можем работать. Ну и что дальше?

— Что значит — с подачи Литвинова? Он может указывать, работать вам или нет?

— Институт, в котором служит Марат Игоревич, контролирует препарат, который мы используем. В этом году Марат Игоревич придумал такую схему контроля, что через нее мышь живой не проскользнет. Собрал мнение двух-трех послушных научных деятелей, преподнес это мнение в министерство, где некоторые влиятельные чиновники тоже послушны ему как дети. И вот итог: новый приказ министерства, сочиненный специально под нас. Усилить контроль. Ввести новый тест.

— А отчего же ему все так послушны?

— Отчего? А вы знаете, что такое Контрольный институт в нашей области? Через него проходят все и вся. Любая разработка, предназначенная для лечения или профилактики болезней, должна получить разрешение у Литвинова. За большие деньги, между прочим. Мы теперь должны платить за контроль наших препаратов. Эта схема сама по себе ущербна, ибо противоречит принципу независимой экспертизы. Независимая экспертиза не должна зависеть ни от чего, в том числе и от денег. Так было в советские времена. Сертификация любого препарата проводилась бесплатно для учреждения-разработчика этого препарата. И это было правильно! Теперь, когда у контролеров есть деньги, они могут навязывать свое решение вышестоящим инстанциям. Например, чиновникам министерства, которые тоже хотят вкусно кушать. Контрольный институт управляет и теми, кто сверху, и теми, кто снизу, то есть разработчиками препаратов. Никто не хочет связываться с Сивцевым Вражком. Потому что каждому исследователю хочется дожить до тех времен, когда его препарат будет внедрен в практику и принесет пользу людям.

— И деньги экспериментатору.

— Да! И деньги! Заработанные деньги получать не стыдно! Вы молодой еще человек и, надеюсь, свободны от этого совдеповского ханжества, когда считается, что получать достойную зарплату неудобно, а брать деньги в карман, исподтишка — удобно. За рубежом ученый создал вакцинный штамм для профилактики полиомиелита или сконструировал искусственный инсулин для лечения диабетиков — он автор изобретения, он уважаемый всеми человек! И состоятельный — да! Потому что дороже человеческих мозгов, труда и таланта ничего нет! У нас любой экспериментатор — это заложник Контрольного института. Не дай бог не включить в соавторы того или иного чиновника из этого славного ведомства! Считай свое дело похороненным!

— А вы не включили Литвинова в соавторы? — догадался Александр.

— Не включил! — рявкнул на Турецкого профессор. — А с чего бы мне его включать, этого сопляка? Мальчишку, которого я когда-то учил лечить людей, приносить пользу людям, творить, созидать, а не жить процентщиком, ростовщиком при чужом добре! Изабелла, принеси мне коньяку! — без паузы крикнул он в дверь.

Только сейчас Александр заметил, что рука профессора массирует левую сторону груди.

В кабинет вкатилась кругленькая Изабелла с подносом в руках. Коньяк, две рюмки, две чашки с кофе, лимон, минералка, печенье — быстро сфотографировал глазами Александр. Поднос слегка подрагивал в руках секретарши. На лице сквозь служебно-любезную улыбку прорывалось страдание.

— Давайте я помогу, — не выдержал Турецкий.

— Сидеть! То есть, извините, сидите, пожалуйста. Изабелла Юрьевна прекрасно справится.

— Анатолий Иванович, зачем вы так кричите?! — едва не плакала женщина. — Товарищ следователь неизвестно что подумает!

— А что он подумает? Что я убийца? Ну и дурак будет! А что он со мной сделает? В кутузку посадит? Так мне что без дела сидеть, что в тюрьме — все едино.

Изабелла Юрьевна поставила поднос, всхлипнула и поплыла к двери.

— И не реви! Еще не похоронили! — крикнул профессор ей в спину.

Он налил себе полрюмки коньяку и медленно, мелкими глотками выпил.

— Пейте кофе. Коньяк я вам не предлагаю, вы на службе.

— И напрасно, — откликнулся Александр.

— Да? — Нестеров поднял на Сашу свои умные глаза-буравчики, поизучал его несколько секунд и наполнил обе рюмки.

— За что пьем? — спросил старший следователь Генпрокуратуры.

— За справедливость, — ни секунды не раздумывая, ответил Нестеров.

Они выпили.

Старший оперуполномоченный МУРа Василий Алексеевич Колобов вместе с двумя оперативниками все утро занимался сбором информации по факту гибели Вадима Яковлевича Климовича. В задачи группы входил опрос свидетелей гибели чиновника, а также поквартирный опрос проживающих в доме граждан.

Колобов уже побывал в квартире погибшего, где жена, вернее, вдова Вадима Яковлевича, давясь слезами, утешаемая родственницами, сообщила все, что она видела в то утро. А ничего особенного она и не видела. Утро было обычным. И настроение у мужа было обычным. Они позавтракали. Она проводила его до дверей и подошла к окну, чтобы помахать рукой, как это было у них принято. И увидела столб дыма, услышала дикий крик соседки, выгуливавшей свою таксу… Дальше женщина начинала рыдать, родственницы бегали за каплями, Колобов останавливал диктофонную запись, тоже, как мог, утешал. А чем здесь утешишь?

Затем разговор возобновлялся.

Были ли у мужа враги? Угрожал ли ему кто-либо? Нет, ничего такого не было. Вадим был человеком контактным, со всеми находил общий язык. Может быть, ему кто-то звонил с угрозами по телефону? Нет, никто не звонил. Когда тягостный для обеих сторон разговор был закончен, Колобов вышел из восемнадцатой квартиры и направился в двадцать вторую, где проживала свидетельница Лисовская.

Его встретила дама бальзаковского возраста в открытом то ли платье, то ли халате. Возле нее заливалась злобным лаем шоколадного цвета такса.

— Маргарита Сергеевна Лисовская? Я старший оперуполномоченный МУРа…

— Центик, фу, мальчик! Ах, уберите ваше удостоверение! Я вижу, что вы не бандит. Цент, нельзя! Ах, какой плохой мальчик!

«Плохой мальчик» ухватил было Колобова за край брюк.

«Черт-те что! И почему я не стал следователем? Сидел бы в кабинете, как белый человек. А тут болтайся по квартирам, как говно в проруби… Вдов утешай, с кобелями воюй, брюки последние на растерзание отдавай!»

— Фу! — рявкнул он на кобелька с такой силой, что того как ветром сдуло.

— Вы на него не сердитесь, это он так знакомится, — извиняющимся тоном проговорила хозяйка, разглядывая высокого, осанистого как гренадер муровца. Лет сорок пять, прикинула его возраст Лисовская. Мы почти ровесники… — Прошу, — произнесла она грудным, бархатным голосом. — Прошу вас в гостиную.

Стены гостиной были увешаны афишами и фотографиями хозяйки дома в разнообразных концертных платьях и в возрасте значительно более юном, нежели сейчас. Ничего была бабенка, оценил Колобов.

— Маргарита Сергеевна, я собираю информацию по факту гибели вашего соседа.

— Да-да, бедный Вадик! — Дама выхватила из выреза платья-халата белоснежный платочек и промокнула аккуратно подкрашенные глаза. По комнате поплыл густой, пряный аромат духов.

«Вообще-то она и сейчас еще ничего, — думал Колобов, задерживаясь взглядом на глубоком вырезе, из которого выпорхнул платочек и прямо-таки выпирала обширная грудь. — Так, нечего пялиться! Ты здесь зачем? Работу работать или где?»

Одернув себя таким образом, Василий Алексеевич достал диктофон, поставил его на стол.

— Я, с вашего разрешения, присяду?

— Конечно, конечно, — засуетилась хозяйка. — Может быть, вы чайку попьете? Или кофе? У Инночки вам, конечно, не предложили, она в таком горе…

— Не надо чайку! — отрезал Василий, чувствуя, что все смотрит на выпирающие округлости. — Давайте по делу. Вы здесь одна проживаете?

— Да-да, совершенно одна! — воскликнула Маргарита Сергеевна, усаживаясь напротив Колобова. Бюст был прямо-таки выложен на стол для наилучшего обозрения. — Мой последний муж, это комик Свирский, вы его, конечно, знаете? Так он, бедняжка, два года тому назад скончался с перепою. И с тех пор я живу здесь одна! — повторила Лисовская.

Василий кашлянул. Никакого Свирского он не знал и знать не желал.

— У вас закурить можно?

— О, пожалуйста! Сама я не курю, но запах табака люблю. Сейчас я принесу пепельницу.

Она поднялась, проплыла мимо Василия, как бы случайно задела его крутым бедром и вышла. Тут же в комнату ворвался мерзопакостный Цент и опять нацелился на брюки Колобова.

— Брысь! — отбивался Василий.

— Это он меня к вам ревнует, — гортанно рассмеялась женщина, возвращаясь в комнату с хрустальной пепельницей. — Цент, а ну-ка на место!

Такса была выдворена из комнаты. Лисовская прошла мимо Василия Алексеевича и опять коснулась его жарким телом. Василий вытряхнул из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой.

— Приступим к делу, — кашлянув, произнес он, стараясь не смотреть на вновь выложенные на стол спелые, как узбекские дыни, груди. — Сейчас я включу диктофон. Мои вопросы и ваши ответы будут записаны на пленку. Поэтому сосредоточьтесь, пожалуйста, Маргарита Сергеевна.

«И убери свой бюст! Работать невозможно!» — хотел добавить Колобов.

— Вы готовы? — спросил он вслух и поднял глаза на женщину.

— Да! — словно невеста перед алтарем выдохнула она.

Василий нажал на кнопку диктофона.

— Представьтесь, пожалуйста.

— Лисовская Маргарита Сергеевна.

— Назовите ваш адрес, род занятий.

Лисовская оказалась певицей. Ныне на пенсии.

— Маргарита Сергеевна, расскажите, пожалуйста, что произошло в подъезде вашего дома утром двенадцатого сентября сего года. Что вы делали в то утро? Что вы видели? Ну, я вас слушаю.

— Про взрыв рассказывать? — громким театральным шепотом спросила Маргарита.

Колобов отключил диктофон.

— Вы должны рассказать мне все-все в мельчайших подробностях. Как вы выходили из дома, когда, зачем. Все, что вы видели. Ясно?

Женщина часто закивала, давая понять, что установка режиссера, то есть Василия Алексеевича, ей понятна.

— Начали! — Василий включил диктофон. — Вам понятен вопрос?

— Да. Утром двенадцатого сентября я, как обычно, вышла из дома, чтобы выгулять Цента.

— Собаку?

— Ну да, таксу. Ему три года. — Маргарита сделала какое-то движение, и Василий вдруг увидел перед собой крупный розовый сосок.

Чувствуя, что потеет, Василий уставился на скатерть.

— Не отвлекайтесь, пожалуйста. В какое время вы вышли?

Он поднял глаза. Сосок из поля зрения исчез. Василий поймал себя на том, что шарит глазами в глубине выреза.

— Ну… обычно он будит меня в семь утра.

— Кто? — еще больше разволновался Колобов.

— Цент. Ему три года…

— Дальше! — просипел внезапно охрипнувший опер.

— …И мы выходим примерно в четверть восьмого. Так было и в тот день. Мы спустились вниз на лифте, а возле выхода из подъезда я оступилась, с ноги слетела обувка, я нагнулась, оперлась рукой о дверь и наткнулась пальцами на такую небольшую коробочку…

Она показала, как она наклонилась и оперлась о дверь. Груди заколыхались знаменами сексуальной революции.

«Черт знает что! Невозможно работать!» — в отчаянии думал Колобов.

— Что за коробочка? Опишите ее, — откашлявшись, спросил он.

— Ну… Квадратная, из пластика. В подъезде было темновато, за цвет я не ручаюсь, но светлая. Может быть, светло-серая или белая. А в середине такой кружок выдавлен. Больше я ничего рассмотреть не успела, потому что Цент рвался на улицу, и мы вышли. Дальше все было как всегда. Мы гуляли. А Вадик, то есть Вадим Яковлевич, обычно выходит из дома без четверти восемь. Мы всегда здороваемся. Он к нам подходит, гладит Цента, приносит ему косточку… То есть… подходил… — Женщина громко всхлипнула и выхватила из выреза белый платочек.

Василий остановил запись.

— Маргарита Сергеевна, я вас очень прошу успокоиться!

— Да-а-а, успокоиться… Он так любил Цента… И меня тоже… Он такой был… Я теперь так одинока…

Слезы капали прямо на грудь и стекали в вырез платья. Василий встал.

— Где у вас лекарства? Корвалол? Я принесу…

— Там… Я не помню… Что вы делаете?

К собственному изумлению, Василий Алексеевич обнаружил, что стоит за спиной Лисовской, а рука его хозяйничает в складках спелой, как дыня, груди. В кармане тем временем запиликал мобильник.

— Как в водевиле, — всхлипнула Лисовская, удерживая руку опера в глубинах своего тела.

Василий движением циркового акробата дотянулся другой рукой до кармана, извлек аппарат и услышал жизнерадостный голос помощника:

— Василий Алексеевич! Мы кое-чего надыбали! Тут старушка одна…

— Говорить не могу. Работаю со свидетелем. Запишите показания и езжайте на Петровку. Перезвоню, — голосом Железного Феликса отчеканил Колобов.

Отключив мобильник, Василий стиснул неожиданно упругую грудь, поднял женщину, развернул ее к себе. Он пытался расстегнуть ее халат, мелкие пуговки все выскальзывали из пальцев. Не выдержав, Василий рванул его к чертовой матери. Затрещала легкая ткань, пуговицы разлетелись в разные стороны. Груди вывалились прямо на него, как противотанковые мины. Не зная, что делать с этим богатством, Василий хватал губами то одну, то другую, а Маргарита прижимала к себе его голову и гортанно вскрикивала. На ней ничего не было под этим ее халатом! Крупное тело, крутые бедра, подрагивающий низ живота. Он живо развернул женщину, припечатал ее грудью к столу, расстегивая ширинку. Освободившись от оков, Василий раздвинул полные ноги Маргариты, отыскал рукой то, что само шло ему навстречу, и вонзил крупный, набрякший от желания член в мягкую шелковистую плоть.

— О-о, — застонала Маргарита, усиленно двигаясь навстречу его желанию.

— Вот тебе! — Василий вцепился в ее бока, она ухватилась руками за края стола. — Я те покажу Вадима Яковлевича… — задыхался Василий от яростных движений.

— О-о…

— Я те покажу Цента, три года…

— О-о…

— Ты мне ответишь за срыв задания…

— О-о-о…

…Потом она тихо плакала на его груди и рассказывала о связи с Вадимом, о его болезненной жене Инночке, которой не до плотских утех. О том, что Вадик был нормальный мужик. Не слишком умный, жадноватый, но участливый и не подлый. Он посвящал ее в свои дела. Она была его «мамочкой». Да, вот что! Накануне взрыва, вечером, возле их подъезда стояла чья-то чужая «копейка». И в ней кто-то сидел в пиджаке и кепке. Николай из седьмой квартиры не мог припарковаться. Он начал психовать, но тут подъехал Вадик и утихомирил Николашу. Тем более что «копейка» уехала. Номер? Не помнит. Может быть, запомнил Николай, но он уехал в отпуск. Время? Часов восемь вечера. Были ли у Вадима враги? Нет, выраженных не было. Он вообще был забавный, Вадик… И веселый…

И снова слезы. И Василию приходилось ее утешать. Он утешал ее в постели, зарываясь головой в самые укромные уголки ее богатого тела; утешал в ванной, хлестко шлепая по упругому заду и заставляя повиноваться смелым своим фантазиям…

«И чего хорошего быть следователем? Сидишь весь день с бумажками, а жизнь проходит мимо тебя. То ли дело быть опером!» — думал при этом Василий.

— Ну а еще что-нибудь необычное было в день покушения? Или накануне вечером? — застегивая наконец брюки, спросил Колобов. — К машине этой, «копейке», никто не подходил? Вы, Маргарита, сосредоточьтесь. Любая информация очень важна.

— Разве мы опять на «вы»?

— Ты, моя радость, сосредоточься! Потому что дело превыше всего!

— К машине… нет, никто, — глядя на Василия влажными, преданными глазами, ответила Лисовская. — Машина больше не появлялась. А вот что я еще вспомнила! Накануне вечером…

…После совместно выпитого коньяка разговор с Нестеровым принял более непринужденный характер.

— Анатолий Иванович, но что-то смог сделать Литвинов, чтобы перекрыть вам кислород? Невозможно же закрыть действующее учреждение только по телефонно-денежному праву. Должны быть какие-то основания. Кстати, Литвинов не отрицает, что вы — автор оригинального метода омоложения.

— Фигня! Да, я разработчик методики, которую мы применяем и не только, и не столько для омоложения. Но в первозданном смысле слова… Еще в начале двадцатого века за рубежом было сделано открытие о «бессмертных клетках». Это стволовые клетки эмбриона человека. Это клетки — родоначальницы нескольких сотен различных типов клеток. У них есть потрясающая особенность — они интенсивно делятся, то есть размножаются. Этакий биологический перпетуум-мобиле. Для чего это нужно в эволюционном плане? Это — совершенный механизм восстановления тканей после различного вида повреждений, будь то микробное или вирусное воздействие, травма, старение… Что угодно.

— Ну вот я и услышал это страшное слово — эмбрион человека.

— Да, слово неприятное. Но это как в анекдоте: попа есть, а слова такого нет? Есть эмбрионы, получаемые нами вполне официальным путем. Из акушерско-гинекологических клиник. Это абортивный материал. В дальнейшем, при наличии разрешительных законов, это могут быть клонированные клетки. На сегодня — да, это абортивный материал. Но! Курс омолаживающих процедур — это самое прибыльное и самое прикладное использование данного метода. Благодаря средствам, которые мы получаем от этого направления работы, мы можем совершенно бесплатно передавать наш препарат в различные лечебные учреждения уже для других целей. В ортопедии — это восстановление поврежденных суставов, в неврологии — лечение детей-даунов, излечение последствий инсультов и так далее. Но я отвлекся. Вы говорили, что Литвинов не мог запретить нам работать без весомых на то причин?

— Да. Ведь этот абортивный материал… он ведь может быть не очень… качественным, что ли. Полученным от всяких…

— Никаких «всяких». Не притворяйтесь добрым, глупым следователем — вы для этого достаточно умны, но не слишком информированы, и здесь это не проходит. Давайте по существу. Вы уже встречались с Литвиновым, я это вижу. Он сказал вам, что запрет на производство нашего препарата связан с тем, что невозможно «подстричь под одну гребенку» все эмбрионы, которые мы получаем, так?

— Примерно так.

Александр почему-то не обиделся на «доброго, но не информированного следователя». Собеседник был ему интересен.

— Так вот, это все чушь собачья! Да, эмбрионы все разные. Но мы используем не эмбрионы и даже не эмбриональные ткани. Мы выделяем из этого материала те самые стволовые клетки… А это уже совсем другая песня! Это все равно что предъявлять требования к песку, из которого вымывают крупинки золота. Жила может быть более золотоносной или менее, но конечный продукт — золото, а не песок. Вот и мы, образно говоря, отмываем нашу жилу, то есть эмбриональные ткани, и получаем стволовые клетки. Вот их-то можно и нужно контролировать по всем параметрам, и мы это добросовестно делали. Но в пределах разумного, конечно. А то, что придумал Литвинов, выходит за рамки разумного. На проведение этого метода контроля уйдут годы! Он просто хочет закрыть нас навсегда. Под лозунгом «а вдруг что-нибудь произойдет?».

— А вдруг что-нибудь произойдет?

— Александр Борисович, этот метод применяется за рубежом на протяжении не одного десятка лет. Масса известных людей прошли курс омолаживающей терапии с использованием стволовых клеток. Хотите перечень? Там из этого не делают секрета, и я могу назвать несколько фамилий: Джон Рокфеллер, Томас Манн, Чарли Чаплин, Марлен Дитрих, Френк Синатра, Жаклин Кеннеди, Сильвестр Сталлоне и так далее.

— А у Рейгана, который тоже прошел этот курс…

— Болезнь Альцгеймера? И что? А у тех, кто его не прошел, эта страшная болезнь развиться не может? Все это ерунда. Литвинов лукавил с вами. Есть научные работы зарубежных авторов, которые математически доказывают, что риск появления таких заболеваний в результате курса омолаживающей терапии по этому методу не превышает риска заболеть тем же самым безо всяких стволовых клеток. И даже наоборот: эти клетки можно использовать для компенсации поврежденных функций мозга! Он подтасовывает карты, наш Литвинов. И я дам ему бой!

— Вы ему угрожали, Анатолий Иванович?

— Угрожал? Конечно! Я ему, сопляку, говорил, что в порошок его сотру! Он ведет со мной подковерную войну. Меня, профессора, руководителя учреждения, не приглашают на совещание, где рассматривается проект приказа, касающегося моей работы! Но ничего! У меня хватит знаний и упорства доказать свою правоту!

— И часто вы обещали стереть его в порошок?

— Литвинова? Да пару раз говорил. В его кабинете рабочем.

— А по ночам вы ему не звонили? Бессонной ночью, например.

— Ночью? Я что, больной? То есть ночи у меня действительно часто бессонные, да еще и сердце шалит. Но позвонить ночью я могу только очень близкому другу. И то за час до смерти, как говорится.

— Так все-таки домой вы ему звонили?

— Я же вам сказал: не звонил. Мне хватило разговора в его кабинете. Я пытался его убедить, что этот контроль, который он выдумал, — бред сивой кобылы. Но он меня не хотел услышать. Так зачем же бисер метать? Он знает, чего он хочет. Знает, что мы терпим убытки, и пытается выкручивать мне руки.

— Говорят, ваш курс очень дорого стоит?

— Не дороже денег. А вы представляете себе, сколько стоит наша методика? Чтобы выделить нужные клетки, чтобы обеспечить их жизнь вне организма, нужны питательные растворы и сыворотки высочайшего класса! Это очень дорогие субстанции. Плюс оборудование не на один миллион долларов. Все производство ведется в абсолютно стерильных условиях. Плюс сложнейшие методы контроля каждой серии по многим показателям. И кстати: деньги, которые внесли наши пациенты вперед, в качестве предоплаты, эти деньги возвращаются. Это легко проверить через соответствующий банк. Мы сами сейчас сидим на голодном пайке, но перед нашими будущими пациентами чисты. Нам еще с ними работать.

— Разве вы продолжаете делать свой препарат?

— Продолжаем. Технологический процесс не остановишь на полуслове. Да нам и не запрещали его производить. Я покажу вам эти клетки. Вы увидите, как это красиво выглядит. Да, это дорогой метод. Но он дает человеку другое качество жизни. Дело не во внешней привлекательности. Человек словно сбрасывает десяток лет. Улучшаются все психофизиологические характеристики.

— Говорят, в вашей клинике лечился…

— Кто лечился в нашей клинике — это врачебная тайна. Я ее разглашать не намерен, — отрезал Нестеров.

— Но почему же вам не помогут те, кому вы помогли обрести другое качество жизни?

— Я никого не прошу о помощи. Я мужик и сам справлюсь со своими проблемами, ясно?

— Два года тому назад, когда вы только начинали…

— Да, тогда мне предложили помощь. И она была нужна, даже необходима. Здравоохранение — очень рутинная область. Чтобы пробить что-то новое, да еще с таким шлейфом страшилок, которые придумал Литвинов, нужны были титанические усилия.

— Вам могли бы, наверное, помочь и сейчас?

— Помните, что сказал Воланд Маргарите? Никогда ни о чем не проси тех, кто сильнее тебя. Сами предложат и дадут. За точность цитаты не ручаюсь, но смысл такой. Так что один раз помогли — и довольно. За два года работы мы доказали, что имеем право на жизнь. Мы уже не новорожденное дитя. У нас есть зубы.

— Звучит угрожающе. При желании эти слова можно воспринимать как угрозу чьей-либо жизни.

— При желании черное можно назвать белым и наоборот. Как там у Козьмы Пруткова? «Если на клетке с тигром висит надпись „ягненок“, не верь глазам своим», — как-то так. Это ваше дело — верить своим глазам или нет.

— Мое дело расследовать убийство. Собирать факты и анализировать их.

— Бог в помощь! — неожиданно тихим голосом откликнулся Нестеров.

Рука его опять массировала грудь. Турецкий увидел, что профессор побледнел.

— Позвать секретаря? — испугался Александр.

— Не надо. Позовите, — сдавленным голосом ответил Анатолий Иванович.

Саша бросился к двери. Изабелла Юрьевна кинулась звонить по телефону внутренней связи. Прибежали врачи из клинического отдела. Уколы, запах лекарств.

Но как только Анатолию Ивановичу стало лучше, он повел Турецкого по коридорам своей клиники. Ему очень хотелось, чтобы следователь своими глазами увидел «чудесные клетки».

Турецкий не возражал. Осмотр клиники входил в его программу.

 

Глава 10

Время собирать камни

Олег Николаевич Левин, «важняк» из Генпрокуратуры, а в прошлом стажер Александра Борисовича, находился в кабинете заместителя председателя Лицензионной палаты Светланы Петровны Кузьминой. Они беседовали уже около получаса, но Левину казалось, что он сидит напротив строгой и неулыбчивой дамы по меньшей мере часа два.

— Светлана Петровна, все-таки давайте еще раз: вы считаете, что мотив убийства не связан с профессиональной деятельностью Вадима Яковлевича Климовича?

— Еще раз: считаю, что нет! Ну поймите, любая лицензия, выдаваемая палатой, является коллективным трудом! Вообще получение лицензии — это очень длительная и многоуровневая процедура. Сначала заявитель собирает пакет разрешительных документов: от пожарников, от службы санэпиднадзора, данные по кадровому составу с указанием квалификации каждого сотрудника, данные об используемом оборудовании с метрологическим контролем…

У Левина уже голова шла кругом от этих бесконечных перечислений. Кроме технических подробностей, ничего добиться от женщины не удавалось.

— Ну хорошо, пакет документов собран. Что дальше?

— Подождите, это еще не все. К пакету документов прилагается устав юридического лица, справка из налоговой инспекции с указанием ИНН…

— Ну хорошо! Пакет собран! Какова дальнейшая процедура?! — начал выходить из себя Левин.

— Потом нужны внутренние распоряжения: должностные обязанности каждого сотрудника, это тоже входит в пакет документов… — словно глухарь на току, пела свою песню Светлана Петровна.

«Я ее тяжело раню и тяжело убью! В школе она была отличницей. А я всегда ненавидел отличниц. И правильно делал!» — думал Левин.

— Светлана Петровна! Я вас очень прошу, давайте двигаться дальше. Вот пакет документов..

— Заявочный пакет, — тут же поправила его Кузьмина.

— Заявочный пакет собран. Дальше?

— Дальше он передается в экспертное управление, — сдвинулась наконец с мертвой точки Кузьмина. — И знаете что? Если уж на то пошло, то покушаться следовало на начальника этого отдела.

— Почему? — оживился Левин.

— Потому что именно эксперты этого управления проверяют, соответствует ли лицензиат…

— Кто, простите?

— Тот, кто хочет получить лицензию. Так вот, председатель этого управления дает заключение, соответствует ли лицензиат требуемым условиям. На основании проверки заявочного пакета документов, которое осуществляют его сотрудники.

Левин чувствовал, что теряет сознание или самосознание. А может быть, и самоконтроль.

— Если я правильно вас понял, руководитель экспертного управления и выдает лицензию?

— Нет, вы поняли неправильно! — с удовольствием выговорила Кузьмина. — Руководитель экспертного управления дает заключение о…

— Ну да, ну да, я помню… — почти взвыл Левин. — А кто выдает саму лицензию? Чье слово решающее?

— Решение о выдачи лицензии принимает председатель Лицензионной палаты. Единолично.

— То есть покойный Климович?

— Да. Но он делает это на основании заключения экспертов. Решение о выдачи лицензии — это, по сути, коллективное решение.

— Но вы же только что сказали, что его принимает председатель палаты единолично!

«Спокойно, держись, — говорил себе Левин. — Раз, два, три…»

— Да, он его принимает единолично. Он ставит свою подпись под документом. А фактически — это решение коллективное, — четко выговаривала слова Кузьмина. — Большую роль в принятии этого решения играют специалисты экспертного управления. И его руководитель, который…

— А кто руководитель этого управления?

— Я! Как видите, я жива и здорова. И вообще, логичнее было бы убрать всю Лицензионную палату. А мы все, слава богу, живы.

Она победно взглянула на зеленого от тоски Левина.

— Хорошо. Еще вот такой вопрос. Лицензионная палата отозвала лицензию на деятельность клиники «Возрождение». Как вы это прокомментируете?

— Это вообще другая история. Во-первых, Нестерову запретили деятельность, связанную с применением его препарата. А производить никто ему не запрещал. Во-вторых, лицензию отозвали уже два месяца тому назад, а Климович погиб третьего дня. В-третьих, в случае с Нестеровым процедура вообще была другой. Мы получили официальное письмо из ведомства Литвинова. Контрольный институт уведомил нас, что отзывает разрешение на использование препарата Нестерова.

— Как по-вашему, может ли это обстоятельство являться мотивом преступления?

— Понятия не имею. Могу только сказать, что в данном случае логичнее было бы убрать Литвинова. Это он «зарубил» препарат Нестерова. А при чем здесь Климович? Были бы документы в порядке, он бы выдал лицензию. Он же не может отступать от буквы закона. Вернее, не мог, — отчеканила Кузьмина.

— А как отнесся Нестеров к тому, что вы отозвали лицензию? Он не звонил Вадиму Яковлевичу по этому поводу?

— Насколько мне известно, нет.

— Вообще, Вадиму Яковлевичу никто не угрожал?

— Он мне ничего такого не говорил. Зачем кому-то ему угрожать? Угрожать следовало бы мне. Но и мне никто не угрожал. Я ведь вам все объяснила, — тоном училки, уставшей от разговора с дебилом учеником, проговорила Кузьмина.

— Благодарю вас, Светлана Петровна. Распишитесь, пожалуйста, под протоколом. Вы нам очень помогли. Если еще что-то понадобится, мы вас еще побеспокоим.

Левин вымученно улыбнулся, собрал бумаги и выкатился из кабинета. «Спаси меня бог быть когда-нибудь этим… как его… лицензиатом!» — подумал он напоследок.

В доме девять по Староконюшенному переулку работал Кирилл Сергеевич Безухов, молодой человек с оттопыренными ушами, за которые коллеги по работе прозвали его Лопушком. Кличка эта как переходящее знамя перешла к нему от бывшего наставника, Олега Николаевича Левина, чьим стажером начинал не так давно Кирилл Сергеевич свой трудовой путь в Генпрокуратуре.

В данный момент Безухову надлежало переговорить с Александром Степановичем Бойко, квартира которого располагалась рядом с квартирой Литвинова.

Дверь четырнадцатой квартиры открыл маленький, кругленький, очень аккуратный старичок в очках с толстыми линзами.

Безухов представился, показал служебное удостоверение.

— Я к вам, Александр Степанович, по поводу взрывного устройства, которое было обнаружено возле двери вашего соседа девятнадцатого августа.

— Так это когда было-то, милый! Уж приходили к нам, опрашивали. Чего снова-то?

— Новые обстоятельства возникли. Так разрешите мне пройти?

— Конечно, проходи, милый. Надо же, такой молодой парнишка, а уже следователь. Да еще в прокуратуре. Дивлюсь я.

— А чего же дивиться? — улыбнулся старинному обороту речи Безухов.

— Так ведь телевизор когда смотришь, кажется, что вся молодежь с ума посходила, — шаркая по коридору и жестом приглашая Безухова следовать за ним, дребезжал тонким голоском старичок. — То раздеваются прямо в камеру, тьфу, срамота одна, то за волосья друг друга дергают и такое непотребство словесное изрыгают, что так и хочется сказать: изыди, сатана!

Старичок перекрестился на икону, висевшую в углу комнаты.

— А в жизни-то все не так уж плохо. И молодые есть, которые делом занимаются. Ну садись, мил-человек, давай спрашивай свои вопросики.

Кирилл сел возле круглого стола, накрытого дешевой, старенькой, но чистой скатертью. Вообще обстановка была небогатой, если не сказать бедной. Но квартира сияла чистотой.

— Уютно у вас как! И чистота такая! Даже удивительно! — начал обработку Безухов.

— А чего же удивительного? Надобно и о чистоте телесной заботиться, и о чистоте жилища. Это все Господом ниспослано, надо ценить и благодарить.

— Но вы, кажется, один живете? Мне в паспортном столе дали сведения обо всех жильцах.

— Один, это так. Уж пять лет как один. Старуха моя меня покинула, не пережила смерти доченьки нашей. Люсенька от рака сгинула, а старуха от тоски по ней. Так одна за другой и померли, царство им небесное, — перекрестился старичок.

— Очень вам сочувствую, — искренне произнес Кирилл. — А кто же вам помогает? Тяжело ведь одному хозяйство вести.

— А чего, много ли надо? Щи да каша — пища наша. Мариночка часто балует.

— Мариночка — это кто?

— Соседка. Литвинова Мариночка. Жена Марата. На которого покушались.

— Расскажите, пожалуйста, что вы об этом помните.

— А что помню? Утро было. Около восьми. Я на кухне уже хлопотал. Звонок в дверь. Открываю: Мариночка с Маратом. Показывают мне на коробку. Гляжу: возле их двери висит коробочка такая, как вон у меня в прихожей. Там электропроводка спрятана. Марат спрашивает, мол, не знаю ли я, что за коробка. Не знаю, говорю. Позвонили Григорьевне из соседней квартиры. Она еще спала, мы ее разбудили. Ну и она ни сном ни духом про эту коробку.

— А что за переполох такой? Ну висела коробка. Почему Литвиновы так всполошились?

— Это я не знаю, это вы у них спросите. Только получается, что правильно всполошились. Кабы не всполошились, так и рвануло бы. Мы бы с вами, может, и не беседовали.

— Это так. А что дальше было?

— А чего дальше? Марат вызвал Митьку.

— Это кто?

— Электрик наш. Он пришел, глянул, потом наклонился к коробке-то да как заорет: мол, тикает там! Это, мол, бомба! Он у нас шумный малый — контуженый, на войне воевал. Но тут среагировал правильно и быстро. Разогнал нас по квартирам, велел в милицию звонить и в ванной запереться. Ну мы и сидели все по своим углам как мыши. Потом уж узнали, что он эту бомбу разминировал. Хоть и алкаш. Во какие у нас тут герои проживают! Милиция приехала, ругали его. А чего ругать? Ему медаль надо на грудь вешать за спасение проживающих.

— А почему же бомба-то висела, как вы думаете? Я вас спрашиваю, потому что это очень важно для следствия — понять мотив преступления. А кто, как не соседи, знает, что за люди рядом, чем дышат. Что за люди Литвиновы?

— Что за люди? За Марата ничего не скажу. Ни плохого, никакого. Мало его знаю. Он уходит рано, приходит поздно. А Мариночку с детства знаю. С родителями ее покойными дружковались семьями. Хорошая девочка. Добрая. Она мне дочку заменила. Продукты приносит, в прачечную белье возит, в поликлинику меня, старого, тоже отвозит. Муж ее, по-моему, даже сердится. Что, мол, Мариша меня возит туда-сюда, бензин ихний расходует, машину повредить может. Но это неправда! У меня своя машина есть, я Марише доверенность выдал. Она меня на моей возит. И по моим делам я ей строго-настрого наказал: только на моей! Зачем ихнюю иномарку тревожить? И мне так спокойнее.

— А больше никого у вас нет из родных?

— Нет, милый, никого. Один я. Все жду, когда меня Бог приберет, чтоб встретиться со своими. Да не заслужил еще, видно…

— Вы меня простите за нескромный вопрос: пенсия у вас небольшая, наверное?

— Почему небольшая? У меня сорок лет трудового стажа. Двадцать лет на одном месте. Я, мил-человек, токарь шестого разряда. Зарабатывал хорошо. И пенсия нормальная. Мне хватает. А что?

— Я смотрю, квартира у вас большая, а вы один. Наверное, содержать ее дорого и порядок поддерживать…

— Вы к тому, не хочу ли ее продать? Нет, не хочу. Здесь память о моей семье. Да и весь дом — знакомые. Выйдешь, посидишь на лавочке, поговоришь о том о сем — все на душе легче. Да и с Мариночкой расставаться никак не хочется.

— А вам никто не предлагал каких-нибудь сделок с недвижимостью? Пожизненное содержание за завещание, например?

— Я завещание на квартиру уже составил. Но кому она завещана, говорить не хотелось бы. Тем более что этот человек о моем завещании ничего не знает. А если узнает, будет очень обижен, потому что корысти никакой не имеет. Придет время, тогда узнает.

Безухов задал еще пару вопросов и распрощался с хозяином квартиры.

Александр опоздал. Он нашел Грязнова в приемной Меркулова, где друг развлекал Клавдию Сергеевну какими-то байками. Клавдия угощала начальника МУРа кофе с печеньем.

— Ну наконец-то! Появился, — обернулся к нему Вячеслав. — Подожди минутку, я Клавдии историю доскажу. И вот эта дама говорит подруге: «Как ты можешь, милочка, часами выслушивать глупые комплименты Н. Н.? Ведь он идиот». А та ей объясняет: «Во-первых, если он влюблен в меня, то уже не идиот. А во-вторых, мне гораздо приятнее влюбленный в меня идиот, чем самый разумный умник, влюбленный в другую дуру».

Клавдия Сергеевна хохотнула, выразительно глянув на Турецкого.

— А кто эта дама? — встрял Турецкий.

— Которая?

— Которая так удачно пошутила.

— А черт ее знает.

— А тебе скажу: это писательница Тэффи. И прочитал ты эту байку у меня дома, на балконе, где старые журналы валяются.

— Ну и что? — надменно вскинула бровь Клавдия. — Очень милая история.

— А что это вы здесь воркуете? Где Меркулов?

— Константин Дмитриевич у генерального, — так же сухо ответила Клавдия.

— А ты чего опаздываешь, товарищ начальник? Я тебя, между прочим, уже час жду! А я, между прочим, тоже начальник! — встрял Грязнов.

— Не сердись, причина уважительная. Ну, идем ко мне?

— Я давно готов. — Грязнов направился вслед за Турецким. В дверях он обернулся и пророкотал: — Клавдия, ты женщина моей мечты! До встречи, дорогая!

— Я к вам, Вячеслав Иванович, всегда относилась с душевным теплом, — откликнулась Клавдия.

И даже не взглянула на Александра. Однако!

В кабинете Саша первым делом полез в сейф и извлек оттуда початую бутылку коньяка.

— Ты чего это наших женщин соблазняешь?

— Это ты о Клавдии? Так она у нас общая, как красное знамя. И женщине, между прочим, нужно оказывать знаки внимания беспрестанно. Иначе она вянет как сорванная незабудка. Я ее в таком состоянии и нашел — унылая и печальная. Кто ее довел?

— Что там Клавдия, на ней, дай ей бог здоровья, еще пахать и пахать… Я сейчас, Славка, профессора до приступа сердечного довел. Надо срочно расширить сосуды!

— Профессору?

— Себе. Ему уже расширили.

— Клиент жив?

— Скорее да, чем нет. А вообще, если серьезно, с любопытными личностями довелось мне познакомиться за эти сутки. Давай-ка тяпнем по рюмке, Ирина бутербродов настрогала. Сейчас перекусим маленько. Я Левина и Безухова на четырнадцать вызвал. Так что запасец времени небольшой есть. Что у тебя? Орлы твои накопали что-нибудь в доме Климовича? — Саша выложил на тарелку бутерброды, включил кофеварку, наполнил рюмки.

— Ну по малой?

Они выпили.

— Кое-какая информация появилась, — откликнулся Грязнов. — Во дворе дома по улице Строителей одна бдительная старушка из окна своей квартиры видела утром девятнадцатого августа мужчину, который выгуливал собаку. Ее внимание привлекла собака — она все время рвалась с поводка, да и собак таких в их дворе нет. Знаешь этих старушек, которые все видят и за всеми исподтишка наблюдают. Бдительные такие гражданки. Так вот эта гражданка утверждает, что данного беспородного кобеля она во дворе раньше не видела.

— А мужчину?

— Лицо мужчины она не разглядела. Сказала только, что он невысок ростом и щуплый такой. Но вот что увидела: мужчина вынул из карману трубку сотового, и только он набрал номер, как прогремел взрыв. Бабушка сначала не поняла, что это взрыв. Грохот услышала. И увидела, что мужичок сразу после взрыва отвернулся от подъезда Климовича. До взрыва смотрел именно в ту сторону, а после — отвернулся. И ее это очень удивило: естественная реакция человека среагировать на необычный звук и из природного человеческого любопытства подойти, выяснить, что случилось. А неизвестный мужчина сделал прямо противоположное: он направился в другую сторону, причем довольно быстро. И скрылся вместе с собакой за углом. Псина при этом упиралась и отчаянно лаяла. Бабуля наша, будучи человеком активной жизненной позиции, вышла во двор узнать, что же произошло. И находилась на месте происшествия достаточно долго, пока приехавший наряд милиции не разогнал любопытных. А по пути домой обнаружила ту же псину, разгуливающую по двору безо всякого поводка.

— Вот как? Фоторобот?

— Бесполезно. Я ж говорю, лица она не разглядела. Четвертый этаж.

В кармане Грязнова запиликала трубка.

— Але? Колобов? Где ты? Ага… — Слава слушал, нетерпеливо постукивая ногой. — Приезжай сюда, на Дмитровку. И тащи с собой, как ее там… Лисовскую.

Вячеслав отключил мобильник.

— Что?

— Колобов допрашивал даму, соседку Климовича по подъезду. Кажется, что-то интересное. Сейчас подъедет.

— Ладно, вот-вот и мои подойдут, я коньяк убираю пока.

— Это ты правильно сказал: пока убираешь. Временно, так сказать, — одобрил Грязнов.

Турецкий освободил стол, и тут же в дверь постучали. На пороге возникли Левин и Безухов.

Мужчины обменялись приветствиями, все расселись вокруг стола.

— Ну, с кого начнем? С Левина? Нет возражений?

Возражений не последовало.

— Олег, что у тебя?

— В Лицензионной палате был, разговор с заместителем убитого Климовича состоялся, это гражданка Кузьмина. Она меня чуть с ума не свела, эта мадам. То говорила, что выдача лицензии — прерогатива Климовича, и тогда выходит, что можно связывать покушение с профессиональной деятельностью убитого, то полчаса распиналась о том, что выдача лицензии — труд коллективный. И смерть отдельно взятого Климовича ничего не решает. У меня от нее голова распухла. Вот диктофонная запись, можно прослушать. Я после визита к ней ознакомился с уставными документами палаты и пришел к выводу, что система выдачи лицензий действительно выстроена таким образом, что сам по себе Климович — фигура номинальная, вроде английской королевы. Копии документов прилагаются.

— Ладно, запись прослушаем позже и документы просмотрим. Кирилл, что у тебя?

— Моя группа работала сегодня по адресу Староконюшенный переулок, дом девять, где проживает Литвинов, — чуть покраснев, начал застенчивый Безухов. — В задачи группы входило выяснение обстоятельств, при которых на двери Литвинова появилось взрывное устройство. Был проведен опрос лиц, проживающих в данном подъезде. Никто из опрошенных ничего подозрительного не видел. Что, в общем, неудивительно. Люди пользуются лифтом, пешком никто не ходит, тем более на пятый этаж, где проживает Литвинов. Консьержка, гражданка Милютина, работавшая сутки с девяти утра восемнадцатого до девяти следующего дня, ничего существенного не показала. Восемнадцатое августа — это было воскресенье. Днем народу было мало, все в основном на дачах. С четырнадцати до семнадцати подъезд мыли двое молодоженов из соседней парадной. Они тоже никого из посторонних не видели. Как не видели и коробки над дверью квартиры Литвинова. К вечеру жильцы начали стекаться. К кому-то приходили гости. Короче, народ сновал туда-сюда. Но она ничего подозрительного не заметила.

— Она весь день сидела в своей каморке под лестницей, никуда не выходила? — спросил Александр.

— Выходила минут на двадцать. У нее клубок с вязанием закончился. И она сбегала домой за клубком шерсти. Так она показала.

— В какое время она отлучилась?

— Примерно в половине десятого вечера.

— То есть в это время в подъезде никто не дежурил?

— Нет, Милютина показала, что вместо себя оставила дежурить электрика из ЖЭКа.

— А он что там делал?

— Его вызвали в квартиру номер восемь. Что-то было с розеткой. Я проверил. Был такой вызов. Так вот, он возвращался с вызова, и она попросила его посидеть вместо себя.

— Мол, посиди, мил-человек, а я до ветру сбегаю, — опять вставил Грязнов.

— Думаю, она ему причин не объясняла, просто попросила заменить на короткое время. Он согласился. Они же все соседи, все друг друга знают, вот он и отпустил ее на пятнадцать минут.

— Это тот самый электрик, который обезвредил бомбу?

— Да, Александр Борисович. Вообще, по-моему, возможное время установки бомбы как раз после девяти вечера. Потому что в качестве таймера использован будильник.

— А он был установлен на девять часов. Правильно, Кирилл. Молодец! Где тот электрик?

— Его допросить не удалось. Электромонтер Дмитрий Семенович Круглов в отпуске.

— Во как! Давно ли?

— С двенадцатого сентября.

— Это день покушения на Климовича, между прочим. — Турецкий переглянулся с Грязновым. — И где этот отпускник?

— По месту работы не знают. Он человек одинокий и нелюдимый. Но график отпусков составляется еще в начале года. Так что он ушел по графику, как положено. И уехал.

— И что, в жилконторе никто ничего не знает? Люди же делятся планами на отпуск.

— Он не делился. Мы опрашивали работников ЖЭКа.

— Кто лично опрашивал?

— Галкин.

— Кирилл, этот вопрос нужно доработать! В этот раз не делился, но он же там не первый год работает! Куда раньше ездил? Родные у него есть?

— Близких нет.

— А дальние? Может, двоюродные-троюродные. Женщина должна же быть?

— Он инвалид афганской войны. У него контузия. Он очень сильно заикается. И стесняется этого. Со слов работников ЖЭКа, никаких женщин у него нет.

— Не нравятся мне мужчины, у которых нет женщин! — мрачно изрек Грязнов.

— В общем, Безухов, собери максимум информации о Круглове. Опроси его соседей. Он ведь в доме напротив живет?

— Да, в доме номер семь. Я был там, но никого из соседей не застал. Будний день, все на работе. А кто не работает — по дачам. Одна женщина была дома… Но она пьяна была совершенно. Ее невозможно было допросить. — Кирилл покраснел. — Мы, конечно, этот вопрос доработаем. С участковым свяжемся…

— Я вообще не понимаю, как контуженый инвалид работает электромонтером? — вставил Грязнов.

— Говорят, что хорошо работает. Когда не пьет, — ответил Безухов.

— Он еще и пьет? Наверное, когда в карты проиграется?

— Нет, наоборот. Он или пьет, или посещает игровые автоматы. Еще любит компьютерные игры. У него компьютер дома. Так сказала начальник ЖЭКа.

— Зачем же они такого держат? Контуженый, то пьющий, то играющий…

— Начальник ЖЭКа пояснила, что взяла на работу Круглова по просьбе своего знакомого из военкомата. И добавила, что он хоть и запивает иногда, но ненадолго. У него состояние здоровья такое, что долго он пить не может. А когда трезв, работает хорошо. Так что претензий к нему у начальства нет.

— Александр Борисович, давай-ка свяжемся с военкоматом, узнаем, где воевал, что за ранение, — предложил Грязнов. — И вообще, там о нем может быть материала побольше, чем в жилконторе. Как он выглядит вообще? Фотография есть?

Безухов воспринял вопрос Вячеслава Ивановича как укор за недостаточно хорошо выполненное задание и покраснел еще больше.

— Как выглядит, мы не расспрашивали. В том смысле, что рост, вес и стиль одежды не уточняли. У нас такой установки не было. Фотография в личном деле есть. Я сделал ксерокопию. Вот. — Кирилл положил на стол папочку. — Ему тридцать шесть лет. Внешность самая заурядная.

— Чего ты полыхаешь опять, Кирилл? Тебя никто ни в чем не упрекает. Вы там первый день сегодня работали. За несколько часов всего не узнаешь, это всем понятно. У нас обмен оперативной информацией.

— Я понимаю, Александр Борисович.

— Что еще? С соседями Литвинова общался?

— Да. Горбунова Вера Григорьевна из квартиры напротив Литвиновых. Как появилось взрывное устройство, не видела. Литвиновых характеризует как порядочных, респектабельных людей. Александр Степанович Бойко, это из квартиры рядом, человек одинокий. Потерял жену и дочь. Обстановка в квартире бедноватая. Но все очень аккуратно. Бойко — человек верующий. Очень привязан к жене Литвинова. Она заменила ему умершую дочь. Помогает по хозяйству. Возит его в магазины, по врачам.

— Она машину водит? — удивился Александр, вспомнив близорукую Марину Ильиничну.

— Да. Бойко упомянул, что Литвинова возит его на его собственной машине. Подчеркнул, что для его нужд ни в коем случае не используется автомобиль Литвиновых. Из чего я сделал заключение, что сам Литвинов у Бойко особых симпатий не вызывает. Но ничего плохого он о соседе не сказал.

— Наследники у старика есть?

— Нет, но квартира кому-то завещана. Кому — говорить не захотел. Сказал только, что будущий наследник о завещании ничего не знает.

— Ты говоришь, он верующий? Может, он кому-нибудь из попов квартирку завещал? — предположил Грязнов.

— И попы его решили взорвать, чтоб завладеть жилплощадью? — усмехнулся Турецкий.

— А что? Попами не рождаются. Мало ли кто туда затесаться мог, в храм божий. Надо бы выяснить, в какую церковь он ходит.

— Выяснить, конечно, можно и нужно, но… Взрыв все-таки был предназначен Литвинову. Если бы мишенью был Бойко, коробка с пластитом висела бы в другом месте, в простенке между квартирами тринадцать и четырнадцать. Или четырнадцать и пятнадцать. Я видел место, где она висела, коробочка эта. Да и на фотографиях в материалах дела это место четко обозначено: слева от двери Литвиновых, почти возле лестничного марша. Достаточно далеко от квартир его соседей.

— Александр Борисович, можно? — В дверях кабинета возник судмедэксперт Тарищев.

— Заходи, Андрей.

— Экспертиза по Климовичу готова. Можно давать разрешение на захоронение.

— И что там, в экспертизе? Давай в двух словах.

— Типичная взрывная травма, несовместимая с жизнью. Механические и термические повреждения, с преимущественно правосторонней локализацией, то есть ближе к эпицентру взрыва. Отрыв правой ноги.

— Это мы на снимочках видели. Впечатляет.

— Ага. Дальше: кровоизлияния в легкие, разрывы печени и селезенки, разрыв барабанных перепонок. Полный набор. Вот заключение, будут вопросы — я на месте.

Эксперт положил на стол пластиковую папку.

— Спасибо, Андрей.

Эксперт исчез, и тут же в дверях возник Василий Алексеевич Колобов.

— Вячеслав Иванович? Здравствуйте, мы прибыли. Здравствуйте, Александр Борисович. Общий привет! — кивнул он Левину и Безухову. — Вот, знакомьтесь: Маргарита Сергеевна Лисовская. — Коробов отступил, с гордостью, словно военный трофей, выставляя на всеобщее обозрение полную, фигуристую даму с взволнованным лицом. Колобов изо всех сил хмурил брови, изображая высшую степень деловитости. — Маргарита Сергеевна накануне взрыва видела возле подъезда Климовича незнакомого мужчину, не проживающего в их подъезде. Также ею был отмечен автомобиль «Жигули» модели ВАЗ-2101, который не принадлежит жильцам вышеупомянутого дома.

Колобов произнес это таким торжественным тоном, словно представлял Лисовскую к правительственной награде.

Из протокола допроса Лисовской М. С. (с применением звукозаписи).

Следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры РФ государственный советник юстиции третьего класса Турецкий А. Б. в своем рабочем кабинете с соблюдением требований ст. 157, 158 и 160 УПК РСФСР допросил в качестве свидетеля по уголовному делу №… Лисовскую Маргариту Сергеевну.

В о п р о с. Маргарита Сергеевна, расскажите, пожалуйста, что вы видели во дворе дома номер восемнадцать по улице Строителей в указанный вами день.

О т в е т. Вечером я вывела на прогулку свою собаку.

В о п р о с. Вы заметили что-нибудь необычное?

О т в е т. Сначала ничего не заметила. Потом к дому подъехал сосед, Николай Свиридов из седьмой квартиры. А у нас во дворе так заведено, что владельцы автомобилей ставят свои машины на вполне определенные места. Те, кто не ставит их в гараж, разумеется. Так вот, место парковки Николая было занято другой машиной. Это первая модель «Жигулей». Светлая такая.

В о п р о с. Точнее?

О т в е т. Светло-серая. Кажется, этот цвет называется «белая ночь».

В о п р о с. Номер случайно не запомнили? Хоть какую-нибудь цифру?

О т в е т. Нет, к сожалению. Думаю, с этим может помочь Коля Свиридов. Он рассматривал машину более внимательно, чем я. Но в машине этой сидел плотный такой мужчина. На водительском месте сидел. Его было видно очень смутно. Куртка и кепка. Окна грязноватые, больше ничего не видно. Так вот. Василий Ал… Ой, извините, Николай начал возмущаться, что кто-то поставил машину на его законное место. Да еще, говорит, такую задрипанную. Действительно, в нашем доме ни у кого такой машины нет. У нас живет приличная публика. Николай все возмущался, и тут я его увидела.

В о п р о с. Кого?

О т в е т. Мужчину. Другого. Невысокий такой, довольно худой. Он оказался возле нашего подъезда и как будто кого-то поджидал. Сидел на скамейке.

В о п р о с. Что было дальше?

О т в е т. Подъехал на своем автомобиле Вадим Яковлевич… Простите, я все не могу поверить… Я сейчас справлюсь, извините. Да, так вот он подъехал, поставил свой «сааб», вышел, и мы стали разговаривать. Мой Центик, знаете ли, очень любил Вадима… Яковлевича. И Вадим тоже… Мы стояли, болтали по-соседски, и тут… понимаете, меня будто что-то кольнуло в спину. Знаете, так бывает, когда чей-то пристальный взгляд чувствуешь. Я обернулась — этот мужчина очень пристально на нас смотрел. Честно говоря, я подумала, что он смотрит на меня… Я певица, меня раньше вообще на улицах узнавали… Но он как-то сквозь меня смотрел. Ну, я отвернулась. А Вадик… То есть Вадим Яковлевич, он, видимо, тоже почувствовал этот взгляд, потому что он как-то даже немного в лице изменился, так, на одну секунду. Потом мы отвлеклись на Николая и буквально через пару минут снова посмотрели на скамейку, но там уже никого не было. Вадик… Вадим Яковлевич еще спросил меня, не знаю ли я, что это за тип здесь ошивался. Я ответила, что не знаю. И «копейка» тоже уехала. И больше мы ее не видели.

В о п р о с. Вы можете описать этого мужчину более подробно? Какого он роста, возраста? Как одет? Цвет волос?

О т в е т. Который был на скамейке?

В о п р о с. Да, его.

О т в е т. Рост примерно метр шестьдесят шесть — шестьдесят восемь. Возраст… Где-то тридцать пять — сорок. Одет… В чем-то темном. Темные брюки или джинсы. Футболка черная, кажется. Волосы. Я точно не помню, но по-моему, пегие такие. То есть темный шатен с проседью. Но я не уверена.

В о п р о с. А ваш сосед Николай, он видел этого мужчину?

О т в е т. Не знаю. Он был озабочен своей машиной. Потом мы об этом не говорили, так как Николай на следующий день уехал отдыхать в Испанию. Может быть, он что-то сможет добавить, когда вернется.

В о п р о с. Утром следующего дня вы тоже выводили собаку на прогулку? Ничего подозрительного в подъезде не заметили?

О т в е т. Как раз заметила. Возле двери из подъезда я споткнулась, и у меня босоножка с ноги слетела. Знаете, такие без задников есть. Я наклонилась, чтобы надеть ее, и увидела на внутренней стороне двери, внизу, почти у пола, коробочку. Небольшая, примерно десять на десять сантиметров. Из пластика. В середине кружок и на нем колокольчик. Я даже хотела ее потрогать, господи ужас, я ведь сама могла… Извините. Сейчас я справлюсь.

В о п р о с. Эта коробочка, она что-нибудь напоминала? Вы такие где-нибудь видели?

О т в е т. Напоминала? Да, пожалуй. У моей приятельницы похожая коробочка висит в прихожей. По-моему, туда от звонка дверного провода идут. Но Цент, это моя собака, рвался на улицу, и мы вышли. Я про эту коробку сразу забыла. Мы гуляли, а потом… Это ведь все на моих глазах произошло. Вадик выходит… И этот ужас. Грохот, дым. И он — весь в крови. И нога… Отдельно. Я потеряла сознание. И потом вообще из дома несколько дней выходить боялась. И сейчас по ночам все это снится… Бедный Вадик… То есть Вадим Яковлевич…

В о п р о с. Успокойтесь, пожалуйста. Я понимаю, что вам трудно об этом говорить. Воды принести?

О т в е т. Да. Спасибо.

В о п р о с. Маргарита Сергеевна, в каких отношениях вы были с Вадимом Яковлевичем?

О т в е т. Кто? Я? А… что? Это имеет отношение…

В о п р о с. Все может иметь отношение к делу. Мы расследуем убийство, вы должны понимать. Я гарантирую полную конфиденциальность.

О т в е т. Ну да, мы были в очень хороших… то есть в близких отношениях. Я — вдова, Вадик тоже… У него очень болезненная жена. Она часто в больницах. И мы встречались. У меня. Он приходил что-нибудь починить. В общем, находились поводы.

В о п р о с. Как долго длилась ваша связь?

О т в е т. Год с небольшим.

В о п р о с. Климович не делился с вами своими служебными делами?

О т в е т. Рассказывал кое-что. У него нервная работа была. Он же лицензии выдавал. Ну и находились недовольные. Те, кому не выдали разрешение. Знаете, я этим не очень интересовалась. Он любил меня расспрашивать о театре, о людях искусства. Мы больше об этом говорили.

В о п р о с. Ему никто не угрожал? Об этом разговоров не было?

О т в е т. Нет, такого не помню. И знаете, он не из пугливых был.

В о п р о с. А вы не слышали от него такие фамилии: Литвинов, Нестеров?

О т в е т. Да, Литвинова он упоминал в разговорах. Они были как-то связаны по работе. А вторая фамилия Нестеров? Нестеров… Это доктор какой-то модный, да? Один раз был какой-то разговор. Вадик говорил, что его ввязывают в конфликт. Но он умел решать конфликтные ситуации. Даже в доме. У нас его уважали. Спросите любого.

В о п р о с. А что за разговор был, касающийся Нестерова и Литвинова? Поподробнее можете рассказать?

О т в е т. Что говорил? Подробностей не помню, я сути не поняла. Но он им характеристики дал забавные. Это я запомнила.

В о п р о с. Какие?

О т в е т. Что Литвинов — шакал. А Нестеров — медведь, которого заставляют танцевать на льду.

В о п р о с. Когда это было? И были ли еще разговоры на эту тему?

О т в е т. Когда? Да где-то в июле, кажется. Да, точно. Он ко мне на дачу приезжал один раз. Это было в конце июля. Инночка тогда в больнице лежала. А больше таких разговоров не было, я бы запомнила. У меня память профессиональная… Я вас очень прошу, товарищ следователь, сохранить наши отношения с Вадиком в тайне. Мне и Василий Алексеевич это обещал. Зачем Инночке лишнее горе? И мне неприятности. Я живу в этом же доме, как ко мне люди относиться будут?

В о п р о с. Не волнуйтесь, я уже дал вам слово. Спасибо за информацию.

О т в е т. И спасибо Василию Алексеевичу. Он меня как-то… успокоил. Я даже не думала, что в милиции работают такие чуткие люди… Простите, я сейчас справлюсь…

 

Глава 11

Неправильное убийство

Когда разбор первых полетов закончился и друзья остались вдвоем, Турецкий извлек из тумбочки стола спрятанный там коньяк и бутерброды, засыпал в кофеварку кофе.

Коньяк был разлит по рюмкам, мужчины выпили, с наслаждением закурили, просмотрели оставленные Левиным и Безуховым документы.

— Ну давай мозговать, — начал Турецкий.

— Расскажи сначала то, чего я не знаю. Ты был у Литвинова, у Нестерова. Как они тебе? Что между ними случилось? Что за конфликт?

Под рюмку, кофе и перекус Турецкий рассказал о том, что узнал за прошедшие сутки. О методе Нестерова, о роли Литвинова в отзыве лицензии.

— …Литвинов — вельможный такой господин. Проживает в очень приличной квартире, не слабо обставленной. Вдвоем с некрасивой женой, которая, похоже, его безумно любит.

— Прямо детская сказка.

— Так у нас и это дело вообще какое-то выдуманное.

— Ничего себе выдуманное! Разорванный в клочья труп…

— Но не тот труп! Как я понял из отчета Левина, из разговора с Литвиновым, трупом должен был быть он, Марат Игоревич. Если связывать преступления с профессиональной деятельностью обоих. Потому что Климович, по сути, действительно не решал, кому давать лицензию, а кому нет. Мы же просмотрели документы. Связывать преступления с бытовухой тоже оснований пока нет. О личной жизни Литвинова мы, правда, ничего не знаем, но Лисовская на женщину-вамп не тянет. К тому же она, мне кажется, захвачена новым, свежим чувством, а это с обликом убийцы не вяжется. Ни хладнокровного, ни находящегося в состоянии аффекта.

— Это каким же чувством она захвачена?

— А ты видел, как она на твоего Колобова смотрела? Таяла как шоколадка. Вот что значит подойти к свидетелю с душой! Вот Томилину она ничего не рассказала, а Колобову — все. Это любовь!

— Тебе виднее. Рыбак рыбака…

— И зачем ей Литвинов? — делая вид, что не услышал реплику, продолжил Саша. — А кто-то же покушался и на него. Кстати, взрывное устройство, закрепленное над его дверью, находилось довольно высоко. Странно, что он вообще его увидел. Ведь когда Литвинов вышел из квартиры, коробка с взрывателем осталась за его спиной. Он должен был обернуться, чтобы ее обнаружить.

— Может, он стоял на площадке, ждал лифта, глядел на свою дверь — и увидел.

— Ее от лифта не было видно. Шахта лифта загораживает то место, которое было обозначено оперативниками и указано самим Литвиновым. Конечно, он мог отойти, вернуться зачем-либо к двери… Но он ничего такого не говорит. И все пытается всучить Нестерова как предполагаемого преступника. Повторял про телефонные угрозы. Вообще, данный господин произвел на меня не слишком благоприятное впечатление. Не искренен. Суетился очень. Нервничал. Хотя пытался сохранять любезность. И как бы тебе сказать… Фактов у меня, конечно, нет, но от него взятками за версту несет. Что касается угроз телефонных — жена его тоже подтвердила данный факт. Уточнив, что звонки раздавались почти еженощно, в три часа. Очень искренне и убедительно говорила.

— А Нестеров?

— Нестеров? Никакой любезности. Отчасти даже грубость. Говорил в основном о своем деле. Показал мне клинику. Больных у него сейчас нет, это я проверил. Он меня в клиническое отделение водил. А потом показал лабораторию, где делают этот самый биопрепарат — стволовые клетки. Я в этом как свинья в апельсинах, но впечатление произвело! Нарядили меня в стерильный халат, на ноги — бахилы, маску с колпаком нацепили — видел бы ты меня! И повели в лабораторию. Кабинеты — как операционные. Всякие приборы, аппараты, центрифуги, холодильники низкотемпературные. Нестеров подвел меня к монитору, а там мерцающие пятна, как звезды. Вот, говорит, так они и выглядят — стволовые клетки. И показал флакончики, где их выращивают. Такие, знаешь ли, симпатичные плоские штучки из пластика, как бутылочки. Только пробка на горлышке не посередине, как мы с тобой привыкли видеть на наших бутылках, а с краю.

— Ладно, что-то ты отвлекся. Про Литвинова твой Нестеров говорил что-нибудь?

— По Литвинову прошелся парой «ласковых» слов. И факта угроз в его адрес не отрицал. Хотя прекрасно понимает, что может быть под подозрением. Но со слов Нестерова, это обычная мужская разборка, если хочешь. Вроде как послал куда подальше пару раз — и все.

Ночные звонки отрицает. И тоже искренне. Вообще он мне понравился. И знаешь, как любят его сотрудники? О, это отдельная песня. Там такие красивые женщины, и все его обожают.

— Ну, Саня, нравится не нравится, как говорится, спи, моя красавица. Ощущения к делу не пришьешь. Жена Литвинова искренна, Нестеров искренен, но кто-то из них врет. Это я про ночные звонки.

— Так ты ж меня про ощущения спрашивал. Я и рассказываю. А по делу вот что меня занимает: в обоих случаях использован один и тот же камуфляж — коробка для электропроводки. Это раз. Можно предположить, что взрывник имеет отношению к электричеству. Поэтому было бы очень интересно увидеться с электромонтером Кругловым, отбывшим в отпуск в неизвестном направлении. Заслушать, так сказать, начальника транспортного цеха.

— Я завтра же свяжусь с военкоматом. Наверняка есть однополчане. С кем он вместе служил. И вообще, электрика разыскиваем по полной программе, это очевидный факт. Что тебя еще занимает?

— Почерк у обоих преступлений схожий. Это демонстративно похожие преступления. Взять хоть коробочки эти для звонков. Но почему в первый раз эта коробка висела над дверью, а во второй — внизу, почти у пола? Почему первый раз использован таймер, а второй — радиоуправляемое устройство? И, наконец, зачем все это громоздить на двери? Не проще ли было заминировать машины? И у того, и у другого есть автомобили. Тот и другой пользуются машинами регулярно.

— И почему?

— Если минировать автомобили, обнаружить взрывчатку не так-то просто. Обычно, как ты знаешь, в таких случаях взрывное устройство завязано на ключ зажигания. То есть взрывы должны были прогреметь в тот момент, когда включался двигатель. Должны были прогреметь в обоих случаях! Погибнуть должен был бы и Литвинов. Или обнаружить взрывчатку. А как можно обнаружить взрывчатку в исправном автомобиле? Нужно имитировать поломку, облазить ее всю. Геморрой сплошной. А так — висит на двери. Вот оно я, ваше лихо.

— Инсценировка?

— Вот! И мне так показалось. Но это в первый раз — инсценировка. Литвинов должен был заметить коробку, и он ее заметил.

— Хочешь сказать, что он знал, где она будет висеть?

— Это предположение.

— То есть он сам на себя «покусился»? Зачем?

— Это пока непонятно.

— Тогда получается, что и Климовича он убил? А это зачем? Они что, враждовали?

— Судя по всему — нет. Я не понимаю, зачем убили Климовича.

— Что-то все это слишком замысловато. И отдает самодеятельностью.

— Так действительно отдает! Я и говорю, впечатление, что работал не профессионал, а дилетант. Кто же заказывает убийство дилетантам?

— Так этот факт как раз против твоего Нестерова работает. Может, это он из больницы сбежал и подложил взрывчатку. Отпросился у докторов как бы домой, за сменой белья, например. Взял машину, туда-сюда.

— У него больное сердце. Я сам сегодня видел, какой у него был приступ. Он поступил в больницу накануне покушения, по «скорой».

— А-а, Саня, не будь наивным! Доктор доктору глаз не выклюет. Рука руку моет. Вызвал «скорую», сговорился с ребятами, они его отвезли в больницу. Там у него договоренность на «полежать». Думаешь, так не бывает? Племяннику моему разлюбезному нужно было по поводу гастрита обследоваться. Так ему в больнице так и сказали: хочешь лечиться бесплатно, вызывай «скорую», плати доктору штуку, слава богу не в баксах, а в деревянных, и тебя привезут куда надо, то есть к нам. А уж профессору от медицины попасть туда, куда надо и когда надо, — тьфу, как два пальца… Лег — когда захотел. Отлучился — когда захотел. Выписался — когда захотел. Как Лисовская говорила: Нестеров — медведь, которого заставляют танцевать на льду? Это со слов Климовича, который был знаком с твоим доктором получше, чем ты. А медведь — животное опасное. Дрессировке не поддается. И заломать может в ярости кого угодно.

— И Литвинов — главный враг, так сказать, остался в живых. А Климович, который как бы и не у дел, погиб.

— Ну так он не профессионал, твой Нестеров. Может, вообще только попугать хотел. Литвинов не испугался.

— Наоборот, очень испугался, раз письмо в наше ведомство отправил.

— Но работать твоему Нестерову не разрешил, так?

— Так.

— Тогда тот решает напугать чиновника более высокого ранга — Климовича. Он ведь чиновник более высокого ранга, чем Литвинов?

— Да.

— Ну вот мотив: Климович испугается покушения и надавит на Литвинова.

— И чтобы его напугать, коробка с взрывчаткой упрятана так, что ее не увидишь. Если бы Лисовская не нагнулась, кто бы узнал, где коробка располагалась? Только из акта судмедэкспертизы — по характеру и локализации повреждений на трупе. У Нестерова на время гибели Климовича — полное алиби. Он в тот день выписывался из больницы и был на виду каждую минуту. Ты это забыл? А неизвестная «копейка» во дворе? Ну это ладно, могло быть просто совпадение. А человек во дворе? Невысокий, тщедушный? Накануне взрыва, в день взрыва. Трубка телефонная возле уха. Ты же понимаешь, что взрывное устройство такого типа приводится в действие телефонным звонком.

— Хренотень какая-то, — после секундной паузы проговорил Грязнов. — Хотя никто еще не доказал, что тот мужичонка не исполнитель Нестерова.

— Ага, все-таки не сам Нестеров? Так какого же черта он не взорвал Литвинова, исполнитель этот? С Климовичем-то у него все распрекрасно получилось!

— Эксцесс исполнителя.

— Ладно, Слава. Это мы уже бредим. Давай намечать версии. Первая: заказчик убийства — Нестеров. Я в это не верю, но мы обязаны отработать этот вариант. Мероприятия: найти врачей «скорой», которые отвозили его в клинику. Посетить больницу, где лежал Нестеров, еще раз, досконально допросить врачей о пребывании Анатолия Ивановича в клинике. Если были соседи по палате — расспросить. Выяснить, звонил ли по телефону. Если да, попытаться узнать, куда и зачем. Это твоим оперативникам, согласен? Они у тебя на таких вещах собаку съели. Второе — розыск электромонтера из дома Литвинова. И внешние данные. Может, он как раз и есть маленький, щупленький, что было бы совсем смешно. Пусть занимается Безухов, раз он начал. Жаль, что сосед Климовича уехал в отпуск! Николай Свиридов, кажется, или как его там? Не важно. Может, он смог бы помочь вычислить «копейку», что стояла возле дома Климовича.

— Сентябрь, Саня. Бархатный сезон.

— Да, для кого бархатный, а кому мертвый. Нужно выяснить, когда вернется. Далее. Нужно взять на прослушку телефоны как Нестерова, так и Литвинова. Конфликт между ними не исчерпан. Клиника Нестерова закрыта. И тот собирается бороться со своим оппонентом. Может быть, что-то дельное услышим. Это я отрегулирую с Костей.

— Согласен.

— Что еще?

— Еще встретиться с бывшей женой Нестерова.

— Он был женат?

— Да, это мы успели выяснить.

— Нашли жену? Чего же ты сразу не сказал?

— Когда? Я тебе вчера вечером пытался дозвониться, ты «трубу» отключил. А сегодня еще некогда было. Ты на меня как танк прешь. Слово не вставить.

— Тебе, Слава, — и не вставить? Не прибедняйся.

— Да я не о том, тьфу ты… Нестеров был женат на своей бывшей студентке. Брак длился около десяти лет. Последние пять лет они в разводе. Это некая Зоя Дмитриевна Руденко. Место службы имеется. И домашний адрес. И номера телефонов.

— Давай.

Грязнов вынул из портфеля пластиковую папочку, положил на стол.

— На, милый. Пользуйся моими трудами.

— Ну это небось и не твои труды. Адреса пробивать — не царское дело. Дети есть?

— У кого?

— У Нестерова с бывшей женой. Не у тебя же.

— У них детей нет. А у меня, может, и есть, чего уж ты так-то? Может, мы просто еще не знакомы.

— Отцепись, Славка! Нужно с ней встретиться, с Руденко, это без вопросов.

— Поскольку дамский угодник у нас ты, тебе и карты в руки. Или мне доверишь?

— Ты у нас тоже не лыком шит. Но поскольку я встречался с Нестеровым и имею о нем впечатление, хотелось бы сопоставить его с мнением бывшей жены.

— Учти, бывшие жены редко дают бывшим мужьям положительные характеристики.

— Вот это и интересно.

— Слушай, а что, если покушение организовал кто-то из клиентов Нестерова? — Вячеслав взъерошил редкую шевелюру. — Ну представь: богатые люди хотят купить красоту, а на их пути встал какой-то чиновник. Или даже двое. Сколько времени не работает клиника?

— Два месяца.

— За это время народ побурел небось от нетерпения. А богатые ждать не любят.

— И что ты предлагаешь? Отработать всех его потенциальных клиентов?

— Тех, кто заплатил за курс. Хотя скорее братки самого Нестерова хлопнули бы. Если по понятиям.

— Нестеров утверждал, что деньги они возвращают назад. Всем, кто заплатил вперед. Это легко проверить. И потом, его клиентура — это в основном люди искусства, а не братки.

— Надо потусоваться среди этих деятелей. Есть же у них места сборищ и игрищ. Тоже, может, какая информация проскочит. И потом, в основном это еще не значит — исключительно.

— Это верно, надо потусоваться, — как-то задумчиво проронил Александр. И легкая полуулыбка озарила его лицо.

— Эй, эй, гражданин следователь! — Грязнов пощелкал пальцами перед затуманенным взором друга. — Очнись! Я говорю: в основном — не значит исключительно.

— Ну да, конечно. Не значит.

— Я говорю, что среди желающих омолодиться могут быть желающие просто изменить внешность, улавливаешь? А…

— Славка, ты опять бредишь! — очнулся Турецкий. — Пластические операции нынче делают на каждом углу. Чтобы рожу перекроить, не обязательно ждать Нестерова. И убивать Климовича.

— Это верно, — опечалился Грязнов.

— В общем, давай-ка прервемся. Первые задачи определены. Мне нужно Костю поймать, чтобы разрешение получить на прослушку.

На столе Турецкого зазвонил телефон.

— Але? Костя?

— Легок на помине, — вполголоса прокомментировал Грязнов.

— Да, мы здесь с Вячеславом. Вот как? Ничего нового. Или почти ничего. Мы вторые сутки этим занимаемся. Скоро только кошки родятся. Извини. Мы сейчас зайдем к тебе. Можно? Нужно? Идем.

— Что там?

— Да Костю, видишь ли, генеральный теребит. Интересуется, что нового по делу о взрывах. О взрывах! Улавливаешь множественное число? Прямо террористической деятельностью запахло. И нужно немедленно, просто немедленно оградить честного, бескорыстного чиновника Литвинова от злоумышленников.

— А что ты так иронизируешь? Неужели Литвинов не бескорыстен? — как бы изумился Грязнов.

 

Глава 12

Полесская колдунья

Рабочий день был в разгаре. Десять абортов. Шестеро женщин уже прошли через руки врача — молодой, строгой женщины. В операционную как раз привезли седьмую, когда постовая медсестра позвала Руденко к телефону.

— Я не могу сейчас подойти. Ты же видишь.

Медсестра подошла к врачу, что-то зашептала ей на ухо. Выслушав девушку, врач стянула перчатки.

— Придется прерваться. Тем более время обеденное.

— Зоя Дмитриевна, я уже морально подготовилась, сделайте скорее! — поскуливала молоденькая девушка.

— Ничего, подождешь. Четыре месяца тянула, все тебе некогда было. А двадцать минут невтерпеж? Везите обратно в палату, — приказала она санитаркам.

Через час операции возобновились. И к шестнадцати часам рабочий день был завершен.

Прежде чем уйти, Зоя Дмитриевна вызвала старшую медсестру.

— Галина Михайловна, материал подготовили?

— Да. Все упаковано, лежит в холодильнике.

— Хорошо. Завтра за ним приедут рано, меня еще не будет, так вы сами передайте.

— Конечно, Зоя Дмитриевна.

— И вот ваши премиальные, — Руденко протянула женщине конверт.

— Спасибо, Зоя Дмитриевна! Все будет в порядке, не волнуйтесь!

— Я и не волнуюсь, — тоном человека, привыкшего к повиновению, ответила Руденко.

Зоя Дмитриевна Руденко оказалась врачом-гинекологом. А местом ее службы — акушерско-гинекологическая клиника. И посему Руденко пригласила сыщика домой. Так ей показалось удобнее. Поскольку разговор должен был касаться вещей весьма для Зои Дмитриевны личных, Саша не возражал.

Дверь отворила высокая рыжеволосая женщина с прекрасной фигурой, которую подчеркивали приталенный пиджак и узкая, короткая юбка делового костюма. Выглядела Руденко значительно моложе своих тридцати пяти.

— Турецкий Александр Борисович. — Саша протянул служебное удостоверение.

— Ах, оставьте, я и так вижу, что вы не бандит. Проходите.

Она развернулась, демонстрируя походку от бедра, провела Сашу в гостиную двухкомнатной, мило обставленной квартиры.

— Садитесь, Александр Борисович. — Она указала на одно из двух глубоких кресел возле изящного низкого столика. — Я только что вернулась с работы, кофе со мной выпьете?

— Не откажусь.

«Боже, сколько литров кофе вливается ежедневно в мой бедный организм! О мой несчастный желудок, выйдя на пенсию, буду заниматься исключительно тобой! — мысленно пообещал Турецкий, принимая из рук хозяйки чашечку с растворимым кофе. — Это после Ириного, настоящего, ароматного… Что приходится терпеть во имя службы!»

Зоя Дмитриевна опустилась в другое кресло, демонстрируя свои роскошные ноги в модных остроносых туфельках.

— У меня можно курить. — Она вытряхнула из пачки сигарету, дождалась, когда Турецкий щелкнет зажигалкой. Склонившийся к ней Саша почувствовал запах «Bulgari», достаточно дорогих, модных в этом сезоне духов.

Зоя вскинула на него глаза, они оказались серо-зеленые, чуть раскосые и смотрели этак… маняще.

Соблазнительная барышня, снова отметил Турецкий.

— Чем обязана? — выпустив струйку дыма, спросила женщина.

— Вы меня так ослепили своей красотой, что я почти забыл, зачем пришел, — обезоруживающе улыбнулся Саша.

Зоя рассмеялась:

— Будет вам! Такой серьезный мужчина, представитель такого грозного ведомства…

— Но прежде всего мужчина, который при любых обстоятельствах способен оценить женскую красоту.

— Но вы ведь не затем пришли ко мне, чтобы расточать комплименты? — усмехнулась Зоя.

— К сожалению. Вы уж извините меня, вы и так устали после трудового дня, а я свалился на вашу прелестную головку.

— Что касается прелестной головки, то она у меня побаливает. Я, пожалуй, немного коньяку выпью. Присоединитесь?

— Я готов присоединиться к любому занятию, которое вы мне предложите, — обволакивая женщину взором, полным тайных грез, откликнулся Александр.

— Смелое заявление, — усмехнулась та.

Она поднялась, слегка потянулась, узкая юбка еще более обтянула бедра, короткий пиджачок приподнялся, Саша увидел полоску тронутого загаром тела.

— Так, знаете ли, устала сегодня. Весь день с больными, потом с их карточками. Все тело словно льдом сковано. Организм так и просит движений. Я ведь в прошлом спортом занималась. Гимнастика.

Она достала из бара початую бутылку, фужеры.

— Позвольте мне. — Саша плеснул коньяк на дно бокалов. — За что?

— Не знаю, мы так мало знакомы для общих тостов.

— Так давайте за знакомство, которое лично мне доставляет истинное удовольствие!

Женщина усмехнулась, снова устремила на Турецкого взор полесской колдуньи, молча выпила, достала из пачки новую сигарету.

— Так что же вас интересует? Или — кто?

— Меня интересует, Зоя Дмитриевна, ваш бывший муж, Анатолий Иванович Нестеров.

— Вот оно что… — подняла бровь Руденко.

— Удивлены?

— Как вам сказать. И да и нет.

— Вот как? А он что, занимался чем-то противозаконным?

— Нет, но… — Она сделала паузу, затем тряхнула рыжими волосами, словно отгоняя прошлое. — Знаете, что бы я вам о нем ни сказала, вы сочтете это местью оставленной им женщины. Поэтому не знаю, по адресу ли вы пришли.

— Думаю, что по адресу. Я надеюсь на вашу объективную характеристику. Кто, как не жена, знает своего мужа? Тем более бывшего. Знает, я думаю, досконально, поскольку видела его не только в годы любви, но и в период разрыва. Как мужчина расстается с женщиной — это ведь тоже важно. Поэтому я и пришел к вам. Вы не производите впечатления человека, обиженного судьбой. Вы молоды, красивы, я рискну добавить — очень красивы, у вас работа, уютный дом. Вы, мне кажется, в порядке. А ваш бывший муж — пожилой, больной человек с проблемами. Наверное, у вас нет оснований чувствовать себя ущемленной. Вы давно развелись?

— Пять лет тому назад.

— Значит, пыл бракоразводного процесса угас, так я думаю. И можно оглянуться на прошлое без гнева. Или ошибаюсь?

— Какой гнев, о чем вы! — отмахнулась Зоя. — Я была влюблена в Анатолия Ивановича как кошка. У нас весь курс, все девочки, были в него влюблены. Он был такой… завораживающий. Такая экспансия, такая эмоциональная подача материала. Ах, как он нас учил! В основном парней, конечно. Девочек всерьез не воспринимал. Я даже в научное общество по хирургии ходила, чтобы привлечь его внимание.

— По хирургии?

— Да, он ведь был хирургом, вы не знали?

— Нет. Просветите, пожалуйста.

— Анатолий Иванович был весьма успешным хирургом. И он еще двадцать лет тому назад начал заниматься пластической хирургией. Это было ново, не изучено и очень интересно.

— А почему же он перестал?..

— Оперировать? У него проблемы с сосудами.

— Давно?

— Да, мы уже были женаты. Это началось лет… десять тому назад. У него возникали мгновенные потери сознания. Всего на несколько секунд. Но для оперирующего хирурга это катастрофа, это заболевание, несовместимое с профессией. И он ушел из хирургии. Он вначале очень это переживал. Потом ушел в науку, начал заниматься иммунологией, эмбриологией. Денег стало меньше, но я, знаете ли, была даже рада. Для меня было главным то, что к нему перестали обращаться эти ужасные личности.

— Какие?

— Бандиты. Самые натуральные. Начало девяностых — криминальные войны, как вы помните. Кому тогда в нашей стране нужны были пластические операции? И у кого были на них средства? Я каждый день боялась за его жизнь. А вдруг что-то сделает не так и получит пулю в лоб прямо над операционным столом? Я думаю, что его сосудистая патология в те годы и сформировалась. Каждый день на нервах, пачки сигарет…

— А вы кого-нибудь из его криминальных клиентов видели, знаете?

— Одного, представьте, видела. Приходил к нам в дом. С цветами, бутылками. Анатолий его так удачно перекроил, что тот в полном восторге был. Танцы даже здесь затеял. Чечеточник приблатненный!

Это слово, сорвавшееся с уст изысканной леди, поразило Александра.

— Почему чечеточник? — Он как бы не заметил прилагательного.

— Он чечетку отбивал. Маленький, щуплый, а танцевал здорово, это факт. У него и кличка была — Танцор. Так он мне представился. И так же называл его Анатолий. Так вот, этот Танцор устроил в нашей квартире этакий праздник на всю улицу. Соседи до сих пор, думаю, помнят.

— Это здесь было?

Саша задал вопрос между прочим, стараясь не вцепиться сразу же в это «маленький, щуплый» — Нет, что вы. Мы тогда на Кутузовском жили. Большая квартира из трех комнат. Сюда я после размена переехала.

— И что же этот Танцор, он приходил еще к вам?

— Я его больше не видела. Но помню: он Анатолию пообещал, что выполнит любую его просьбу. Любую, понимаете? Он совершенно определенно сказал: «Если кто на твоем пути встанет, ты только свистни, я любого в порошок сотру. В пыль».

— Ну мало ли кто что спьяну говорит. Он ведь из жизни вашего мужа исчез, так?

— Не знаю. Пока мы жили вместе, Танцор всегда присылал Анатолию на день рождения цветы и коньяк. И телефон для связи.

— И вы уверены, что этот человек, Танцор, действительно может убить?

— Я свечку не держала, но сам Анатолий делился со мной, что Танцор — криминальный авторитет, очень серьезный товарищ. Что операция, которую он ему делал, проводилась фактически под дулом пистолета. Хорошо, что Анатолий ему угодил. Кстати, после этого клиента Нестеров почти сразу ушел из хирургии.

— Да-а, история… А какого он возраста, Танцор?

— Тогда ему под тридцать было. Сейчас, значит, под сорок.

— Понятно. А вы не помните, были ли у Танцора какие-либо особые приметы, которые пластической операцией не ликвидируешь? Может, он картавил, или шепелявил, или заикался, к примеру. Ничего такого не помните?

Она задумалась, припоминая.

— Нет. Обычная речь. Ну, с использованием уголовного диалекта. Так вы Танцора ищете? — как будто удивилась Зоя. — Тогда вам лучше поговорить с Анатолием Ивановичем. Это ведь его знакомый, а не мой.

Вместо ответа Турецкий задал следующий вопрос:

— Зоя Дмитриевна, а как же так получилось, что вы расстались с Анатолием Ивановичем? Вы ведь, наверное, очень интересной были парой. И вы его любили, так? А он вас должен был просто обожать. Я бы на его месте делал именно это.

Зоя усмехнулась, снова одарила Турецкого колдовским взглядом.

— Давайте еще по глоточку коньяку, не возражаете?

Александр не возражал. Подняв свой бокал, согревая коньяк ладонями, Зоя проговорила:

— Да, он меня любил. Как в той поговорке: «У попа была собака, он ее любил. Она съела кусок мяса, он ее убил».

— Не понял?

— Анатолий Иванович патологически ревнив. Па-то-ло-ги-чес-ки, — по слогам повторила она.

— У вас такая разница в возрасте, вы так прелестны, его можно понять.

— Нет, этого понять нельзя. Когда учиняются допросы о каждом часе, проведенном вне дома, когда требуют отчет о каждой секунде, прожитой без него, о каждой мысли, подуманной про себя. О каждом знакомом, незнакомом… Он ревновал меня к женщинам! К подругам, к маме. Я терпела достаточно долго. Терпела не просто скандалы. Терпела побои!

— Что вы говорите? — ужаснулся Александр.

— Да, представьте! Это на работе он душка, его все обожали, а дома — тиран, деспот и почти маньяк.

— Боже, твоя воля! — содрогнулся Турецкий. — И зачем же вы столько терпели?

— Любила! — выкрикнула Зоя.

Переигрываешь, не верю, пронеслось в мозгу Турецкого.

— Да, любила! — страстно продолжила она. — Но наступил момент, когда разлюбила. Я вам расскажу. Мы были в ресторане. Официальный прием. Малознакомая мне компания. Рядом со мной сидел единственный знакомый мне человек. И я попросила этого человека проводить меня в туалет, поскольку не знала, где он расположен. А Анатолий в этот момент был занят важной беседой с важным чином. И что вы думаете? Мы дойти не успели, как Нестеров догоняет нас, отшвыривает в сторону моего спутника, а мне отвешивает оплеуху! При людях, словно я девка какая-то! Это было… Омерзительно, ужасно… И что сделал после этого? Извинился? Ползал передо мной на коленях? Нет. Он подал на развод!

— Из-за визита в туалет?

— Да, представьте! Он как взбесился после этого ресторана! Он избил меня, это было невыносимо. Когда он в ярости, он же задушить может голыми руками…

— Как Отелло Дездемону?

— Да!!

— А кто же тот человек, из-за которого разрушилась ваша семейная жизнь?

— Боже мой, да она разрушилась из-за Анатолия, при чем здесь тот человек? Это был мой однокурсник, он оказался на том приеме случайно. Я никого из присутствующих не знала, мы сели рядом, болтали, вспоминали юность. Потом этот туалет и пощечина на глазах у однокурсника, представляете? И я согласилась на развод. На невыгодных для себя условиях. Я желала одного — навсегда избавиться от этого человека!

— Как его фамилия, однокурсника-то?

— Господи, я уже и не помню. Сейчас… Литвинов. Марат Литвинов. Я его до этого ресторана сто лет не видела и после этого кошмара не видела. Я даже на вечера встречи не хожу, чтобы не увидеться с ним. Я до сих пор переживаю этот позор, в который вверг меня мой бывший муж, понимаете?

Она задохнулась, на глаза выступили слезы.

— М-да, просто кошмар на улице Вязов. Бедная вы девочка! Так жаль вас!

Александр протянул руку, коснулся ее запястья.

— Не нужно. — Зоя гордо выпрямилась, убрала руку. — У меня, как вы правильно заметили, все в порядке. Это у него проблемы. Так я понимаю?

— Да, проблем у него хватает, — задумчиво произнес Турецкий. — Что ж, хорошо, что я с вами встретился. Видите: на работе Анатолия Ивановича хвалят, любят. А в быту он, оказывается, совсем другой человек! Вот она — оборотная сторона медали. Как вы считаете, Нестеров способен на убийство?

— Мне трудно ответить однозначно. — Она опустила глаза, вращая в руках бокал с остатками коньяка.

«Ну, говори, родимая, не томи. Интересно, что ты скажешь», — смотрел на нее Турецкий.

— Но если на его пути встанет преграда, думаю, он способен перешагнуть и через чужую жизнь, — ответила наконец Руденко и ясным взором посмотрела в глаза Турецкого.

— Спасибо за откровенность, за то, что уделили мне время, милейшая Зоя Дмитриевна! Коньяк превосходный, он был очень кстати.

Турецкий поднялся.

— Может быть, вы останетесь поужинать? — тоже поднявшись и приблизившись к Турецкому почти вплотную, предложила хозяйка.

— К глубочайшему своему сожалению, не могу, — развел руки Александр и на всякий случай чуть отступил. — У меня еще пара деловых встреч впереди.

— Боже! Пятница! Вечер! Какие могут быть дела? Это вежливая форма отказа? Вы не верите в мои кулинарные способности?

— Напротив! Я уверен, что талантами вас Бог не обидел. Поверьте — дела! Но если позволите, непременно отужинаю в следующий раз.

— У нас с вами будет еще раз? — Зоя подняла бровь.

— А что? Надеюсь, вы не будете возражать, если я зайду безо всякого дела? Просто чтобы полюбоваться вашей чарующей красотой. Я позвоню?

— Что ж, звоните.

Она протянула ему руку, Саша повернул холеную кисть и приник губами к запястью, глядя выразительным, затуманенным взором на Руденко.

Женщина, чуть помедлив, высвободила руку, усмехнулась, не отводя зеленых глаз.

— До свидания! — оборвал Турецкий игру в гляделки и ретировался.

Едва закрыв за ним дверь, Зоя Дмитриевна бросилась к телефону.

— Але, это ты? Он только что ушел, Турецкий. Все в порядке, они будут искать Танцора.

— Ты уверена? — спросил на другом конце провода сочный мужской голос.

— Конечно. Я была очень убедительна. Ты бы меня видел! Ты бы мной гордился!

— Я и так горжусь. Ты говорила о…

— Да, сказала. Все как мы условились. Он клюнул, это точно. Да еще Танцор. Анатолий не сможет отвертеться. Скорее бы все кончилось. Я устала.

— А как я устал? Ты себе даже не представляешь. Ладно, потерпим. Может быть, удастся устроить себе маленький праздник. Завтра позвоню… Да-да, заходите, я уже заканчиваю, — проговорил мужчина другим, деловым тоном. — Благодарю за содействие, коллега, — это в трубку. — До свидания, рад был вас слышать.

Зоя опустила трубку на рычаг, посмотрела в зеркало, висевшее над столиком в прихожей. Поправила рыжие волосы, усмехнулась и проговорила:

— Что ж, господин Турецкий, посмотрим, кто кого переиграет!

…В это время Турецкий, сидя в расположенной за углом кафешке, делал в блокноте пометки, чтобы ничего не забыть из весьма занимательного разговора с мадам Руденко. Еще пару недель тому назад он немедленно отзвонил бы Славке, они бы встретились, тяпнули и помараковали бы, по выражению Грязнова. Обсудили ситуацию. Но разговор с Грязновым был перенесен на завтра. Почему?

Потому что он, Александр, устал, черт возьми. И имеет право на отдых. Хотя бы пятничным вечером.

Потому что ему вообще противно было возиться с этим делом, с этими липовыми и настоящими взрывами, с дрязгами, сплетнями и интригами. И не хотелось ошибиться в Нестерове.

Еще и потому сговорился он с Грязновым на завтра, что торчать весь субботний день дома, вместе с женой, безупречной Ириной Генриховной, представлялось просто невыносимым.

И еще потому, что на сегодня у него была назначена встреча с Настей. И эта причина была основной.

…Мужчина, закончивший разговор с Зоей Дмитриевной, решал некие производственные вопросы, когда прямой телефон в его кабинете снова зазвенел.

— Але? Что? Ну что случилось? Я прошу тебя, успокойся! Я перезвоню.

Литвинов, а это был именно он, закруглил разговор с одним из завлабов, что-то от него требовавшим (а они только и знают, что требовать, требовать, эти завлабы!), и, буквально выдворив ученого за дверь, набрал свой домашний номер.

— Теперь объясни мне все спокойно.

— Опять звонил. Следователь, — испуганно проговорила жена.

— По телефону?

— В дверь. Я не открыла.

— Откуда ты знаешь, что это был следователь?

— Маша позвонила снизу, из вахтерки. Сказала, что идут ко мне. Я боюсь…

Она говорила сбивчиво, то и дело всхлипывая. Литвинов выслушал жену, проговорил:

— Так. Во-первых, умница, что не открыла, и впредь двери никому не открывай, ясно? Пусть вызывают повесткой, официально. Ты не обязана впускать их в дом. Второе: я сейчас же съезжу туда. Так что успокойся. Вернусь — все расскажу. Прими валерианки. Или рюмку выпей, что ли… Попробуй поспать. Подожди, вот что! Пригласи на воскресенье на дачу кого-нибудь. Зверевых там или еще кого… Тебе нужно отвлечься. И не нервничай, милая! Я с тобой! Хорошо?

— Хорошо, — всхлипнула Литвинова.

— Вот и умница. Целую.

Он положил трубку и уставился в окно кабинета, о чем-то сосредоточенно думая.

Через пятнадцать минут он вышел из кабинета с дипломатом в руке.

— Ну-с, Надежда Борисовна, полагаю, мы вправе закончить трудовой день.

— Давно пора, Марат Игоревич. Все-таки пятница. Уже шесть вечера! А вы все работаете.

— И вас задерживаю, так?

— Я этого не говорила, — испугалась секретарша.

— Шучу. Что ж, до понедельника.

 

Глава 13

Вечер отдыха

В этот вечер он решил поразить ее гастрономической роскошью. Посыл был такой: Настя уже поняла, что он не страшный дядя — Синяя Борода. Напротив, вполне добродушный и не опасный мужчина в расцвете сил и средств. В том числе материальных. В пределах не бесконечных, но достаточных, чтобы согреться, как шутил кто-то из сослуживцев.

Итак, он встречал ее возле метро «Кропоткинская», выхаживая по аллее с букетом астр. Она появилась внезапно, словно воздух уплотнился, и перед ним возникла тоненькая девочка в коротком черном платье на бретельках. Прехорошенькая, веселая и легкая. И будто солнце выглянуло сквозь плотные облака.

— Добрый вечер, Александр Борисович!

— Добрый, добрый! Это вам!

— Ой, я и астры очень люблю! Откуда вы все про меня знаете?

— Я вас чувствую, дитя!

— О, вы желаете играть роль доброго дядюшки? — Она насмешливо сверкнула черными глазами.

— Я желаю? Это вы предложили мне данную роль в наше прошлое свидание. А я решил пока не отказываться.

Турецкий остановился, чтобы поймать такси. Придерживая девушку за локоть, продолжил:

— Надеюсь, вы не ужинали дома вареной картошкой с жареной колбасой? Надеюсь, вы голодны? И надеюсь также, что вы страстно желаете пригубить бокал настоящего шампанского. Ибо сегодня мы посетим с вами одно из любимых мною заведений.

— Питейных? — догадалась Настя.

— Увы, — признался Турецкий, усаживая ее в такси и размещаясь рядом. — На Гашека, пожалуйста, — это водителю.

И, повернувшись к девушке, положил ладонь на ее узкую, прохладную руку:

— Видите ли, Настенька, конечно, мы могли бы отправиться с вами в театр. В драматический или в оперу… Вы любите театр? Любите ли вы театр так, как люблю его я? — с напором народной артистки Дорониной воскликнул Турецкий.

— Да, я люблю его со всем жаром, на который способна пылкая молодость, — испуганно отрапортовала Настя.

— А оперу?

— И оперу люблю.

— Какую же оперу вы любите больше всего?

— «Хованщина», — тут же выстрелила Настя.

«М-да, это молодое дарование мне, пожалуй, не переиграть, — отметил про себя Турецкий, — да и нужно ли? Что это ты, Саня, фиглярствуешь? Что ты суетишься, как маньяк над жертвой? Не уверен в своих силах?»

Он продолжил нормальным, «человеческим» голосом:

— Так вот. Я мог бы пригласить вас в театр, но там ведь не поговоришь толком. Задние начнут шипеть и тыкать в спины, передние — оборачиваться и грозить пальчиком. Хотя и тем и другим гораздо интереснее слушать, о чем шепчемся мы с вами, чем следить за действием на сцене. Люди — народ любопытный. Нет, знакомиться лучше всего за столом.

— Вообще-то мы познакомились в машине, — рассмеялась Настя.

— Это так, это предварительно. Мы же за глубокие знания по предмету, так? Кстати, как учеба?

— Все в порядке. В деканат вас пока не вызывают.

— Это радует. Мне было бы неприятно слышать, что Вересова Анастасия — легкомысленная особа, не уделяющая должного внимания учебе. Я был бы огорчен.

— Откуда вы знаете мою фамилию?

— Это все, что вас удивляет?

Он развернул ее ладонь, принялся внимательно рассматривать.

— Вот же! Вот видите эту длинную, четкую линию? Вот здесь и начертано: Вересова.

— Это линия жизни, — рассмеялась Настя, отнимая руку.

— А фамилия — это что, не часть вашей жизни? Впрочем, эту тему мы разовьем позже. Так как уже приехали. У следующего здания остановите, пожалуйста.

Он помог девушке выбраться.

— Я ведь не случайно заговорил об опере. Сегодня мы посетим с вами, Настя, ресторан «Россини». Вы там бывали?

— Конечно, нет.

— Я так и думал. Прошу.

Они оказались возле высоких застекленных дверей, которые предупредительно распахнул перед ними швейцар, и прошли в просторный зал, который показался Насте просто огромным и… воздушным, что ли. В следующую минуту она поняла, что пространство увеличено за счет окон-витрин, высоких, от пола до потолка. Столики, с большими букетами живых цветов, располагались как в центре зала, так и возле окон. Посетителей было достаточно много, но они будто растворялись в просторах зала. Стены были украшены полотнами современных художников. Звучала музыка.

— Узнаете мелодию?

— Это из «Севильского цирюльника», да?

— Совершенно верно. Куда кости кинем? — увидев растерянность девушки, попытался Турецкий снизить пафос заведения.

— Не знаю, куда предпочтете кинуть свои кости вы, Александр Борисович, а я бы выбрала столик возле окна. Это было бы как в Париже. — Она чуть надменно стрельнула в него черными глазами и расправила плечики.

«Подумаешь! Мы и не такое видели! Нас этим не деморализуешь!» — расшифровал этот жест Александр. Определенно, она нравилась ему все больше!

— Принято! — весело ответил он и повел свою юную даму к застекленной стене.

В ожидании официанта Турецкий развлекал спутницу заранее припасенными байками. Домашние заготовки, так сказать.

— Знаете ли вы, Настенька, что Россини прекрасно готовил? И говорил о себе, что Господь наградил его тремя талантами. «Я гениальный шеф-повар, большой шутник и лишь в третью очередь композитор» — так характеризовал себя маэстро. И после премьеры своего «Цирюльника» демонстративно отказывался от поздравлений и приглашал друзей домой, на обед, обещая, что именно там все поймут, что такое настоящее искусство.

Настя слушала его рассеянно, больше поглядывая на снующих за окном людей. Турецкий примолк. Фальшиво все как-то! Да что же ты на себя не похож? Что за волнение такое дурацкое! Официант положил перед ними карты меню.

— Ну вот и меню. Давайте выбирать. Насколько я помню, вы у нас любительница рыбы. Поэтому на закуску предлагаю карпаччо из форели с имбирем. Это очень нежное блюдо.

— Хорошо, — согласилась девушка.

— А на горячее… Смотрите, какой выбор: жареный угорь, щечки морского дьявола с жюльеном из цукини, креветки с банановым соусом… Нет, мы выбираем фирменное блюдо — «Россини»! Смотрите, это говяжье филе в соусе мадера с черными трюфелями. Идет?

— Идет. — Настя пожала плечиками.

— И, наконец, шампанское для дамы.

— О, если ваша дама любит шампанское, вы пришли в нужное время в нужное место, — подал голос официант. — У нас проходит фестиваль шампанских вин знаменитого дома «Лоран-Перье».

— И что вы нам посоветуете?

— Выбор огромный. «Гранд-кюве», например. Этим шампанским отмечали свою свадьбу принц Чарльз и леди Диана.

— М-да, эта история закончилась весьма печально. Боюсь, напиток будет напоминать нам о несчастной леди Ди.

— Тогда я вам порекомендую кюве «Александра». Это розовое вино, очень деликатное, нежное и предназначено для особых случаев.

— Вот, это для нас. У нас как раз особый случай. Настя, вы согласны?

Настя кивнула и отвернулась к окну.

— А мне триста граммов водки. «Русский стандарт». Я патриот, знаете ли.

Официант удалился, Саша с тревогой посмотрел на девушку.

— Я вас чем-то расстроил?

— Нет, но… Зачем все это? Вы ставите меня в неловкое положение.

— Настенька! Мне просто очень хочется побаловать вас, вот и все. Мама далеко, кто ж вас здесь побалует? Чего вы боитесь? Или кого? Меня?

— Нет, это вы меня боитесь, — она наконец взглянула на него.

— Я?

— Ну да. Вы боитесь, что не понравитесь мне. Вам кажется, что вы можете представлять интерес только в этом… антураже? Ну и зря. Вы очень интересный человек. И интересный мужчина… И вы мне и так нравитесь.

— Правда? Господи, что же вы мне сразу не сказали? Я затащил бы вас в рюмочную, мы хлопнули бы по стопке водки, закусили бы бутербродом с килькой, пообщались бы с алкшами-завсегдатаями. Это был бы интереснейший вечер! Представляете: вокруг рвань и пьянь, мат-перемат, а в центре вы — юная и прекрасная, с килькой наперевес. Мне пришлось бы отбивать вас от целой своры желающих познакомиться поближе. А здесь, конечно, что? Здесь скукотища…

Настя рассмеялась.

— Ну наконец-то! Знаете, если мероприятие неизбежно — а оно неизбежно, поскольку заказ уже сделан, — давайте расслабляться и получать удовольствие. Идет?

— Идет! — Настя тряхнула кудрями. — Но обещайте мне, что следующее приглашение за мной!

— Так я именно этого и жду с замиранием сердца, именно этого и вожделею! Вы, помнится, приглашали меня в свой бар, как он там…

— «Голливудские ночи».

— Я почти готов.

— Нет, там я на работе, я не смогу уделить вам внимание. Сначала я приглашу вас… Впрочем, это пока секрет.

— А вы еще и интриганка!

— Конечно! С кем поведешься… Вы знаете обо уже так много, а я о вас — ничего. И хотелось бы услышать, кто вы, мистер…

— Турецкий. Но эта фамилия вам ничего не скажет. О, вот ваше шампанское.

Официант откупорил бутылку, и в бокал полилось пенное вино изумительного розового цвета.

— Это как цвет заходящего солнца! Я такого никогда не видела!

— Вот и прекрасно! Будет что внукам рассказать. Ну, пробуйте!

Настя пригубила вино и важно кивнула. Бокал был наполнен, как положено, на две трети.

Тут же появились закуски, графин с водкой.

— Ну, начнем прожигать жизнь?

— Назад хода нет, — подтвердила Настя.

Они выпили, начали закусывать, ибо оба были голодны, а кухня ресторана славилась на всю Москву. Постепенно его напряжение и ее настороженность уходили, сменяясь почти бесшабашным весельем. Он рассказывал ей какие-то байки, она смеялась, запрокинув голову, матово поблескивали зубы. Один из них, передний, был чуть сколот, что придавало трогательную неровность всему этому белоснежному ряду. Около восьми вечера заиграли музыканты — двое мальчиков-скрипачей и столь же юный пианист. Студенты. Так же как и Настя, зарабатывающие себе на жизнь, подумал Александр. Он пригласил девушку на танец. Медленная, печальная мелодия. Он прижал к себе ее тонкий стан, чувствуя под рукой хрупкие позвонки; вдыхал аромат ее тела, смешанный с запахом незнакомых, легких духов. Он склонял к ней голову, и мгновениями их лица соприкасались. И, ощущая на своей щеке бархатистость ее теплой, персиковой кожи, Саша тихо сходил с ума. Мелодия оборвалась, и, не в силах оторваться от нее, он еще мгновение сжимал девушку в объятиях, пока не поймал на себе насмешливый взгляд одного из музыкантов. Турецкий опустил руки. Они направились к своему столику.

Ну да, стареющий плейбой ловит в свои сети глупую юную бабочку. А она крылышками бяк-бяк… — словно говорил им в спину скрипач.

Циничность этой мысли разрушила все очарование танца. «А ведь так и будут на нас смотреть, где бы мы ни появились», — с тоской подумал Турецкий. Видимо, Настя думала что-то в том же ключе, так как взгляд ее снова стал серьезным.

Они сели, официант принес горячее. Несколько мгновений прошли в молчании. Каждый был занят своим блюдом.

— Александр Борисович, вы женаты?

Ну вот он, момент истины. Саша поднял голову. Настя не ела, пронзая вилкой ни в чем не повинные нарядные трюфеля. То один, то другой. Взор ее был устремлен в окно.

— Да, я женат. — Он поднял глаза на ее профиль. — Я женат уже достаточно давно и очень прочно. На женщине, которую никогда не брошу. Потому что она этого не заслуживает. И потому что у нас дочь, которую я очень люблю. Я мог бы солгать вам, прикинуться разведенным господином, который каждый день ужинает в ресторанах, не зная, куда девать себя и свои деньги. Но это было бы ложью. Это было бы подло по отношению к вам. Я не хочу вас обманывать. Вы этого тоже не заслуживаете, поскольку кажетесь мне очень чистым и цельным человечком. Я никакой не нувориш, я вкалываю с утра до ночи, у меня очень серьезная работа и очень мало свободного времени.

— Зачем же вы тратите его на меня? — тихо спросила Настя.

— Потому что я влюблен в вас как мальчишка, разве вы этого не видите? — так же тихо ответил Турецкий. — Со мной давно такого не было… То есть, конечно, у меня были женщины, которых я любил, но поверьте, не так много, как это может показаться. «Я сижу у окна, за окном осина. Я любил немногих, однако сильно», — невесело усмехнулся он. — Знаете, чьи это строки?

Не поворачиваясь, Настя лишь отрицательно тряхнула кудрявой головкой.

— Оказывается, есть что-то, чего не знаете даже вы. Это Бродский. Так вот, все мои настоящие влюбленности заканчивались или трагически, или бесповоротным, безнадежным расставанием. Так что у вас есть возможность прямо сейчас встать и уйти из моей жизни. Я пойму и, надеюсь, переболею.

Он закурил, боясь взглянуть на девушку. Краем глаза он следил за ее неподвижным профилем, чуть опущенным краем рта и выдвинутым вперед упрямым подбородком. Молчание казалось бесконечным. Наконец, она повернулась к нему:

— Можно и мне сигаретку?

— Конечно! — с облегчением выдохнул Александр.

…Он проводил ее домой, они долго стояли в подъезде, держась за руки. Саша тихо целовал ее волосы, глаза, лоб, упрямый подбородок — все ее лицо, боясь коснуться губ. Она сама полуоткрыла их навстречу ему, навстречу грядущему дню… Ибо завтра, нет, послезавтра (завтра я работаю, поправилась Настя) она приглашает его к себе домой. Конечно, всяких там «турнедо с фуа гра» не будет, но…

На этом «но» Саша закрыл ее губы долгим, нескончаемым поцелуем.

Дачный поселок был уже довольно пустынным. Дома зажглись светом ламп, где собирались ужинать или уже ужинали приехавшие на участки горожане. Литвинов приехал довольно поздно. Вышел из машины, чтобы открыть гараж. На соседнем участке преклонных лет мужчина собирал яблоки.

— День добрый, Владимир Семенович! — поприветствовал Литвинов соседа.

Тот выпрямился, засеменил навстречу.

— Здрасте, здрасте, Марат Игоревич! Что-то вы поздновато сегодня.

— Да вот все работа. Хотел выбраться раньше — не получилось. Приехал проведать работника нашего. Зарплату ему привез. Как он здесь?

— Ой, надо ли ему зарплату-то? Я туточки заходил к вам вечерком, так он ничего не делает, работник ваш. Все больше у телевизора.

— Ну… Не круглые же сутки ему работать. Кто ж вечером электропроводкой занимается? Темно.

— Так что он сделал-то за неделю? Расковырял стены, и все. Я-то еще думал потом к себе его заманить, а вижу: нерасторопный работник, нет! Да и странный какой-то. Все молчком. Ему — «драсте», он в ответ только башкой махнет. И ни гугу. Немой он, что ли?

— Нет. Просто молчун. Вообще-то он выпить любит. Может, попивает втихаря, а не разговаривает, чтобы не выдать себя. А кто ж из них не любит, с другой-то стороны? Где ж непьющего взять?

— Пьяным-то я его не видел, врать не буду, — пожевал губами старичок, — но все он как-то… болтается без дела. То по участку шастает, крыжовник рвет. Чего это он ваш крыжовник-то рвет?

— Марина ему разрешила.

— Ох, Маринушка ваша, она последнюю рубаху свою отдаст. А вы-то что ж смотрите?

— Так вот я и приехал посмотреть, как он здесь, — рассмеялся Литвинов. — К тому же мы на воскресенье друзей пригласили. Так я припасы привез. Чтобы все в один день не тащить.

— Ну добре, добре…

Литвинов поставил машину в гараж, прошел к дому, нагруженный двумя сумками. На стенах веранды, через которую пролегал путь в комнаты, свешивались обрезанные провода, вскрытые розетки. На столе стоял раскрытый ящик с инструментами.

В одной из комнат, выполняющей роль гостиной и столовой, на диване, напротив включенного телевизора, лежал невысокий, тщедушный мужчина.

— Привет, Дмитрий!

— П-п-ри-в-в-вет!

Мужчина поднялся, оглядел Литвинова.

— Ч-тт-о?

— Ничего. Приехал тебя проведать. Жратвы привез. Помоги сумки разгрузить.

Дмитрий подошел к столу. Марат Игоревич извлекал из сумки колбасу, сыр, копченую курицу, мясо.

— Так, мясо неси в холодильник. Суп себе сваришь. И на второе что-нибудь сделаешь.

Дмитрий Круглов не отрываясь смотрел на вторую сумку, из которой торчали горлышки многочисленных бутылок.

— Что, выпить хочешь?

— Н-н-ельз-з-з-я м-м-не м-м-мног-г-го.

— Зачем много? Много не надо, а понемногу все всем можно. Тем более если напитки качественные. А у меня других не бывает. Так что я тебе как врач разрешаю. Тем более что поговорить нужно.

— Я т-т-т-ут оз-з-зверел сов-в-в-сем. Од-д-дин.

— Тем более. Давай на стол накрывать.

Дмитрий засуетился, полез в буфет за тарелками, рюмками, вилками. Начал торопливо раскладывать привезенные лакомства.

Марат Игоревич поставил на стол литровую бутыль «Русского стандарта».

— М-м-м-но-г-го, — испугался Дмитрий.

— А кто тебя заставляет все пить? — Тем не менее он налил по полной, весьма вместительной стопке. — Ну, давай!

Они выпили не чокаясь.

— К-к-к-лас-с-ная водка, — оценил Круглов и с жадностью набросился на еду.

Литвинов закусывал не торопясь, понемногу.

— Что же ты, чудила, проводкой не занимаешься? Сосед вон удивляется, что за работник у меня.

— П-пусть не л-лезет в дом, педрило.

После выпитой рюмки он почти перестал заикаться. Потому-то так и любил выпивать. Выпьешь — и ты человек. Правда, останавливаться не умел. И потом, после двух-трех бутылок, тело сводили жуткие судороги и голова раскалывалась от боли.

Литвинов снова наполнил стопки.

— Ч-что там делается, в городе?

— Что? Вот выпьем сейчас, и я расскажу тебе — что.

Выпили. Дмитрий хмелел на глазах.

— Так вот. Ищут тебя. Ищут пожарные, ищет милиция. Фотографы, правда, пока не ищут, — наблюдая за Кругловым, сообщил Марат Игоревич.

— Ишь ты, быстрые какие.

— А ты думал, они дураки? Отпуск кончится, куда тебя девать?

— А что мне? Я в-в-ообще контуженый. У меня с-с-правка.

— То, что ты контуженый, это сомнений не вызывает. Кто тебя, мудака, просил человека убивать?

— Кто-кто… Не знаешь разве? — усмехнулся Дмитрий.

— Тебя просили попугать. Так чтобы слегка рвануло, чуть-чуть. Чтобы поцарапало немножко, а не на части разорвало.

— Ош-шибочка вышла, передоз, — нагло ухмыльнулся Круглов. — Нальешь еще или как?

— Налью, этого добра не жалко. — Литвинов наполнил рюмки.

Они снова выпили. Круглов следил пьяными глазами за Литвиновым. Тот демонстративно пил не меньше электрика.

Следи, следи, следопыт хренов! Тебе меня не переиграть. Образование — великая вещь. Плюс возможности. И сорбент, который принят за полчаса до пьянки, мои мозги сохранит в ясности. А вот твои… Литвинов взял куриную ногу, отщипывая коричневое мясо, продолжил:

— Ошибочка, говоришь? Хорошенькое дело! И кому платить за твои ошибочки?

— Т-тебе, — ухмыльнулся электрик.

— То есть?

— Л-ладно, Игорич, нечего из себя целку-то строить. Не ты ли меня нанял пару месяцев назад, чтобы я Маринку т-твою на нужную тебе мысль навел, да с-совет ей дал, да в исполнители записался, а? За-за-был уже, что ли? То-то она на кухне все причитала: мой б-бедный Марат! Затравили, замучили, изверги! Звонят, угрожают. Мы жа-алуемся, на нас ноль внимания! С ума можно сойти! И что я должен был ей посоветовать? А давайте-ка, Мариночка Ильинична, устроим как бы взрыв. Подложим взрывпакетик и сами же его обнаружим… Тут-то они и всполошатся, пожарные с милицией! И начнут копытами бить: кто нашего Марата обижает? Арестовать! А она: да кто же его подложит-то? А я ей: я подложу. Потому что не могу смотреть на ваши страдания. Потому как уважаю вас безмерно за доброту вашу. Сам подложу, сам и обезврежу… Так и сделано было. А когда не арестовали того, кого ты засадить хотел, снова нужно было Мариночку завести: а давай-ка повторим, Ильинична! Первый раз не среагировали, а на второй-то уж конечно всполошатся! Мы теперь другого шуганем, который покруче.

— Да кого же черта ты его угробил, придурок? — наклонился к Дмитрию Литвинов.

— Да ты же сам этого хотел! Нечего теперь назад отыгрывать. Сам мне сказал: а если и угробишь мужика, не велика печаль. Говорил?

— Не помню. Врешь ты все.

— Г-говорил, родимый. И к-когда вез меня сюда, тоже не особо печалился. И теперь ты у меня в кулаке. Потому что я — всего лишь исполнитель, да еще и контуженый инвалид войны. А заказчиком получаешься ты.

— Нет, не я.

— А кто? Баба твоя? Неужто ее подставишь? — изумился пьяный Круглов.

— Никто никого подставлять не собирается. Только ты, я вижу, забыл, что сидел на моей шее? Что я тебя через Маринку деньгами ссужал на игру? На автоматы, в которых ты дни просиживал. И мои деньги просаживал. Два года гужевал. Все одалживался. Я, мол, потом отдам! А на компьютер кто тебе денег дал? Ты что думал, башли просто так даются? За твои глаза красивые?

— Так я их и отработал! Ты ж меня на этом и взял, паскуда! На пороке моем!

— Ладно, все, не дергайся! Хватит разборки устраивать. Надо думать, что дальше делать. Марина нервничает. Менты шастают.

— Ну и что? Договоримся, так никто ничего не узнает.

— Что ж, давай договариваться.

Литвинов наполнил стопки.

— Подожди, я в сортир. Отлить надо.

Дмитрий поднялся, пошатываясь прошел на кухню, за которой располагался санузел.

Марат Игоревич давно ждал этого момента. Он вынул из внутреннего кармана пиджака носовой платок, извлек ампулу с прозрачной жидкостью. Отломил головку, вылил содержимое в рюмку Круглова. Пустую ампулу с обломками стекла снова завернул в платок, убрал в карман.

Это было замечательное фармацевтическое средство. Используемое анестезиологами в мирных целях, умноженное на алкоголь, оно вызывало остановку сердца. Ценность препарата заключалась в его отсроченном действии. Второе преимущество в том, что, разлагаясь в организме, препарат не обнаружится в крови при вскрытии. Этот дивный препаратик разработчики апробировали год назад при участии Литвинова. И включили его, Марата, в соавторы. Молодцы! Препарат получил «путевку в жизнь», а он, как соавтор, получил в свое распоряжение несколько десятков ампул. Вот и пригодилось! «Все-таки верную профессию выбрал я себе когда-то», — усмехнулся Литвинов. Круглов вернулся, почти упал на стул. Глаза его были мутными.

— Ну так что? — спросил Литвинов.

— Я д-думаю, штука в месяц меня ус-т-роит.

— В деревянных?

Круглов пьяно рассмеялся, погрозил пальцем:

— Нет, не в деревянных. Зеленью.

— Ты спятил. Откуда у меня такие деньги? И потом, что значит в месяц? Это на сколько месяцев? На всю оставшуюся жизнь, что ли? Ты и вправду идиот.

— Можно двадцать штук единовременно. И я исчезну. П-просто ис-п-парюсь.

— Десять.

— С-с-емнадцать.

Они торговались еще минут пять, затем Литвинов сдался:

— Все, хрен с тобой. Завтра привезу деньги. И чтобы послезавтра ты из моей жизни исчез.

— Идет!

— Ну, давай по последней.

— А чего это по последней-то? — Круглов поднял рюмку, опрокинул ее, подцепил кусок колбасы. — Сам говоришь, хорошее-то можно… Давай плесни еще.

Через пару минут он спал, уронив голову на стол. Литвинов вымыл свою тарелку, рюмку, убрал все это на место. Пакет с бутылками отнес на кухню.

Почти пустая бутыль «стандарта» осталась стоять на столе, рядом с поникшей головой Круглова. Рюмку, из которой пил Дмитрий, Литвинов дважды ополоснул водкой, держа ее обернутой в платок рукой. Затем тщательно вытер изнутри. Еще раз оглядел стол. Остатки еды, хлебные крошки, рюмка, выпитая бутыль водки. И навеки уснувший электрик.

Кажется, все предусмотрено, еще раз оглядев комнату, решил Литвинов.

Кинув в рот таблетку «антиполицая», Марат Игоревич отправился в обратный путь.

 

Глава 14

История вопроса

Друзья встретились в «Узбекистане», где для них всегда держали столик в обособленном от основного зала кабинете.

— Ну, с чего начнем? — спросил Грязнов после пары выпитых рюмок и легкой закуски. — У меня вчерашний день отработан по полной программе. Ребята мои побывали и на подстанции «скорой помощи», откуда к Нестерову выезжала машина, и в больнице. Посетили и военкомат, куда приписан наш Круглов, исчезнувший электрик. Так с чего начнем? — повторил он.

— Давай с больничных дел.

— Значит, так. «Скорую» Нестеров вызывал восемнадцатого августа, как ты помнишь. Это было в семнадцать сорок. У них там каждый вызов записывается на магнитофон. Так что орлы мои запись прослушали. Нестеров жаловался на сильную боль в груди, которая длится уже несколько часов. Упомянул, что он сам — врач. И что обычные лекарства не помогают. К нему выехала бригада, приехали через двадцать минут. Потом вызвали реанимацию. Диагноз первой «скорой» — инфаркт. Реанимационная инфаркт отменила, но повезли его в Первую клиническую больницу с диагнозом острая сердечная недостаточность. То есть это как бы предынфарктное состояние. Так доктора объяснили. Врач, выезжавший на вызов, утверждает, что Нестеров был плох. Мог, дескать, и коньки отбросить. В Первую клиническую больной попросился сам, у него там знакомые доктора, он там у них уже лечился. А что я тебе говорил?

— Реанимационная бригада тоже по блату приехала?

— Нет, не по блату, конечно. Но вообще в районной подстанции Нестерова знают. Он довольно часто их вызывает. У него, оказывается, склероз сосудов. И бывают всякие там спазмы.

— Что в больнице врачи сказали?

— Что они сказали? Что поступил в тяжелом состоянии, три дня провел в палате интенсивной терапии. Кардиограммы начали моим орлам в рожи тыкать. Вот, мол, видите этот зубец и его нисходящее колено? Как будто оперативники что-то понимают в зубцах. Они и в коленях только женских разбираются. Короче, доктора больничные утверждают, что никуда Нестеров не отлучался. Что лежал он в отдельной палате тихий, как зайчик, и была у него персональная медсестра. Хотелось бы и мне так полежать, ей-богу!

— С медсестрой разговаривали?

— Да, под диктофон. Предупредили об ответственности за дачу ложных показаний, все как положено.

— И что она показала? Звонил Нестеров кому-нибудь?

— Она показала, что никуда не звонил. Что лечащий врач даже мобильник у него отобрал. Что с работы к нему приходили навестить, так посетителей не пустили. И что он, Нестеров, очень недисцилинированный больной. Как только стало получше, так сразу домой намылился.

— А врач лечащий что говорит?

— Да то же самое. Я ж говорю, у них круговая порука. Не верю я им.

— Чего ты добиваешься, Славка? Что ты все пытаешься представить Нестерова этаким гангстером, пробирающимся под покровом ночи к квартирам своих жертв? Чушь все это, ты же сам понимаешь. Есть заказчики убийств, есть исполнители. Если заказчик Нестеров, значит, оба взрыва были спланированы и время исполнения оговорено заранее.

— Поэтому он и залег в больницу! Как раз на три недели. Поступил накануне первого покушения, выписался в день второго.

— Это просто совпадение. Он же действительно был болен. Не могут же все врачи врать одно и то же. Потом, я сам видел его с приступом, когда был у него на работе. Мне другое интересно: кто же звонил Литвиновым с угрозами, когда Нестеров был в больнице и лежал «тихий, как зайчик»? Литвинова показывает, что звонки были почти ежедневными, вернее, еженощными. Сам факт никем не проверен, это я про ночные звонки, но что из этого следует? Или Литвинова лжет, или звонил кто-то другой. А что до исполнителя…

— Подожди, давай я закончу. С больницей разобрались. Считаем, что, находясь на лечении, Нестеров ни с кем в контакт не вступал. Теперь по электрику Дмитрию Круглову. В военкомате этого бойца знают. Говорят, парень получил в Афгане довольно серьезную контузию, долго валялся по госпиталям. С головой не очень дружит. Страшно заикается. Это мы уже и так знаем. После лечения сильно запил. Чуть коньки не отбросил. На работу его сам военком и устраивал. Говорит, жалко было парня. Вот и пристроил через знакомую в ЖЭК. Внешность Круглова: рост сто шестьдесят восемь. Худой, тонкокостный. Волосы темно-русые. Глаза серые. Вот, собственно, все. Родных нет.

— Детдомовский, что ли?

— Нет, не детдомовский. Просто один сын у мамы. А мама умерла, когда он в Афгане был. О дальних родственниках там не знают. А вот адрес одного из сослуживцев-москвичей дали. Съездили мы и туда.

— Что узнали?

— Что Дмитрий Круглов был парень незаметный. Но такой… Кот, который гуляет сам по себе. Ни с кем не дружил. Правда, большой любитель выпить. Когда выпивал, становился агрессивным, злобным. После дембеля они не встречались. Круглов, как я уже говорил, долго лечился стационарно. Он и до контузии-то не особо контактен был, а после вообще замкнулся. На встречи не ходит. Куда он мог уехать в отпуск, никаких предположений нет. А что твой Безухов? Какие новости с этого фронта?

— Безухов вчера отзвонился, доложился. Ему удалось выяснить, что Круглов довольно часто захаживал к Марине Литвиновой.

— К жене Литвинова?

— Да. Она у них там в подъезде этакая мать Тереза. Опекает всех сирых и убогих.

— А зачем он к ней захаживал?

— Говорят, она поила его чаем и разговаривала с ним по душам. Она — единственный человек, кого он не стесняется. Допросить Литвинову не удалось. Дверь не открывали. По поводу отпуска Безухов допросил соседку Круглова. Ту, с которой тот вместе выпивал. На этот раз дама была хоть и с похмелья, но вменяема. Подтвердила, что Круглов каждый год ездит в некую вологодскую деревню по грибы и ягоды.

Турецкий сделал паузу, разлил водку по рюмкам.

— Ну? Не томи! Что за деревня? Название вспомнила?

— Да. Деревня называется Звонница. Глухая такая деревенька. Ближайший административный центр, где есть телефон, отделение милиции и прочие блага цивилизации, в тридцати километрах. Безухов туда отзвонился, начальник отделения обещал съездить в Звонницу, выяснить, есть ли там тот Круглов. Но предупредил, что обратная связь в понедельник, не раньше. Пока, мол, туда, пока обратно…

— Ну да. Еще надо ведь водочки попить, в баньку сходить.

— Ладно, Саня, понедельник — это уже послезавтра. Подождем. Посылать туда Безухова — все равно дольше выйдет. Вот если Круглов там — это другое дело. Тогда отправим экспедицию.

— Здесь у нас другой мотив зазвучал, если продолжать разрабатывать эту версию.

— Что заказчик — Нестеров? Или есть другие версии?

— Пока внятных нет. Так вот… Познакомился я вчера с Зоей Дмитриевной, экс-супругой Нестерова.

— Так давай облегчай душу.

— Зоя Дмитриевна наша — дама хоть куда! Все при ней. И внешность, и жилплощадь. И рассказала она мне презанятную историю. Оказывается, Нестеров в прошлом пластический хирург. И среди его клиентов был некий криминальный авторитет по кличке Танцор. Который в благодарность за искусно сделанную операцию обещал нашему доктору разбираться со всеми, кто его обидит. Всю оставшуюся жизнь. Сам из себя этот Танцор — маленький, щуплый господин. Сейчас ему около сорока лет. Никаких дефектов речи у него не наблюдалось.

— Так-так, — оживился Слава. — Это когда было-то?

— Было это давно, лет десять тому назад. Но Танцор от обещаний своих не отказывался, о чем ежегодно сообщал Анатолию Ивановичу поздравлениями к дню рождения с прилагаемыми визитками. Мол, если что, звони, братан, в обиду не дадим. Это все со слов прекрасной Зои, разумеется. И все это она наблюдала до того момента, пока Нестеров с ней не развелся. И поскольку последние пять лет они не общаются, то о дальнейших взаимоотношениях Нестерова с Танцором ей ничего не известно.

— Нестеров сам с ней развелся? С молодой и красивой? Из-за чего?

— Вот здесь мы подбираемся к самому интересному. Давай выпьем, вроде как под горячее.

— Ну? — после опрокинутой рюмки, едва успев зажевать ее неприхотливой закуской, промычал Слава.

— Нестеров, оказывается, чрезвычайно ревнивый господин. И ревновал бедную Зою к каждому фонарному столбу. И даже поколачивал. Это опять-таки с ее слов. А непосредственной причиной разрыва был вечер в ресторане, в компании важных чинов, где наша Зоя встретила однокурсника. И имела неосторожность слишком оживленно болтать с ним, а затем и выйти вместе из-за стола в направлении туалета. Барышня не знала, где расположено это богоугодное заведение, а однокурсник был в курсе, извини за тавтологию. Нестеров настиг их и прямо возле сортира в порыве ревности влепил нашей девушке пощечину.

— И она подала на развод?

— Ты забыл: на развод подал он. Но самое интересное в другом. Фамилию однокурсника назвать или сам догадаешься?

— Литвинов?! — после секундной паузы воскликнул Грязнов.

— И-и-ес!

— Так вот тебе еще один мотив — ревность! — Слава взъерошил шевелюру.

— Как тебе сказать… Зоя утверждает, что встретила там Литвинова совершенно случайно и после этого вечера с ним не виделась. Прошло пять лет. Я понимаю, если бы он тогда намылил рожу господину Литвинову, но подкладывать бомбу через пять лет…

— Так это дополнительный мотив, а не основной! И откуда мы знаем, что там было на самом деле? Может, они целовались возле сортира или он ей под юбку залез. Почему Нестеров на развод подал? Обычно ревнивцы отходчивы. Может, у нее с Литвиновым роман был. И Нестеров эту обиду запомнил. А тут еще и рабочий конфликт. Бабу увел, работать не дает — убрать на хрен этого Литвинова.

— Куда он ее увел? Литвинов женат, и очень прочно. Марина Ильинична никому мужа не отдаст, будьте благонадежны! Господи, каким говном мы с тобой занимаемся, Славка! Чьи-то измены, интриги, сплетни… Если честно, у меня на это дело вообще не стоит…

— Мало ли на что у нас с тобой не стоит. Есть такое слово «надо» — слышал?

— Слышал-слышал. В каком-то кино… Я все разговор с Нестеровым в памяти прокручиваю. Я ведь его спрашивал, есть ли между ним и Литвиновым мотивы личной вражды. Он сказал: нет. Он вообще мне ничего не рассказал о своей бывшей жене.

— А почему он должен тебе все рассказывать? Ты что, духовник его? И что это ты, Санечка, так прикипел душой к этому докторишке? Чем он тебя так заворожил?

— Да ничего я не прикипел. Поверил ему, это так. Так мы с тобой, Славка, не первый год замужем. Мы людей все-таки видим. По крайней мере, лжет человек или искренен перед тобой — это уже носом чуем. Вот Литвинову я не верю, а его некрасивой жене — верю! Прекрасной Зое Дмитриевне — не верю, а хамоватому Нестерову — верю! Но это все внутри, разумеется.

— Верю — не верю… Тоже мне «полиграф» выискался! А ошибиться ты не можешь?

— Могу. И возможно, ошибся. Хотя все равно не связываются у меня эти два преступления! Не понимаю я, зачем убили Климовича!

— Вот именно! Не забудь, что убит человек! И мы должны убийцу найти! Или убийц.

— Вот спасибо, что напомнил! Ладно, вернемся к нашим баранам. У нас появляется новый фигурант — Танцор. Этот гипотетический уголовник мог быть исполнителем преступления. Так что пока Безухов разыскивает Круглова, придется заняться Танцором. Я думаю, здесь нам без Кротова не обойтись.

— Так прямо туда сейчас можем и выдвинуться, в «Глорию». У них каждый день — рабочий. Вот мы сейчас выясним, где тот Кротов.

Вячеслав достал трубку, пощелкал кнопкой.

— Але, племяш? Здорово! Как ты там? Как твой гастрит? Это хорошо. А мы здесь с Александром Борисовичем сидим в одном местечке… Правильно, в «Узбекистане». Догадлив, черт! А где твой Кротов? На месте? Это хорошо! А что, если мы сейчас, прихватив бутылочку коньячка, подъедем на Неглинку? Ну почему только Кротова? И тебя хотим увидеть! Ты что-то обидчив стал как девушка. Ладно, ждите, скоро будем!

Частное охранное предприятие «Глория» располагалось в районе Сандуновских бань. Грязнов любил бывать там. Сотрудники «Глории» были в большинстве своем его бывшими подчиненными, людьми хорошо знакомыми, проверенными, что называется, в боях. Еще бы не проверенными, когда именно он, Грязнов, сколачивал когда-то коллектив агентства, как и саму «Глорию» создал именно он. Был такой период в его жизни, когда, хлопнув дверью, ушел Грязнов из МУРа. Но жизнь — штука длинная. В ней все проходит — и хорошее, и плохое. Новый виток судьбы вернул Вячеслава Ивановича на Петровку, а «Глория» перешла в руки племянника Дениса. И что ж, вполне справляется племяш. Личный состав сохранился, а это главное. Ибо кадры, как известно, решают все.

Алексей Петрович Кротов был среди сотрудников «Глории» фигурой весьма заметной. Бывший офицер ГРУ принес из прошлой своей жизни собственную обширную агентурную сеть, сотканную из представителей самых разных социальных групп. Были в ней люди весьма известные, даже состоятельные. Кто, как не Кротов, знал, что некоторые нынешние нувориши каких-нибудь пятнадцать — двадцать лет тому назад сдавали органам своих друзей — ученых, артистов, художников — оптом и в розницу. Тех самых представителей «прослойки», что хаяли власть на собственных кухнях и раболепствовали перед нею на трибунах.

И деятели преступного мира были среди осведомителей Кротова. За многие годы знакомства отдельные, в прошлом малозаметные личности выросли в лидеров крупных группировок, а то и приобрели статус «вора в законе». Генеральский, можно сказать, чин. Правда, хлынувшие в преступную среду молодые волки смели многие прежние устои, завели свои собственные «понятия». Но и среди бандитов-отморозков были у Кротова люди, на чью информацию он мог рассчитывать. Короче, незаменимым человеком в определенных обстоятельствах был Алексей Петрович Кротов.

…Их встретили с искренней радостью, как встречали всегда. В агентстве находились Денис Грязнов и искомый Кротов. Сева Голованов, возглавлявший группу сыщиков агентства, вместе со своей бригадой был на выезде. Учитывая немногочисленность компании, разместились в кабинете Дениса, вокруг письменного стола директора агентства. Турецкий извлек из дипломата коньяк, присоединил бутылку к точно такой же, уже стоявшей на столе. За бутылкой последовали маслины, нарезки рыбы и колбасы. Все было выложено на пластиковые тарелки. За неимением в штате заведения женщин сотрудники предпочитали использовать одноразовую посуду. После пары рюмок и обмена последними новостями Денис не выдержал:

— Дядя Слав, что за дело-то у вас?

— Дело у нас, племяш, говенное, как охарактеризовал его наш Сан Борисыч.

— А что ж так, дядь Сань?

В отсутствие посторонних Денис называл старшее поколение по-домашнему, как привык еще в детстве.

— Так и есть. Помнишь, как у Хармса: вышел граф Лев Толстой в исподней рубашке с ночным горшком в руке и говорит: я, мол, тут сотворил кое-что, вот, несу народу показать….

Денис с Кротовым хмыкнули.

— Вот и нас с твоим дядюшкой нагрузили полным горшком чужого дерьма, а мы должны разбираться. Но выбирать работу не приходится. Поэтому давайте о деле. И дело, собственно, к тебе, Петрович. Как к большому знатоку преступного мира. Знакома ли тебе криминальная личность по кличке Танцор?

— Танцор? — Кротов задумался. — Что-то не припомню. Он из каких? Чьих холоп будет?

— Возможно, и не холоп вовсе, а из авторитетов. Из каких — не знаю. Вводная такая: мужчина лет под сорок. Невысокий, субтильного телосложения. Около десяти лет тому назад сделал пластическую операцию. Что еще? Танцует чечетку.

— Чечетку, говоришь? Десять лет назад…

Кротов задумался, шевеля губами.

— Ха! Так не Танцор, а Чечеточник. Такой был. Операция, говоришь? Ха! Так он из питерских, из малышевских. Правильно, невысокий, субтильный. Нос у него был здоровый, как у Сирано де Бержерака. Правильно! Говаривали, что он себе нос укоротил. И вообще рожу перекроил. — Кротов выдержал паузу, наслаждаясь всеобщим вниманием. — Что ж, этого типа помню. Он не холоп, это точно.

— Что именно помнишь?

— Что именно? Так сразу и не скажешь. Это нужно погрузиться в глубь веков. Порыться в тайниках памяти. М-да. Экскурс в историю хотите?

— Давай, — согласился Турецкий, чувствуя, что Кротову хочется побаловать себя собственными «записками охотника». — Начинай, Петрович. Как говорится, повторение — мать учения. И мы не все помним, и Денису будет полезно послушать.

Кротов предложил сначала выпить. После чего неспешно закусил, неторопливо закурил. И только тогда, когда Грязнов начал от нетерпения постукивать ботинком по полу, начал рассказ:

— Как вы, конечно, помните, Александр Иванович Малышев стоял у истоков питерской организованной преступности. Прямо Иоанн Предтеча нынешних братков. В восемьдесят восьмом он утвердился на небосклоне Северной Пальмиры, устроив Мамаево побоище на окраине города, в Девяткине. Было на той стрелке народу немало. Все разрозненные питерские группировки против банды Малышева. Братвы полегло немерено. Кстати, на том самом побоище Чечеточник впервые и заявил о себе как о бесстрашном, жестоком бойце. Говорили, что ему человека убить что два пальца… Да, так вот, Малышев одержал победу и подмял под себя почти все районы города. Установил контроль над игорным и ресторанным бизнесом. Интимные услуги, скупка цветных металлов. Много чего. Кстати, именно он начал вкладывать деньги в бизнес, покупать акции предприятий, а главное — набирать рекрутов, то есть посылать на учебу в престижные вузы своих подопечных. На деньги не скупился. Готовил собственных юристов и экономистов. Что ни говори, а Малышев мужик умный и волевой. Он ведь всю психологию преступного мира перевернул. Раньше кто правил? Воры в законе. Какие первые заповеди? Не иметь отношений с ментами, вообще с властью, не иметь семьи, не работать, не жить в роскоши и так далее. А Малышев имел отношения с властью, причем весьма тесные, работал, поскольку бизнес — это работа, и не из легких. Жил в роскоши. И так далее. Так вот Чечеточник был при Малышеве «смотрящим» в нескольких районах города. По первому образованию Чечеточник — массовик-затейник. Заканчивал «кулек», то есть Институт культуры. Степ, говорят, танцевал классно, занимался фарцовкой, даже на нарах успел отдохнуть, но недолго. И это все раньше, до Малышева. Александр Иваныч заставил его выучиться на экономиста и доверил ему часть «общака». То, что собиралось в подведомственных Чечеточнику районах. И все было хорошо, но в девяносто третьем Малышева и всех его приближенных взяли. Всех, кроме Чечеточника. Говорили, что у танцора был свой, отдельный от патрона осведомитель в РУОПе. Наш герой успел скрыться до арестов. И, как вы догадываетесь, прихватил с собой часть «общака». И залег на дно. Вскоре руководству РУОПа пришла посылочка с видеокассетой, где старлей, что, по слухам, Чечеточника предупредил, был запечатлен в компании малышевской братвы. И засудили старлея.

— Где Чечеточнику морду перекроили?

— Здесь, в Москве. Да, мужик не промах. Вместо того чтобы удрать куда-нибудь за границу, где его с его шнобелем братки все равно бы отыскали, он изменил внешность. И паспортные данные, конечно. Из длинноносого Буратино превратился в незаметного Пьеро и растаял в воздухе. Как не было.

— Все-таки странно, неужели его свои не достали?

— По горячим следам, наверное, искали. Так он для того и мимикрировал. Изменил окраску, замер на стволе дерева, как хамелеон. А после кому было доставать? Малышев в СИЗО инвалидом стал. И это правильно, между прочим. Умели тогда наши… Это я к тому, что все дело в суде развалилось. Всю компанию из зала суда выпустили. Но сам Александр Иваныч был уже очень больным человеком на усыхающей ноге. И срочно отъехал в Испанию, где по настоящее время и проживает. А братков его подмял под себя Кум. Так что некому было особенно-то Чечеточником заниматься. Началась в Питере вторая криминальная война. «Казанцы» против «тамбовцев». А вскоре был застрелен лейтенант РУОПа, Тихоненко. После этого питерские руоповцы провели настоящую зачистку города. Тогда братву сотнями в Кресты кидали. Так что Чечеточник вовремя смылся. М-да-а. Были времена, прошли, былинные… — вздохнул Кротов. — Кто ж ему такой подарок с внешностью сделал, Чечеточнику?

— Фигурант наш, — ответил Грязнов, — пластический хирург, которому Чечеточник в благодарность обещал покровительствовать до конца дней.

— Что ж, это, конечно, справедливо. За такой подарок — жизнь и кошелек, причем очень плотно набитый кошелек, — за такое следует быть благодарным. Но он ведь интересует вас в связи с конкретными обстоятельствами?

— Конечно, не просто так. Саня, расскажешь?

Турецкий изложил обстоятельства двух покушений, все, что было известно на нынешний день.

— Мы, собственно, только начали следствие. Но начальство погоняет. На Костю давят. Он — на нас.

— Странные у вас покушения, — проговорил Кротов, — какие-то… непрофессиональные.

— Почему? — зацепился Турецкий.

— Насколько я понял, в основе — конфликт двух людей: профессора и того, кто не дает ему работать, так?

— Да, Нестерова и Литвинова.

— И какова цена вопроса?

— Там счет идет на сотни тысяч долларов. Возврат денег клиентам, записанным на курс лечения, — раз. Простой в связи с отзывом лицензии — два. Расходы на изготовление препарата для проведения лечения — три. Может, и на миллион потянет.

— И реально решает вопрос Литвинов, так я понимаю?

— Да. — Турецкий открыл вторую пачку сигарет, закурил.

— А убили того, кто вопрос не решает?

— Климовича? В принципе да, он единолично ничего не решал.

— И где логика?

— Вот и я спрашиваю себя о том же, — откликнулся Турецкий.

— Да что вам все логику подавай! — зарокотал Грязнов-старший. — Вот найдем исполнителя, вытрясем из него показания, тогда и заказчик объяснит все свои логические посылы. Или их отсутствие. Шерше ля фам.

— Вячеслав уверен, что существует дополнительный мотив — ревность. Бывшая жена Нестерова дала когда-то повод ревновать ее к Литвинову. Но это эпизод пятилетней давности.

— Это еще вопрос, какой давности, — вставил «свои двадцать копеек» Слава.

— Кроме того, к Климовичу опять-таки все это не относится. Ладно, это все разговор ни о чем. Что сейчас важно? Из показаний соседей — свидетелей убийства Климовича — следует, что накануне взрыва и непосредственно в момент его осуществления во дворе дома был замечен мужчина лет под сорок, тщедушной наружности.

— Ты думаешь, это Чечеточник?

— Я пока ничего не думаю. Мы должны эту версию отработать. Положим, Чечеточник. А что? Разве не обещал он Нестерову поддержку? Со слов бывшей жены профессора, Танцор, как она его называла, прямым текстом обещал стереть в порошок каждого, кто помешает Нестерову жить. Поэтому просьба к тебе, Петрович, пробить по своим каналам Чечеточника. Где он сейчас, что делает. Понятно, что он теперь без прежнего носа и зовут его иначе, чем десять лет назад. Но слухами земля полнится. За давностью лет многое списалось. Многое теперь вообще по-другому. Бывшие «смотрящие» сплошь и рядом бизнесмены. Вон хоть Киржача возьми. Крутил «общаковские» деньги в коммерческих банках, пока на нарах отдыхал. А вышел — сам стал коммерсантом, вице-президентом какой-то там «Лимитед». И зовут его теперь Владислав Васильевич Большаков. Большой, уважаемый человек. То же может быть и с Чечеточником. Надо с этим разобраться. К Вячеславу в его ведомство с этим вопросом соваться не хочется, не в обиду тебе, Слава…

— А что ж в обиду-то? Есть крысятники, что поделаешь. В глубине каждой большой груди греется своя змея.

— Самокритично, дядя Слав, — рассмеялся Денис.

— А ты — цыц! Думаешь, если в начальники здешние выбился, можно над старшим смеяться? Над собою только я сам могу посмеяться, да еще Турецкий. А тебя, племяш, как сам породил, так сам и…

— Ладно, ладно, что вы, Вячеслав Иванович, разошлись? Мы к вам, товарищ генерал, со всем почтением, — как бы смиренно отозвался племянник.

— То-то же… А то ишь…

— Ну что, Кротов, возьмешься? — оборвал семейную перепалку Турецкий.

— Хорошо, попробую, — кивнул тот. — Но что-то сомневаюсь я в смысле благодарности. Бандиты вообще народ не особо благодарный, как и прочие граждане, впрочем. И раз уж Чечеточник ушел в подполье, чего же ему проявляться, засвечиваться? Докторишку-то могли найти те же братки да взять за яйца: где наш парниша? Хотя… в жизни все бывает. И исключения, как известно, подтверждают правила. Ладно, как появится информация — отзвонюсь.

…Он позвонил на мобильный Турецкого тем же вечером.

— Значит, так. Фигурант лет пять как легализовался. Бизнесмен. Владеет сетью магазинов «Компьютерный рай». Живет тихо, не высовывается. Адрес пробьете сами. Записывай имя и фамилию…

 

Глава 15

Криминальный труп

В РУВД Восточного административного округа воскресным сентябрьским утром заступал на дежурство суточный наряд СОГ — следственно-оперативной группы. В состав СОГ входили дежурный следователь, дознаватель и эксперт-криминалист. По нескольку представителей вышеуказанных профессий, сдающих и принимающих смену, находились в настоящий момент в кабинете подполковника Рябого. Подполковник проводил совещание, обязательную трицатиминутку, посвященную приему-сдаче дежурства. В сугубо мужской компании наблюдалась юная служительница Закона в новенькой, плотно пригнанной по фигуре форме, с погонами лейтенанта.

Подполковник уже роздал «всем сестрам по серьгам», особо отматерив дознавателя, который потерял протокол осмотра места происшествия, и… «хорошо, что у нас бдительные уборщицы, которые поднимают за вами, м…ками, все, что вы теряете в коридорах по пути с места происшествия. А теряете вы документы знаете почему? Потому что руки у вас заняты пакетами с бухаловом, вот так вы возвращаетесь с места происшествия, мать вашу через канифас-блок… И я буду лично проверять каждый кабинет на наличие распивающих и закусывающих… И завтра утром пусть только кто дыхнет на меня не запахом „рондо“, а перегаром…».

И так далее и тому подобное. Юный лейтенант с голубенькими глазками, накрашенными ресничками и легкими льняными волосами слушала подполковника с выражением священного трепета на лице. Это было ее первое дежурство, что так же было отмечено подполковником со свойственной ему непосредственностью:

— И вот у нас здесь сидит молодая смена, лейтенант Морозова. Встаньте, лейтенант!

Морозова поднялась, и присутствующие в комнате мужчины еще раз с удовольствием оглядели тоненькую фигурку в форменном кителе.

— Морозова с отличием закончила школу милиции и поступила в наше распоряжение.

Кабинет огласился мужским ржанием.

— Я не в том смысле, а в том! Сядьте, дознаватель Морозова! Так вот — всем присутствующим кобелям! Чтобы вы мне девку не портили. Она еще, можно сказать, стажер. Это потом уже…

— Вы что, товарищ подполковник!

— Что же вы нас перед Морозовой позорите!

— Действительно, что она подумает?!

— Что у нас здесь насильники какие…

— А у нас все добровольно…

— Молчать!!! — гаркнул Рябой. — Сдающей смене сдать табельное оружие! Заступающим на дежурство — принять табельное оружие! Все! Все по местам, начинайте работать!

Народ поднялся, переговариваясь и посмеиваясь, покинул кабинет начальства.

Эксперт-криминалист, капитан Владимир Щеглов, статный молодой мужчина в пышных усах, получил табельный ствол и направился к своему кабинету вместе с напарником, экспертом Георгием Янушко, также весьма импозантным товарищем, к тому же — майором.

Впереди по коридору шествовала на тоненьких ножках дознаватель Морозова.

— Слышь, Вова, надо девушку брать, пока не испортили, — шепнул приятелю Янушко. — Право первой ночи и все такое…

Капитан Щеглов кивнул и окликнул девушку строгим голосом:

— Лейтенант Морозова!

Морозова вздрогнула, обернулась.

— Зайдите в кабинет экспертов!

— Зачем?

— Разговорчики! Как отвечаете старшему по званию?

— Слушаюсь, товарищ капитан!

Янушко распахнул дверь, пропуская вперед оробевшую Морозову. Мужчины последовали за ней, дверь закрылась.

Морозова стояла навытяжку, пугливо посматривая на старших по званию.

— Сядьте, Морозова! — Щеглов указал на стул.

Морозова села. Друзья, пододвинув пару стульев, уселись по обеим сторонам.

— Значит, школу милиции с отличием закончили, так? — грозным голосом осведомился Янушко.

— Да. — Девушка вертела головкой, вспархивая ресницами то на Щеглова, то на Янушко.

— И чему же вас там учили?

— Как чему? Все по программе. Все, что положено.

— А пиво пить вас там учили? — пытливо заглядывая в голубые глаза, спросил Щеглов.

— Нет, — испугалась девушка.

— Как то есть — нет! — в один голос рявкнули друзья. — А чему же вас там вообще учили?!

С этими словами Янушко извлек из спортивной сумки двухлитровую пластиковую бутыль.

Он молча отвинтил крышку. Щеглов достал из ящика стола три пластиковых стакана.

Шипение, густая пена, сползающая по стенке бутыли, наполненные стаканы.

— Господи, как вы меня напугали! — с облегчением вздохнула Морозова.

— Тебя как звать-то, дознаватель?

— Катя.

— Что ж, Катя-Катерина, давай за твое первое дежурство!

— Ой, что вы! Разве можно? Подполковник так ругался! И могут же быть вызовы…

— Не «могут быть», а обязательно будут, радость наша! — воскликнул Янушко. — А пить можно. Кто сказал, что вообще нельзя? Надо только знать: где, когда, за что и сколько. Так говорил кто?

— Не помню, — призналась Катя.

— Ладно, об этом потом. Давайте за Катеринино крещение! Пока труба не позвала!

Но едва они выпили по паре стаканчиков, как труба все-таки позвала голосом дежурного по РУВД, который сообщил через громкоговорящую связь, что наряд СОГ вызывается на «криминальный трупик».

— Собирайся, Жора, — как бы с сожалением в голосе проговорил Щеглов.

— Может, ты? — не веря, что предложение будет принято, заикнулся было Янушко.

— Не, это ты брось. Уговор дороже денег. Сегодня твоя очередь первый вызов отрабатывать.

Янушко вздохнул, хлопнул еще стакан пива, значительно посмотрел на Морозову.

— Катерина, я вынужден оставить вас наедине с этим проходимцем. Не верьте ни одному его слову. Он женат, у него дети, внуки и неизлечимая мочеполовая болезнь. Надеюсь, вы дождетесь моего возвращения.

— Па-шел ты! — рявкнул на друга Щеглов.

Но Янушко и так уже пошел, услышав напоследок звонкий смех Морозовой.

— Катя, мне всего тридцать лет, о внуках не может быть и речи, как и о болезнях, тьфу-тьфу-тьфу. Да, я женат, но никого в этом не виню. Это вообще недоразумение. Но не будем о грустном. Знаете, в какой компании вы находитесь?

— В компании проходимца.

— Деточка, все мы немножко лошади, как сказал поэт. Я не об этом. Я об другом. Вы хоть представляете себе роль эксперта-криминалиста в расследовании преступлений? Нет, я вижу, вы не понимаете, что это за роль. А это роль Гамлета в темном царстве!

— Кажется, в темном царстве была Катерина, — вставила Морозова.

— Вы, что ли? — Щеглов придвинулся чуть ближе к девушке.

— Вы хотели поговорить об экспертах, — напомнила Морозова, чуть отодвигаясь.

— Конечно! Но только после стакана пива. Вы уже десять минут ничего не пьете.

— Я не могу так часто!

— Туалет рядом. Других причин для отказа не вижу! Прошу выпить!

— Нам же попадет!

— От кого, деточка?

— От начальства.

— Так вот, вернемся к исходному: начальство здесь я, понятно? Быстро выпила! — приказал он.

Она выпила. Щеглов опорожнил свою тару, тут же налил по новой и продолжил:

— Вы, конечно, по простоте душевной, думаете, что преступления раскрывают следователи. Или такие красивые дознаватели, как вы. Это заблуждение! Без эксперта следователь — ничто. Не говоря уже о дознавателе. Это как врач районной больницы без рентгена, без анализов, без всяких там томограмм и эндоскопий. Подозрения есть, а доказательств нет. Доказательства добывает эксперт. Из смятой, грязной бумажки, вымокшей под дождем, вытаскиваются письмена, указывающие на преступника; на липкой, грязной поверхности стакана выискиваются «пальчики»; а следы обуви? О, как много могут сказать они пытливому глазу! Все, все зависят от эксперта. Все бегают к нему, молитвенно сложа руки и вопрошая: «Ну что там, Володечка? Надыбал что-нибудь?» А я им царственно отвечаю: нет! Или — да. По настроению. Поэтому что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Я хочу сказать, что экспертам дозволяются некоторые слабости, вольности и даже всплески страстей. Поскольку даже замполиты, которые, как известно, разбираются всегда и во всем, признают, что в криминалистике они лохи. И правильно делают! Никто не связывается с экспертом. Ибо он колдун, который завтра раскроет «висяк», портящий отчетность всему отделу. Итак, резюмирую: вы находитесь в привилегированной компании, где вам ничего не угрожает со стороны начальства. Понимаешь, моя птичка? — стремительно перешел на «ты» Щеглов.

— Угу, — кивнула головой уже не слишком трезвая Морозова.

Щеглов, уловив перемену в состоянии девушки, пододвинулся еще ближе и обнял хрупкие плечики. Морозова попыталась отодвинуться, но с меньшим успехом, чем в предыдущий раз.

— Почему мы опять не пьем?

— Действительно, — удивилась девушка.

Они выпили.

— Катюша, вот мы с вами поедем вместе на место происшествия, а я даже не знаю, замужем ли вы, — огорчился вдруг Щеглов.

— Не замужем. Второй год. — Катя при этом оглядела Щеглова совсем другим, изучающим таким взглядом. — А когда мы с вами поедем на это… на место?..

— Скоро! Это волнующее событие может наступить уже на следующем нашем совместном дежурстве.

На этих словах Щеглов попытался было сжать Морозову в объятиях. Но та от объятий уклонилась.

— Подождите! Вы мне расскажите что-нибудь интересное…

— Только после тоста! — не теряя надежды овладеть дознавателем до возвращения коллеги, ответил Щеглов. И немедленно наполнил стаканы. — Тост такой: на брудершафт!

— Разве это тост?

— А что это? Поминальная молитва?

— Нет.

— В чем же дело? Какие возражения? — удивился Щеглов.

— Действительно. — удивилась и Морозова.

Владимир просунул руку под локоток девушки, заставил ее поднять стакан, и… они опять-таки выпили. После чего неугомонный Щеглов припал к мягким, пахнущим пивом губам. И припал надолго. Морозову, видно, проняло. Потому что она подалась навстречу эксперту, и тот успел довольно тщательно ощупать небольшую грудь.

В кабинет постучали. Морозова отскочила от Щеглова как ошпаренная. В дверях стоял дежурный следователь Зайко.

— А чего это вы здесь делаете? — голосом мальчика-дебила спросил он.

— Я провожу с лейтенантом Морозовой курс молодого бойца, — сверля Зайко прямо-таки ненавидящим взглядом, ответил Щеглов.

— А где Янушко?

— На «криминальный труп» уехал.

— А-а. Это надолго. Осмотр, фотографии, температура тела через задницу… А у вас выпить есть?

— У нас есть пиво, — откликнулась глупая Морозова, прежде чем Щеглов успел выдворить коллегу из кабинета.

— О! Это хорошо! Пиво — это как раз то, чего требует мой организм.

Не дожидаясь приглашения, Зайко уселся на пустующий стул и поднял пустой стакан Янушко:

— Наливай!

— Я не понял, а чего это ты? Ты с собой принес что-нибудь? — завелся Щеглов.

— Ладно, че ты? Сейчас допьем, я и слетаю. Че ты базар устраиваешь при лейтенанте? — кивнул он на раскрасневшуюся девушку.

— Действительно, — укоризненно посмотрела на Щеглова изрядно хмельная Катерина.

До того хмельная, что бери ее голыми руками. А этот Зайко как черт из табакерки!

— Ладно, давай выпьем, — сверкнул глазами Щеглов.

Остатки пива разлили по стаканам.

— Сергей Зайко, следователь.

— Екатерина Морозова…

— Очень приятно! За знакомство! — Зайко чокнулся с Катериной.

— Очень рада, — попыталась улыбнуться она.

— Между прочим, я тоже здесь, — вклинился Щеглов и тоже чокнулся с Катей.

Они выпили. Зайко достал пачку сигарет:

— Вы позволите, Катенька?

— Да, я бы тоже не отказалась, — совсем осмелела Катерина.

— Давай и мне, — встрял Щеглов.

Закурили.

— Ну что, Катюша, эксперт наш мозги вам пудрит? — начал светскую беседу Зайко.

— В каком это смысле? — насупился Щеглов.

— В каком? — удивилась Катерина.

— Про незаменимость и все такое… А он вам не рассказывал, как они на месте происшествия окурки собирают?

— И что такого? — вскричал Щеглов. — Нет, вы его послушайте, Катя! — От волнения он снова перешел на «вы». — Есть указание: с каждого места происшествия эксперт должен что-нибудь привозить! Улику, мля… И вот ситуация: угон машины. А владелец был в командировке. Через неделю возвращается — машины нет. Вызывает милицию. А неделю шли дожди. Чего там брать, на этом месте? Вот и ждешь, когда кто-нибудь из прохожих свежий окурок бросит. В кулечек его — и в отделение. С угонов всегда привозим окурки. Это что, я придумал, что всегда нужно хоть что-нибудь доставлять? Какая-то б… придумала, а мы виноваты!

— Не ругайтесь, — попросила Катя, которая все не могла решить, то ли опьянеть окончательно и отдаться велению сердца, то ли протрезветь и уберечь свою честь.

— А я про образцы грунта рассказывал? — продолжал безжалостный Зайко.

— Ну да, и образцы грунта с угонов привозим.

— Они, Катюша, этот грунт берут вон в том цветочном горшке, — указал на подоконник Зайко.

Катя глянула на подоконник. Чахлое растение с пожелтевшими листьями торчало из почти пустого горшка и говорило вполне определенно: грунт воруют!

— Представляете, Катюша, — не унимался Зайко, — им уже из лаборатории ГУВД, где эти образцы исследуют, звонила барышня, просила их не борзеть окончательно. У нее выходит, что в тридцати различных местах происшествия грунт совершенно идентичен! — Зайко захохотал.

— Ты че ржешь? Пришел, пьешь тут на халяву, да еще и позоришь меня! А по рылу?

— Что-о? — взвился Зайко.

— Ой, я вас умоляю, не нужно! Пойдемте за пивом сходим, а то уже кончилось.

— Я с ним не пойду! — отрезал Щеглов.

— А я с тобой не то что не пойду…

— Товарищ Щеглов, давайте мы с вами вместе сходим, а?

Владимир посмотрел на устремленные на него с немой мольбою голубенькие глазки, на молитвенно сложенные на груди тоненькие ручки…

— Конечно, Катенька. Мы с вами прогуляемся до ларька. Здесь недалеко. У метро «Измайлово». Туда-обратно — десять минут. Давай, Зайко, выметайся, мне дверь запереть нужно.

Зайко криво усмехнулся и вышел. Когда Катя с Владимиром остались одни, он жадно сгреб ее в объятия и вцепился в губы. Рука шарила под подолом форменной юбки.

— Что ты… Подожди, не надо, он сейчас вернется, вот увидишь! Давай выйдем, принесем пива, а потом…

— На столе, ага?

— На столе? Я не умею…

— Я тебя научу, девочка! Я тебя всему научу! — возбужденно и радостно шептал Щеглов, щекоча ее шейку усищами.

Когда они вышли в коридор, в проеме своего кабинета стоял Зайко. Он смотрел на Катю очень конкретно.

«Тоже ничего мужчина», — успела подумать Морозова, увлекаемая Щегловым вниз по лестнице.

…Однако, когда они вернулись, возбужденные, пожирающие друг друга глазами, утолить телесную жажду не удалось. Громкая связь уже двадцать минут разорялась голосом дежурного по РУВД:

— Эксперт-криминалист Щеглов, мать твою… В составе наряда на выезд! Эксперт-криминалист Щеглов…

— Жди меня, и я вернусь, — шепнул девушке Владимир.

— Ага. Я у себя буду, — ответила она, принимая из его рук тяжелую сумку.

Евгений Леонидович Акопов проснулся, как обычно, в семь утра. Не раскрывая глаз, прошелся рукой по теплому телу двадцатидвухлетней Таточки. Бывшей топ-модели, ныне законной жены.

Таточка была первой официальной супругой и единственно любимой на сегодняшний день женщиной. Евгений Леонидович ощутил привычное по утрам желание и, повернув Таточку на бок, приобняв уже выпирающий, твердый животик, приступил к делу.

— Женя, я еще сплю-ю, — капризно пробурчала Таточка.

— Ты спи, родная, спи, — разрешил супруг, продолжая начатое.

Успешно завершив мероприятие, Евгений Леонидович направился в ванную. По утрам он предпочитал контрастный душ. Ванная и прочие расслабляющие процедуры — это вечером. А утром — легкая секс-зарядка, затем разминка под упругими струйками воды. Вначале ледяной, потом обжигающе горячей.

Он покрутил головой, разминая мышцы шеи; подвигал плечами, размял руки, сделал несколько приседаний, держась за поручни ванной. Не потому, что был не в состоянии обойтись без помощи рук. Мощные ноги танцора выдерживали легкое тело. Но чтобы не поскользнуться на скользком фаянсе и, не дай бог, не разбить башку. Это было бы очень глупо. Правда, можно делать зарядку в комнате, но Евгений Леонидович не любил показывать, что прекрасная физическая форма сохраняется благодаря каким бы то ни было усилиям. Тем более об этом не должна была догадываться Таточка. Конечно, она была обязана любить его каким угодно, пусть даже жирным, лысым и хромым. Он достаточно дорого платил ей за ее любовь. Жена, как известно, обходится дороже любовницы. Но он был влюблен, и ему хотелось ей нравиться.

Покончив с зарядкой, Евгений Леонидович побрился, еще пару минут постоял под душем, собираясь с мыслями.

Его жизнь была вполне благополучна, в ней все было расписано по месяцам, дням и часам. Он вообще любил стабильность. Слишком бурные юность и молодость научили его ценить отсутствие перемен. Даже женщинами, похоже, пресытился Акопов, что довольно странно, учитывая молодой еще возраст: недавно отпразднованный сороковник. Разве для мужчины это возраст пресыщения? Но женщин было предостаточно в той, прошлой жизни. Свободно парящих бабочек-однодневок, с улыбкой получающих заработанную пару сотен баксов; разведенок с трудной судьбой, всматривающихся в глаза мужчины с преданностью и страхом брошенного пса; эмансипированных леди, предпочитающих гордо отворачиваться в момент разлуки; любопытных девочек-подростков. Сколько их было во времена его пылкой юности, бурной молодости! Скольких он бросил во время своего подполья. Сколько их, мама миа!

В душе ему хотелось совсем другого. Влюбившись, он хотел жениться, а не крутить романы на стороне. Интрижки — это хлопотно и неприглядно. Кроме того, он предпочитал секс по утрам, когда в постели должна находиться жена, а не любовница. Но… жизнь не позволяла. Расставания с бывшими возлюбленными проходили по хорошо отлаженной схеме, с полным материальным обеспечением пострадавшей стороны. А поскольку все они, его птички, были еще достаточно молоды и обязательно красивы, серьезных претензий не было. Он просто выпускал их на свободу из золотой клетки. И заманивал туда новую пташку, еще более молодую и прелестную. И вот нынешняя — Таточка, кажется, именно то, что нужно. Красавица, понятное дело, но еще и милая, послушная девочка. Так что эта сторона жизни его абсолютно устраивала.

И бизнес развивался прекрасно. Евгений Леонидович всегда мысленно благодарил судьбу, швырнувшую его из стана фарцовщиков и массовиков-затейников в совершенно другую, очень серьезную среду. Туда, где его научили бить первым, и не просто бить, а убивать. Где учили никого не жалеть, никому не верить. И где, как ни странно, ему дали блестящее экономическое образование. Благодаря своим способностям, своей преданности вожаку и лютой жестокости с врагами, благодаря своим знаниям, наконец, — благодаря всему этому он стал доверенным лицом очень умного и проницательного человека. Но даже его патрон не сумел разглядеть, какую совершенную комбинацию выстраивает в уме его ближайший помощник.

И когда пришло время, он разыграл свою партию. Провел ее блистательно. Он ни разу не ошибся. Он дорого заплатил за свое благополучие. Дело не в деньгах, тоже немалых, отданных кудеснику-хирургу за блестяще проведенную операцию. Он заплатил за свое благополучие гораздо большим: полным отсечением прошлой жизни. Он десять лет не видел родных — матери и сестры. И не увидит. Ибо для них он пропал без вести, сгинул в кровавых разборках девяностых. Долгое время он отсиживался в глухом подполье, в провинции. И лишь пять лет тому назад разрешил себе появиться в столице, начать свое дело, обзавестись семьей.

Он не решался сделать ребенка, так как боялся, подспудно боялся быть обнаруженным. И его дитя могло стать заложником, грозным орудием в руках его врагов. И только теперь, когда некоторые его сверстницы готовятся стать бабушками, он разрешил себе эту радость. Разрешил Таточке забеременеть. И, ощупывая ее аккуратный животик, думал о том, что и это позднее отцовство тоже правильно. Разве он ждал бы появления на свет своего сына (а это будет сын, они уже знали) десять, даже пять лет тому назад с тем трепетом, с каким ожидает этого сегодня?

Он думал, что за десять лет время выкосило многих, если не всех, кто мог предъявить ему счет. Иных уж нет, а те далече. Но оказывается, не все, кого он хотел бы видеть мертвым, лежали под мраморными плитами.

…Три дня тому назад в его офисе раздался телефонный звонок.

— Евгений Леонидович, вас спрашивает какой-то Сидорчук, — сообщила секретарша по телефону внутренней связи. — Соединить?

Сидорчук! Эту фамилию Акопов помнил. Еще бы ему забыть старлея Сидорчука, сотрудника РУОПа из прошлой жизни.

— Соедини, — стараясь, чтобы голос звучал ровно, проговорил Акопов. — И сходи в аптеку, купи мне баралгин. Голова болит.

— Хорошо, Евгений Леонидович. Переключаю.

— Здорово, Чечеточник! — услышал он хриплый голос. — Секретаршу отослал? Это правильно. А то секретарши народ любопытный, а разговор у нас серьезный.

— Кто вы, что за странное обращение? — Он уже понимал, что все это притворство бессмысленно.

— Неужели забыл? Не поверю. Думал, поди, что я не найду тебя никогда? Что парюсь я на нарах, куда ты меня засунул? Думал, удавили меня там, как ссученного мента? Врешь, я тоже живуч, как и ты. Думал, не найду я тебя, раз ты рожу перекроил? Опять врешь! Долго искал, но нашел! Голос-то я твой хорошо помню. А тут смотрю телик: ба, знакомые все лица! То есть лица незнакомые, но голос твой! Как веревочка ни вьется…

— Евгений Леонидович, я баралгин принесла. — В приоткрытую дверь кабинета просунулось узкое личико секретарши.

— Вон! — рявкнул Акопов.

Дверь захлопнулась.

— Ваш вопрос, господин Сидорчук, будет решен положительно. Прошу вас позвонить мне завтра. Запишите номер моего мобильного…

— Позвоню. И чтобы без фокусов.

— Всего хорошего.

Акопов дал отбой. Черт дернул его выступить в телепередаче «Мир бизнеса»! Пригласили ряд успешных коммерсантов, в том числе и его. И он не удержался: такая передача — это, фактически, бесплатная реклама в телеэфире, да еще по первому каналу, да в прайм-тайм. Вылез, дурак! И получил Сидорчука, который теперь будет шантажировать и требовать денег. Дело не в сумме, которую он потребует, этот бывший легавый, мент поганый. Дело в том, что он никогда не отвяжется. Присосется клещом энцефалитным отныне на всю оставшуюся жизнь. С Сидорчуком нужно разбираться срочно и радикально.

…Евгений Леонидович растерся полотенцем, накинул махровый халат и вышел из ванной.

И тотчас, словно ожидая этого момента, зазвонил мобильник. Акопов взял трубку, прошел на кухню.

— Чечеточник? Ну, чего решил?

— Нужно встретиться. И прекрати называть меня погонялом. Другая жизнь, другие песни. Хочешь вписаться в мою тему, варианты есть. И не слабые. Сегодня вечером я готов обсудить их. Я добро помню.

— Как ты добро помнишь, это я на нарах усек.

— Здесь я не при делах. Кто тебя к хозяину кинул, не знаю. И хватит базлать об этом.

— Лады, — согласился Сидорчук. — Где, когда?

— В восемь вечера, раньше не выйдет. Место сам назначай. В кабак я тебя не поведу, может, не столкуемся, чего ж башли зря метать. Так что где-нибудь в скверике на лавочке посидим покалякаем. Где — выбирай сам.

Сидорчук задумался:

— Ну-у… Давай у Измайлова. У метро «Измайловская».

— Хорошо.

— Только учти, разговор один на один. Без охраны твоей.

— И ты, надеюсь, без группы захвата придешь, — усмехнулся Акопов. — Это не в твоих интересах.

— Что в моих интересах, я лучше тебя знаю, — буркнул Сидорчук и дал отбой.

То есть последнее слово как бы за ним осталось. Это мы еще посмотрим.

На кухню, смешно кособочась, вошла Таточка.

— Женечка, завтрак подавать? — Она была выше мужа на голову и смотрела на него сверху вниз, как цапля на лягушонка.

— Давай, моя птичка.

Он погладил жену по плечу, опустил ладонь ниже, прижал ее к животу, чувствуя, как толкается там, внутри, его сын.

— Дерется, — сообщила Таточка.

— Здоровается с батяней, — поправил ее муж.

И чтобы я этому уроду позволил влезать в мою жизнь? Сейчас? Когда мы ждем ребенка? Врешь, Сидорчук! Врешь, падла!

— Ну, где мой сок, моя яичница, мой кофе? И поцелуй? — проговорил он вслух.

Дежурная следственно-оперативная группа прибыла на улицу Нижняя Первомайская. Высокая, нервная женщина встретила милицию на пороге квартиры.

— Я была в командировке, — начала она. — Вернулась, а в квартире были воры! Окно выбито. Вынесли магнитофон, золото. — Она всхлипнула.

— Минуточку, давайте пройдем внутрь помещения.

Молодой следователь, дознаватель и эксперт-криминалист прошли в квартиру. Все было ясно: воры проникли на балкон через окно лестничной площадки, расположенной так близко, что и ребенок вскарабкался бы на незастекленный, не огороженный решеткой балкон.

— Понимаете, я забыла затворить форточку.

— Когда вы уехали в командировку? — Молодой, неопытный следователь явно не знал, с чего начать.

— Это было три недели тому назад.

«Они бы еще через год вызывали!» — в сердцах подумал Щеглов, вырванный из объятий Катерины. Он успел пройтись по квартире и оценить толщину слоя пыли на полу и уже давно понял, что никаких свежих следов и с этого места происшествия не надыбаешь. Молча и сосредоточенно он извлек из дипломата листы белой бумаги, разбросал их по полу.

— Зачем это? — спросил дознаватель.

— Собираю образцы пыли. Листки полежат, к ним с пола пыль прилипнет, — серьезно ответил Щеглов, думая лишь о том, как бы скорее закруглиться и вернуться в свой кабинет.

— А ходить по ним можно? — спросил следователь.

— Конечно, даже нужно. Пыль лучше пристанет, — дружелюбно ответил Щеглов.

— Что еще пропало? — расспрашивал следователь.

Дама перешла к перечню пропавших безделушек.

— …И они пили на кухне водку. Стояла бутылка в холодильнике…

Щеглов прошел на кухню, аккуратно сложил в пакетики стаканы. Еще раз обошел квартиру.

— Собственно, все, мне здесь больше делать нечего, — сообщил он, собирая с пола листы бумаги со следами ботинок дознавателя и следака. Эти листы «с четкими фрагментами следов обуви» вместе со стаканами Щеглов собирался описать в графе «с места происшествия изъято». Понятно, что ни следователь, ни дознаватель не были в курсе, что подозреваемыми в совершении кражи могут стать именно они. «Ничего, в следующий раз умнее будут», — подумал Щеглов, вообще недолюбливающий следователей. А и за что эксперту их любить? Всю черновую и самую важную работу проводит эксперт, а слава, благодарности и премии от начальства достаются следакам.

Посему Щеглов не упускал возможности слегка напакостить коллегам. Он бы придумал и еще какую-нибудь залипуху, но торопился: Катерина небось заждалась!

— Я закончил, а вам, как вижу, еще долго здесь ошиваться. Так что Михалыч подбросит меня до отделения и вернется за вами, лады?

Следователь неопределенно кивнул, Щеглов поспешно ретировался.

 

Глава 16

Дуэль

Вечером на одной из аллей Измайловского парка, на скамеечке, занавешенной низко склоненной ивой, сидели двое мужчин: крепкий, кряжистый шатен с иссеченным морщинами лицом, одетый в джинсы и легкую летнюю куртку, и невысокий, стройный брюнет с исключительно правильными чертами лица, в строгом деловом костюме. Обоим мужчинам было около сорока. Время не позднее, по аллее прохаживались люди, так что мужчины говорили негромко, дабы не быть услышанными. Вернее, говорил один, невысокий и ладный. Другой молча слушал.

— Так что ты, Сидорчук, брось это. Меня на понты не возьмешь. Что ты все грозишься? Кто за тобой? Никого. А за мной — башли, точнее, деньги. Я по фене ботать отучился и привыкать снова не собираюсь.

— И что ж, никого не боишься?

— А кого мне бояться? Саня далеко, да и простил он мне. Сам много чего с собой увез. У меня-то крохи остались. Братва полегла. Чего мне бояться? Ты меня даже органам сдать не сможешь, голубь мой. Потому как по моим делам срок давности истек.

— А жена твоя знает, что ты за фрукт? С рожей перешитой?

Это был удар по самой болевой точке, но Акопов глазом не моргнул.

— Моей жене плевать, что там у меня позади. Ей важно, кто я сейчас, понял, мудила? Так что прекрати пугать меня. Давай по-человечески разговаривать. Ты мне когда-то помог, а я добро помню. И обиду твою понимаю. Ты на нарах парился, хоть и не по моей вине, видит Бог. Вышел, из ментовки тебя давно турнули и назад, ясное дело, не возьмут. А делать ты ничего не умеешь, кроме как обирать и шантажировать граждан, так? Так. Ты, как я понимаю, и сейчас денег просить пришел. Но я здоровым мужикам не подаю. А вот на работу тебя взять могу. В службу безопасности. У меня большая сеть магазинов, место тебе найдем. Будешь иметь на хлеб с маслом. И на отдых в Турции…

Проговаривая монолог, Акопов поглядывал по сторонам. Наступил момент, когда аллея опустела.

— Так что, согласен? — Акопов повернулся к собеседнику.

Тот будто раздумывал.

— Долго-то не думай, я два раза не предлагаю. Вот тебе адрес, завтра придешь, поговоришь с начальником службы, а ему сегодня сообщу…

Сунув руку во внутренний карман пиджака, Акопов быстро сделал какое-то неуловимое движение. Раздался легкий хлопок. Сидорчук изумленно посмотрел на левый бок. По нему струилась кровь. Розовая пена появилась на губах. Он медленно заваливался на скамью.

Акопова уже не было. Обогнув скамью сзади, пройдя через плотный ряд деревьев, он вышел на другую аллею и быстрым шагом направился к проспекту, чтобы взять такси. Уже смеркалось, но фонари еще не зажгли. Из-за густой кроны деревьев аллея казалась почти темной.

«Как это правильно, что я все решил сам», — думал Акопов.

Конечно, убрать придурка Сидорчука мог бы и начальник службы охраны, и кто-либо из его людей. Но он оставался верен старой бандитской заповеди: никому не верь!

Увидев на аллее двух милиционеров, направлявшихся в его сторону быстрыми, но какими-то неровными шагами, Акопов внутренне подобрался, но постарался идти прежним темпом, не суетясь и не глядя на ментов.

Едва «рафик» замер у отделения, Щеглов выскочил и влетел на крыльях любви на второй этаж.

Капитан, ощущая нарастающее желание и уже представляя себе Катерину на своем письменном столе, открыл дверь кабинета дознавателя. Представшая перед ним картина ошеломила Щеглова. Никакой Катерины, смиренно ждущей возвращения любимого на сегодня капитана, в комнате не было. А было: рабочий стол дознавателя с одной пустой и одной ополовиненной бутылкой водки! Изрядно ополовиненная двухлитровая бутыль пива, так же как и водка купленная на его, капитановы, деньги! Две керамические кружки со следами помады на одной из них. Вскрытая банка «сайры» с двумя сиротливыми ломтиками в маслянистой жиже. А «сайру», между прочим, в немереных количествах таскал на работу Зайко, предпочитавший ее всем другим видам закуски. Ага, вот и изрядно опустевшая пачка сигарет «LM». Это те, что курит тот же коварный Зайко. Нехорошее предчувствие холодной змеей шевельнулось в груди капитана. Он налил себе водки, залпом выпил, тут же наполнил кружку пивом, выпил и его. Постояв минуту, прислушиваясь к себе, повторил мероприятие в той же последовательности. Водки больше не осталось. Но в голове наконец что-то сдвинулось, и ясная, как утренняя заря, мысль воплотилась в три слова:

— Я его убью!

Капитан вышел в коридор, направился к кабинету следователя Зайко. Тихонько тронул ее за ручку. Дверь была заперта. Прислушавшись, Щеглов явственно услышал мужское похрюкивание и тихие женские всхлипы.

«Да он ее насилует! Конечно, она не может отказать старшему по званию! И эта скотина…» — с этими мыслями Щеглов отошел на пару шагов и высадил крепким плечом дверь.

На столе следователя лежала Катерина, закинув ноги на плечи стоявшего у стола Зайко. Все, все мельчайшие подробности этого похабного зрелища отпечатались в мозгу Щеглова навеки: задранные вверх тоненькие ножки в черых чулочках на кружевных резинках и болтающиеся на одной из щиколоток почему-то белые трусики. Эти ноги обнимают (да! да! обнимают!) бычью шею следака! А говорила, что не умеет на столе, гадина! Форменная юбка, задранная чуть не до груди. Подрагивание хрупкого тела при каждом натиске Зайко, который и не думал прекращать насиловать (да не насиловать, а попросту трахать — безжалостно подумал Владимир) девушку. Он лишь мельком взглянул на Щеглова совершенно пьяной рожей и распустил губы в гадкой улыбке. И еще подмигнул ему, Щеглову. Владимир посмотрел на спущенные брюки следака и ручищи, державшие Морозову за бледные ягодицы. И, наконец, увидел самое страшное: отрешенное и тоже пьяное лицо сладострастно всхлипывающей Катерины!

— У-у-б-ь-ю, гад! — зарычал Щеглов.

— Отвали… дай кончить… потом… убьешь, — прохрипел Зайко.

В этот момент Катерина заверещала тоненьким голоском.

Щеглов выскочил в коридор, захлопнул дверь, прислонился к ней в бессильной ярости, слыша, как замычал Зайко. Через минуту он ворвался снова. Катерина, стоя у стола, покачивалась и суетливо одергивала юбку. Зайко задергивал молнию ширинки.

— Сука! Ты что же делаешь! — кинулся к здоровенному Зайко Щеглов.

— Но! Потише! Она сама согласилась! Это дело добровольное!

— А ты, мля, хороша, нечего сказать! Только на работу вышла и б…ство в коллективе развела! Марш на свое рабочее место!

— Ты тише на поворотах! Если с тобой трахаться, так не б…во, а со мной, так… Ты ее не трожь! Она в моем кабинете, а не в твоем!

— Так ты же со мной с первым целовалась! — орал Щеглов, дергая Катерину за руку и чувствуя, что хмель завладевает им все больше и делает из него бесстрашного самурая.

— Отстань от бабы, хочешь разборок — разбирайся со мной! — дергал женщину за другую руку Зайко. Катерина, словно каучуковая кукла, качалась из стороны в сторону. — Ну че, драться будем?

— Драться? — рассмеялся Щеглов, глядя на товарища белыми от ярости глазами. — Нет, врешь! Хочешь разбитой рожей отделаться? Я тебя на дуэль вызываю, понял? Я с тобой стреляться буду!

— Ха! Напугал ежа голым задом! Да я ж тебя застрелю, как зайчика!

— Не на-а-а-до-о, — зарыдала пьяными слезами Катерина. — Капитан, я тебя люблю, но тебя… так долго… не было…

— Ах ты его любишь? — прошипел Зайко.

— Ах ты, оказывается, любишь меня? — нехорошо расхохотался Щеглов.

— Стреляться! — рявкнули оба в один голос.

Заперев Катерину в кабинете следователя, соперники выкатились из отделения. И чтобы не расплескать лютой ненависти, направились быстрыми шагами в ближайшую аллею Измайловского парка.

Смеркалось. В густой кроне деревьев аллея казалась темной, словно ночью. Разойдясь на тридцать шагов, мужчины расчехлили стволы, прицелились друг в друга. Обоих пошатывало от выпитого. Щеглов, придерживая правую руку с ПМ левой, произвел выстрел. Но хитрый Зайко рухнул на землю еще до того, как выстрел прозвучал, это Щеглов видел отчетливо, несмотря на сумерки и шумевший в мозгу алкоголь.

— Что ж ты, сука, падаешь? Испугался? Это тебе не бабу чужую трахать! — заорал Щеглов, подбегая к следователю. И замер. Потому что со стороны Зайко послышался тихий стон.

— Ты че, Зайко? — начал трезветь Щеглов. — Я тебя что, зацепил, что ли?

Зайко вскочил, пугливо озираясь. Он тоже трезвел на глазах. Стон повторился.

— Это там, — указывая за свою спину, прошептал Зайко.

Холодея, бывшие соперники устремились в глубину темной аллеи. И там протрезвели окончательно: на земле лежал хорошо одетый маленький господинчик. Из груди тонкой струйкой стекала кровь.

Щеглов наклонился. По лицу мужчины прошла судорога. Он замер.

— Человека грохнул… — прошептал белыми губами Щеглов.

…Эксперт Янушко вернулся в отделение после отработки «криминального трупа» в отличном расположении духа. Следующий вызов за Щегловым, и можно будет пообщаться с новенькой, хе-хе, накоротке, так сказать. Заглянув в кабинет и не найдя там друга, Янушко прошел в комнату отдыха, где стоял телевизор и где в данный момент свободная от выездов часть дежурной бригады смотрела футбол.

— А где Щеглов?

— Щеглов? — не оборачиваясь, откликнулся кто-то. — А он стреляться пошел с Зайко. Во, ну давай, давай, тяни его… А, блин, такой мяч упустить!

— Как — стреляться? Куда?

— В сердце, наверное..

— Из-за чего? — изумился Янушко.

— Да из-за бабы этой новенькой, — все так же не оборачиваясь, ответили ему.

— Да куда ж они пошли? Эй, мужики, обернитесь хоть кто-нибудь!

— Г-о-ол! — громогласно заорали присутствующие.

Уяснив, что здесь больше ничего не добиться, Янушко направился к кабинету Зайко. Из-за двери слышалось женское всхлипывание.

— Кто там? — Янушко дернул ручку. Дверь была заперта.

— Я, Морозова-а-а, — подвывала девушка.

— Открой! Это Янушко.

— Да-а, откро-ой, — зарыдала девушка, — они меня заперли и ушли стреляться.

Произведя через дверь стремительный допрос, выяснив, что стреляться, кажется, пошли на Первую аллею Измайловского парка, а выпито в сумме литр водки и три — пива, Янушко оценил ситуацию по достоинству и бросился в Измайловский парк, прихватив фонарь.

Он нашел их достаточно быстро. Дуэлянты сидели на лавочке, курили и тупо смотрели на лежащее на земле неподвижное тело.

— Вы чего здесь? Это кто? — указал на тело Янушко.

— Не знаю, — апатично откликнулся Щеглов. — Я его грохнул нечаянно.

— А чего вы сидите? Может, он жив?

— Это вряд ли, — промолвил Щеглов.

Янушко начал осмотр тела. Пульс не прощупывался. Пуля, судя по небольшому количеству крови, угодила прямо в сердце. Распахнув пиджак, Янушко полез во внутренний карман за документами убитого и замер.

— Эй, але, у него ствол в кармане!

— Какой ствол? — не поняли дуэлянты.

— Сейчас посмотрим.

Янушко достал свой носовой платок и, обернув им кисть, извлек оружие.

— «Тэтэшник».

Он понюхал ствол. Пахло порохом.

— Да из него стреляли недавно!

— Кто? — изумился Щеглов.

— Наверное, убитый, — пожал плечами Янушко. — Ты же из его ствола не стрелял?

— Нет, я из своего, — совершенно обалдел невольный убийца.

В этот момент за плотной стеной деревьев, в глубине парка, послышался крик.

— Сидите здесь! — Янушко бросился на звук.

Он вернулся минут через пять.

— Значит, так. Там на лавочке лежит мертвый мужик, видимо подстреленный вот этим, которого ты, Вова, грохнул. Труп обнаружили прохожие. Вызывали ментов. Я отзвонился, узнал: едут из убойного отдела. Пока они не подъехали, быстро разрабатываем версию. Наша версия такая: ты, Вова, вышел вместе с Зайко за пирожными к чаю. И заметил подозрительного гражданина, у которого оттопыривался карман пиджака. И благодаря своей неусыпной бдительности ты, Вова, заподозрил неладное. И попросил гражданина предъявить документы. А гражданин вместо документов достал «тэтэшник» и прицелился в тебя. Ты был вынужден — после предупреждения, понятное дело, — открыть огонь. Ты выстрелил ему в ногу, но из-за темноты попал в сердце. Зайко, у тебя возражения по этой версии есть?

— Возражений нет, — четко ответил Зайко.

— Вот и хорошо. Сейчас народ подъедет, начнем работать по трупам.

— Да что же это за мужик? — теперь уже с некоторым любопытством посмотрел на господинчика Зайко.

— Выяснением этого вопроса мы еще займемся. Это от нас никуда не денется, — вздохнул Янушко.

 

Глава 17

Наружное наблюдение

Он был приглашен к двенадцати. Но смылся из дома ранним утром, когда домочадцы еще спали. Крадучись покинул дом, чтобы не встречаться глазами с женой. Он решил не брать машину, а прогуляться по городу пешком, чего не делал тысячу лет. Затянувшееся лето, явно перешагнувшее отведенные ему временные рубежи, все еще согревало горожан теплыми солнечными лучами. Но горожан на улицах было мало. Воскресенье. Все, ясное дело, на грядках. Собирают урожай. Впервые за несколько последних лет Александр спустился в метро и доехал до «Смоленской», то и дело озираясь на указатели, словно впервые попавший в столицу провинциал.

Он с удовольствием прогуливался по Старому Арбату, еще свободному от праздно шатающейся приезжей публики, намереваясь пройтись пешком до «Кропоткинской», где знал очень приличный магазинчик, а потом уже выйти к Мансуровскому переулку. Но насыщенный запах кофе остановил Турецкого. Он сел за столик открытого кафе, отгороженного от тротуара низкой чугунной решеткой, сделал заказ. Наслаждаясь двойным эспрессо, рюмочкой коньяка и первой утренней сигаретой, смотрел, как группа уличных музыкантов, лениво позевывая, расчехляет инструменты. Он старался не думать о предстоящем свидании, но думал только о нем.

Например, он не знал, будет ли присутствовать девушка, вместе с которой Настя снимала квартиру. Спросить постеснялся, а она сама ничего об этом не сказала. Он думал о том, как к ней обратиться: на «ты» или на «вы»? С одной стороны, они уже целовались, и это обстоятельство, в общем-то, предусматривало более интимную форму общения. Но он почему-то был уверен, что, открыв дверь, Настя скажет: «Здравствуйте, Александр Борисович». То есть поприветствует его по полной. И как ему ответить? «Здравствуй, Настя» — так, что ли? Словно учитель здоровается с ученицей? И дальше должно следовать: «Ну, показывай, Настя, как ты живешь, вытираешь ли пыль. И как у тебя с домашним заданием?» Чушь какая-то. А на «вы» — это тоже уже неестественно, потому что поцелуи-то были… И он не собирался делать вид, что их не было.

Он думал о том, что нужно купить шампанского, это обязательно. И, пожалуй, не одну, а пару бутылок. И коньяк для себя. И фруктов. И закуски. Что там могут себе позволить девочки-студентки? И два букета цветов. На случай, если Настина подруга все-таки будет дома. Он не хотел этого, но одновременно как бы и хотел, не представляя, как осмелится прикоснуться к Насте, если они окажутся наедине.

Но ведь прикасался уже! И уже целовал! Но это было так давно! Прошло больше суток. За это время она вполне могла влюбиться в кого-нибудь другого, гораздо более молодого и свободного от брачных уз…

Допив кофе, Турецкий поднялся и, дабы отвлечь себя от бесполезных мыслей, направился на другую сторону улицы, где только что распахнулись двери букинистической лавки. Тайной мыслью при этом было отыскать для Насти что-нибудь занимательное по интересующему ее древнему миру с его философами.

Перебирая фолианты, Саша поглядывал время от времени на улицу. Музыканты начали зарабатывать свой хлеб, наигрывая что-то битловское. Появился кое-какой народ. Арбат оживал.

Неожиданно за спинами музыкантов, в том самом открытом уличном кафе, которое он только что покинул, Саша увидел господина Литвинова, собственной персоной. Мужчина сидел в профиль, и Саша не сразу понял, что это был Марат Игоревич. Только тогда, когда он развернулся лицом к музыкантам, сомнения рассеялись. Да, он. Только вместо строгого костюма — джинсы и футболка. Литвинов что-то с жаром говорил кому-то, сидевшему напротив. Затем жестом подозвал одного из музыкантов. Саша сдвинулся вправо и увидел визави Литвинова. Это была Зоя Дмитриевна Руденко, собственной персоной. В легком платье и жакете.

Вот тебе и сходили за хлебушком!

Видимо, Литвинов сделал для своей дамы музыкальную заявку. Так как некая купюра перекочевала из руки Марата Игоревича в карман гитариста. Услышал Саша и саму песню: «Зачарована, заколдована, с ветром в поле когда-то повенчана…» — прекрасные стихи Заболоцкого, положенные на музыку неизвестного Александру композитора, несомненно звучали именно для Зои Дмитриевны.

Интересное кино! Почему они здесь? Ах да, Литвинов проживает в непосредственной близости — Староконюшенный переулок. А при чем здесь Зоя? Значит, при чем! Вот он ей руку сжал, смотрит выразительно, прямо как цыганский барон. Все-таки определенно в нем что-то опереточное есть. Ладно, не суть. Почему они именно здесь, рядом с домом Литвинова? А если Марина Ильинична увидит? Саша достал мобильник, записную книжку, набрал домашний телефон Литвинова. Долго слушал длинные гудки. Литвиновой дома не было. Так воскресенье же! Она, наверное, на дачу уехала еще вчера. А Литвинов остался в городе… и что? И привел к себе домой женщину?! Она что, у него ночевала?! А утром они вышли выпить кофе? Как в Париже. Не может быть! Почему? Она же говорила, что не видела своего однокурсника пять лет, после безобразной сцены в ресторане! Да мало ли что она говорила…

Однако Грязнов все время оказывается прав. Но… Даже если они любовники, как он осмелился привести ее в дом своей жены? Что же это он, ничего не боится? Ладно, об этом я подумаю завтра.

Турецкий набрал номер телефона оперативника Фонарева.

Как сообщила вежливая мама, Сашенька еще спал (а не смотался куда-нибудь за город, что соответствовало бы всем законам подлости!). Фонаревой — старшей было приказано разбудить сына. Турецкий услышал на другом конце провода тяжкий вздох, наполненный немым укором, и через минуту бодрый голос Шуры:

— Слушаю, Александр Борисович! Доброе утро!

— Привет! Шурик, бери тачку, дуй к Старому Арбату. Моментом. Лавку букиниста знаешь?

— Знаю.

— Я тебя здесь жду. Лети пулей. Форма одежды — спортивная. «Трубу» не забудь.

— Есть!

Саша вызвал телефонным звонком еще одного опера, назначив местом встречи тот самый кафешник. Только бы «сладкая парочка» не исчезла преждевременно, молился про себя Турецкий. Но парочка, видимо, не спешила. На столе появилась бутылка вина, тарелки с закусками. Плотно завтракают. Время тянулось невыносимо медленно. Наконец, дверь в магазинчик открылась и Фонарев засиял улыбкой перед взором Турецкого.

— Наконец-то, Шурка! Что так долго?

— Так пробки! Воскресенье, все уже повылазили. Полчаса стояли.

— Позавтракать успел?

— Нет.

— Это ничего. Вон кафе напротив, может, успеешь перекусить. Парочку, что сидит вон там, видишь?

— Он в черной футболке, она в голубом платье? Угу.

— Оперативная задача: наружное наблюдение. Весь день. Ага, вот и Чеснок появился.

Действительно, за одним из столиком нарисовался оперативник Чесноков, фамилию которого коллеги для краткости сокращали.

— Иди к нему, у вас встреча. Короче, чего тебя учить наружку вести? Вот тебе деньги на предвиденные и непредвиденные расходы. Дуй!

Фонарев аккуратно сложил в бумажник купюры, сделал двумя пальцами отмашку от воображаемой фуражки и испарился. Через минуту он уже сидел рядом с Чесноком и оживленно что-то обсуждал. Саша дождался того момента, когда Литвинов с Руденко поднялись из-за стола. Они двинулись в сторону «Смоленской», о чем-то переговариваясь, не замечая двух веселых парней, идущих сзади и пристающих к проходящим мимо девушкам.

…После исчезновения компании Турецкий направился в Староконюшенный. Консьержка, та же молодая особа, мимо которой он так успешно прошел в первое свое посещение, на этот раз была более бдительна и строгим «вы к кому?» попыталась остановить Александра. Но он сам остановился и вынул служебное удостоверение. Женщина внимательно рассмотрела корочки и уставилась напряженным взглядом в лицо Турецкого.

— Ваши фамилия и имя? — строго спросил тот.

— Мария Белых.

— Вы будете вызваны в прокуратуру для дачи показаний. А сейчас ответьте мне: Марат Игоревич Литвинов выходил сегодня из дома?

— Да, — ответила консьержка.

— Когда?

— Около десяти утра, примерно так.

Верно, он появился в кафе в начале одиннадцатого.

— Он был один?

Женщина запнулась.

— Я повторяю, вы будете вызваны для допроса в качестве свидетеля. Об уголовной ответственности за дачу ложных показаний знаете?

— Он был с женщиной, но я ее не знаю. То есть…

— Что — то есть?

— Я сегодня утром принимала смену у Михайловны, то есть у Татьяны Михайловны. Она сказала, что Марат Игоревич вчера вечером привел в дом женщину. Это было поздно, около полуночи. Они тихо прошли, она на топчане лежала, нам это разрешается. Сутки-то сиднем не отсидишь. Так они думали, что она дремлет. Но она видела.

— А где его жена?

— Михайловна сказала, что Марина Ильинична уехала вчера днем на дачу. А он вечером привел… Вообще он никогда сюда никого не приводил. Это в первый раз.

— Он что, поссорился с женой?

— Нет вроде. Михайловна говорила, что он ее провожал. Продукты и всякое такое в машину загружал. Поцеловал ее, просил быть осторожной за рулем. А Михайловне сказал, что сам бы, мол, рад поехать на дачу-то, но работы много. Я больше ничего не знаю!

В этот момент дверь парадного открылась и он носом к носу столкнулся с Мариной Ильиничной Литвиновой. Волосы женщины были кое-как собраны в пучок, пряди русых волос свисали вдоль лица. Само оно, это некрасивое лицо, выражало полное смятение. Очки сползли на нос, и она не собиралась их поправлять. Женщина посмотрела на Турецкого как на пустое место, прошла мимо, едва кивнув консьержке.

— Здравствуйте, Марина Ильинична! — крикнул Турецкий ей в спину.

Она дернулась как от удара, обернулась, ухватившись рукой за перила.

— Что? Кто это? — дрожащим голосом спросила Литвинова, поправляя очки.

— Турецкий. Из Генпрокуратуры. Я у вас дома был, вы меня помните?

— Я… Да. Нет. Я не буду говорить. То есть у меня очень болит голова, извините.

И почти опрометью женщина поднялась на один пролет, к кабине лифта. И исчезла в ней.

— Го-с-споди, что это с ней? Неужто она их видела? — прошептала консьержка.

Саша открыл дверь парадного. Возле подъезда стоял «мерседес».

— Это их «мерс»?

— Да, — выглянув во двор, подтвердила дежурная.

То есть она приехала на машине. В таком случае не должна была пересечься с мужем и его дамой. Они с полчаса как ушли в направлении метро. Может, она сбила кого-нибудь? Александр осмотрел машину. Внешне все в порядке. Так что же она так разволновалась, гражданка Литвинова? Он связался по мобильнику с Фонаревым, узнал, что поднадзорная парочка дошла до метро, где распрощалась. Дама исчезла в метрополитене, Чеснок отправился за ней. Литвинов зашел в магазин, купил продукты и идет по направлению к дому.

— Он уже подходит, — сообщил Фонарев.

Действительно, во дворе показался Литвинов с пластиковым мешком в руке. Турецкий едва успел завернуть в соседнее парадное. Выждав минут пять, Александр вернулся, прошел мимо консьержки и поднялся на пятый этаж.

На звонок долго никто не отзывался. Турецкий позвонил снова.

Наконец дверь распахнулась, на пороге стоял Литвинов.

— А, это вы? — холодно осведомился он. — Чем обязан?

— Марат Игоревич, у меня возникли вопросы, которые хотелось бы обсудить.

— Сожалею. Принять вас сейчас не могу. У нас несчастье. И вообще, сегодня воскресенье, смею напомнить. И прошу вас, если вам нужно что-то со мной обсудить, вызвать меня повесткой. Официально. Я не могу тратить время на бесконечные разговоры. До свидания.

Дверь захлопнулась.

Нормально! — оценил Александр. Он спустился вниз. Консьержка испуганно взирала на Турецкого.

— Чем я вас так напугал? — мило улыбнулся он.

— Вы меня? Что вы! Ничем! — еще больше испугалась та.

За ее спиной висел график работы на сентябрь.

— А кто у вас дежурил двенадцатого сентября? — спросил Саша.

— Миронова, — пролепетала консьержка, оглянувшись на график.

— А одиннадцатого?

— Я.

— Ага. Белых Мария, верно. Вы не помните, Маша, в тот день, одиннадцатого, Литвиновы никуда не выезжали?

— Не помню.

— А вы припомните, постарайтесь. Прошло всего полторы недели. Это был четверг.

Та напряглась, вспоминая.

— Нет, вы знаете, с ходу не могу ничего вспомнить. Наверное, обычный был день.

— Ну хорошо. Я оставлю вам телефон. Если что-нибудь вспомните, позвоните, пожалуйста, это очень важно, понимаете?

— Да. Хорошо.

— И еще: если Литвиновы сегодня покинут квартиру, тоже позвоните по этому телефону.

Саша написал номер своего мобильного, протянул девушке.

— Меня зовут Александр Борисович.

— Ага.

— И последнее: я расследую дело об убийстве, понятно? И хочу вас предупредить о том, что за разглашение тайны следствия законом предусмотрена уголовная ответственность. Перевожу на понятный язык: о нашем с вами разговоре не должен знать никто. Ни одна живая душа. Понятно?

— Да, — кивнула Маша. — Господи, я же не знала… — пролепетала она.

— Теперь знаете. И я надеюсь на вашу помощь. До свидания.

Турецкий вышел на улицу. Оперативник Фонарев подпирал собою ближайший фонарный столб.

В кармане Турецкого запиликала трубка.

— Але, Александр Борисович? Фигурантка доехала до… — Чесноков назвал адрес Зои Руденко. — Засела в квартире. Что дальше делать?

— На сегодня все. Свободен.

— А мне чего делать? — спросил Фонарев. — Это я из Медведкова приехал, чтобы прогуляться по Арбату до метро и обратно?

— Ты что это? Разговорчики.

— Между прочим, час дня. Единственный выходной пропадает…

— Как час? — Турецкий взглянул на часы.

Стрелки показывали пять минут второго. Господи! Ничего себе! Как это? Куда делось время?

— Ладно, Шура. Считай себя условно свободным.

— То есть?

— Ну, отдыхай где-нибудь в пределах досягаемости. И «трубу» не отключай. Я тебе в случае надобности позвоню. Все, пока!

Турецкий выскочил, в ближайшем переулке тормознул первую же машину, прыгнул на сиденье.

— К «Кропоткинской», потом Мансуровский переулок.

— Сколько?

— Не обижу, жми, друг, горю синим пламенем!

Выдворив Турецкого за дверь, Литвинов бросился в спальню. Жена лежала на постели, давясь рыданиями.

— Ну что ты? Что ты? — Он встряхнул ее за плечи. — Он что, твой родственник? Что ты так убиваешься?

— Это… было так ужасно. Я приезжаю, он сидит за столом… Уже холодный… Я одна… Ты не приехал…

— Я не мог приехать! У меня работа! А потом, было уже поздно. Я же сказал тебе по телефону, что нужно делать.

— Ну да, я вызвала «скорую». Его забрали. Но мне пришлось ночевать там одной… в доме, где…

— Марина, прекрати истерику! Сядь, выслушай меня!

Она послушно села. По опухшему лицу струились слезы.

«Боже, как она уродлива!» — подумал Литвинов и на мгновение отвернулся. Затем прижал к себе жену и тихо заговорил:

— Мариша, это, конечно, ужасно, что он умер. Я же не думал, что этот дебил выпьет литровую бутылку водки. Но с другой стороны… Что ни делается, все к лучшему. Ты сама подумай, кому он был нужен, этот урод? Никому, даже себе. И потом… Девочка моя, ты ради меня решилась на такие дикие, безрассудные поступки…

Она опять зарыдала в голос.

— Я… этого не хотела… Он говорил, что все будет понарошку…

— Понарошку… Господи, детский сад какой-то.

— Я не могла смотреть, как тебя истязают. Слушать эти звонки…

— Ну все, все, успокойся. Ты ради меня готова на все, я это знаю и ценю безмерно. Этот идиот устроил нам кучу проблем. Именно нам. Потому что сам-то он хоть и идиот, а понимал, что с него взятки гладки. Может быть, он даже умышленно сделал то, что сделал. Чтобы шантажировать нас всю оставшуюся жизнь. Но черта с два!

Марина отпрянула, взглянула в лицо мужа.

— Что? Что ты так смотришь? Что у тебя в голове? С ума, что ли, сошла? — вскричал он. — Это ты, а не я решилась на эти дурацкие покушения. Это у тебя в голове черт знает что творится!

Она упала на кровать и снова разрыдалась.

— Ну хватит!

— Я не могу с этим жить! Я все равно себя выдам. Они опять придут, или вызовут повесткой…

— Значит, так. Я сейчас же позвоню нашей участковой. Она даст тебе больничный с завтрашнего дня. Ты будешь сидеть дома. У тебя подскочило давление, вот — я по пульсу чувствую. Сейчас измеряю. — Он взял манометр, принялся прилаживать манжету. — Ну, конечно! Сто восемьдесят на сто! Ты должна отлежаться, понятно? И дверь никому не открывать, ясно? Никому! Из дома не выходить. Все продукты закуплены. На улицу ни шага, ясно? Это приказ!

— А ты?

— А я сейчас же поеду на дачу. Там нужно навести порядок. И завтра же займусь похоронами. Его же нужно похоронить, так? Родных нет, я это возьму на себя. Ты записала, куда его повезли, в какой морг? Я просил тебя все записать. Ты записала?

— Да.

— Ну и хорошо. Я оформлю себе отпуск на три дня за свой счет. За три дня управлюсь. Придется потратиться, чтобы ускорить процедуру, но это мой долг перед покойником, и я его выполню.

Марина Ильинична плакала, уткнувшись в подушку.

— За эти три дня ты должна привести себя в порядок, — словно не замечая ее слез, проговорил Литвинов. — Потому что они, конечно, рано или поздно могут тебя вызвать.

— Господи, но он же был у нас! Он же умер у нас на даче!

— И что? Я сейчас не хочу нагружать тебя. Вернусь, мы обсудим этот момент. А сейчас выпей снотворное. Ну давай приподнимись. Я же не могу поднять тебя, бегемотик мой.

Марина улыбнулась сквозь слезы, села, взяла протянутый мужем стакан воды и таблетку.

— Марат, если ты меня бросишь, я покончу собой, — вдруг проговорила она, глядя на него заплаканными близорукими глазами.

— Что за глупости? — раздраженно откликнулся он.

Дождавшись, когда жена наконец успокоилась, Литвинов сделал необходимые звонки и быстро собрался в дорогу.

Внизу его окликнула консьержка.

— Уходите, Марат Игоревич?

— Уезжаю, Маша, на пару дней.

— Что-то сегодня Марина Ильинична такая была…

— У нее давление поднялось. Еле вернулась с дачи.

— Ой, с давлением за рулем?..

— Вот именно.

— Как же она одна остается?

— Я дал ей лекарства. Просто ей нужен покой. А то извели уже эти следователи. Весь дом с ума свели. Когда нас чуть не взорвали, их не было. Месяц прошел — всполошились!

— Ой, не говорите!

— Все, Маша, до свидания.

— Может, Марине Ильиничне что-нибудь принести нужно будет? В магазин сходить…

— Спасибо, у нее все есть, — уже в дверях откликнулся Литвинов.

Едва дверь за ним закрылась, девушка потянулась к телефону.

Литвинов уверенно вел машину, обдумывая ситуацию. С Кругловым все, кажется, сложилось, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. И хорошо, что приехала туда Марина, а не он. И она вызвала «скорую». Все произошло так, как было задумано. Марина, правда, совсем теряет самообладание. Это и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что в таком состоянии она способна на самые невероятные поступки. Например, кинуться на Нестерова с ножом, если он, Литвинов, скажет жене: фас! Это, конечно, перебор — насчет ножа. Но в принципе… Плохо то, что в этом состоянии она может взять и покаяться ментам. А для этого еще не наступил намеченный им срок. Потому для начала нужно похоронить Круглова. Хоть введенный им препарат и должен был «рассыпаться» в крови клиента на неопределяемые составляющие, но кто его знает, что там умеют делать нынешние криминалисты. На каждую гайку есть свой болт с винтом. Короче, нужно «закруглить» Круглова, усмехнулся он невольному каламбуру.

Потом Нестеров. Этот Нестеров все никак не давался. Словно Иванушка перед печкой растопырил ручки и ножки. И здесь был один, но существенный прокол: они с Зоей не знали, что Нестеров попал в больницу по «скорой». Никто их об этом, ясное дело, не уведомил. И ночные звонки продолжали поступать Литвиновым в то время, когда Анатолий валялся на больничной койке. Но что поделаешь! Без проколов ни одно дело не проходит. Ладно, они с Зоей кинули Турецкому кость под названием «танцор». А это клиент Анатолия. И мотив ревности зазвучал… Неужели всего этого мало? Можно надеяться, что ночные звонки отойдут на задний план. И нужно позвонить отцу, путь еще раз надавит на генерального. И вот только тогда придет очередь Марины. Конечно, он устроит ей психиатрическую экспертизу. Быть мужем преступницы — это невозможно. Это ударит и по его репутации. А вот муж безумной женщины, находящейся на принудительном лечении… Мужчина, не бросающий свою несчастную жену, опекающий ее… это красиво. Это вызовет уважение. И никакого развода с разделом имущества. Не для того он вкладывал деньги в эту квартиру. Марина будет лечиться долго… Это он устроит.

И можно будет перевезти к себе Зою. В такой ситуации это будет прилично. А то, что они устроили прошлой ночью: ее ночной визит — это на грани фола.

Но в том и была прелесть Зои, что она любила риск, обожала пиковые ситуации. Наверное, потому и длится так долго их роман, что с нею невозможно пресыщение.

Однако эта страсть к острым ощущениям порой дорого ей обходится… Он вспомнил ресторан… Усмехнулся. Жизнь — весьма увлекательная штука, если позволять себе делать то, что ты хочешь. Но за все приходится платить.

Турецкий нажал на кнопку звонка, едва удерживая одной рукой букет цветов и сумку с провизией. За дверью стояла тишина.

«Все! Она обиделась и ушла из дома. Это конец!» — в отчаянии подумал Александр. Дверь тихо отворилась. На пороге стояла заплаканная Настя.

— Что? Что с тобой? — испугался Саша.

— Я… Я думала, ты меня уже бросил, — пролепетала она и заплакала.

Саша шагнул внутрь, захлопнул дверь, сбросил куртку, почти бросил на пол пакет, кинул цветы на что-то стоявшее в прихожей и схватил ее, прижал к себе. Она дрожала.

— Что ты? Что ты, девочка? — Он целовал ее волосы. — Как ты могла? Разве я мог бы? Что ты! Ты самая лучшая девочка Москвы и Московской области, — пытался он шутить.

— Ты опоздал на… два… часа… Разве так можно?

— Это все работа, будь она проклята! Ну не плачь, я люблю тебя!

— Я не буду. Я просто вспомнила папу… Он нас тоже бросил…

— Почему — тоже? Что ты? Ну что ты, маленькая моя! Разве я тебя бросил? Я так спешил к тебе…

Настя громко всхлипнула, обняла его за шею. Он поднял ее на руки и понес в комнату.

…Потом она ушла в ванную, и Турецкий только теперь осмотрелся. Почти пустое пространство. Два надувных матраса, вернее, кровати — большие, почти квадратные, друг напротив друга. Кровать у противоположной стороны стены чинно застелена покрывалом.

Сам Турецкий сидел среди вороха туго накрахмаленных, но уже смятых простыней. Часть комнаты, напротив окна, отгорожена шторой. Мягкая ткань, синий цвет переходит в голубой и далее в белый. Этакое домашнее море.

У окна небольшой столик с лампой на прищепке. На стенах несколько фотографий в рамочках. Над Настиной постелью семейный снимок: мужчина с женщиной и двумя маленькими девочками. Женщина похожа на Настю. Вернее, это Настя очень похожа на свою маму. А мужчина… Ну да, смахивает на него, Турецкого. То есть наоборот. Вот в чем дело…

Дверь скрипнула. Он увидел ее, замотанную в большое банное полотенце.

— А что это там, за шторой?

— Это? Там у нас гардеробная.

Настя обернулась, отдернула штору. Длинный шест, закрепленный на обеих стенах, был густо завешан «плечиками» с девичьими нарядами.

— А ты, оказывается, любопытен! — Она задернула штору, шагнула к Саше, придерживая на груди полотенце.

— Иди сюда. Сними его, — попросил он.

Настя размотала кокон, полотенце упало к ее ногам.

— Боже мой, какая ты красивая, — только и смог выговорить Александр.

— Иди в ванную, а я сооружу стол, — как бы не заметив его восхищения, сказала девушка.

— Закрой глаза. Я не хочу, чтобы ты меня видела.

— Обнаженным? Но я тебя уже видела! — рассмеялась она. — Ты прекрасно сложен.

— Все равно.

Она послушно закрыла глаза, он обошел ее сзади, осторожно поцеловал шею, поднял упавшее полотенце, обернул его вокруг бедер и направился в ванную.

— Эй, это мое полотенце, отдай! Тебе там приготовлено другое.

— Я не хочу видеть тебя в полотенце, — крикнул он через дверь.

— Тогда и я не хочу видеть в нем тебя!

Пока Турецкий плескался в ванной, она вымыла фрукты, принялась укладывать их на блюдо. В коридоре что-то долго пиликало. Прислушавшись, Настя поняла, что звонит мобильный телефон. Она прошла в прихожую, достала трубку из куртки Александра и отключила аппарат.

Вот так! Чтобы никто им не мешал!

Потом они сидели на постели нагишом. Между ними стоял поднос, на котором уместились бокалы, блюдо с фруктами, маслины, тарелочка с сырами. Рядом, на полу, стояла бутылка шампанского. Они пили, болтали и любили друг друга.

 

Глава 18

Дознание

Утро понедельника началось в РУВД Восточного административного округа необычно. Рябой был в приподнятом настроении, что совершенно не соответствовало обычно хмурому выражению лица подполковника, а уж тем паче по понедельникам, после тяжко проведенного выходного. Но нынче Рябой оглядывал подчиненных любовным взором отца-командира, задерживая его на криминалисте Щеглове.

— Что ж, товарищи! Можем работать, когда захотим! Думаю, все уже слышали об успешной операции по задержанию и обезвреживанию опасного преступника, которую провели капитан Щеглов и майор Зайко. Бдительность и острый глаз криминалиста позволили Щеглову разглядеть в респектабельном господине киллера, матерого бандита-отморозка! Щеглов вступил с ним в схватку и вышел победителем. Преступник, за пять минут до этого убивший человека из пистолета ТТ, сам пал под карающей рукой Закона, — распинался подполковник. — Как мне сообщили в МВД, убитый киллер и убитый им убитый… — подполковник запутался, кашлянул, — короче, «пальчики» обоих клиентов есть в картотеке МВД. Знаете, кого обезвредил наш Щеглов? Одного из членов малышевской преступной группировки, которая десять лет тому назад держала в страхе весь Питер! И не просто члена группировки, а правую руку самого Малышева! Этот деятель по кличке Чечеточник десять лет скрывался от правосудия. Даже изменил внешность! Но как веревочка ни вьется, а конец всегда найдется! Попрошу без глупых улыбочек ваших. И вот карающая рука Закона в лице капитана Щеглова настигла его! В смысле — преступника!

Подчиненные, сидевшие плотными рядами в тесноватом кабинете Рябого, принюхивались. От подполковника явно попахивало коньяком. Впрочем, коньяком попахивало и от Щеглова, и от Зайко.

— Меня, знаете ли, утром поздравил сам генерал Семочкин, наш с вами начальник. Это приятно. Я пригласил перед планеркой Щеглова и Зайко к себе. И уже поздравил их от имени генерала.

— Это чувствуется, — подали реплику из заднего ряда.

— Не понял?! — насупился было Рябой.

— А кто он теперь, этот Чечеточник? Кем он стал в мирной жизни?

— Пока неизвестно. Документов при нем никаких нет.

— А кто второй-то? Которого этот пристрелил?

— Второй опознан. Он был при документах. То есть наоборот. Короче, это бывший сотрудник питерского РУОПа, связанный с преступниками. Сливал информацию, сучара. Сидел. Вышел. И нашел свою смерть, — кратко изложил ситуацию Рябой. — Щеглов и Зайко, встаньте! Пусть молодая смена посмотрит на вас.

Молодая смена в лице дознавателя Морозовой хлопала глазами в сторону Щеглова.

— Капитан Щеглов! Выношу вам благодарность за проявленную бдительность и отвагу при несении службы. И вам, майор Зайко. Вы оба будет премированы.

— В каком размере? — заинтересовался молчавший до сих пор криминалист Янушко.

— Это потом, это в рабочем порядке.

Щеглов посмотрел на верного друга Янушко, подмигнув ему в том смысле, что все, что будет получено в виде премии, будет вместе и выпито. Глупую и нелюбимую теперь Морозову он не удостоил взглядом.

Марат Литвинов ранним утром понедельника был в морге больницы, куда накануне поступил труп Дмитрия Круглова. Он прошел прямо к начальнику заведения. Импозантная внешность, визитная карточка, на коей значилось, что ее обладатель кроме весьма весомой должности еще и лауреат какой-то премии и член-корреспондент какой-то неведомой академии, произвели должное впечатление. А еще большее впечатление произвел конверт, непринужденно и даже изящно предложенный руководителю морга. Тело было вскрыто вне очереди (а очереди бывают там немалые), заключение о причине смерти выдано на руки господину Литвинову, который принял такое участие в незадачливой судьбе покойного.

Все необходимые документы были собраны в течение понедельника. После чего Литвинов отправился в городской крематорий, где начальствовал его бывший однокурсник.

Там тоже не обошлось без конверта плюс — легкое возлияние и воспоминания молодости.

Во вторник утром тело Дмитрия Круглова было кремировано.

Все-таки правильную профессию выбрал он когда-то! Теперь можно и отдохнуть. В его распоряжении больше суток. От работы и жены он свободен до завтрашнего дня!

Вперед, к Зое Дмитриевне, к Зайке!

Все-таки удивительно складывается жизнь. Они учились вместе, на одном курсе. Явно симпатизировали друг другу. Но дальше этого не шло. Зоя — женщина больших амбиций. Что ей он, Марат, студент из Тамбова? Она сама приехала из провинции завоевывать столицу. Столицу, а не Тамбов. Он это понимал. Весь курс следил за тем, как Зоенька охмуряет неприступного Нестерова. Убежденного холостяка. Заключались пари, делались ставки. И что же? Окрутила. Окольцевала. Марат ей мысленно аплодировал. Затем и сам угнездился на Староконюшенном. Марина, конечно, партия отнюдь не блестящая, но по тем временам вполне подходящая. Единственная дочь престарелых родителей-интеллигентов. Пока ее родители были живы, приходилось вести себя осторожно. Разумеется, он и тогда изменял жене, кто ж иначе вынесет жизнь в неволе? Но это были мелкие измены, наспех, исподтишка. Зато после их смерти он позволил себе настоящий роман. Ибо то, чего не видела влюбленная, как кошка, жена, непременно увидела бы теща.

Все началось с ресторана, где они впервые встретились после института. Они сели рядом, болтали, и Зоя просто-таки заворожила его своими зелеными глазами и исходящим от нее желанием. Несмотря на присутствие в компании собственного мужа, она предложила уединиться. И где? В мужском туалете! Нет, женщины, равной этой чертовке, не найдешь! Это было упоительно: в запертой кабинке, она верхом на нем, как наездница, раздувающая ноздри, откидывающая рыжие кудри с влажного лба… Это было прекрасно, но закончилось ужасно. Так как Зоин муж, их бывший преподаватель Нестеров, застукал их именно там.

Ему, Литвинову, пришлось тогда просто сбежать прямо из сортира. Невозможно же было вернуться к столу, будто ничего не случилось… И, надо признать, он тогда очень испугался. Испугался мести со стороны Нестерова. Тогда он, Марат, был еще почти никто. Он только подбирался к должности замдиректора. И ужасно, ужасно боялся скандала. Тем более что после этого происшествия стало известно о разводе Нестерова с женой.

Но Нестеров никаких акций против него не предпринял. Он вообще вел себя с Литвиновым так, будто ничего не было. И это было еще хуже. Настолько презирает, что не желает связываться? Так благороден, что не собирается мстить? Со временем страх прошел, переродившись в ненависть. Ибо мы больше всего ненавидим тех, кто благороднее нас.

Спустя несколько месяцев Зоя позвонила ему сама. Как бы в шутку сказала, что раз он, Марат, стал виновником распада ее семьи, то должен закрыть амбразуру своим телом. И вот он закрывает ее уже пять лет. И делает это с удовольствием. Они одной крови: он и Зоя. Они из одного племени. И пришло время тайное сделать явным. Все тайное — всем явным.

Но для этого нужно убрать двух человек, которые им мешают: Нестерова и Марину.

…Турецкий, едва зайдя в свой кабинет утром понедельника, позвонил на работу Литвинову.

— Добрый день, это Турецкий из Генеральной прокуратуры. Соедините меня с Маратом Игоревичем.

— Марата Игоревича сегодня нет и не будет, — доложила секретарша.

— Вот как. А завтра?

— И завтра его не будет. Марат Игоревич оформил на три дня отпуск за свой счет.

— Что-нибудь случилось?

— У него несчастье. Кто-то умер. Он занимается похоронами.

— Из близких? В семье?

— Нет, не в семье. Но я подробностей не знаю. Позвоните в четверг.

Турецкий поблагодарил, повесил трубку. Позвонил домой. У Литвиновых никто не отвечал.

Так-так-так. Кто у нас умер?

Его размышления на этот счет были прерваны телефонным звонком. Звонил Безухов из здания Следственного управления, то есть из Благовещенского переулка.

— Александр Борисович! Есть сведения в отношении Круглова. Оттуда, из райцентра, позвонил начальник отделения милиции.

— Ну? Быстрее давай! — Турецкого порой раздражала занудливость Кирилла. — Какие сведения?

— Круглова в Звоннице нет. И не было. Он туда не приезжал, хотя собирался. Дед, у которого Круглов каждый год останавливается, показал, что Круглов писал в письме, что приедет как обычно, в сентябре. А именно четырнадцатого сентября. Но не приехал.

— А письмо когда написано?

— В июле. Московский штемпель от второго июля, а там, на местном почтамте, отмечено восьмым июля.

— Хорошо. Молодец.

Хоть и занудлив, но работает тщательно, в который раз отметил про себя Александр.

В дверь постучали. Вошел молодой мужчина с папкой в руках.

— Кирилл, я тебе позже позвоню. Это что? — спросил он, обращаясь к вошедшему.

— Распечатка телефонных разговоров Литвинова и Нестерова. За выходные.

— Что-нибудь интересное есть?

— По-моему, ничего. У Литвиновых — дачные дела, гости, базар-вокзал. Второй фигурант вообще почти по нулям.

Телефон опять зазвонил.

— Ладно, спасибо, Валера.

Турецкий взял протянутую папку и одновременно поднял трубку.

— Саня, это я! — загудел Грязнов. — Нашли адрес Акопова, он же Чечеточник, он же Танцор. Позвонили домой. Жена говорит, он пропал.

— Как — пропал? Когда?

— Вчера утром уехал на работу…

— Постой. Вчера было воскресенье.

— Да. Она говорит, он часто работает по выходным. Так вот. Он уехал утром и не вернулся ночевать.

— И всего-то? Может, застрял у кого?

— Она говорит, ему это не свойственно. Ты оформляй постановление на обыск, и давай туда выдвигаться. И кого-то нужно к нему на работу отправить. Его офис по адресу…

— Хорошо! В офис поедет Левин, а мы с тобой на квартиру, — откликнулся Турецкий, засовывая папку с распечатками в сейф.

Дверь квартиры распахнула высокая юная женщина с выпирающим вперед животиком.

— Вы жена Евгения Леонидовича Акопова? — спросил Грязнов.

— Да.

— Я из уголовного розыска, Грязнов моя фамилия. Вот мое удостоверение. А это Александр Борисович Турецкий из Генпрокуратуры.

Глаза женщины расширились.

— С Женей что-то случилось? — едва вымолвила она.

— Позвольте нам пройти, — вместо ответа произнес Турецкий.

— Пожалуйста. — Женщина отстранилась, освобождая проход.

Они прошли в комнату, мельком оглядев дорогую обстановку. Обоим было ясно, что Акопов господин не бедный и может себе позволить и дорогую обстановку, и красивую юную жену.

— Мы с вашего разрешения присядем?

— Конечно. Вот, пожалуйста, к столу.

Мужчины сели. Турецкий достал диктофон. Женщина опустилась на стул, обнимая рукой животик, словно прижимая к себе еще невидимое дитя.

— Представьтесь, пожалуйста, — сказал Турецкий.

— Акопова Татьяна Адреевна. Что случилось? Что-нибудь с Евгением? Я всю ночь не спала. Вы о нем что-нибудь знаете?

— Мы как раз затем и пришли, чтобы выяснить, куда мог исчезнуть ваш муж. Это ваша свадебная фотография на комоде?

— Да.

В деревянной рамке сияла улыбкой нарядная невеста, которую держал под руку изящный черноволосый господин с красивым, холеным лицом. Жених, как и полагается, в строгом черном костюме. Он едва достигал плеча невесты.

— Татьяна Андревна, я расследую дело о убийстве. Ваш муж…

— Женю убили? — вскричала женщина.

— Нет, это другое убийство. Ваш муж интересует нас как возможный свидетель или…

— Его убили как свидетеля?

— Успокойтесь, я ничего такого не говорил. Сейчас я включу диктофон. Мои вопросы и ваши ответы будут записаны на пленку. Это официальная дача показаний. Вы должны знать, что по действующему законодательству…

Проговорив обязательный текст, Турецкий нажал кнопку.

— Татьяна Андреевна, скажите, пожалуйста, когда ушел из дома ваш муж, Акопов Евгений Леонидович, перед тем как исчез?

— Вчера. Около девяти утра.

— Куда он направился?

— На работу.

— Он работает по выходным?

— Да. Довольно часто. Евгений владеет сетью магазинов «Компьютерный рай». В выходные дни самая оживленная торговля. И он считает нужным, как он говорит, «держать руку на пульсе».

— Он говорил, что задержится? У него были какие-либо планы на вечер?

— Он звонил с работы и сказал, что вернется домой часам к девяти вечера. Но он не вернулся. А мобильный он почему-то с собой не взял. Я звонила на работу. Там охранники сказали, что Евгений Леонидович ушел в семь тридцать вечера. Машину брать не стал. Сказал, что хочет пройтись.

— Куда и зачем, не говорил?

— Нет, конечно. Зачем ему откровенничать с охраной?

— А вам?

— И мне ничего такого не сказал. Я, правда, слышала, что он собирается с кем-то встретиться.

— Вот как? Расскажите поподробнее.

— Это было утром того же дня, то есть вчера. Женя был на кухне, а я только встала. И слышала, что он говорит по телефону. И собирается с кем-то встретиться вечером, около восьми вечера.

— С кем? Он не называл собеседника по имени?

— Нет.

— А вы его не спрашивали об этом?

— Я только спросила, когда он вернется. И он сказал, что вечером у него деловая встреча, но это не надолго. Так что к девяти часам он собирался вернуться. А с кем именно встреча?.. Нет, не спрашивала. У нас это не принято. Я в его дела не вмешиваюсь. Господи, я за ночь обзвонила все больницы… В «справки о несчастных случаях»… Я за ночь чуть с ума не сошла.

— А у вашего мужа есть родственники, к которым он мог бы поехать?

— Нет. Женя потерял родственников.

— Когда?

— Я не знаю.

— Ну как же это? Если они у него умерли, должны быть могилы. За которыми нужно ухаживать. Вам не кажется?

— Это его могилы. И его дело.

— Вы давно замужем?

— Третий год.

— А как вы познакомились?

— Я работала топ-моделью в «доме» Заклунного. Женя там бывал на показах. И познакомился со мной. Через два месяца мы поженились.

— А вы знаете что-нибудь о прошлой жизни вашего мужа?

— В каком смысле?

— Где он рос, откуда он родом, где учился, чем занимался. Обычные вещи, которые супруги всегда друг о друге знают.

Женщина опустила глаза:

— Я пыталась расспрашивать его о прошлом еще до замужества. Он сказал, что это тема запретная. И если я хочу сохранить с ним отношения, чтоб я туда не совалась.

— Вам это показалось нормальным?

Татьяна подняла глаза на Турецкого:

— А что в нашей жизни вообще нормально? Жить на грошовую зарплату училки, как моя мать, — это нормально? Ложиться под всякого козла, потому что от него зависит карьера на подиуме, — это нормально? Человек сделал мне предложение. Он богат, не жаден, любит меня. Что же еще? Какое мне дело до его прошлого?

— Действительно, — вздохнул Турецкий. — Тогда поговорим о настоящем. Татьяна Андреевна, что делал ваш муж двенадцатого сентября? Это четверг. Как он провел утро. Вы говорите, он уходит из дома около девяти утра. А в то утро?

— Я не помню…

— Постарайтесь вспомнить.

Татьяна задумалась:

— По-моему, все было как обычно. Без десяти девять за ним приезжает водитель. Если он ушел раньше, то водитель, наверное, лучше помнит.

Грязнов, переглянувшись с Турецким, вышел на кухню, связался по мобильнику с Левиным.

— Олег, опроси водителя Акопова, когда тот заезжал за ним на работу двенадцатого. В какое время. И что там у тебя? Как дела?

— Пока ничего. В ежедневнике на двенадцатое был ряд встреч запланирован. Первая — в десять утра. Все встречи состоялись. Опрос провели. Секретарь показала, что на днях ему звонил какой-то мужчина и якобы Акопов на этот звонок среагировал очень нервно.

— Ага! Все расспроси детально.

— Без вас бы, Вячеслав Иванович, не догадался, — буркнул Левин.

— Ладно, не злись. Опроси водилу.

— Слушаюсь, товарищ генерал!

— И не бурчи!

Грязнов вернулся в комнату.

— Вы провожаете мужа на работу? — спросил Турецкий.

— Когда как. Бывает, что он сам собирается. Я иногда неважно себя чувствую, он меня жалеет.

— А в тот день вы его провожали?

— Я не помню.

— Хорошо. А девятнадцатого августа? Это понедельник.

— Мы были на даче. Я все лето жила на даче. Анатолий приезжал туда после работы. Но именно девятнадцатое… Я не помню! — жалобно пропищала женщина. — Что вы меня мучаете? Я и так извелась вся!

— Секундочку! — встрял Грязнов. — Это вы сами себя мучаете, Татьяна Андреевна! Зарылись очаровательной головкой в песок: знать ничего не хочу! А жизнь, она везде достанет. Вот супруг пропал, а может, он уехал к кому-нибудь. К матере, к сестре, а?

— Он не мог.

— Откуда вы знаете, что он мог?

Турецкий делал Грязнову знаки, пытаясь остановить друга. Указывая глазами на живот Татьяны Андреевны. Но того уже понесло.

— Вы знаете, что в прошлом ваш муж — член одной из крупнейших преступных группировок?

— Нет, я этого не знала… Ну и что? Это же в прошлом! Раз он на свободе, значит, ему нечего предъявить, так? — с жаром воскликнула Татьяна.

Грязнов опешил, взъерошил шевелюру.

— Да… Что это я? С кем и о чем? Выйти замуж на бандита — это же выгодная партия! Об этом мечтает каждая… топ-модель…

— Да! Представьте! Потому что они могут содержать своих жен достойно! А не так, как…

Она окинула Грязнова презрительным взглядом.

— Вообще-то я не женат, — ответил смешавшийся от такого напора Слава.

— Это неудивительно, — скривила губы Акопова.

— Мы отвлеклись, — прервал перепалку Турецкий.

Он снова включил предусмотрительно отключенный на время диктофон.

— Татьяна Андреевна, может быть, пребывание гражданина Акопова на даче восемнадцатого и девятнадцатого августа могут подтвердить соседи?

— Вообще-то мы живем уединенно. Но может быть, соседи видели наш автомобиль. Хотя, знаете, это месяц тому назад получается, даже больше. Я не думаю…

— Все-таки вы назовите нам адрес дачи.

— Это по Рублевскому шоссе…

Славное местечко, отметил Турецкий.

— Еще прошу вас найти фотографию мужа. Желательно любительский снимок. Не в деловом костюме, а в спортивном. Или в джинсах, что-нибудь такое…

— Его все-таки убили?! — почти утвердительно произнесла женщина, снова ухватившись за живот.

— Успокойтесь! Я уже говорил вам, что таких сведений у нас нет. Пожалуйста, найдите фото.

Татьяна сняла с полки пару альбомов, отдала Турецкому, взяла шаль, закуталась, опустилась на стул. Пока Александр изучал снимки в семейных альбомах, Грязнов снова связался с Левиным.

— Ну что там?

— Водила показал, что двенадцатого заехал за шефом, то есть Акоповым, без десяти девять, как обычно. А накануне, одиннадцатого, они мотались вместе по сети подведомственных магазинов до восемнадцати тридцати. Потом Акопов водилу отпустил, сказав, что у него встреча.

— Ага! То есть в районе двадцати часов он вполне мог быть на улице Строителей, возле дома Климовича, — вслух подумал Слава.

— Возможно, — откликнулся невозмутимый Левин.

Турецкий выбрал наконец подходящую фотографию. На ней Евгений Леонидович, он же Танцор и Чечеточник, был изображен в джинсах и потертой футболке черного цвета в декорациях собственного дачного участка. Хоть прямо сейчас вези снимок на опознание к Лисовской.

Что ж, ксерокопия фотографии Круглова из его личного дела по месту работы и любительский снимок Акопова будут переданы старшему оперуполномоченному Колобову, который с невероятным служебным рвением курирует гражданку Лисовскую.

— Татьяна Андреевна, мы разговор закончили. Сейчас здесь будет произведен обыск. Вот санкция, ознакомьтесь. — Турецкий протянул лист бумаги.

Пока Татьяна, сидя на стуле, держа дрожащими руками бумагу, пыталась прочесть текст, снабженный необходимыми печатями и подписями, Грязнов уже дал отмашку своим бойцам, которые скучали в служебном «рафике» под окнами квартиры Акопова. Быстро нашлись и понятые в составе дворника и уборщицы лестниц. Четверо муровцев и понятые вошли в квартиру. Сразу стало шумно и даже как-то тесно.

— Татьяна Андреевна! Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, это, к сожалению, необходимая процедура, — попытался успокоить женщину Александр. — Позвоните маме или кому-нибудь из подруг. Пусть кто-нибудь приедет, поддержит вас.

— Чтобы они видели, как в наших вещах копаются мен… Милиция?

— Вообще-то эту жизнь не мы вам придумали. Вы сами ее выбрали. И должен еще огорчить вас: когда обыск закончится, здесь останется один из наших людей. К сожалению, это необходимо. Собственно, будет даже лучше для вас и вашего будущего ребенка, чтобы здесь, с вами, кто-то был.

Женщина подняла глаза на Турецкого:

— Вы это всерьез? Думаете, что ментовская охрана — это именно то, что нужно беременной женщине?

— Я вам еще раз…

— Ладно. Не будем. Для меня важно как можно быстрее узнать, что с отцом моего ребенка. Где он и что с ним, понимаете?

— Понимаю. Как только что-нибудь станет известно, я вам позвоню.

— Спасибо.

Они сели на заднем сиденье служебного «мерседеса» Грязнова.

— Сначала завезем Александра Борисовича на Солянку, затем в МУР, — дал Слава команду водителю.

В кармане Турецкого зазвонил мобильный.

— Да?

— Привет! Это я! — раздался звонкий девичий голосок. Такой звонкий, что Вячеслав несколько отодвинулся и уставился в окно. — Я проснулась! Как твои дела?

— Я позвоню позже, — сухо откликнулся Турецкий и отключил «трубу».

Этого еще не хватало! Она что, будет звонить ему каждый час и отчитываться, что сделала за прошедший период? Но звонкий голосок все равно разлился теплом где-то в области сердца. Зря я дал ей номер мобильного. А какой нужно было дать? Рабочего кабинета? Или домашний? Никакой, ответил внутренний голос. Но после вчерашнего дня он обязан был дать ей телефон для связи. Как иначе? Вроде как справил нужду и ушел?..

Вячеслав молчал, демонстративно глядя в окно. Турецкий небрежно сунул мобильник в карман, демонстрируя, что прозвучавший звонок — это так, ерунда. Примерещилось.

— Зря ты, Слава, на нее наехал. Все же беременная женщина, — укорил друга Александр.

— На нее наедешь! Оскалилась как волчица. Беременная. Ты ее не жалей. Может, ей больше хочется быть вдовой.

— Вот так, с шутками и прибаутками, рождаются новые версии: Акопов убил Климовича и был устранен затем собственной женой, состоящей в сговоре с Нестеровым.

— Насчет Нестерова я бы не фиглярствовал. Куда-то все же подевался наш Танцор. Под машину не попадал, супруга уже выяснила. Под бандитскую пулю — вряд ли, — рассуждал Вячеслав, не подозревая, что, в сущности, рядом с истиной. — Может, твой Нестеров его и того?.. Исполнителей, как известно, убирают. Во всяком случае, ничего такого, что исключало бы роль Акопова как исполнителя преступлений, мы не обнаружили. Вполне мог с утреца двенадцатого сентября слетать на улицу Строителей. Взрыв-то в восемь утра прогремел. Так что к половине девятого, поймав тачку, Танцор уже мог быть дома. И выйти к своему водиле в деловом костюме с галстуком. Сейчас бойцы проведут там обыск, и, глядишь, еще и пластит нарисуется. Так что, Саня, прессуй своего доктора. А я у себя займусь розыском Танцора. Может, трупешник какой-никакой объявится. Вряд ли так быстро, но все же…

— Не знаю, не знаю… Ты его рожу на снимке видел?

— Красиво его твой дохтур перекроил, ничего не скажешь.

— Дело не в этом. Ты обратил внимание на его взгляд? Я два альбома просмотрел. Он везде смотрит одинаково: взглядом властного, уверенного в себе человека. На исполнителя чужой воли не тянет.

— Ладно, ты сначала с профессором своим покалякай, а потом продолжим дискуссию.

 

Глава 19

Исповедь

Турецкий вышел возле здания клиники «Возрождение», прошел внутрь.

Профессор Нестеров проводил совещание с руководителями подразделений клиники, сообщила Изабелла Юрьевна.

— Это надолго? — хмуро спросил Турецкий.

— Они только начали. Думаю, на час, не меньше.

— В таком случае вам придется пройти в кабинет и доложить профессору о моем визите. Совещание придется прервать.

— Но… Вы же к нему не записывались на сегодня, — попыталась возразить секретарь.

— Вы понимаете, с кем вы говорите? — ледяным тоном осведомился Турецкий. — Перед вами старший следователь по особо важдым делам Генеральной прокуратуры.

— Да-да, извините… Я просто не знаю, как лучше сказать Анатолию Ивановичу…

— Вы ему скажите, что, если он сейчас меня не примет, через полчаса здесь будет служебная машина, которая доставит нас на мое рабочее место. Если ему так удобнее — пожалуйста.

Изабелла Юрьевна побледнела и, не глядя на Александра, прошла в кабинет шефа.

Минут через пять двери кабинета открылись и из них начали выходить люди в белых халатах, окидывая Турецкого, мягко говоря, недружелюбными взглядами.

Когда поток иссяк, Александр шагнул внутрь, плотно закрыв за собой дверь.

Нестеров стоял у стола, набычившись, красный как рак, исподлобья глядя на Турецкого.

— Здравствуйте, Анатолий Иванович, — спокойно произнес Александр.

— Это что, новый метод работы с клиентом: позорить его перед подчиненными? — вместо приветствия процедил Нестеров.

— Спокойно, Анатолий Иванович. Мы не в парикмахерской, и вы для меня не клиент, а подследственный. Я пришел не чай пить, а работать. Сожалею, что наше рабочее время совпадает. Чтобы не тратить его понапрасну, давайте начнем. Я пришел, чтобы провести официальный допрос. Под диктофонную запись. Прошу вас, садитесь.

Саша сел первым, не дожидаясь приглашения, указав Нестерову на место напротив. Тот сел, угрюмо сверля Турецкого своими глазами-буравчиками, слушая, как следователь перечисляет какие-то статьи УПК. Эту дребедень он пропустил мимо ушей.

Турецкий извлек из кейса две фотографии, положил их перед Нестеровым.

— Анатолий Иванович, вам знакомы люди, изображенные на этих снимках?

Нестеров придвинул к себе фотографии, надел очки. Саша внимательно следил за ним. Фотографию Круглова профессор отодвинул довольно быстро. И вцепился глазами во второй снимок. Затем поднял их на Турецкого. Краска схлынула с его лица.

«Ну вот, сейчас опять сердечный приступ выдаст — и весь допрос», — раздраженно подумал Александр.

— Повторяю вопрос: вам знакомы люди, изображенные на снимках? Напоминаю, что вы предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний.

— Этого человека я никогда не видел, — ровным голосом ответил Нестеров, указывая на отодвинутую им фотографию, — а вот этого когда-то оперировал. Но не могу сказать, что знаком с ним.

— Когда это было?

— Это было… — он задумался, — лет десять тому назад.

— Как его зовут?

— Я не знаю его имени. Мне он представлялся как Танцор.

— Расскажите, пожалуйста, об этом человеке поподробнее.

— Поподробнее? Девяносто третий год. Я — пластический хирург, возглавляю платную клинику. И ко мне обращается пациент.

— Но на него должна была быть заведена карточка, не так ли? Фамилия, имя.

— Вместо карточки на меня был наведен ствол. С ним еще двое были. Охрана. Я и оперировал под дулом пистолетов. Вы вообще девяносто третий год помните?

— Помню. Но вопросы задаю я. И что, этот Танцор ничего вам о себе не рассказывал?

— Нет. И так было видно, что он бандит.

— А почему он обратился именно к вам?

— Это вопрос не ко мне, а к нему. Наверное, потому, что я был хорошим хирургом.

— А может быть, у вас была в криминальных кругах слава человека, помогающего бандитам?

— Не знаю. Я в криминальных кругах не вращался. Ко мне обращались пациенты, они платили деньги. Я их оперировал. Вот и все.

— Все? А Танцор после операции не продолжил знакомства с вами?

— Он был у меня дома. Один раз.

— Вы его приглашали?

— Нет. Такие люди не ждут приглашений. Захотел приехать — и приехал. С бутылками и цветами. Решил отблагодарить.

— А после? Он не продолжил знакомства с вами?

— Знакомства мы не продолжили.

— Может быть, он поздравлял вас с праздниками? С днем рождения, например.

— Нет, ничего такого не было. Вы переоцениваете степень благодарности больных. При удачном исходе лечения они очень быстро забывают своих докторов.

— А ваша бывшая супруга, Зоя Дмитриевна Руденко, показала, что Танцор, в течение как минимум пяти последующих лет, присылал вам ко дню рождения подарки и визитки для связи.

— Ах Зоя Дмитриевна… Она большая мастерица на мистификации, — криво улыбнулся Нестеров.

— То есть вы отрицаете всякую связь с человеком по кличке Танцор?

— Отрицаю.

— А что вы делали вчера, в восемь вечера?

— Вчера? Был дома. Смотрел телевизор.

— Это кто-то может подтвердить?

Нестеров помолчал, глядя на поверхность стола.

— Нет, никто подтвердить не может.

— А каковы были ваши отношения с Вадимом Яковлевичем Климовичем?

— Опять двадцать пять. Мы же в прошлый раз об этом говорили. Это что, способ пытки: задавать одни и те же вопросы?

— Прошу ответить.

— Никаких отношений с погибшим у меня не было. Я с ним встречался один-два раза в год на конференциях или симпозиумах. Обычный человек. Вполне пристойный чиновник.

— Но ведь это Лицензионная палата отозвала лицензию, то есть запретила вам работать. Наверное, вам это не понравилось.

— Мало ли что мне не нравится? Мне, может, наш премьер-министр не нравится, и что? Если он, не дай бог, сляжет, виноват буду я?

— Вернемся к Климовичу.

— Климович сделал то, что должен был сделать. Пришли документы из Контрольного института о введении новой системы контроля нашего препарата. О том, что эти контроли не проведены. То есть Контрольный институт, а в сущности, Литвинов не разрешает применение препарата на людях. Климович, естественно, отозвал лицензию. Я бы поступил на его месте так же. Он же не обязан был, да и не мог вникнуть в суть претензий Литвинова.

— Анатолий Иванович, в первый наш разговор вы, помнится, говорили, что у вас нет личных причин для вражды с господином Литвиновым.

— Говорил.

— И готовы это повторить?

— Да.

— Ваша бывшая супруга показала, что вы несколько лет тому назад приревновали ее к Литвинову. С ее слов, господин Литвинов виновник распада вашей семьи. Разве это не личный мотив для вражды?

Нестеров молча сверлил глазами стол. По щекам ходили желваки.

— Я так и знал, что они подкинут вам этот мотив.

— Кто — они?

— Литвинов. Зоя. Кто-то из них. Или они оба.

— Они встречаются?

— Понятия не имею.

— Неужели? А почему вы не рассказали мне о вашем разводе в первую нашу беседу? О роли Литвинова в этой истории?

Нестеров вдруг выпрямился, отчего показался Турецкому прямо-таки огромным. Глаза-буравчики вцепились в глаза Турецкого.

— Послушайте, вы! Порядочный мужик никогда не будет обсуждать с другими своих отношений с женщиной. И с бывшей женой, в частности. Вы этого не понимаете? А они, зная меня, понимают, что я не буду рассказывать о своем неудавшемся браке. Это ведь очень верный расчет: выдать вам мотив ревности. А вы купились.

— Вот что. Я не на рынке. Не продаю, не покупаю. Я расследую убийство. Вы что, не понимаете, что можете оказаться на нарах? Лет на десять. Что будете опозорены. И если выйдете, то одиноким, дряхлым стариком. И дело не только в вас. Без вас вашу клинику растащат и приберут к рукам. Может быть, те же литвиновы. Вы же не только за себя отвечаете, но и за своих людей! Поэтому отбросим чистоплюйство в сторону. Я прошу вас рассказать о вашем браке с Зоей Дмитриевной!

Видимо, Турецкому все же удалось достучаться до профессора. Он помолчал еще несколько мгновений, затем заговорил:

— Наш брак… Это неудачный опыт любви человека не первой молодости, не красавца, к тому же одержимого своей профессией, к красивой молодой девушке, которая не отвечала своему мужу взаимностью. Я ее любил, она меня — нет. Я должен был увидеть это до брака, но Зое удалось усыпить бдительность убежденного холостяка.

— Вы ревновали ее? Устраивали ей сцены?

— Я ее безусловно ревновал. Сцены? Поначалу я пытался выяснять отношения, если это можно назвать сценами. Для меня это была боль, кровоточащая рана, достаточно часто посыпаемая солью. Но довольно быстро я понял, что не смогу завоевать ее любовь. Это она завоевала то, что ей было нужно: московскую прописку и положение в обществе. Статус жены успешного хирурга. Я, как мужчина, в список ее ценностей не входил. К счастью, у меня была и есть любимая работа. А это спасает от многих личных переживаний. Единственное, о чем я ее просил, — соблюдать приличия. Потому что это невообразимо: видеть, как жена вешается на шею любого более-менее смазливого господина при каждом удобном, а чаще неудобном случае.

— Так было в ресторане? С Литвиновым?

— Она и это рассказала?

Нестеров замолчал. Желваки опять заходили по скулам.

— Так что было в ресторане пять лет тому назад?

— Литвинов — это был последний аккорд. Я застал их в мужском туалете. Они занимались любовью.

— У них уже был роман? — спросил Турецкий, лишь бы что-то спросить. Информация была впечатляющей.

— Понятия не имею. Скорее всего — не было. До этого. А после — не знаю. Я просто решил, что с меня довольно. Понимаете? Я терпел ее распутство достаточное количество лет. Наверное, я ее все-таки очень любил. Иначе это невозможно объяснить. Существует же самоуважение, самолюбие… Но вот наступил момент — и как будто упала пелена, занавес, что хотите. И за этим занавесом — пустая, голая сцена с грязными кулисами. Все. Я ушел из театра под названием «Зоя Руденко».

— Вы разъехались?

— Ну да. Она хотела, чтобы я просто ушел на улицу. И оставил ей квартиру своих родителей. Но у меня не было других квартир. Пришлось размениваться.

— Где вы теперь живете?

— На «Полежаевской». Вполне приличная однокомнатная квартира.

— Вы не отрицаете, что угрожали Литвинову?

— Мы уже обсуждали это. Я говорил, что сотру его в порошок. Если это можно воспринимать буквально — то да, угрожал.

— Расскажите поподробнее, где и когда это было.

— Это было два месяца тому назад, когда с его подачи нам запретили работать. Я же вам рассказывал.

— Повторите вкратце.

— Литвинов придумал новую систему контрольных тестов для проверки препарата, который мы используем в работе. Это совершенно бессмысленные тесты. И невыполнимые. Я пришел к Литвинову в его кабинет с евроремонтом, стал объяснять холеному господину, которого помню не лишенным способностей студентом, что вся эта система контролей бессмысленна. Он ответил мне дословно так: «Если бы вы включили меня в группу авторов вашего метода, у нас с вами проблем никаких не было бы». Вот так. Я вскипел, сказал, что это наглый шантаж. На что мой бывший ученик ответил мне: «Сейчас наше время — молодых и наглых. Ваша клиника или будет работать под моим патронажем, или не будет работать вообще». Вот так. Тогда я и вскричал, что он негодяй и я сотру его в порошок. И что он сделал? Он достал из кармана диктофон. Вот такой же, как у вас. И дал мне прослушать сделанную запись. И я услышал с пленки свой голос, кричащий, что сотру Литвинова в порошок. Вот его методы борьбы! Этот мой выплеск — это же фигурально! Я подготовил отчет о нашей деятельности. Я буду докладывать министру. У меня на руках отзывы из ведущих клиник страны, где применялся наш препарат. Это блестящие отзывы! У меня мнения настоящих специалистов, академиков, которые очень скептически отзываются о придуманной Литвиновым схеме. Я все это выложу на стол! Вот этим я и сотру в порошок Литвинова!

— Почему вы не рассказали мне об этом в мой первый визит?

— Не думал, что нужно пересказывать эти дрязги.

— Эти дрязги могут стоить вам свободы, — вздохнул Турецкий. — Ладно, вернемся к Зое Дмитриевне. Вы ей угрожали? Избивали ее? Во время совместного проживания или после?

Нестеров с тоской посмотрел на Турецкого:

— Боже, какой бред! Вам ведь самому противно задавать такие вопросы.

— Тем не менее ответьте.

— Я ни разу пальцем ее не тронул. Угрожать женщине может только моральный урод. Я ей не угрожал.

— Но все же Литвинов разрушил вашу семью — это факт?

— Это факт. Но на месте Литвинова мог быть Петров или Сидоров. Прошло пять лет. Зоя Дмитриевна мне глубоко безразлична. Я не знаю, как она живет, и не хочу знать. И меня абсолютно не волнует, есть у нее роман с Литвиновым или нет. И чтобы расставить все точки над «и», добавлю следующее: там, за стеной моего кабинета, сидит замечательная женщина. Не такая молодая, как Зоя, и не такая ослепительная красавица. Но это как раз то, что мне нужно. Я очень доволен своей личной жизнью, понимаете?

Дверь в кабинет открылась. На пороге возникла Изабелла Юрьевна.

— Я могу подтвердить, что вчера, в восемь часов вечера, Анатолий Иванович был у себя дома и смотрел телевизор! — звонким от слез голосом проговорила она.

— У этой женщины есть один недостаток: она подслушивает, — сказал Нестеров.

И по тому, как потеплело его лицо при взгляде на пухленькую, заплаканную Изабеллу, Турецкий понял, что мотив ревности отпадает. Начисто.

В кармане зазвонил мобильный. Достав трубку, Турецкий услышал голос Вячеслава:

— Саня, ты там как?

— Заканчиваю.

— Здесь у нас новости, одна другой краше. Мы с тобой, как законные жены, узнаем все самое интересное в последнюю очередь.

— Что именно?

— Танцор нашелся.

— Да что ты? Где?

— В морге Первой градской. Приезжай.

Александр нашел друга в коридоре морга. Тот курил, беседуя с толстым мужчиной в прорезиненном фартуке. Слава махнул ему рукой: подходи, мол.

— Ну что сказать? Прямое попадание в сердце. Это просто фантастика. У обоих трупов пуля в сердце. Первого в упор грохнули, второго — с расстояния метров двадцать. И лежат они у нас на соседних столах: убитый Сидорчук и убийца. Тоже убитый, — рассказывал толстяк.

— Что-что? — не понял Саша.

— Я тебе сейчас все расскажу, — увлекая друга по коридору, прогудел Грязнов.

— Смотреть будете? — крикнул им вслед толстяк.

— Обязательно. Минут через пять подойдем, — откликнулся Грязнов.

Прохаживаясь с Александром по коридору, Грязнов рассказал историю последнего дня жизни гражданина Акопова — он же Танцор, он же Чечеточник.

— Нет, ты представляешь, что такое судьба? Старлей, которому Чечеточник обязан жизнью, находит его спустя десять лет. И начинает шантажировать. Секретарша Акопова показала, что шеф очень занервничал после звонка некоего Сидорчука. Чечеточник решает вопрос кардинально: убивает шантажиста на лавочке Измайловского сада. Это вчера, в двадцать с минутами. И что дальше? Дальше он попадается под руку некоему бдительному криминалисту, из ближайшего РУВД, который, прогуливаясь по аллее того же парка, рентгеновским взором просвечивает респектабельного гражданина и видит в его кармане оружие. «Стой, кто идет? Документы! Ах, у вас в руках пистолетик? У нас тоже есть!» Трах-бах-тарабах, и все. Четыре трупа возле танка дополнят утренний пейзаж. В нашем случае — два.

— Ты что так веселишься-то? Что вообще за странная история? Что за бдительный криминалист такой?

— Ой, Саня, Москва — город маленький. Все уже все знают и шепотом друг другу пересказывают.

Грязнов поведал другу историю дуэли из-за вероломной дознавательницы. История уже приобрела широкую известность в узких кругах. Не в курсе был только подполковник Рябой. Прямо как законная жена.

Турецкий оценил ее по достоинству.

— Да-а. Вот уж воистину шерше ля фам. Его уже опознали, Чечеточника?

— Нет. Скоро привезут жену. Теперь уже вдову. Ну что, пойдем, посмотрим?

— А что обыск?

— За одной из картин, коими, как ты заметил, увешаны стены нашего Танцора, обнаружен сейф. Вскрыли. Там «беретта», «макаров», баксы, драгоценности.

— Пластит?

— Ни пластита, ни тротила — ничего взрывоопасного в квартире нет. Увы. Обшарили все.

За разговором они вошли в зал.

— Сюда! — позвал их толстяк в переднике.

На двух расположенных рядом столах лежали двое: крупный, кряжистый дядя с полуседой шевелюрой и стройный господин (да-да, даже сейчас его невозможно было назвать трупом) с иссиня-черными волосами и по-итальянски красивым лицом. Турецкий с любопытством рассматривал работу доктора Нестерова. Интересно, это он умышленно придал Танцору черты лица «крестного отца» сицилийской мафии в исполнении Аль Пачино? Чтобы, так сказать, намекнуть на истинную профессию своего пациента?

Лицо убитого накрыли простыней, так как в зал вошла Татьяна Акопова. Ее сопровождали пожилая женщина и оперативник из МУРа. Находящиеся вокруг прозекторы оставили работу и все как один устремили взгляды на высокую молодую красавицу с выпирающим животиком. Женщины подошли к столу.

— Вячеслав Иванович! Вот, гражданка Акопова и ее мать, гражданка Горовец. Они прибыли на опознание, — доложил оперативник.

— Татьяна Андреевна, вы можете опознать этого мужчину? — спросил Грязнов.

Толстяк отдернул простыню, обе женщины вскрикнули, ухватились друг за друга.

— Да, это он, Женя! — всхлипнула Татьяна.

— Это ваш муж, Акопов Евгений Леонидович?

— Да.

— Гражданка Горовец, вы знаете этого мужчину?

— Это мой зять, Танечкин муж. Господи, какое го-о-о-ре-е, — завыла женщина.

 

Глава 20

В гостях и дома

Из морга завернули на Петровку. Вячеслав уговорил друга перекусить и передохнуть в его ведомстве. Симпатичная секретарь Грязнова засияла навстречу начальству прозрачными, как лесная речка, глазами.

— Зиночка, мы со старшим советником юстиции голодны и от этого свирепы, понимаешь?

— Да, Вячеслав Иванович! Здравствуйте, Александр Борисович! Я сейчас же вас накормлю!

— Верю! — отозвался Грязнов. — А какие вести с полей?

— Звонил Колобов. У него есть информация по опознанию. Сидит у себя в кабинете, ждет вашего возвращения.

— Один?

— Нет. Со своей свидетельницей, — чуть улыбнулась Зиночка.

— Тогда корми нас скорее!

Грязнов увлек Турецкого в кабинет. Зиночка тем временем выпорхнула из-за стола.

— Какие кадры! — вздохнул Александр.

— Ты еще способен реагировать на что-то кроме?..

Он не закончил, так как Зиночка уже отворила попкой дверь. В руках ее был поднос, на котором лопались от жара разогретые в микроволновке румяные охотничьи колбаски. Они были разложены по двум тарелочкам и окружены сложным гарниром из зеленого горошка, свеклы под майонезом, крошечных маринованных огурчиков и спаржи. В маленькой плетеной корзиночке лежали ломти свежайшего хлеба.

Водрузив поднос на стол, Зиночка разложила накрахмаленные салфетки, проворно расставила яства.

— Здесь горчица, — указала она на одну из двух маленьких баночек, — а здесь моя фирменная приправа. Александр Борисович, попробуйте!

— И что же это?

— Много-много зелени с чесноком и грецкими орехами. Все это в сметане.

— Очень вкусно, — заверил друга Грязнов. — Зинуля, спасибо. Если Колобов сунется сюда раньше, чем мы перекусим, держи его в приемной. Вместе с его Лисовской.

— Поняла, Вячеслав Иванович. — Зиночка упорхнула.

— Гос-споди, почему у меня нет личной секретарши? — вздохнул Турецкий.

— Да, пожалуй, это недоработка Меркулова. Причем серьезная, — без тени улыбки произнес Грязнов. — Личные секретарши снимают массу проблем. — Ну что ж, под такую закуску не грех и выпить! Возражения есть?

— Возражений нет.

Вячеслав достал из сейфа бутылку виски. Из холодильника — лед и минералку. Щедрой рукой плеснул в квадратные бокалы алкоголь, добавил лед. Налил в фужеры боржоми.

— Что ж, выпьем, друг мой Саня. Уж не знаю даже за что. За упокой души Танцора как-то не хочется.

— Давай за жизнь во всех ее проявлениях.

— Во всех, говоришь? — усмехнулся Грязнов. — Ладно, давай.

Они выпили и принялись за еду. Едва с колбасками было покончено, Зинуля через селектор сообщила, что готов и кофе.

— Неси, незабвенная, — разрешил Грязнов.

Она опять открыла дверь попкой, хотя на этот раз вполне могла бы обойтись рукой. Но, видимо, использование данной части тела для открывания двери начальника нравилось как самой Зинуле, так и ее начальнику.

Перешли к кофе и сигаретам. В кармане Турецкого заверещал мобильник. Он вздрогнул, поймав себя на том, что опасается услышать голос Насти. Не то чтобы он был не рад ее слышать, но это был бы уже четвертый звонок за день. На дисплее действительно высвечивался ее номер.

— Отключи ты его, — посоветовал Грязнов.

Турецкий так и сделал, не глядя на друга.

— Ну что, вызываем Колобова?

— Давай.

Тут же, словно рояль из кустов, в дверь просунулся Колобов.

— Куда вы, Василий Алексеевич? Я же просила вас подождать. — Зиночка пыталась оттащить от двери начальства осанистого опера.

— Зина, брысь! — отбивался опер.

— Вячеслав Иванович! Вы слышите, как он со мной?! — едва не плача, подпрыгивала за спиной Колобова секретарь. — Как не стыдно, Колобов! Поесть дай людям!

— Господи, я что, мешаю, что ли? У меня же важная информация! Вы ешьте и слушайте!

Грязнов убрал виски.

— Валяй, входи. Мы уже закончили.

Колобов пропустил вперед Маргариту Сергеевну Лисовскую, которая зашла в кабинет начальника МУРа запросто, как к соседу по площадке.

— Добрый день, Маргарита Сергевна. Садитесь, — поприветствовал ее Грязнов и сел на свое место.

— Здравствуйте, Вячеслав Иванович! И вы, товарищ Турецкий!

— День добрый. — Александр встал, пододвинул Лисовской стул.

— Благодарю вас. Боже, какие джентльмены! — закатила глаза Лисовская.

— Ну что, Колобов? Каковы ваши впечатляющие успехи? — пророкотал Грязнов.

— Они впечатляют! — с жаром откликнулся Колобов. — Маргарита Сергеевна на предоставленных мной снимках узнала человека, который накануне убийства Климовича привлек ее внимание во дворе их дома.

— Давайте снимки.

Колобов выложил на стол с десяток различных фотографий. Маргарита Сергеевна оглядела их и вытянула одну, а именно фотографию Дмитрия Круглова, изъятую из его личного дела.

— Это он.

— Вы уверены? — спросил Турецкий. — Здесь ведь только лицо видно. А вот посмотрите-ка на это фото: невысокий мужчина, джинсы, черная футболка. Вы ведь так и описывали незнакомца.

— Да, одежда похожа. Но лицо… Нет, абсолютно нет!

— Вы же показывали, что лицо толком не запомнили.

— Да. Но это потому, что оно очень невыразительное. Мне казалось, что я его не запомнила. А когда увидела, сразу узнала. Видите, у него взгляд такой… злобный, исподлобья. Он так смотрел и на нас с Вадимом. А этот мужчина, — она указала на фото Чечеточника, — он совсем другой. У него очень… выразительное лицо. И волосы такие черные. И взгляд — властный. Очень интересный мужчина, хоть и невысокий. Настоящий мачо. Знаете, он похож на Аль Пачино.

Колобов ревниво кашлянул. Лисовская тут же отодвинула фотографию Чечеточника.

— Я уверена, товарищ Турецкий, что видела во дворе, накануне убийства Вадима Яковлевича, именно этого мужчину! — Она опять ткнула наманикюренным пальцем в Круглова.

Лисовская-то держится как своя, как член оперативно-следственной группы, усмехнулся про себя Александр.

— Хорошо. Спасибо вам, Маргарита Сергеевна. А когда возвращается ваш сосед? Тот, чье место заняла вечером накануне убийства серая «копейка». На днях, должно быть?

— Да, в четверг. Я видела его мать, она приходит цветы поливать. Так она сказала, что Николай приезжает в четверг. То есть через два дня.

— Что ж, еще раз спасибо.

— Колобов, проводи милейшую Маргариту Сергевну в свой кабинет и оформляй протокол свидетельских показаний, — дал команду Грязнов.

Сладкая парочка исчезла.

— Этак придется брать Лисовскую в свой штат, — усмехнулся Грязнов. — Ну что, Саня? Что высвечивается?

— Высвечивается Круглов, однако. Исчезнувший электрик. Нужно обыск у него делать. Пока ничего другого не высвечивается. Танцор оказался ложным следом.

— Уверен?

— Конечно. Ты же видел, как он живет. Мы уже знаем, кем он стал в новой жизни. Преуспевающий бизнесмен. И как лихо он может раправиться с каждым, кто напомнит ему о прошлом, — тоже видели. В морге, на соседнем столике. Так что доктор Нестеров — это для него преданье старины глубокой.

— Так он же ему открытки слал?

— Блеф. Это Зои Дмитриевны выдумки. Так я думаю. Им нужен был мотив ревности…

— Кому — им?

— А-а, я ж тебе еще не рассказал о вчерашнем дне.

— Да, любопытно было бы послушать. Я тебе домой звонил. Ирина сказала…

— Ладно, некогда сейчас. Я к себе двинусь. Может, сегодня же успеем с обыском. Позвоню позже.

В приемной Саша послал Зиночке воздушный поцелуй, но девушка лишь с достоинством кивнула головкой и уставилась в компьютер.

Прибыв на Дмитровку, Саша ринулся прямо к Меркулову. Клавдия доложила, что начальник будет нескоро. Уехал в Думу.

— Я вам сообщу, Александр Борисович, когда Константин Дмитриевич вернется, — официальным тоном произнесла она.

— Спасибо, радость моя! — улыбнулся Турецкий.

— Ой, ладно… У вас нынче другие радости… — не глядя на него, съязвила Клавдия.

Чего это они все? Откуда? Не успеешь влюбиться, уже все всё знают. Однако!

Оказавшись в собственном кабинете, Саша решил попить кофе в спокойной обстановке. Пока закипал кофейник, он курил, глядя в окно.

Мобильник, включенный по выходе из кабинета Грязнова, опять зазвонил. Номер абонента был неизвестен Турецкому. Он снял трубку.

— Александр Борисович?

— Да, слушаю.

— Это Маша.

— Кто?

— Консьержка из дома девять. По Староконюшенному.

— Да-да, помню. Здравствуйте, Маша.

— Вы просили меня вчера сообщить вам, если Литвиновы уедут из дома.

— Да, просил.

— Так Марат Игоревич вскоре после того, как вы ушли, уехал на машине.

— А что же вы мне не позвонили?

— Я звонила. У вас мобильник был отключен.

— Как это? — Саша помнил, что не отключал трубку, находясь у Насти.

— Ну да, отключен. Я несколько раз звонила.

— Ну да, правильно, я был… Ну, неважно. А что, Литвинов вернулся?

— При мне — нет. Я сменилась в девять утра, он не возвращался.

— А Литвинова?

— Ой, про нее он сказал, что у нее подскочило давление, что ее нельзя беспокоить. Что он ей врача вызвал.

— И что? Был врач?

— При мне — нет. И еще… вы просили вспомнить про одиннадцатое или двенадцатое сентября. Я не знаю, нужно ли это…

— Маша, вы приходите, пожалуйста, в Генпрокуратуру. Это на Дмитровке. И все мне расскажете.

— Ой, я сегодня никак не могу, — испугалась девушка.

— А завтра?

— Завтра приду. Когда?

Саша прикинул, что утро могло быть занято какими-нибудь срочными делами.

— В четырнадцать ноль-ноль. Вас устроит?

— Хорошо.

— Ну, до завтра. Я выпишу вам пропуск.

Едва закончив разговор с Машей Белых и выпив первую чашечку кофе, Саша опять был вынужден взяться за мобильник, который подавал позывные.

— Але, это ты?

— Настя! Ты звонишь мне сегодня уже пятый раз!

— Ну и что? Ты не рад? — Голос ее потускнел.

— Я рад. Но это невозможно! Так нельзя, понимаешь? У меня работа… Я же тебе вчера объяснял!

— Я только на минутку, узнать, где ты.

— Где я? Я в морге, я в кабинете начальника Московского уголовного розыска и мало ли где еще! И потом. Я только что узнал, что вчера, когда я был у тебя, мой мобильник был отключен. Ты не знаешь почему?

— Я его отключила, — буркнула Настя.

— Ты с ума сошла! Как ты могла?! Я ждал звонка! Это просто…

— Ну извини. — В голосе зазвучала обида.

— Ты не сердись. Но ты должна понимать, что я не мальчик-студент, который перезванивается со своей подружкой каждые две минуты, потому что ему больше нечего делать. Телефон служит мне для работы, понимаешь? И я очень прошу тебя не звонить каждые пять минут! И запомни: отключать мой телефон категорически запрещается!

В трубке всхлипнули. После чего пошли короткие гудки. Ну вот, начинается… Нет, ну что за выходка?! Отключить телефон! Представляю, если бы это сделала Ирина! Что бы я ей устроил! Но Ирина никогда бы такого себе не позволила. Так же как и не позволяла себе трезвонить мужу на трубку без самой крайней надобности.

Саша закурил, налил кофе.

И все равно он не мог злиться на Настю больше пяти минут. Он весь был еще напоен ее запахом, вкусом ее бархатистой кожи, ее веселым смехом, ее молодым, гибким телом…

 

Глава 21

Мужской разговор

Обыск в квартире Дмитрия Круглова удалось произвести на следующий день, во вторник. Основным предметом мебели пропавшего электромонтера был современный компьютерный стол, на котором царил «пентиум» последней модели. Еще в комнате наблюдались узкий потертый диван, стол, телевизор, платяной трехстворчатый шкаф времен пятидесятых.

На застекленной лоджии куча пустых бутылок. Там же, в самодельном стеллаже, сбитом из подручных средств, был найден ящик, в котором криминалисты обнаружили пластит, провода, таймеры, запальные устройства — целый арсенал. Были сняты отпечатки пальцев, коих хватало в избытке, в том числе и на внутренней поверхности ящика, и на его содержимом. Все это было отправлено в лабораторию для сравнения данных образцов с вещдоками, приобщенными к материалам дела еще Томилиным.

Было почти ясно, что образцы, изъятые с мест преступления и найденные в квартире Круглова, будут идентичны. Не ясно было, где сам Круглов.

Турецкий с Грязновым сидели теперь уже в кабинете Александра, на Дмитровке.

— Так, исполнителя, можно сказать, вычислили, — ерошил редкую гриву Вячеслав. — Только на хрена ему это нужно? Это что, Нестеров снюхался с данным электриком, чтобы тот, значит, сначала одного, потом?.. Хотелось бы найти этого Круглова. Заслушать начальника транспортного цеха. А что твой Нестеров? Ты еще не отчитался за последний визит к нему. За вчерашний.

— Я, Слава, не только за это не отчитался.

— Так давай, облегчай душу.

— Представь, Слава, ты был прав как никогда, подозревая наличие романа между Литвиновым и Зоей Руденко.

— Да ну! Неужто с поличным взял?

— Почти. Засек их ранним воскресным утром в кафешнике на Старом Арбате, как раз неподалеку от Староконюшенного. Не удержался, сходил по месту прописки Литвинова и выяснил, что да, рыжеволосая дама провела ночь в квартире тринадцать.

— А жена?

— Жены не было дома. Она была на даче. Опа! Да, это уже серьезно!

— Что?

— Склероз. Мне же еще вчера принесли распечатку телефонных разговоров Литвиновых с пятницы по воскресенье!

— А Нестерова?

— И его тоже. — Саша полез в сейф, достал папку. — Правда, было сказано, что там ничего интересного нет, — как бы извинялся не то перед собой, не то перед другом Турецкий, — но все же… — Вот что. Чтобы время тратить с умом, давай-ка ты прослушай диктофонную запись вчерашнего допроса Нестерова. Вот наушники, мне во второй раз слушать неинтересно. А я посмотрю распечатки разговоров наших фигурантов.

Саша углубился в скрепленные степлером листки.

«Пятница, 20 сентября, 17.25. М. И. Литвинова звонит по телефону № 141-25-78 (рабочий телефон).

М. И. Л и т в и н о в а. Марат? Ты можешь сейчас говорить? Я с ума сойду! (Голос испуганный.)

М. И. Л и т в и н о в. Але? Ну что еще случилось? Я прошу тебя, успокойся. Я перезвоню.

Пятница, 20 сентября, 17.35. М. И. Литвинов звонит по телефону № 140-38-94 (домашний телефон).

Л и т в и н о в. Теперь объясни мне все спокойно.

Л и т в и н о в а. Он опять звонил. Следователь. (Голос испуганный.)

Л и т в и н о в. По телефону?

Л и т в и н о в а. В дверь. Я не открыла.

Л и т в и н о в. Откуда ты знаешь, что это был следователь?

Л и т в и н о в а. Маша позвонила снизу, из вахтерки. Сказала, что идут ко мне. Я боюсь. Вдруг он вернется? Он же неуправляемый! Он же там без надзора. Может, уже сбежал! И заявится сюда. С него станется, он же псих! Марат, нужно что-то делать! Заплати ему, пусть он исчезнет!

Л и т в и н о в. Так. Во-первых, умница, что не открыла, и впредь двери никому не открывай, ясно? Пусть вызывают повесткой, официально. Ты не обязана впускать их в дом. Второе: я сейчас же съезжу туда. Так что успокойся. Вернусь — все расскажу. Прими валерианки. Или рюмку выпей, что ли… Попробуй поспать. Подожди, вот что! Пригласи на воскресенье на дачу кого-нибудь. Зверевых там или еще кого… Тебе нужно отвлечься. И не нервничай, милая! Я с тобой! Хорошо?»

Пятница, 20 сентября. 19.30…

Так, что у нас здесь? Саша пробежал глазами текст. Вот Литвинова приглашает на воскресенье гостей на дачу. Вот звонит мужу на мобильный. Волнуется, как у него дела. А у него все в порядке, и он скоро вернется. И пусть она ложится спать, не ждет его.

С пятницей покончили. Суббота, суббота… Весь день — тишина. Ага, в восемь вечера Литвинова звонит мужу на мобильный. Вот это да! Саша впился глазами в строчки.

«Л и т в и н о в а. (плачет, говорит с трудом). Марат, Марат… Здесь такой ужас… Я вошла в дом… Он сидит за столом… Он уже холодный…

Л и т в и н о в (кричит). Кто? Что значит холодный?

Л и т в и н о в а. Ты сам знаешь кто! Он мертвый!

Л и т в и н о в. Как? Отчего?

Л и т в и н о в а. Откуда я знаю? Он сидит за столом. Рядом бутылка водки. Пустая. Объедки всякие. Он лицом в стол. Я его звала сначала, потом подошла, потрогала пульс. Какой там пульс! Он ледяной весь. Приезжай немедленно!

Л и т в и н о в. Вот идиот! Добрался до моих припасов, козел! Марина, успокойся…

Л и т в и н о в а. Ты приедешь?

Л и т в и н о в. Я не могу, я на работе! Машина у тебя. Пока я дела закончу, электрички уже не будут ходить.

Л и т в и н о в а. Я здесь с ума сойду! Я не могу сесть за руль!

Л и т в и н о в. И не нужно! Вызывай «скорую». Его заберут в морг.

Л и т в и н о в а. Да? А что мне говорить?

Л и т в и н о в. Говори что есть. Наняли работника. Он жил один. Напился до смерти. Ты-то при чем? Его увезут. Запиши куда. Сегодня не приезжай, я тебе запрещаю! В таком состоянии нельзя за руль! Переночуй у соседей, если в доме боишься. А утром возвращайся. Все решим. Я решу все вопросы, поняла?

Л и т в и н о в а. Маратик, приезжай, умоляю! Мне здесь страшно! Возьми такси и приезжай!

Л и т в и н о в. С ума сошла? Это сколько стоить будет? Мне его еще хоронить. Возьми себя в руки! Вызывай «скорую»! Позови соседей. Все! Отбой!»

Саша потер переносицу. Вот почему гражданка Литвинова воскресным днем, когда столкнулась с ним в своем подъезде, была словно невменяемая! Теперь это состояние понятно, если учесть, что накануне она разбиралась с трупом. А что делал Литвинов? Как следовало из распечаток с мобильного, он отменил воскресных гостей. И все. И, как уже известно, провел ночь с Зоей Дмитриевной. Однако! Хладнокровный господин.

Но Валера-то мой! Работник хренов! Я же его спрашивал, что там в распечатках? Есть что важное? А он что? Ерунда. Базар-вокзал. Ничего себе базар!

И я осел! Нужно было подождать, покараулить Литвинова! Со слов консьержки, он уехал вскоре после моего ухода! И поехал… куда? Решать вопрос с похоронами. Чьими? Да электрика! Ясно, как божий день!

— Кретин, осел!

— Это ты кого так честишь, Санечка? — Грязнов отключил диктофон.

— Себя! Кретин!

— А поподробнее можно?

— На, читай!

Турецкий придвинул листки к Грязнову, сам закурил, встал у окна.

Что же делать? Нужно немедленно обзвонить морги. Выяснить, где труп Круглова. И лететь туда на всех парусах! Не могли же захоронить Круглова за двое суток! Пока вскрытие, заключение, справки всякие… Пока Грязнов читал, Турецкий схватил телефонную трубку, сделал соответствующие распоряжения.

Грязнов отложил листки.

— Кто тебе распечатку принес?

— Валерка Нарядчиков.

— И что? Он тебе не сказал, что там важная информация?

— Он сказал с точностью до наоборот: нет никакой важной информации. И я закинул эти листки в сейф. Прочитал бы сразу…

— Сразу — это в понедельник?

— Да.

— А ты ведь, Санечка, помнится, был возле дома Литвинова в воскресенье утречком? Молчишь?

— Ну был, я же сам тебе сказал об этом.

— И даже наружку туда вызвал, так?

— Да. Приехали Фонарев и Чесноков. Вели их, Литвинова с Руденко. Они дошли до метро, а потом Руденко под присмотром Чеснока домой поехала. И Литвинов домой вернулся под приглядом Фонаря.

— И что дальше?

— Что, что? Ты меня допрашиваешь, что ли? — начал заводиться Турецкий. — Я и сам знаю, что осел! Отпустил Фонарева, пожалел — воскресенье все же. Велел болтаться поблизости. Обработал консьержку. Чтобы звонила мне на мобилу, если Литвиновы дом покинут.

— Что же, она тебе не позвонила, что ли?

— Ну… Я сам «трубу» отключил нечаянно.

— Ты сам отправился в Мансуровский переулок, дом семь.

— Ты что? Ты что, следишь за мной? — вскричал Турецкий.

— Что ты несешь, Саня? Давай-ка выпьем и поговорим по-мужски. Я не думал, что этот разговор потребуется, но теперь вижу — надо нам помараковать.

Грязнов встал, запер дверь Турецкого на ключ. Достал из портфеля бутылку водки, соленые огурцы и хлеб.

— Неприхотливая закуска, — отметил Александр.

— Чтобы от разговора не отвлекаться, — откликнулся Грязнов, разливая водку по стаканам. Давай тяпнем за дружбу. За нашу дружбу. Не возражаешь?

— Нет. Пока не вижу оснований не поддержать тост, — как бы хорохорился Турецкий.

Они выпили, взяли по краюхе хлеба с огурцом.

— Классные огурцы, — отметил Турецкий. — Сам солил?

— Нет. Это Зинаида солила.

— Зинуля? Секретарша?

— Она самая.

— Понятно.

— Саня, оставим Зину в стороне и давай поговорим о Насте Вересовой, об Ирине и о тебе.

— Прямо «Сага о Форсайтах». Откуда ты знаешь про Настю? Шпионишь?

— Дурак ты. Ты кого просил ее адрес пробить? Забыл уже?

— Колобова просил.

— Вот именно.

— А он тебе тут же донес.

— Не донес, а доложил. Потому что сразу понял, что никакая она не свидетельница по какому-то там делу о краже булочки из универсама.

— Я этого не говорил. При чем здесь булочка?

— Это я фигурально. Саня! Ты соображаешь, что ты делаешь? Эта девочка годится тебе в дочери.

— Ну и что? Какое ваше дело? Твой Колобов спит с Лисовской чуть ли не в здании МУРа, твоя Зинуля засаливает для тебя огурчики. Моралисты хреновы!

— Тихо, тихо. Ты не психуй. Давай-ка выпьем еще, и я тебе притчу расскажу.

— Давай выпьем. Мне что? Солдат спит, служба идет. Наливай.

— Уже.

— За что?

— За взаимопонимание.

— Замечательный тост. Вперед!

Турецкий занюхал выпитое куском хлеба.

— Так вот, Санечка, притча эта буддийская.

— Слова списал у Моисеева? Нашего отца-криминалиста?

— Не важно. Важна суть. А суть такова: старый буддийский монах и его ученик отправились в путешествие в сезон дождей. И возле одного из разлившихся ручьев увидели молодую женщину. Как ты, Санечка, конечно, знаешь, буддийские обеты запрещают даже поднимать глаза на женщин.

— Во-во! Это интересно. С этого места поподробнее.

— Так вот. Несмотря на запрет, старый монах посадил девушку к себе на плечи и перенес ее через ручей. Весь оставшийся до вечера длинный путь молодой монах негодовал про себя на своего учителя. И только ночью, улегшись спать, он позволил себе спросить: «Учитель! Как вы могли так поступить? Это противоречит всем нашим обетам!» Старый монах рассмеялся в ответ: «Да, но я оставил женщину у ручья, а ты целый день носишь ее на себе. Так кто же из нас нарушает обет?» Так кто же из нас нарушает обет, Санечка? Я, Колобов или ты? Эту девочку по имени Настя ты носишь на плечах уже месяц. У тебя на лбу «основной инстинкт» звездой сияет. Это видят все. Твои подчиненные, которые стали вдруг капризны и не хотят работать по воскресеньям или не улавливают в распечатке телефонных разговоров то, на что нужно ткнуть пальцем. Кот из дома — мыши в пляс! Куда это годится? Ну ладно, работа. Это вся наша с тобой жизнь, но не вся. И не главная. Что ты делаешь с Ириной?

— А что?

— Что? По морде бы тебе за это «что?». Я звоню ей вчера, спрашиваю тебя. Она мне с весельем повешенного сообщает: «Турецкого нет. У него роман».

— Ты… Вы… Вы что, сказали ей?

— Дурак ты, больше ничего. Кто мог ей сказать? Я? Колобов? Может, Лисовская?

— Откуда же она?..

— Санечка! Я, конечно, не сексолог, не психоаналитик, но я задам тебе вопрос, который наверняка задали бы вышеозначенные специалисты: когда ты спал со своей женой? Когда это было в последний раз?

Александр докурил сигарету, вдавил в пепельницу окурок и тут же закурил снова. Ну да, месяц назад, не меньше. А раньше? Гос-споди… Не было дня, чтобы…

— Это не твое дело!

— Это мое дело! Разумеется, не нужно вспоминать даты. Потому что раньше, когда бы я ни позвонил, я знал, что оторвал тебя от Ирины.

— Ты мне всегда завидовал.

— Да, завидовал. Но по-доброму. Неужели ты не понимаешь, что вы с Ириной — моя семья?! Я любовался вами, гордился вами!

— Ей нечего бояться. Я ее никогда не брошу.

— Саня! Да ты и впрямь осел! Ты привык к своему счастью, ты привык к Ирине, к ее любви. Ты ничего не понимаешь в своей жене… Она сама от тебя уйдет!

— Кто? Ира? От меня?!

— Да! И я на ней женюсь.

— Что? Разбежался!

— А что ты делаешь с девочкой? С этой Настей?

— Тебе в подробностях? — злобно сузил глаза Александр.

— Дурак ты. Я не о том. Ты ее к себе привязываешь. Она привыкает к тебе. Ты приручаешь ее. Какое ты имеешь на это право? Ты, женатый человек?

Саша потер переносицу, глухо заговорил:

— У нас с ней есть договоренность: Настя свободный человек. И когда она захочет от меня освободиться, она уйдет. И я слова не скажу.

— Договоренность… Грош цена таким договоренностям. Чтобы от тебя освободиться, ей нужно перестать с тобой встречаться. Именно так, а не наоборот.

— А я пока не готов с ней расстаться! Не готов, понимаешь? Я влюбился!

— Ну да, седина в бороду…

— Прекрати говорить пошлости! — вскричал Турецкий. — Я знаю, что все это кончится, и я буду страдать. Так, как страдает сейчас Ирина. Но на сегодня у меня нет сил разорвать эти отношения. Нет, понимаешь?

— Стараюсь понять.

В дверь кабинета Турецкого стучали. Стучали уже довольно давно и безуспешно.

— Кто? — подойдя к двери, спросил Грязнов.

— Мне нужен товарищ Турецкий, — проговорил снаружи приглушенный двойными дверями девичий голосок.

— Вы кто? Как фамилия?

— Белых. Мы договаривались.

— Минуточку…

Грязнов повернулся к Саше. Тот кивнул:

— Да, я ее вызывал на четырнадцать. Это свидетельница по Литвиновым.

— Господи, ну и рожа у тебя сейчас. Испугаешь свидетельницу. Ладно, я ее допрошу… Кабинет есть свободный?

Саша открыл ящик стола, вынул связку ключей:

— Вот, в двадцатом сейчас никого.

— Так я с ней поговорю, а ты приведи себя в порядок.

Грязнов вышел, пророкотав что-то вежливо-извинительное. Саша слышал обрывки слов: «экстренное совещание», «позвольте мне, генералу, побеседовать со столь милой дамой»…

Угодник женский! А туда же, воспитывать!

Но в глубине души Саша понимал, что все, сказанное Грязновым, — справедливо. И на душе Турецкого было мерзко. Он тряхнул головой, начал наводить на столе порядок. Убрал бутылку и закусь в холодильник, вымыл стаканы, вытер стол.

Зазвонил телефон. Саша снял трубку.

— Александр Борисович! Это Безухов. Докладываю обстановку: Михаил Круглов умер в ночь с пятницы на субботу. В субботу вечером был доставлен в морг больницы номер… Там делали вскрытие.

— Когда?

— В понедельник утром.

— То есть вчера? Так он еще там, труп?

— Нет. Сегодня утром его кримировали.

— Как? Кто?

— Кто кремировал, я не знаю пока. Но в качестве родственника выступал Литвинов Марат Игоревич.

 

Глава 22

Полиция нравов

Утром в четверг Турецкий сидел в своем кабинете, еще раз изучая бумаги, касающиеся смерти Дмитрия Круглова. Он выкурил почти целую пачку сигарет, вчитываясь в эти бумаги.

Придраться было не к чему. Электрик умер на даче Литвинова, выпив почти литровую бутыль водки. Причина смерти: острая коронарная недостаточность, остановка сердца.

Врачи «скорой» показали, что случай, к сожалению, заурядный. На вопрос: какова концентрация алкоголя в крови умершего — ответили, что сама по себе концентрация не смертельная, но дело в индивидуальной переносимости. К тому же нужно рассчитывать на килограмм веса тела. А тело было весьма тщедушным. И недоедал он явно. Признаки дистрофии. А печень — это вообще слезы. Цирроз в оба глаза смотрит. И в мозгах у него того… Изменения сосудов. Короче, летальный исход был неизбежен. Хозяйка дачи объяснила, что Круглов — инвалид войны. Все хвори — застарелые. И чего же удивляться? Нажрался водки после большого перерыва — и привет.

Кровь на наличие каких-либо препаратов или ядов исследовали? Так, по общим параметрам исследовали. Кроме алкоголя — ничего. Мы и дали разрешение на захоронение. Он же одинокий, этот Круглов. Хорошо еще, что мужчина, хозяин дачи, взялся хоронить. А то болтался бы здесь в холодильнике до морковкина заговенья.

— Лучше бы болтался, — буркнул Турецкий.

В крематории та же песня: замечательный человек Литвинов взял на себя все хлопоты, оплату процедуры. Единственная его просьба — сделать все побыстрей, так как он человек занятой, собирался в командировку. Мы посмотрели — все документы в порядке. Разрешение на захоронение есть. Ну и почему бы не пойти навстречу?

— Сколько же это стоило — пойти навстречу?

— Това-а-рищ следователь, обижаете!

Разумеется, вчера, в среду, рванули в садоводство Академии медицинских наук (ишь ведь куда пристроился, гад!). Нашли понятых, вскрыли дом. Но ничего компрометирующего Литвинова обнаружить не удалось. Все уже было вымыто, убрано. Криминалисты с тоской оглядели помещение.

— Нет, Сан Борисыч, это мы поздно приехали. «Пальчики» снять можем. Но толку-то?

Вот и весь сказ. Ловок он, наш господин Литвинов!

Сегодня, в одиннадцать ноль-ноль, Литвинов был вызван официальной повесткой в Генпрокуратуру. Повестку вручили вчера его личному секретарю, под роспись. Сам гражданин Литвинов, так славно состряпавший свое дельце за каких-то полтора дня, целые сутки где-то пропадал. Телефон квартиры не отвечал. Но было известно, что Марат Игоревич отзванивается супруге на мобильник, сообщает, что все еще занят похоронными делами, и просит любимую жену не волноваться и, главное, не реагировать на звонки как в дверь, так и по телефону. Связь только через мобильный.

Дурак, как будто нельзя прослушать мобильник! Александр взглянул на часы. Без двух минут одиннадцать. Ровно в одиннадцать в кабинет постучали.

Литвинов вошел, неся на лице маску человека безмерно уставшего, в меру скорбящего, но и довольного собой. Вошел с чувством выполненного долга.

— Здравствуйте, Александр Борисович!

— Здравствуйте, Марат Игоревич. Прошу садиться. — Турецкий встал, прошел к окну. — У меня здесь накурено. Давайте проветрим.

— О нет. Умоляю, не окрывайте окон. У меня застарелый гайморит, так что никаких запахов я не чувствую вообще и табака в частности. А вот к сквознякам чрезвычайно чувствителен.

— Как угодно.

Александр вернулся к столу. Литвинов сел напротив, кинул взгляд на диктофон.

— Будем под запись разговаривать?

— Да, это официальная дача показаний. Представьтесь. Назовите адрес, место работы, должность.

Литвинов отвечал спокойно, опереточный баритон звучал уверенно.

— Скажите, пожалуйста, что вы делали вечером двадцатого сентября? Это прошлая пятница.

— Я ездил на дачу.

— С какой целью?

— Для поездки на дачу пятничным вечером нужна цель?

— Вопросы задаю я.

— Проверить, как там дела. Мы с женой пригласили гостей на воскресенье, поэтому я повез туда продукты. Бутылки с алкоголем, всякое такое. Потому что в выходной мы должны были везти на своей машине еще одну пару, безлошадную, так сказать. Ну и чтобы в салоне было посвободней, я часть продуктов завез на дачу в пятницу вечером.

— У вас на даче в это время кто-нибудь был?

— Да. Там работал мастер по электричеству. Мы, знаете ли, затеяли ремонт, но, прежде чем заниматься стенами, нужно переделать проводку. Там был мастер.

— Фамилия, имя мастера?

— Дмитрий Семенович Круглов.

— Это электромонтер из вашего дома, по Староконюшенному?

— Да, это он.

— Почему вы наняли именно его? В поселках, как правило, есть свои бригады, которые берут такие заказы.

— А почему бы мне его не взять? Я его знаю… знал. Он хорошо работает, когда трезв. И берет недорого. К тому же он был в отпуске и сам попросился на эту работу. Сказал, что хочет срубить деньжат.

— Вы приехали. Кстати, а почему вы приехали один, без жены?

— Потому что я не собирался там задерживаться. Зачем же Марине трястись туда-сюда?

— Но если вы ждали гостей, она могла бы остаться на даче на субботу, готовиться к приему…

— Это наше семейное дело, как нам готовиться к приему гостей. Марина решила, что поедет в субботу днем. В пятницу она плохо себя чувствовала.

— Хорошо. Вы приехали — и что дальше?

— Я посмотрел, как идут работы. Поругал его, потому что за неделю он почти ничего не сделал. Выгрузил сумки, предупредил, что в субботу днем приедет Марина Ильинична, а в воскресенье у нас будут гости, а у него — выходной. Вот и все.

— Вы с ним не выпивали?

— Господь с вами! Я за рулем!

— Давайте прикинем. Осмотр проделанной работы, сумки — по холодильникам. На все про все полчаса. А ваш сосед, Гейченко, показал, что вы пробыли в доме два часа тридцать минут. И уехали поздним вечером. В двадцать три часа. Что же вы там делали?

— Ну… Пришлось поговорить с Кругловым. Он всю неделю один, как бирюк. Упросил меня чаю с ним выпить.

— А водку он не пил?

— При мне — нет.

— Вот вы говорите, что Круглов отработал у вас на даче почти неделю. А когда именно он туда приехал?

— В первый день отпуска. Двенадцатого. Я сам его привез. Он же не знал, как туда добираться.

— Во сколько это было?

— Вечером. Около шести вечера. Я закончил работу пораньше, заехал домой, пообедал. И забрал его.

— Откуда?

— Из его дома. Он живет… это дом семь, рядом с нами.

— А что он делал, когда вы за ним заехали?

— Сидел у своего компьютера. Он, знаете ли, помешан на компьютерных играх. Сидел, играл.

— Двенадцатое — это день гибели Климовича.

— Да, я помню. Но, во-первых, я тогда еще не знал об этом, а во-вторых, чем я мог помочь убитому? Я вот пытаюсь помочь вам расследовать это убийство, но вы от моих показаний отмахиваетесь.

— Продолжим. В субботу ваша жена уехала на дачу. Она вам звонила оттуда?

— Да! Господи, товарищ Турецкий, вы ведь уже знаете, что Круглов умер на моей даче.

— Откуда вы знаете, что мне это известно?

— Соседи с дачи звонили. Вы там у нас вчера шмон навели. И напрасно, — чуть усмехнулся он.

— Напрасно? Это в каком смысле? Поздно приехали?

— Ах, я не о том. Смерть человека — это очень прискорбный факт. Но я-то здесь при чем? Этот дурак добрался до бутылок с водкой и выпил литр. Марина приехала — он уже труп! Бедная девочка! Ей пришлось вызывать «скорую», ночевать там одной…

— А что же вы к ней не приехали?

— Я был занят в тот вечер по работе.

— В субботу?

— У меня ненормированная рабочая неделя.

Он был само спокойствие и самообладание. Турецкому очень хотелось вывести этого господина из себя. Но пока этого не получалось.

— Марат Игоревич! В наш первый с вами разговор и вы, и ваша жена жаловались на угрозы со стороны Нестерова. Было?

— Конечно! Я вам именно об этом и толковал!

— …На ночные звонки. Еженощно, в три часа. Целый месяц, вплоть до убийства Климовича.

— Ну да.

— Звонил Нестеров?

— Да.

— Но Нестеров в это время находился в больнице и звонить вам не мог. Это выяснено. Кто же звонил?

Литвинов на долю секунды отвел глаза, но тут же спокойно взглянул на Турецкого.

— Звонил именно Нестеров! — с нажимом произнес он. — А как ему это удавалось, это уж вы должны выяснить, а не я.

— Понятно. А теперь он звонит? Угрожает?

— Нет. После смерти Климовича звонки вскоре прекратились. Очевидно, он решил, что достаточно напугал меня.

— Вернемся к субботе. Марина Ильинична обнаружила труп, вызвала «скорую». Покойного увезли. Что было дальше? Каковы ваши действия в связи с этим несчастьем?

— Я был вынужден заняться похоронами. Это естественно для порядочного человека. Посудите сами: он умер у меня на даче, накачавшись моей водкой. Я как бы невольный виновник гибели человека. К тому же человека одинокого. Это мой долг — предать тело земле.

— Тело вы не земле предали, а печи крематория. И обернулись со всем этим скорбным мероприятием весьма быстро.

— А что вас не устраивает? Есть официальное заключение о смерти. Ничего криминального не обнаружено. А у меня, знаете ли, каждый день расписан. Я не могу тратить неделю на погребение чужого мне, в сущности, человека. Вы в чем меня подозреваете? — вскричал он. — Вот уж воистину: добрые дела наказуемы!

— Давайте снизим пафосность. Значит, в субботу вечером ваша жена осталась на даче, наедине с трупом, а вы в городе, в своей квартире. Наедине с кем?

— Какое это имеет значение? — сузил глаза Литвинов.

— …С Зоей Дмитриевной Руденко, которая вообще-то отрицала какую-либо связь между вами.

— Это наше личное дело! Да, она отрицала. Потому что бережет мою репутацию! Я, между прочим, женатый человек. А вы вместо того, чтобы понять, что Нестеров питает ко мне лютую ненависть из-за того, что Зоя полюбила меня, понять, что это тоже мотив преступления, которое чуть было не состоялось… Вы лезете в мою постель…

— Но почему же все-таки убит Климович, а не вы?

— Не получилось у него со мной! А дважды снаряд в одну воронку не ложится. У него не вышло меня убить, так он решил напугать меня на всю оставшуюся жизнь. И это не вышло!

— А вы знаете, Марат Игоревич, что вы, обуреваемый самыми светлыми, человеческими чувствами, засунули в печь крематория убийцу Климовича?

Литвинов изобразил удивление, замешательство, растерянность… Но тут же как бы овладел собой.

— Откуда это известно?

— Это известно. На сегодня это известно доподлинно, — вздохнул Турецкий. — Как и то, что первое взрывное устройство, которое было обнаружено над вашей дверью, тоже повесил ваш электрик. Дмитрий Круглов. Вот какая картинка получается. И вы этого убийцу в течение недели держите у себя на даче. А потом он умирает, накушавшись вашей водки.

— У вас ко мне предвзятое отношение, — процедил Литвинов. — Если убийца — Круглов, то он всего лишь исполнитель. Потому что никакой личной вражды между нами не было. Больше того, он очень привязан был к моей жене. Она его опекала, подкармливала, разговаривала с ним. Это весь дом подтвердить может. А уж Климовича наш электрик знать не знал. Получается, что его кто-то нанял.

— Получается, — согласился Турецкий.

— И вы думаете, что это я его нанял, чтобы он меня убил? Или моя жена?

— Что я думаю… Думаю, что нужно быть весьма хладнокровным человеком, чтобы отправить жену разбираться с трупом, а самому принимать в супружеской спальне любовницу.

— Слушайте, вы! — Литвинов разъярился, это было видно. — Вы не полиция нравов. И вряд ли в нее попадете. Потому что у вас у самого рыльце-то в пушку. Я тут днями видел вас, и не единожды, возле «Кропоткинской». С девочкой лет восемнадцати. Думал, это ваша дочь. Ан нет, не дочь. Дочерям такие букеты не дарят и их так не целуют. Как вы думаете, если об этой девочке узнает ваша жена, ей будет приятно?

— А вы ей сообщите, — мило улыбнулся Саша.

— Непременно. И я буду настаивать на том, чтобы вас отстранили от следствия.

— Ну-ну. Пока меня еще не отстранили, я хотел бы допросить Марину Ильиничну.

— У нее гипертонический криз. Она на больничном.

— Понятно. Придется связаться с ее лечащим врачом, выяснить перспективы. Может быть, нужна госпитализация? А то вдруг она чайку дома попьет, да и… Не хотелось бы. И если что-то такое, не дай бог, произойдет, похоронить жену так быстро, как Круглова, вам не удастся, понятно? — ласково произнес Турецкий. — А пока что ж, мы закончили. — Александр встал.

Поднялся и Литвинов. Глаза его были налиты яростью.

— Прошу!

Закрыв дверь за Литвиновым, Турецкий несколько секунд стоял соляным столбом. Вот так, все тайное становится явным.

Прав, прав был Грязнов, взывавший к его, Сашиному, разуму. Дело не только в том, что эта мразь Литвинов действительно может сообщить Ирине об измене мужа. Это ужас, но еще не весь ужас. Дело в том, что он, Турецкий, как бы оказывается на одном уровне с Литвиновым. А вот это — это уже совсем плохо, хуже некуда.

Но что же делать, если нет сил разорвать эту связь?

Турецкий прошел в кабинет Меркулова, минуя Клавдию, словно она была предметом мебели.

— Вы куда, Александр Борисович! — грозно вскричала секретарша.

Но кричать было поздно. Потому что «важняк» уже стоял перед Константином Дмитриевичем.

— Ну что? Что влетел как петух? Садись, рассказывай.

— Значит, так. Убийца Климовича установлен. Это некто Круглов, электромонтер из дома Литвинова. Тот самый, что обезвреживал первое взрывное устройство.

— Доказательства?

— На квартире Круглова обнаружен целый арсенал боеприпасов, в том числе платит, части взрывпакета, аналогичные тем, что были использованы в обоих случаях. Везде отпечатки пальцев. Эти же «пальчики» в квартире Круглова на предметах мебели, на компьютере и так далее. Кроме того, Круглов — по фотографии — опознан соседкой Климовича, но это уже косвенное доказательство. Там достаточно прямых. Дело не в этом. Дело в том, что Круглов умер.

— Уже?

— Да.

— Где труп?

— Нет у нас трупа. Труп кремирован.

— Кто помог?

— Литвинов…

Саша, горячась, то и дело повышая голос, рассказал обо всем, что произошло за последние дни.

— Как же так, Саша? Как вы могли упустить Круглова? Или, по крайней мере, его труп?

— Это моя вина, — глухо произнес Турецкий. — Я себе этого никогда не прощу. Если бы труп успели поймать, наверняка наши эксперты что-нибудь да вытащили. И притянули Литвинова к ответу. А так… Даже эксгумацию не проведешь. Как я мог так лопухнуться!

— Плохо, — вздохнул Меркулов. — Что ж, повинную голову меч не сечет. Что дальше делать будем? В принципе мы можем закрыть дело. Статья пятая УПК: «возбужденное уголовное дело прекращается в отношении умершего…»

— Что ты мне УПК цитируешь? Думаешь, я его забыл? Кроме исполнителя есть соучастники преступления. Заказчик, наводчик и так далее.

— Я все понимаю. Но ты так не хотел браться за это дело, бегал ко мне, кричал, что я заставляю тебя, «важняка», заниматься дрязгами, перетряхивать чужое грязное белье. Ты даже говорил, что у тебя на это дело, извини, «не стоит». Это твои слова?

— А теперь встало!

— Поздравляю! С чем связаны перемены?

— Потому что я уверен, что заказчик сам Литвинов. Уверен, понимаешь? Поэтому он Круглова так успешно и сократил до горстки пепла. Хорошенькие сыновья у друзей нашего генерального…

— Ты это брось! — замахал руками Меркулов — Сын за отца не отвечает. То есть в данном случае наоборот. Ты мне, дураку старому, объясни, зачем Литвинову покушаться на себя? На Климовича?

— Это акция против Нестерова, факт! Мешает Нестеров Литвинову!

— Я думал, наоборот: это Литвинов не дает работать Нестерову.

— Ну да. Это то, что на поверхности лежит. Но там внутри что-то другое. Уж очень хочет Марат Игоревич посадить профессора. Но зачем ему это нужно? Завладеть его делом? Это еще доказывать надо…

— Значит, будешь копать дальше?

— Буду копать. И хочу предупредить: Литвинов будет спускать на меня собак. Он мне уже пригрозил, что от дела меня отстранит.

— Ну-у, это он погорячился. Пока еще эти вопросы я решаю. Ты скажи, что будешь дальше делать?

— А мы как бы затихаримся. Мол, убийца найден. Следствие ищет заказчика. Не торопясь, нога за ногу. Будем продолжать прослушивать телефоны как Литвинова, так и Нестерова. И будем вести наружку и за Литвиновым, и за женой его, и за бабой его.

— Постой, это что, разные лица?

— Да, разные. Я горю желанием допросить Марину Литвинову. Горю!! Но она на больничном. Сидит дома, как в камере-одиночке. А есть уже любопытные детали! Которые хотелось бы обсудить именно с ней.

— Ну-ка?

— Тот «жигуленок», что был замечен во дворе убитого, как раз тогда, когда там появился Круглов, то есть накануне вечером, — вычислили мы его. Вернулся из отпуска сосед Климовича, он несколько цифр номера запомнил. Плюс — показания консьержки из дома Литвиновых. Короче, эта «копейка» принадлежит соседу Литвиновых, одинокому старичку, который души не чает в нашей Марине Ильиничне. У нее на это транспортное средство есть доверенность. И консьержка из дома показала, что одиннадцатого, накануне покушения, Марина Ильинична брала его «жигуленок».

— Так вызывай Литвинову.

— Нет, Костя. Я подожду. Я затаюсь. А то и Литвиновой не станет раньше, чем мы успеем с ней по душам побеседовать.

 

Глава 23

Передышки в пути

Прошел месяц. Октябрь нагрянул неожиданным холодом, словно без объявления войны сразу после лета пришла зима. Ночью термометр регулярно опускался ниже нулевой отметки.

Марина Ильинична Литвинова грузно поднялась из постели, накинула плед, прошаркала на кухню. Она научилась просыпаться без пяти минут три. Проклятые звонки возобновились и врывались в их дом именно в три часа ночи уже две недели кряду.

Она вставала пятью минутами раньше, чтобы не разбудить Марата, которому утром на службу (а этому ублюдку Нестерову нет никакого дела до того, что человек работает), она брала трубку с собой на кухню и сидела там в ожидании неизбежного.

Марина прислонилась к оконному стеклу. Ну да, минус три градуса. Зима.

Марат лежал в постели неподвижно, мерно посапывая. Разумеется, он не спал. Разумеется, слышал телефонные звонки и сдавленные вопли Марины. Требования прекратить издевательства. Смешная женщина. Все! Поезд идет. Вагоны стучат. Передышки в пути не предусмотрены. Конечная точка маршрута — вот она, рядом. Потому что они все устали от этой телефонной игры. Не только та, для которой игра составлена, но и те, кто ее придумал и осуществлял.

Телефон взорвался трелью. И хотя она каждую ночь ждала этого момента, каждый раз он наступал неожиданно. Телефон визжал наглым, отвратительным звонком. Она включила трубку, прижала ее к уху.

— Я тебя, Литвинов, в порошок сотру, понял? — прорычал ненавистный мужской голос.

— Выродок! Я убью тебя! Если ты от нас не отстанешь, я тебя убью! — сдавленным голосом кричала Марина в трубку.

На кухню выскочил Марат.

— Что, Мариша? Что? Опять он?

Марина уронила трубку и разрыдалась.

— Я так больше не могу…

Марат прижал ее к себе.

— Подлец! Главное — снюхался со следователем. Этот Турецкий только его и слушает. А мои показания… — Марат махнул рукой.

— Как же так сделать, чтобы его сняли? Убрали? Пусть будет другой следователь!

— Это невозможно. Уж на что мой отец близок с… Ты же знаешь. Он звонил, говорил с Геннадием Михайловичем. Все как в вату. Тот только отмахивается: мол, Тамбов далеко. Что ты оттуда видишь? У меня, мол, все «важняки» орлы! И Турецкий орлее всех! Его, видишь ли, ценят на работе. И ничего мне с Нестеровым не сделать! Он так и будет сводить нас с ума!

— Я убью его, — тихо и твердо произнесла женщина.

— Кого? У него небось охрана. Он вооружен.

— Не Турецкого. Нестерова. Я убью Нестерова, — как заклинание повторила она.

— Господи, что ты говоришь? Тебе на улицу выходить нельзя. И вообще… это полный бред. Тогда уж я его убью. Я мужчина. Встречу его после работы. Он домой с работы пешочком ходит. Поздно, когда народу мало. Вот я его подстерегу и собью на машине к чертовой матери! Машину брошу, черт с ней. Спокойствие дороже! Номера только нужно перебить, заявить об угоне. Господи, Мариша! О чем мы говорим! До чего он нас довел! — Он сжал жену в объятиях. — Все это шутка, конечно. Но если весь этот кошмар будет продолжаться и если на него нет никакой управы…

— Тихо, тихо, Маратик! Ну что ты? Не нервничай! У тебя завтра тяжелый день. Тебе нужно выспаться.

— Тебе тоже. К тебе завтра участковая придет. Смотри, давление опять подскочит.

— Нет. Не подскочит. И вообще, мне уже осточертело дома сидеть. Я месяц никуда не выходила. Все, хватит. Пусть закрывает больничный. На воздух хочу!

— Сразу-то надолго не выходи! Отвыкла уж от воздуха, от улицы. Гляди, как бы сама под машину не попала.

— Что ты… Я буду осторожна…

Она тихо вытерла слезы и побрела в спальню. Он выкурил сигарету, глядя в окно. Все идет по плану. Еще несколько дней, максимум неделя — и Марина «загрызет» Нестерова. Это — фигурально выражаясь. А фактически — он ей подсказал, что нужно делать.

Турецкий ехал от Большой Дмитровки в сторону Пречистенки, к Насте. Сегодняшним вечером ее соседка по квартире работает. До завтрашнего утра. Нет, он, конечно, вернется ночевать домой. Но можно сделать это и в четыре, и в пять утра. Не будет же Ирина ждать его всю ночь.

Все было сложно. Общение с Ириной, лишенное чувственности и тепла их взаимной любви, делало его домашнюю жизнь мучительной для обоих обязаловкой. Но… Что же делать? «Верность, которую удается сохранить только ценой больших усилий, ничуть не лучше измены». Это не Конфуций, это Ларошфуко. Но тоже недурно сказано.

И Настя все время недовольна: он уделяет ей мало внимания. Она так ждет его звонков, их свиданий… Пора, давно пора одуматься и остановиться. Но… Он, Александр, все еще «был участником событий, пил, курил и шел на дно…» — как сказал поэт.

Чтобы порвать с Настей, нужно не встречаться с ней. Но как же порвать и не встретиться, не объясниться? А увидев ее нежное, в кудряшках лицо, разве возможно было говорить о расставании?

Все это продолжалось, кружило, вьюжило над бедной головой Турецкого.

Чтобы отвлечься, он стал думать о деле Литвинова.

Что они накопали за месяц? Что им стало известно?

Что Литвинов дважды в неделю бывает на квартире Зои Руденко и засиживается там за полночь. Оперативники Грязнова сделали даже некие компрометирующие снимки, хотя сам Саша был противником грязных технологий. Но на войне как на войне.

Что ночные звонки в квартиру Литвиновых возобновились две недели назад. И поступают эти звонки с чьего же телефона? Оказалось, с аппарата обворожительной Зои Дмитриевны. То есть голос Нестерова, записанный предусмотрительным Литвиновым на диктофон, прокручивался звукооператором по фамилии Руденко по заранее составленному графику.

Чего они добивались, Марат и Зоя? Они явно провоцировали, зомбировали Марину Литвинову. Зачем? Ответ напрашивался сам собой.

Поскольку Марату не удалось разобраться с ненавистным профессором в ходе блицкрига, на который он рассчитывал, подсунув следствию версию парных взрывов, он, видимо, выбрал другую тактику. Несчастный случай, в котором роль робота-убийцы предназначалась, судя по всему, жене. И ее крик в ответ на привычную уже угрозу, ее крик буквально вчера — он сам прослушал запись — свидетельствует о том, что женщина на грани нервного срыва. Вернее, за гранью. И в таком состоянии способна на все. Значит, нужно за ней следить. И наружка Турецкого не спускала глаз с квартиры Литвиновых.

Что еще узнали они за этот месяц? Что Литвинов каждую неделю бывает на Дубровке, где располагается предприятие по производству вакцинных препаратов. Где Марат Игоревич, оказывается, возглавляет научно-производственную лабораторию. Режим предприятия строжайший. Прямо-таки первая степень секретности. Через проходную можно просочиться только с пропуском и изъятием паспорта до выхода с территории. Большой экран монитора в кабинке вахтера позволял выхватить глазом любого из сотрудников и убедиться, что данный сотрудник именно работает, а не черт-те что… «Как будто находишься под неусыпным взором „старшего брата“, — рассказывал потрясенный Фонарев, которого пытались внедрить на предприятие. Нет, туда просто так, с кондачка не сунешься. Пока решили и не соваться. Легализовываться было рано…

Еще стало известно за этот месяц, что с места службы Зои Руденко на Дубровку привозят сумки-холодильники. По вторникам и четвергам, как раз тогда, когда там бывает Литвинов.

Привозит эти сумки одна и та же женщина — старшая медсестра отделения больницы, где работает Руденко.

Ого! Стоп! Это что за чума такая под колеса падает?

— Мужчина! Прошу вас! Остановите!

— Что такое? — Туреций затормозил.

Тетка лет под шестьдесят, в какой-то сбитой набок дурацкой шляпе, буквально валилась под колеса Сашиного автомобиля, размахивая перед его носом рукавицами времен Гражданской войны, в одной из которых был зажат потертый портфель тех же времен.

— Мадам, вы самоубийца? — поинтересовался Александр.

— Определенно. Но мне очень нужно на Сивцев Вражек. Умоляю…

— А что, никто не берет?

— Нет. Вы — единственный приличный человек в этом городе.

Она уже сидела рядом с ним.

— А сколько вы им предлагали, тем, кто вас не брал?

— Я им предлагала вполне уместный гонорар. А они такое требовали, что я просто вне себя! Учтите, у меня только…

— Рубль двадцать, — усмехнулся Турецкий.

— Вы помните «Три тополя на Плющихе»? — восхитилась дама. — Это удивительно! Мы с вами обязательно подружимся!

Саша искоса посмотрел на нее. Чем-то неуловимым она походила на Фаину Раневскую.

— Это не обязательно. Да мы и не успеем, — улыбнувшись, сказал он. — Просто мне по пути. Я тоже на Сивцев Вражек.

— Ка-ак? И вы туда? Вы что, оттуда?

Дама вылупилась на Сашу и без того выпуклыми глазами.

— Я не понял вопроса.

— Вы там служите у них? Я вас там в жизни не видела! Вы у морфологов? Нет… Или у гриппозников? Тоже нет…

— Можно уточняющий вопрос: где — там?

— В Контрольном институте, разумеется. А что еще есть на Сивцевом Вражке?

— Действительно. А вы, простите, откуда?

— Я? Я из Новосибирска, — ответила дама. — А вы из Нижнего, да? Опять нет? Но я же вас где-то видела! Вы из нашей системы?

— Отчасти…

Саша решил перехватить инициативу.

— А вам туда зачем? В Контрольный?

— Занести копию жалобы в дирекцию, чтобы Литвинов не обвинял меня, что я действую за его спиной. Копию у секретаря завизирую и бегом на поезд.

— А… Так вы склочница?

— Угу. Еще какая.

— Вы сказали — копию жалобы.

— Ну да.

— А куда, позвольте спросить, направлена самое жалоба?

— Мне нравится, как вы говорите. Самое жалоба будет отправлена заказным письмом в адрес Генеральной прокуратуры Российской Федерации. Я ее на вокзале отправлю.

— Ого!

— А вы думали — мешок картошки везете?

— Письмо при вас?

— Не отдам. Вас подослали? То-то я смотрю — сразу остановился… Тормози!

— Минуточку. Вы знаете, кто перед вами?

— Бандит! Наймит!

Турецкий полез в карман.

— Я смерти не боюсь!

Он ловко выхватил удостоверение, ткнул даме в глаза. Она попыталась прочесть, расслабилась.

— Не поняла… По особо важным?

— А вы что думали? Вас мешок картошки везет?

— Мне ж вас Бог послал!

— Взаимно. Давайте так. Я ваше письмо обязуюсь лично доставить на Дмитровку и там завизировать. Более того, я довезу вас до вокзала. А вы в благодарность расскажете, что в вашем письме. На что жалуемся.

— А вы не забудете отдать письмо?

— Чтоб я сдох! Более того, я позвоню вам в Новосибирск, сообщу входящий номер вашей бумаги и направлю ее для рассмотрения именно в те руки, в которых оно не затеряется.

— Я вам верю. Почему-то, — сама себе удивилась дама.

— Я понял так, что мы столковались?

— Но сначала в Контрольный институт! Я должна отдать копию письма!

— Господину Литвинову?

— Не обязательно. Просто нужно завизировать.

— Хорошо. Я буду продвигаться быстро. Надеюсь, вы, как всякий русский, любите быструю езду?

— Не очень. Но постараюсь не вывалиться на повороте.

— Тогда давайте знакомиться, пока вы еще в машине. Турецкий Александр Борисович.

— Курбатова Елена Борисовна.

— Ну, Елена Борисовна, рассказывайте, что у вас за кляуза за пазухой.

— А, не знаю, с чего начинать. Вы же не специалист.

— Так и в Генпрокуратуре специалистов в вашей области явно недостаточно, — улыбнулся Саша. — Вы в общих словах. Как студенту-первокурснику.

— Попробую. Значит, так. Есть две группы специалистов, которые работают над созданием одной противовирусной вакцины.

— Какой именно?

— Какая разница? Против бешенства, энцефалита или гепатита. В письме все указано, но сейчас — это не суть. Вам, надеюсь, известно, что вирусы — это, по сути, внутриклеточные паразиты. Они могут жить только в живых клетках. Растений, животных или человека. Это в естественных условиях.

— На этом уровне я образован, — вставил Турецкий.

— Приятно слышать. А в искусственных условиях вирусы живут в тех же клетках, но искусственно выращенных. Для каждого вируса пригодны свои клеточные системы. Подобрать оптимальную систему клеток для аттенуации данного вида вируса — это одна из важных задач вакцинологии.

— Для аттенуации? Это что?

— Поясняю. Существуют всякие генно-инженерные технологии, но мы сейчас об этом не будем — это не наш случай. Так вот, возвращаясь к нашей вакцине. Первой группе авторов удается найти такую систему клеток, которая не только обеспечивает жизнедеятельность вирусной частицы, но и «усмиряет» ее, по-нашему — аттенуирует. То есть из злобного уличного хулигана, который разит людей направо и налево, наш вирус превращается в послушного домашнего пса, неопасного для хозяина, то есть для привитого, но способного защитить его от другого уличного хулигана, то есть от дикого вируса того же вида. Или от болезни, им вызываемой. Понятно излагаю?

— Вполне.

— Так вот. Мы получили такую вакцину. Мы проверили ее на животных, потом на людях. Она прекрасно работает. Но Дьяконов на каждом шагу вставляет нам палки в колеса.

— Кто такой Дьяконов?

— Руководитель отдела в Контрольном институте. Он у нас автор всех отечественных и зарубежных вакцин…

— Это правда?

— Ну да! Он автор даже тех, что были созданы до его рождения.

— Понятно, — улыбнулся Турецкий. — А почему он вставляет палки в колеса? Вы не включили его в соавторы?

— Я вижу, вы сведущий человек, — усмехнулась псевдо-Раневская и поправила свою дурацкую шляпку. — Дело не только в этом. Дьяконов — клеврет Литвинова — замдиректора этого славного учреждения. А Литвинов, в свою очередь, руководит другой группой, которая работает над этой же проблемой.

— Ну и что же здесь плохого? Творческое соревнование…

— Правильно. Это было бы прекрасно, если бы оно было творческим. Но в нынешней жизни все не так красиво, как в фильмах советских времен. Дьяконов, у которого, как у начальника отдела, контролирующего наш препарат, был запас ампул нашего вируса, взял и отдал его группе Литвинова. Без ведома авторов, с нарушением авторского права.

— Постойте… Я слегка отвлекся, здесь в объезд нужно… А зачем Литвинову ваш вирус? Он же просто чиновник?

— Не просто. Он еще руководит лабораторией на предприятии по производству вакцин. И работает над этой же проблемой. Вы и вправду отвлеклись.

— Извините. Я весь — внимание. А где это предприятие? — спросил Турецкий, прекрасно зная ответ.

— Это на Дубровке. Так вот. Мало того что нашу вакцину попросту украли, Литвинов пытается запихать наш вирус в совершенно неудобоваримые для него условия.

— В какие же?

— В клетки эмбриона человека.

— Куда-куда?

— Что вы так испугались? Это хороший тканевый субстрат. Эти клетки вообще в вакцинологии довольно часто используются. Но не в данном случае. Наш вирус в этих клетках нормально жить не может. А они с маниакальным упорством продолжают его туда впихивать. Время идет, вакцина не внедряется, люди болеют! Остановите, пожалуйста. Мне сюда.

— Я вас подожду.

— Честно? Это вы про вокзал не наврали?

— Чтоб я сдох, — повторил Турецкий.

— Верю, — тут же махнула своей дурацкой шляпкой дама. И понеслась, словно на помеле, к зданию Контрольного института.

Ожидая свою нечаянную спутницу, Саша призадумался. Что же получается? Литвинов с пеной у рта кричал, что эмбриональные клетки человека использовать в медицине нельзя. Вообще и никогда! Но сам их использует! Это новость.

Высокая дубовая дверь учреждения хлопнула, псевдо-Раневская неслась к его машине. Бухнулась рядом.

— Все! Отдала, завизировала.

— Литвинова видели? Разговаривали?

— Нет. Я с ним уже достаточно бесед имела. Я ему говорила: «Что же получается? Вы же украли наш вирус. Пусть не сами, пусть через Дьконова, но украли!» А он мне знаете что ответил?

— «Сейчас наше время — молодых и наглых», — процитировал Турецкий.

— Вы очень, очень сведущий человек, — с некоторой даже опаской произнесла Елена Борисовна.

— Это дедукция. А почему вы сражаетесь одна? Где ваше начальство? Директор?

— Директор? Он меня поддерживает… мысленно. Он не виноват. Жизнь такая. Он у нас жертвою пал в борьбе роковой. Энергетики, водоканал, арендаторы, инвесторы…

— А заместители? Кто-то замещает его по науке, например?

— Замещает. Есть такое молодое дарование. Они все из другого теста, эти молодые. Вот я ему объясняю, что мне для лабораторных животных нужны корма. Денег на это у института нет. Я связалась с Сельхозакадемией. У них каждые три месяца обновляется коллекция растений. Они готовы отдать корма безвозмездно, то есть даром. Но овес, который нам нужен, расфасован у них в пакетики по двести граммов.

— Ну и что? Это плохо?

— Плохо то, что им эти пакетики нужны для следующей партии семян.

— У них нет других пакетиков?

— Вы в своей прокуратуре страшно далеки от народа. У них ничего нет, кроме уникальной коллекции семян и столетней лаборантки, которая коллекцию стережет.

— Вы, кажется, отвлеклись.

— Да. Так вот мы с моими сотрудницами все эти пакетики вскрыли, пересыпали весь овес в мешки. Чуть не задохнулись при этом от пыли. Но горды были страшно. Потому что там хватало не только для животных нашей лаборатории, но и для других. Для всего институтского вивария. Но мешки весят уже не по двести граммов, а по пятьдесят килограммов. И нужна машина, чтобы это добро перевезти в наш институт. И грузчики. Я объясняю все это нашему молодому замдиректора, а он мне отвечает: «Если вы, Елена Борисовна, больше ни на что не способны, кроме как заниматься кормами, действуйте самостоятельно».

— Так и ответил?

— Представьте. Именно так. Мне, человеку, который разрабатывает вакцины, женщине, которая годится ему в матери!

— Какой учтивый господин! М-да. Я понял. Кроме одного: зачем вам все это нужно?

— Мой сын говорит мне то же самое. Идите, говорит, мамаша на пенсию. Я вас, мамаша, прокормлю. Ваша зарплата завлаба, кандидата наук, в размере две тысячи рублей — это позор семьи. Так и говорит. Но! Во-первых, мне за державу обидно. Во-вторых, за нашу работу. За дело, которое сделано не только мной, но и теми, кто рядом со мной, и теми, кто был раньше… Вернее, это во-первых. И вообще…

— А вы не пытались обращаться в министерство?

— Конечно, мы пытались. Ах, Александр Борисович! Москва — это интриги и обжорство. И «коль пришлось тебе в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря».

— Бродский?

— Да, мой любимый поэт. А я на поезд не опоздаю?

Они прибыли на вокзал вовремя. Александр проводил Курбатову до вагона.

— Я вас очень прошу не забыть о письме. Это моя последняя надежда. Вот моя визитка.

— Завтра же утром позвоню вам, Елена Борисовна, и сообщу все, что нужно. И желаю удачи!

— И я вам! Вы хороший человек. Настоящий! Это сразу видно.

Поезд тронулся, Саша побрел по перрону. М-да. Интересно, кто-нибудь в этой стране знает, как живет наука? Как она выживает? Это, вообще, кому-нибудь интересно?

И что затеял наш Литвинов? То эмбриональные клетки ему претят, как правоверному иудею некошерная пища. А то вдруг оказывается, что он сам что-то с ними делает. Вакцину?

В том, что Елена Борисовна, псевдо-Раневская, рассказала правду, он не сомневался. Такие не врут. Разве что начальству по мелочам. Все равно. Странно все это… Зачем делать вакцину, которая не эффективна? А если эта вакцина — прикрытие для чего-либо другого? Если Литвинов воспользовался для своей работы чужой вакциной, он вполне мог воспользоваться и чужой технологией. Технологией Нестерова! Говорил же Анатолий Иванович, что вместе с партией препарата они передают «контролерам» и соответствующую документацию — всякие там инструкции по изготовлению препарата. Имея в руках технологию получения «стволовых клеток», используя эмбриональные клетки человека как бы для создания вакцины, Литвинов может делать свой препарат! А откуда он берет эмбриональную ткань? Руденко! Она же у нас где работает? В акушерско-гинекологической клинике! Вот кто поставщик эмбрионов…

Все сходится! С этим нужно будет срочно разбираться!

Турецкий увидел стрелки вокзальных часов.

Черт! Он опять опоздал к Насте! Да что же это такое? Что за работа проклятая?

Ладно, Турецкий, не пеняй на зеркало. Это ты сам такой: как только появляется какая-то новая ниточка, новый след, ведущий к разгадке тайны, — ты забываешь обо всем и несешься, как взявшая след гончая. Это ты выбрал себе такую работу, потому что именно такая тебе и нужна.

Ирина это всегда понимала. А вот Настя не понимает…

Он набрал номер ее мобильного, услышал голос, пробивавшийся сквозь шум какой-то тусовки.

— Настя! Это я! Ты извини, я задержался.

— Задержался? Ха-ха… На весь вечер?

— Где ты? Я подъеду и все объясню.

— Не нужно. Я в гостях. Приду очень поздно.

— А завтра?

— Завтра я работаю.

Она отключила трубку.

Он зашел в привокзальное кафе, выпил рюмку коньяку. Ладно, заеду завтра вечером в ее «Голливудские ночи». Давно собирался. Встану на колени, попрошу прощения.

Турецкий поймал себя на том, что не очень расстроился из-за сорвавшегося свидания. Что это? Путь к выздоровлению?

Вот что, поеду-ка я домой. То-то Ирина удивится. И может быть, даже обрадуется.

А версию с подпольным производством нужно начать разрабатывать немедленно!

 

Глава 24

Покаяние

Он тихонько отомкнул замок, желая сделать сюрприз из своего раннего возвращения.

На кухне слышались голоса. В гостях у Ирины была ее подруга Тамара. Та самая эмансипэ, которой не удалось соблазнить Грязнова. Они говорили довольно громко, послышалось его имя. Саша замер у двери.

— Ирка, ты пойми, когда мужику за сорок, в нем кобель просыпается.

— Ты о Турецком? В нем это всегда было. Но все это было так, походя, между прочим. Я научилась на это не реагировать. Сейчас все по-другому. Он влюбился.

— Ты говоришь, она совсем молодая?

— Девчонка. Лет двадцать. Мне уже все сообщили.

— Это кто же?

— Есть добрые люди. Тома, я и сама вижу. Что мне факты? У меня свои факты есть. Личные.

— Какие? Он что, в постели…

— Я не хочу об этом, Тамара! Уволь.

— Ну да, я понимаю. Ирка! Тебе нужно заняться собой! Серьезно! Ты смотри — у тебя в углах глаз целая паутинка. И носогубные есть. И на лбу.

— Ты напрасно перечисляешь. Я вижу себя в зеркале.

— Надо что-то делать!

— Пластику? Ничего я делать не буду. Видела я всех этих… прооперированных… Страшнее смерти.

— Это не операция. Это новый метод. Ты помолодеешь, понимаешь? Вся! Весь организм! И будешь как эта девчонка, в которую он втюрился.

— Тамара, прекрати! — прервала ее Ирина. — Не хочу я никакого омоложения! Это унизительно, разве ты не понимаешь? Неужели я нужна ему только юной, без единой морщинки, вечной девочкой? Я прожила с ним целую жизнь! Я родила ему дочь. Я ждала его по ночам, молясь, чтобы с ним ничего не случилось! Я дежурила у его постели в больницах, когда всякие там бандитские пули… и все такое… Да, возможно, это меня состарило. Но я не хочу стыдиться ни одной своей морщины, слышишь? Я хочу, чтобы мой мужчина любил меня вместе с моей надвигающейся старостью, понимаешь? Я хочу стареть достойно, с ним или без него! — Голос Ирины зазвенел.

Саша грузно опустился на стул в прихожей.

— Кто там? — вскинулась Тамара.

— Это я, — откликнулся Александр.

Он поднялся, держа в руках букет хризантем. Бледно-желтых, игольчатых. Тех, которые Ирина любила больше всего.

Тамара выглянула из кухни.

— Ой, Ириш, гляди-ка. Муж твой пришел, да еще и с цветами. Я пойду, поздно уже.

Она быстро всунула ноги в сапожки, руки — в рукава дубленки, поданной Сашей.

— Давай, давай, мирись, — громким шепотом проговорила Тамара. — Я ее подготовила.

Дура! Убивать таких подруг нужно, еще в раннем детстве, подумал Саша, закрывая за ней дверь. Букет остался на табурете.

Саша прошел на кухню. Жена стояла у окна, спиной к нему, высоко подняв голову. Ему не нужно было видеть ее лица, чтобы знать, что она сгоняет слезы. Загоняет их обратно в глаза. Левая слезинка послушно уйдет в глубь серого глаза, а правая покатится по щеке.

Он подошел, развернул ее к себе. Действительно, по правой щеке катилась слеза. Ира тут же стерла ее рукой.

Он перехватил ее руку, прижал к губам. Она замерла на секунду, словно птичка, еще не решившая — улететь навсегда или пока задержаться. Саша смотрел в лицо своей жены. Он не смотрел на него давно, месяца полтора. Взглядывал мельком и тут же отводил глаза. А сейчас оно, ее лицо, было прямо перед ним. И он увидел лучики морщинок, засеявших уголки глаз. И поперечные — на лбу. Раз, два, три. А полтора месяца назад их не было вообще. И носогубные складки стали глубокими, заостряли ее лицо. Господи, что же он с ней делает?

Ирина, увидев выражение его глаз, выдернула руку.

— Что? Жалко тебе меня? — с усмешкой спросила она и, подняв голову, прошла мимо него.

Саша смешался, потому что она точно угадала его чувство.

— А где Ниночка?

— Она у подруги. На дне рождения. Попросилась остаться ночевать. Вечером идти домой страшно.

— Как? И ты ей разрешила?

— А ты против? Может, у тебя есть основания не разрешать ей этого?

Саша вышел за ней в прихожую.

— Это что? — Ирина указала на букет.

— Господи! Я забыл! Тамара твоя отвлекла меня! Между прочим, она у тебя дура. Это тебе, Ириша?

— Мне? У тебя что, сорвалось свидание?

— Чушь какая! — автоматом ответил Турецкий.

И опять в десятку! Хотя букет он покупал для нее, для Иры!

Жена прошла в комнату Нины, повернула ключ. Это еще что? Новое дело!

— Ира! — сказал он через дверь. — Пойдем завтра в ресторан, а? Я премию получил.

— Мы с Ниночкой завтра идем на мюзикл.

— Какой еще мюзикл?

— «Норд-Ост». Очень популярная вещь. Это по Каверину. «Два капитана». Нине будет интересно.

— А я с вами?

— А ты, Сашенька, не с нами. Спокойной ночи.

Марина Ильинична проводила участкового врача до двери.

— Так что все у вас, голубушка, прилично. Марат Игоревич пусть меряет вам давление каждый вечер. Лекарства у вас есть. Ну а уж если что-то срочное — вызывайте.

— Мне на улицу хочется.

— Выходите, конечно. Сначала лучше бы с кем-нибудь. Все же целый месяц не гуляли. Голова может закружиться. Так попросите соседей. Вон, Александра Степановича. И ему с вами веселей прогуляться. А то я сейчас зашла к нему: скучает. Все на небо просится, — вздохнула участковая. — Ну, пойду я. До свидания.

Литвинова открыла дверь, выпуская доктора. И тут же открылась соседняя квартира.

— Маринушка! Здравствуй! Что-то я тебя не видел давно. Не заходишь. Забыла старика.

— Я… — На глазах Литвиновой неожиданно показались слезы.

— Вот-вот, поругайте ее, Александр Степанович, — сказала докторица и скрылась в лифте.

— Ты что печальная такая? А? Или горе?

— Горе… — прошептала Марина и вдруг отчаянно зарыдала.

— А ну-ка заходи ко мне.

Он увлек Марину в свою квартиру и захлопнул дверь.

— Говори, что стряслось? Я все пойму. Не грызи ты себя поедом. Я и так догадываюсь.

— Ох, дядя Саша, дядя Саша… Как я устала одна. Ночью от ненависти сгораю, а днем от раскаяния. Я человека убила… — Она застонала, опустилась на стул.

Александр Степанович сел рядом.

— Ну говори! Облегчи душу-то, а то задохнешься!

— Это я придумала про бомбу. У нас над дверью.

— Ой ли? Ты ли?

— Ну не сама. Мне Митя подсказал. Человек один есть, очень плохой… И он хочет Марата моего извести. Я хотела помешать этому. И устроила покушение. Будто бы на Марата. Чтобы того человека арестовали. А этого не случилось, — она говорила быстро, всхлипывая, утирая нос подолом платья, — тогда Митя меня надоумил повторить взрыв. Ну так же, не вправду. И мы с ним другую жертву выбрали.

— Сама, что ли, выбирала?

— Нет. Марат уже знал. Он после первого раза догадался, стал меня расспрашивать. А я же не умею ему врать. Я все рассказала. Он ругал меня сначала, потом говорит, лучше вот этому, мол, взрывчатку подложить, Климовичу. Потому что он большой начальник. И тут уж милиция обязана будет реагировать. И я согласилась. Я ведь, дядя Саша, на вашей машине повезла туда Митьку, чтобы он увидел этого Климовича. И он обещал, что он такое устройство сделает, что только чуть-чуть взорвется. Маленький заряд. Как петарда. И Климовича только поцарапает. Господи, я же ничего в этом не понимаю! Как я согласилась? Я как в забытьи была… Мне важно было только одно: чтобы Марат был спокоен. А он, Митька, этого Климовича — в клочья.

Женщина завыла, уткнувшись в плечо старика. Он гладил ее волосы, приговаривал:

— Тихо, Маринушка, это не ты виновата, видит Бог.

— Главный-то ужас в чем? Что я обрадовалась, что дело расследовать начали! Вот, думаю, теперь этого обидчика посадят. Потому что выходило, что это он взрыв устроил… Вот до чего я дошла… А только его не посадили. А Митька умер у нас на даче. Марат увез его туда. И он там через неделю умер… Я боюсь…

— Что он и тебя убьет?

— Я всего боюсь. Я боюсь, что я сама убью. Что убью человека этого, Нестерова. И как мне жить? Мне и так кошмары снятся. Климович этот разорванный. Главное, я же его не видела мертвым. А он мне снится, будто он весь в клочья разорван. И жена над ним плачет. А потом снится, что Марат меня душит. Я просыпаюсь… Это у меня удушье. От давления. Господи, что же делать? И звонки эти ночные. Они повторяются, повторяются. Все он, Нестеров. Я боюсь, что убью его…

Она всхлипнула в последний раз. Вытерла подолом лицо. Повернулась к старику и сказала серьезно, отчетливо выговаривая слова:

— А ведь я его убью, дядя Саша.

— Господь с тобой, голубка! Что ты говоришь? — Он принялся часто крестить себя и ее. — Это все он, злодей, он душу твою чистую губит.

— Кто?

— Он, он. Он ведь тебя посадить хочет. Ко мне ведь приходили уже следователи и про машину спрашивали. Давал ли я ее тебе в тот день? Я сказал, что давал, ты уж прости меня, старика, а я врать не умею. Сказал, что не помню, дескать, для чего она тебе понадобилась. Так ведь от них, Мариша, не спрячешься. И от себя не спрячешься. Вон тебя всего на месяц хватило. И сама из норки вылезла. Вот вызовут они тебя. Начнут вопросики спрашивать. Ты же врать-то не умеешь, голубка моя! Ты же сама себя выдашь. А от совести куда денешься? Это тебе всю жизнь будет в снах являться. Понимаешь? А ты еще вон чего замышляешь! А о родителях подумала? Они на тебя сверху смотрят, страдают. А о Боге ты подумала? Наказания-то бывают ох какие суровые. Что там людской суд…

— Что же делать мне? — заплакала Марина.

— Что делать? Идти надоть прямо к ним. И рассказать все как есть.

— Куда? В прокуратуру?

— Да. Не сможешь ты с этим грехом жить, уж поверь мне. Я старый, войну прошел, все видел. Уж казалось, на войне-то что? Наша правда! Свой дом защищаю, свою бабу, свое дитя. А я немца, которого убил, я его до сих пор помню. Я его глаза вижу. Он без ружья, на коленях передо мной. А я в него стреляю… Я этот грех до сих пор отмаливаю… И ты не сможешь забыть. Давай-ка, душа моя, собирайся, да пойдем. Я тебя отведу. Ты послушай, что скажу: я тебе квартиру свою завещал. После смерти. Ну так она нам раньше понадобится. Мы ее продадим. Я и в коммуналке доживу. А тебе адвоката возьмем самого лучшего. Потому что ты душа светлая, но заблудшая. Это он тебя в грех втянул, муж твой.

— Я к Турецкому не пойду. Он Марата ненавидит за что-то.

— Ну пойдем в МУР. Мне телефон оставили муровцы-то. Сейчас я позвоню, скажу, что мы с тобой придем. Я тебя отведу. Я тебя не брошу, ты не бойся.

Турецкий сидел в своем кабинете, когда на связь вышел Грязнов.

— Саня, только что звонила Литвинова. Хочет приехать и дать показания.

— Тебе?

— Да. Это ее сосед сподвиг.

— Старикан?

— Да. Он со мной и говорил вначале. Потом она.

— Почему не ко мне?

— Она настроена против тебя. Считает, что ты выгораживаешь Нестерова.

— Ладно. Пусть к тебе едут.

— Ты знаешь что, ты пошли ко мне Безухова с документами по делу. Мало ли. Вдруг она петлять начнет, клюкву развешивать.

— Я пришлю. Только ты ей, Слава, все же постарайся про измену мужа не рассказывать.

— Постараюсь. Но это как получится. А что ты ее так бережешь? Это у нее момент такой: покаяться захотелось. А потом передумает, опять уйдет в норку, хрен достучишься. Опять больничный или еще чего. Надо выжимать из нее все, пока она теплая.

— Ну давай выжимай, только не до сухого остатка, — дал добро Турецкий.

…В кабинет Грязнова заглянула секретарь Зинаида:

— Вячеслав Иванович, к вам пришли.

Грязнов поднялся из-за стола, подошел к двери. За ней оказался невысокий кругленький старичок, держащий за руку Марину Ильиничну Литвинову.

— День добрый, — поздоровался Грязнов.

— Здравствуй, мил-человек, — взглянул на него старичок светлыми, почти прозрачными глазами. — Вот, пришли мы к тебе с повинной.

— Кто это — мы?

— Маринушка да я. Ты ее выслушай и помни: она человек хороший, это каждый подтвердит.

— А вы в чем повинны?

— Машину ей дал. Ввел во искушение.

— Ладно. С машиной это мы сейчас… Зина, проводишь Александра Степановича к Безухову. Александр Степанович, вас допросит следователь, который у вас был.

— Ушастый такой? Хороший парнишка. Только вы Маринушку без меня не обижайте.

— Да кто ж ее обидит? — произнес Грязнов. — Проходите, Марина Ильинична. Зина, пришли оператора в кабинет.

Литвинова и Грязнов остались наедине.

Она села на предложенный стул. Смотрела апатичным, потухшим взором. Вошел мужчина с видеокамерой. Занял место в углу кабинета, камера тихо зажужжала.

— Марина Ильинична, чаю хотите?

— Нет. Я пришла сказать, что убила человека, — бесцветным голосом произнесла Литвинова.

— Кого?

— Вадима Яковлевича Климовича.

— Зачем?

— Чтобы Нестерова посадили.

— Нестеров ваш личный враг?

— Да! Он враг моего мужа!

— Мужа, но не ваш.

— Это одно и то же.

— Как произошло убийство?

— Накануне вечером…

— Назовите число.

— Одиннадцатого сентября я приехала в тот дом, где жил Климович, это на улице Строителей, и показала его нашему электрику, Круглову.

— Как показали? Вы сидели? А в чем вы были одеты?

— В куртке и брюках. На голове бейсболка, чтобы волосы скрыть.

— Понятно. Дальше?

— Я сидела в машине, возле дома, где жил Климович. А Круглов подошел к парадному. И у нас было условлено, что, когда Климович появится возле дома, я отъеду, уеду за угол. И буду ждать Круглова на улице. Мы все так и сделали. Он обещал, что сделает так… ну чтобы Климовича только поцарапало… А он взорвался…

— То есть взрывное устройство было установлено Дмитрием Семеновичем Кругловым?

— Да. По моей просьбе.

— А почему вы выбрали именно Климовича?

— Так Марат сказал.

— То есть ваш муж был в курсе событий?

— Нет… То есть после первого покушения он догадался, что это я.

— Как он догадался?

— Я вышла за ним на лестницу, когда он уходил на работу, и показала на коробку с взрывчаткой.

— Так это вы ему ее показали, а не наоборот? То-то все не сходилось…

— Да, это я. Я как бы заволновалась, мол, что это за коробка? Мы вызвали Круглова, он ее обезвредил. Это уже известно. А вечером того же дня муж стал допытываться, расспрашивать меня про взрывпакет, и я ему рассказала правду.

— Марат Игоревич узнал правду и посоветовал вам выбрать новую жертву?

— Я сама так решила. Потому что Нестеров продолжал изводить нас.

— И Марат Игоревич указал, кого нужно взорвать?

— Не взорвать, а попугать.

— Хорошо, попугать. Но это он выбрал Климовича?

— Да. Он сказал, что Климович более сановный человек, и милиция всполошится. И Нестерова посадят.

— Вы говорили, что Нестеров звонил вам вплоть до гибели Климовича.

— Да. Почти каждую ночь.

— А вы знаете, что он был три недели в больнице и звонить вам не мог?

— Этого не может быть! Он звонил! Я слышала его голос!

— Голос вы могли слышать. Но звонил не он.

— Он и сейчас продолжает звонить! Каждую ночь! А вы его выгораживаете! Я так и знала, что и здесь не найдешь правды! Зря я пришла! Турецкий выгораживает Нестерова. И вы тоже! Вы все заодно!

— Тихо! — Грязнов так произнес это слово, что женщина смолкла. — Вы хотите правды?

— Да!

— Вы уверены, что вы хотите знать всю правду?

— Да.

— Скажите, как вы думаете, от чего на вашей даче умер электрик Круглов?

Марина побледнела.

— Он отравился водкой. Остановка сердца. Так сказал Марат.

— А вы во всем верите вашему мужу?

— Да!

— Он вас, Марина Ильинична, обманывает. Давно и по-крупному.

— Что?

— Во-первых, он вам изменяет. Мне больно говорить об этом, но нужно. Чтобы вы отнеслись серьезно ко всему, что я скажу дальше.

— Вы лжете! — выкрикнула Марина.

Грязнов открыл сейф, вынул толстую папку. Открыл ее, нашел несколько отксерокопированных фотографий в пластиковом конверте.

— Смотрите.

Литвинова побелела. На снимках обнаженный Марат обнимал, ласкал, занимался любовью с незнакомой красивой женщиной.

— Это… фотомонтаж.

— К сожалению, нет. Голос Нестерова был записан вашим супругом на диктофон. Эту запись прокручивала каждую ночь вот эта дама, с этих порноснимков. Вот распечатки разговоров, вот их переговоры друг с другом.

Марина пыталась смотреть, строчки плыли перед глазами.

— Вы не можете прочесть. Хорошо, я вам зачитаю.

— Я вам все равно не поверю. Мало ли что у вас здесь написано!

— Что ж, тогда послушайте.

Он достал портативный магнитофон, включил запись. Марина Ильинична услышала голос мужа и незнакомый женский голос:

— Привет, зайка!

— Марат? Как дела?

— Все идет своим чередом. Она уже почти созрела. Сегодня ночью выдала нужный текст: я его убью.

— От слов до дела еще шагать и шагать.

— Не скажи. Ты не знаешь Марину. Она за меня загрызет любого. А я уже дал ей команду «фас». Так что неделя, не больше. Ты только не расслабляйся. Звони каждую ночь.

— Господи, как я устала!

— А я? Тебе хоть притворяться не нужно. А я на последнем издыхании. Надо еще потерпеть, любовь моя! Впереди свобода и деньги.

— Ну-ну. Неделю я еще потерплю. Но не больше, — рассмеялась женщина.

Раздался щелчок. Пленка остановилась. На Литвинову было невозможно смотреть. Лицо ее скривилось, губы не слушались.

— Вам плохо? Врача?

Она отрицательно качнула головой.

— Это… Это от какого числа запись?

— Эта запись сделана позавчера. Я дал прослушать ее вам, чтобы вы поняли, что ваш муж — это организатор преступного плана убийства одного человека ради устранения другого. Вы были невольным соучастником; некая гражданка Руденко, чей голос вы слышали, — соучастником вполне осмысленным. Это она каждую ночь прокручивала для вас запись голоса Нестерова, сделанную вашим мужем. Круглов был исполнителем убийства. А когда план устранения Нестерова сорвался — он придумал новый план его убийства, где роль исполнителя предназначается вам.

Литвинова долго молчала. Наконец произнесла ровным, бесцветным голосом:

— У вас еще есть ко мне вопросы?

— Сегодня нет.

— Меня сейчас куда повезут? В Бутырку?

— Почему? Домой. Вы дадите подписку о невыезде, и все.

— А потом?

— Будете приходить на допросы. Пока следствие не закончено. Вас выписали с больничного?

— Да, я здорова, — тем же ровным голосом ответила Литвинова.

— Это хорошо. Тем не менее я распоряжусь, чтобы вас довезли домой на машине.

— Спасибо.

Когда Литвинову увезли, Грязнов позвонил Турецкому:

— Ну, Саня, дело сделано. Литвинова дала признательные показания.

— Признательные? В чем?

— Это она Климовича устранила. Вернее, ее муженек замечательный ее руками и руками Круглова все и провернул. Но она-то считала, что Марат ни при чем. Что он у нее святее папы римского. Пришлось все же глаза ей раскрыть.

— Ты рассказал про Руденко?

— А иначе никак. Иначе она ничего не понимает. Мы все — мерзавцы, а он у нее — белый и пушистый. Завтра отказалась бы от показаний, и начинай сначала.

— Ну не знаю. Может, ты и прав. Но какова скотина этот Литвинов! Душа у меня на него горит!

— Теперь уж мы до него доберемся. Ладно, до связи!

Оперативник довез Марину и ее соседа до Староконюшенного переулка.

— Спасибо, дальше мы сами, — ровным голосом произнесла Литвинова.

Они миновали двор, поднялись на свой пятый этаж. Марина вставила ключ в замок.

— Маринушка, ты как? — спросил Александр Семенович.

— Я ничего, дядя Саша, — открывая дверь, откликнулась Марина. — Я только устала очень.

— Душой-то тебе легче стало?

— Душой… легче, — усмехнулась Марина.

— Ну отдыхай, милая. Я тебя тревожить не буду. — Он исчез в своей квартире.

— Спасибо.

Она захлопнула входную дверь, закрыла двери в комнаты. Наглухо закрыла все форточки. Прошла на кухню, к плите. Повернула все ручки на максимум. Открыла пластиковую дверцу духовки, села на низенькую табуретку для ног, сунула голову в духовку.

«Ничего. Это недолго. Скоро все кончится», — подумала она.

…Литвинов пришел, по обыкновению, поздно. Он был раздражен. Весь день Марина не отвечала на телефонные звонки. Позвонив консьержке, узнал, что его жена уходила куда-то вместе с соседом. Где была?

— Марина? — позвал он.

Тишина. Литвинов прошел в кабинет, скинул пиджак. Налил себе в квадратный стакан виски, закурил сигарету и пошел искать жену, в раздражении щелкая зипповской зажигалкой. В гостиной ее не было. Спит? Но Марины не было и в спальне. Он открыл дверь кухни…

Грохот взрыва потряс этажи добротного, сталинской постройки дома.

 

Глава 25

Последний аккорд

Алина Солнцева стояла возле метро, поджидая свою давнюю, самую близкую подругу, Веру Горбовскую. Они дружили еще с театрального, несмотря на то что после завершения учебы пути их разошлись. Вера часто снималась, много работала в театре, разъезжала по городам и весям то с гастролями, то с киношными экспедициями. Правда, в последние годы Горбовская плотно осела дома, тщательно оберегая семейный очаг, где, кажется, навсегда задержался очень симпатичный Олег Золотарев и где подрастала очаровательная Сонечка.

Сама Алина работала на телевидении. Сначала диктором, затем ведущей одной из популярных программ. Телевидение съедало все ее время.

Подруги виделись редко, но почти ежедневно перезванивались и были в курсе всех событий, важных и несущественных, в жизни друг друга.

Алина знала, что Вера и Олег приглашены в последний проект Бояринова. И радовалась за Веру, которая, как казалось Алине, слишком пылко отдала себя семейному очагу. Просто-таки зарыла свой талант на кухне. Правда, Бояринов, этот гений зла, человек для женщин небезопасный, но брак Веры и Олега казался столь прочным, что, по мнению Алины, был не по зубам даже Бояринову. Когда Вера сообщила ей телефонным звонком о предстоящей работе, Алина благословила подругу:

— И давно пора! Сколько можно обеды готовить и пыль вытирать? Думаешь, это кто-то оценит?

— Вообще-то Олег это ценит. Но вопрос уже решен, мы подписали контракт. Очень выгодные условия, я его уговорила.

На два месяца подруга исчезла из поля зрения. Алина знала от коллег-кинообозревателей, что съемки идут вовсю. И вот они закончены. И опять-таки от одной из околокиношных дам Алина услышала жуткую новость: брак Веры и Олега на грани распада. Дама даже обозначила это так: за гранью распада.

Алина немедленно позвонила Горбовской. И договорилась о встрече.

Ну вот и она. Господи, да она ли это…

— Здравствуй, дорогая, — бодрым голосом приветствовала подругу Алина, внутренне ужаснувшись перемене в ее облике.

Осунувшееся, постаревшее лет на десять лицо, вылезшие откуда-то морщины, опущенные углы рта, угасшие глаза. Даже волосы, прекрасные пепельные волосы, выглядели тусклыми и казались седыми.

— Что с тобой, Верочка? Ты неважно выглядишь. Так устала на съемках?

— Да уж, — криво улыбнулась Вера. — Ладно, на ходу не хочу. Куда пойдем?

— Здесь «Голливудские ночи» рядом.

— Что ж, пойдем. У меня там скидка. Правда, я после съемок разбогатела, — Вера невесело усмехнулась, — но неизвестно, на какой срок это богатство растягивать.

Они сели в дальнем углу, заказали по коктейлю. Горбовская достала пачку сигарет.

— Ты снова куришь? После десятилетнего перерыва? Кажется, Олегу это не нравилось?

— Да. Все изменилось. И Олегу теперь все равно, курю я или нет. Давай выпьем.

Алина внимательно смотрела на подругу, стремительно опустошившую бокал «Голубой Маргариты».

— Что случилось, Вера?

— Что? — Вера щелкнула зажигалкой, глубоко затянулась. — Он меня бросил.

— Кто? Олег? Этого быть не может! У вас были изумительные отношения…

— Изумительные… Нет ничего постоянного под солнцем. И изумительного тем более. Так учит нас мессия Бояринов.

Она злобно рассмеялась и тут же замолкла. И проговорила совсем тихо:

— Ах, Аля, я все разрушила своими руками. Или он все разрушил моими руками. От перемены мест слагаемых…

— Подожди! Кто разрушил? Олег?

— Бояринов. Давай еще по коктейлю.

— Подожди. То есть я закажу, конечно, ты выпей и постарайся рассказать, что там у вас произошло на этих съемках.

— Ты уже в курсе? — Подруга подняла глаза.

— Я как раз не в курсе. Но слухами Москва полнится. Какие-то разговоры дурацкие доносятся. Я и хочу узнать от тебя, что правда, а что ложь.

— Все правда, и все ложь. Если по фактам, то Олег приревновал меня к Бояринову, завел интрижку прямо на съемочной площадке и ушел от меня. Но все не так просто. Все не так просто… Он дьявол, этот Бояринов. Сначала он соблазнял меня, как змий Еву. Именно соблазнял. Очаровывал, околдовывал. Я ведь отвыкла за десять лет от мужского внимания. Олег — и больше никого. Семья — и больше ничего. Но актриса остается актрисой, даже если она десять лет сидит дома. Актрисе нужны почитатели, поклонники, даже если она себе в этом не признается. А какой из Олега почитатель? Он — глава семьи, муж и отец. И никакой не почитатель. Он все это прекрасно знает, наш Бояринов. Ему ли бриллиантов не знать… Он так искренне восхищался мною, его так интересовала моя жизнь, он возлагал на меня такие надежды! Он говорил, что делает ставку именно на меня. На мою сексуальность, на мой талант… Господи, чего он только не говорил в те вечера, что мы проводили вместе!.. Его глаза, его голос, его интонации…

— Вы проводили вместе вечера?

— Ну да. Он так работает. Ты вообще знаешь, о чем наш фильм?

— В общих чертах. Сновидения, эротика, распад семьи. Ты же мне пересказывала сценарий перед съемками.

— Ну да. Только ты говоришь об этом тремя словами, а он говорил часами. Говорил увлеченно, завораживающе. Он просто околдовал меня. И — да, я приходила домой поздно. Мне трудно сейчас объяснить мое тогдашнее состояние. Но тогда, месяц-два тому назад, я была уверена, что это нужно для роли. Это репетиционный процесс.

— А как на это реагировал Олег?

— Ужасно. Бесился. Он ходил за нами на всяких там party, он следил за мной в бинокль, когда Бояринов привозил меня вечерами домой. Мы прощались возле дома, а Олег подсматривал в окно, как мы прощаемся. В бинокль.

— Твой Олег? Подсматривал? Я не верю своим ушам.

— Это еще не самое худшее. В один из таких вечеров он…

— Что? Ну что замолчала? Начала, так выкладывай все.

— Ах, Алина, я рассказываю тебе такие вещи, о которых никогда никому не сказала бы…

Официантка, симпатичная девчушка с каштановыми кудрями, принесла бокалы с коктейлем.

Вера опять выпила почти до дна.

— Олег изнасиловал меня. Так грубо, так мерзко… И вот тогда произошел перелом. Во мне как будто часы сломались. — Вера закурила. — У меня начинался нервный срыв. Тут и проблемы с Олегом, и десятилетний перерыв в съемках. Я вдруг поняла, что боюсь этого фильма, боюсь камеры. Это, видимо, какое-то инстинктивное чувство опасности было… Я была готова разорвать контракт. И если бы я предложила сделать это тогда, Олег поддержал бы меня. Но Бояринов уже видел меня насквозь. Он увез меня к себе на дачу. И там… — Вера глубоко затянулась, отвернувшись от Алины. — Понимаешь, он был так нежен… Он так бережно и трепетно…

— Понимаю, — тихо прервала ее подруга. — И Олег узнал об этом?

— Он это увидел. На следующий день, на съемочной площадке. Мои ощущения, они абсолютно совпадали с текстом роли… Олег все понял.

— И что?

— Он замкнулся. Никаких скандалов. Работа и работа. Съемки павильонные, никакой натуры. Не нужно ждать солнца или дождя. И мы действительно работали по десять — двенадцать часов в сутки. Бояринов — деспот, каких мало. Вся нежность и трепетность улетучились, как не было.

Вера допила коктейль.

— Знаешь что, давай закажем что-нибудь покрепче. Меня ничего не берет, просто ужас какой-то.

— Хорошо. Но только с условием: вместе с горячим. А то тебя развезет.

Вера кивнула. Алина снова подозвала официантку, сделала заказ.

— И что потом?

— Потом, через неделю или полторы, когда мы отсняли почти все мои эпизоды, заболела Сонечка. Она оставалась со свекровью, а та не знает, какой Соня болезненный ребенок. То есть теоретически знает, но она с ней никогда не сидела и, по существу, не знает. Короче, Соня заболела. Высокая температура, горло. И Бояринов, деспотичный и беспощадный, как Пиночет, вдруг отпускает меня на несколько дней домой. Потому что дальше идут эпизоды Олега. Его фантазии, его сны.

Официантка принесла коктейли «Зомби», составляющими которых были темный и светлый ром «Baccardi» и шашлыки из осетрины.

Вера тут же сделала большой глоток.

— Ого. Убойная штучка…

— Что дальше-то было?

— Дальше? Десять дней я живу дома практически одна, то есть вдвоем с Соней. Олега нет. Его привозят только ночевать. Но и приезжая домой, он не видит ни меня, ни Сони. То, что Бояринов проделал со мной, он проделал и с ним. Олег был словно закодирован. Знаешь, я даже думаю, может, он и с ним спал? — понизила голос Вера.

— Закусывай! Ты бредишь! — приказала Алина.

— Нет, я сначала закончу, а то потом… — Ее глаза заблестели от готовых выплеснуться слез. — И вот я возвращаюсь на съемки через дней десять и вижу, что мой муж преобразился. Никакой скованности, полная свобода. Он жил в своей эротической роли, словно плавал в теплом южном море: с легкостью и удовольствием. Он не видел меня в упор. Он был поглощен своей партнершей… этой молоденькой сучкой…

Вера отвернулась и всхлипнула. Алина сжала руку подруги.

— Я не помню, как мы закончили эти чертовы съемки. Как прошло озвучивание. Но сразу после их завершения Олег собрал вещи и переехал к ней. Бояринов скрывается от меня как злостный алиментщик. Он использовал меня, Олега, наш счастливый брак, наш дом-крепость. Он все это разрушил, разломал своми гнусными ручищами. И выбросил нас на помойку. Олег устроился. А что делать мне? Мне, которой через пару лет стукнет полтинник? За эти полтора месяца я похудела на десять килограмм. Я обвисла кожей, как пальто на вешалке. Ты же сама видишь эти морщины, эти складки. Кому я нужна?

Вера заплакала. Горько и безутешно, как девочка. На них оборачивались.

— Тихо! Перестань, слышишь? — Алина крепко сжала руку подруги. — Бояринов — сволочь, каких мало. Он циничен до мозга костей и разрушает на своем пути все, к чему прикоснется. Он и фильм такой придумал — о разрушении, о крахе настоящих, подлинных отношений. Но речь не о нем. Бог ему судья. Речь о тебе. Ты должна пережить это, и ты это переживешь. Ты не можешь в данный момент изменить ситуацию, но ты можешь изменить себя. Я не знаю, вернется ли к тебе Олег, — Вера на этих словах болезненно вздрогнула, — тихо, тихо! И не знаю, возможно ли это теперь для вас обоих. Но впереди еще жизнь, слышишь? И я знаю, что нужно сейчас сделать тебе. Прекрати плакать, лопай осетрину и слушай меня. Ты слышала о докторе Нестерове?

Турецкий припарковался возле дома с яркой неоновой вывеской «Hollywood Nites».

Вошел внутрь. Зал бара был снабжен довольно большим киноэкраном, над которым красовалась цитата из Юрия Левитанского: «Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!»

Стиль заведения и был выдержан в черно-белых тонах. На стенах — огромные черно-белые портреты кинозвезд, афиши премьерных показов знаменитых кинофильмов, заключенные в черные рамочки. Александр подошел к стойке, стал изучать меню. Алкоголь в заведении был представлен исключительно в виде коктейлей. Турецкий терпеть не мог всяких смесей, но в чужой монастырь… Для начала он заказал «В-52». Сел у барной стойки, закурил, присматриваясь.

Народу было немного. Видимо, основная часть тусовки собирается к полночи, после завершения спектаклей и прочих профессиональных дел. В углу, за маленьким столиком на двоих, сидели две дамы. В одной из них Саша узнал известную телеведущую; другая… Ага, это же Вера Горбовская, известная в прошлом актриса. Выглядит дамочка очень даже неважно.

В другом конце зала веселилась компания киношной молодежи. Саша узнал сына известного режиссера, который нынче и сам режиссер. С ним еще двое парней и две девушки.

А где же обслуживающий персонал? Но вот из двери, ведущей в служебную часть помещения, вышла Настя. Саша отвернулся. Настя прошла мимо него с подносом, на котором стояли два бокала с голубого цвета напитком и накрытая салфеткой пепельница. Он проследил ее путь.

Ага, Настасья обслуживает Горбовскую с подругой. Она делала это уверенно, с достоинством. Было видно, что девушка вполне освоила побочную профессию. И униформа ей к лицу. Черные брючки и ослепительно белая рубашка. Простенько и со вкусом. Намек на «черно-белое кино»?

Что ж, значит, нам в тот же микрорайон. Дождавшись, когда Настасья скрылась в глубинах кухни, он опрокинул свой «Боинг» и занял столик по соседству с именитыми дамами. Бармен сделал какой-то знак, в зале опять возникла Настя с картой меню в руках. Она подошла к его столу.

— Здравствуйте, прелестное дитя! — улыбнулся Саша.

— Здравствуйте! Рады приветствовать вас в нашем баре.

Она положила перед ним меню. Он легонько ухватил ее за запястье.

— Не сердись, Настена! Я не виноват, честно!

— Я больше не сержусь. — Настя посмотрела на него абсолютно равнодушно.

— Я бы мог приехать на ночь, но ты сама куда-то умчалась.

— Мне не нужно, чтобы ты приезжал только на ночь.

Она выдернула руку.

— Что будете заказывать?

— Что-нибудь покрепче. А у вас есть чистые напитки? Элементарная водка, например?

— Нет. У нас только коктейли. Вы будете делать заказ?

— Буду, куда я денусь… Давай. Ну вот этот, с джином.

— «Том Коллинз»?

— Да, только без пудры. Терпеть не могу пудру. Тем более сахарную.

— Хорошо. Вам приготовят без пудры.

— Орешки, маслины. И еще один коктейль для дамы.

— Вы с дамой?

— Надеюсь. Ты же посидишь со мной хоть десять минут?

— Исключено, я на работе, — холодно произнесла Настя и отошла.

Что же это такое? Просто «Осенний марафон» какой-то. Вон и Басилашвили с портрета улыбается. Как свой своему…

За соседним столиком громко всхлипнули. Саша едва было не повернул голову, еле удержался.

Настасья принесла коктейль, поставила тарелочки с орешками и маслинами, сменила пепельницу.

— Желаю приятного отдыха!

— Настя! Ну что ты? Ты же не такая! Ты же добрая девочка.

— Девушка! — Настю подозвала теледива.

Настя тут же бросилась к соседнему столику.

«Господи! Как я устал, — подумал Турецкий. — А вообще, мне это надо? Хороший вопрос», — ответил он сам себе, закуривая и начиная выпивать в одиночестве среди людей.

Настя опять прошла мимо. Теперь на подносе царило блюдо с шашлыками и снова коктейли. Все это проплыло к соседнему столу.

«Однако! Плотно взялись отдыхать барышни!»

Саша вынул из кейса газету, как бы углубился в нее, попивая и покуривая. Думая о том, как жить дальше.

За соседним столиком что-то происходило. Саша слышал уже не всхлипывания, а самый настоящий женский плач. Скосив глаз, он обнаружил, что плачет Вера Горбовская. Вот те раз!

Знаменитые тоже плачут! И тут он услышал фамилию, которая сидела в его подкорке как таблица умножения. Саша занавесился газетой и обратился в слух. Говорила подруга Веры, телеведущая.

И говорила о весьма занимательных вещах:

— Прекрати плакать, лопай осетрину и слушай меня. Ты слышала о докторе Нестерове? Ясно, не слышала. Ты же десять лет на кухне провела, а потом сразу как кур в ощип — на эти съемки. Так вот. Есть такой замечательный доктор Нестеров. Он проводит курс омолаживающей терапии.

— Я не буду делать никаких операций, отстань, Алина, — всхлипнула Вера. — Вон, Маша сделала подтяжку, и что? Инсульт.

— То, о чем говорю я, — это не операция! Это уколы. Как прививка против бешенства. Десять — пятнадцать уколов. Это стационарно. Ляжешь на две недели — выйдешь молодой красавицей.

— Это каким же образом?

— Ну, я не знаю механизма действия. Но это неважно. Важен результат. Человек омолаживается. Весь. Не только снаружи, а вообще — весь организм! Мышцы приобретают тонус. Кожа натягивается безо всяких подтяжек! Эндокринная система работает как раньше. Еще ребенка родишь!

— Кому?

— Найдем кому.

«Не понял. Это что же означает? Нестеров продолжает работать? Втихаря?» — изумился Саша.

Краем другого глаза он увидел, что Настя, которой запрещено общаться с клиентами, сидит в компании молодежи, рядом с сыном известного режиссера, тоже режиссером. И заливается веселым смехом, поглядывая на Турецкого. Ладно, плевать, не до этого сейчас, когда Родина в опасности.

Саша снова обратился в слух.

— Я слышала, что Нестерова закрыли, — прогундосила заплаканная Горбовская.

— Ага! Значит, ты все-таки об этом слышала? Не совсем деревня?

— Ну да, говорили на съемках. Кто-то к нему собирался. Но его, говорят, закрыли. И потом, там очереди и все это безумно дорого.

— Вот и нет! — воскликнула Алина. — Нестерова закрыли, это правда. И вообще, у него сердце больное. Он часто болеет. Зато открылся другой центр. Где делают то же самое. Делает лучший, самый любимый ученик Нестерова.

— Это кто же?

— Литвинов. Слышала такую фамилию?

— Нет.

— Потому что он только начал. Пока помещение нашли, пока разрешения всякие… зато у него пока никакой очереди. И дешевле, чем у Нестерова. А методом он владеет не хуже своего учителя. Так что вперед, подруга! Ты же сейчас при деньгах?

— Да, но я должна распределить их надолго. У меня дочь.

— Чушь! Тебе сейчас просто необходимо возродиться. Из пепла. Деньги надо инвестировать в свою внешность. Это самый выгодный способ вложения. Увидишь, все пойдет как по маслу. Олежек твой вернется, потому что лучше тебя бабы нет. А ты еще подумаешь, принимать ли его обратно. Может, мы другого найдем. Еще круче. Вот их сколько, денежных мешков, болтается. Теперь… Скоро ваш фильм на экраны выйдет. Наверняка выдвинут на «Нику» и на все прочие премии. Может, и на «Оскара», как лучший иностранный фильм. И что же, ты будешь получать призы с такой, извини меня, рожей, как сейчас?

Последний аргумент, видимо, возымел действие.

— А где это? Куда нужно идти? И сколько все это стоит?

— Эта клиника пока находится на территории закрытого предприятия. Чтобы не было слишком большого наплыва. У них пока возможности ограничены. Они еще на полную катушку не развернулись. Поэтому пока себя не рекламируют.

— А ты все это откуда знаешь?

— Верочка! Знает тот, кто хочет узнать. Я сама туда пойду.

— Правда?

— Да! А то ты у меня красавицей будешь, а я рядом с тобой — старухой? Будем проходить курс вместе!

— Вот это здорово! Тогда я согласна! А где это?

— Это на Дубровке. Там такое предприятие есть закрытое. Пропускная система, все очень строго. Завтра я съезжу туда.

— А позвонить нельзя?

— Нельзя. Нужно съездить. Лично договориться с Литвиновым. Он там как раз по четвергам бывает. Хочешь, поехали вместе? Деньги бери с собой. Может, сразу и заляжем.

— Подожди. Мне нужно Сонечку к маме пристроить.

— Хорошо. Ты ее пристраивай на пару недель. А я завтра туда съезжу, запишусь и внесу аванс. Согласна?

— Да!

— А теперь домой. Тебе нужно выспаться. Я тебя отвезу. Договорились?

— Хорошо! — Вера явно повеселела.

— Девушка! — Алиса подозвала Настю.

Та с явной неохотой оставила компанию, направилась к дамам, стараясь не глядеть на Александра.

— Девушка, а потом ко мне подойдите, пожалуйста, — окликнул ее Саша.

Она кивнула, прошла мимо. Турецкий ощутил знакомый легкий запах, и в сердце опять заныло.

Его отвлекло пиликанье мобильника.

— Але.

— Саня? Ты где? — загудел Грязнов.

— А что?

— У нас здесь печальные новости. Литвинова покончила с собой.

— Ты что? Как?

— Включила газ на всю катушку. Просидела головой в духовке почти весь день.

— Кошмар!

— Это еще не все. Вечером вернулся Литвинов. Как он запаха не почувствовал, не понимаю?

— У него гайморит. Он не чувствует запахов, — произнес Турецкий, все уже поняв. — И что? Взрыв?

— Представь. За что боролся, на то и напоролся, прости меня Господи.

— Живы?

— Оба насмерть.

— Еще жертвы есть?

— Сосед. Тот старичок, что ее ко мне привел. У них кухни вплотную. А больше жертв, слава богу, нет. Крепкие раньше дома строили.

— Черт! Это наша вина! Надо было ее в СИЗО отправить. Была бы жива!

— Тогда уж моя. Я ей правду-матку выложил. Что ж теперь? Может, в этом промысел какой? Со взрыва началось, взрывом кончилось. Тут у нас новости пострашнее есть… Про «Норд-Ост» слышал?

— Нет. А что там?

— Ну ты даешь! Где ты болтаешься? Там что, ни радио, ни телевизора нет?

— Что случилось? — заорал Турецкий.

— Их взяли в заложники. Весь зал. Ты не в курсе? Я как раз туда еду, на Дубровку, в штаб.

— У меня же там… — Голос Александра сел, словно гортань перехватила чья-то рука.

— Что-о? — заорал Грязнов. — Где Ира с Ниной?

— Они там, в зале… — еле вымолвил Саша.

Турецкий не помнил, как бросил на стол мятые купюры, как выскочил на улицу, как мчался к Дубровке, тыкая служебным удостоверением останавливающим его гаишникам. Это был бред какой-то. Приемник в машине был включен, и Саша всю дорогу слышал об угрозах террористов. О том, что среди заложников уже есть убитый.

Это бред! Так не бывает! Он позвонил домой. Там никто не отвечал. Позвонил Ирине на «трубу». Она была отключена.

Это мне наказание! Это мне за то, что я предал их, Иру и Ниночку. Господи! Помоги нам, Господи!

 

Глава 26

Выздоровление

Он не помнил, как провел эти дни. События запечатлелись в мозгу краткими вспышками.

Вот он в штабе, его провел туда Грязнов. Вот он пытается прорваться к зданию ДК, вырывается из чьих-то рук. Его держат, кто-то даже ударил его. Грязнов? Нет, кто-то другой. Мужчина в камуфляжной форме. Он помнит его слова:

— Что ты психуешь, как институтка? Посмотри на улицу! Сколько людей! И у всех там, в зале, жены, мужья, дочери, сыновья! Ты офицер! Возьми себя в руки.

Это было правильно, но сделать это было практически невозможно. Он уже точно знал, что Ира с Ниночкой там, в зале. Ирина скинула сообщение на мобильник Грязнова. Грязнов скрылся в одном из кабинетов. Там шла какая-то радиоигра. А он, муж и отец, болтался по коридорам, как дохлый лютик. Подошел к группе саперов. Слышал обрывки фраз:

— Альфовцы заняли гей-клуб. Но стена уже замурована.

— Какая?

— Та, через которую можно пройти в зал.

— И проходы в зале заминированы.

— Что проходы! Они в центре зала взрывное устройство из двух артснарядов и газового баллона соорудили. Суки!

— А по периметру мины.

— Какие?

— МОН-50. Поражение — пятьдесят метров.

— Ясно. Детонация хоть одной из мин — и центральное взрывное взорвется к чертям собачьим! И все здание рухнет.

Саша опустился на корточки, прижался спиной к холодной стене. Господи! Пощади их, Иришу и Ниночку! И всех, кто там есть! Я никогда, никогда больше глазом не взгляну ни на одну другую женщину! Господи, сохрани мне их! Неужели я больше никогда не увижу их и не поцелую?

Он всхлипнул. Получился какой-то сдавленный вой.

— Ты что, мужик? У тебя кто там? — спросил кто-то из саперов.

— Жена и дочь, — еле вымолвил Саша.

— Эй, встань. На-ка, хлебни!

Ему протянули флягу с коньяком. Он сделал два больших глотка, но не почувствовал ничего, никакого вкуса.

Неожиданно от здания ДК раздалась беспорядочная пальба, звук разрываемых снарядов.

Саша замер.

— Не бойся, мужик, — потрепал его кто-то по плечу. — Это они так, озоруют, кошмарят. Пугают, короче говоря. Пока новых жертв нет. Это точно. Снайперы наши все уже по точкам лежат. Всю их охрану положить можно как не фиг делать. Но нельзя. Неизвестно, что в зале делается. Но новых жертв пока нет, это факт.

Пока жертв нет. Пока… Пока… жертв нет. Пока…

Эти слова отдавались в мозгу, словно капли падали на макушку.

Кто-то, проходя мимо, остановился, взглянул на Турецкого.

— Александр Борисович?

Саша поднял мутный взгляд. Перед ним стоял кто-то знакомый, но кто?

— Вы меня не узнали? Самойлович. — Он протянул руку.

— Здравствуйте, — пожал руку фээсбэшника Турецкий, начисто забыв, как того зовут.

— Что вы здесь? У вас оперативное задание?

Саша отрицательно мотнул головой.

— Так зачем вы здесь?

— У него там жена с дочкой в заложниках, — объяснил кто-то из саперов.

— Пройдемте со мной.

Самойлович взял его под руку и повел по коридору.

— Я дам машину, вас отвезут домой.

— Я никуда не поеду, — процедил Турецкий. — Я тоже могу что-то делать…

— Что?

— Все, что потребуется.

Они проходили мимо двери, за которой скрылся Грязнов.

— Мне туда. — Саша почти вырвался из рук Самойловича.

— Какое совпадение! Мне тоже именно туда!

Они вошли в комнату, где по разным углам расположились несколько групп. Грязнов, с трубкой телефона в руке, сидел в дальнем конце комнаты. Рядом с ним — еще двое. Они что-то записывали, отмечали на плане.

Увидев Сашу, Грязнов знаком велел ему оставаться на месте. Саша остановился.

Самойлович подошел к другой группе. Было слышно, как он вполголоса говорит:

— Там же не просто предприятие. У них там есть музей особо опасных вирусов и бактерий. А если будет взрыв? Они же стенка в стенку. Туда немедленно нужно отправлять людей. Вскрывать музейные холодильники, все это нужно срочно эвакуировать.

— Так людей мало. Один директор предприятия примчался. И пара замов и научных сотрудников. Больше никого не нашли. Никто к телефону не подходит. Боятся, что ли? Можно еще несколько сотрудников привезти. Так ведь это время. А все может случиться каждую минуту. И представляете, что мы получим? Бактериологическую атаку.

— Я пойду! — кинулся к Самойловичу Турецкий.

— Вам-то зачем? Вы же не знаете, где у них что лежит.

— Я буду помогать. Нужно же все вынести, и как можно быстрее.

К ним подошел Грязнов.

— Я думаю, Турецкий должен идти. Он мужик здоровый. Килограммов пятьдесят оттащит, — как бы пошутил Грязнов.

— Семьдесят, — заверил Турецкий.

— Идешь на рекорд. — Слава хлопнул его по плечу.

И, обернувшись к Самойловичу, добавил:

— Возьмите Турецкого. У него в зале жена и дочь.

— Я знаю.

— Так пусть он поможет! Его нужно чем-то отвлечь!

— Да на каком основании я его возьму?

— Это следственное мероприятие! — отчеканил вдруг Турецкий. — По имеющимся оперативным данным, на территории данного предприятия функционирует подпольная клиника, не имеющая разрешительных документов на свою деятельность! Мы выслеживали их два месяца! И только сегодня стало ясно, что клиника базируется именно здесь! И я настаиваю на своем участии в осмотре предприятия! Как руководитель оперативно-следственной группы! У меня полномочия от Меркулова!

— Хорошо, хорошо, вы пойдете, — тихо, как душевнобольному, ответил Самойлович.

Он помнил, как они прошли сквозь вахтерку, снабженную монитором — острым глазом «старшего брата», — о котором говорил Фонарев.

Не зря, видимо, столь тщательно охранялись эти чертоги. Группа из спецов предприятия уверенно вела группу поддержки по темным коридорам, которые пронизывались тонкими лучами фонарей. Холодильные камеры были вскрыты, музейные биопрепараты эвакуированы.

И отсек под названием «клиника доктора Литвинова» они тоже обнаружили. Саша прошел по помещениям клиники, нашел лабораторию, где в термальных комнатах были найдены лежащие плашмя уже знакомые ему флакончики. Со смешными, сдвинутыми вбок завинчивающимися пробками. Маркировка на флаконах гласила: «стволовые клетки».

Все, как в лаборатории Нестерова. В холодильниках были обнаружены эмбрионы.

А потом опять провал памяти.

…Он не помнил, когда стало ясно, что вот-вот начнется штурм.

Он видел на одном из штабных мониторов, как бойцы группы «Альфа» замерли в разных точках. Он видел одного из них крупным планом. Видел, что тот вооружен снайперской винтовкой ижевского завода, СВ-99.

Он механически проговаривал про себя технические характеристики этого оружия: вес — 3,5 килограмма, поражает цель с расстояния 150 метров. Винтовка, незаменимая при борьбе с террористами, так как пригодна для использования в закрытых помещениях. Поскольку оснащена мягкими свинцовыми пулями, не дающими рикошета. То есть эти пули, попав в бандита, не должны отрикошетить в заложника! В заложницу! В заложников! Не должны!

Не должны!

Когда он узнал, что будет пущен газ, штурм уже начался.

Он не помнил, как оказался возле дверей ДК, откуда спецназовцы выносили людей. Поначалу их просто складывали на ступенях. Начали подъезжать машины «скорой», автобусы. Он искал своих и все не находил их, пока не услышал: «Папка!»

Нинку нес на руках здоровенный альфовец. Она пыталась брыкаться, дурочка.

— Ниночка! Девочка! Где мама? — заорал Турецкий, бросаясь к дочери.

— Так вот же она.

Ирину вынес другой спецназовец. Саша кинулся к жене, перехватил на свои руки, крепко прижал.

— Эй, мужик! Ты ее не прижимай, дурила! Ей воздух нужен!

…Он не помнил, как они оказались в больнице. Помнил палату, где под капельницей лежала бледная Ирина. А рядом, под другой капельницей, — Ниночка. В палате были еще какие-то люди. Но он никого не видел. Он сидел на колченогой табуретке между своими девочками.

Держал их за руки, боясь, что они вдруг изчезнут, истают в воздухе. И тогда ему незачем будет жить.

— Как ты, Нинуся?

— Ой, я отлично, папка! Все было так интересно! У меня сосед, представляешь, это был артист, который играл Саньку Григорьева в юности. Ну вот. Я ему и говорю, что жалко, что я не досмотрела спектакль. Потому что нас взорвут и я уже не узнаю, чем все кончилось. А он, представляешь, он все мне рассказал. До конца. Весь сюжет. А потом мама накрыла меня своей кофтой и я потеряла сознание. А очнулась на руках у дяденьки-спецназовца. И сразу тебя увидела. Нам повезло: мы сидели близко к выходу.

— Здорово! — Саша, чтобы скрыть слезы, повернулся к Ире.

— Я ужасно выгляжу, — говорила она.

— Ты выглядешь лучше всех женщин в мире. Я буду носить тебя на руках. Всю жизнь. Я никому тебя не отдам.

— У меня полно морщин, — чуть улыбнулась Ирина.

— У тебя самые красивые морщинки на свете. И я очень, очень люблю каждую из них. И буду любить их всегда.

— Ты врешь, Турецкий, — слабым голосом откликнулась жена.

— Чтоб мне сдохнуть, — поклялся он.

Ирина спала. Затихла и Ниночка. Он сидел между ними, держа руки на их запястьях. Ноги его затекли, спина тоже. Но он готов был сидеть так вечность. Лишь бы они спокойно спали. Лишь бы все они были вместе. Он, она и Ниночка.

В понедельник Турецкий вошел в приемную Меркулова.

Увидев его, Клавдия поднялась из-за компьютера, извлекла из глубин секретарского уголка букет роз.

— Здравствуйте, Александр Борисович, — сказала она и захлюпала носом.

— Вот этого не надо! Плакать вредно!

— Полезно, это снижает давление, — заплакала Клавдия, утираясь душистым платочком. — Как Ирина Генриховна? Как Ниночка?

— Ниночка — герой дня без галстука. К ней уже вся школа переходила за этот выходной. Я от них устал, как от стаи саранчи. Чай подай, чашки помой. За печеньем, пирожными и конфетами сбегай… Через полчаса все по новой…

— Вот! Поймете теперь, что значит быть женщиной! — мстительно сказала сквозь слезы Клавдия.

— Ты это о чем? Я в женщины не записывался. Это временное совмещение обязанностей. И хватит говорить мне «вы», когда мы одни. Тоже еще, оскорбленная невинность! Чего это ты букет держишь? Смотришь, куда бы кинуть?

— Это Ирине Генриховне! От меня! Я так переживала, Саша! Так переживала и за нее, и за Ниночку…

Клавдия разрыдалась. Пришлось прижать ее к груди.

— Ну хватит, чего ты, горе мое? Все хорошо, что хорошо кончается. А за цветы — спасибо. Ирине будет приятно. Хорошая ты баба, Клавдия. Пора тебя замуж выдавать!

Он прошел в кабинет начальства, откуда уже раздавался голос Грязнова.

— Ну привет! Здравствуй, Саша! Как я рад, дорогой ты мой! — Меркулов вышел из-за стола и крепко пожал руку Турецкому.

Грязнов подошел, хлопнул друга по плечу:

— Как твои? Как Ниночка, Ириша?

— Я чувствую себя пресс-секретарем своей семьи. Семья чувствует себя вполне… Даже на удивление удовлетворительно.

— На удивление… — зарокотал Грязнов. — Ирине твоей памятник ставить нужно. Ты знаешь, что она через мобильник передавала информацию о расположении боевиков в зале, о том, где находятся мины, где сидят шахидки. Все, понимаешь? Потрясающая женщина! Она была разведчиком в тылу врага!

— Ну ладно, ты уж не очень-то… Формируешь во мне комплексы. А это никому не нужно. В том числе Ирине.

— Так, ну раз Ира и Ниночка в порядке, давайте о делах, — проговорил Меркулов. — Ты, Александр, знаешь о взрыве в квартире Литвинова?

— Знаю. Что скажешь? Не рой яму другому. Марину Ильиничну мне глубоко жаль, но что поделаешь?.. Хорошо, хоть детей у них нет. Сирот не осталось. А что до загадки парных покушений — теперь она разгадана. Литвинов хотел убрать Нестерова, чтобы занять его место, его нишу. Мы нашли на территории предприятия на Дубровке подпольную лабораторию и клинику для проведения того же курса лечения, что делал Нестеров.

— Зачем же было устранять профессора? А как же здоровая конкуренция? — спросил Меркулов.

— Между ними не могло быть здоровой конкуренции. Потому что Нестеров — профи, хай-класс. А Литвинов — чиновник, подглядывающий в замочную скважину. Пока Нестеров работает, Литвинову никогда его не догнать. Как России Японию. Шутка грустная, но подходящая к случаю. Кроме того, он не мог использовать технологию Нестерова, не купив у него лицензию. А это удовольствие дорогое. Вот поэтому Литвинов и затеял покушение на себя, потом убийство Климовича, так, до кучи. Чтобы верней было. Затеял телефонную игру с угрозами в адрес Литвинова, которую вела его любовница, Руденко. Цель — довести Марину Литвинову до состояния аффекта. Что им, в общем-то, удалось. Результат: Литвинов устранил Климовича руками Круглова и своей жены. И далее планировал устранить ее же руками Нестерова. Чтобы попутно избавиться от постылой жены.

— Сложно все как-то. Треугольники, многоугольники…

— Все, в конце концов, сошлось в одной точке. Эта точка — истина. Мы ее нашли, — произнес Турецкий.

— А что же Зоя Руденко? Так и останется это чудо природы ненаказуемым? — поинтересовался Грязнов.

— Отчего же? Она соучастница преступления. Пособница. Она поставляла Литвинову эмбриональный материал, теперь мы это докажем. И статьи ей можно инкриминировать в достаточном количестве. Я этим займусь.

— А не боишься попасть под чары? — усмехнулся Грязнов.

— У меня теперь иммунитет. Пожизненный. И вот что, друзья. В ближайшую неделю хозяйство в доме веду я, пока Ириша не окрепла. Пользуясь данными мне полномочиями, захватив плиту и поваренную книгу, приглашаю вас в гости. В ближайшую субботу. С семьями, подругами и секретаршами. Устроим прием! А пока по рюмке отменного коньяка! — Он водрузил на стол коньяк. — Давайте выпьем за моих девочек!

— Геть! — почему-то воскликнул Слава.

Было очевидно, что никто не возражает.

…Александр вернулся домой с букетом цветов. Прокрался в спальню. Ирина дремала. Услышав его шаги, открыла глаза.

— Где Ниночка?

— Гулять ушла.

— Как?

— А что? Она хорошо себя чувствует. Пусть дышит. Знаешь, Саша, какое это счастье — дышать!

Он сел рядом с ней на краешек постели.

— Говорят, ты героическая женщина. Радистка Кэт.

— Пианистка.

— Ну да. Кэт была пианистка, в смысле радистка.

— А я и пианистка, и радистка.

— Ну да. Ты совсем забила меня своим интеллектом. Я уж слово молвить боюсь.

— От кого цветы? Сам купил?

— Нет. Женщина подарила.

— Что-о?

— Цветы подарила тебе наша Клавдия. Она передает тебе пламенный привет.

— Спасибо. Это ее духами воняет твоя рубашка?

— Ну да. Она ко мне прислонилась, Клавдия.

— Турецкий, я тебя когда-нибудь убью, и суд меня оправдает.

— Ну да, определенно оправдает. Если тебе не нравятся ее духи, я что ж, я сниму рубашку.

— И брюки.

— Ну да. Зачем они нам?

Обнимая жену, вдыхая родной, любимый запах ее волос, он подумал: то, что было с ним, — это наваждение, болезнь. И какое счастье, что он выздоровел. И какое счастье, что она, его единственная женщина, дождалась его выздоровления.

И еще он подумал о Насте. Подумал о ней в последний раз. Представил, что встретит ее через год в том же баре. Или где-нибудь еще. Москва — город маленький. И она будет совсем другой: может, еще более красивой, но совершенно чужой.

И ему не придется винить себя в том, что он сломал ей жизнь.