В следующий раз Гордеев приехал в Матросскую Тишину примерно неделю спустя с твердым намерением не дать подзащитному предаваться пространным воспоминаниям. Хотя, конечно, рассказ Коробкова многое прояснил для Юрия. Кроме того, стали ясны истоки его давней неприязни к Мелентьеву. Должно быть, их пути пересекались еще где-то. Словом, Юрий Петрович был пойман на удочку профессионального интереса к личности подзащитного и в глубине души знал, что все-таки позволит тому говорить о чем угодно.

Когда Коробкова ввели в комнату, Гордеев приветствовал его как старого знакомого. Владимир Дмитриевич выглядел несколько усталым.

– Я понимаю, Юрий Петрович, что вам может быть некогда выслушивать мои мемуары, – начал он. В ответ на протестующий жест адвоката он поднял руку и продолжал: – Но, поймите, то, что я рассказываю вам, имеет отношение к делу, пусть даже не прямое. Я всю жизнь был честным офицером и терпеть не мог таких, как Мелентьев. Но сейчас, к сожалению, наступило время именно таких. И, честно говоря, я не жалею, что одним стало меньше.

– Не говорите этого больше никому, кроме меня, – улыбнулся Гордеев. – Я готов вас слушать столько, сколько это будет необходимо.

– Хорошо, – Коробков устроился поудобнее на стуле и продолжил рассказ.

Как я уже говорил вам в прошлый раз, никаких особых последствий для Мелентьева его разоблачение не имело. Следствие установило, что он был одним из самых крупных поставщиков товаров для ленинградских спекулянтов. Однако ничего более серьезного установить не удалось. Хотя, как мне кажется, и этого должно было быть вполне достаточно для офицера, имеющего доступ к секретной информации.

Но кому– то не хотелось раздувать скандал, и дело замяли. Возможно, была какая-то другая причина, я не могу сказать.

Я проработал в штабе Ленинградского округа еще несколько лет. Иногда выполнял некоторые поручения не вполне по профилю нашего учреждения. Переводил тексты иностранных радиостанций, занимался анализом прессы, один раз даже выступил в качестве переводчика при допросе человека, задержанного по подозрению в шпионаже.

Лицо этого человека я запомнил навсегда. Он сидел, подобрав ноги, на табурете в контейнере, приспособленном под дежурку портового сторожа, как птица на жердочке, и смотрел на нас испуганными глазами через стекла очков. Он все твердил, что будет разговаривать только в присутствии консула. Была глубокая ночь. Мне и еще двум офицерам, находящимся в дежурке, очень хотелось спать. Они не слишком скрывали свое раздражение, бросая на шпиона почти людоедские взгляды и молотя по железным ребрам контейнера кулаками. И вдруг американец произнес фразу, смысл которой до меня дошел не сразу, я привык уже к бесконечным повторениям требования о встрече с консулом.

– Повторите, пожалуйста, – сказал я.

– Скажите, пожалуйста, этим людям, что у меня больная печень, – повторил он, стараясь говорить медленно и внятно.

Я выполнил его просьбу, не понимая, что он имеет в виду. Зато один из офицеров, видимо, сразу сообразил, в чем дело. Он подмигнул своему напарнику и сказал, потирая руки:

– Спросите у господина Адамса, хорошо ли обстоят у него дела с почками.

Я спросил, все еще не понимая, в чем дело. И тут, увидев, как он сжался на табурете и слезы едва не выступили на его глазах, я понял смысл его слов и ощутил степень страха человека, попавшего в руки врагов.

Для мистера Адамса все закончилось банальной высылкой из страны. А для меня с тех пор началась другая жизнь. Я стал работать, выполняя индивидуальные задания. Подчинялся только начальнику отдела, словом, постепенно переходил в другое ведомство. А скоро и официально был уведомлен о том, что переведен в штат Службы внешней разведки.

Правда, для меня мало что изменилось. Я по-прежнему работал в штабе округа, вот только командир при общении с глазу на глаз стал говорить со мной как с равным. Таким образом, сам того не желая, я едва ли не повторил путь своего отца.

В восьмидесятом, олимпийском, году меня вызвал к себе начальник отдела.

– Капитан Коробков, вы направляетесь для работы в сердце мирового империализма – Соединенные Штаты Америки. – Зотов засмеялся. – Присаживайся, Володя, выпьем.

– Я же не пью, Александр Федорович.

– Ну за такое-то дело грех не выпить! Кто знает, может и не увидимся больше никогда. – Он достал из стола бутылку водки и рюмки. Приказал адъютанту принести из буфета горячей закуски.

– Так это что, серьезно? – спросил я, хмелея от первой рюмки.

– Абсолютно. Едешь ты, конечно, легально. Будешь работать в военном представительстве. Но сам понимаешь, как у них, так и у нас, «чистых» дипломатов – раз-два и обчелся. До тех пор, пока не засекут. Так-то вот, Штирлиц…

И он налил еще по одной…

В тот вечер я в первый раз напился до бесчувствия. А уже через неделю летел в аэрофлотовском «Ил-62» через океан.

Гражданский костюм с иголочки сидел на мне несколько непривычно, но в общем полет прошел нормально.

Развлекал меня сидевший рядом французский коммивояжер, который постоянно рассказывал смешные истории из своей беспокойной жизни. Правда, меня несколько настораживал его повышенный интерес к тому, чем я занимаюсь, но я пару раз отшутился, и он вроде бы оставил эту тему.

Когда мы уже подлетали к аэропорту Вашингтона, речь зашла о чем-то, касающемся дисциплины. Мы спорили и, как бы в запале, он воскликнул:

– Но вы как человек военный должны это понимать!

Я внутренне напрягся и, рассмеявшись, спросил:

– С чего вы взяли, что я имею отношение к армии?

– Вы держите себя не как гражданский человек. – Он показал смешным жестом, как прямо я себя держу.

– Это спорт, – похлопал я его по плечу. – Занимайтесь спортом, и у вас будет такая же выправка, мсье Луазо.

Он недоверчиво покачал головой и продолжил свои бесконечные рассказы.

В аэропорту меня встретили, и я с легким сердцем расстался со словоохотливым и излишне наблюдательным французом.

Была ночь. Сквозь плотные шторы на окнах посольской машины я ничего толком не увидел. Меня поразила только скорость, с которой мы неслись к городу, и укачивающая мягкость хода автомобиля. У нас на такой скорости душа бы с телом рассталась. Когда въехали в город, скорость немного снизилась. Но через лобовое стекло все равно мало что увидишь, тем более когда сидишь зажатый в угол молчаливыми коллегами. Но в конце концов, подумал я, не на один же день я сюда прилетел. Насмотрюсь еще на их столицу…

И как в воду глядел. Когда мы въехали во двор посольства, машину встречал молодой улыбчивый офицер.

– Вас ждет полковник Баранов, – сказал он, пожимая мне руку.

Я посмотрел на часы, пытаясь сообразить, который теперь час по местному времени.

– Сейчас двенадцать часов тридцать две минуты, – сказал мой провожатый. На ходу переводя стрелки, я вслед за ним вошел в здание посольства, все окна которого были темными.

Однако внутри здания, несмотря на поздний час, кипела жизнь. Ходили военные и штатские люди. Звенели телефоны, стучали печатные машинки. Позже я привык к такому «полуночничанью», которое было связано с разницей во времени между Москвой и Вашингтоном.

Мы поднялись на второй этаж. Здесь было поспокойнее, но работа и тут шла вовсю. Мой провожатый постучал и, немного подождав, открыл дверь, на которой не было ни таблички, ни номера.

В небольшом кабинете за массивным столом тяжелого чиновного стиля сидел седоватый поджарый мужчина, примерно лет на пять старше меня. Он был одет в белую рубашку с коротким рукавом и легкие бежевые брюки.

– Проходите. Здравствуйте. Как долетели? Не жарко вам? – быстро заговорил полковник Баранов.

Я был слегка сбит с толку таким градом вопросов и немного замешкался.

– Здравия желаю. Хорошо. Немного жарко, – я ответил на вопросы в порядке их поступления.

Баранов засмеялся, при этом глаза его превратились в щелочки.

– Покажите капитану его комнату. Переоденьтесь и возвращайтесь.

С тем же молодым человеком мы прошли в жилой корпус. Он вручил мне ключи от комнаты, а сам остался стоять снаружи, чтобы проводить меня, когда я переоденусь и выйду.

Через двадцать минут я сидел в кабинете полковника, и вентилятор, развернутый в мою сторону, гнал волну воздуха на лицо.

– Ну что, Владимир Дмитриевич, выспались в самолете? Сможете ночку поработать? – Он провел ладонью по крышке стола, словно стирая пыль.

– Честно говоря, поспать не удалось. Сосед говорливый попался.

– Ну да, ну да, – заулыбался Баранов. Что-то просто по-китайски вежливое и лукавое было в его улыбке. – Однако ж поработать придется, мы рассчитывали на вас.

– Хорошо. Я готов. Говорите, что делать. – Я невольно перенял манеру Баранова говорить короткими фразами.

– В аналитическом отделе получите периодику за последние полгода. Сделаете выписки из выступлений американских политиков и военных. Вот список. – Он продвинул по столу листок с напечатанным десятком фамилий. – Занимались такой работой?

– Немного. – Я просматривал список. Некоторые фамилии были знакомы.

– Это большая и очень срочная работа. Приступайте сейчас же.

– Есть. – Я встал и вышел из кабинета.

Что было срочного в таком деле, интересно? Но приказ есть приказ. Журналы и газеты для меня уже были подготовлены, и тут я вспомнил, что не спросил о направлении работы. А ее оказалось очень много. Баранов был прав. Два стола было завалено всякого рода печатной продукцией – популярными цветными журналами и серьезными деловыми газетами. Я корпел над ними трое суток напролет. Встречаясь со мной в столовой или коридорах, Баранов вежливо улыбался и кивал, будто не замечая моего помятого лица и воспаленных от бессонницы глаз. Через три дня полковник вызвал меня к себе с докладом. У меня к тому времени все было готово, и я, приведя себя в порядок, через полчаса стучал в дверь уже знакомого мне кабинета.

Войдя, я увидел сидящего спиной ко мне человека.

– Проходите, Владимир Дмитриевич. – Баранов сделал приглашающий жест. Его гость обернулся. Это был мсье Луазо.

Наверно я был очень смешон в эту минуту. Полковник и «Луазо» хохотали от души, а я медленно соображал, что бы это значило. Наконец, отсмеявшись и вытирая платком слезы, Баранов знаком предложил мне сесть.

– Капитан Пушкин, сотрудник нашего представительства. Капитан Коробков, наш новый товарищ, – представил нас друг другу полковник и снова не удержался от улыбки, но тут же принял серьезный вид. – Давайте доклад.

Я передал ему папку и встретился взглядом с Пушкиным. Он озорно подмигнул мне. Баранов быстро пробегал глазами страницы. Мы сидели в молчании. Прочитав текст, полковник спрятал папку в стол.

– Очень хорошая работа. Свежий взгляд многое значит. Надеюсь, вы не в обиде на нас за спектакль в самолете?

– Нет. Это была хорошая практика во французском языке. – Я чувствовал песочную резь в глазах. А сознание выполненной работы расслабляло. Хотелось спать.

– Как прошел проверку Владимир Дмитриевич? – спросил Баранов у Пушкина.

А я подумал, что они наверняка уже десять раз обсудили мое поведение. Скоро ли кончится этот вечер комплиментов в мой адрес?

– Нормально вел себя, – Пушкин говорил, чуть растягивая слова. – Немного лишнего напряжения, правда. Ни к чему было скрывать, что вы – сотрудник посольства. Но придуманной легенды придерживался четко.

Баранов кивал, слушая эти речи, и то и дело поглядывал на меня. А я чувствовал, что вот-вот засну прямо в начальничьем кабинете.

– Ну хорошо. Я вижу, Владимир Дмитриевич устал. Думаю, ему надо дать время для отдыха.

Я выпрямился, стараясь принять бодрый вид. Видимо, получилось плохо.

– Так вот. Восьмого августа к девяти утра вы, капитан Коробков, поступаете в распоряжение капитана Пушкина. Ему поручено ознакомить вас с городом. В подробностях. Так, чтобы вы потом смогли самостоятельно проводить любые операции на его территории. А сейчас можете идти. – Он встал и протянул мне руку. Уже выходя из кабинета, я услышал за спиной голос Пушкина:

– Втемную работаем, Валентин Иванович?

Ответа я не расслышал, да и не слишком стремился. Больше всего в тот момент хотелось добраться до комнаты и лечь в постель. Впервые после приезда в Штаты…

В солнечный день восьмого августа мы с капитаном Пушкиным сидели в машине перед медленно открывающимися воротами посольства. Я настраивал себя на встречу с новым враждебным миром и был несколько напряжен. Мой спутник Саша Пушкин, напротив, выглядел совершенно спокойным. Я бы даже сказал – расслабленным. Он жевал жвачку и подпевал какому-то певцу, хрипящему о своей бесконечной любви по радио.

Наконец ворота открылись, и мы выехали на улицу. Ничего необычного, пустынно и очень чисто.

– Достань путеводитель, – сказал Саша, настраивая радио на другую волну.

Я вытащил из бардачка карту, и мы покатили по улицам города. Я смотрел и запоминал. Саша знал каждый поворот и давал отличные ориентиры для памяти. Вывески баров, особенности архитектуры, витрины фирменных магазинов – все это сразу складывалось в цельный образ столицы. Скоро я заметил, что мы кружим по одному и тому же району, а Саша то и дело поглядывает в зеркало заднего вида. Я оглянулся, но увидел позади только вереницу автомобилей.

Мы стояли на одной из центральных улиц.

– Сиди спокойно, – тихо сказал мой гид. – Сейчас заедем перекусить.

Я видел, как он включил правый поворот. Но тронувшись с места чуть раньше остальных, на светофоре мы повернули налево. Машина пошла быстрее, мы петляли по знакомым уже улицам и незнакомым переулкам и скоро подъехали к ничем не примечательному кафе.

– Пошли, – Саша вышел из машины, я направился следом. Ноги после двухчасового сидения затекли. Под звон колокольчика над входной дверью мы вошли в помещение с большими, во всю стену, окнами.

– Посмотрим, что едят эти американцы, – сказал Саша почему-то по-французски и, обернувшись, подмигнул мне.

– Посмотрим, – ответил я ему на том же языке.

На ломаном английском Саша заказал нам еду, и мы, несмотря на то что кафе было полупустым, подсели к какой-то супружеской паре. До нашего прихода они, по-моему, ссорились. Саша сел к окну. Он улыбнулся сидящим напротив и объяснил им, что мы туристы из Бельгии, осматриваем достопримечательности великого города.

– Это мой друг, Фирмен, – он показал на меня. – Он не знает английского. – Я понял, что должен молчать или говорить только с ним. То и дело поглядывая в окно, мой наставник принялся болтать с супругами, а я от нечего делать с удовольствием принялся за еду. Честно говоря, все эти гамбургеры мне не понравились. Но голод, как говорится, не тетка – пришлось есть, что дают. Периодически Саша, изображая веселого туриста, ударял меня по плечу и делал вид, что переводит какие-то слова наших собеседников. При этом он цитировал французских поэтов, газетные заголовки и пословицы. Супруги с насмешливо-снобистским видом вслушивались в забавное журчание французской речи, а я радовался, что могу прятать улыбку, пережевывая очередной кусок.

– У нас к вам просьба, – внезапно сменил тему разговора Саша, доставая из кармана запечатанный конверт.

– Что мы можем для вас сделать? – женщина излучала любезность.

Тут краем глаза я увидел, что рядом с нашей машиной припарковалась еще одна. Там сидели двое. Мне показалось что оба смотрели в нашу сторону. Саша, подперев щеку ближней к окну рукой, продолжал:

– Мы сегодня уезжаем. Через сорок минут наш самолет. Мы хотим послать письмо нашим друзьям в Вашингтоне. Мы не успели их посетить. Понимаете?

Супруги согласно закивали, хотя, по-моему, им не слишком улыбалась идея отправлять какие-то письма.

– Вот письмо и двадцать долларов. Этого хватит на марки?

Из машины вышел человек и направился в нашу сторону. Он явно хорошо видел нас через стекло. Саша продвинул конверт по столу, женщина вцепилась в него мертвой хваткой. Мужчина попытался ее остановить.

– Мне кажется, это не та сумма… – начал он.

– В самый раз, Робби, в самый раз, – она быстро спрятала письмо и купюру в сумочку. Улыбнулась нам:

– Мы отправим ваше письмо сегодня же.

Звякнул колокольчик у входа. Мимо нас прошел мужчина из автомобиля. Он мельком взглянул на нас и отправился к телефонному аппарату на стойке. Саша поблагодарил супругов. Мы вышли из кафе и сели в машину.

– Вот жлобы, – рассмеялся Пушкин. – Это им и пяти долларов не будет стоить.

– А зачем же?… – начал было я.

– Со временем все поймешь, капитан. Если будешь внимательно смотреть. Сможешь доехать обратно?

– Наверное, – ответил я. – Только ты следи за мной пока.

Мы поменялись местами, и я повел машину. Я очень старался и, ни разу не сбившись с пути, доехал до посольства.

На следующий день мы повторили такую же «операцию» отправки письма. Только происходило это в другом районе Вашингтона и объектом «розыгрыша» стал молодой клерк, вышедший из своего офиса пообедать. И снова рядом оказался неприметный человек с нарочито-сонным взглядом, который спешил куда-то позвонить.

Следующие два дня мы просто катались по городу. Пушкин показывал мне расположение улиц, транспортные развязки, основные перекрестки.

Я еще не до конца понимал, что происходит, но знал, что все эти манипуляции имеют тайный смысл.

Утром одиннадцатого числа Пушкин пришел ко мне в комнату. Он был одет в спортивный костюм и кроссовки.

– Сегодня запланирована пробежка, – он улыбнулся. – Через сорок минут мы должны дышать свежим воздухом в парке. Одевайся.

Спустя пятнадцать минут мы подъехали к парку на машине. Я заметил, что Саша оставил ключ зажигания в замке. Мы направились в глубь зеленого массива по главной аллее. Спортсменов здесь было много, поэтому никого не удивил вид двух разминающихся мужчин. Я заметил, что Саша был несколько напряжен. Он то и дело оглядывался вокруг, всматривался в пробегающих мимо и в тех, кто прогуливался по дорожкам. Его состояние передалось и мне. Я небрежно проделывал разминочные упражнения, при этом чувствуя естественное в такой ситуации напряжение.

– Разминайся лучше, Володя, – Саша подмигнул мне. – Побегать сегодня придется немало. И очень быстро.

Я внял его совету. Скоро мы начали неспешную пробежку трусцой. Мы делали ускорения, ходили гусиным шагом, двигались спиной вперед, словом, выполняли привычные армейские упражнения. Уже несколько дней я не занимался спортом и чувствовал, как застоявшиеся мыщцы приходят в норму. Вместе с тем росло ощущение какого-то повышенного внимания, которым нас окружали. Позади и впереди нас, не отставая и не позволяя приблизиться, бежали две пары спортсменов. Мой взгляд, встречаясь со взглядом некоторых гуляющих, почему-то заставлял их опускать глаза. Пробегая мимо мусорной урны, Саша выбросил туда бумажную салфетку, которой вытирал лицо. Обернувшись через мгновение, я увидел, что мужчина в белой рубашке стоит возле урны и, кажется, собирается залезть в нее рукой. А неподалеку еще один чисто одетый господин вступил в пререкания с неопрятным субъектом, рвущимся к этой же урне. Итак, несомненно, мы были объектом чудовищно пристального внимания. Я насчитал восемь человек, наблюдающих за нами в лабиринте парковых аллей. А на скольких дорожках мы не побывали!

И вдруг Саша тихо и внятно сказал «за мной» и бросился через кусты. Я метнулся следом. Мы бежали среди деревьев и кустарника, на мгновения появляясь на дорожках и снова следуя по пересеченной местности. Но все равно здесь все было слишком ухожено и с точки зрения «партизанщины» абсолютно бесперспективно. Но раз сказано бежать – бежим. Неожиданно Саша пропал из виду. Я услышал его голос откуда-то снизу. Я прошел еще два шага и увидел Пушкина у подножия отвесной трехметровой стены. Он стоял, держась за ручку задней двери такси и призывно махал мне. Я ловко спрыгнул вниз, мы сели в машину и поехали.

– От жен спасаемся, дружище, – доверительно сообщил водителю Пушкин. – Совсем замучили со своим спортом. Отвези нас к какому-нибудь бару.

Водитель согласно кивнул. Минут двадцать он возил нас по улицам и привез к некоему заведению под названием «Дикий Запад». Едва отъехала машина, как Саша остановил еще одну. И назвал адрес посольства. В дороге мы молчали. Я уже почти точно знал цель наших прогулок с Пушкиным, но понимал, что говорить об этом в такси не следовало. Да и вообще ни к чему… Если захочет – сам объяснит.

Наша машина, оставленная у входа в парк, стояла во дворе. Мы прошли мимо и поднялись к полковнику Баранову. Он принял нас, хотя и выглядел несколько усталым.

– Как прошло? – спросил у него Саша.

– Нормально, – полковник посмотрел на меня. – Ну а вы что скажете? Как думаете, чем вы занимались последние дни?

– Мне кажется, что все это было похоже на попытку привлечь к себе как можно больше внимания. Отвлечь от чего-то другого.

– Молодец капитан, – Баранов довольно заулыбался. – Толковых людей присылают, да, Саша?

Пушкин, усмехнувшись, кивнул.

– Ну а теперь отдыхайте, товарищи. – Полковник поднялся, встали и мы. – Какое-то время пределы посольства вам покидать запрещено. Найдем вам работу.

«Какое– то время» затянулось на полгода. От чего именно мы с Пушкиным отвлекали внимание спецслужб, я так и не узнал. Работать меня направили в аналитический отдел. Времени свободного был вагон. Я совершенствовал английский, делая его более американским. Добыл у нашего водителя, старого работника посольства, карту Нью-Йорка и принялся ее изучать. Надо сказать, что с женщинами в представительстве было туго. В основном все сотрудники были женаты. Их жены занимали все приличествующие их полу должности. Было несколько холостых офицеров, в число которых входил и я. Единственной незамужней женщиной была библиотекарь. Вокруг нее и кипели страсти моих «неокольцованных» коллег. Я не принимал участия в этих рыцарских турнирах. Посещал библиотеку со строго деловыми целями. И вот однажды вечером в дверь моей комнаты кто-то постучал. На пороге стояла Аня, наш библиотекарь.

– Добрый вечер, – не дожидаясь приглашения, она вошла в комнату.

Я закрыл дверь, на ходу стараясь привести себя в порядок.

– Вы сегодня спрашивали книгу. – Она протянула мне толстую монографию «Улицы Нью-Йорка» на английском языке. – Я не могла найти. Вот теперь нашла.

– Спасибо. – Я вертел в руках книгу, не зная, что делать дальше. Я понимал, что, скорее всего, дело не в книге. Женщина была возбуждена, на ней было надето легкое платье с глубоким вырезом на груди, на лице легкая косметика, которой я никогда не видел днем. Но, честно говоря, у меня было мало опыта общения с противоположным полом. Я всегда больше ценил работу. Да и особых чувств Аня у меня не вызывала. Но все мы живые люди. Словом, мне хотелось, чтобы этот вечер как-то приятно продолжился, но что для этого нужно было предпринять?

– Если хотите, я бы могла помочь вам разобраться, – сказала Аня. – Я работала в Нью-Йорке какое-то время.

Она взяла меня за руку и потащила к столу. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, перед картой города при свете настольной лампы, и она, заглядывая в книгу, рассказывала мне об огромном городе, который, как она сказала, и является истинной столицей Соединенных Штатов. Я сидел и кивал, почти не слушая, вдыхая аромат ее духов и чувствуя тепло ее тела. А потом почему-то погас свет.

– Сейчас разберемся. – Я попытался встать, но руки Ани уже лежали на моих плечах, а ее дыхание обжигало мое лицо. Короче говоря, она осталась у меня на ночь… Аня ушла лишь под утро. Закрыв за Аней дверь, я подошел к столу. Светало. И комната окрасилась в сине-розовые тона. Мне хотелось узнать, почему же погасла так вовремя моя лампа. Я заглянул под стол и рассмеялся. Просто вилка была вынута из розетки. Я представил себе, сколько усилий надо было приложить, чтобы незаметно разуться под столом, ногой нащупать шнур и выдернуть штепсель. Позже Аннушка призналась, что именно моя пассивность и безразличие к ней и подвигли ее к тому, что всем посольским ловеласам она предпочла меня. Весть о нашем романе распространилась быстро, но мы продолжали расставаться под утро, чтобы выйти на работу каждому из своей комнаты. Меня Аня в шутку называла своим рыцарем, а себя – приходящей прекрасной дамой.

Потом мое затворничество кончилось. Меня вызвал к себе полковник Баранов.

Он сидел за столом и пил чай с брусничным вареньем. Он был простужен.

Стояла промозглая южная зима.

– Ну как, капитан, не соскучились по работе? – он подмигнул мне. – Некогда скучать, да? Ну ладно, ладно, не обижайся.

Он заметил, что мне не по душе тон этого разговора.

– Не забыл еще уроков Пушкина? Город помнишь?

– Помню, товарищ полковник.

– Вот и хорошо. Пойдешь сегодня в кино. Можешь кого-нибудь с собой захватить. Даже желательно, чтобы ты был не один. Вот билеты на предпоследний сеанс в кинотеатре «Бонус».

– Что нужно делать? – я вспоминал, когда последний раз был в кино.

– Вот это нужно прикрепить под сиденье с номером двадцать, – Баранов передал мне маленький белый пакетик из тонкого дерматина. – Если все будет спокойно, сожжешь билет у правой урны возле кинотеатра.

– И все? – Мне казалось странным, что такого опытного человека, как я, используют подобным образом.

– А ты думал, тебе вербовку предложат, капитан? Или с парашютом в тыл врага сбросят? – Полковник засмеялся, потом закашлялся. – Иди, иди.

Я ушел несколько раздосадованный. Опять какие-то темные игры. Хотя, скорее всего, и сам Баранов не знает всех ходов в этой игре. Вечером мы сидели в зале кинотеатра и смотрели «Тутси». Фильм очень смешной, Аня хохотала от души, а я завидовал ей, потому что все время думал об этой проклятой бумажке. Картина подходила к концу, я вынул жвачку изо рта и прилепил ею пакетик к днищу кресла. Вот и все задание. Мы последними выходили из кинотеатра. Я остановился возле урны с правой стороны от входа и обнаружил, что не могу поджечь бумагу. Просто нечем. Я не курил, Аня тоже. Прохожих вокруг кот наплакал. Идиотская ситуация. А Аня не могла понять, в чем дело, стоит человек возле мусорной урны, и вид у него, как у приговоренного к высшей мере. И тут дали звонок на следующий сеанс, и, по счастью, какой-то парень шел мимо, я у него зажигалку взял и билеты таки сжег. Перенервничал жутко, а сказать кому, из-за чего, не поверят.

Потом было еще много подобного рода «мутных» поручений. Всего и не упомнить. Однажды надо было три вечера подряд сидеть на лавке с одним и тем же журналом в руках, в другой раз посетить выставку и прочесть, к примеру, запись на второй странице книги отзывов, прочитанное запомнить слово в слово и доложить… Но это были еще более или менее понятные поручения. А один раз задание заключалось в том, что надо провести короткую полосу мелом на пятом по счету столбе по авеню Линкольна. Или в том, что надо выдрать страницы, с пятой по восьмую, в телефонном справочнике из автомата неподалеку от здания Конгресса. В этих случаях я смирялся с мыслью, что никогда не догадаюсь о цели своих действий.

В таких, с позволения сказать, трудах прошло несколько месяцев. Мы с Аней уже практически не скрывали наших отношений. Все свободное время мы проводили вместе. Я тянул лямку, раздумывая над тем, как вырваться из рутины бессмысленных поручений. Однажды днем я зашел в библиотеку и увидел, что там устанавливают какой-то агрегат. Аня руководила процессом.

– Это что такое? – спросил я, усаживаясь на привычное место возле окна.

– Шредер, – ответила Аня. – Наконец-то догадались купить. Ужасно удобная вещь. Весь цивилизованный мир уже давно ими пользуется.

Я поморщился. Меня коробила эта ее манера поминать цивилизованный мир. В старые времена ей бы за такие высказывания… Это получается, что наш мир не цивилизованный, что ли? И главное, она говорила это при посторонних.

– И что он делает, этот шредер?

– Бумагу разрезает на полоски. Вот смотри, – Аня взяла машинописный лист и вставила его в машину. Та заурчала и выпустила с другой стороны бумажную лапшу.

– И все? Огромное достижение!

– Однако же наши до такого не додумались. Все на заднем дворе документы жгут. А тут и не разберешь ничего, и вторичное сырье для промышленности.

– Ну разобрать, положим, можно…

– Да?! – она скомкала полоски бумаги. – Попробуй восстанови.

Я попробовал. Через полчаса при помощи клея я восстановил текст, а заодно и придумал, как получить самостоятельную работу.

– Вот, – я положил перед надувшей губы Анечкой восстановленный текст.

– Ну и что? А если бы их было несколько? Как бы ты отличил один от другого?

Это был серьезный аргумент. Но идея уже завладела мной.

– А что, во всех учреждениях этой страны стоят такие аппараты?

– Наверное, – Аня пожала плечами.

Я поцеловал ее в щеку и направился на прием к полковнику Баранову. Он внимательно выслушал меня, потом попросил секретаря принести чаю.

– Ну что ж, идея неплохая. Попробовать можно.

Принесли чай в стаканах с массивными мельхиоровыми подстаканниками. Больше никому в посольстве не разливали чай так – пользовались обычными американскими чашками с яркими рисунками. И только полковник сохранял эту ностальгическую привычку.

– Это долго, – сказал я, отхлебывая ароматный горячий напиток. – Разрешите начать подготовительную работу немедленно.

– Что, рутина одолела? – улыбнулся Баранов.

– Честно говоря, да.

– Ну хорошо. Занимайся. Только, сам понимаешь, людей я тебе пока не дам.

Я, естественно, согласился. Началась долгая кропотливая работа. Но мне была известна ее цель, и потому она не была в тягость. Я начал с того, что отследил все мусорные машины, вывозившие отходы из правительственных учреждений. По счастью, их обслуживали одни и те же машины, с одними и теми же людьми. Предстоял самый тяжелый этап. Нужно было каким-то образом уговорить этих людей выполнить странную, и потому подозрительную, просьбу продавать мне бумажные отходы. Не было смысла вступать в эти рискованные переговоры раньше времени, кто знал, может быть, действительно не удастся собрать тексты из полосок шириной в несколько миллиметров. Поэтому первую партию я решил просто-напросто украсть. Проделали эту нехитрую операцию какие-то бродяги.

Я рассказал им историю о неверной жене и ее письмах к любовнику и не слишком щедро заплатил, дабы не вызывать подозрений. Все эти операции заняли несколько недель, и за все время я видел Аню только пару раз. Она разговаривала со мной резко, почти грубо, но я был слишком занят, чтобы обращать на это внимание. Я сидел в своей комнате, заваленной обрезками бумаги. Уже третий день я практически не выходил наружу, восстанавливая документы. Получалось не слишком хорошо, но все же получалось. Несколько раз заходил Баранов, в шутку называл меня мусорщиком, желал удачи и говорил, что о моей инициативе уже знают. Поэтому, когда раздался стук в дверь, я подумал, что полковник решил навестить меня в очередной раз. Я повернул ключ, и в комнату ворвалась Аня.

– Привет, шпион! – закричала она и повисла у меня на шее.

Я почувствовал запах алкоголя и попытался закрыть за ней дверь.

– Ну что ты, что ты! – Аня вцепилась в ручку. – Я не буду тебе мешать! Ты выполняешь важное… – смех буквально распирал ее -…задание! Роешься в помойке! Разведчик! Суперагент!

– Перестань кричать, – я пытался ее успокоить. Но Аня продолжала хохотать. Через минуту появились две женщины, сотрудницы посольства, они почти насильно увели уже истерически рыдающаю Аню в ее комнату.

Я понимал, что ее участь практически решена. Подобных вещей тогда не прощали. Тем не менее я просил за Аню всех, кого только мог. Но, несмотря на все просьбы, ее выслали из Штатов буквально через несколько дней. Единственное, чего мне удалось добиться, это более мягкой формулировки в приказе, благодаря чему, возможно, у нее не так была испорчена жизнь. Должен сказать, что операцию «Шредер» мы все-таки провели. Результаты оказались не блестящими, но вполне пристойными. Игра стоила свеч. Меня повысили в звании и, должен сказать, что, к своему стыду, я за работой редко вспоминал о своей «прекрасной даме».

Через несколько лет ушел на повышение полковник Баранов, и я занял его место. Мне нравилась моя работа. Но потом в Союзе началась перестройка. Американцы стали лучшими друзьями. В запале дружбы мы только что агентуру им не сдавали. И я думаю, что этого не произошло лишь потому, что на местах сидели честные люди, которые выполняли не все идиотские приказы прекраснодушного реформаторского начальства. Работать стало очень тяжело. Идеология разрушалась. Люди теряли ориентацию. Кто друг, кто враг? Непонятно. Потом последовал еще один удар – распался Союз. Тут уже путаница возникла необыкновенная. Чехарда с кадрами из разных теперь государств. Появление всяческих темных личностей в посольстве и торгпредстве. Словом, Вавилонское столпотворение вместе с Содомом и Гоморрой. Поэтому я не слишком удивился, когда узнал, что на работу в торговом представительстве прибыл мой бывший сослуживец – Мелентьев. Больше всего меня поразило то, что вместе с ним приехала…

– У нас осталось очень мало времени, – посмотрел на часы Гордеев.

– Да-да… – рассеянно подтвердил Коробков, – я буду краток. Итак, Мелентьев приехал в торгпредство. И вместе с ним приехала Аня… Да-да, та самая Аня, моя знакомая из посольства.

На следующий день был какой-то банкет. В связи с выставкой или еще с чем-то… Не помню. Я пытался заговорить с Аней. Но она почему-то избегала меня. Зато я видел, что Мелентьев постоянно сопровождает Максима Разумовского. Но, как вы понимаете, Аня меня интересовала тогда больше, чем все Мелентьевы и Разумовские вместе взятые…

На следующий день мы случайно встретились с Аней в супермаркете. Вначале она не хотела со мной говорить, но потом мало-помалу призналась, что Мелентьев домогался ее, получил отпор, и теперь она его боится.

– А почему она его боялась?

– Дело в том, что Мелентьев знал о том инциденте в посольстве, который послужил причиной для высылки Ани. Откуда? Я могу только догадываться. Возможно, он продолжал собирать компромат на меня, будучи уверен, что встретится со мной в Штатах. Возможно для того, чтобы в нужный момент оказать на меня давление. Но это только мои предположения… Однако, тем не менее, Аню-то он устроил на работу и даже добился ее возвращения в Штаты. А это было, поверьте мне, очень нелегко.

Потому что после того, как она прибыла в Москву, ей пришлось не сладко. На работу в МИД, где она работала раньше, ее брать не хотели. А в обычные городские библиотеки она тоже устроиться не могла – как только начальники отделов кадров видели записи о прежних местах ее работы, а потом о взыскании – ей все-таки влепили «строгача с занесением», – то шарахались от нее, как от чумной.

За те несколько лет, что я его не видел, Мелентьев тоже перешел на работу в СВР. Соответственно, его влияние возросло. Кроме того, как я узнал, он сблизился с Разумовским…

– С премьер-министром?

– Он тогда еще не возглавлял правительство. Но имел немалое влияние. Кроме того, Мелентьев познакомился с сыном Разумовского, Максимом… Который, кстати, приехал в торгпредство вместе с Мелентьевым.

– Значит, Мелентьев взял Аню на работу, а взамен стал ее домогаться?

– Да. Она мне призналась, что до сих пор ей удавалось под разными предлогами избегать его. Но долго это, сами понимаете, продолжаться не могло. И она боялась, что Мелентьев разозлится и сделает так, что ее опять вышлют в Москву. И тогда ее уже ничто не спасет. Выслушав это, я, конечно, решил ей помочь. Я не стал предпринимать никаких действий сразу… Решил выждать. Ожидание, как видите, затянулось.

– Это тот самый случай, когда лучше никогда, чем поздно, – заметил Гордеев.

Коробков кивнул:

– Вы правы. В торгпредстве мне пришлось стать свидетелем многих очень некрасивых сцен, связанных с Разумовским. Ну, например, я видел, как младший Разумовский, совершенно пьяный, в компании каких-то подозрительных личностей пытался провести девиц в жилой корпус торгпредства, при этом устроил драку с охраной. Один раз Максим в двух кварталах от торгпредства сбил на своей машине пешехода. Ну и так далее… Каждый из этих случаев мог стать если не международным скандалом, то хотя бы поводом для высылки Разумовского. А с него все как с гуся вода.

В конце концов наши отношения с Аней возобновились. Она как-то раз мне сообщила, что имела трудный разговор с Мелентьевым. Он заявил, что, если Аня не прекратит отношений со мной, он отошлет ее в Москву. Мне ничего не оставалось делать, как добиться, чтобы ее перевели в мой отдел.

– А с Мелентьевым лично вы не пытались решить эти вопросы? – спросил Гордеев.

– Нет… Это было бы не слишком мудро с моей стороны. Мы поддерживали с Мелентьевым внешне ровные отношения. Я действовал по-другому. Однажды в мои руки попали данные наружного наблюдения, которые свидетельствовали о том, что Мелентьев и Разумовский-младший имели контакты с неким мистером Смитом – представителем крупного американского банка. Речь шла о продаже нескольких крупных нефтедобывающих предприятий в Сибири. Причем Смит, конечно, добивался минимальной цены. Мелентьев и Разумовский обещали все устроить. Конечно, не бесплатно.

Короче говоря, данные разведки полностью компрометировали Мелентьева и Разумовского. Я думал, как мне их использовать… В таком деле нельзя было допустить ошибку.

И вот на следующий день ко мне в кабинет пришел Мелентьев. Он сказал, что знает о том, что у меня имеются записи их переговоров со Смитом. И стал предлагать мне любые деньги за то, чтобы уничтожить их. Конечно, я послал его куда подальше…

А еще через два дня пропала Аня. Начальство мне сообщило, что Аня срочно отправлена в командировку в Москву. Из которой, она, кстати, так и не вернулась. А позже я обнаружил, что из моего сейфа, доступ к которому она имела, пропали записи переговоров Мелентьева и Разумовского со Смитом.

Коробков тяжело вздохнул, как будто ему не хватало воздуха.

– Короче говоря, оказалось, что Аня предала меня. Она выкрала документы, а потом я узнал, что она уволилась и уехала в Москву. Конечно, тут не обошлось без Мелентьева.

– Как я понимаю, – заметил Гордеев, – сам по себе Мелентьев не имел никакой силы. Основное влияние оказывал Разумовский.

– Да, это так. Я подозреваю, что Мелентьев и Разумовский проворачивали вместе немало весьма выгодных дел, может быть, пользуясь своими личными связями с начальством. Я знал, что руководитель торгпредства – приятель старшего Разумовского.

Но в тот момент они меня занимали мало. После того как выяснилось, что Аня выкрала бумаги из сейфа, мне уже не хотелось ничего – ни работы, ни выяснений отношений с Мелентьевым… Конечно, саму Аню мне тоже не хотелось видеть. После недолгих раздумий я подал рапорт об увольнении. Он, к моему удивлению, был удовлетворен очень быстро. Полагаю, здесь не обошлось без вмешательства Разумовского. Потом я уехал в Москву.

Примерно через полгода мне позвонил Мелентьев. Он заявил, что хочет со мной встретиться. Я согласился.

Он приехал быстро. Держался очень нагло. Буквально с порога начал меня оскорблять. Ну, я не выдержал и… Дальше вы знаете.

– А все-таки, зачем к вам приехал Мелентьев? – поинтересовался Гордеев.

– Как зачем? Он требовал отдать ему документы.

– Какие? Их же выкрала Аня?

Коробков улыбнулся:

– Конечно же я сделал копии, которые и хранил в сейфе. Именно они попали в руки Мелентьеву. А оригиналы остались у меня. Разумеется, Мелентьев сразу понял, что в руках у него копии.

– Почему же он ждал полгода?

– Все эти полгода я ждал его звонка… Знал, что рано или поздно он позвонит. Я через свои старые каналы потихоньку интересовался, как идут переговоры о продаже этих сибирских предприятий. Если бы переговоры заглохли, то Мелентьеву незачем было бы требовать оригиналы документов. Он знал, что я их не покажу никому – без конкретных результатов эти переговоры превращались просто в слова. И совсем другое, когда продажа предприятий должна была со дня на день состояться. В этом случае ценность моих документов несоизмеримо повышалась. Понимаете? Предательство Ани было для меня большим ударом… А Мелентьев, когда приехал ко мне, хвастался, что ему удалось отбить ее у меня. В общем-то, это и было последней каплей. Тон его разговора был настолько наглым и издевательским, что я не выдержал… И схватив первое, что попалось под руку, ударил его по голове. Силы у меня всегда хватало… Вот так получилось.

– Значит, по сути, вы совершили убийство в состоянии аффекта?

– Да, – грустно подтвердил Коробков, – но кто это может подтвердить?

Гордеев посмотрел на часы. Время свидания подходило к концу. Адвокат нажал кнопку звонка, и в комнату вошел контролер.

– И Шахерезада прекратила дозволенные речи, – пошутил, поднимаясь со стула, Владимир Дмитриевич, – хотя, собственно говоря, мне вам больше нечего рассказать, Юрий Петрович.

– А где сейчас эти бумаги? – спросил Гордеев.

– В надежном месте. Там, где до них не доберется никто.

– Я могу на них взглянуть?

Коробков молча разглядывал собственные ногти.

– Если продажа предприятий состоялась, то эти документы могут стать важной уликой для обвинений Разумовского. Обвинения в адрес Максима обязательно бросят тень на его отца. А он этого не потерпит. Поэтому, если и обнародовать документы, то абсолютно открыто и внезапно… Чтобы они не успели ничего сделать.

Коробков молчал.

– Вы не хотите об этом говорить? – спросил Гордеев.

Он покачал головой:

– Мне пока дорога моя жизнь. Здесь, в тюрьме, со мной может случиться все что угодно. Понимаете? Да и на воле тоже. Поэтому, пусть они знают, что бумаги у меня. Пока они у меня, я чувствую себя в относительной безопасности.

– Но ведь это важные документы, которые могут сыграть решающую роль в вашем деле! – воскликнул Гордеев.

– Вряд ли… Сейчас времена не те. И потом, сами посудите, могу ли я замахиваться на…?

Коробков сделал выразительный жест подбородком куда-то вверх.

Гордеев упрямо покачал головой.

– Поймите. О вашей безопасности не может быть и речи. Ведь о существовании документов знаете только вы… И, если что-то случится, местонахождение их так и останется неизвестным.

Коробков чуть улыбнулся.

– Ну неужели вы думаете, что я так глуп? Конечно же в случае моей смерти документы будут обнародованы. Я об этом позаботился.

Гордеев помолчал, подыскивая аргументы, и продолжил:

– Я ваш адвокат… Моя задача – найти факты, которые оправдают вас в суде. Эти документы просто необходимо предъявить в суде… Кроме того, разве вас не смущает то, что сын премьер-министра занимается махинациями…? Ворует! Мелентьев свое получил. А Разумовский?

Коробков снова покачал головой.

– Нет. Эти документы останутся у меня. Они будут обнародованы только в случае моей смерти.

– Кем?

Коробков улыбнулся и встал.

Контролер у двери переминался с ноги на ногу и старательно делал вид, что его абсолютно не интересует разговор адвоката с подследственным. К сожалению, Юрий Петрович не придал этому значения…

Коробков кивнул, молча пожал руку Гордееву и вслед за контролером вышел в коридор.